Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Классическая эсхатология и ее художественная интерпретация в русской философской прозе (в. соловьев и в. розанов) и беллетристике (А. Слаповский и д. Лигискеров) XX века 11
1.1 Эсхатологический сюжет как христианская классика 12
1.2 Эсхатология на границе литературы и философии: «Краткая повесть об Антихристе» В. Соловьева 22
1 .3 Эсхатология на границе литературы и философии: «Апокалипсис нашего времени» В. Розанова 31
1.4 Эсхатологический сюжет в романе А. Слаповского «Первое второе пришествие» 37
1.5 Эсхатологический сюжет в романе Д. Липскерова «Сорок лет Чаичжоэ» 44
Глава 2. Эсхатологический сюжет в романе Л.М. Леонова «Пирамида» 52
2.1 Теоретическое обоснование романа Л.М. Леонова «Пирамида» как эсхатологического текста 56
2.2 Эсхатологический диалог в сюжетной системе романа 66
2.3 Стилистические, сюжетно-композиционные и идейно-содержательные особенности «Апокалипсиса Никанора» 86
2.4 «Пирамида» Л.М. Леонова и эсхатологические мотивы романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» - 98
2.5 Литературоведческий конфликт интерпретаций религиозно-философских задач романа «Пирамида» 104
Глава 3. Эсхатологический сюжет в романах В.Шарова 111
3.1 Роман «Репетиции»; введение в литературную эсхатологию В. Шарова 114
3.2 Единое сюжетное пространство и «эсхатологическое богословие» в романах В. Шарова 130
3.3 Публицистическая форма авторского самосознания в контексте эсхатологических идей 145
3.4 Негативные и полемические интерпретации романов В. Шарова 160
Заключение 169
Библиография 174
- Эсхатологический сюжет как христианская классика
- Эсхатология на границе литературы и философии: «Краткая повесть об Антихристе» В. Соловьева
- Теоретическое обоснование романа Л.М. Леонова «Пирамида» как эсхатологического текста
- Роман «Репетиции»; введение в литературную эсхатологию В. Шарова
Введение к работе
Актуальность исследования. Когда встречаются столетия, у человека, чья жизнь пришлась на рубежное время, усиливаются настроения напряженного ожидания и уверенности в том, что календарное время - не формальное сочетание дат, а некая значительная граница, момент перехода от одной эпохи к другой. Так было в культуре русского «серебряного века», когда переход к двадцатому столетию сопровождался философскими размышлениями и художественными прозрениями о новом времени и новом человеке, так происходит и сейчас, когда встретились не только столетия, но и тысячелетия. Культура рубежа всегда отличается стремлением ее представителей заглянуть в будущее, более того, обнаружить активный процесс его становления здесь и сейчас. И те, кто может отнести себя к христианской культуре, и те, кто равнодушен к религиозной картине мира, ищут поддержку в древних мифах и преданиях о выходе из истории, о смене космических и исторических циклов, о катастрофическом взрыве, за которым последует разрешение основных проблем человечества. Эсхатология - учение о конце мира, о кризисе, который не знает компромиссов - возвращается как востребованная система идей, способная проявить себя в политике и философии, искусстве и литературе.
Обращаясь к теме эсхатологического сюжета в современной прозе, мы исходим из простого факта реального наличия художественных текстов, посвященным проблеме, которую можно назвать «концом света». 3 этой работе мы говорим о русской традиции, но нельзя не заметить, что и в зарубежной литературе подобные произведения есть, достаточно вспомнить романы Р. Меряя («Мадрапур»), М. Уэльбека («Элементарные частицы») или IT. Брюкнера («Божественное дитя»), сам стиль произведений А. Роб-Грийе, Д. Барта, М. Павича. Это стиль постмодернизма, обнаруживающего себя в искусственном времени, в
«постистории», когда все традиции и великие культуры, смешавшись и рассыпавшись на цитаты, перестали жить настоящей жизнью, превратившись в поставщиков образов и идей, вырванных из родного контекста.
Новизна исследования. Организующая проблема - эсхатология современной литературы - позволила обратиться в рамках одной научной работы к столь разным текстам, как «Пирамида» Л. Леонова и романы В. Шарова. Леонов - классик советской литературы, Шаров, Липскеров, Слановский - постмодернисты или, но крайней мере, современники постмодернистского процесса в отечественной словесности, не чуждые его принципам. Внимание к эсхатологической проблеме, воссоздание общего контекста литературной эсхатологии предопределили совместное рассмотрение разных художественных миров. Обращение к литературно-философской реализации эсхатологических мотивов (В. Соловьев, В. Розанов), как и краткое описание новозаветной апокалиптики позволяют проследить движение ключевой для диссертации идеи «конца истории» от религиозных и философских текстов к текстам, в которых доминирует игровое начало.
