Содержание к диссертации
Введение
Глава I Псалтирь в книжной традиции Древней Руси 23
Глава II. Псалтирь и ранняя русская гимнография 57
Глава III. Псалтирь и Поучение Владимира Мономаха 84
Глава IV. "Слово Даниила Заточника" и покаянные псалмы Давида 105
Заключение 136
Библиография 140
- Псалтирь в книжной традиции Древней Руси
- Псалтирь и ранняя русская гимнография
- Псалтирь и Поучение Владимира Мономаха
- "Слово Даниила Заточника" и покаянные псалмы Давида
Псалтирь в книжной традиции Древней Руси
Псалтирь - одна из книг Ветхого Завета, представляющая собой сборник религиозных песнопений, большинство из которых сложено древнеиудейским царем Давидом (X в. до н. э.). Следуя за церковным преданием, называющим царя Давида автором всей Псалтири в ее завершенном виде, мы также будем называть псалмы «Давидовыми» без уточнения их авторства. В целом, подобно любому коллективному произведению, сборник складывался постепенно, но впоследствии был тщательно отредактирован как единый текст1 и включен в канон еврейских Священных книг. Первые два псалма в нем играют роль своеобразного вступления и, во-первых, задают тон всему сборнику, а во-вторых, ориентируют читающего на определенное восприятие Псалтири. Последний 150-й псалом, заканчивающийся словами «Всякое дыхание да хвалит Господа», и эмоционально, и содержательно является как бы ее заключительным аккордом. Говоря словами М.Ф. Мурьянова, «его философская масштабность, мудрая доброта и простота были по достоинству оценены творцами христианской литургии как художественного целого, эти слова льются с клироса по ходу Богослужения много раз.»2 Славословие Богу становится в дальнейшем в христианских текстах обязательным композиционным элементом, завершающим произведение.
Книга псалмов уникальна среди книг Ветхого Завета, так как она не только содержит откровение, завет Бога людям, но «впервые в истории религии построена, - как пишет Е.М. Верещагин, - по пртпщпу разговора, диалога (курсив наш - Н.Б.) между Богом и человечеством». Благодаря этому Псалтирь с самого начала стала книгой богослужебной, то есть использовалась и для общественного Богослужения, и для индивидуального моления как среди евреев, так впоследствии и в христианской Церкви. В жанровом отношении многие Давидовы псалмы находятся в русле общего развития ближневосточной лирики, но выделяются своим ярко личностным характером. О том, какое место занимает Псалтирь в Ветхом Завете, говорит тот факт, что в древнееврейской кумранской «библиотеке» из всех Библейских книг найдено больше всего копий именно книги псалмов4. Псалтирь - самая распространенная книга Ветхого Завета и в византийской книжности5. Тексты 150-ти псалмов были переведены на греческий язык вместе с другими частями Септуагинты и стали одной из важнейших книг Священного Писания христиан. Более того, Псалтирь, говоря словами М.Н. Сперанского, «является ... наиболее христианской книгой всего Ветхого Завета в понимании христианина»6. Это связано прежде всего с тем, что по святоотеческой традиции аллегорического толкования Ветхого Завета как прообраза Нового многие псалмы содержат в себе пророчества о Христе, а также предсказания почти всех событий Евангельской истории. Кроме того, христианский толкователь находил в Псалтири подтверждение многим христианским вероисповедным догмам и нравственным основам жизни во Христе. Однако существует и другая причина поразительной популярности Книги Псалмов: она представляет собой образец высокой религиозной поэзии, совершенное художественное воплощение в слове глубокого религиозного чувства. Вот почему христианский мир легко и сразу воспринял древнеиудейскую традицию пения псалмов во время Богослужения. Более того, у христиан Псалтирь стала его основой: в сложившейся Богослужебной практике она «славословится» за каждой из девяти служб суточного круга, причем отдельные псалмы (например, 50-й и 90-й) прочитываются ежедневно, и не один раз. Так что в православных храмах вся книга целиком прочитывается за неделю, а в Великий пост дважды. Чтение псалмов непременно входит во все, даже самые краткие, Богослужебные чины, как и в молитвенное правило частного Богослужения.
