Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретические основы исследования манипулятивного потенциала когнитивной метафоры в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг 13
1.1. Когнитивное направление в лингвистике как основа для изучения концептуальной метафоры 14
1.2. Онтологический и гносеологический статус концептуальной метафоры 23
1.3. Понятие и признаки языковой манипуляции. Концептуальная метафора как средство идеологической манипуляции 39
1.4 Политический милитарный нарратив как база активизации манипулятивных метафорических моделей 63
1.4.1 .Понятие политического дискурса и политического нарратива 63
1.4.2. Традиционные подходы к исследованию милитарного нарратива 76
1.4.3. Концептуальное метафорическое представление милитарных нарративов 83
Выводы по первой главе 95
Глава 2. «Война в Ираке» как сфера-мишень метафорической экспансии в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003 - 2004 гг 98
2.1 Методологические основы анализа метафорических моделей в российском и американском милитарном нарративе, посвященном войне в Ираке 2003 - 2004 гг 99
2.2. Метафорическое обозначение сферы-мишени метафорической экспансии «Война в Ираке» в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг 112
2.3 Метафорическое обозначение фреймов сферы-мишени «Война в Ираке» в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг 140
Выводы по второй главе 170
Глава 3. Развертывание метафорических моделей в российском и американском политическом нарративе «Война в Ираке (2003—2004 гг.)»... 174
3.1. Методика исследования развертывания метафорической модели в тексте и нарративе 174
3.2. Развертывание нескольких метафорических моделей для характеристики нескольких фреймов сферы-мишени «Война в Ираке» 186
3.3. Развертывание одной метафорической модели для характеристики нескольких фреймов сферы-мишени «Война в Ираке» 195
3.4 Развертывание нескольких метафорических моделей для характеристики одного фрейма сферы-мишени «Война в Ираке» 200
3.5 Развертывание одной метафорической модели для характеристики одного фрейма сферы-мишени «Война в Ираке» 203
Выводы по третьей главе 208
Заключение 210
Библиография 215
- Когнитивное направление в лингвистике как основа для изучения концептуальной метафоры
- Методологические основы анализа метафорических моделей в российском и американском милитарном нарративе, посвященном войне в Ираке 2003 - 2004 гг
- Метафорическое обозначение фреймов сферы-мишени «Война в Ираке» в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг
- Методика исследования развертывания метафорической модели в тексте и нарративе
Введение к работе
Настоящая диссертация посвящена исследованию реализации манипулятивного потенциала концептуальной метафоры в текстах российского и американского политического нарратива, посвященного войне в Ираке 2003—2004 гг.
Поскольку в настоящее время идет процесс развития и становления когнитивной научной парадигмы, характеризующейся когнитивным подходом, в основе которого лежит переход к глубинному знанию, базирующийся на изучении предметно-познавательной деятельности людей, процессов восприятия, мышления, репрезентированных и систематизированных определенным образом в нашем сознании, то и взгляд на метафору в современной когнитивистике характеризуется новыми установочно-познавательными принципами, типичными для когнитивного направления. При таком подходе особое внимание уделяется роли метафоры в формировании и отражении принципов мышления и определении направленности человеческой деятельности.
Основы понимания сущности концептуальной метафоры в современной когнитивистике, теоретический фундамент исследования метафоры заложили труды многих российских и зарубежных ученых (Н. Д. Арутюнова, В. Н. Базылев, А. Н. Баранов, А. Барселона, А. Вежбицкая, Р. Гиббс, М. Джонсон, Ю. Н. Караулов, Э. Кассирер, Е. Киттей, 3. Ковечес, Е. С. Кубрякова, Дж. Лакофф, Э. МакКормак, Е. В. Рахилина, Е. Свитсер, Т. Г. Скребцова, В. Н. Телия, Ф. Уилрайт, А. Ченки, А. П. Чудинов, Й. Цинкен и др.).
С точки зрения когнитологии метафора является механизмом, с помощью которого человек понимает абстрактные понятия и рассуждает о них, то есть не что иное, как инструмент познания мира. Метафора базируется на установлении ассоциативных связей, сходств и различий между явлениями мира и создает на этой основе новые личностные смыслы, которые представляют субъективное отношение индивида к миру, его видение, его
трактовку определенного фрагмента действительности [Арутюнова, Залевская, 1990: 17].
Именно с этой особенностью метафоры как специфического феномена мышления и языкового явления связана ее сущность, поскольку, будучи средством номинации нового знания, метафоры включаются в процесс познания и интерпретации реальности. По мнению сторонников когнитивного подхода, метафора является языковым отражением крайне важных аналоговых процессов и активно участвует в формировании личностной модели мира как основная ментальная операция, которая объединяет две понятийные сферы и создает возможность использовать потенции структурирования сферы источника при концептуализации новой сферы [Чудинов, 2001]. Это свойство метафоры позволяет говорить о ее манипулятивном потенциале, причем манипуляция рассматривается как вид психологического воздействия, искусное исполнение которого ведет к скрытому возбуждению у другого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями (Э.Берн, 2001, 2003а, 20036; П. Бурдье, 1993; Г. В. Грачев, 1997; И. Л. Дергачева, 1998; Е. Л. Доценко, 1996; С. Кара-Мурза, 2001; Д. Майерс, 1998; Г. Шиллер, 1980; П. Экман, 2000 и др.). С концептуальной же точки зрения манипуляция рассматривается как процесс и результат формирования мифа или особым образом мифологизированной картины мира (Р. Барт, 1989; В. А. Бачинин, 2001; К. X. Каландаров, 1998; Е. И. Чубукова, 2001; Т. A. Van Dijk, 1998 и др.). Манипулятивность мифа лежит, в свою очередь, в его символической природе, которую можно расценивать также как природу универсально-метафорическую (Э. Кассирер, 1990; А. Ф. Лосев, 1976, 1990, 1991; Ю. М. Лотман, 1992; М. К.Мамардашвили, А. М. Пятигорский, 1997). Таким образом, концептуальная метафора является одним из наиболее эффективных средств моделирования представлений человека об окружающем мире путем особого рода мифологизации действительности в человеческом сознании.
