Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Речевое взаимодействие в свете стратегического подхода к коммуникации или Можно ли творить реальность словом
1.1. Диалогичность как существенное условие речевой интеракции 12
1.2. Стратегический подход к коммуникации 16
1.3. Интенциональный базис речевого взаимодействия 24
1.4. Адекватность коммуникации и условия ее достижения 34
1.4.1, Общий фонд знаний коммуникантов 38
1.4.2. Культурные детерминанты общения 42
Выводы к первой главе 57
Глава 2. Национально-культурная специфика косвенного выражения оценочных смыслов в диалогическом общении
2.1. Упрёк как частный случай выражения неодобрения 60
2.2. Эмоциональное обрамление косвенных оценочных смыслов в русском, немецком и английском коммуникативном поведении 70
2.3. Биоценочная природа упрека и его текстовые репрезентации в русском, немецком и английском языках 83
Выводы ко второй главе 103
Глава 3. Речевая стратегия упрека: универсальные и национально-культурные черты
3.1. Стратегический характер упрека 106
3.2. Экстралингвистические условия успешности речевой стратегии упрека 114
3.3. Стратегия и тактики упрека в современной русской, немецкой и английской культуре коммуникативного поведения 123
Выводы к третьей главе 152
Заключение 155
Библиография 162
- Стратегический подход к коммуникации
- Общий фонд знаний коммуникантов
- Упрёк как частный случай выражения неодобрения
- Экстралингвистические условия успешности речевой стратегии упрека
Введение к работе
Одним из превалирующих и наиболее плодотворно осваиваемых векторов развития гуманитарных наук на современном этапе можно с полным правом считать антропоцентричное направление, ознаменованное живым и нескрываемым интересом ученых разных областей к человеку как многогранному и таинственному объекту научных изысканий. Удивительно то, что человек, будучи в фокусе научной мысли уже на протяжении многих веков, не теряет своей притягательной силы для ищущего разума исследователя и остается загадкой, своего рода океаном, неизведанные глубины которого по-прежнему таят в себе мириады будущих чудесных открытий. Он, словно птица Феникс, сгорая дотла в горниле научных исканий, возрождается вновь, открываясь прежде неизвестными гранями и даря исследователю искру творческой надежды. «Есть какая-то потаенная злонамеренность в том упорстве, с каким человек постоянно бросает вызов ученым-гуманитариям: то он предстает перед их взором как нечто совершенно определенное, то обескураживает полной непредсказуемостью своего поведения» [Ажеж 2003: 12].
Немаловажную, а может быть, и ключевую роль в исследовании феномена человека играют науки о языке. Мы намеренно говорим здесь не только о лингвистике, а о целой совокупности областей научного поиска, выбравших объектом своего исследования язык как «сферу обитания» и необходимую предпосылку существования homo sapiens, а значит, направивших свой взгляд и на самого человека, активного, деятельного, неповторимого в своей индивидуальности и вместе с тем социального, «окультуренного», что не в последнюю очередь проявляется благодаря его языковой способности, т.е. на человека говорящего. Именно в последние десятилетия, на знаковом рубеже тысячелетий, произошел настоящий всплеск языковедческих исследований, для плодотворности и результативности которых значимыми оказались интегративные усилия
исследователей из смежных областей научного знания, в частности психолингвистики, социолингвистики, лингвистической антропологии и когнитологии, этнолингвистики и культурологии, компьютерной лингвистики и других гуманитарных наук, обогативших традиционное языкознание как ценным фактическим материалом, так и рядом новых методов исследования, позволивших подняться на иной уровень осмысления языковой субстанции и человека как ее непосредственного выразителя. Вместе с тем именно терминологический аппарат и феномены языкознания, отличающиеся строгостью и упорядоченностью, позволили объяснить, назвать и интерпретировать факты иных гуманитарных областей, поскольку, по справедливому замечанию Т.М.Николаевой, «лингвистика до сих пор остается наиболее виртуозно разработанной таксономически гуманитарной наукой» [Николаева 2000: J62]. Таким образом, в центре современных исследований языка стоит homo loquens, или человек говорящий, а не просто язык как система, отвлеченная от особенностей ее функционирования, от процессов самого ее бытования в человеке и ее развития, поступательного движения, осуществляемого in vivo именно посредством, «через» человека.
Представленная работа, актуальность которой обусловлена ее направленностью на лингвокогнитивное исследование феномена человека говорящего как члена определенного этносоциума, рассматривает универсальные и этноспецифичные черты коммуникативного поведения представителей русского, немецкого и английского национально-лингво-культурных сообществ в свете стратегического подхода к коммуникации. Объектом настоящего исследования являются экстра- и интралингвистические потенции речевой стратегии и тактик упрека как одного из вариантов выражения косвенного неодобрения вкупе с конкретными языковыми средствами реализации данной стратегии в рассматриваемых дискурсах. Материалом для анализа послужили аутентичные тексты художественной литературы, наглядно демонстрирующие национально-культурную специфику коммуникативного
поведения русских, немцев и англичан в ситуации негативной оценки в целом и упрека в частности.