Древняя Русь в этом отношении не была исключением, и что особенно важно подчеркнуть, Псалтирь на Руси так же, как и в Византии, сразу же стала не только богослужебной, но и любимой четьей книгой. В Изборнике Святослава 1073 г. в 122-й главе «От словес» (перевод сочинения Григория Богослова) содержится своеобразная классификация библейских книг7. Интересно, что псалмы характеризуются как песенные, лирические произведения («песньныя») наряду с повествовательными («повестьными») и назидательно-мудрыми, то есть поучительными («хитростьными»). Вне всякого сомнения, включение Книги Псалмов в подобную классификацию Священных текстов по их содержанию и функции предполагает существования практики индивидуального чтения и в отношении Псалтири. Русскому писцу подобный взгляд был близок и понятен. Как полагает Н.Н. Розов, факт использования Псалтири в качестве не только богослужебной, но и четьей книги подтверждается тем, что «древнейшие из приписок переписчиков и составителей книг встречаются [именно] на Псалтири»8. Таким образом, можно утверждать, что особая поэтичность псалмов и «двуединое» предназначение Псалтири в Древней Руси и сделало ее «любимейшей книгой русского народа»9. О популярности на Руси псалмов Давида говорит и количество их списков: начиная с XI в. число сохранившихся текстов Псалтири (полных и отрывков) превышает число списков любой другой книги, даже Евангелия. Не может быть случайным и то, что древнейшая русская книга (а также древнейшая славянская кириллическая книга) - это так называемая «Новгородская Псалтирь» (до 1030 г.), найденная Новгородской экспедицией в 2000 г. Она представляет собой написанный на навощенных дощечках (церах) текст 75 и 76-го псалмов. А.А. Зализняк, один из руководителей Новгородской экспедиции, также полагает, что факт обнаружения именно Псалтири со статистической точки зрения неудивителен. «Думаю, - говорит ученый, - что количество Псалтирей, которое существовало на Руси, превосходит сумму всех остальных книг, вместе взятых.»10 Число более поздних списков этой книги, датируемых XV - XVI вв., едва ли поддается точному учету. Они имеются в любом собрании древнерусских рукописей и представлены в каждом хранилище11. Известны три типа Псалтири, бытовавших в славянских землях: простая, следованная и толковая. Последняя представляет собой текст псалмов, сопровождаемый толкованиями Святых Отцов, а также списками малопонятных слов (например драгоценных камней12) и собственных имен еврейского происхождения13. Первые две приспособлены для Богослужения, то есть текст 150-ти псалмов разделен в них на 20 кафизм, а также вставлены библейские песни (отрывки из Ветхого Завета и один из Нового, по форме и содержанию подобные псалмам) и тропари и молитвы по кафизмам, исполняемые при частном, келейном Богослужении. Подробному описанию Псалтирей этих типов посвящена обстоятельная статья О.П. Лихачевой «Служебная Псалтирь как особого рода сборник»14, в которой исследовательница утверждает, что именно служебный тип Псалтири «должен был быть переведен у славян, и только он и существовал в рукописной традиции»15, кроме Псалтири с толкованиями. Со временем к псалмам присоединились и другие тексты, и Псалтирь превратилась в сборник определенного состава. Состав и порядок текстов в Псалтирях, не только рукописных, но более поздних печатных, весьма разнообразен: среди них буквально нет двух одинаковых. Простая Псалтирь часто включает в себя еще «псалмы избранные», пасхалии и какие-либо каноны. Следованная Псалтирь - это универсальная богослужебная книга, куда помимо Псалтири входят последования дневных и вечерних служб (часослов) и еще некоторые тексты богослужебного, прикладного и учительного характера, всего до 50-ти частей. Универсальность следованной Псалтири стала причиной необыкновенной популярности этой книги. Немногие сохранившиеся следованные Псалтири дошли до нас «в очень плохом виде, [они] буквально зачитаны до дыр»16.
Кроме того, практически все псалмы входили в различные богослужебные сборники (Часословы, Служебники, Требники, Молитвословы) и составляли их центральную часть, так как ядром церковных служб и треб было и остается чтение и пение псалмов.
Особенное положение Псалтири в древнерусской, а шире - древнеславян-ской, христианской книжности позволило Е.М. Верещагину предположить, что именно она «была самой первой книгой, переведенной на старославянский язык» славянскими первоучителями святыми Константином-Кириллом и Мефо-дием. «Действительно, - пишет ученый, - в Пространном житии Мефодия сказано: «Псалтырь бо бе токмо и Евангелие с Апостолом и избранныими служьбами церковныими с Философомь преложил первее»... Указанный порядок переводов - Псалтырь, затем Евангелие, потом Апостол - подтверждается не только на основе данного исторического источника, но и текстологически.»17 К сожалению, никаких конкретных текстологических подтверждений ученый не приводит, поэтому его утверждение звучит слишком категорично. Однако, без сомнения, перевод Псалтири был выполнен первоучителями одним из первых.