Рассмотрение текстов политического нарратива российских и американских СМИ позволяет сделать вывод о том, что именно благодаря
высокому манипулятивному потенциалу метафоры в данных текстах функционирует большое количество метафорических моделей, обладающих характеристиками частотности, продуктивности, доминантности и эмотивности и тесно связанным с этими характеристиками манипулятивным ресурсом. В процессе такого исследования можно выделить основные фреймы сферы-мишени метафорической экспансии, определить закономерности их метафорического моделирования и охарактеризовать сценарии развертывания метафорических моделей в текстах указанного нарратива.
Актуальность настоящего исследования связана с необходимостью накопления систематизированных данных о методах, способах и приемах языковой манипуляции общественным сознанием, что может служить формированию в обществе рационального критического взгляда на тексты политиков, политтехнологов, журналистов. Это может способствовать как повышению политического самосознания общества, так и оптимизации методик речевого воздействия на общественное сознание заинтересованными в этом политическими силами. Кроме того, изучение манипулятивного потенциала концептуальной метафоры в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг., связано с перспективностью дальнейшего развития теории концептуальной метафоры.
Объектом исследования в настоящей диссертации стало метафорическое словоупотребление в текстах российского и американского политического нарратива, посвященного войне в Ираке 2003—2004 гг.
Предмет данного исследования - манипулятивный потенциал метафорического моделирования военного конфликта в текстах российского и американского политического нарратива, посвященного войне в Ираке 2003— 2004 гг.
Материалом для исследования послужили тексты российского и американского политического нарратива, посвященного войне в Ираке 2003— 2004 гг. Для целей данного исследования было проанализировано 3500 метафорических словоупотреблений, зафиксированных в 1000 оригинальных текстов (одинаковое количество в российских и американских источниках,
относящихся к массовым печатным изданиям или сайтам политико-аналитической и агитационно-политической направленности). Рассмотренные тексты относятся к более широким хронологическим рамкам, чем период собственно проведения военной операции 2003—2004 гг. в Ираке, и датируются 2002-2006 гг. Это объясняется тем, что все эти тексты объединяет тематическое единство, связанное с различными аспектами иракской войны. Рассматриваемые тексты имеют агитационно-политический характер, то есть отличаются специфической прагматической направленностью, заключающейся в манипулятивном моделировании представлений о войне в общественном сознании.
Целью настоящей диссертации является исследование специфики формирования общественных представлений о войне в Ираке 2003—2004 гг. с помощью реализации манипулятивного потенциала концептуальной метафоры в российском и американском политическом нарративе.
Постановка данной цели вызывает необходимость решения следующих задач:
- уточнение теоретических основ и методов исследования
концептуальной метафоры в контексте войны в Ираке (2003—2004 гг.);
- рассмотрение природы манипулятивного потенциала
концептуальной метафоры;
анализ особенностей манипулятивного обозначения сферы-мишени метафорической экспансии «Война в Ираке» в российском и американском политическом нарративе;
выявление и анализ сфер-источников метафорической экспансии, фреймов сферы-мишени метафорической экспансии «Война в Ираке» и особенностей их метафорического моделирования;
- характеристика сценариев метафорического развертывания в
текстах российского и американского нарратива, посвященного войне в Ираке
2003—2004 гг.
Методология настоящего исследования сложилась под воздействием теории метафорического моделирования, разработанной американскоми
учеными (М. Блэк, М. Джонсон, Дж. Лакофф, А. МакКормак, М. Тернер, Ж. Фоконье, Ф. Джонсон-Лэрд, Р. Лангакер, А. Ченки и др.) и успешно развиваемой отечественными филологами (А. Н. Баранов, В. 3. Демьянков, Ю. Н. Караулов, И. М. Кобозева, Е. С. Кубрякова, С. Л. Мишланова, Т. Г. Скребцова, А. П. Чудинов и др.). Данная диссертация также опирается на идеи и понятия, разработанные в рамках отечественной теории регулярной многозначности (Ю. Д. Апресян, Л. А. Новиков, И. А. Стернин, А. П. Чудинов, Д. Н. Шмелев и др.) и иные лингвистические исследования регулярности семантических преобразований (Г. Н. Скляревская, Е. И. Шейгал и др.).
