Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Эволюция философской рациональности . 11 - 73
1 . К истории проблемы рациональности . 11
2. Проблема рациональности в XX веке . 22
3. Структура философской рациональности. 50
Глава 2. Истоки и становление постмодернизма . 74 - 149
1. Постмодернизм как философское направление . 74
2. «Археология знания» как проект методологии «новой рациональности» 102
3. Программа «деконструкции» и рациональность. 110
4. Проблема типологии рациональности в постмодернизме. 118
5. Рациональность как «теория симулякров». 126
6. Рациональность неопрагматизма и постмодернизм. 141
Глава 3 Специфика «новой рациональности» эпохи постмодерна . 150 -196
1. Основные методологические принципы «новой рациональности». 150
2. Особенности рациональности в дискурсе постмодернизма. 191
Заключение. 196
Список литературы. 199
- К истории проблемы рациональности
- Проблема рациональности в XX веке
- Постмодернизм как философское направление
- Основные методологические принципы «новой рациональности».
Введение к работе
Постмодернизм - последнее по времени крупное философское направление европейской философской и культурной традиций. Сложность философской рефлексии над построениями постмодернистских философов связана, прежде всего, с тем обстоятельством, что мы являемся современниками и свидетелями становления постмодернизма, а, говоря словами поэта, «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи». Именно отсутствие исторической и культурной дистанции в определенной степени затрудняет наше понимание специфики рациональности в постмодернистских дискурсах. Обычно исследователи постмодерна подходят к изучению философии постмодернизма либо в чисто описательном историко-философском ключе (рассматривая многоголосицу и эклектику постмодернистских философских дискурсов в качестве одной из версий новейшей философии), либо предметом анализа становятся преимущественно этические и/или эстетические сегменты философской культуры постмодерна в их взаимосвязи с предшествующей им европейской культурной традицией. Однако, до недавнего времени практически вне рассмотрения оставалась собственно философская - онтологическая и гносеологическая -проблематика, тем не менее, отнюдь не редко поднимаемая и обыгрываемая в пестроте постмодернистских дискурсов. В связи с этим, до сих пор, по крайней мере, в отечественной литературе, анализ роли, места и специфики трактовки рациональности в «постсовременной» философской мысли остаётся слабо разработанным (в качестве исключения можно отметить 2-х авторов - Л. С. Маркову и Н. А. Автономову). Однако, по нашему мнению, сегодня, когда горячие споры вокруг феномена постмодернизма (в том числе в его философской версии) несколько поутихли, и мыслителей, чьи имена непосредственно ассоциируются с этим направлением, перестали числить в разряде «хулиганов от философии», на смену актуальной полемике приходит
актуальность иная - актуальность необходимости трезвого и здравого анализа тех новых (или не очень) приемов, стратегий и тактик философской рефлексии, которые волей-неволей обрисовались в текстах философов-постмодернистов. Подобный анализ позволит пролить свет, в том числе, и на специфику развития рациональности в новейший период, так как, быть может, мы сегодня являемся невольными свидетелями зарождения и становления нового исторического типа рациональности - становления, к которому постмодернистская рефлексия имеет прямое и непосредственное отношение, будучи, прежде всего, если можно так выразиться, «рефлексией над рефлексией».
В соответствии с данной установкой, предметом нашего рассмотрения по-преимуществу является не постмодернистская философия с позиции того или иного типа рациональности, а «новая рациональность», вырастающая внутри постмодерна, а также основные векторы и интенции ее развития в постмодернистской мысли.
Степень разработанности проблемы.
Специфика поставленной нами проблемы требует подъема значительного массива литературы, который, в связи с нижеуказанными целью и задачами работы, можно условно разделить на три основных блока.
Работы, в которых рациональность тематизирована и проблематизирована, а также - в качестве особого поворота исследования -посвященные проблеме типологизации рациональности - как «горизонтальной» (по сферам приложения), так и «вертикальной» (исторические типы рациональности).
Работы, исследующие проблему истоков, становления и специфики собственно постмодернистского дискурса во всем многообразии его аспектов.