В своей истории текст псалмов подвергался изменениям гораздо меньше, чем даже текст Евангелия и Апостола18. Но в процессе распространения христианства среди славянских народов и дальнейшего развития христианской книжности сложилось, по разным оценкам, 2-4 редакции славянской Псалтири, различающихся прежде всего грамматической формой некоторых слов или переводом с греческого отдельных слов и выражений. Наиболее фундаментальные исследования этого вопроса в российской науке были проведены в XIX веке и начале ХХ-го, в советское время по известным причинам он не был актуален и исследователей больше интересовало и интересует время и место написания конкретного текста как памятника древнеславянской письменности19. Поэтому мы будем опираться прежде всего на труды В. Срезневского «Древний славянский перевод Псалтири по рукописям XI - XIV вв.» (1877г.) и В. Погорелова «Библиотека Московской синодальной типографии, ч. I. Вып. III. Псалтыри.» (1901 г.).
Псалтирь и ранняя русская гимнография
Как образец общения человека с Богом, освященный Святым Духом, Псалтирь, естественно, имела огромное влияние на христианскую гимнографию, как византийскую, так и славяно-русскую. Псалмы служили образцами для создания гимнов Богу, особенно в первые века христианства. В дальнейшем из сложившихся в Византии гимнографических жанров (канон, кондак, икос, акафист и др.) более всего на традицию псалмов опирались молитвы (просительные, благодарственные, покаянные), предназначенные для чтения, а не для пения. Они облекались в наиболее свободную форму, иногда вырастая в длинные риторические монологи, в которых выражались душевные настроения религиозного человека, его раскаяние в грехах, размышления о своей слабости и греховности человеческой природы. Круг церковных песнопений, объединенных в Византии в специальные сборники, был переведен в IX - X вв. на славянский язык, и с XI в. мы имеем русские списки этих сборников1. Они принесли в Киевскую Русь и "образцы словесного оформления религиозных настроений и принципы певческой византийской практики, которые надолго определили путь развития русской гимнографии и церковной музыки."2 Поэтому мы можем говорить как о прямом, непосредственном влиянии Псалтири на создание русских оригинальных произведений гимнографических жанров, так и об опосредованном влиянии - через византийскую церковную книжность. Конкретное выражение этого влияния мы рассмотрели на примере молитвословий, входящих в состав дневных и вечерних служб из Часослова XIII в. библиотеки Ярославского музея-заповедника3.
Данный сборник привлекает напряженное внимание огромного количества филологов очень высокого уровня уже давно4. Это не может быть случайным. Часослов как тип Богослужебного сборника достаточно каноничен, более того, в целом и строение, и состав суточных служб были в законченном виде восприняты Русью из практики византийских монастырей.5 Однако, несмотря на это, у нас, как нам кажется, есть основания рассматривать ярославский Часослов в рамках настоящего исследования.
Особенности строения суточных служб в рукописи, не имеющей прототипа в известных науке греческих Богослужебных сборниках, позволяют сделать вывод, что ярославский Часослов объединяет две восточно-христианские традиции: греческую Студийско-Алексиевскую, преобладающую в это время на Руси6, и традицию, опирающуюся на молитвенную практику восточных монахов-отшельников. Если учесть большое количество в составе ярославского Часослова молитв, имеющих западно-латинское происхождение7, можно предположить, что эта отличная от Алексеевской традиция пришла на Русь через славянокатолические монастыри8. Так как Запад, по словам Е.П. Диаковского, «вполне усвоил молитвенную практику восточных отшельников... и тогда как на Востоке келейно-монастырские последования в их чистом виде были явлением временным, переходным, - на Западе они становятся постоянной нормой, из границ которой западная практика не выходит...»9 Эта древняя традиция, видимо, была необходимым для составителя Часослова освященным Восточно-христианской Церковью основанием для создания келейного, частного Богослужебного сборника10. Большое количество молитв русского происхождения, входящих в состав рукописи, в том числе и знаменитый цикл молитв св. Кирилла Туровского,11 уставные пометы со ссылками на "оустдвъ оукогАго МНИ\А Кюрилл", а так же расположение молитвы св. Феодосия Печерского "о в рных " внутри Богослужебного чина изобразительных (что расходится с общецерковной практикой) доказывает, что сборник был составлен на Русской земле. Все это подтверждает предположение исследователей рукописи Г.Ю. Филипповского и Е.Б. Рогачевской12 о том, что ярославский Часослов является одним из ближайших списков утраченного "авторского" сборника св. Кирилла Туровского. Косвенным указанием на преклонный возраст составителя Часослова могут стать включенные в сборник молитвы на исход души, среди них известная "МОЛИТВА НА ДЬЯВОЛА" (как показывает источниковедческий анализ, проведенный Н.В. Понырко, и "молитвенный цикл (или часть его) создавался престарелым Кириллом уже после оставления епископства, в одном из монастырей Турова")13. То есть Св. Кирилл Туровский не только был автором цикла покаянных молитв, но и стремился организовать в целом молитвенную практику русских монахов.