Многоаспектное изучение проблемы обусловило выбор разнообразных методов исследования. В работе применяются следующие методы, являющиеся типичными для системных исследований в рамках антропоцентричной парадигмы: когнитивно-дискурсивный анализ, контекстуальный анализ, моделирование, классификация. Настоящее исследование можно охарактеризовать как когнитивное, дескриптивное, квантитативное с элементами квалитативного анализа, основанное на методике параллельного сопоставления метафорических моделей, сфер-мишеней метафорической экспансии и сценариев метафорического развертывания в текстах российского и американского политического нарратива, посвященного войне в Ираке 2003—2004 гг. Выбор данной методики в значительной мере связан с эмпирически выявленным сходством метафорических моделей, сфер-мишеней метафорической экспансии и сценариев метафорического развертывания, характерных для представления войны и связанных с ней политических и социальных атрибутов в американской и российской современной культуре. Данный факт может объясняться культурным сходством России и США типом западной цивилизации, а также процессами глобализации. Кроме того, механизм манипулятивного воздействия метафоры определенной модели основан на одних и тех же когнитивных, психологических и языковых принципах, которые актуализируются определенным образом в зависимости от смыслового и эмотивного контекста. Несмотря на указанное сходство, в данной работе в полной мере учитывается и
значимость культурноспецифического компонента в метафорическом моделировании представлений общества об иракской войне в российских и американских СМИ.
Теоретическая значимость диссертации заключается в том, что выявлена природа манипулятивности когнитивной метафоры, а также специфика реализации манипулятивного потенциала метафоры в избранном для анализа политическом нарративе. Материалы диссертации могут быть использованы в дальнейших теоретических исследованиях по проблемам общей теории метафорического моделирования и метафорического моделирования отдельного политического события, а также при исследовании специфики онтологической и гносеологической природы когнитивной метафоры. Кроме того, материалы данного исследования могут быть полезными для теоретических разработок по проблемам манипулятивного речевого воздействия и моделирующего потенциала когнитивной метафоры как одного из средств манипулятивного воздействия.
Научная новизна диссертации заключается в том, что впервые выявлен манипулятивный потенциал концептуальных метафор, актуализированных в политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг. В работе охарактеризована реализация манипулятивного потенциала метафоры и ее воздействие на общественное сознание с помощью использования дифференцированного анализа сферы-мишени. Обнаружены и существенные различия в актуализации фреймов определенных сфер-источников в национальных нарративах. Охарактеризованы типы сценариев развертывания метафорических моделей в рамках рассматриваемого нарратива.
Практическая значимость исследования связана с возможностью использования его материалов при подготовке журналистов, политтехнологов, политологов, специалистов по теории и практике перевода, при разработке пиар-стратегий, в практике преподавания иностранного языка, в двуязычной лексикографической практике при составлении словаря политических метафор. Материалы исследования могут применяться в курсах «Политическая
лингвистика», «Политическая метафора», а также при написании студентами-лингвистами курсовых и выпускных квалификационных работ.
Апробация материалов исследования. Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры риторики и межкультурной коммуникации Уральского государственного педагогического университета, на научных конференциях и семинарах в Екатеринбурге (2004, 2005, 2006), Нижнем Тагиле (2005) и Челябинске (2003, 2005). Материалы диссертационного исследования использовались в процессе преподавания курса практики перевода студентам Челябинского государственного университета.
По теме диссертационного исследования автором были опубликованы 8 статей, в том числе статья во включенном в список ВАК «Вестнике Челябинского государственного педагогического университета» (2006, № 5).
Основные положения, выносимые на защиту:
Манипулятивный потенциал концептуальной метафоры активно реализуется в российском и американском нарративе, посвященном войне в Ираке 2003 - 2004 гг.
В текстах российского и американского политического нарратива, посвященного войне в Ираке 2003—2004 гг., обнаруживается манипулятивное моделирование сферы-мишени метафорической экспансии «Война в Ираке» с помощью сходного инструментария метафорических моделей, которые, тем не менее, демонстрируют различные показатели частотности в российском и американском нарративе.
З.В российском и американском нарративе, посвященном войне в Ираке 2003 - 2004 гг., манипулятивному метафорическому моделированию подвергается сходный инструментарий основных фреймов сферы-мишени метафорической экспансии «Война в Ираке»: «Страны-участницы военного конфликта», «Политические лидеры и политические силы стран-участниц военного конфликта», «Народы стран-участниц военного конфликта», «Вооруженные силы стран-участниц конфликта», «Политические события и явления, связанные с военным конфликтом», «Географические точки стран-
участниц конфликта», «Подготовка к военному конфликту». При этом частотная иерархия отдельных фреймов сферы-мишени «Война в Ираке» является различной для российского и американского нарратива.
Различия в частотных показателях метафорических моделей и фреймов сферы-мишени метафорической экспансии «Война в Ираке» в российском и американском нарративе связаны с наличием двойной корреляции между спецификой подбора средств для эффективного манипулятивного моделирования представлений о войне в Ираке и особенностями культуры и между спецификой подбора средств для эффективного манипулятивного моделирования представлений о войне и доминирующим сценарием оценки войны, который является различным для российского и американского нарратива.
Для текстов российского и американского нарратива, посвященного войне в Ираке 2003-2004 гг., характерны четыре основных сценария развертывания метафоры в тексте: развертывание нескольких метафор для характеристики нескольких фреймов сферы-мишени метафорической экспансии, развертывание одной метафоры для характеристики нескольких фреймов сферы-мишени метафорической экспансии, развертывание нескольких метафор для характеристики одного фрейма сферы-мишени метафорической экспансии, развертывание одной метафорической модели для характеристики одного фрейма сферы-мишени метафорической экспансии. Самым частотным из названных является первый сценарий как наиболее манипулятивно эффективный. Сценарии метафорического развертывания и их частотная иерархия являются сходными для российского и американского политического нарратива, несмотря на различия в общей тенденции оценки иракской войны, что связано со сходными прагматическими задачами данных нарративов, а также с незначительным присутствием культурноспецифического компонента при реализации категорий текстовой связности и смыслообразования.
