Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Русская мысль 30-40-х гг. ХІХ в.: Отечественный и зарубежный философский контекст
Идея русской самобытной философии
Иностранный интеллектуальный опыт. Принципы его рецепции интерпретации
Использование отечественного интеллектуального опыта в деле создания философских концепций
Глава 2. Философский процесс в России 30-40-х гг. ХГХ в.: проблемное поле и подходы
Подходы русских авторов 30-40-х гг. ХГХ века к осмыслению проблем гносеологии
Концепции человека русских философов 30-40-х гг. ХГХ века
Общетеоретические и философские проблемы истории в интерпретации отечественных авторов 30-40-х гг. ХГХ века .
Заключение
Источники
Литература
- Идея русской самобытной философии
- Иностранный интеллектуальный опыт. Принципы его рецепции интерпретации
- Подходы русских авторов 30-40-х гг. ХГХ века к осмыслению проблем гносеологии
- Концепции человека русских философов 30-40-х гг. ХГХ века
Введение к работе
Актуальность темы исследования
Современная духовная жизнь характеризуется вниманием к поиску русского пути, осмыслению особенностей отечественной цивилизации и ее мышления. Один из моментов, в котором это внимание проявляется, - систематический интерес интеллектуального сообщества к творчеству классиков отечественной мысли прошлого. Для адекватного его понимания необходимо изучение русского философского процесса на различных его этапах; настоящее диссертационное исследование направлено на достижение одного из аспектов этой актуальной цели.
Другая сторона актуальности этого исследования связана с тем, что усилий, которые до сих пор предпринимались в исследованиях по русской философии, недостаточно. Главная причина - недостаточное внимание к общей интеллектуальной атмосфере, в которой работали мыслители, привлекавшие до сих пор внимание историков философии.
До сих пор историки философии изучали в основном творчество тех, кто считается классиками. Насколько адекватным может быть понимание творчества философов «первой величины», если не известен интеллектуальный контекст, в котором они работали? Воссозданию этого контекста и посвящено настоящее интеллектуальное исследование.
Степень разработанности проблемы
30-40-е гг. XIX века привлекают стабильный интерес исследователей, поскольку на этот период приходится творчество целого ряда мыслителей, значимых для истории отечественной философии. С другой же стороны, об щая концепция закономерностей интеллектуального процесса в это время в литературе пока что разработана слабо.
Первое, что бросается в глаза при взгляде на исследования, посвященные этому периоду, - это постоянный круг сюжетов, привлекающий внимание историков русской философии.
Если иметь в виду темы, предполагающие анализ тех аспектов истории отечественной философии, которые выходят за рамки деятельности отдельных школ, направлений и т.д., то список их выглядит приблизительно следующим образом: национальный вопрос (в том числе и вопрос о самобытности русской философии), социально-философская мысль, проблема взаимоотношений русской и зарубежной мысли (как правило, имеется в виду немецкая классика, реже - утопический и христианский социализм, христианская мистика). Такой набор присутствует и в работах более чем полувековой давности, написанных в эмиграции (например, работы Лосского, Зень-ковского, Яковенко), и в советской литературе 60-80-х гг., и в лучших современных обобщающих трудах.
Схожим образом выглядит и список мыслителей, находящихся в центре внимания исследователей на протяжении фактически всего XX в.: за это время изменений в нем практически не произошло.
В известном смысле такое положение вещей пошло на пользу историко-философской науке. Сегодня имеются чрезвычайно детализированные творческие биографии целого ряда мыслителей, таких, как Чаадаев1, Герцен и Огарев2, Белинский3, Бакунин4; благодаря усилиям З.А. Каменского сего дня детально изучено философское творчество отечественных шеллингианцев5
И все же, нельзя не согласиться с утверждением Ю. Манна: «несмотря на интенсивное изучение русской эстетической мысли, «поле» этого изучения остается неправомерно узким и все еще ограничивается несколькими именами. Вместо живых динамических представлений мы подчас оперируем тем, что в современной литературной критике называют «обоймой» - то есть считанным количеством апробированных и готовых на все случаи имен»6. Манн говорит об исследованиях по истории эстетики, но его оценка справедлива и применительно к истории философии в целом. Проблема на деле даже еще более сложна: формирование «обоймы», о которой говорит Ю. Манн, происходит зачастую под давлением конъюнктурных обстоятельств. Так, в советское время наибольшее внимание исследователей привлекали сюжеты, связанные с творчеством мыслителей, находившихся в оппозиции к социальному строю дореволюционной России, и его тщательное исследование7 имело и свою оборотную, негативную сторону: создание мифа о первостепенной значимости в истории философии таких маргинальных (Белинский) или вовсе малозначимых фигур (Огарев, большинство петрашевцев).
Со сменой конъюнктуры изменились и векторы интересов исследователей; в 90-е гг. XX в. выход в свет любой работы, скажем, о Герцене является событием исключительным8; гораздо популярнее стали темы, связанные с творчеством религиозных мыслителей знаковое событие здесь, например, издание богословских работ Хомякова, сопровожденных чрезвычайно солидным комментарием.
Это не означает, конечно, что помимо влияния конъюнктурных соображений проблематика исследований по истории русской философии не обогащалась. Тем не менее тенденция, отмеченная Манном, налицо.
Конечно, имеются попытки преодоления сложившейся традиции и в современной историко-философской литературе. Один из первых примеров такого рода - книга В. Ванчугова9, где анализируются взгляды таких не попавших в упомянутую выше «обойму» авторов, как СО. Бурачек, В.Н. Карпов, И.Г. Михневич10 и др. Для осознания значимости работы Ванчугова достаточно вспомнить, что до него серьезный анализ взглядов, скажем, последних двух мыслителей предпринимался только Г.Г. Шпетом, а единственная работа, посвященная первому из перечисленных выше мыслителей, была написана еще в середине позапрошлого века11.
К числу попыток такого же рода следует отнести сборник «Шеллинг: pro et contra»12, в котором были впервые переизданы тексты многих мыслителей после перерыва более, чем в полтора века. Новая тема исследований заявлена Н.И. Безлепкиным, в его работах содержится анализ творчества многих мыслителей, не попавших в поле зрения историко-философской науки прежде13. Большую ценность представляют и появившиеся в последние годы исследования, посвященные консервативной мысли XIX века14: в предшествовавшее время этому сюжету повезло меньше всего.