Таким образом, перед нами русский, авторский, возможно кирилловский, Часослов, предназначенный для частного Богослужения. И мы вправе рассматривать его как единый текст оригинального состава, как памятник церковной гимнографии, где общецерковные службы, в основе которых лежит псалмопение, и отдельные молитвы русских гимнографов - взаимодополняющие части единого произведения. Поэтому, хотя объектом нашего исследования (влияние Псалтири) будут прежде всего молитвы из цикла св. Кирилла, мы не должны забывать, какой контекст14 предполагал для них сам автор. Как мы уже отмечали выше Ярославский Часослов входит в круг оригинальных русских сборников, организующим центром которых является Псалтирь (см. гл. I).
Наиболее явным следствием влияния Псалтири на оригинальные произведения древнерусской книжности являются многочисленные цитаты из псалмов, на что в основном обращают внимание ее исследователи. Кирилл Туровский в молитвах также использует текст Псалтири, но цитирование здесь отличается некоторым своеобразием. В своем анализе мы остановились на двух молитвах: воскресной по ЧАсехт» о ИСПОВЕДАНИИ (л.89-91 об.) и въ четверкъ ПО ЧА-сехт» того же гр шнАГо Л\НИ\А КюрилА15 (л.100об.-103). Несмотря на то, что тексты этих молитв напоминают и, видимо, должны напоминать вариации псалмов, точных цитат только три, причем все три являются прославляющими определениями Бога (в воскресной молитве: сйдяи НА xT PVB,1MTfeXTb (пс.79.2; 98.1) и яко оу Теке есть источника животоу (пс.35.10), в четверговой: Твои есть день Твоя есть ноціь (пс.73.16)). Кроме того, в четверговой молитве есть близкая цитата: "всяко ДІЛХАНИЄ СЛАВИТЬ ТЯ" (ср. пс 150.6.: "Всякое дыхание да хвалить Господа." 16). Три цитаты из приведенных расположены в первой части молитв - обращении молящегося к Богу, и, возможно, точное воспроизведение текста псалмов в начале молитв задает общую направленность сочинению и соответствующим образом настраивает молящегося.
Часто, используя текст Псалтири, Кирилл Туровский производит его трансформацию, применяя слова псалмопевца к себе, то есть к человеку молящемуся. Например, в воскресной молитве: ей Господи Боже мои Ти СВ БСИ ТАЙНАЯ сердцА моего (ср. пс. 43.22: Не Бог ли взыщет сих? Той бо весть тайная сердца.) и т.п. Таким образом, если точные цитаты представляют собой обращения к Богу или Его славословие, то, говоря о человеке, т.е. уровне более низком на смысловой вертикали "Бог - человек - враг"17, Кирилл Туровский позволяет себе достаточно свободно обращаться со священным текстом: Іисо се БЛАГОДАТЄЛЮ Агнече Божий приври НА смирение мое и испрлви мо-литвоу рдел Твоего и прийми словесноую сию жертвоу от оустъ Гр БШеНЪ АЦІЄ БО НеМИСТЪ И СКВереНЪ СМЬ НО НА ТВОЄ НАДЄЮСЯ МИЛО сердие /молитва в четверг по ЧАСехъ/ (ср. Пс. 140.2-3: "Да исправится молитва моя яко кадило пред Тобою: воздеяние руку моею, жертва вечерняя. Положи Господи хранение устом моим, и дверь ограждения о устнах моих."; пс. 50.17-19: "Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо: всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен..."). Перед нами как бы Псалтирь, переживаемая молящимся: "НАПОИ росою БЛАГОДАТИ Твоея ДА принесоу Ти плодъ ПОКАЯНИЯ" (ср. Пс. 1.3 (о праведном человеке): "и будет яко древо, насажденное при исходящих вод, еже плод свой даст во время свое."); "просвети очи оумА моего" (ср. Пс. 12.4: Призри, услыши мя, Господи, Боже мой, просвети очи мои); или: "ДА ТОБОЮ хранима НАБАВЛЮСЯ МНОГЬІХТ» сЬти И лоукАВАГо" (ср. Пс.9.30 (о грешнике): "ловит, еже ... восхитити нищаго внегда привлещи и в сети своей"; 17.5: "предвариша мя сети смертные" и др.). Такая трансформация связана со святоотеческой традицией толкования псалмов, а точнее - с символическим аспектом восприятия Псалтири,18 когда образы внешнего мира являются символами мира внутреннего, духовного и мистического. Образ псалмопевца толкуется как воплощение человеческой души, враги, "струждающиеся" на него, - как демоны, бесовское начало, а болезни, "узы", страдания - как грехи человеческие.19 Еще св. Афанасий Александрийский (IV в.) указывал на "достойную удивления особенность" Книги псалмов: «...кто читает псалмы, тот все написанное в них ... произносит как собственные слова, поет их, как бы они написаны были о нем, им и от его лица»20. Православная молитва сохраняет ту же особенность, потому что, с одной стороны, она является как бы подражанием псалмам, а с другой, - использует сам текст Псалтири. Сам святитель Кирилл, воспитанный в христианском смирении, нередко напоминал о том, «что он говорит или пишет не от себя, но от священных книг, от Писаний Ветхого и Нового Завета»21.