Композиция диссертации определяется ее задачами и отражает логику развития исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка, списка словарей и справочников.
В первой главе диссертации определяется теоретическая база исследования, то есть рассматриваются особенности когнитивной научной парадигмы, рассматривается онтологический и гносеологический статус концептуальной метафоры, дается понятие идеологической манипуляции и освещается природа манипулятивного потенциала концептуальной метафоры. Кроме того, определяются понятия дискурса и нарратива как базы для реализации манипулятивного ресурса концептуальной метафоры.
Во второй главе рассматривается метафорическое моделирование сферы-мишени метафорической экспании «Война в Ираке» и отдельных ее фреймов в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг.
Третья глава посвящена анализу сценариев манипулятивного метафорического развертывания в текстах указанного нарратива.
В заключении делаются основные выводы по проведенному исследованию, намечаются дальнейшие перспективы исследования концептуальной метафоры в российском и американском политическом нарративе.
Когнитивное направление в лингвистике как основа для изучения концептуальной метафоры
История развития науки может быть описана как смена научных парадигм, каждая из которых характеризуется специфическим набором эвристик - исходных представлений об объекте исследования и допустимых способах его изучения. В настоящее время идет процесс развития и становления научной парадигмы, характеризующейся когнитивным подходом, в основе которого лежит переход к глубинному знанию, базирующийся на изучении предметно-познавательной деятельности людей, процессов восприятия, мышления, репрезентированных и систематизированных определенным образом в нашем сознании (ментальных структурах). Иногда говорят не о когнитивном подходе, а о когнитивной науке, которая в «Новой философской энциклопедии» определяется как «комплекс наук, изучающих сознание и высшие мыслительные процессы на основе применения теоретико-информационных моделей» [Меркулов 2001: 264]. Термин «когнитивная наука» (англ. cognitive science) используется для названия определенного круга научных дисциплин, объединившихся для совместного изучения процессов, связанных с получением, обработкой, хранением и использованием, организацией и накоплением структур знания, то есть с формулированием этих структур в сознании человека. Большинством принимается определение когнитивной науки, согласно которому она представляет собой науку о системах репрезентации знаний и обработке информации, приходящей к человеку по разным каналам.
Анализ источников по проблеме использования термина «когнитивный» позволяет определить диапазон его современного употребления, а также исключить случаи его использования, которые представляются недостаточно оправданными и не могут считаться общепризнанными. Это, во-первых, отождествление его с термином обыденный, во-вторых, отождествление и разъяснение его через приравнивание прилагательного когнитивный прилагательному нейрологический, т.е. полученный в ходе применения нейрологических наблюдений и экспериментов [Peeters 1999: 52-53]. Термин «когнитивный» в значении «познавательный» или «соответствующий познанию» появился довольно давно в философской литературе [Философский энциклопедический словарь 1983]. С появлением когнитивной психологии, которая была определена как «изучение ментальных процессов» [Ellis, Hunt 1993], и с исследованием многих аспектов этих процессов, происходящих в ходе ментальной деятельности, а также в связи с новыми подходами к рассмотрению психических процессов (восприятия, внимания, запоминания и.т.д.), характеризующих ментальную деятельность человека, термин «когнитивный» значительно расширяет свое содержание. Когнитивная теория - это исследование ментальной информации, т.е. информации, хранящейся в ментальном лексиконе внутри мозга и составляющей основу человеческого сознания [Jakendoff 1993].
Таким образом, центральным для всего когнитивного направления является понятие когниции, обозначающее познавательный процесс или совокупность психических (ментальных, мыслительных) процессов -восприятия, категоризации, мышления, речи и пр., служащих обработке и переработке информации. Понятие когниции объединяет все процессы, в ходе которых сенсорные данные трансформируются, поступая в мозг, и преобразуются в виде ментальных репрезентаций разного типа, причем под репрезентацией в данном случае понимается единица представления мира человеком, «стоящая вместо чего-то в реальном или вымышленном мире, и поэтому замещающая это что-то в мыслительных процессах», что указывает на знаковый или символический характер репрезентации и связывает ее исследование с семиотикой [Краткий словарь когнитивных терминов 1997 // http://kogni.narod.ru/concept.html]. В. 3. Демьянков пишет, что прообраз рабочего определения когниции в терминах информационно-поисковой парадигмы можно найти уже у Дж. Беркли, писавшего в 1710 г.: «Для всякого, кто обозревает объекты человеческого познания, очевидно, что они представляют из себя либо идеи (ideas), действительно воспринимаемые чувствами, либо такие, которые мы получаем, наблюдая эмоции и действия ума, либо, наконец, идеи, образуемые при помощи памяти и воображения, наконец, идеи, возникающие через соединение, разделение или просто представление того, что было первоначально воспринято одним из вышеупомянутых способов» [Беркли 1978: 171]. В. 3. Демьянков включает в понятие когниции не только утонченные занятия человеческого духа (такие как знание, сознание, разум, мышление, представление, творчество, разработка планов и стратегий, размышление, символизация, логический вывод и др., но и процессы более земные, такие как организация моторики, восприятие, мысленные образы, воспоминание, внимание и узнавание [Демьянков 1994: 18].