Основной целью данной работы является раскрытие сквозь призму языка и дискурса базовых культурно-обусловленных доминант коммуникативного сознания, присущих представителям исследуемых этносоциумов и создающих когнитивное, коммуникативное и эмоциональное своеобразие языковых репрезентаций речевой стратегии упрека. Поставленная цель базируется на исходном предположении о том, что константы поведения, в число которых входят речевые стратегии и тактики, во многом детерминированы содержательными структурами коммуникативного сознания говорящих, охватывающими обширный круг коммуникативных категорий и концептов. Последние в свою очередь несут в себе как прагматически значимую информацию общекультурного плана, так и не менее ценные кванты частнокультурных знаний, порой не осознаваемых носителями языка и наиболее рельефно проступающих на фоне контрастивного анализа языковых фактов.
Сформулированная нами цель предполагает решение следующих задач:
обобщение и систематизация имеющих место в различных лингвистических концепциях взглядов исследователей на общение как речевое взаимодействие стратегического характера;
обоснование статуса упрека как речевой стратегии;
выделение релевантных для реализации речевой стратегии упрека коммуникативных категорий и концептов и раскрытие этноспецифичных черт их содержательной структуры;
описание экстралингвистических условий успешности речевой стратегии упрека в немецком, английском и русском лингво-культурных пространствах;
определение репертуара прототипических тактик упрека в немецком, английском и русском дискурсах и выявление характерных для них языковых маркеров;
осмысление упрека как варианта косвенного выражения негативной оценки, как сферы пересечения «мира идей» и «мира страстей», рационального и эмоционального моментов;
раскрытие биоценочной природы упрека и интерпретативной специфики его дискурсивных проявлений в немецком, английском и русском языках.
Научную новизну диссертации определяют, во-первых, применение стратегического подхода при осмыслении языковых возможностей косвенного выражения неодобрения, или упрека, и, во-вторых, рассмотрение речевой стратегии упрека в лингвокогнитивном ключе, что позволяет выявить универсальные и этноспецифичные черты коммуникативного поведения представителей немецкого, английского и русского национально-лингво-культурных сообществ в ситуации негативной оценки. Впервые на материале представленной триады языков выделены типичные для коммуникативной ситуации упрека тактики и характерные для них языковые маркеры.
Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется, во-первых, систематизацией накопленных в современной лингвистике знаний о речевых стратегиях и тактиках и, во-вторых, пересмотром коммуникативного статуса упрека с позиций стратегического подхода. Развитие теоретических положений о этноспецифичности коммуникативного сознания вносит вклад в разработку проблем лингвистической когнитологии и этнопсихолингвистики. Теоретическая разработка проблемы взаимодействия эмоционального и рационального представлений действительности, а также вопроса о национально-культурном своеобразии эмоциональных стратегий коммуникативного поведения в ситуации оценки способствует дальнейшему развитию лингвистической культурологии и теории межкультурной коммуникации.
Предложенный в исследовании анализ биоценочных проявлений упрека представляет ценность для лингвистики текста.
Теоретическая значимость работы определяется также совокупностью следующих положений, выносимых на защиту:
Речевые стратегии и тактики, являясь характеристиками когнитивного плана общения, тесным образом сопряжены с содержательными структурами коммуникативного сознания говорящих, а именно: с коммуникативными категориями и концептами. Последние, будучи, по сути, универсальными доменами человеческого сознания, обладают определенными этноспецифичными чертами, находящими свое выражение в ассоциативной «ауре», эмоциональной нагрузке, ценностном ранжировании того или иного коммуникативного концепта или коммуникативной категории в рамках конкретной культуры.
Упрек выступает одной из языковых возможностей косвенного выражения говорящим неодобрения относительно поведения партнера по коммуникации и обладает позитивно-конструктивной наполненностью в силу общего положительного настроя упрекающего по отношению к слушающему.
Стратегический характер упрека обусловливается множественностью мотивов общающихся, сложным переплетением эмоциональной реакции на проступок собеседника и необходимостью рационального представления данной аксиологической ситуации, а также косвенным характером выражения интенции упрека, что влечет за собой трудно прогнозируемые перлокутивные эффекты и тенденции.
Своеобразие речевой стратегии упрека в немецком, английском и русском дискурсах создается приоритетной выраженностью одной из ее компонент: когнитивной, коммуникативной или эмоциональной составляющей. Если в английском языке интенция упрека «кодируется» преимущественно на когнитивном уровне, а в немецком языке доминантную роль играет коммуникативная компонента, то в русском
языке ключевые позиции в реализации упрека занимает эмоциональная составляющая данной речевой стратегии.
Коммуникативная ситуация упрека, словно лакмусовая бумага, обнаруживает разнохарактерные стратегии эмоционального плана в немецком, английском и русском дискурсах - от сдержанной эмоциональности немцев, тщательно завуалированного мира чувств англичан до порой безудержной свободы аффективных проявлений носителей русского языка.