Еще одно обстоятельство, на которое следует обратить внимание, это полное отсутствие литературы, посвященной специальной разработке обо значенной проблемы: концепция философского процесса в России первой половины XIX в. продумывается, в основном, авторами обобщающих работ по истории отечественной философии.
Для всех случаев характерна одна и та же общая черта: стремление рассматривать события интеллектуальной жизни как определенные некими спекулятивно обосновываемыми инвариантами русского национального мировоззрения, самобытностью мышления русского человека.
Самый яркий случай такого рода представлен в работе Н.А. Бердяева «Русская идея». Инвариантные характеристики русской культуры определяются, по Бердяеву, тем, что «у русского народа огромная сила стихии и сравнительная слабость формы. Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом вдохновений и откровений, он не знал меры и легко впадал в крайности. У народов Западной Европы все гораздо более детерминировано и оформлено, все разделено на категории и закончено. Не так у русского народа, как менее детерминированного, как более обращенного к бесконечностям и не желающего знать распределения по категориям»15.
В работе Бердяева, если исходить из его замысла, такой стиль рассуждений вполне уместен: «меня - предупреждает он - будет интересовать не столько вопрос о том, чем эмпирически была Россия {курсив мой — В.М.), сколько вопрос о том, что замыслил Творец о России, умопостигаемый образ русского народа, его идея»16.
Не можем не заметить, что такой замысел мы оцениваем скептически: такие понятия, как «детерминированность», «культура», «законченность», «оформленность», «категория» (в отличие от, скажем, таких слов, как «вдохновение», «откровение», «крайность») могут иметь применительно истории какой-то смысл, только если они наполнены неким эмпирическим содержа ниєм17. Тем не менее, нельзя не уважать позицию автора: он отказался от научного подхода к истории русской мысли и заявил об этом открыто и недвусмысленно.
В таких ярких произведениях историософской публицистики, как «Русская идея» или «Истоки и смысл русского коммунизма» подобный подход может рассматриваться как приемлемый, но тем более странно встречать его же в работах, претендующих на научность.
Так в книге В.В. Зеньковского читаем, что русскую философию как специфическое явление в мировой мысли характеризуют «антропологизм», «историософизм», «синтетизм», «онтологизм», невнимание к теории познания», вплоть до полного ее забвения и т.д. Несомненно, эти характеристики могут быть отнесены к тем или иным отечественным авторам, но для того, чтобы эта характеристика могла приобрести то центральное значение, которое она имеет у Зеньковского, не достаточно ссылки на отдельные примеры. При более пристальном знакомстве с философской ситуацией 30-40-х гг. становится очевидно, что эмпирическим материалом концепция Зеньковского не может быть подкреплена18.
В таком же духе рассуждает Радлов, который полагает, что русскую мысль характеризует «наклон в сторону разрешения этико-социальных вопросов в духе мистики»19.
Перечисленные авторы принадлежат к единой традиции в историографии отечественной философской мысли, но близость их выводов вряд ли обусловлена этой принадлежностью.
Аналогично рассуждает и такой автор, как Иванов-Разумник, полагающий, что интеллектуальный процесс в России определяется борьбой двух
таких же спекулятивных начал - мещанство и индивидуализм (или иначе -антииндивидуализм и индивидуализм)20
Прослеживается такая же тенденция и в советской историко-философской литературе, где в такую же спекуляцию, слабо подкрепленную фактами, превращается ленинская концепция трех стадий освободительного движения21.
Даже Яковенко, предлагающий не искать какую-либо духовную стихию, определяющую ход истории русской мысли, в конце концов говорит: «Русский ум дает радикальные ответы. Типичный для него лозунг - «Все или ничего!» ... из чего следует, что русский ум отличается идейным радикализмом и максимализмом», и кроме того, характеризуют его еще и «универсализм» и «конкретизм»22. Излишне, думается, доказывать, что учения, делавшие акцент как раз на своей русскости (такие, как славянофильство) менее всего могут считаться «радикальными» или «максималистскими».
Не надо далеко ходить за примерами, чтобы увидеть, что и в наше время сохранилась тенденция к объяснению хода философского процесса в России воспроизводством неких мировоззренческих инвариантов, вывод о существовании которых делается сугубо спекулятивно.
Так, И.И. Евлампиев утверждает, что история русской философии определяется борьбой «платонизма» и «гностицизма»23; оставим в стороне вопрос о том, насколько оправданно, скажем, отнесение Достоевского к гностикам, и обратим внимание на то, что для обоснования своей точки зрения Евлампиеву пришлось игнорировать многие значимые факты, связанные с историей русской философии: очевидно, например, что ни полемика о Канте в начале XIX века, ни более поздний позитивизм, ни, тем более, марксизм (получивший, к слову сказать, именно на русской почве влияние куда боль шее, чем на своей родине) не могут быть увязаны ни с гностицизмом, ни с платонизмом.
Заметим, что речь до сих пор шла о работах компетентных историков философии24, анализируя философию того или иного мыслителя, они стремятся опереться не на конкретизацию применительно к нему универсалий, о которых шла речь выше, а на добросовестный анализ его текстов, биографии, свидетельств современников и т.п.
В чем же причина такого положения вещей?
На наш взгляд, оно является зеркальным отражением ситуации «обоймы». В исследовательской литературе, посвященной интересующей нас проблеме, ощущается явный недостаток фактического материала. На сегодняшний день в оборот историко-философской науки не введена очень большая часть имен мыслителей первой половины века и их идей. Причем, для того, чтобы ликвидировать этот изъян, зачастую нет нужды совершать «открытия»: многие из только что упомянутых идей и имен хорошо известны, скажем, историкам науки (так, нет нужды объяснять значимость для биологии К.М. Бэра или для исторической науки - СМ. Соловьева; философскую же значимость их работ еще предстоит оценить).
Подытоживая сказанное выше, остается только еще раз заметить: ситуация в литературе говорит о том, что воссоздание репрезентативной картины философского процесса в России первой половины XIX века является одной из наиболее актуальных задач современной историко-философской науки.
Хронологические рамки исследования
Хронологические рамки исследования охватываются 30-40-ми гг. XIX в. Эти границы являются в известной степени условными. Начало выделенного нами периода определяется по тому идеологическому повороту, что был совершен с окончанием царствования Александра I. В последние полтора десятилетия царствования этого монарха наука и образование подверглись серьезным гонениям, причем, главным их предметом стала именно философия. Нарождавшиеся в более ранний период школы в этой ситуации были поставлены в крайне неблагоприятные условия и не вызвали заметного отклика в более поздней интеллектуальной жизни.