Разные дисциплины в составе когнитивной науки занимаются разными аспектами когниции: лингвистика - языковыми системами знаний; философия - общими проблемами когнициии и методологией познавательных процессов; нейронауки изучают биологические основания когнициии и тех физиологических ограничений, которые наложены на протекающие в человеческом мозгу процессы; психология вырабатывает экспериментальные методы и приемы изучения когниции. Важнейшими для всей когнитивной науки считают следующие характеристики: 1. убеждение в том, что, описывая когнитивные способности человека, предполагают существование особого уровня ментальных репрезентаций, который надлежит изучать в известном отвлечении от его биологических и неврологических особенностей, с одной стороны, и от социальных и культурологических, с другой; 2. признание центральной роли электронных компьютеров для понимания устройства человеческого разума; компьютеры считаются при этом не только незаменимым средством проведения целого ряда специальных исследований, но и служащими моделью функционирующего мозга; 3. стратегически и методологически (в американской когнитивной науке) считается возможным отвлекаться от некоторых факторов, которые, несомненно, воздействуют на когнитивные процессы, но включение которых в программу исследования повлекло бы за собой ее чрезвычайное усложнение (в первую очередь это эмоциональные, исторические и культурологические факторы); 4. вера в междисциплинарный характер программы когнитивной науки и возможность в отдаленном будущем выработать концепцию такой единой науки, внутри которой границы между прежними дисциплинами будут стерты; 5. признание того, что за вопросами, встающими сегодня перед когнитивной наукой существует огромная традиция, начало которой положено в античности [Кубрякова 1994: 34-35]. Очевидно, что изучение когнитивной сферы не может ограничиваться рамками одной дисциплины. Именно поэтому междисциплинарность является необходимой составляющей всех когнитивных исследований. Когнитивная наука устанавливает контакты между различными дисциплинами, объединяя старые традиционные фундаментальные науки - математику, лингвистику, психологию и философию и подключая к себе новые и параллельно с ней развивающиеся науки и теории - теорию информации, разные методы математического моделирования, компьютерную науку, нейронауки. Когнитивную науку можно представить «как «федерацию» наук, не связанных строгими уставными отношениями. В эту федерацию входят: искусственный интеллект (или «прикладная философия»), языкознание, психология и неврология (М. A. Arbib, 1985, с. 28) (другой вариант административного деления: физиология, психолингвистика и математика [Kegel, 1986: 28, цит. по Демьянков 1994: 18]).
Методологические основы анализа метафорических моделей в российском и американском милитарном нарративе, посвященном войне в Ираке 2003 - 2004 гг
Взгляды Кассирера повлияли на ряд других исследований, посвященных символу. Так, А. Я. Гуревич пишет, что "символ не субъективен, а объективен, общезначим. Путь к познанию мира лежит через постижение символов... Символизм... есть средство интеллектуального освоения действительности" [Гуревич 1972: 266].
Если Кассирер рассматривал сознание как "совокупность и взаимозависимость символических форм" [там же: 246], то ведущий представитель французской школы герменевтики П. Рикер пишет: "...я придаю слову "символ" более узкий смысл, чем авторы, которые...называют символическим всякое восприятие реальности посредством знаков, но более широкий смысл, чем те авторы, которые исходя из риторики или неоплатонической традиции, сводят символ к аналогии. Я называю символом всякую структуру значения, где прямой, первичный, буквальный смысл означает одновременно и другой, косвенный, вторичный, иносказательный смысл, который может быть понят лишь через первый" [Рикер 1993: 315].
В рамках метапсихологической парадигмы К. Г. Юнга символ рассматривается как гносеологическая структура, являющаяся продуктом репрезентации структур бессознательного. При этом символ рассматривается как предельно обобщенная универсальная структура, которая является проявлением "архетипа", отражающего содержание "коллективного бессознательного". Точного определения понятия "архетип" Юнг не дает, описывая его как "первобытный образ", тенденцию к образованию определенных представлений, инстинктивный вектор, мыслеформу, определяя его таким образом, через отражающий содержание архетипа символ, при этом определяя символизм как "процесс пониманию путем аналогии" [Юнг 1997: 68].
В рамках семиотики символ часто трактуется как "развернутый знак" [Лосев 1976: 131], при этом в отличие от знака, который в наиболее общем смысле понимается как "сущность, образуемая отношением означающего и означаемого", символ наделяется дополнительным "развернутым" значением в связи со значительностью и обобщенностью символизирумой им предметности [там же: 132]. Лосев обращает внимание на особую познавательную роль символа, утверждая, что символ есть функция самой действительности, но такая, будучи обращена опять к той же действительности, позволяет понять ее в уже расчлененном и преображенном виде [Лосев 1995: 126].
В философской система Мамардашвилли понятие символа рассматривается через понятие метафоры. Символ понимается как универсальная метафора, ибо если метафора касается лишь частных структур сознания и восприятия, то символ проявляет связь индивида с более общими сферами, будь то область культуры или общие когнитивные закономерности человеческого разума. На уровне философского языка метафора и символ тождественны [Калинников 1997: 19] и различаются только степенью обобщенности. При этом метафора у Мамардашвили понимается предельно широко как «...что-то, что связывает нечто, находящееся вне привычных связей» [Мамардашвили 1997: 228].
Данный взгляд на метафору тем более интересен, что в рамках когнитивного направления, которое рассматривает метафору как общечеловеческий когнитивный процесс, метафора тем самым выводится за рамки индивидуального сознания и становится тождественной символу в соответствии с пониманием природы символа в концепции Мамардашвили.