В интерпретативном аспекте упрек биоценочен по своей природе, поскольку предполагает двунаправленную деятельность интерпретатора относительно акта номинации в сложившейся коммуникативной ситуации, а именно в направлении говорящий - адресат и сообщение — интерпретатор, в результате чего формируется определенная оценочная характеристика в виде того или иного модального признака или совокупности признаков.
Практическая ценность диссертационного исследования состоит в том, что его теоретические обобщения и результаты могут быть использованы в вузовских курсах сопоставительного языкознания, когнитивной лингвистики, лингвистики текста, в рамках спецкурса «Теория и практика межкультурной коммуникации», а также в процессе преподавания английского и немецкого языков в русскоязычной аудитории и при преподавании русского языка как иностранного.
Методологическую основу исследования составили теоретические положения и принципы, выдвинутые в трудах Т.А. ван Дейка, В.Кинча, О.С.Иссерс, И.АСтернина, Т.В.Булыгиной и А.Д.Шмелева, В.В.Красных и Д.Б.Гудкова, Т А.Графовой и др.
Основным источником выводов и положений, содержащихся в представленной работе, послужил индуктивный метод, нацеленный на «полное, исчерпывающее, адекватное документирование языковых фактов и их больших совокупностей», что, как справедливо отмечает А.Е.Кибрик,
9 представляет собой задачу трудную, но выполнимую [Кибрик: . diahg-21. ru/dialog materials, asp]. Необходимым дополнением индукции стали гипотетико-дедуктивные построения, поскольку представляется вполне очевидным, что, «прежде чем собирать факты, надо строить гипотезы, какими бы умозрительными они не казались» [Кубрякова 1994: 41]. Учитывая тот факт, что «существенные особенности языка и тем более культуры вскрываются при сопоставлении, при сравнительном изучении языков и тем более культур» и «это настойчивое «тем более» призвано подчеркнуть особую неявность, невидимость культурного барьера на уровне одной культуры» [Тер-Минасова 2000: 33], ключевую роль в настоящей работе играет контрастивный анализ. Еще одним мощным источником знаний о языке является, безусловно, интуиция, «высоко развитая способность к эмпатии», которая позволяет «вжиться в объект, стирает границу между субъектом и объектом, делая из объекта наблюдения объект своеобразного самонаблюдения, точнее интроспекции» [Пипер 2001: 185]. По словам И.Б.Шатуновского, именно интуиция открывает нам добытые путем бессознательной индукции обобщения [Шатуновский 1996: 19]. Наряду с вышеперечисленными методами, в работе использовались методы дефиниционного, контекстологического и концептуального анализа.
Логика изложения результатов исследования, его цель и задачи определили структуру работы. Данная диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и приложения.
Во введении обосновывается актуальность исследования, и формулируются проблемы, цели и задачи диссертации, указывается новизна, теоретическая значимость и практическая ценность работы, характеризуются методические приемы и материал диссертационного исследования.
В первой главе основное внимание уделяется раскрытию стратегической природы общения, дается обзор существующих в современной лингвистической литературе научных концепций по данной
проблематике, определяются опорные пункты адекватного речевого взаимодействия и успешной реализации речевых стратегий в условиях реальной коммуникации, анализируется многоуровневый интенциональный базис диалогической интеракции, освещаются вопросы национально-культурной детерминированности коммуникативного поведения.
Во второй главе предпринимается попытка разграничения упрека как косвенного выражения неодобрения и иных вариантов негативной эмоционально-оценочной модальности, рассматриваются особенности эмоционального оформления косвенных оценочных смыслов в немецком, английском и русском дискурсах с последующей дифференциацией соответствующих речевых стратегий эмоционального плана в коммуникативном поведении представителей анализируемых этносоциумов, наглядно демонстрируется биоценочная природа упрека, а также этнокультурная специфика приоритетной локализации интенции упрека на когнитивном, коммуникативном или эмоциональном уровне в структуре немецкого, английского и русского дискурсов.
В третьей главе предлагается собственное понимание коммуникативного статуса упрека как речевой стратегии, определяются экстралингвистические условия успешности реализации данной стратегии, выделяются типичные для исследуемой триады языков тактики упрека и характерные для них языковые показатели.
В заключении подводятся основные итоги исследования, делаются общие выводы и концептуальные обобщения.
В приложение входят список использованной научной литературы (216 единиц), список справочной литературы (13 источников) и список художественных источников (43 единицы).
Апробация работы. Основные положения и результаты исследования были представлены на научно-методической конференции «Лингво-методические проблемы обучения иностранным языкам в вузе» (Уфа 2002) и на научно-практической конференции «Университетская наука - Республике
11 Башкортостан» (Уфа 2004), а также нашли свое отражение в тезисах и статьях, опубликованных в региональных и общероссийских печатных научных изданиях. Диссертационное исследование прошло апробацию на заседаниях кафедры немецкой филологии Башкирского государственного университета в 2004 г.