Поворот к реабилитации философии произошел не сразу: в этом процессе есть несколько этапов; один из них связан с восстановлением преподавания в философии в университетах (после отставки М.Л. Магницкого с должности директора Главного управления училищ в 1826 г.), другой - началом фактического руководства Министерством просвещения С.С. Уварова (1830 - в качестве товарища министра просвещения кн. Ливена). В идеологической программе С.С. Уварова преподавание философии занимало особое место, и для развития философии были с его вступлением в должность созданы сравнительно благоприятные условия (т.е. стесненные лишь общими для всех цензурными и политическими рамками). Важной вехой в начале этого процесса является выход в свет первого номера Журнала министерства народного просвещения (1834), ставшего на долгие годы главным научным изданием, публиковавшим в том числе и большое количество статей по философии.
Таким образом, строго говоря, начало интересующего нас периода должно быть локализовано где-то между 1826 и 1834 гг.
Несколько размыта и дата окончания этого периода. Вообще, она может быть привязана к 1849 г. когда состоялась отставка Уварова, и николаевское правительство перешло под впечатлением от известных событий в Европе к новым гонениям на университеты и философию (выразившуюся, в частности, в расформировании кафедр философии, запрете на ее преподавание
светскими профессорами и в изгнании философской проблематики со страниц печатных изданий). Перелом в отношении к философии выражается известными словами нового министра просвещения кн. Ширинского-Шихматова: «Польза от философии не доказана, а вред от нее возможен».
Философская жизнь вплоть до второй половины 50-х гг. замирает, интенсивность же ее сокращается даже несколько раньше 1849 г. Так, публикация философских статей в Журнале министерства просвещения прекратилась еще в 1847 г.
Окончание выбранного нами периода приходится, таким образом, на время около 1849 г. Сам период представляет собой примерно временной отрезок примерно в два десятка лет, характеризующийся сравнительно благоприятными условиями для развития философии и ограниченный периодами откровенных гонений на философию.
Источники по истории отечественной философии 30-40-х гг. XIX в.
Источниковедение истории русской философии первой половины XIX в. находится на сегодняшний день в зачаточном состоянии.
Тщательную разработку получили источники, связанные с творчеством лишь считанного числа авторов этого времени.
Так, на сегодняшний день изданы и частично прокомментированы сочинения Бакунина, Киреевского, В.Н. Майкова, Самарина, Хомякова, Чаадаева, Надеждина. Полные собрания сочинений Белинского и Герцена могут считаться эталоном изданий такого рода. Далеко не все изданные на сегодняшний день собрания соответствуют этому эталонному уровню: так, наиболее полное, восьмитомное издание Хомякова, двенадцатитомное собрание сочинений Самарина, собрания сочинений Киреевского, Кавелина, В.Н. Майкова, изданные в конце XIX - начале XX в., не соответствуют современным стандартам переиздания источников, более же современные сборники работ этих авторов не дают полной картины их творчества.
И все же, изучение и публикация трудов тех, кто находился в 30-40-х гг. в центре литературно-критической и политической полемики, находится на сегодняшний день в неизмеримо лучшем состоянии, чем изучение и публикация прочих важных источников, многие из которых и вовсе не попали в поле зрения историко-философской науки.
Это можно сказать, например, о работах по общетеоретическим вопросам науки в целом и отдельных научных дисциплин. Большое их количество выявлено при написании данной работы в Журнале министерства народного просвещения и в журнале «Маяк», провозглашавшем в своей литературной программе стремление освещать современное состояние наук. Их авторы редко ограничивались только специальной проблематикой той или иной дисциплины, и действительным их предметом были обычно вопросы философские.
Сравнительно благополучно обстоит дело только с изучением такого рода источников, связанных с научным творчеством историков первой половины XIX века. Так, выявлены опубликованы и прокомментированы работы по историософии и философии исторического знания таких авторов как Грановский, Редкин, Надеждин. Еще во второй половине века издано полное собрание сочинений Погодина, содержащее не только такие публиковавшиеся еще в 30-х гг. работы, как «Исторические афоризмы», но и чрезвычайно интересные источники, как публичные лекции, речи и т.п. В последние годы переиздана «История русского народа» Полевого, которая прежде была библиографической редкостью. Особенный интерес из недавно введенных в научный оборот источников такого рода представляет ранняя работа СМ. Соловьева «Феософический взгляд на историю России».
Еще один важный для воссоздания философской ситуации 30-40-х гг. источник - материалы, связанные с преподаванием философии. Это, в первую очередь, учебники различных философских дисциплин. В этот период вышли в свет учебники, написанные Карповым, Надеждиным, Новицким, Рождественским, Сидонским, Фишером. Особенность этих книг в том, что
собственно учебные функции для них не являются единственными (а зачастую и главными). На страницах учебников их авторы не столько знакомят читателей с современным состоянием знаний о тех или иных вопросах, сколько стремятся сформулировать собственные концепции, т.о. эти источники имеют чрезвычайное значение для реконструкции философского процесса.
Все эти издания хорошо известны историкам философии, но к сожалению, на сегодняшний день учебная литература не стала предметом специальных исследований. Это создает определенные трудности при анализе этих источников: не известен, например, весь корпус учебной литературы, использовавшийся в это время. Его выявление требует специальных исследований, опирающихся на материалы мемуаристики, делопроизводственные документы министерства просвещения и университетов и т.п.
То же самое следует сказать и о читавшихся в 30-40-е гг. курсах лекций по философии. Фрагменты некоторых из них были напечатаны еще в то время или, как в случае с учебником Голубинского (он был написан на основе читавшихся им в 40-х гг. лекций), несколькими десятилетиями позже. Несколько лет назад были опубликованы лекции Надеждина. Большая же часть соответствующих источников на сегодняшний день не выявлена. Какое-то представление о содержании философских курсов можно составить лишь на основании упомянутых выше учебников, но по понятным причинам это представление будет весьма фрагментарным: далеко не все преподаватели того времени были авторами учебников.
Не трудно заметить, что состояние исследований в области источниковедения русской философии делает полную реконструкцию философской ситуации этого времени крайне проблематичной. Задача, которую в таких условиях можно ставить, состоит в достижении репрезентативной, картины, которая в деталях может быть и не полна. Решение такой задачи и будет являться условием возможности дальнейшего развития источниковедения, а
значит и в целом прогресса в истории русской философии первой половины девятнадцатого века.
