Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Речевое взаимодействие в свете стратегического подхода к коммуникации или Можно ли творить реальность словом?
1.1. Диалогичность как существенное условие речевой интеракции 12
1.2. Стратегический подход к коммуникации 16
1.3. Интенциональный базис речевого взаимодействия 24
1.4. Адекватность коммуникации и условия ее достижения 34
1.4.1. Общий фонд знаний коммуникантов 38
1.4.2. Культурные детерминанты общения 42
Выводы к первой главе 57
Глава 2. Национально-культурная специфика косвенного выражения оценочных смыслов в диалогическом общении
2.1. Упрёк как частный случай выражения неодобрения 60
2.2. Эмоциональное обрамление косвенных оценочных смыслов в русском, немецком и английском коммуникативном поведении 70
2.3. Биоценочная природа упрека и его текстовые репрезентации в русском, немецком и английском языках 83
Выводы ко второй главе 103
Глава 3. Речевая стратегия упрека: универсальные и национально-культурные черты
3.1. Стратегический характер упрека 106
3.2. Экстралингвистические условия успешности речевой стратегии упрека 114
3.3. Стратегия и тактики упрека в современной русской, немецкой и английской культуре коммуникативного поведения 123
Выводы к третьей главе 152
Заключение 155
Библиография 162
- Диалогичность как существенное условие речевой интеракции
- Стратегический подход к коммуникации
- Упрёк как частный случай выражения неодобрения
- Стратегический характер упрека
Введение к работе
Одним из превалирующих и наиболее плодотворно осваиваемых векторов развития гуманитарных наук на современном этапе можно с полным правом считать антропоцентричное направление, ознаменованное живым и нескрываемым интересом ученых разных областей к человеку как многогранному и таинственному объекту научных изысканий. Удивительно то, что человек, будучи в фокусе научной мысли уже на протяжении многих веков, не теряет своей притягательной силы для ищущего разума исследователя и остается загадкой, своего рода океаном, неизведанные глубины которого по-прежнему таят в себе мириады будущих чудесных открытий. Он, словно птица Феникс, сгорая дотла в горниле научных исканий, возрождается вновь, открываясь прежде неизвестными гранями и даря исследователю искру творческой надежды. «Есть какая-то потаенная злонамеренность в том упорстве, с каким человек постоянно бросает вызов ученым-гуманитариям: то он предстает перед их взором как нечто совершенно определенное, то обескураживает полной непредсказуемостью своего поведения» [Ажеж 2003:12].
Немаловажную, а может быть, и ключевую роль в исследовании феномена человека играют науки о языке. Мы намеренно говорим здесь не только о лингвистике, а о целой совокупности областей научного поиска, выбравших объектом своего исследования язык как «сферу обитания» и необходимую предпосылку существования homo sapiens, а значит, направивших свой взгляд и на самого человека, активного, деятельного, неповторимого в своей индивидуальности и вместе с тем социального, «окультуренного», что не в последнюю очередь проявляется благодаря его языковой способности, т.е. на человека говорящего. Именно в последние десятилетия, на знаковом рубеже тысячелетий, произошел настоящий всплеск языковедческих исследований, для плодотворности и результативности которых значимыми оказались интегративные усилия
исследователей из смежных областей научного знания, в частности психолингвистики, социолингвистики, лингвистической антропологии и когнитологии, этнолингвистики и культурологии, компьютерной лингвистики и других гуманитарных наук, обогативших традиционное языкознание как ценным фактическим материалом, так и рядом новых методов исследования, позволивших подняться на иной уровень осмысления языковой субстанции и человека как ее непосредственного выразителя. Вместе с тем именно терминологический аппарат и феномены языкознания, отличающиеся строгостью и упорядоченностью, позволили объяснить, назвать и интерпретировать факты иных гуманитарных областей, поскольку, по справедливому замечанию Т.М.Николаевой, «лингвистика до сих пор остается наиболее виртуозно разработанной таксономически гуманитарной наукой» [Николаева 2000: 162]. Таким образом, в центре современных исследований языка стоит homo loquens, или человек говорящий, а не просто язык как система, отвлеченная от особенностей ее функционирования, от процессов самого ее бытования в человеке и ее развития, поступательного движения, осуществляемого in vivo именно посредством, «через» человека.
Представленная работа, актуальность которой обусловлена ее направленностью на лингвокогнитивное исследование феномена человека говорящего как члена определенного этносоциума, рассматривает универсальные и этноспецифичные черты коммуникативного поведения представителей русского, немецкого и английского национально-лингво-культурных сообществ в свете стратегического подхода к коммуникации. Объектом настоящего исследования являются экстра- и интралингвистические потенции речевой стратегии и тактик упрека как одного из вариантов выражения косвенного неодобрения вкупе с конкретными языковыми средствами реализации данной стратегии в рассматриваемых дискурсах. Материалом для анализа послужили аутентичные тексты художественной литературы, наглядно демонстрирующие национально-культурную специфику коммуникативного
поведения русских, немцев и англичан в ситуации негативной оценки в целом и упрека в частности.