Стратегический подход к коммуникации
Понятие стратегии достаточно прочно вошло в научный обиход и активно используется в самых разных областях научного поиска: в психологии и социологии, политологии и экономической теории, языкознании и литературоведении. Такое положение дел не случайно, так как именно стратегии, используемые в различных областях человеческой деятельности, придают организованный характер событиям, контролируемым со стороны человека, например, при воздействии на сознание в ходе аргументирования, при планировании действий, связанных с социальной конфронтацией, противоборством, при прогнозировании поведения партнера и т.п. [Романов 1988]. Интересно отметить, что заимствован данный термин из сферы, далекой от всех вышеупомянутых дисциплин, а именно из военного искусства, где стратегия определяется как умение планирования и ведения военных действий. Не случайно, многих известных полководцев и военачальников, отмечая их славные военные заслуги, награждали эпитетом отличный стратег, выделяя тем самым такие важные в военном деле способности, как умение предвидеть, прогнозировать, быть на несколько шагов впереди противника;, а также умение контролировать ход действий и вносить нужные коррективы, проявляя гибкость и остроту мышления.
Несомненно, данные умения являются залогом успеха любого человеческого взаимодействия, не менее значимы они и в речевой интеракции. О.С.Иссерс в ряде работ, посвященных стратегиям и тактикам русской речи, авторитетно и аргументировано проводит мысль о том, что речевая коммуникация - это стратегический процесс, базисом которого является выбор оптимальных языковых ресурсов (см., например, [Иссерс 1997а, 19976, 1999, 2003]). При этом отличительной чертой осуществляемого выбора выступает, на наш взгляд, его обязательный, а в некоторой степени и «принудительный» характер, обусловленный стремлением говорящего наиболее эффективно достичь поставленных коммуникативных целей. Удивительным образом стратегия соединяет цель (коммуникативные цели говорящего) и средства (языковые и неязыковые, например, жесты, мимика и т.п.) и одновременно сама выступает средством [Lewandowski 1994: 359-360]. Иначе говоря, «стратегия - это инструмент, использующий другие инструменты» Щемьянков 1989а: 84]. Вместе с тем стратегически выверенное речевое поведение «есть не просто конструирование языковых высказываний, а часть интерактивного процесса, в котором слушающий не пассивно воспринимает текст-сообщение говорящего, а активно интерпретирует его речевые действия, реализуя собственную стратегическую линию» [Иссерс 2003: 96].
Следует отметить, что в зависимости от сферы приложения усилий исследователей понятие стратегии в лингвистической литературе используется неоднозначно. Так, например, в рамках когнитивной парадигмы научных исследований, отличающейся глубоким интересом к изучению когнитивных аспектов языка, в частности таких проблем, как состав и организация базы знаний, используемых в процессах языкового функционирования, роль памяти в производстве и понимании языковых сообщений, компьютерное моделирование процессов речевого общения и т.п., активно разрабатываются стратегии понимания и порождения текста, например, в работах [ваи Дейк, Кипч 1988, Бирвиш 1988, Филлмор 1988; Schwarz 1996], Другие лингвисты фокусируют свое внимание преимущественно на стратегиях восприятия или интерпретации, являющейся незаменимым инструментом понимания как своеобразного аккорда интерпретационных действий Щемъянков 1989, Bever 1970, Carroll 1981]. Наконец, широким фронтом ведутся сопоставительные исследования стратегий и тактик речевого воздействия и взаимодействия, например, см. [Арутюнова 1983; Блакар 1987; ван Дейк 1989а, б; Верещагин, Ратмайр, Ройтер 1992; Германова 1993; Вахтелъ 2000, Иссерс 2003; Kellermann, Reynolds, Bao-Sun Chen 1991; Kellermann 1992].
В лингвистической литературе до сих пор нет единого мнения относительно вопроса о том, можно ли считать любое речевое взаимодействие стратегическим. Так, К.Келлерманн, рассматривая стратегию как обязательный для любой коммуникации отбор языковых средств и адаптацию их к условиям общения, утверждает, что речевое общение всегда носит стратегический характер, однако, выбор и реализация той или иной стратегии осуществляется неосознанно, автоматически [Kellermann 1992: 288]. Стратегичность коммуникации объясняется исследователем действием ряда факторов, а именно: целенаправленностью общения, т.е. желанием говорящего достичь посредством речевых действий определенного результата, необходимостью адаптации говорящего к постоянно меняющимся условиям общения, а также его стремлением к социальной приемлемости и эффективности своего речевого поведения. Оригинальное понимание общения как своеобразной игры в интерпретацию и преобразование ситуации предлагает В.З.Демьянков. По мнению ученого, «один и тот же участник может быть вовлечен в игру одновременно на двух уровнях: на уровне сознания (когда он пытается воплотить ту или иную тактику общения для выполнения осознанного стратегического плана) и на уровне подсознания (когда воплощению подвергается подсознательный стратегический план)» Щемъяиков 1979: 110-111]. Некоторые исследователи считают возможным говорить о тех или иных речевых стратегиях только в случаях, когда коммуниканты сталкиваются с необходимостью разрешения проблемной ситуации (см., например, [Fitzpatrick, Winke 1979; Farch, Kasper 1983]). О.С.Иссерс, признавая возможность общения как стратегического, так и нестратегического характера, полагает, что «речевые стратегии связаны с типичными мотивами человеческого поведения: уберечься от плохого, сохранить хорошее, достичь лучшего» [Иссерс 2003: 103]. Необходимость выбора пути к намеченной цели, извечная коммуникативная проблема общающихся, и есть базовая предпосылка любой речевой стратегии.