Воссоздание такой репрезентативной картины будет обеспечиваться введением в оборот историко-философской науки материалов периодической печати интересующего нас периода.
Особое значение периодики обусловлено несколькими факторами. Во-первых, периодическая печать имеет в XIX особое значение для развития интеллектуальных процессов. По наблюдению А. Рейтблата, аудитория периодических изданий превосходит в это время количество потребителей остальной книжной продукции в несколько раз25. Журналы этого времени пристально следят за всеми литературными событиями: отдел критики имеется практически в каждом издании, и рецензии, которые печатаются в нем, посвящены не только произведениям беллетристики, но и вообще всем книжным новинкам, в том числе и специальной научной литературе.
Специализированные издания, посвященные философии, появятся в России лишь в конце века, но это не означает, что интерес читающей публики к философии в первой половине века был невелик. Напротив, материалы, посвященные философии систематически появляются на страницах многих изданий, и отсутствие в журнале философской тематики является скорее исключением, связанным с какой-либо специализацией26. Такое положение вещей является отражением известного факта господства в это время типа энциклопедического журнала.
Развитие интеллектуальных процессов имеет, условно говоря, «материальную» основу: дискуссии, рождение и трансформация тех или иных идей, достижение исследовательских результатов и т.п., поскольку все это связано с неким предшествовавшим состоянием и оказывает влияние на то, что в умственной жизни происходит в последствии, должно быть зафиксировано в лекциях, записях, эпистолярном наследии, публикациях и т.д. Выявле
ние соответствующих источников упирается в несколько фундаментальных трудностей: критерии, по которым должен осуществляться поиск, как правило, не очевиден. Важные для понимания философской ситуации соображения могут высказываться за пределами специальных философских исследований, ориентиры, которые натолкнули бы исследователя на необходимый материал, зачастую просто отсутствуют. Обнаружение многих документов (таких, например, как записи лекций) связано с необходимостью обработки огромных массивов материала, содержащего в основном «пустую породу».
Проще говоря, одно лишь выявление источников предполагает достижение самостоятельных исследовательских целей (литературоведческих, археографических, филологических, архивоведческих и др.), которые сами по себе не связаны с целями историка философии.
Использование материалов периодики дает в этом отношении большие преимущества. Во-первых, периодические издания легко доступны в том смысле, что для их использования нет нужды в проведении специальных связанных с поиском процедур. Во-вторых, внутри самого этого источника содержатся очевидные ориентиры для работы с ним: наиболее значимые журналы содержат информацию о материалах остальных изданий.
Наибольшую ценность имеет Журнал министерства народного просвещения27. Он был главным научным изданием того времени: в нем публиковались статьи сотрудников Академии, преподавателей всех тогдашних вузов, и других научных организаций. Кроме того, в журнале имелось поквартальное «Обозрение русских газет и журналов», в котором вплоть до 1847 г. была постоянная рубрика, посвященная философии. В поле зрения рецензентов попадали, разумеется, не все представляющие интерес для историка философии материалы, и все же, опираясь на опубликованные в ЖМНП сведения можно указать на те издания, что обнаруживали наибольшее внимание к
философской проблематике. В период 1834 - 1847 гг.28 такими изданиями являются «Отечественные Записки», «Москвитянин» и «Маяк». Эти журналы наряду с ЖМНП и были выбраны в качестве основных источников информации о философском процессе в России 30-40-х гг. XIX в. При написании работы материалы этих изданий подверглись сплошному просмотру, были выявлены все их материалы, представляющие интерес с точки зрения воссоздания тогдашней ситуации в философии. Кроме того, таким же способом были обработаны материалы журнала «Радуга». Он, несмотря на почти полное отсутствие упоминаний в ЖМНП, представляет особый интерес, поскольку в нем нашли концентрированное отражение антифилософские демарши, характерные для второй половины царствования Александра I: издание, посвященное от корки до корки дискредитации философии и рациональности вообще, является исключительным по важности источником по истории философии.
Таким образом, задача воссоздания репрезентативной картины философского процесса в России 30-40-х гг. XIX в. решается в настоящей работе введением в оборот историко-философской науки материалов периодической печати интересующего нас периода.
Объектом диссертационного исследования является философский процесс в России 30-40-х гг. XIX в.
Предметом диссертационного исследования является процесс формирования в 30-40-е гг. XIX в. в России философской традиции и философского мышления как особой духовной деятельности.
Цель диссертационного исследования:
- Раскрыть специфику философского процесса в России 30-40-х гг. XIX в. по отношению к предшествующим и последующим периодам истории отечественной философии и его значение для истории русской философии.
- Выявить закономерности, характеризующие отношения отечественной мысли исследуемого периода с европейским философским процессом.
- Определить характер взаимодействия интеллектуального процесса в России 30-40-х гг. XIX в. в целом с философскими концепциями, формировавшимися в этот период.
Поставленная цель достигается посредством решения следующих исследовательских задач: - Осуществить сопоставление общефилософских предпосылок мировоззрения авторов, выступавших в 30-40-е гг. по различным вопросам естественных и гуманитарных наук с положениями основных философских течений этого времени, выявить круг философской проблематики, находящейся в центре внимания участников отечественного философского процесса. Определить специфику философского процесса 30-40-х гг. XIX в.
- Реконструировать подходы российских авторов 30-40-х гг. XIX века к философской проблематике, выявить особый характер значимости проблемы взаимоотношений веры и разума ее структуру и специфику имевших место подходов к ее решению.
- Выявить особенности влияния предшествующих философских традиций зарубежной и отечественной мысли на российских авторов 30-40-х гг. XIX века. Определить характер детерминации данного этапа отечественного философского процесса.
- Реконструировать соотношение подходов и решений, полученных авторами 30-40-х гг. с содержанием философского процесса 50-70-х гг. XIX века.
Методологические основы диссертационного исследования
В диссертационном исследовании использовались стандартные процедуры историко-философской реконструкции, историко-типологического и историко-генетического объяснения.
Основной методологической предпосылкой данной работы является принцип историзма. Предполагается, что рассматриваемые нами явления, т.е. образования, характерные для интеллектуальной культуры, являются результатом исторического развития определенных аспектов культуры более раннего времени, предполагается, что в ходе этого развития возможны качественные трансформации явлений, переломные моменты их развития.