Объект исследования. В работе анализируются и интерпретируются тексты, в которых эсхатологическая проблема имеет непосредственное отношение к сюжету: религиозные книги («Евангелие от Матфея» и «Откровение Иоанна Богослова»), ' философско-литературные тексты («Краткая повесть об Антихристе» В. Соловьева и «Апокалипсис нашего времени» В Розанова), романы Л. Леонова («Пирамида»), В. Шарова («Репетиции», «До и во время», «Мне ли не пожалеть,..», «Воскрешение Лазаря»), А. Слапозского («Первое второе пришествие»), Д. Липскерова («Сорок лет Чанчжоэ»).
Предмет исследования. Эсхатология художественной литературы рассматривается как теоретическая проблема современного литературоведения, для решения которой необходим анализ современных
литературных произведений во взаимодействии с религиозной іслассикои (библейские книги) и русской философской прозой.
Целью исследования мы считаем изучение эсхатологического сюжета как литературной реальности современной русской прозы.
Основными задачами исследования следует назвать:
определение структуры и содержания эсхатологического сюжета в его классической - христианской - форме на основе рассмотрения 24 главы «Евангелия от Матфея» и «Откровения Иоанна Богослова»;
указание на основные концепции и концепты, присутствие которых позволяет говорить о реальности эсхатологического сюжета в художественном произведении;
анализ синтетических и пограничных явлений русской словесности, классики литературно-философской эсхатологии «серебряного века»: «Краткой повести об Антихристе» В. Соловьева и «Апокалипсиса нашего времени» В. Розанова;
изучение важного для понимания современной культуры процесса трансформации религиозных архетипов и устойчивых мифологем в литературные мотивы, которые в романах А. Слаповского, Д. Липскерова и В. Шарова приобретают игровой характер;
выявление и истолкование основных моделей апокалиптического сознания, которые создаются в монологах и диалогах в романе Л. Леонова «Пирамида» и в наиболее значимых произведениях В. Шарова;
определение особенностей повествовательных структур в становлении и развитии эсхатологической темы, обсуждение проблемы причастности героев к эсхатологическим кризисам и авторской ответственности в реализации классических для христианства архетипов;
истолкование образов эсхатологических катастроф в романах Л. Леонова и В. Шарова в их взаимодействии с российской исторической действительностью, современной для того и другого автора;
- показ на примере «Пирамиды» Л. Леонова и романов В. Шарова особенностей восприятия литературной эсхатологии в современной критике и литературоведении.
Методология исследования. Особое значение для достижения поставленной цели и решения научных задач имели мотивный анализ и метод анализа и истолкования архетипов, которые позволили прочитать изучаемые произведения современной литературы как тексты, посвященные эсхатологической проблеме. Задействован и сравнительно-сопоставительный метод, а также принципы исторической поэтики, позволяющие проследить становление «эсхатологической темы» от библейской классики до произведений А. Слаповского и В. Шарова. Большое значение для определения методологических основ данного исследования имеют работы современных критиков и литературоведов, интересующихся эсхатологией художественной литературы, - Д. Бавильского, А. Дырдина, Е. Иваницкой, Н. Ивановой, В. Курбатова. В. Курицына, А. Лысова, А. Любомудрова, О. Овчаренко, А. Павловского, И. Роднянской, Л. Якимовой.
Апробация исследования. Основные положения диссертации обсуждались на следующих конференциях: «Актуальные проблемы современного языкознания: и литературоведения» (научная конференция аспирантов КубГУ, Краснодар, 2005), «Художественные и религиозные формы сознания» (Международная научная Интернет-конференция, Астрахань, 2006), «Проблемы духовности в русской литературе и публицистике XVIII-XIX вв.» (Международная научная конференция, Ставрополь, 2006), «XI Шешуковские чтения» (Международная научная конференция, Москва, 2006).
Научно-практическая значимость исследования. Результаты, полученные в ходе работы над диссертацией, могут быть использованы в лекционно-практических курсах по истории современной русской литературы. Учитывая возрастающий интерес к последнему роману
Леонида Леонова, который создавался около полувека, можно считать перспективной главу о романе «Пирамида», вступающую в активный диалог с современным леоноведением. Интерес представляет и пограничная сфера взаимодействия литературоведения с религиоведением, предопределенного постановкой проблемы эсхатологического сюжета как художественной реальности.
Структура и объем исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка. Общий объем -172 страницы. Число позиций в библиографическом списке - 164.
Основные положения, выносимые на защиту.