Думается, стоит признать, что далеко не всегда и не все речевые действия коммуникантов осознаны, тщательно спланированы, «расписаны» до мельчайших деталей. Такое предварительное программирование общения представляется вряд ли возможным в условиях реальной коммуникации, процесса многогранного и динамичного. Вместе с тем в представлении каждого участника общения существует «общий план действий», основная стратегическая линия, которая нитью Ариадны ведет его по лабиринту языковых возможностей к достижению заветных коммуникативных целей.
Т.А. ван Дейк, выстраивая когнитивную теорию употребления языка, выступающую, по мнению исследователя, в качестве одного из главных компонентов общей теории коммуникативно-языкового взаимодействия, авторитетно замечает, что «эта теория должна не только открывать доступ к процессам и структурам, обеспечивающим продуцирование, понимание, запоминание, репродуцирование и другие виды когнитивной обработки предложения и высказывания, но и объяснять, как происходит планирование, производство и понимание речевых актов» [ван Дейк J9896: 12]. В основе когнитивной теории прагматики известный ученый видит правила, концепты, а также стратегии и схемы, обеспечивающие быструю и функциональную обработку информации. Именно последние составляют базис процесса «гипотетической интерпретации», т.е. позволяют выдвигать предположения относительно возможного значения высказывания и намерения говорящего, которые в дальнейшем могут быть опровергнуты, а на их месте выдвинуты новые гипотезы [там же: 20]. В качестве одного из наиболее простых и очевидных примеров «гипотетической интерпретации» Т.А. ван Дейк приводит когнитивную обработку типичных синтаксических структур предложения. По схожей схеме происходит анализ прагматического контекста и текста в целом.
Общий фонд знаний коммуникантов
Традиционно общая база знаний носителей языка, представляющая собой «не собрание случайных фактов, а набор сведений, объединенных в определенную упорядоченную систему» [Кубрякова 1996: 28-29], «самоорганизующуюся и саморегулируемую, подвижную и изменяющуюся на основе новых данных» [Герасимов, Петров 1988: 7], включает, по меньшей мере, следующие компоненты:
1) языковые знания:
а) знание языка - грамматики (с фонетикой и фонологией), дополненной знанием композициональной и лексической семантики;
б) знания об употреблении языка;
в) знание принципов речевого общения;
2) внеязыковые знания:
а) о контексте и ситуации, знания об адресате (в том числе знание поставленных адресатом целей и планов, его представления о говорящем и об окружающей обстановке и т.д.);
б) общефоновые знания (то есть знания о мире): знания о событиях, состояниях, действиях и процессах и т. д. [там же 1988: 7].
В.З.Демьянков рассматривает общий фонд знаний говорящего и интерпретирующего в информационном и семантическом аспектах и говорит о существовании соответственно информационной и семантической баз, во многом перекликающихся с выделением языковых и неязыковых знаний. Информационный запас человека, т.е. то, что связано со знанием реальности, более индивидуален и менее устойчив, чем семантический. Усвоение семантического, или сопровождающего, запаса связано с узнаванием новых единиц языка и правил интерпретации при обязательном при этом включении новых знаний в арсенал выразительных средств человека. «Логическим скелетом», соединяющим воедино конкретные знания, выступает прагматика, понимаемая исследователем как «синтаксис смысловых парадигм» [Демьянков 1981: 375]. Важный вывод данной концепции состоит в том, что «процесс построения реальных высказываний сопровождается «обогащением» замысла говорящего за счет его информационного запаса; а переход от поверхностной формы высказывания к тому или иному виду его интерпретации - это не «расшифровка» замысла, а интерпретация высказывания на основе знаний интерпретирующего» [там лее: 376\.