Труды самих философов - постмодернистов, прежде всего, те, в которых в том или ином ракурсе рассматривается гносеологическая (эпистемологическая) проблематика, связанная как с постмодернистской
рефлексией над рациональностью или с критикой ее исторических типов и форм, так и с «проектами» «новой рациональности».
Соответственно, по первому блоку, в историческом аспекте становления философской рациональности нами были рассмотрены концепции таких классиков европейской мысли, как Аристотель, Р. Декарт, Б. Спиноза, И. Кант, Г.-В.-Ф. Гегель, Л. Фейербах, Ф. Ницше, В. Соловьев, Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, М. Вебер. Проблему рациональности в философии науки поднимали как зарубежные (Л. Витгенштейн, Т. Кун, И. Лакатос, Л. Лаудан, Н. Решер, Г. Селье, Дж. Серль, Ф. де Соссюр, и др.), так и отечественные (В. ' П. Визгин, А.С Кравец, Л. А. Маркова, Н. Ф. Овчинников, А.И. Ракитов, 3. А. Сокулер) ученые. Логико-методологическое рассмотрение рациональности содержится в работах таких авторов, как Н. С. Автономова, И. С. Алексеев, Ю В. Ивлев, И. Касавин, В.А. Лекторский, Н.С Мудрагей, Е.П. Никитин, К. Поппер, В. Н. Порус, Ю Б. И. Дружинин, Г. И. Рузавин, М.А. Розов, К. В. Рутманис, В. С. Швырев. Проблема типологизации рациональности получила освещение в трудах В. П. Гайденко, П. П. Гайденко, В. Н. Катасонова, Т. Ленка, Е. Ю. Леонтьевой, М. К. Мамардашвили, Т. Б. Романовской, Г. А. Смирнова, Н. М. Смирновой, В. С. Степина. Аксиологический аспект рациональности был исследован А. А. Кравченко,
A. Л. Никифоровым, В. Н. Порусом, Г. Л. Тульчинским, Е. Л. Чертковой.
Проекты «новой» («расширенной») рациональности были в разное время
предложены или проанализированы такими авторами, как Г. Башляр, П.
Бурдье, Г. Гачев, К. Глой, П.С. Гуревич, А. А. Новиков, В. Н. Порус, П.
Фейерабенд, К. Хюбнер.
Среди авторов описательных историко-культурологических работ, посвященных постмодерну, мы можем указать такие имена, как В. Габарди,
B. Декомб, Д. В. Затонский, Р. Инглхарт, И. П. Ильин, П. Козловски, А. С.
Колесников, Дж. Мак-Гоуэн, А. М. Пятигорский, В.Н. Фуре, И. Хассан.
Отдельные аспекты постмодернизма (преимущественно этико-
эстетические или социальные) изучались С. Бак-Морс, В. М. Диановой, В. Л.
Иноземцевым, В. Курицыным, Дж. Мак-Камбером, А. С. Макарычевым, Н. Маньковской, В. Рудневым, А. Секацким, А. Д. Серлукиным, С. Ушакиным, М. Эпштейном. Наконец, проблема рациональности в постмодернизме привлекла внимание таких ученых, как Н. С. Автономова, Е. Гурко, Л. А. Маркова, М. А. Можейко, Г. П. Тульчинский, М.А. Чешков.
Что касается третьего блока, то рассматриваемые нами авторы избирались по двум взаимодополняющим основаниям: либо они сами «позиционируют» себя в качестве «постмодернистов», либо их таким образом рассматривает подавляющее большинство исследователей постмодерна. В их число вошли А. Арто, Ж. Батай, М. Бланшо, Ф. Гваттари, Ф. Джеймисон, Ф. Лаку-Лабарт, Ж.-Ф. Лиотар, Поль де Ман, Ж-Л. Нанси, Л. Фидлер, У. Эко. Однако преимущественно наше внимание было сконцентрировано на концепциях таких философов, как Ж. Бодрийяр, Ж. Делез (в соавторстве с Ф. Гваттари), Ж. Деррида, Р. Рорти и М. Фуко.
Объект исследования: рациональность как гносеологический и культурный феномен.
Предмет исследования: формы рациональности в философском дискурсе постмодернизма.