Необходимо отметить, что во всех вышеупомянутых концепциях символ рассматривается как обобщенная структура, отражающая наиболее объективные, универсальные категории человеческого опыта и сознания. В данном смысловом контексте концептуальную метафору можно определить как частную реализацию символа, связанную с конкретными сферами действительности, требующими структурирования в сознании человека. Диффузия метафоры в символ позволяет выводить текст за пределы сугубо культурной памяти - в зону архетипов или онтологических первичных символов: так, «базисная метафора» Мюллера - условие создания языка и мифологических понятий по Кассиреру [Теория метафоры 1990: 35] - это и есть по существу онтологический или первичный символ [Созина // www.poetical .narod.ru]. Н. О. Гучинская так же строит свою концепцию метафоризации на понятии символа, который по ее мнению представляет «механизм воплощения невидимого в видимом» [Гучинская 1993: 21]. Всякий символ есть образ, на основе которого реципиент может усмотреть некий смысл, слитый с образом, но ему не тождественный. В структуре символа предметный образ и глубинный смысл выступают как два полюса, немыслимые один без другого. В. Б.Шкловский писал о существовании двух видов образа: образ как практическое средство мышления, средство объединения вещей в группы, и образ, связанный с воздействием на реципиента, используемый для усиления впечатления: «целью образности является перенесение предмета из его обычного восприятия в сферу нового восприятия, то есть своеобразное семантическое изменение» [Шкловский 1929: 20].
Очень близко связаны с символом различного рода ассоциации, которые, попадая в языковую среду, преображаются в метафору как языковую модификацию символа; иначе говоря на языковом пути к символу ассоциации «выкристализовываются» в метафору [Макеева 2000 // http://pall.hoha.ru/learn/makeeva/monography/reth...]. Таким образом, метафору обычно относят к конкретному объекту, и это удерживает ее в пределах значений прямо или косвенно связанных с действительностью. Символ, напротив, стремиться обозначить все вечное и ускользающее [Арутюнова 1998: 323-340].
«Метафора есть некое движение между различными уровнями символа: от непосредственной буквальности вещи ко все более сложным комплексам ее «переносных» значений» [Романенко, Чулков 1997: 52].
Стивен Гринблат, полагавший, что «отдельные культуры неизбежно вынуждены обращаться к метафорическому пониманию реальности, и что антропологический анализ должен заниматься не столько механикой обычаев и институтов, сколько интерпретирующими конструкциями, которые члены данного социума прилагают к своему опыту» [Гринблат 1999: 35-37], сопоставляет концептуальные метафоры с насыщенными символичностью мифами, которые вслед за Леви-Стросом определяет как синтагматическую разработку фундаментальных оппозиций культуры, цель которой - дать логическую модель для разрешения противоречий. В применении к концептуальным метафорам идеологизированных текстов уместна также их характеристика как символических источников исторической памяти [Куртин 1999:101].
Подчеркивая символичность метафоры как неотъемлемого элемента мифологического мышления, Э. Кассирер пишет, что язык, с помощью которого реализуется метафора и миф является «побегами одной и той же ветви символического формообразования, происходящими от одного и того же акта духовной обработки, концентрации и возвышения простого представления» [Кассирер 1990: 36].
Метафорическое обозначение фреймов сферы-мишени «Война в Ираке» в российском и американском политическом нарративе, посвященном войне в Ираке 2003—2004 гг
Для определения основных метафорически моделируемых элементов ситуации войны, то есть фреймов сферы-мишени метафорической экспансии «Война в Ираке» представляется необходимым рассмотреть понятие войны как сложного социально-культурного явления.
Война и мир - две формы существования человечества, и уже в силу этого они представляют собой значимые «культурные универсалии», являясь важнейшим элементом культурной рефлексии. [Вишленкова 2003 // http://conservatism.narod.ru/oktober/vishlenkova.doc]. Универсальный характер данной оппозиции обусловлен тем, что вовлекает в себя целую парадигму других важнейших понятий. Если мир противопоставляется только войне и мыслится в первую очередь как отсутствие войны, то само понятие войны включается в целую систему противопоставлений: война - парад, война -религия, война - деспотизм и др. Кроме того, война оказывается в одном ряду с такими культурно значимыми понятиями как, свобода, честь, слава, карьера, благородство, искусство и др. Это выводит ее за рамки политико-социально-экономических отношений и делает «важным элементом общекультурного пространства» [Вишленкова 2003 // http://conservatism.narod.ru/oktober/ vishlenkova.docl.
Разумеется, современное представление о войне как о политическом, экономическом, социальном и культурном феномене имеет под собой серьезную историко-философскую основу.