Псалтирь и Поучение Владимира Мономаха
Псалмы, прочитываемые и пропеваемые в церкви, составляли основную часть того "художественно-литературного элемента" православного Богослужения, о котором говорил еще М.Н. Сперанский, а позднее - Н.Н. Розов, обращая особое внимание на то, что древнерусская литература с самого начала обнаруживает тесную связь с церковным Богослужением. Свидетельством огромного эстетического воздействия православных церковных служб на людей Древней Руси является легенда о выборе вероисповедания, в которой решающим аргументом в пользу Православия стала красота и торжественность византийского Богослужения.
Известно, что древнерусская литература на первом своем этапе была искусством звучащего слова (возможно, именно поэтому большинство произведений древнерусской книжности, в их числе и «Поучение» Владимира Мономаха, имеют черты ораторского произведения). Н.Н. Розов сделал, на наш взгляд, весьма существенное уточнение: истоком русской литературы надо считать именно «церковное звучащее слово». «Ни летопись, ни другие жанры русской письменности, ни так называемые памятники деловой письменности, - пишет исследователь, - не имели такой силы воздействия, как церковное "звучащее" слово»1, и прежде всего чтение Евангелия и Псалтири, на которые ориентировались церковные книжники, в том числе и древнерусские, при создании оригинальных произведений, предназначенных для произнесения в храме. Церковные чтения и песнопения, по справедливому утверждению М.Н. Сперанского, «должны были оказать большое влияние и за стенами церкви,., действуя на сознание народа, они должны были оказывать сильное впечатление на его поэтическое творчество (устную словесность и письменность - Н.Б.) со стороны и формы и содержания»2. Наша задача состоит в том, чтобы рассмотреть это влияние на примере «Поучения князя Владимира Всеволодовича Мономаха». Еще дореволюционные ученые обращали внимание на то, что «чем древнее памятник (древнерусской книжности), тем чаще встречаемся мы в нем с обильными цитатами из Священного Писания»3. Говоря о влиянии Книги псалмов на древнерусскую литературу, большинство исследователей приводят именно «Поучение» в качестве наиболее яркого примера, так как Владимир Мономах начинает свое сочинение (если не брать во внимание вступление) с целого набора цитат из псалмов: «соврдх СЛОВЦА СИ ЛЮБАЯ, И СКЛАДОВ ПО ряду»4. Идея монтирования стихов Псалтири не является новаторской в древнерусской книжности, она заимствована из византийской литературы, прежде всего из сочинений Отцов Церкви. Тот же прием мы находим в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона, проповедях св. Кирилла Туровского, а также в послании киевского митрополита Никифора к Владимиру Мономаху «О посте», связь которого с «Поучением» проводится многими исследователями5. Е.Б. Ро-гачевская полагает, что отношение к отрывкам из Священного Писания (возможность сокращений, перестановок, соединения в большие смысловые фрагменты) «во многом определялось также бытованием Священных текстов в церковной практике (например, антифонное исполнение стихов из псалмов -Н.Б.) и в служебных книгах, где они приводились не в порядке их следования в Ветхом и Новом Заветах, а, что называется, тематически»6 (последнее более ка-, сается Евангельских текстов и паремий, чем Псалтири - Н.Б.). Кроме того, осо- бая афористичность языка псалмов также способствует возможности комбини-ровать отдельные псалмические стихи.