Основной целью данной работы является раскрытие сквозь призму языка и дискурса базовых культурно-обусловленных доминант коммуникативного сознания, присущих представителям исследуемых этносоциумов и создающих когнитивное, коммуникативное и эмоциональное своеобразие языковых репрезентаций речевой стратегии упрека. Поставленная цель базируется на исходном предположении о том, что константы поведения, в число которых входят речевые стратегии и тактики, во многом детерминированы содержательными структурами коммуникативного сознания говорящих, охватывающими обширный круг коммуникативных категорий и концептов. Последние в свою очередь несут в себе как прагматически значимую информацию общекультурного плана, так и не менее ценные кванты частнокультурных знаний, порой не осознаваемых носителями языка и наиболее рельефно проступающих на фоне контрастивного анализа языковых фактов.
Сформулированная нами цель предполагает решение следующих задач:
обобщение и систематизация имеющих место в различных лингвистических концепциях взглядов исследователей на общение как речевое взаимодействие стратегического характера;
обоснование статуса упрека как речевой стратегии;
выделение релевантных для реализации речевой стратегии упрека коммуникативных категорий и концептов и раскрытие этноспецифичных черт их содержательной структуры;
описание экстралингвистических условий успешности речевой стратегии упрека в немецком, английском и русском лингво-культурных пространствах;
определение репертуара прототипических тактик упрека в немецком, английском и русском дискурсах и выявление характерных для них языковых маркеров;
осмысление упрека как варианта косвенного выражения негативной оценки, как сферы пересечения «мира идей» и «мира страстей», рационального и эмоционального моментов;
раскрытие биоценочной природы упрека и интерпретативной специфики его дискурсивных проявлений в немецком, английском и русском языках.
Научную новизну диссертации определяют, во-первых, применение стратегического подхода при осмыслении языковых возможностей косвенного выражения неодобрения, или упрека, и, во-вторых, рассмотрение речевой стратегии упрека в лингвокогнитивном ключе, что позволяет выявить универсальные и этноспецифичные черты коммуникативного поведения представителей немецкого, английского и русского национально-лингво-культурных сообществ в ситуации негативной оценки. Впервые на материале представленной триады языков выделены типичные для коммуникативной ситуации упрека тактики и характерные для них языковые маркеры.
Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется, во-первых, систематизацией накопленных в современной лингвистике знаний о речевых стратегиях и тактиках и, во-вторых, пересмотром коммуникативного статуса упрека с позиций стратегического подхода. Развитие теоретических положений о этноспецифичности коммуникативного сознания вносит вклад в разработку проблем лингвистической когнитологии и этнопсихолингвистики. Теоретическая разработка проблемы взаимодействия эмоционального и рационального представлений действительности, а также вопроса о национально-культурном своеобразии эмоциональных стратегий коммуникативного поведения в ситуации оценки способствует дальнейшему развитию лингвистической культурологии и теории межкультурной коммуникации.
Предложенный в исследовании анализ биоценочных проявлений упрека представляет ценность для лингвистики текста.
Теоретическая значимость работы определяется также совокупностью следующих положений, выносимых на защиту:
Речевые стратегии и тактики, являясь характеристиками когнитивного плана общения, тесным образом сопряжены с содержательными структурами коммуникативного сознания говорящих, а именно: с коммуникативными категориями и концептами. Последние, будучи, по сути, универсальными доменами человеческого сознания, обладают определенными этноспецифичными чертами, находящими свое выражение в ассоциативной «ауре», эмоциональной нагрузке, ценностном ранжировании того или иного коммуникативного концепта или коммуникативной категории в рамках конкретной культуры.
Упрек выступает одной из языковых возможностей косвенного выражения говорящим неодобрения относительно поведения партнера по коммуникации и обладает позитивно-конструктивной наполненностью в силу общего положительного настроя упрекающего по отношению к слушающему.
Стратегический характер упрека обусловливается множественностью мотивов общающихся, сложным переплетением эмоциональной реакции на проступок собеседника и необходимостью рационального представления данной аксиологической ситуации, а также косвенным характером выражения интенции упрека, что влечет за собой трудно прогнозируемые перлокутивные эффекты и тенденции.
Своеобразие речевой стратегии упрека в немецком, английском и русском дискурсах создается приоритетной выраженностью одной из ее компонент: когнитивной, коммуникативной или эмоциональной составляющей. Если в английском языке интенция упрека «кодируется» преимущественно на когнитивном уровне, а в немецком языке доминантную роль играет коммуникативная компонента, то в русском
языке ключевые позиции в реализации упрека занимает эмоциональная составляющая данной речевой стратегии.
Коммуникативная ситуация упрека, словно лакмусовая бумага, обнаруживает разнохарактерные стратегии эмоционального плана в немецком, английском и русском дискурсах - от сдержанной эмоциональности немцев, тщательно завуалированного мира чувств англичан до порой безудержной свободы аффективных проявлений носителей русского языка.
В интерпретативном аспекте упрек биоценочен по своей природе, поскольку предполагает двунаправленную деятельность интерпретатора относительно акта номинации в сложившейся коммуникативной ситуации, а именно в направлении говорящий - адресат и сообщение -интерпретатор, в результате чего формируется определенная оценочная характеристика в виде того или иного модального признака или совокупности признаков.