Мы исходим из, условно говоря, реалистической предпосылки во взгляде на явления интеллектуальной жизни, т.е. предполагаем, что они не могут существовать не оставляя вещных следов (например, влияние одного мыслителя на другого, связь какой-либо идеи с тем или иным культурным субстратом и т.п., с этой точки зрения, должны обнаруживаться в соответствующих текстах). Именно возможность отсылки к соответствующему тексту является решающим доводом в пользу какой бы то ни было интерпретации взглядов любого мыслителя.
Существует и еще одна серьезная методологическая проблема. Исследование посвящено реконструкции философского процесса в России первой половины XIX века. И в качестве участников этого процесса рассматриваются зачастую авторы, которые не только не могут быть названы «профессиональными философами», но и не могут быть охарактеризованы как авторы, систематически обнаруживавшие к философской проблематике интерес. Разумеется, в известном смысле можно утверждать, что для истории философии И.В. Киреевский гораздо более значим, чем, скажем, биолог К.М. Бэр.
Мы отдаем себе отчет в объективно существующей «неравноценности» различных авторов, и, тем не менее, исходя из специфики задач нашего исследования, не ориентируемся на этот критерий при выборе авторов, чьи работы анализируются в диссертации.
Причина этого, во-первых, в том, что занятие философией к 30-40-м гг. не обособилось еще вполне как самостоятельная область профессиональной интеллектуальной деятельности. Во-вторых, дело и в том, что авторы, которых можно считать наиболее значимыми для дальнейшей истории философии, формировали свои взгляды не в пустоте, а в определенном интеллектуальном и общекультурном контексте. И без учета этого контекста перед исследователем возникает не только превратная картина философской ситуации в целом, но и неадекватное представление о творчестве тех, кто мыслится в ней фигурами первой величины.
Новизна диссертационного исследования
1. Впервые раскрыта содержательная специфика философской ситуации в России 30-40-х гг. XIX в., состоящая в формировании предпозитивистской ситуации.
2. Впервые выделены два автономных аспекта проблемы веры и разума - социально-мировоззренческий и гносеологический.
3. В работе впервые анализируются взгляды значительного числа авторов, не попавших прежде в поле зрения историко-философских исследований.
4. В диссертации выявляется характер влияния зарубежных и отечественных мировоззренческих традиций на философский процесс 30-40-х гг. XIX в.
5. Материалы, проанализированные в диссертации расширяют представление об интеллектуальном контексте, в котором происходило творчество таких авторов, как И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, В.Н. Майков, В.Г, Белинский, М.А. Бакунин, О.М. Новицкий, Ф.Ф. Сидонский, А. Фишер и др. философов 30-40-х гг. XIX в.
Результаты настоящего исследования заключены в следующих основных положениях, которые выносятся на защиту.
1. Сопоставление общефилософских предпосылок мировоззрения авторов, выступавших в 30-40-е гг. по различным вопросам естественных и гуманитарных наук с положениями основных философских течений этого времени, показало, что комплекс вопросов, обсуждавшийся отечественными философами этого времени (проблемы соотношения науки и философии, взаимоотношений веры и разума, антропологических предпосылок познания и социально-исторических процессов, закономерностей исторического и значимости национального аспекта этого процесса) задается тогдашним состоянием научной мысли и национального мировоззрения. Специфика периода 30-40-х гг. XIX в. состоит в том, что в это время активизируется процесс формирования отечественной философской традиции.
2. Реконструированы подходы российских авторов 30- 40-х гг. XIX века к философской проблематике. В философских исследованиях 30-40-х гг. актуализируется проблематика, ставшая предметом целенаправленной разработки позитивизма. Понимание этой проблематики и подходов, позволяющих с ней работать, было в это время еще очень обобщенным и его конкретизация могла приводить к выводам как в духе позитивизма, так и в полемическом по отношению к нему ключе. Специфика ситуации 30-40-х гг. в том, что в философских теориях этого времени положения, характерные для позитивистской философии, накладывались на несовпадающие с направленностью раннего позитивизма мировоззренческие предпосылки. Возможность этого была обусловлена объективно существующей неоднородностью проблемы веры и разума, а именно, - наличием в ней двух автономных сторон: социально-мировоззренческой и гносеологической, по отношению к ко торым возможно использование противоположных моделей решения. Особый характер значимости проблемы веры и разума для 30-40-х гг. XIX в. связан с тем, что отмеченная особенность ее структуры создавала условия для воспроизводства предпозитивистской ситуации в философии этого времени.
3. Содержательная сторона развития философского процесса в России не испытала определяющего влияния какой-либо западноевропейской школы. Влияние немецкой классической философии и прочих школ этого времени было весьма значительным в том смысле, что их учения были главной составляющей философской эрудиции отечественных авторов. Не оказала на философскую ситуацию определяющего влияния и ни одна из философских или мировоззренческих концепций, существовавших ранее в России. Развитие философского процесса было детерминировано внешними по отношению к нему факторами, а именно, - факторами социальными, включая состояние науки в России.
4. Тематика, находившаяся в центре внимания философского сообщества этого времени получила развитие в 50-70-х гг. в полемике позитивизма и философии всеединства.
Практическая значимость работы
Результаты исследования могут быть использованы в курсах лекций по истории русской философии, в специальных курсах по истории историко-философской и историко-культурной тематике.
Апробация работы
Основные положения диссертационного исследования неоднократно докладывались и обсуждались на научных семинарах сектора истории философии Института философии и права СО РАН (2001-2005), на Международ ной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс» (Новосибирск, НГУ, 2000, 2002 гг.). Результаты исследования используются при чтении учебного курса по истории русской философии на философском факультете НГУ. Результаты исследования представлены в шести научных публикациях, которые отражают основное содержание работы.
Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения, списка источников, включающего 41 наименование и списка использованной литературы, включающего 332 наименования.
Идея русской самобытной философии
Предмет этой главы - идейные детерминанты русского философского процесса в 30-40-х гг. XIX века и характер их взаимодействия с учениями, возникавшими в этот период.
Философская ситуация 30-40-х гг. XIX века выглядит очень неопределенной, если в ее анализе исходить из содержания монографических29 статей, написанных профессорами философии того времени и напечатанных в ЖМНП.
В большей части этих статей делается лишь попытка дать определение философии в самом общем виде. Еще один постоянный их сюжет — своего рода апология философии; сюжет, связанный с недавним прошлым ее преподавания - в последние годы царствования Александра говорить о ней следовало исключительно в духе обличения ничтожества безбожного суемудрия перед светом христианской веры.