«Поучение» Владимира Мономаха стоит довольно близко к проповедническому жанру, одним из непременных условий существования которого была его связь с первоисточниками - Священным Писанием, сочинениями Отцов Церкви. Донести до людей Слово Божие, объяснить сущность христианского вероучения, этики и морали, применяя их к конкретным жизненным ситуациям, конкретной исторической эпохе, было, видимо, задачей не только церковной проповеди, тем более, что в XII веке русские люди хранили еще очень «живое чувство памяти о своей новопросвещенности». В связи с этим Н.В.Понырко делает интересное замечание, что совпадение христианского и славянского имен Мономаха и крестителя Руси св. Владимира (Владимир - Василий) имело особое значение как для самого князя, что косвенно находит отражение и в «Поучении» (А ь... ндреченъш въ «решении ВАСИЛИИ русьскъшь именемь Яолоди-мирт»), так и для его современников7. Поэтому при особой дидактической, проповеднической установке «Поучения» в нем, как и в произведениях русских проповедников, очень велико и содержательное, и структурное значение библейских текстов. Сам Владимир Мономах значимость выписок из Псалтири, а также следующих за ними цитат из «Поучения» Василия Великого и других памятников церковной книжности определяет следующими словами: «Аше ВЪ1 ПОСЛНЇДНЯЯ не ЛЮКА, А передняя приимАИте». В литературе, посвященной «Поучению», существует несколько трактовок этого выражения8. Есть основания полагать, что Мономах таким образом делит не все свое сочинение, а только ту часть, которая является собственно поучением, и, с христианским смирением не навязывая читателю своего мнения, под словом «последняя», возможно, подразумевает собственные наставления и комментарии к выпискам, под словом же «передняя» - сами выдержки из Священного Писания и сочинений Отцов Церкви, то есть то, что должно быть, по его мнению, безусловно принято читателем.
Мономах начинает свое поучение словами Псалтири: «въскую ПЄЧАЛЬНА еси душе моя, въскую съмушАеши мя упъклн НА БОГА яко ис-пов БМЬ.Ся вму» (Пс.41.6 или 12; Пс.42.5.), заканчивает же письмом к Олегу Святославовичу, где вновь обращается к образу царя Давида, плачущего о своих прегрешениях: «А ъ НАЮ грНкх мои предо мною есть воину» (Пс. 50.5), что, на наш взгляд, позволяет говорить об особой роли именно Псалтири в тексте «Поучения». Сейчас ни у кого не вызывает сомнения, что набор цитат из псалмов, открывающий «Поучение», органично связан со всем произведением. В.П. Адрианова-Перетц считает, что, обращаясь к Псалтири, Владимир Мономах уступает потребности познать самого себя, исходя из требований «учительной» литературы9. Другие ученые приходят к выводу, что Псалтирь служит Мономаху средством выражения своего психологического состояния «печали» по поводу намерений братьев начать междоусобную войну. Опечаленный встречей с послами братьев, князь Владимир берет Псалтирь, собрав затем «СЛОВЦА си ЛЮБАЯ и СКЛАДОХ по ряду и НАПИСАХ». «Замечательно, - пишет В.Л. Комарович, - с каким чисто литераторским мастерством этой сценой гадания (по Псалтири - Н.Б.) подготовлен нужный Мономаху основной признак слагающейся автобиографии: вынувшийся при гадании стих псалма: «Векую печа-луеши, душе?» - будучи обращен к гадающему, сам как бы собой присваивал его душевному строю название «печалования»... - печалования о Русской земле.»10 Т.Н.Копреева соглашается с тем, что Псалтирь раскрывает ощущения Владимира Мономаха, но несколько расходится с В.Л. Комаровичем в определении этих ощущений: «Мономах раскрывает Псалтирь... для того, чтобы найти словесное выражение овладевшему им чувству... Совпадение своего настроения со словами открывшегося ему текста... потрясло его. Он записал их как отражение своего смятения, своей грусти и неуверенности.»11 На наш взгляд, нельзя ограничивать значение псалмических текстов только психологическим аспектом. Псалтирь играет гораздо более важную роль в «Поучении», являясь нравственно-содержательной основой всего произведения. Здесь, как и в знаменитых «Словах» русских мастеров ораторского искусства Илариона и св. Кирилла Туровского12, использование цитатного материала подчинено в целом раскрытию основной идеи произведения.
Основная мысль, утверждаемая Мономахом с помощью слов Псалтири, -«есть уко Богк судяи ел\ли» (Пс.57.12). Тема Божьего суда неоднократно поднималась в различных произведениях древнерусской литературы XII - XIII вв. (прежде всего это Повесть об ослеплении Василька Теребовльского и другие повести «о княжеских преступлениях») и, видимо, была особенно актуальна во времена раздробленности и княжеских усобиц. Она же является основополагающей идеей сочинения Мономаха: не случайно во вступлении, играющем в «Поучении», как в любом ораторском произведении, определяющую роль, автор заявляет: «Первое... стрАХ имейте Божий в сердци своемь». Именно страху Божиему как основе христианской жизни прежде всего хочет «научить» Мономах своих детей, своего читателя, используя слова непререкаемого авторитета - царя Давида, также учащего свой народ: «Придите, чада, послушайте меня: страху Господню научу вас.» (Пс. 33. 12)13.