Практическая ценность диссертационного исследования состоит в том, что его теоретические обобщения и результаты могут быть использованы в вузовских курсах сопоставительного языкознания, когнитивной лингвистики, лингвистики текста, в рамках спецкурса «Теория и практика межкультурной коммуникации», а также в процессе преподавания английского и немецкого языков в русскоязычной аудитории и при преподавании русского языка как иностранного.
Методологическую основу исследования составили теоретические положения и принципы, выдвинутые в трудах Т.А. ван Дейка, В.Кинча, О.С.Иссерс, И.А.Стернина, Т.В.Булыгиной и А.Д.Шмелева, В.В.Красных и Д.Б.Гудкова, Т.А.Графовой и др.
Основным источником выводов и положений, содержащихся в представленной работе, послужил индуктивный метод, нацеленный на «полное, исчерпывающее, адекватное документирование языковых фактов и их больших совокупностей», что, как справедливо отмечает А.Е.Кибрик,
9 представляет собой задачу трудную, но выполнимую [Кибрик: . dialog-21. rw'dialog materials, asp]. Необходимым дополнением индукции стали гипотетико-дедуктивные построения, поскольку представляется вполне очевидным, что, «прежде чем собирать факты, надо строить гипотезы, какими бы умозрительными они не казались» [Кубрякова 1994: 41]. Учитывая тот факт, что «существенные особенности языка и тем более культуры вскрываются при сопоставлении, при сравнительном изучении языков и тем более культур» и «это настойчивое «тем более» призвано подчеркнуть особую неявность, невидимость культурного барьера на уровне одной культуры» [Тер-Минасова 2000: 33], ключевую роль в настоящей работе играет контрастивный анализ. Еще одним мощным источником знаний о языке является, безусловно, интуиция, «высоко развитая способность к эмпатии», которая позволяет «вжиться в объект, стирает границу между субъектом и объектом, делая из объекта наблюдения объект своеобразного самонаблюдения, точнее интроспекции» [Пипер 2001: 185]. По словам И.Б.Шатуновского, именно интуиция открывает нам добытые путем бессознательной индукции обобщения [Шатуновский 1996: 19]. Наряду с вышеперечисленными методами, в работе использовались методы дефиниционного, контекстологического и концептуального анализа.
Логика изложения результатов исследования, его цель и задачи определили структуру работы. Данная диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и приложения.
Во введении обосновывается актуальность исследования, и формулируются проблемы, цели и задачи диссертации, указывается новизна, теоретическая значимость и практическая ценность работы, характеризуются методические приемы и материал диссертационного исследования.
В первой главе основное внимание уделяется раскрытию стратегической природы общения, дается обзор существующих в современной лингвистической литературе научных концепций по данной
проблематике, определяются опорные пункты адекватного речевого взаимодействия и успешной реализации речевых стратегий в условиях реальной коммуникации, анализируется многоуровневый интенциональный базис диалогической интеракции, освещаются вопросы национально-культурной детерминированности коммуникативного поведения.
Во второй главе предпринимается попытка разграничения упрека как косвенного выражения неодобрения и иных вариантов негативной эмоционально-оценочной модальности, рассматриваются особенности эмоционального оформления косвенных оценочных смыслов в немецком, английском и русском дискурсах с последующей дифференциацией соответствующих речевых стратегий эмоционального плана в коммуникативном поведении представителей анализируемых этносоциумов, наглядно демонстрируется биоценочная природа упрека, а также этнокультурная специфика приоритетной локализации интенции упрека на когнитивном, коммуникативном или эмоциональном уровне в структуре немецкого, английского и русского дискурсов.
В третьей главе предлагается собственное понимание коммуникативного статуса упрека как речевой стратегии, определяются экстралингвистические условия успешности реализации данной стратегии, выделяются типичные для исследуемой триады языков тактики упрека и характерные для них языковые показатели.
В заключении подводятся основные итоги исследования, делаются общие выводы и концептуальные обобщения.
В приложение входят список использованной научной литературы (216 единиц), список справочной литературы (13 источников) и список художественных источников (43 единицы).
Апробация работы. Основные положения и результаты исследования были представлены на научно-методической конференции «Лингво-методические проблемы обучения иностранным языкам в вузе» (Уфа 2002) и на научно-практической конференции «Университетская наука - Республике
11
Башкортостан» (Уфа 2004), а также нашли свое отражение в тезисах и
статьях, опубликованных в региональных и общероссийских печатных
ф научных изданиях. Диссертационное исследование прошло апробацию на
заседаниях кафедры немецкой филологии Башкирского государственного университета в 2004 г.
Диалогичность как существенное условие речевой интеракции
«Особенности языка, связанные с диалогическими инстанциями, не могут не входить в само его определение, ведь человек диалогичен от природы» [Ажеж 2003: 222]. Эти слова современного французского языковеда Клода Ажежа отражают сущностную необходимость языка для человека, важность самой возможности говорить, выражая тем самым свои мысли, эмоции, чувства посредством звуков, поскольку «человек в его человеческой специфике всегда выражает себя (говорит), то есть создает текст (хотя бы и потенциальный)» [Бахтин 1979: 285]. Но такое самовыражение было бы лишено всякого смысла, не будь у говорящего и другой, воспринимающей стороны, способной уловить в акустически оформленных образованиях кванты смысла, расшифровать языковой код, понять высказанное. Диалогичность человека предполагает как минимум двух субъектов говорения, отправителя и получателя сообщения, последовательно меняющихся ролями и одинаково заинтересованных в результативности общения в независимости от конкретных коммуникативных целей каждого из собеседников (ср. с хрестоматийной схемой коммуникации Р.СЯкобсона: адресант - сообщение (включая контекст, код, контакт) - адресат [Якобсон 1996]).