Единственный более или менее просматривающийся акцент этих статей - интерес к психологии, которая, к слову сказать, понимается совершенно иначе чем дисциплина, обозначаемая этим термином в наши дни. Под психологией авторы этого времени подразумевают учение о человеке вообще, в первую очередь (но не исключительно) в аспекте его духовной деятельности; в этом смысле, в одном ряду с интересом к психологии стоит внимание к теме взаимоотношений веры и разума. Похожая картина вырисовывается и при взгляде на другую группу публикаций в том же ЖМНП - рецензии в рубрике «Обозрение русских газет и журналов. Философия». Рецензенты в период с 1834 по 184730 откликнулись более чем на семьдесят статей, напечатанных в самых разных периодических изданиях. Можно было бы ожидать, что в их числе окажутся в первую очередь статьи, которые можно было бы так же назвать «монографическими». Но, как показывает анализ содержания этих статей и сопоставление их перечня с корпусом источников, который удалось выявить в процессе написания настоящей работы, подбор рецензируемых в ЖМНП работ был в большой степени случайным31.
Словом, остается лишь еще раз констатировать: научные интересы тех, кто мог бы быть назван «профессиональными философами», являются в этот момент крайне неопределенными. Первый вывод, который, на наш взгляд, следует сделать из этого, состоит в том, что детерминанты философского процесса этого времени находятся за его пределами, и предметом анализа должен стать как можно более широкий круг текстов мировоззренческого и общенаучного содержания; они и должны быть ключом и к прочтению работ тогдашней университетской профессуры, и к пониманию тогдашней философской ситуации в целом.
Направление академических исследований философии, которое явственно в это время прослеживается (и совпадает с исканиями философов неакадемических) - выработка программы дальнейшего развития философии, программы создания «национальной», «самобытной», русской философской традиции.
Определить, кто именно впервые озвучил идею необходимости такой трансформации философии, скорее всего, невозможно. С некоторой долей условности можно утверждать, что начало этим поискам было положено идеологической политикой С.С. Уварова, точнее, ее реализацией на страницах ЖМНП. Провозглашая необходимость ориентироваться на национальную культурную традицию, министр просвещения, несомненно, отдавал себе отчет в том, что эта традиция далеко не самодостаточна. В частности, касалось это всего, что связано с теоретическим мышлением. В ситуации, когда гонения на философию, характерные для последнего десятилетия царствования Александра I, прекратились, а интерес к событиям европейской философской жизни в образованном обществе был чрезвычайно высок, министерству просвещения предстояло так или иначе отвечать на вопрос о соотношении отечественной и западной традиции в философии. Ссылка на заведомое превосходство русской мысли здесь (в отличие, например, от ситуации в политической или религиозной жизни) не могла быть использована.
Лейтмотивом регулярно появлявшихся в ЖМНП обзоров научных публикаций в периодике было сетование на бедность философских трудов в России (особенно часто этот мотив встречался в рецензиях А. Краевского) .
Идея особого пути России в философии высказана О.М. Новицким в статье «Об упреках, делаемых философии»33. Изложим вкратце ход его мысли.
Новицкий увязывает актуальность поиска национального пути в философии с инициативами правительства в области народного просвещения: «благоразумное стремление к народности может придти в исполнение только под одним условием, под условием народного самопознания; между тем самопознание народа, с своей стороны, может осуществляться мало помалу только тогда, когда он, обратив свою мысль на самого себя, не только изучит свою прошедшую жизнь, жизнь своих предков как исторический факт, но исследует свои собственные настоящие силы, физические и психические, дознает все богатство их для деятельности великой и разнообразной, поймет свои существенные потребности, выразумеет, что может он сделать своими силами, и к чему, поэтому, он должен стремиться в будущее время ... если мы хотим с успехом стремиться к народности, то мы должны обратить теперь свои силы, между прочим, и к изучению философии: иначе мы пожелали бы достигнуть высокой цели, отвергая средство самое существенное»34. Возможность различных «направлений» в философии обусловлена, по Новицкому, особенностями ее предмета и задач: «Философия есть развитие и уяснение движений нашего сознания; но как в сознании нашем проявляется три существенных момента: я, или дух познающий, мир, или не я, и причина того и другого - Бог: то главнейших направлений и в философии должно быть три: систематическое развитие явлений и законов нашего познающего духа, научное и притом опытное развитие законов мира чувственного, и наконец, примирение этих противоположностей в высочайшем их начале»35.
До сих пор последняя задача не была решена. Это и делает неизбежным следующий этап в развитии философии; притом, по оценке Новицкого, существуют и предпосылки для того, чтобы на этом этапе особая роль принадлежала российским мыслителям: в Германии и Франции уже укоренились идеалистическая и сенсуалистическая традиции и отказаться от них этим лидирующим в мировой интеллектуальной жизни странам будет нелегко.
В том же самом духе высказался в своей «Истории философии» архимандрит Гавриил. Каждый народ имеет, с его точки зрения, «особый характер» и соответствующую ему «философию, более или менее наукообразную, или, по крайней мере, рассеянную в преданиях, повестях, нравоучениях, стихотворениях и религии»36.
Иностранный интеллектуальный опыт. Принципы его рецепции интерпретации
Влияние, которое оказала Западная Европа на отечественную интеллектуальную жизнь, общеизвестно. Содержание культурных контактов России и Запада чрезвычайно широко и прослеживается решительно во всех сферах духовной жизни. В этой работе, по понятным причинам, невозможно охватить данное явление во всей его полноте. Мы ограничимся только анализом отношения русской мысли к западным философским традициям.
Реконструируем прежде всего мировоззренческие предпосылки рецепции европейского интеллектуального наследия.
Эти предпосылки практически у всех отечественных авторов 30-40-х гг. XIX века одинаковы и могут быть охарактеризованы как европоцентристские.
Именно история Европы рассматривается ими как своего рода эталон, по отношению к которому и даются те или иные оценки всему, происходившему в остальном мире. Разница между западниками и славянофилами в этом вопросе состоит главным образом в степени радикальности соотнесения европейского и неевропейского.
Для некоторых из представителей западничества были характерны поистине экстремистские высказывания относительно ценности исторических достижений неевропейских народов и их культур:
«Содержание истории есть общее: судьбы человечества. Как история народа не есть история миллионов отдельных лиц, его составляющих, но только история нескольких отдельных лиц, в которых выразились дух и судьбы народа, - точно так же и человечество не есть собрание народов сего земного шара, но только несколько народов, выражающих собою идею человечества. Мы уже намекнули, что и самый Китай имел всемирно историческое значение, выразив собой первый момент общественности; но хотя китайцы и теперь существуют да еще в числе, как говорят, чуть ли не ста миллионов голов, однако они столь же принадлежат к человечеству,, сколько и миллионы рогатых голов их многочисленных стад»48. «На Востоке ... у детей нет матери, потому что мать их не человек, не женщина, а самка и матка, но у детей нет и отца, ибо отец их только самец, владеющий известным числом самок, и при том господин и повелитель и своих самок, и своих детенышей»49 и т.д.