Безусловность существования Божьего суда Владимир Мономах, следуя логике 57-го псалма («И рече убо человек: аще есть плод праведника, и есть убо Бог судяй земли»), показывает с помощью противопоставления судьбы праведника и грешника14. Выдержки из 36-го псалма, целиком посвященного этой теме, составляют ядро всего цитатного фрагмента, однако князь Владимир не приводит полностью текст данного псалма, а выбирает места с наиболее обобщенным значением, выпуская характеристики праведного и грешного человека. Также он избегает характерных для псалма повторов и вариаций главной темы, благодаря чему, кстати, читатель не замечает, где кончается одна цитата из псалма и начинается другая.
"Слово Даниила Заточника" и покаянные псалмы Давида
Все исследователи, обращавшиеся к тексту «Слова Даниила Заточника» (XII / XIII вв.), отмечают обилие в нем точных и неточных цитат из Псалтири. Однако оценки этого заимствования отнюдь не однозначны, так же как не однозначно отношение ученых к самому произведению: от резкого неприятия «Слова»1 до восторженного признания его самым искусным и талантливым произведением древнерусской литературы2. Действительно, «Слово Даниила Заточника» - одно из самых спорных произведений Древней Руси, и многие проблемы, связанные с его текстом в дошедшем до нас варианте, до сих пор остаются не разрешенными окончательно. Не существует, например, единого мнения по вопросу о взаимоотношении «Слова»3 и «Моления»4 (две ли это редакции одного текста, или перед нами два разных произведения5). Недостаточно прояснен также вопрос об авторе текста (был ли он действительно «Даниилом Заточником» и какое социальное положение занимал). Даны различные определения поэтической системы произведения и его жанрового генезиса, так как текст «Слова» дошел до нас в списках уже значительно более позднего времени (самые ранние списки датированы первой половиной XVI века6). Рассмотрение данных вопросов неразрывно связано с определением роли, которую играют в тексте «Слова» параллели с псалмами пророка Давида.
Большинство ученых XIX века видели в «Слове» реальное послание некоего Даниила, заточенного в одном из пределов Северной Руси, к своему князю с просьбой о помиловании . Поэтому главными вопросами, интересовавшими исследователей, были «кто такой Даниил?» и «кому из русских князей адресовано послание?». В XX веке такая позиция привела Н.К. Гудзия к выводу, что текст «Моления» является более ранним, так как образ автора здесь обладает более индивидуализированными чертами, чем в «Слове». «То, что мы знаем об эволюции древнерусских памятников письменности в процессе их редакторских переработок, убеждает нас в том, - пишет Н.К. Гудзий, - что эта эволюция протекала так, что конкретная, фактическая сторона сглаживалась и обезличивалась по мере того, как реальные события или субъективные жизненные интересы, какими памятник был вызван к жизни, переставали интересовать и волновать читателей следующих поколений /.../С точки зрения конкретности, фактической наполненности и историчности, а также присутствия личного начала, все преимущества на стороне так наз. II редакции. Из нее, и только из нее, уясняются конкретно, а не обще те личные жизненные обстоятельства, которые побудили автора написать обращение к своему князю.»8 Не приводя здесь уже высказанных в науке контраргументов, отметим, что большинство отечественных и зарубежных славистов придерживаются иной точки зрения, предполагающей, что «Моление» (ХПІ век) есть более поздняя переделка «Слова» (XII век), и эта точка зрения нам кажется более справедливой. Противоречие между генезисом текста «Слова» и общими закономерностями эволюции рукописных текстов, обнаруженное Н.К. Гудзием, снимается, если предположить, что «Слово» не является индивидуальным посланием, повествующим о реальной судьбе некоего «заточника».
Н.Н. Воронин, автор одного из наиболее основательных исследований «данииловских» текстов9, считает, что имя Даниил - это лишь маска, аналогичная тем, что надевали шуты и скоморохи, и определяет жанр «Слова» как публицистическое (в какой-то мере даже обличительное) произведение, рассчитанное на широкую аудиторию («мир»). Но в то же время ученый называет конкретно Андрея Боголюбского адресатом «Слова», находит автобиографические черты в тексте послания, цель которого, по его мнению, не столько выпросить княжескую милость лично для себя, сколько утвердить при княжеском дворе положение «милостников».