Так, Платон впервые поднимает вопрос о понятии войны и сущности военной этики, поделив в "Государстве" войны на справедливые и несправедливые, поставив вопрос допустимых средств ведения боевых действий, очертив нравственный облик совершенного воина ("стража"), а также указав на предназначение воинства. Аристотель сформулировал социально-политическую природу войны, ее роль в развитии государства. В Древнем Риме сложилась достаточно стройная система представлений о войне, созданная знаменитыми ораторами, юристами, философами. В то время возникает четкое разделение понятий "справедливая война" и "справедливость на войне". Под первой понималась защита государства от нападения или, в крайнем случае, карательный поход против озлобленных соседей. Под второй - запрещение военного коварства, например, вероломного нападения, насилия над ранеными и пленными, мародерства. Но наибольшее заострение нравственные проблемы войны получают в христианской мысли. С одной стороны, религия Христа запрещает насилие, тем более вооруженное, и эта позиция была особо ярко выражена в сочинениях апологетов (Ориген, Тертуллиан, Лактанций и др.), развивавших идею "мира во Христе". С другой стороны, после того, как христианство стало государственной религией Рима, Отцам церкви пришлось находить нравственные аргументы в пользу вооруженной защиты отечества и христианских святынь. Опираясь на рассуждения Августина, Фома Аквинский выдвинул три основных принципа справедливой войны: 1) она должна вестись против тех, кто этого заслужил своими бесчестными поступками; 2) ради достижения благих целей и обуздания зла; 3) от имени государства, а не частных лиц. Рассматривая этическую мысль Возрождения и Нового Времени, можно выделить три основных нравственных оценки войны, которые отечественный социолог И.В.Образцов удачно называет пацифизмом, апологетикой и плюрализмом. Первый подход категорически отвергает войну, считая ее пережитком варварства. Такое отношение характерно для гуманистической традиции Возрождения (Эразм Роттердамский, С.Франк), для эпохи Просвещения (Гольбах, Гельвеций, Руссо), для Канта и было выражено в популярном жанре трактатов о вечном мире. В рамках этого же направления можно указать теории ненасилия и пацифизма, положенные в основу многочисленных антивоенных организаций и движений [Скворцов 2001 // http://ethics.iph.ras.ru/em/em2/13.html1.
Говоря подробнее о представлениях о войне в эпоху Просвещения, необходимо отметить, что представителями данной эпохи война оценивалась по-разному, в зависимости от того, чему она противопоставлялась. В фундаментальной для Просвещения оппозиции Разум - Предрассудок война относилась к предрассудкам и мыслилась как некая аномалия - «судорожная и жестокая болезнь политического организма» (Дидро). Но при этом в противопоставлении Свобода - Деспотизм война могла осмысляться как средство борьбы против тирании за восстановление исконной свободы. По мнению Руссо и Радищева, народ имеет безусловное право на вооруженное восстание в случае узурпации его природных прав. При этом войны, которые правительства ведут между собой, заслуживают осуждения. Отсюда противопоставление справедливых и несправедливых войн, проведенное Л. де Трессаном в Энциклопедической статье. Справедливая война есть «неотъемлемое, естественное право человека и государства на самозащиту. Все войны, преследующие иные цели, признаются несправедливыми» [Вишленкова 2003 // http://conservatism.narod.ru/oktober/vishlenkova.doc1.
Апологетика считает, что война сыграла исключительно благоприятную роль в становлении человеческой культуры, способствовала прогрессу, воспитывала сильные жизнеспособные поколения и помогала людям развить перед лицом смертельной опасности многие творческие способности. Так полагал и полагает милитаризм всех разновидностей: древнеримская историография, Макиавелли, идеологи колониальных завоеваний (Гоббс и другие), "философия войны", выросшая из германской стратегии, Клаузевиц, Мольтке, Ницше, Штейнметц, социалдарвинизм, Шпенглер и многие иные.
Наконец, сторонники третьей точки зрения, плюрализма, рассматривают войну как большое зло, но признают ее в некоторых случаях необходимой и имеющей благотворные последствия. Это наиболее распространенная точка зрения, так как она преодолевает радикализм первых двух. Ее защищала философско-правовая мысль конца Возрождения - начала Нового времени с Гуго Гроцием во главе, классический рационализм - Бэкон, Локк, Лейбниц, эволюционистские теории, марксизм, отвергавший международные войны, но призывавший к классовой борьбе, социобиология, психоанализ, наконец, современная правовая мысль, допускающая войну как "последнее средство" в деле достижения мира. На этой основе формировалось международное гуманитарное право, выраженное во множестве конвенций (Гаагских, Женевских и т.д.) о защите жертв войны, правилах и обычаях ведения боевых действий, сокращении вооружений. Что касается размышлений о нравственной природе войн в русской философии до XX в., то они не относились к разработке ни правовой теории, ни отдельной науки о войне, но были изначально включены в общий контекст русской православной культуры и явились приложением традиционных христианских норм и добродетелей к существенной стороне жизни народа, к войне. Уже в первом документе, содержащем правила поведения человека в сражении, — "Учении и хитрости ратного строения пехотных людей" (1647), подразумевалось, что быть совершенным воином означало быть совершенным христианином. Это положение еще раз было подтверждено в "Уставе воинском" Петра I, который касался не только внешней стороны воинской службы, но и регламентировал нравственное воспитание воинов. Православный взгляд на войну XVII-XVIII вв. развили выдающиеся русские мыслители XIX века - А.С.Хомяков и славянофилы, К.Н.Леонтьев, Н.Я.Данилевский, Ф.М.Достоевский, В.С.Соловьев. Наиболее кратко их выводы можно суммировать в следующей фразе: 1) Россия - самобытная, но не милитаристская держава (славянофилы), однако 2) ее национальный уклад и политические задачи чужды Европе (Н.Я.Данилевский), следовательно, 3) не исключена вооруженная защита своего исторического призвания по строительству православной федерации государств в священной войне, которую будут вести лучшие люди страны -воинство (К.Н.Леонтьев); при этом 4) пока мы столь подвержены греху, войны никуда не уйдут, но их нельзя оценивать однозначно, их последствия могут быть благотворными (Ф.М.Достоевский), к тому же 5) высшая религиозная санкция для воинства есть служение Христу (В.С.Соловьев) [Скворцов 2001 // http://ethics.iph.ras.ru/em/em2/13.html].