Потребность в общении объясняется не только желанием высказаться, но и стремлением быть понятым, найти отклик в сердце и мыслях другого, ведь именно благодаря другому человек познает, а порой и оценивает себя [Арутюнова 1999а: б]. Подтверждением этой мысли будут и слова М.М.Бахтина о том, что «у человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе; смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другому или глазами другого» [Бахтин 1979: 312].
Таким образом, «в каждом человеке заложен язык в его полном объеме, что означает, что в каждом человеке живет стремление (стимулируемое, регулируемое и ограничиваемое определенной силой) под действием внешних и внутренних сил порождать язык, и притом так, чтобы каждый человек был понят другими людьми» [Гумбольдт 2001: 78]. Диалогичность человека говорящего закономерно предопределяет диалогичность процесса общения, в понимании которой в лингвистической литературе усматриваются две различные тенденции: общение как воздействие говорящего субъекта на слушателя, рассматриваемого лишь как пассивный объект процесса говорения и соответственно исключаемого из сферы исследовательского интереса лингвиста, и общение как активное двунаправленное взаимодействие, каждый участник которого вносит свой вклад в общее дело - адекватность, а значит, и успех коммуникации.
В рамках концепций речевого воздействия (см., например, [Тарасов 1977, Киселева 1978, Речевое воздействие 1986, Клюканов 1988, Общение. Текст. Высказывание 1989, Оптимизация речевого воздействия 1990, Фёдорова 1991, Плотников 1999]) акцент ставится на активный характер деятельности говорящего субъекта по управлению поведением слушающего и по реализации тех или иных коммуникативных целей. Объект говорения, или получатель функционально нагруженного сообщения, учитывается в ходе акта речевой коммуникации с точки зрения его психофизиологических особенностей, жизненного и коммуникативного опыта, ценности для говорящего [Плотников 1999: 14]. Постулируемая в таких работах координированная активность общающихся рассматривается в плоскости ожиданий говорящим понимания и реакции со стороны слушающего [Клюканов 1988: 45; Общение. Текст. Высказывание 1989: 83].
Подобная однонаправленность анализа речевого общения стала своего рода «мишенью» для критических замечаний и в адрес теории речевых актов (далее ТРА), разрабатываемой в рамках лингвистической философии совместными усилиями философов, логиков и лингвистов, среди которых Дж.Л.Остин, Дж.Р.Серль, П.Ф.Стросон, А.Дж.Айер, П.Ноуэлл-Смит, З.Вендлер и др. Предпринятая ими попытка создания адекватной теории речевого взаимодействия не дала столь существенных результатов, как задумывалось ее авторами, именно в силу односторонности перспективы исследования общения, игнорирования того факта, что «значимой для взаимодействия является не одна-единственная перспектива, а столько перспектив, сколько имеется коммуникантов» [Франк 1986: 367]. Доротея Франк, критически осмысливая концептуальный аппарат ТРА, среди прочих грехов прагматики, в частности, замечает, что «человеческое общение является взаимодействием в более фундаментальном смысле, нежели это представлено в теории речевых актов, согласно которой двое или более собеседников поочередно адресуют друг другу некоторые речевые акты, определяемые исключительно в терминах намерений говорящего» [там сисе: 364].
Несомненно, ТРА внесла свой позитивный вклад в общую теорию речевой деятельности, продемонстрировав важность учета цели (намерения) говорящего для объяснения процессов речевого взаимодействия, выявив взаимосвязь намерения с другими экстралингвистическими факторами в форме соответствия между иллокутивной целью (существенным условием речевого акта) и обстоятельствами речевого акта (подготовительными и др. условиями) - психологическим состоянием говорящего, его интересами, социальным статусом, его представлениями о ситуации общения и в том числе о слушающем с его знаниями, интересами и социальным статусом (см., например, работы [Остин 1986, Серлъ 1986а, б; Searle 1976, Katz 1977, Speech act theory 1980]). Однако, пассивный статус слушающего в ТРА в значительной мере обусловил ее статичность, игнорирование динамической и стратегической природы естественного речевого общения, единицы которого «в момент их интерпретации еще не являются faist accomplis (завершенными сущностями), а находятся в процессе конструирования» [Франк 1986: 367], в котором равно задействованы все участники коммуникации, поскольку реализация тех или иных намерений не является сугубо прерогативой говорящего.