Соответствуя в целом избранному автором роду и жанру («Апокалипсис нашего времени» В. Розанова - философская проза, а «Пирамида» Л. Леонова - литература), тексты, использующие эсхатологические темы и мотивы, оказываются в особом пограничном пространстве, где литературно-художественный дискурс встречается с дискурсом религиозным, а философский вектор развития сюжета становится обязательным для литературного произведения.
Не упрощая сложный вопрос об авторской позиции и повествовательных инстанциях, можно сказать, что для одних авторов (В. Соловьева, В. Розанова, Л. Леонова) апокалипсис есть реальность истории и духовной жизни, реальная опасность, о которой необходимо сообщить; а для других авторов эсхатология оказывается эффектным литературным приемом, способом сопоставления внешне несопоставимого, как, например, в романах В. Шарова «Репетиции», «До и во время», «Воскрешение Лазаря».
В романе Леонида Леонова есть концепция Апокалипсиса и ключевые для нее образы дьявола, антихриста, эсхатологических бедствий, суда над человечеством, но нет образов справедливого Бога, второго пришествия Христа, сошествия небесного Иерусалима
на землю. Используя классическую модель (для христианства) эсхатологического завершения истории, писатель трансформирует ее в «пессимистический апокалипсис»: дьявол есть, но отсутствует Христос; есть речь о Боге, но нет его положительного присутствия, есть мысль о «конце истории», но сюжет обходится без идеи преображения мира и воцарения добра.
Ключевая позиция в «Пирамиде» отведена «Апокалипсису Никанора». Здесь оформляется фабульно-сюжетное строение образа «конца истории»: человек оказывается жертвой мечты о полном преодолении страданий и неравенства; вера в науку приводит к необратимому и фатальному для людей синтезу живой и неживой материи; «движение в гору» (реализация утопии) уступает место «спуску в долину» (отказу от всех достижений человечества); последняя война приводит к окончательной деградации оставшихся людей, потерявших контроль над земным миром. Во всех романах Шарова наблюдается взаимодействие религии, литературы, социальной истории и политики, но Священная история объединяет и подчиняет себе все другие сюжеты, стремясь стать самым значимым дискурсом, безальтернативным способом не только восприятия, но и переустройства мира. Фабула (сложная, многособытийная) - пространство длинных речей, посвященных эсхатологической психологии, логике того «апокалиптического» строительства, которым занимаются практически все герои Шарова. Несмотря на то, что событийный ряд динамичен, смысловым центром предстают речи - толкования библейских событий в исторических контекстах, совмещение двух сюжетов: реально-жизненного и сакрально-христианского.
На уровне подтекста в романах Владимира Шарова воспроизводится событие, которое можно назвать трансформированным сюжетом ветхозаветной «Книги Иова». Герои Шарова, далекие от церковной
жизни и молитвенной практики, мыслят себя (и других) страдальцами, заброшенными в мир, забытый сотворившим его Богом. Все их усилия становятся призывом к Богу наконец-то осуществить второе пришествие Христа и завершить историю зла и греха. Человек всеми своими действиями актуализирует присутствие Божества, поддерживает его образ, создает его «историю», но в рассматриваемых текстах остается неясным, есть ли само Божество или есть только напряженная речь, только «богословие», превратившееся для одинокого и страдающего человека словесной поддержкой в мире, где звучит лишь людское слово.
Эсхатологический сюжет как христианская классика
Эсхатологические сюжеты присутствуют во многих мифологических системах Древнего мира, поддерживая мысль о непрочности и катастрофичности земной жизни. Но, рассматривая в качестве научного объекта русскую литературу, целесообразно остановиться на христианской модели апокалипсиса. Классика православной эсхатологии - «Откровение Иоанна Богослова». Этот относительно небольшой текст, состоящий из 22 глав, занимает в Библии особое место. Располагаясь в самом конце Нового Завета, «Апокалипсис Иоанна» завершает библейский сюжет в целом, придавая его композиции цельность и единство идейного содержания. Вопрос об авторе наука считает открытым, сомневаясь, что имя, поставленное в заглавии, соответствует реальному положению вещей.