Цель и задачи исследования: реконструировать специфику современного понимания философской рациональности, выявить спектр трактовок философской рациональности в постмодернистских философских дискурсах и наметить основные черты и проблематику методологии рациональности в дискурсе постмодернизма.
Данная цель реализуется на основании решения следующих исследовательских задач:
1) рассмотреть гносеологический аспект эволюции рациональности в
европейской философской традиции;
проанализировать современное понимание и трактовки рациональности, сложившиеся на основаниях данной традиции;
провести семантический анализ термина «рациональность»;
исходя из полученных результатов, определить структуру инвариантного философского представления о рациональности;
на основании предполагаемой структуры выявить схему типологизации рациональности;
рассмотреть истоки и становление философской мысли постмодернизма и выявить его исторические и логические основания;
. 7) проанализировать некоторые модели философской рациональности, как эксплицированные, так и имплицитно присутствующие в трудах представителей постмодернистской философской мысли;
провести компаративистский анализ этих моделей;
найти место постмодернистских презентаций рациональности в общем дискурсе философской рациональности;
10) на основании полученных данных наметить основные черты и
интенции развития постмодернистской рациональности.
Теоретико — методологическая основа исследования.
Основным требованием, предъявляемым к методологии, является релевантность методов объекту и предмету исследования. В силу разнообразия и высокой степени эклектичности постмодернистских дискурсов неизбежно использование многообразных методов в их исследовании. Однако, в целом, данная работа строится на основании метода восхождения от абстрактного к конкретному (от анализа структуры рациональности к специфике философской рациональности в постмодернистских дискурсах), что обеспечивает её внутреннее единство. Кроме того, нами были использованы принципы и методы историзма, объективности, конкретности, единства исторического и логического. На определённых этапах исследования применялись методы семантического и компаративистского анализа.
Научная новизна исследования.
1. Намечен новый подход к рациональности как творческому способу опосредования между бытием и мышлением.
2. Определены гносеологические характеристики рациональности и
предложена модель ее структуры.
Рациональность рассмотрена в широком контексте духовного освоения действительности (философском, научном, художественном).
Предложена рабочая схема иерархии типов рациональности.
Переосмыслен метод единства исторического и логического в контексте понимания рациональности как связи между бытием и рефлексией над ним.
6. Исследованы истоки и становление философии постмодернизма от
Гегеля до наших дней.
7. Выявлены спецификации рациональности, имплицитно или эксплицитно
содержащиеся в трудах философов-постмодернистов - Фуко, Деррида,
Делеза, Бодрийяра, а также «неопрагматиста» Р. Рорти.
8. В соответствии с предложенной структурой и типологией
рациональности рассмотрена специфика постмодернистского философского
дискурса, а также намечены основные черты постмодернистской
философской рациональности и указаны интенции её развития.
Положения, выносимые на защиту.
В наиболее общем философском плане рациональность предстает как характеристика отношения между бытием и мышлением. Структура философской рациональности включает в себя несколько компонентов, которые мы условно называем: «логика», «интуиция» и «эрудиция» (связь единства и множественности). «Логика» обеспечивает внутреннюю связь структуры, «интуиция», конституируя (схватывая) предметность, тем самым «отвечает» за единство дискурса, «эрудиция» обеспечивает возможность мыслить множественность.
Учет взаимосвязи данных компонентов в их исторической эволюции позволяет выявить основные типы отношения мышления к бытию -рационализм, акцентирующий логику, иррационализм, подчеркивающий роль интуиции и антирационализм, делающий акцент на принципиальной
множественности - а также снять их жесткую оппозицию в философском дискурсе.
Постмодернистское «недоверие к метанарративам» (Ж.-Ф. Лиотар) и отказ от «вертикального» измерения бытия влекут за собой переосмысление традиционных для классической рациональности «бинарных оппозиций», ликвидацию дуализма бытия/мышления, субъект/объектной парадигмы, отказ от какого бы то ни было «центризма», «хаотизацию» «космоса» и решение проблемы «разрыва» между бытием и мышлением путем сведения «мира вещей» и «мира идей» на одну «поверхность».