Методика исследования развертывания метафорической модели в тексте и нарративе
Способность к развертыванию в тексте - важнейшее свойство концептуальной метафоры, охарактеризованное Дж. Лакоффом и М. Джонсоном (1980). Как показывает А. П. Чудинов [Чудинов 2001: 205 - 209], политический дискурс часто организован таким образом, что в нем явно ощущается доминирование какой-то одной метафорической модели. В этом случае в тексте обнаруживается значительное число взаимодействующих метафор, соответствующих определенной модели. И эта система метафор способствует восприятию текста как определенного единства, она связывает отдельные части текста в единое целое.
Исследования, посвященные рассмотрению закономерностей использования метафор не в общем континууме политических текстов, а в отдельном тексте, составляют особую группу, на что указывают авторы монографии, посвященной новейшим исследованиям в области политической метафорологии [Будаев, Чудинов 2006: 105]. При таком исследовании важную роль играет анализ текстовых категорий, в том числе таких параметров, как цельность (целостность, когерентность) и связность текста. Читатель воспринимает текст как некоторое единство, хотя и не всегда до конца осознает причины такого восприятия. Во многих случаях такому восприятию способствует именно существующая в том или ином тексте система метафор. В результате оказывается, что система метафор играет текстообразующую роль. Метафоры в политических текстах обычно представляют собой не случайный набор абсолютно автономных элементов, а «своего рода систему, для которой характерны сильные внутритекстовые и внетекстовые связи», организующим стержнем которой становится та или иная метафорическая модель. Само по себе то или иное метафорическое выражение может быть абсолютно новым, авторским, но обычно оно соответствует той или иной уже известной читателю метафорической модели, органично связано с соответствующими этой модели образами в пределах данного текста и за его рамками, что пробуждает ментальные ассоциации в памяти читателя. Развернутая в тексте метафора (параллельно с другими средствами) способна «обеспечивать связность и цельность текста, она усиливает эстетическую значимость и прагматический потенциал текста, обеспечивает его интертекстуальность, связи с общим политическим дискурсом». Политические тексты часто организованы таким способом, что в них ясно ощущается доминирование какой-то одной метафорической модели (или ряда взаимосвязанных моделей). В этом случае в тексте обнаруживается значительное число взаимодействующих метафор, соответствующих данной модели. И эта система метафор способствует восприятию текста как определенного единства, она связывает отдельные части текста в единое целое и одновременно обеспечивает понимание текста как части дискурса [Будаев, Чудинов 2006: 105].
В зависимости от величины текста авторы указанной монографии разделяют политические жанры на малые (слоганы, лозунги, речевки на митингах, настенные надписи), средние (листовка, статья в газете, выступление на митинге) и крупные (доклад, партийная программа, публицистическая книга). В пределах лозунга или речевки для развертывания метафоры недостаточно места; а в объемном тексте обычно реализуются самые разнообразные метафорические модели [Будаев, Чудинов 2006: 106]. Именно поэтому материалом для анализа развертывания метафорических моделей обычно служат политические тексты среднего размера. Объем опубликованного в газете или в интернет-издании политического текста дает широкие возможности для использования потенциала метафоры и в то же время способствует целостности восприятия системы метафор. Автор статьи свободен на этапе выбора языковой формы, он пользуется как традиционными номинациями, так и новыми, если они становятся необходимыми для реализации замысла. На разных этапах развития политической коммуникации актуализируются различные метафоры, но количество «сценариев» развертывания метафор в отдельных текстах ограничено.
В работах Е.В. Колотниной [2001], А.Б. Ряпосовой [2002], А.П. Чудинова [2001, 2003] были выявлены три основных типа развертывания метафорических моделей в пределах текста: - развертывание в тексте одной доминирующей модели; в этом случае в рамках текста преобладают метафоры, относящиеся к одной модели (а иногда даже — к одному фрейму), эти метафоры организуют текст, служат средством связи его частей, обеспечивающим целостность восприятия; - параллельное развертывание в тексте двух-трех моделей; в этом случае в составе текста происходит развертывание метафор, принадлежащих к нескольким параллельным или оппозиционным моделям; - использование в тексте разнообразных моделей; в этом случае анализ метафорической системы текста не позволяет выделить доминирующие модели: автор использует разнообразные метафоры, но ни одна модель не воспринимается как ведущая: активно реализующаяся в различных разделах текста с использованием разнообразных фреймов.
В первом случае в рамках текста преобладают метафоры, относящиеся к одной модели (а иногда даже - к одному фрейму). Эти метафоры организуют текст, служат средством связи его частей, обеспечивающим целостность восприятия, поэтому такие модели можно назвать доминантными для соответствующего текста. Признаки доминантных моделей - высокая частотность использования соответствующих им концептов, развернутость (представленность в тексте разнообразных фреймов, слотов и концептов) и рассредоточенность (использование соответствующих метафор в различных частях текста). В качестве дополнительных могут выступать следующие признаки: применение не только стандартных, но и ярких, индивидуально-авторских образов, привлекающих внимание читателей; реализация соответствующих метафор в наиболее сильных позициях текста (заголовок, первая и последняя фразы текста в целом и - в меньшей степени - его структурно-композиционных частей, шрифтовые выделения и др.).
Авторы монографии «Метафора в политическом интердискурсе» отмечают, что единая доминантная модель, как правило, выделяется в относительно небольших по размеру текстах. Чем больше текст, тем выше вероятность того, что в нем взаимодействует несколько метафорических моделей, причем та или иная модель нередко проявляется как доминантная лишь в пределах какого-то фрагмента этого текста. [Будаев, Чудинов 2006: 107].