Церковь придерживается неизменной позиции; автором «Откровения» стал самый младший ученик Иисуса Христа, который помимо последнего новозаветного произведения написал четвертое Евангелие, отличающееся от текстов Матфея, Марка и Луки мистическим характером повествования. Наука могла бы и согласиться с таким суждением, но трудно примирить стили этих двух древних текстов. «Евангелие от Иоанна» развивается неторопливо, постоянно сообщая о диалогах Христа с разными людьми, проясняющих тайны нового учения. В последнем Евангелии много философии и даже особой лирики, заметно отличающей стиль этого произведения от стиля «Евангелия от Матфея» или «Евангелия от Марка». В «Откровении Иоанна Богослова» речь не идет о беседах учителя с учениками, нет здесь и философского стиля, который уступает место масштабным, эпическим картинам страданий и бед человечества в эпоху конца земного мира. Автор «Евангелия от Иоанна» - человек, не мыслящий своего повествования без детально разработанного психологизма. Автор «Откровения Иоанна Богослова» настолько заинтересован в изображении объемных сцен всемирных катаклизмов, что отдельных героев он просто не в состоянии разглядеть. А если и замечает, то сообщает об этом в стиле символического, зашифрованного письма. Нельзя не сказать и о логике рассуждений тех, кто настаивает, что у этих двух текстов все же один автор. Сторонники единого авторства указывают, что действительное отличие стилей объясняется совершенно разными жанрами произведений и состояниями, з которых они были написаны. Если Евангелие -повествование о прошлом, причем сам Иоанн был участником и свидетелем событий, то «Откровение» - сообщение о будущем, которое невозможно видеть так же ясно, как картины, лично пережитые в прошлом.
Прежде чем обратиться к «Откровению Иоанна Богослова», скажем о библейском тексте, который получил в науке название «малый Апокалипсис». Именно так, в явном контакте с «Откровением» обозначают главу 24 «Евангелия от Матфея», в которой Иисус говорит о признаках конца мира. Приведем самые известные цитаты, чтобы определить основы христианской апокалиптической модели: «Когда же сидел Он на горе Елеонской, то приступили к Нему ученики наедине и спросили: скажи нам, когда это будет? и какой признак Твоего пришествия и кончины века? Иисус сказал им в ответ: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас; Ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят. Также услышите о войнах и военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть. Но это еще не конец: Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; Все же это начало болезней. Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое. И тогда соблазнятся многие; и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; И многие лжепророки восстанут и прельстят многих; И, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь; Претерпевший же до конца спасется. И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец. (...) Тогда, если кто скажет вам: «вот, Он в пустыне», - не выходите; «вот, Ок в потаенных комнатах», - не верьте; Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого; (...) И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою; (...) О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один; Но как было во дни Ноя, так будет и пришествие Сына Человеческого: Ибо, как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж до того дня, как вошел Ной в ковчег, И не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех, - так будет и пришествие Сына Человеческого; (...) Итак бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет» (Мф., 24, 3-42).
В двадцать четвертой главе «Евангелия от Матфея» христианская эсхатология показана и как образ, и как система. Какова ее сюжетная структура? Во-первых, конец земного мира обозначается как внезапное событие, которое для большинства народов совершится так, как приходит внезапная катастрофа. Во-вторых, всякие рассуждения о сокровенной дате конца не имеют смысла; более того, они могут стать настоящим обманом, так как «день и час» сокрыты даже от ангелов. В-третьих, перед концом мира следует ждать и распознавать тех, кто будет выдавать себя за подлинного Христа, стремясь увести человечество от истины. В-четвертых, одним из важных признаков «скончания века» становится «охлаждение любви»; также подчеркивается, что в эти апокалиптические времена Евангелие уже будет известно всем. В-пятых, конец мира не стоит отождествлять с тотальной катастрофой и уничтожением всей жизни; Апокалипсис очень напоминает справедливый, долгожданный суд и немыслим без образа второго пришествия Иисуса Христа, который становится главной надеждой в дни эсхатологического ужаса.
Таков «малый Апокалипсис». Теперь обратимся к «Откровению Иоанна Богослова». Это один из самых сложных библейских текстов, и несомненно самый трудный для понимания текст Нового Завета. Даже простой пересказ этого произведения является большой проблемой, потому что не всегда ясно, когда и где происходят описываемые события. Один из вариантов рассмотрения классического эсхатологического сюжета - перечисление основных событий от первой до двадцатой второй главы.
Эсхатология на границе литературы и философии: «Краткая повесть об Антихристе» В. Соловьева
«Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе» - последнее произведение Владимира Соловьева, который значительно чаще изучается в истории философии, чем в истории литературы. Между тем B.C. Соловьев был одним из основателей русского символистского движения, прекрасным поэтом, да и текст, рассматриваемый нами в этом разделе, имеет свою художественную, литературную форму, хотя и напрямую относится к сферам богословия и литературоведения.