Каждый из коммуникантов обладает своими намерениями и ценностями и осознанно или неосознанно претворяет в жизнь свою стратегическую линию речевого взаимодействия, координируя ее с линиями поведения собеседников (ср., например, [Иссерс 2003, Steube 1995, Oksaar 1997; Sottong 1998]). Речевое общение - двунаправленный процесс, в котором говорящий и слушающий последовательно меняются ролями, оказываясь поочередно и отправителем, и получателем речевого сообщения, воздействуя на собеседника и одновременно выступая объектом воздействия со стороны других участников речевого взаимодействия. На необходимость учета двойственности позиции слушающего, выступающего в роли не пассивного получателя сообщения, а «реагирующего адресата», указывает Л.А.Азнабаева, отмечая тот факт, что слушатель - это одновременно и объект речевого воздействия, и субъект речевого взаимодействия [Азнабаева 2002: 40].
Стратегический подход к коммуникации
Понятие стратегии достаточно прочно вошло в научный обиход и активно используется в самых разных областях научного поиска: в психологии и социологии, политологии и экономической теории, языкознании и литературоведении. Такое положение дел не случайно, так как именно стратегии, используемые в различных областях человеческой деятельности, придают организованный характер событиям, контролируемым со стороны человека, например, при воздействии на сознание в ходе аргументирования, при планировании действий, связанных с социальной конфронтацией, противоборством, при прогнозировании поведения партнера и т.п. [Романов 1988]. Интересно отметить, что заимствован данный термин из сферы, далекой от всех вышеупомянутых дисциплин, а именно из военного искусства, где стратегия определяется как умение планирования и ведения военных действий. Не случайно, многих известных полководцев и военачальников, отмечая их славные военные заслуги, награждали эпитетом отличный стратег, выделяя тем самым такие важные в военном деле способности, как умение предвидеть, прогнозировать, быть на несколько шагов впереди противника, а также умение контролировать ход действий и вносить нужные коррективы, проявляя гибкость и остроту мышления.
Несомненно, данные умения являются залогом успеха любого человеческого взаимодействия, не менее значимы они и в речевой интеракции. О.С.Иссерс в ряде работ, посвященных стратегиям и тактикам русской речи, авторитетно и аргументировано проводит мысль о том, что речевая коммуникация - это стратегический процесс, базисом которого является выбор оптимальных языковых ресурсов (см., например, [Иссерс 1997а, 19976, 1999, 2003]). При этом отличительной чертой осуществляемого выбора выступает, на наш взгляд, его обязательный, а в некоторой степени и «принудительный» характер, обусловленный стремлением говорящего наиболее эффективно достичь поставленных коммуникативных целей. Удивительным образом стратегия соединяет цель (коммуникативные цели говорящего) и средства (языковые и неязыковые, например, жесты, мимика и т.п.) и одновременно сама выступает средством [Lewandowski 1994: 359-360]. Иначе говоря, «стратегия - это инструмент, использующий другие инструменты» Щемъянков 1989а: 84]. Вместе с тем стратегически выверенное речевое поведение «есть не просто конструирование языковых высказываний, а часть интерактивного процесса, в котором слушающий не пассивно воспринимает текст-сообщение говорящего, а активно интерпретирует его речевые действия, реализуя собственную стратегическую линию» [Иссерс 2003: 96].
Следует отметить, что в зависимости от сферы приложения усилий исследователей понятие стратегии в лингвистической литературе используется неоднозначно. Так, например, в рамках когнитивной парадигмы научных исследований, отличающейся глубоким интересом к изучению когнитивных аспектов языка, в частности таких проблем, как состав и организация базы знаний, используемых в процессах языкового функционирования, роль памяти в производстве и понимании языковых сообщений, компьютерное моделирование процессов речевого общения и т.п., активно разрабатываются стратегии понимания и порождения текста, например, в работах [ван Дейк, Кинч 1988, Бирвиш 1988, Филлмор 1988; Schwarz 1996]. Другие лингвисты фокусируют свое внимание преимущественно на стратегиях восприятия или интерпретации, являющейся незаменимым инструментом понимания как своеобразного аккорда интерпретационных действий Щемъянков 1989, Bever 1970, Carroll 1981]. Наконец, широким фронтом ведутся сопоставительные исследования стратегий и тактик речевого воздействия и взаимодействия, например, см. [Арутюнова 1983; Блакар 1987; ван Дейк 1989а, б; Верещагин, Ратмайр, Ройтер 1992; Германова 1993; Вахтель 2000, Иссерс 2003; Kellermann, Reynolds, Bao-Sun Chen 1991; Kellermann 1992].
В лингвистической литературе до сих пор нет единого мнения относительно вопроса о том, можно ли считать любое речевое взаимодействие стратегическим. Так, К.Келлерманн, рассматривая стратегию как обязательный для любой коммуникации отбор языковых средств и адаптацию их к условиям общения, утверждает, что речевое общение всегда носит стратегический характер, однако, выбор и реализация той или иной стратегии осуществляется неосознанно, автоматически [Kellermann 1992: 288]. Стратегичность коммуникации объясняется исследователем действием ряда факторов, а именно: целенаправленностью общения, т.е. желанием говорящего достичь посредством речевых действий определенного результата, необходимостью адаптации говорящего к постоянно меняющимся условиям общения, а также его стремлением к социальной приемлемости и эффективности своего речевого поведения. Оригинальное понимание общения как своеобразной игры в интерпретацию и преобразование ситуации предлагает В.З.Демьянков. По мнению ученого, «один и тот же участник может быть вовлечен в игру одновременно на двух уровнях: на уровне сознания (когда он пытается воплотить ту или иную тактику общения для выполнения осознанного стратегического плана) и на уровне подсознания (когда воплощению подвергается подсознательный стратегический план)» Щемъянков 1979: 110-111]. Некоторые исследователи считают возможным говорить о тех или иных речевых стратегиях только в случаях, когда коммуниканты сталкиваются с необходимостью разрешения проблемной ситуации (см., например, [Fitzpatrick, Winke 1979; Farch, Kasper 1983]). О.С.Иссерс, признавая возможность общения как стратегического, так и нестратегического характера, полагает, что «речевые стратегии связаны с типичными мотивами человеческого поведения: уберечься от плохого, сохранить хорошее, достичь лучшего» [Иссерс 2003: 103]. Необходимость выбора пути к намеченной цели, извечная коммуникативная проблема общающихся, и есть базовая предпосылка любой речевой стратегии.