Наиболее подвижной частью общей базы знаний, несомненно, является знание о контексте и ситуации, оно уникально и неповторимо для каждого конкретного акта речевого взаимодействия. Т.А. ван Дейк указывает на важность для прагматического понимания дискурса знаний и мнений не только относительно характера происходящего взаимодействия, но и о структуре предшествующих коммуникативных ситуаций, а также знаний и мнений, полученных из предыдущих речевых актов, то есть из предшествующего дискурса, как на микро- (или локальном), так и на макроси глобальном) уровнях [ван Дейк 19896: 15]. Детально разрабатывая проблему макростратегий понимания, Т.А. ван Дейк и В. Кинч предлагают трехкомпонентную структуру контекстуальной информации [ван Дейк, Кинч 1989: 55], включающую следующие компоненты:
1) общекультурные знания (обычные для данной группы виды деятельности и цели; характерные события или действия, например, ритуалы; специфические биофизические обстоятельства, например, климат, ландшафт, животные, растения; конкретные объекты, например, промышленные инструменты);
2) социокультурная ситуация: а) типы ситуаций; б) категории участников (функции, роли, социальные, индивидуальные характеристики); в) типичные события и взаимодействия; г) конвенции;
3) коммуникативные ситуации (общие цели коммуникативного взаимодействия, глобальные и локальные речевые акты, актуальный референциальный контекст, например, присутствие людей, объектов и т.п.). Наиболее плодотворно авторами разрабатывается понятие социального контекста, отличающегося «когнитивной относительностью» в силу значительной доли субъективных моментов при интерпретации или представлении социальной ситуации у каждого из участников коммуникации, что, однако, не исключает присутствия в ней и «объективной», конвенциализированной основы [вам Дейк 19896: 22]. Общий социальный контекст описывается ТА. ван Дейком в категориях личное -общественное, институциональное / формальное - неформальное, а также в терминах позиций (роли, статусы и т.д.), свойств (пол, возраст и т.д.), отношений (превосходство, авторитет), функций («отец», «слуга», «судья» и т.д.). Роберто Ибанез дает более дробное представление коммуникативной ситуации, включая в рассмотрение социальное происхождение, групповую и профессиональную принадлежность коммуникантов, их половозрастные характеристики, географическое место рождения и другие данные [Ibanez 1996: 110-111]. Указанные характеристики социальных контекстов задают возможные действия участников речевого взаимодействия в тех или иных социальных ситуациях.
Столь пристальное внимание к социокультурному аспекту коммуникации вовсе не случайно, так как «социальный статус участников общения находит выражение, специфически преломляясь, в принципах и сферах общения, в речевых актах и речевых жанрах, в способах воздействия и прагматических значениях языковых единиц, в типах адресатов и в модусе высказывания» [Карасик 2002: 142], т.е. так или иначе пронизывает всё «коммуникативное полотно». Таким образом, контекстуальная информация о социальной ситуации тесно переплетается с общекультурными знаниями.
В.В .Красных предлагает несколько иную модель представления общей базы знаний коммуникантов, центральным звеном в которой выступает понятие пресуппозиции, которая донимается как «зона пересечения когнитивных пространств коммуникантов, она актуализируется в процессе коммуникации, релевантна ,здесь и сейчас » [Красных 2001: 180]. Открытое
Г.Фреге еще в 1892 г. и заново введенное в научный обиход П.Стросоном полвека спустя, данное понятие и сегодня пользуется популярностью среди отечественных и зарубежных лингвистов разных школ и направлений. Основу пресуппозиций составляют «знания языка, мира, контекста и особенностей коммуникативных ситуаций» [Арутюнова, Падучева 1985: 40], что отражается в широком терминологическом разбросе при обозначении данного понятия, например, общий фонд знаний, общий опыт, общий тезаурус, общие предварительные сведения, общее или разделенное знание, совместное знание и пр. Как отмечает Ю.Н.Караулов, пресуппозиция, «предполагая общий фонд знаний говорящего и слушающего, одной своей стороной примыкает к уровню когнитивному, уровню знаний о мире» [Караулов 1999: 98].
Упрёк как частный случай выражения неодобрения
Упрек рассматривается нами как частный случай выражения неодобрения, как одна из возможностей вербального проявления негативного отношения говорящего к собеседнику. В связи с этим возникает вопрос о том, какие еще возможности имеются в арсенале средств говорящего, в чём их принципиальное различие и каковы прагматические условия и закономерности выбора коммуникантом тех или иных линий речевого поведения. Вслед за Т.А.Графовой [Графова 1991], мы используем термин «неодобрение» как классему для обозначения достаточно широкого диапазона отрицательной эмотивно-оценочной модальности, как наиболее общий случай, к которому, при условии нейтрализации частно-специфических черт, могут быть отнесены осуждение / обвинение, порицание / упрёк, попрёк, т.е. неодобрительно-осудительное, неодобрительно-порицательное, а также неодобрительно-попрекательное отношение.
В ряду вышеуказанных вариантов неодобрения осуждение / обвинение выступает как наиболее строгое выражение отрицательной оценки, в силу своей «легитимности», детерминированной общепринятыми социальными нормами, точнее юридически закрепленными или являющимися «неписанными» законами общественного поведения в данном социуме, а также в силу сознательного и порой целенаправленного характера совершенного одним из собеседников проступка. В ситуации осуждения / обвинения Г (говорящий), считая себя носителем существующих в данном обществе норм поведения, убежден, что С (слушающий) сознательно их нарушает, и считает С виновным в предосудительном поступке или событии, к которому С имеет непосредственное отношение, так как сознательные и целенаправленные действия С нарушают данные нормы. Таким образом, Г в ситуации осуждения / обвинения - это своего рода строгий судья, а С -нарушитель законов, порядков, традиций. Как совершенно справедливо отмечает Т.А.Графова, неодобрительно-осудительное отношение может быть выражено как в сфере социально-общественных отношений, например, в ходе судебного разбирательства, если поведение или образ жизни С «является социальным злом или нарушает законы данного социального коллектива», так и неформально в межличностных отношениях, например, в быту, в семье, в общении коллег или друзей [Графова 1991: 94-95].