Он состоит из трех диалогов, напоминающих по своей структуре диалоги Платона, и «рукописи», посвященной главной эсхатологической проблеме. Вот как сам автор представляет основных героев «Трех разговоров»: «С полемическою задачею этих диалогов связана у меня положительная: представить вопрос о борьбе против зла и о смысле истории с трех различных точек зрения, из которых одна, религиозно-бытовая, принадлежащая прошедшему, выступает особенно в первом разговоре, в речах генерала; другая, культурно-прогрессивная, господствующая в настоящее время, высказывается и защищается политиком, особенно во втором разговоре, и третья, безусловно-религиозная, которой еще предстоит проявить свое решающее значение в будущем, указана в третьем разговоре в рассуждениях г [-на] Z и в повести отца Пансофия. Хотя сам я окончательно стою на последней точке зрения, но признаю относительную правду и за двумя первыми...» (129, 640). Как видим, автор не скрывает своих позиций. Не скрывает он и религиозно-философских задач своей книги: «Историческим силам, царящим над массой человечества, еще предстоит столкнуться и перемешаться, прежде чем на этом раздирающем себя звере вырастет новая голова - всемирно-объединяющая власть антихриста, который «будет говорить громкие и высокие слова» и набросит блестящий покров добра и правды на тайну крайнего беззакония в пору ее конечного проявления, чтобы - по слову Писания - даже и избранных, если возможно, соблазнить к великому отступлению. Показать заранее эту обманчивую личину, под которой скрывается злая, бездна, было моим высшим замыслом, когда я писал эту книжку (129, 643).
Приведем сюжет «Краткой повести об Антихристе» - текста, который занимает важное место и в истории русской философии, и русской литературы, во многом проясняя образ нашей национальной эсхатологии. Двадцатый век представлен как время последней по-настоящему крупной войны, в которой сталкивается Европа и панмонголизм - Восток в лице Японии в отправившимся вслед за ней Китаем. Повествователь замечает, что претворение в жизнь агрессивных планов желтой расы было облегчено тем, что европейские народы были озабочены борьбой с исламом. Мир изменил свою структуру: «новое монгольское иго» длится полвека, знаменуясь смешением ранее противоположных идей. Судя по всему, новый синкретизм все дальше уводит цивилизацию от христианства, уступающему место учениям, напоминающим «александрийский синкретизм». «Всеевропейский заговор», поставивший цель восстановления независимости белой расы, достигает своих целей. Власть монголов пала. На волне общей радости и новой веры в торжество демократии стираются и без того ослабевшие национальные отличия. Жажда единства и вечного мира нарастает, самые смелые утопий представляются достижимыми. Появляются «европейские соединенные штаты». Все вполне празднично но, как замечает повествователь: «Предметы внутреннего сознания - вопросы о жизни и смерти, об окончательной судьбе мира и человека, осложненные и запутанные множеством новых физиологических и психологических исследований и открытий, остаются по-прежнему без разрешения» (129, 739).
Можно сказать, что на этом заканчивается пролог «Повести об Антихристе». Затем появляется сам антихрист, первая характеристика которого для читателей, мало посвященных в основные мотивы эсхатологии, звучит, не внушая опасений: «Был в это время между немногими верующими-спиритуалистами один замечательный человек -многие называли его сверхчеловеком, - который был одинаково далек как от умственного, так и от сердечного младенчества. Он был еще гон, но благодаря своей высокой гениальности к тридцати трем годам широко прославился как великий мыслитель, писатель и общественный деятель. Сознавая в себе великую силу духа, он был всегда убежденным спиритуалистом, и ясный ум всегда указывал ему истину того, во что должно верить: добро, Бога, Мессию» (129, 740). Информация, которая сообщается далее, не оставляет сомнений в том, что этот кажущийся гений на самом деле истинными добродетелями не отличается: любил он только одно себя; «признавал себя тем, чем в действительности был Христос»; видел в Иисусе лишь своего «величайшего предшественника»; желал быть не исправителем человечества, а благодетелем, не разделяющим добрых и злых, не грозящим последним судом. Как следствие, появляется зависть к Иисусу Христу и ненависть к нему, о которых сказано сам «гений» говорит с нескрываемой экспрессией: «А если?.. А вдруг не я, а тот... галилеянин... Вдруг он не предтеча мой, а настоящий, первый и последний? Но ведь тогда он должен быть жив... (...) Что я скажу Ему? Ведь я должен буду склониться перед Ним, как последний глупый христианин, как русский мужик какой-нибудь... (...) Я, светлый гений, сверхчеловек. Нет, никогда!» (129, 742).
Далее начинается сцена, в которой не трудно узнать евангельские искушения в пустыне. Появляется образ дьявола, «благословляющего» падшего «благодетеля» и призывающего действовать «во имя свое». Превращение человека в антихриста изображается в традициях, близких «готической литературе»: «Два пронзительные глаза совсем приблизились к лицу его, и он почувствовал, как острая ледяная струя вошла в него и наполнила все существо его. И с тем вместе он почувствовал небывалую силу, бодрость, легкость и восторг, В тот же миг светящийся облик и два глаза вдруг исчезли, что-то подняло сверхчеловека над землею и разом опустило в его саду, у дверей дома» (129, 743).