Думается, стоит признать, что далеко не всегда и не все речевые действия коммуникантов осознаны, тщательно спланированы, «расписаны» до мельчайших деталей. Такое предварительное программирование общения представляется вряд ли возможным в условиях реальной коммуникации, процесса многогранного и динамичного. Вместе с тем в представлении каждого участника общения существует «общий план действий», основная стратегическая линия, которая нитью Ариадны ведет его по лабиринту языковых возможностей к достижению заветных коммуникативных целей.
Упрёк как частный случай выражения неодобрения
Упрек рассматривается нами как частный случай выражения неодобрения, как одна из возможностей вербального проявления негативного отношения говорящего к собеседнику. В связи с этим возникает вопрос о том, какие еще возможности имеются в арсенале средств говорящего, в чём их принципиальное различие и каковы прагматические условия и закономерности выбора коммуникантом тех или иных линий речевого поведения. Вслед за Т.А.Графовой [Графова 1991], мы используем термин «неодобрение» как классему для обозначения достаточно широкого диапазона отрицательной эмотивно-оценочной модальности, как наиболее общий случай, к которому, при условии нейтрализации частно-специфических черт, могут быть отнесены осуждение / обвинение, порицание / упрёк, попрёк, т.е. неодобрительно-осудительное, неодобрительно-порицательное, а также неодобрительно-попрекательное отношение.
В ряду вышеуказанных вариантов неодобрения осуждение / обвинение выступает как наиболее строгое выражение отрицательной оценки, в силу своей «легитимности», детерминированной общепринятыми социальными нормами, точнее юридически закрепленными или являющимися «неписанными» законами общественного поведения в данном социуме, а также в силу сознательного и порой целенаправленного характера совершенного одним из собеседников проступка. В ситуации осуждения / обвинения Г (говорящий), считая себя носителем существующих в данном обществе норм поведения, убежден, что С (слушающий) сознательно их нарушает, и считает С виновным в предосудительном поступке или событии, к которому С имеет непосредственное отношение, так как сознательные и целенаправленные действия С нарушают данные нормы. Таким образом, Г в ситуации осуждения / обвинения - это своего рода строгий судья, а С -нарушитель законов, порядков, традиций. Как совершенно справедливо отмечает Т.А.Графова, неодобрительно-осудительное отношение может быть выражено как в сфере социально-общественных отношений, например, в ходе судебного разбирательства, если поведение или образ жизни С «является социальным злом или нарушает законы данного социального коллектива», так и неформально в межличностных отношениях, например, в быту, в семье, в общении коллег или друзей [Графова 1991: 94-95]. Вернер Циллиг предлагает обозначать термином обвинение (Verurteilung) исключительно речевые акты, в которых выражение негативной оценки носит «институциональный» (institutionell), или «конвенциональный» (konventionell), характер, т.е. опирается на существующие в данном социуме нормативно-регулирующие предписания и законы. Тем самым обвинение ограничивается судебно-правовой сферой действия. Иные случаи публичного выражения неодобрительного отношения рассматриваются исследователем как критика (Kritisieren) и подразделяются на следующие варианты: Darbietungskritik (объектом критики выступают художественные представления, научные доклады, презентации и т.п.), Handlungskritik (критика нацелена в первую очередь на действия и поступки, совершаемые в профессиональной сфере) и Ergebniskritik (объект критики - результат некоторой последовательности действий). Несмотря на то, что данная возможность выражения неодобрительного отношения говорящего к собеседнику не имеет столь весомой «легитимной базы», как, например, в случае обвинения, она способна оказать существенное влияние на положение человека в обществе, на его социальный статус и мнение о нем окружающих [Zillig 1982: 89-92].