Вернер Циллиг предлагает обозначать термином обвинение (Verurteilung) исключительно речевые акты, в которых выражение негативной оценки носит «институциональный» (institutionell), или «конвенциональный» (konventionell), характер, т.е. опирается на существующие в данном социуме нормативно-регулирующие предписания и законы. Тем самым обвинение ограничивается судебно-правовой сферой действия. Иные случаи публичного выражения неодобрительного отношения рассматриваются исследователем как критика (Kritisieren) и подразделяются на следующие варианты: Darbietungskritik (объектом критики выступают художественные представления, научные доклады, презентации и т.п.), Handlungskritik (критика нацелена в первую очередь на действия и поступки, совершаемые в профессиональной сфере) и Ergebniskritik (объект критики - результат некоторой последовательности действий). Несмотря на то, что данная возможность выражения неодобрительного отношения говорящего к собеседнику не имеет столь весомой «легитимной базы», как, например, в случае обвинения, она способна оказать существенное влияние на положение человека в обществе, на его социальный статус и мнение о нем окружающих [Zillig 1982: 89-92].
Выбранное нами языковое обозначение для данного варианта неодобрительного отношения представлено парой семантических классификаторов осуждение / обвинение, которые объединены идеей ответственности С за некоторый предосудительный поступок и одновременно таят в себе ряд более или менее специфичных особенностей. Так, в случае обвинения Г, утверждая, что С совершил некий поступок, рассматривает предосудительный характер этого поступка как очевидную данность, как нечто само собой разумеющееся. В случае осуждения Г отдает себе отчет в субъективности своего утверждения, что, однако, не означает необоснованности данного высказывания. Т.В.Булыгина и А.Д.Шмелев, подробно разбирая семантические различия между предикатами обвинить / обвинять и осудить / осуждать [Булыгина, Шмелев 1994, 1997], говорят о нетождественном распределении ассертивного компонента и пресуппозиции при осуждении и обвинении, что, в частности, результирует в различном поведении данных семантических предикатов в вопросительных и отрицательных предложениях, ср.: Я не обвинял Ивана во лжи (отрицается лишь тот факт, что Г высказал обвинение) и Я не осуждаю Ивана за ложь (Г отрицает непосредственно предосудительность поступка Ивана). Несмотря на указанные различия, общность наиболее релевантных черт осуждения и обвинения позволяет нам рассматривать их как вариант неодобрительно-осудительного отношения.
Порицание / упрёк отличается меньшей строгостью отрицательной оценки по сравнению с осуждением / обвинением, объяснение чему следует, на наш взгляд, искать в характере проступка С, в тех ролях и позициях, которые занимают собеседники по отношению друг к другу, а также в общем отношении Г к С. Порицая / упрекая за что-то, Г исходит из того, что С совершил ошибку, промах, но сделал это нечаянно, по незнанию, и Г не столько утверждает, что это плохо с позиций обще- и частнокультурных морально-этических норм, а также своих индивидуальных ценностных представлений, сколько намекает на совершенный проступок, желая побудить С задуматься и исправить свое поведение (см. также [Булыгина, Шмелев 1997; Графова 1991]). В ситуации порицания / упрека Г относится к С изначально хорошо, по-дружески и поэтому более терпим и снисходителен к его недостаткам: «так относятся к проступкам тех, кто дорог, кого любят, кому желают добра и потому, порицая их, стремятся не столько осудить, сколько объяснить их ошибку, помочь им понять, в чем они неправы» [Графова 1991: 97]. Отсюда проистекает семейность, интимность упреков; они в первую очередь находят свое применение на персональной дистанции и расцениваются как «покровительство старшего и сильного младшему и слабому, защита, помощь и симпатия» [Карасик 2002: 84], т.е. выражают вежливое отношение вышестоящего по социальному статусу к нижестоящему (родители - дети, старики - молодежь и т.п.). На социальной дистанции порицание возможно лишь в неформальной обстановке, с глазу на глаз, в ином случае оно воспринимается как оскорбительный намек и вызывает резко негативную реакцию собеседника, а тем самым и провал коммуникации.
Экстралингвистические условия успешности речевой стратегии упрека
Исходя из вышеизложенного, упрек вполне обоснованно может быть причислен к речевым действиям стратегического характера. Если определить основное коммуникативное намерение говорящего, или в данном случае упрекающего, как стремление обратить внимание слушающего на некоторые негативные (с точки зрения говорящего) моменты в его поведении, побудить задуматься над совершенным проступком и изменить свое поведение в лучшую сторону, то эффективность проведения в жизнь данного намерения требует от говорящего значительных стратегических усилий, а именно: планирование удачного времени и места действия (например, публично или тет-а-тет), адекватное позиционирование всех участников общения по социальному статусу (т.е. по ролевым, половым, возрастным и иным характеристикам), определение оптимальной степени смягчения выносимой отрицательной оценки, исходя из эмоционального состояния партнера и личностных взаимоотношений общающихся. Данные экстралингвистические параметры речевого взаимодействия детерминируют репертуар соответствующих языковых средств реализации речевой стратегии упрека.