Вслед за этим падением следует рассказ о деятельности антихриста, которая не сразу распознается человечеством как исполнение дьявольской программы. Для Соловьева важно, что эсхатологические события приходят не в страшном, катастрофическом контексте, а совсем иначе: человечество уверено, что самые смелые мечты об искоренении зла свершаются. Антихрист пишет книгу «Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию»: «Это будет что-то всеобъемлющее и примиряющее все противоречия.
Теоретическое обоснование романа Л.М. Леонова «Пирамида» как эсхатологического текста
«Эсхатология - учение о конечных судьбах мира и человека», -читаем в «Философском словаре» (159, 775). Присутствующее в самых разных религиозных доктринах, как монотеистических, так и языческих, учение о конце мира наиболее очевидно реализовалось в христианстве. В XXIV главе «Евангелия от Матфея» Иисус Христос подробно говорит о признаках завершения земной истории, о последней катастрофе, после которой праведники спасутся и будут избавлены от зла. «Откровение Иоанна Богослова», завершающее Новый Завет, посвящено символическому описанию последней битвы добра и зла, правлению Антихриста в течение трех с половиной лет, второму пришествию Христа и окончательному сгоранию той истории, которая началась у Древа Познания, была выбрана Евой и Адамом. Хорошо известно, что раннее христианство было ярко выраженной эсхатологической религией. В период римских гонении на Церковь христиане были уверены, что для окончательной победы Христос придет уже совсем скоро.
В религиозной жизни эсхатология означает страх перед невиданным разгулом зла и надежду на полную метафизическую победу над сатаной. В литературе, часто использующей апокалиптические мотивы, эсхатология -форма создания религиозного подтекста, способ динамизации сюжета, одно из важных обещаний читателю, который стремится соприкоснуться с «пограничной ситуацией», испытать безопасный и даже приятный шок от контакта с художественной концепцией необратимой катастрофы и возможной гибели человечества. Сразу скажем о том, что классическая религиозная эсхатология, «пугая» верующих временным освобождением зла от всех оков, обязательно сохраняет в своем сюжете наступление положительной, духовной содержательной вечности для заслуживших ее. Литературная эсхатология значительно пессимистичнее. Автор, используя религиозную форму, устойчивую мифологическую модель, часто лишает ее привычного духовного содержания, сохраняет страх и отчаяние, отказываясь от надежды. В литературе XX века такие тексты появлялись часто. Назовем некоторые из них: «Малъвиль» и «Мадрапур» Р. Мерля, «Божественное дитя» П. Брюкнера, «Элементарные частицы» М. Уэльбека, «Красный смех» Л. Андреева, «Солнце мертвых» И. Шмелева, «Первое второе пришествие» А. Слапозского, почти все романы В. Шарова («Репетиции», «До и во время», «Мне ли не пожалеть...», «Воскрешение Лазаря»). В последнее десятилетие в многочисленных статьях статус эсхатологического текста получил итоговый роман Леонида Леонова «Пирамида». «Мы определяем жанровую разновидность «Пирамиды» как апокалиптический роман-отчаяние», - пишет А. Дырдин (37, 249) в коллективном исследовании «Век Леонида Леонова». «Весь роман Леонова проникнут апокалиптическими мотивами», - считает О. Овчаренко, автор нескольких работ, посвященных «Пирамиде» (108, 238). «Самый концентрированный и значительный русский «эсхатологический роман» конца века и тысячелетия», - уверяет А. Варламов (20, 142).
«Пирамида» - объемное (1400 страниц) эпическое произведение, создававшееся около полувека и оставшееся незаконченным. Специалисты, изучающие творчество Леонова, постоянно подчеркивают, что автор дал согласие на издание текста, лишь осознав, что времени для завершения и окончательной редакции уже нет. В этом разделе мы решаем всего лишь одну задачу. Нам важно тезисно, отказавшись от пространных рассуждений, обосновать, что «Пирамида» может быть рассмотрена как художественный текст, вполне соответствующий современной неканонической жанровой форме «эсхатологический роман». Сформулируем и кратко прокомментируем 8 тезисов.
1. Прямое авторское предтекетовое слово указывает на эсхатологический характер повествования. Предваряя роман, Леонид Леонов, который в последние годы не был склонен к шутке и к ироническому восприятию глобальных проблем, сразу же указывает на особый (не только литературный!) характер сюжета. Вот как он обосновывает публикацию незавершенной книги: «Спешность решенья диктуется близостью самого грозного из всех когда-либо пережитых нами потрясений - вероисповедных, этнических и социальных - и уже заключительного для землян вообще. Событийная, все нарастающая жуть уходящего века позволяет истолковать его как вступление к возрастному эпилогу человечества: стареют и звезды» (84, 6). «Только чудо на пару столетий может отсрочить агонию», - пишет Леонов, позволяя нам сделать предположение об авторском позиционировании текста в читательском сознании. Роман, оставаясь, разумеется, художественным произведением, становится сюжетом-предупреждением о катастрофе, постепенно оформляющейся в исторической реальности Советской России середины прошлого столетия. Следуя логике авторского слова, в ходе повествования читатель должен уловить контуры действительного, а не литературного приближения конца, понять его причины и перспективы.