Выбранное нами языковое обозначение для данного варианта неодобрительного отношения представлено парой семантических классификаторов осуждение / обвинение, которые объединены идеей ответственности С за некоторый предосудительный поступок и одновременно таят в себе ряд более или менее специфичных особенностей. Так, в случае обвинения Г, утверждая, что С совершил некий поступок, рассматривает предосудительный характер этого поступка как очевидную данность, как нечто само собой разумеющееся; В случае осуждения Г отдает себе отчет в субъективности своего утверждения, что, однако, не означает необоснованности данного высказывания. Т.В.Булыгина и А.Д.Шмелев, подробно разбирая семантические различия между предикатами обвинить / обвинять и осудить / осуждать [Булыгина, Шмелев 1994, 1997], говорят о нетождественном распределении ассертивного компонента и пресуппозиции при осуждении и обвинении, что, в частности, результирует в различном поведении данных семантических предикатов в вопросительных и отрицательных предложениях, ср.: Я не обвинял Ивана во лжи (отрицается лишь тот факт, что Г высказал обвинение) и Я не осуждаю Ивана за ложь (Г отрицает непосредственно предосудительность поступка Ивана). Несмотря на указанные различия, общность наиболее релевантных черт осуждения и обвинения позволяет нам рассматривать их как вариант неодобрительно-осудительного отношения.
Порицание / упрёк отличается меньшей строгостью отрицательной оценки по сравнению с осуждением / обвинением, объяснение чему следует, на наш взгляд, искать в характере проступка С, в тех ролях и позициях, которые занимают собеседники по отношению друг к другу, а также в общем отношении Г к С. Порицая / упрекая за что-то, Г исходит из того, что С совершил ошибку, промах, но сделал это нечаянно, по незнанию, и Г не столько утверждает, что это плохо с позиций обще- и частнокультурных морально-этических норм, а также своих индивидуальных ценностных представлений, сколько намекает на совершенный проступок, желая побудить С задуматься и исправить свое поведение (см. также [Булыгина, Шмелев 1997; Графова 1991]). В ситуации порицания / упрека Г относится к
С изначально хорошо, по-дружески и поэтому более терпим и снисходителен к его недостаткам: «так относятся к проступкам тех, кто дорог, кого любят, кому желают добра и потому, порицая их, стремятся не столько осудить, сколько объяснить их ошибку, помочь им понять, в чем они неправы» [Графова 1991: 97]. Отсюда проистекает семейность, интимность упреков; они в первую очередь находят свое применение на персональной дистанции и расцениваются как «покровительство старшего и сильного младшему и слабому, защита, помощь и симпатия» [Карасик 2002: 84], т.е. выражают вежливое отношение вышестоящего по социальному статусу к нижестоящему (родители - дети, старики - молодежь и т.п.). На социальной дистанции порицание возможно лишь в неформальной обстановке, с глазу на глаз, в ином случае оно воспринимается как оскорбительный намек и вызывает резко негативную реакцию собеседника, а тем самым и провал коммуникации.
Итак, неодобрительно-порицательное отношение, будучи реализовано на социальной или персональной дистанции, предстает в двух ипостасях: в большей степени формальное, назидательное порицание и дружеский, семейный, интимный упрек. В ситуации порицания Г - учитель, доброжелательный наставник, старший член семьи, в случае упрека Г -близкий человек, друг. Конечно, разграничение порицания и упрека достаточно условно и объясняется исключительно исследовательскими задачами. Не нужно забывать, что «во многих случаях анализируемые языковые явления образуют своего рода спектр, где между отрезками четко различающихся цветов находятся переходные зоны, которые трудно приписать определенному цвету» [Гак 1998: 16]. В реальной коммуникации грань между порицанием и упреком как вариантами неодобрения нередко стирается.
Стратегический характер упрека
Вслед за ТА. ван Дейком, В.Кинчем и О.С.Иссерс, мы считаем необходимым рассматривать речевую стратегию как характеристику когнитивного плана речевой интеракции, отвечающего за организацию и контроль некоторой последовательности речевых действий, осуществляемых коммуникантами, и направленного на оптимальное решение коммуникативных задач локального и глобального характера. Планирование, контроль и гибкость - вот три ключевых звена любой речевой стратегии. Результативное достижение основной, глобальной, дискурсивной цели общения представляется маловероятным при игнорировании локальных, дополнительных коммуникативных целей социального плана. Реализация глобального коммуникативного намерения требует тщательного учета личностных, социальных, культурных детерминант общения и зачастую осуществляется с использованием нескольких коммуникативных ходов и разнообразных тактик. Если представить речевую стратегию в виде направленного отрезка, или вектора, то тактика - это средство построения данного вектора, а коммуникативный ход - каждая отдельная точка на указанном отрезке. Тем самым, стратегия соотносима в первую очередь с целью речевого взаимодействия, в то время как тактики отражают языковые возможности реализации данной цели. Говорящий, обладая определенным набором тактик и знанием о правилах их использования в различных коммуникативных ситуациях, с большей или меньшей долей осознанности стремится выбрать наиболее приемлемую и эффективную тактику или прибегает к нескольким тактикам в поисках оптимального решения дискурсивной задачи. При этом каждая отдельно взятая тактика, как правило, находит свое результативное воплощение в виде ряда коммуникативных ходов, из которых в итоге выстраивается общая стратегическая линия поведения коммуниканта.
С одной стороны, речевая стратегия направлена на решение поставленных общающимися коммуникативных целей, а с другой, она опосредована семантическими, прагматическими и стилистическими возможностями конкретного языка, выбор которых осуществляется в соответствии с коммуникативными нормами и представлениями данного национально-лингво-культурного сообщества. Целевой характер речевой стратегии предполагает определенное воздействие на слушающего, в частности на его знания и представления, на его модель мира, в соответствии со знаниями и представлениями говорящего. Однако, эффективное воздействие возможно, на наш взгляд, лишь в рамках диалогического взаимодействия, при условии готовности обоих собеседников идти на своего рода «коммуникативные компромиссы», т.е. стремиться гармонично сочетать собственные коммуникативные намерения с намерениями партнера по общению.