Слова Белинского не следует интерпретировать, отталкиваясь только от его известного неистового темперамента50. Точно так же характеризовали все не европейское и гораздо более умеренные авторы, такие как СМ. Соловьев, К.Д. Кавелин. Только европеец, с их точки зрения, может считаться человеком в полном смысле этого слова.
Их оппонентам были свойственны крайности иного рода, но общий ход их мысли оставался тем же самым.
Для обоснования этого тезиса проанализируем взгляды одного из наиболее радикально славянофильски настроенных историков этого периода - Н. Савельева (псевдоним - Савельев-Ростиславич). В первой из статей большого цикла «Очерки всеобщей истории»51 этот автор прямо отождествляет всю мировую политическую историю с процессом подчинения Европе остального мира. Россия рассматривается им как один из главных участников этого - европейского - процесса. В более поздних статьях Савельев будет доказывать, что главным участником мирового исторического процесса после падения Римской империи были славянские народы; но противопоставления славянского мира европейскому, которое подчас встречается у западников, в его работах отсутствует: потенции, противоположные славянским, реализуются, с его точки зрения не Европой как целым, а германцами. Более того, одной из сверхзадач работ Савельева является обоснование единства исторических судеб западной и восточной частей Европы: древнейшие славянские племена вместе с племенами германскими разрушают Рим; славянство в лице России сохраняет истинную христианскую церковь (принадлежность к ней Савельев считает одним из обстоятельств, давших толчок к преобладанию Европы в мире) или, по крайней мере, сохраняет извечный скепсис по отношению к необоснованным притязаниям римской церкви и ее вероучению (в славянских землях формируется богомильство, гуситство, из земель, совсем недавно онемеченных, происходит Лютер) и т.д. Савельев и близкий к нему по взглядам профессор Морошкин в какой-то момент излишне увлеклись, говоря об определяющей роли славянства в мировой истории (оппоненты полушутя упрекали их в том, что они населили славянами всю Европу, не оставив места для германцев52), но их взгляды на главенство Европы в мире не изменились. Славянство не рассматривалось ими как альтернатива Европы, скорее, следует говорить о стремлении присвоить всю без остатка значимость Запада славянам.
Европоцентристские предпосылки характеризуют и историческое мировоззрение славянофилов, не склонных к вульгаризациям в духе Савельева и Морошкина. Это в полной мере относится к Киреевскому. Русская мысль должна произвести на свет новые начала для философии; социальная практика, берущая их за отправную точку, даст миру новые совершенные формы общежития - эти положения статей Киреевского общеизвестны и более подробно раскрывать их содержание здесь нет нужды. Обратим внимание лишь на то, что будущее первенство России и в теоретическом мышлении, и в практической социальной жизни, о котором говорит Киреевский, связано с выводом мира именно из европейского тупика. Именно решение проблем, специфичных в настоящий момент для Европы, сделает Россию новым центром мировой истории. Центральное положение Европы в мире в настоящий момент, не смотря на всю критику в ее адрес, признается Киреевским безоговорочно; это, в свою очередь, имплицитно подразумевает и признание второстепенной значимости в новой истории всего неевропейского.
Подходы русских авторов 30-40-х гг. ХГХ века к осмыслению проблем гносеологии
Для выявления принципов, в соответствии с которыми русские авторы 30-40-х гг. XIX в. в ходе создания своих философских концепций осваивали наследие отечественной культуры, необходимо прежде всего выяснить, каким образом они представляли себе ее специфику по отношению к западноевропейской культуре и с какими пластами мировой истории они связывали формирование этой специфики.
Начнем с анализа представлений славянофилов - тех авторов, для которых осмысление цивилизационной специфики России было краеугольным камнем всего их мировоззрения.
Общим для них правилом является самое пристальное внимание к древнейшим периодам русской и европейской в целом истории.
Так, наиболее значимыми для формирования особой исторической судьбы России М.П. Погодину представляются события IX в., связанные с взаимоотношениями варягов и славян. Основой для развития политических сообществ в раннем европейском средневековье являются отношения победителей (различных германских племен) и побежденных (автохтонных народов римской эпохи). Эти отношения являются фундаментом сословной и классовой структуры западных стран, их правовой, политической культуры, мировоззрения в целом. И этой фундаментальной предпосылки европейской истории Россия не знает: вместо завоевания у нас имело место добровольное подчинение славянского населения варяжской знати .
В сущности, интерес Погодина именно к истории призвания варягов в процессе выработки концепции исторического своеобразия России случаен. Более того, Погодин, которого часто характеризуют как «норманниста», был исследователем, настаивавшим как раз на второстепенной важности норманнской проблемы, которая находилась в центре внимания более ранней историографии (этническая принадлежность варягов, их географическая локализация, происхождение этнонима «русь» и т.п.)128. Предмет его настоящего интереса в древнейшей русской истории - процесс возникновения государства и специфика этого процесса в России и в странах Запада.
Такое направление исторических исследований было задано французской историографией периода реставрации и стало общим для отечественной мысли, в том числе и для славянофилов. А значит, события, которые, с их точки зрения, имели определяющее для русской исторші значение, могли быть отодвинуты и в гораздо более далекое прошлое: то, что становление государственности у славян начинается гораздо раньше DC в., было уже хорошо известно.
И действительно, Хомяков, пытаясь выявить «начала», отличающие русскую историю от западноевропейской, обращается в ранний период сво- его творчества к тому же варяжскому сюжету , а позже начинает увязывать формирование этих начал с эпохой великого переселения народов130. В этом же контексте внимание к переселению народов обнаруживают Савельев и Морошкин - авторы, на выводах которых, базировалась историософская концепция журнала «Маяк».
Авторы, полемизировавшие со славянофилами, обращаются при выявлении предпосылок специфики русской истории либо к той же эпохе ста-новления государства (Кавелин) , либо к допускавшей еще больше произвольных обобщений интерпретации ее естественно-географических предпосылок.