2. Управляющий романом мифологический сюжет апокрифическая «Книга Еноха» с ярко выраженной эсхатологической структурой. В конце авторского предисловия к «Пирамиде» читаем: «Громада промежуточного времени, от нас до будущих хозяев омолодившейся планеты, уплотнит историю исчезнувших предшественников в наконец-то прочитанный апокриф Еноха, который объясняет ущербность человеческой природы слиянием обоюдонесовместимых сущностей - духа и глины. Гулкое преддверие больших перемен надоумило автора огласить свою, земную версию о том же самом на страницах предлагаемой книги» (84, 6). «Книга Еноха», известная в разных редакциях, относится к религиозно-художественному типу ветхозаветных апокрифов и написана от лица одного из предков Ноя («Книга Бытия», глава 5), получившего свыше знание об ангельском падении, о причинах всемирного потопа и о будущем пришествии Мессии, Ни в одной из редакций этого популярного апокрифического текста нет детального и подробного описания первой небесной ссоры, ставшей основой для возникновения зла. Но и сам Леонов, и различные герои-повествователи в «Пирамиде» истолковывают «Книгу Еноха» как описание конфликта между Богом, создавшим человеком, и ангелами, не захотевшими поклониться существу, созданному из глины. Следовательно, главным предметом небесного раскола является человек, и в романе много раз повторяется" мысль о том (причем, повторяется героями разной этической направленности), что в приближающемся конце времен человек будет преодолен или уничтожен ради окончательного примирения двух мировых начал - добра и зла. Как сказано самим автором, «Пирамида» задумана как «земная версия» «Книги Еноха». В интертекстуальном пространстве романа задействованы многие произведения - романы Достоевского, шекспировский «Гамлет», мифологически отраженные события русской истории, но, безусловно, что этот ветхозаветный апокриф - самая значительная фигура интертекста «Пирамиды». Важную для нас мысль высказывает А.И. Павловский: «Он упоминает Еноха не менее семи раз. Но фактически, на самом деле этот пророк, наряду с таким же многозначащим Иовом Многострадальным, постоянно присутствует в романе. Его черты не сфокусированы, но рассредоточены по многим персонажам, самым разным - они есть прежде всего в Матвее Лоскутове, Дуне, Дымкове, ко также в Никаноре, в Сорокине, в циркаче Дюрсо, в Шатаницком и, наконец, - иногда - з авторском «Я» (111, 267).
Роман «Репетиции»; введение в литературную эсхатологию В. Шарова
Роман «Репетиции» был написан в 1986-1988 годах, и может быть рассмотрен как художественный текст, в котором все основные черты поэтики Владимира Шарова выступают в относительно простом виде, без интеллектуальной усложненности и избыточного гротеска, присущего романам «До и во время», «Мне ли не пожалеть», «Воскрешение Лазаря». Это не значит, что мы считаем «Репетиции» легким, очевидным для неподготовленного читателя текстом, но все же фабульное устройство этого произведения, его идейное поле не перегружено религиозно-историческими аллюзиями.
Сразу же постараемся обосновать, почему мы относим «Репетиции» к произведениям, в которых на первый план выходит литературная эсхатология. Заголовок - «Репетиции» - неоднократно воспроизводится в тексте с постоянным значением: группа лиц (около двухсот человек), объединенная новоиерусалимским монастырем, репетирует мистерию, буквально воспроизводящую ход евангельских событий. С годами и даже веками поколения сменяют друг друга, сохраняя при этом особый сектантский круг (разрастающийся до объема особого народа), продолжающий репетировать евангельские события. Эта практически бесконечная репетиционная деятельность достигает XX столетия и переживает кульминацию в 30-х годах, во время репрессий и эпохи строительства лагерной России. Повествователь не скрывает, что главной целью репетиций евангельской мистерии, в которой отсутствует роль Иисуса Христа, является подготовка к скорому пришествию Сына Божьего. Репетиции должны не просто повторить события, произошедшие в Палестине двадцать веков назад, но и призвать Бога как можно скорее осуществить обещанное Пришествие ради окончательной победы над злом. Таким образом, заголовок, формально связанный с театральной семантикой, становится основным знаком эсхатологической деятельности, занимающей з «Репетициях» центральное место.