Понятие речевой стратегии во многом перекликается с пониманием концепта текста В.В.Красных (см. в [Красных 1998]), описывающей данный феномен как своеобразную «точку взрыва», вызывающую текст к жизни, глубинный смысл, свернутую смысловую структуру текста, которая в свою очередь является воплощением интенции и - через нее - мотива деятельности автора. Концепт, по мысли В.В.Красных, предопределяет смысловое и логическое строение текста, а также задает коммуникативную целенаправленность последнего: коммуникативное и эстетическое воздействие. Логическое строение и коммуникативная целенаправленность диктуют выбор того репертуара языковых средств, который в дальнейшем используется при порождении текста. Как и в ситуации реализации речевой стратегии, за этапами формирования («рождения») концепта и отбора языковых средств следует этап проверки правильности выбора и - при необходимости - его корректировки. Последний этап имеет две фазы: 1) внутреннюю - до произнесения (автором осуществляется самоконтроль); 2) внешнюю - в процессе и после произнесения (автором осуществляется контроль за восприятием и реакцией реципиента и оценивается адекватность и успешность коммуникации).
Стратегия как организованная совокупность речевых действий выступает своеобразным инструментом вербального воплощения концепта (в нашем случае концепта «упрёк») и позволяет реализовать разносторонние мотивы и интенции говорящих, направить ход речевого взаимодействия в желаемое русло, создать комфортную для всех участников общения атмосферу.
Следует обратить внимание на то немаловажное обстоятельство, что благодатной почвой для появления лингвистических исследований стратегических аспектов речевого взаимодействия послужила теория речевых актов, в частности работы Дж.Р.Серля и Дж.Л.Остина, а также их многочисленных последователей. Так, например, в ходе анализа тех или иных речевых стратегий и тактик плодотворно применяется предложенная в рамках данного направления классификация условий успешности речевых актов. Однако, ключевое для ТРА понятие речевого акта все чаще оказывается вытесненным такими единицами речевого общения, как коммуникативная тактика, коммуникативный ход, речевая стратегия, и это не случайно. По мнению Дж.Р.Серля, «основной единицей языкового общения является не символ, не слово, не предложение и даже не конкретный экземпляр символа, слова или предложения, а производство этого конкретного экземпляра в ходе совершения речевого акта» [Серлъ 1986а: 152]. При этом совершение речевого акта обусловлено целевой установкой говорящего. Речевой акт как элементарная единица речевого общения - это способ достижения коммуникативной цели, и в этом отношении он тесно смыкается с речевой стратегией. Вместе с тем речевой акт как трехуровневое образование, включающее в себя локутивный, иллокутивный и перлокутивный акты и понимаемое как актуализация предложения, ограничивается рамками отдельного высказывания, анализируемого в отрыве от его «диалогического окружения», без учета социальных, психологических, культурных параметров общения. Изучение специфики человеческой коммуникации только на уровне высказываний не дает возможности проникнуть в тонкие механизмы порождения смысла и вербализации коммуникативного замысла говорящего, нередко предполагающих ряд взаимосвязанных речевых действий. Так, например, упрекая собеседника за какой-либо проступок, говорящий не только реализует те или иные тактики упрека, но и при необходимости прибегает к эмоционально настраивающим тактикам, тактикам контроля за пониманием, тактикам самопрезентации, поддержания реноме собеседника и др. Отметим, что и отдельно взятая тактика может включать в себя несколько высказываний, поскольку по говорящий в ходе речевого взаимодействия, процесса в достаточной мере непредсказуемого и спонтанного, имеет возможность корректировать свои речевые действия с учетом перлокутивных эффектов и тем самым контролировать успешное / неуспешное протекание общения.
В свете теории речевых актов представляется несколько затруднительным причисление упрека к определенному типу иллокутивных актов, объяснение чему следует искать в множественности мотивов и интенций коммуникантов, а также в многообразии тактических возможностей реализации коммуникативного замысла говорящего. Традиционная классификация речевых актов в соответствии с иллокутивным предназначением конкретного речевого действия, представленная в работах Дж.Р.Серля и Дж.Л.Остина [Серль 198бв; Остин 1986], включает преимущественно речевые действия явной иллокутивной природы, т.е. иллокутивная цель такого речевого акта легко поддается формулированию с помощью перформатива и определяется на основании конвенциональных показателей иллокутивной силы (ср., например, "поздравлять", "просить", "заявлять" и др.). Как отмечалось выше, перформативное использование глагола упрекать приводит к «иллокутивному самоубийству», поэтому уже на первом этапе включения упрека в тот или иной тип иллокутивных актов возникают объективные трудности, обусловленные, на наш взгляд, сложностью интенционального базиса упрека, его косвенным характером и, как следствие, неоднозначностью иллокутивных маркеров, обретающих четкость и ясность своего коммуникативного предназначения только на общем фоне речевой интеракции.