Фундаментом для понимания отечественной истории в целом становились события, наименее исследованные на тот момент. Обоснование историософских обобщений при помощи отсылки к столь древним моментам отечественной истории имело свои специфические результаты.
По сути дела, русскими авторами были воспроизведены не только социально-философские подходы Гизо и Тьерри, но и сама схема их рассуждений была механически скопирована. Не трудно заметить, что французские историки и отечественные авторы находились далеко не в одинаковом положении. Исследователи европейского раннего средневековья и поздней античности могли опираться на огромный корпус письменных источников, в которых были не только зафиксированы соответствующие события, но и описаны современные им социальные институты. Археография славянской древности гораздо беднее, да и ее исследование находилось еще в самом начале; в поистине плачевном состоянии находилась и археология, без данных которой сколько-нибудь адекватное знание славянской древности в принципе невозможно. Общие концепции российской истории зачастую оказывались самыми фантастическими спекуляциями и причина этого могла быть и не в не-добросовестности их создателей .
Таким образом, действительным источником восприятия цивилиза-ционного своеобразия России становились не столько знания о ее истории, сколько ценностные ориентации тех или иных авторов и общефилософские предпосылки их мировоззрения. Это, в свою очередь, создавало такое положение вещей, при котором создатели историософских концепций не ощущали жизненной потребности в приобщении к фактическому материалу прежних традиций духовной культуры.
Концепции человека русских философов 30-40-х гг. ХГХ века
Вопрос о взаимоотношениях веры и разума занимал европейских мыслителей на протяжении многих веков. По этой причине проблема веры и разума (веры и знания) попала в число, если так можно выразиться, школьных и хрестоматийных. Это создает ситуацию, когда проблема начинает восприниматься слишком обобщенно, и различные ее стороны, подчас автономные, видятся исследователям синкретично. Прежде, чем начать рассматривать подходы русских авторов 30-40-х гг. XIX века к вопросу о вере и разуме, уточним, какое содержание мы будем вкладывать в эту проблему.
В литературе этот вопрос часто рассматривается в целом как вопрос о взаимоотношениях науки и религии, рационального и иррационального в познавательном процессе1. Такое понимание не учитывает его неоднородность и нуждается в уточнении.
Следует, во-первых, разграничивать науку и рациональность в целом. В противном случае, вследствие подчеркивания их совокупной противоположности вере, наука будет отождествлена с рациональностью вообще, хотя очевидно помимо научного существуют и вненаучные типы рациональности.
Необходимо учитывать и многозначность слова «вера». Она может пониматься и как сумма убеждений, и как психическая способность, позволяющая эти убеждения приобретать. Представления о вере в этих двух аспектах характерны для религиозных мыслителей, живших в разное время и принадлежавших к разным вероисповеданиям2, в том числе и для русских авторов ХГХ века. Религиозная вера как сумма убеждений оказывается в одном ряду с наукой, нравственными и аксиологическими предпочтениями и прочими духовными образованиями, рассматриваемыми как объект уверенности. Как психическая способность она ставится в один ряд с чувственностью, эмоциональностью, разумом и другими аспектами человеческой психики.
Таким образом, проблема веры и разума конкретизируется в двух вопросах. Первый из них - вопрос о взаимоотношениях веры и разума, институционализированных в обществе в виде религии и науки. Другой вопрос - о соотношении знания и веры в познавательном процессе.
Говоря о взаимоотношениях науки и религии как социальных институтов, авторы самых разных направлений обнаруживают редкостное согласие, разделяя концепцию двойственной истины.
Тон явно задает ЖМНП, и не удивительно: именно официальное издание ведомства, контролировавшего большую часть цензурных функций, и должно было разъяснить границы дозволенного.
Наиболее емко позиция этого журнала сформулирована в неподписанной статье «О различных способах самоубеждения»3.
Автор статьи считает что таких способов два; один из них связан с верой, другой - с рациональным знанием. Рациональное знание всегда относится к миру, существующему во времени и пространстве, «к его конечным, ограниченным, условным отношениям» . Оно ничего не может сказать об абсолютном бесконечном, вневременном - о Боге и бессмертии души. Рациональное знание не дает «крепкую основу, которая не позволяет нам колебаться, святое спокойствие духа»5. Все это человек получает посредством второго способа, связанного с верой.
В статье подчеркивается противоположность веры и разума: «Назвать этот (связанный с верой - В.М.) род убеждения знанием, как многие делают, значит одним именем означить вещи совершенно противоположные и запутывать речь... только тогда мы приходим к этому образу воззрения на вещи, когда оставляем знание, не удовлетворяющее нас»6. (Такая характеристика невольно наводит на ассоциации с определением, которое Сократ дает софистическим приемам: он называет их «убеждением, внушающим веру в справедливое и несправедливое, а не поучающего, что справедливо, а что нет».)
В литературе распространено мнение о том, что уваровекое министерство было организацией, навязывавшей ученым примат религиозного догмата над верой и насаждавшей обскурантизм. Материалы ЖМНП не подтверждают это, уже ставшее шаблонным, утверждение.
В ЖМНП публиковались материалы, содержание которых явно противоречило букве христианской догматики. В основном, это статьи, посвященные различным отраслям естественнонаучного знания, предмет которых политически нейтрален. И все же, высказывания их авторов откровенно антиклерикальны, и среди них были исследователи (например, Рулье), которых традиционно относят к числу объектов травли со стороны реакционеров7. Разумеется, это не означает, что антиклерикализм ученых поощрялся министерством просвещения. Тем не менее, материалы ЖМНП свидетельствуют о том, что цензура не собиралась заставлять ученых приводить свои выводы в соответствие с буквой Писания и готова была позволить автору многое, если тот не вступал с церковью в прямую конфронтацию.
Концепция двойственной истины, господствовавшая в ЖМНП, была конкретизирована А. Фишером как учение о «положительном авторитете». Фишер известен как протеже Уварова и как официозный автор, высказывавшийся о примерной преданности престолу и церкви как природных свойствах русского народа. На деле его трактовка проблемы взаимоотношений власти и ученого была более сложной, чем безапелляционное требование подчинения. Фишер говорит об автономии науки и философии по отношению к политическому строю и вероисповеданию. Взаимодействует с тем или другим не сама наука, а конкретный исследователь, который вовсе не обязан подстраивать свои теоретические выводы под сиюминутную конъюнктуру; его благонадежность может быть обеспечена уже тем, что он будет относится к официальным властям и: церкви как данности («положительному авторитету»), не покушаясь на их прерогативы8.