Первый абзац романного текста актуализирует богословский вектор произведения: «Апостол Петр говорил евреям: «Итак, покайтесь и обратитесь, чтобы загладились грехи ваши, да придут времена отрады от лица Господа, и да пошлет Он предназначенного вам Иисуса Христа, которого небо должно было принять до времен совершения всего, что говорил Бог устами всех святых Своих пророков от века». Церковь трактует сказанное однозначно: обращение всех иудеев ко Христу должно предварить второе пришествие Спасителя и торжество праведных» (151, 5). Этот вводный текст, отделенный от последующих слов значительным пробелом, может быть оценен как своеобразный эпиграф, указывающий на особенность романного времени - перед вторым пришествием.
Если первый абзац с помощью новозаветной цитаты оформляет библейскую вечность, архетипическое время, принципиально верное для любой исторической эпохи, то второй абзац устремлен в настоящее: в нем говорится о том, что в 1939 году на Исайи Трифоновиче Кобылине пресекся «жестоковыйный» еврейский род, следовательно, «уже скоро» -«Скоро явится Он во славе Своей» (151, 5). Здесь стоит сказать несколько слов о фигуре повествователя, который весьма активен в начале повествования, а затем уходит в тень, впрочем, это достаточно обманчивый уход. Повествование ведется от лица выпускника историко-филологического факультета, который учился сначала в Куйбышеве, потом в Томске, вблизи от тех мест, где происходят основные события произведения. Повествователь - Сережа - на первых страницах проявляет себя как мастер психологического портрета, как человек., которому дано сохранять в памяти образы ушедших. Надо отметить, что при всей гротескной миф о логичности повествовательной структуры Владимир Шаров состоялся и как мастер реалистического письма: когда он, отбросив на время религиозно-литературные игры, начинает создавать ту или иную биографию, она остается в памяти всерьез и надолго. Заметим, правда, что в подавляющем большинстве случаев это биографии носителей идей -личностей, активно включенных в общий идеологический план того или иного романа.
В «Репетициях» за указанным эсхатологическим вступлением, сразу же наметившим библейский план художественного дискурса, следует рассказ повествователя о четырех знакомствах, предваряющих основное действие. Есть смысл поподробнее осветить в исследовании эти образы, так как они как нельзя лучше представляют авторскую манеру создавать характер, включая его в общий контекст мифологического строительства. Сразу скажем, что речь идет не о том или ином типе классической мифологии, а о постмодернистском мифологизировании, подразумевающем игру (часто совсем не смешную) с устойчивыми образами и концептами. Игровая эсхатология, о которой будет идти речь в этой главе, призвана вскрыть особую логику становления христианской идеи, незаметную для традиционалистского взгляда, привыкшего опираться на идеи и концепции в их первых, исторически устойчивых значениях.
Первый собеседник повествователя - стихийный богослов Ильин, которому на страницах романа предоставляется право пересказать библейскую историю как апокриф, не уклоняющийся от основных фабульных действий, но использующий стилистику народной фамильярности. Перед читателем в самом начале произведения проходит вся Священная история, рассказанная в стилистике, соответствующей основному повествованию. Многократно повторяется конструкции «Ильин говорил...», придающая рассказываемым событиям статус народного Евангелия. Приведем один из самых значимых эпизодов «учения» Ильина: «Ильин говорил: никто не знает и не может знать всего Господа, но часть Его, которая обращена к нам, - человеческая, мы можем и должны понимать ее. Господь хочет, чтобы мы понимали Его, Он хочет быть понятым. Он хочет от нас не только веры, добрых дел, покаяння, исполнения закона. Ему нужно, чтобы мы, люди, Его понимали, были хоть и детьми, но разумными. Если бы это было не так, Он бы не смог ничему нас научить, ничего нам объяснить, и мы друг для друга были бы совсем чужие» (151, 8). Эти слова, на наш взгляд, приобретают в романе особое значение. Дело в том, что никаких явлений Божества, никакой объективной мистики в произведениях Шарова нет. Без риска ошибиться, можно сказать, что Бог в романах нашего автора ушел в абсолютное молчание, о чем известно всем «богословам», созданным Шаровым в его произведениях. И так как Бог молчит, но незримо присутствует в вере человеческой, то от человека требуется постоянное размышление о Боге, поиск его присутствия в самых разных формах исторического бытия. «Богослов», остающийся, как правило, активным практиком конкретного исторического момента, «творит» божественное присутствие. Все «богословы» Шарова озабочены не только «прочтением», герменевтическим истолкованием воли Христа, но и призыванием Иисуса. По словам одного из героев «Репетиций», «зазыванием» ради прекращения исторической жизни и тех страданий, которые часто предъявляются как главный аргумент в поддержку второго пришествия.