Более последовательна, на наш взгляд, точка зрения Д.С. Лихачева10, который увидел в сочинении «Даниила» черты народной смеховой, скоморошьей культуры (что принимает и Н.Н.Воронин) и предположил, что автором «Слова» мог быть некий образованный, приближенный к князю скоморох, сочинивший «Слово» для того, чтобы рассмешить князя во время пира. Поэтому все, на что сетует «Даниил», скорее всего, к реальной судьбе автора не имеет никакого отношения. Такая трактовка «данииловского» сочинения (и «Слова», и его последующей переделки) получила развитие в книге «Смех в литературе Древней Руси»11, написанной Д.С. Лихачевым совместно с A.M. Панченко и Н.В. Понырко, где эти произведения рассматриваются в общем контексте средневековой сме-ховой народной культуры и прямо соотносятся с сатирической литературой XVII века, построенной «на тех же принципах смешного».
В последнее десятилетие XX века появились два исследования, посвященные «Слову Даниила Заточника», которые также заслуживают, по нашему мнению, особого внимания: статья Л.В. Соколовой «К характеристике «Слова» Даниила Заточника (Реконструкция и интерпретация первоначального текста)»12 и статья X. Бирнбаума и Р. Романчук «Кем был загадочный Даниил Заточник?»13. В результате попытки реконструкции, предпринятой Л.В. Соколовой, были исключены позднейшие, как довольно убедительно доказала исследовательница, вставки, и первоначальный текст «Слова» приобрел вид поэтического текста, разбитого на двадцать девять строф. Интерпретируя реконструируемый вариант как индивидуальное послание к князю с совершенно конкретной просьбой, исследовательница предполагает, что «литературная история «Слова» Даниила Заточника шла по пути превращения его в произведение типа «словес избранных» на различные назидательные темы. «Слово» оказалось перегружено цитатами, афоризмами и утратило характер личного послания»14. Однако нам кажется более доказательной прямо противоположная версия жанрового генезиса текста «Слова», предложенная X. Бирнбаумом и Р. Романчук. Действительно, отсутствие в нем обязательных элементов жанра средневекового послания, таких как самоуничижение автора, ссылки на источник той или иной цитаты и др., в контексте особой традиционности и каноничности древнерусской книжной культуры не позволяют принять интерпретацию Л.В. Соколовой. По своим типологическим и структурным особенностям «Слово» наиболее близко к назидательным антологиям позднесредневекового времени, в частности - «Пчеле». «Лишь поверхностно, - пишут X. Бирнбаум и Р. Романчук, - они были переделаны на лад посланий или «молений» /.../ Добавление адресата в виде наименования князя является чертой, характерной для этой поверхностной трансформации от антологии нормального типа (как «Пчела» или «Изборники») к посланию.»15 Возможность позднейших вставок или, наоборот, исключение каких-либо выражений из текста «Слова», изменение их последовательности в позднейших переделках - характерные черты антологий - вскрывают генетическую связь «Слова» со сборниками афоризмов. «Составление (или переделка) антологии /.../ является совершенно другой писательской деятельностью, чем одно переписывание /.../ Как составитель антологии размышляет над подлинниками, которые он включает и перерабатывает, так и позднейшие переписчики той же антологии опять-таки переделывают текст, над которым теперь задумываются в свою очередь они.»16
Помимо представленных в вышеназванной статье доказательств происхождения «Слова Даниила Заточника» из флорилегия и сохранения данным текстом функций назидательной антологии, мы можем привести собственное наблюдение над текстом «Слова» в качестве подтверждения этой точки зрения. Мы имеем в виду отсутствие логической связи между точной цитатой из Псалтири «ПИСАНО КО есть: Возвєрзи НА ГОСПОДА ПЄЧАЛЬ СВОЮ, И тон тя препи-тлеть вт» вНкки» (ср. Возверзи на Господа печаль твою, и той тя препитает... (пс. 54.23)) и остальным текстом. Эта фраза сохранена и в списках «Моления», но и в «Слове», и в его переделках она выбивается из общего содержания: жалоба и прошение Даниила и до и после данной цитаты обращены исключительно к князю. Такая несовместимость может быть объяснена как отголосок прежней, еще не трансформировавшейся в «Слово», формой флорилегия, где цитаты, афоризмы и народные бытовые пословицы не связаны между собой ничем, кроме определенной тематики, или как позднейшая вставка, например из «Моления». Однако более внимательный анализ остальных цитат из Псалтири не позволяют нам ограничиться только этим объяснением (см. ниже).
X. Бирнбаум и Р. Романчук подробно не исследуют, каким образом могла произойти трансформация антологии в «Слово», лишь оговариваясь, что «молебные» черты текста могли быть вставлены позднее, что изменение текста оригинала путем замены третьего лица на первое может объяснятся поздним характером дошедших до нас списков: «В особенности личный, лирический характер «голоса» Псалтири, так часто цитируемой в «Слове», влиял, быть может, на более поздних переписчиков» .