Необходимость постулирования условий успешности для стратегии упрека в значительной мере обусловлена его косвенностью, имплицитным характером представления интенций говорящего, что подразумевает вероятность их неточной интерпретации слушающим. Адресат может понять сообщение дословно, не увидев второго скрытого плана содержания и не распознав истинных намерений говорящего, или, наоборот, заподозрить в высказывании некие скрытые смыслы, в действительности не предполагаемые собеседником. Возможно, именно поэтому Э.Шюттпельц среди особенностей косвенных речевых актов называет их вездесущесть, или повсеместность (ubiquitar) [Schiittpelz 1996: 489]. К выводу о том, что слушающий нередко воспринимает прямые функции языковых единиц как косвенные, приходит и Е.А. Земская, объясняя актуализацию косвенных функций речевых актов их эмоциональной окрашенностью. «Адресат часто реагирует обиженно даже на слабый эмоциональный или иной прагматический компонент семантической структуры слова или высказывания, обнаруживая высокую степень ожидания обиды, упрека или иного вида агрессии со стороны говорящего» [Земская 1994: 133-134].
Как отмечалось выше, упрек в большей степени характерен для неофициального, приватного общения без посторонних участников, в частности в семейных взаимоотношениях, между друзьями или очень близкими знакомыми. Публичный упрек (даже среди близких и родных) воспринимается чрезвычайно болезненно и вызывает обиду и недовольство упрекаемого, а порой может привести к ухудшению или разрыву отношений между собеседниками. Так, например, в повести В.Г.Распутина «Последний срок» упрекательная манера общения одной из сестер, Варвары, только увеличивает созданную долгими годами взаимного молчания и необщения пропасть между родными сестрами и братьями, вновь встретившимися у кровати умирающей матери.
-Давно мы вот так все вместе не сидели, - с взволнованной грустью сказала вдруг Люся. - Татьяны только нет. Приедет Татьяна, будто никто никуда не уезжал. (...)
- Где уж там - не уезжали! - стал обижаться Михаил. - Уехали, и совсем. Одна Варвара заглянет, когда картошку или еще чего надо. А вас будто и на свете нету.
- Варвара тут рядом.
- А вам прямо из Москвы ехать, - поддела Варвара. -День на пароходе - и тут. Уж хоть бы не говорили, раз за родню нас не признаете. Городские стали, была охота вам с деревенскими знаться!
- Ты, Варвара, не имеешь никакого права так говорить, разволновалась Люда. - Причем здесь городские, деревенские? Ты думай, о чем говоришь.
- Ага, у Варвары, конечно, нету права говорить. Варвара не человек. Че с ней разговаривать? Так пустое место. Не сестра своим сестрам, братовьям. А если спросить тебя: сколько ты дома до сегодняшней поры не была? Варвара не человек а Варвара матушку нашу проведывала, в год по скольку раз проведывала, хоть у Варвары не твоя семья, побольше. А теперь Варвара и виноватая сделалась.
-Давно не была - чего там! — поддержал Варвару Михаил. (...)
- Не могла, вот и не приезжала, - обиженно сказала Люся.
- Захотела - смогла бы. - не поверила Варвара.
-Что значит - смогла бы, если я говорю: не могла? С моим здоровьем, если в отпуске не подлечиться, потом весь год будешь по больницам бегать.
- У Егорки всегда отговорки.
- При чем здесь какие-то Егорки и отговорки?
- А так, ни при чем. Вам уж и слова сказать нельзя. Важные стали. [Распутин 1986: 7-8]
Явно ощущается и вектор социальной зависимости общающихся в ситуации упрека: в роли упрекающего обычно выступает лицо с более высоким (например, старшие члены семьи, духовные наставники, учителя) или равным (например, друзья, ровесники) социальным статусом. Упрек со стороны лица, стоящего ниже на социальной лестнице, как правило, считается недопустимым и не принимается во внимание слушающим, в силу отсутствия у говорящего какого бы то ни было общественно закрепленного права судить и высказывать неодобрение. Вернер Циллиг определяет такое право на вынесение неодобрительной оценки как «оценочную компетентность» (Bewertungskompetenz) и подчеркивает: «...daB dann, wenn Spi eine Bewertung ausspricht, die insofem erfolgreich ist, als sie von Sp2 als berechtigt akzeptiert wird, die Bewertungskompetenz von Spi gegeben sein muB» [Zillig J982: 94]. В ситуации, когда говорящий не обладает такого рода компетенцией, вполне возможна реакция собеседника: рус. У Вас / тебя нет никакого права так говорить или нем. Dariiber stent Ihnen dock wohl kein Urteil zu! В крайнем случае говорящий сам оказывается объектом осуждения со стороны собеседника и других участников общения за непозволительные высказывания негативно-оценочного плана, как, например, в следующем отрывке из разговора бабушки с внуком в повести В.П.Астафьева «Последний поклон»;