В работе показывается, что постмодернизм предлагает «расширенное» понимание рациональности, включающее в себя считавшиеся ранее ир- и даже анти- рациональными элементы и основанное на констатации принципиальной множественности «вещей», а посему требующее акцентуации «эрудиции» как способа постижения этой множественности.
Несмотря на «вызов», брошенный постмодернизмом традиционному пониманию рациональности, постмодернистская философия, как имплицитно, так и эксплицировано, содержит позитивные концепции «новой рациональности». Продемонстрировано, что философы постмодерна ищут способ прорыва «по ту сторону» «уже известного», к абсолютно новому. Постмодернистский дискурс, таким образом, стремится выйти за границы
*& предзаданных классическими «метанарративами» смыслов и включить в
лоно «новой рациональности» всю множественность спектра ветвящихся маргинальных смыслов, «хаотизировать» наличные структуры рационального мышления и подчеркнуть «момент парадоксальности» в акте смыслопорождения, что влечет за собой отказ от всех видов фундаменталистского монизма. Исходя из вышеизложенного, постмодернисты рассматривают саморазвивающуюся структуру языка как пространство возможностей для философского экспериментирования.
Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что в нём предлагается переосмысление
проблемы и методологии рациональности в контексте новейшей западной философии. Кроме того, выводы и основные положения диссертации могут быть использованы при разработках спецкурсов и уже применялись автором при разработке и преподавании базового курса «Философия и методология науки». Также основные положения, представленные в работе, могут быть полезны при дальнейшем анализе гносеологических и методологических проблем как научной рациональности, так и ее вненаучных форм.
Апробация работы.
Ряд положений и промежуточных результатов диссертационного исследования отражен и использован в 5 публикациях, а также обсуждался на научных сессиях ФИПСИ ВГУ и использовался автором при прочтении лекций.
Структура и объем работы.
Диссертация состоит из введения, трех глав, содержащих 11 параграфов, и заключения. Список литературы включает 172 наименования. Общий объем работы - 212 страниц.
К истории проблемы рациональности
Происхождение термина «рациональность», столь же важного для философского дискурса, сколь и до сих пор не совсем понятного, восходит, с одной стороны - напрямую - к латинскому слову «ratio» («счет», «перечень», «сумма», «итог», «число», «мышление», «обдумывание», «учение», «система», «наука», «путь», и т.п.; с другой стороны - согласно Е. Л. Леонтьевой1 — косвенно - к греческому слову «рэтой» («соизмеримость», «пропорциональность», «выразимость», а также - «ясность», «определенность», а также - «поверенный (в делах)»).
Известно также, что термином «ratio» Цицерон перевел греческое слово «логос», которое имеет следующие значения: «слово», «нечто сказанное», «изречение», «пророчество», «счет», «отчет», «ценность», «стоимость», «причина», «основание», «иск», «разумность», «справедливость», и т.п. Цицерону же и принадлежит заслуга введения термина в широкий философский обиход. В силу изначальной многозначности, как «корневого» греческого понятия, так и его латинского эквивалента, до сегодняшнего дня в философии существует множество точек зрения на рациональность как таковую, на ее генезис и перспективы развития - от полного отрицания необходимости данного понятия для философского дискурса, через разнообразные ограничения применения термина - до попыток исследовать собственные структуры и формы рациональности, связанные, как правило, с расширением и обобщением данного понятия.
Ситуацию, сложившуюся вокруг рациональности в философии, удачно характеризует нижеследующая цитата: «Нет ни общепринятого определения понятия «рациональность», ни согласия в том, что считать проблемой, связанной с этим понятием, ни твердой уверенности, что это понятие вообще необходимо, а проблема имеет какое-то важное значение в философии и методологии науки. Такое положение вполне можно назвать скандалом в философии» . И это несмотря на тот факт, что философия изначально основывается на рациональном мышлении, и что, соответственно, проблемой рациональности не занимался только ленивый! Результат - практически ни в одном отечественном философском словаре нет статьи под названием «Рациональность»... Сама мысль о том, что у разума как инструмента познания есть свои границы, не нова - она стала одним из общих мест философского дискурса, начиная, как минимум, с Кантовской первой «Критики», если еще не с теории двойственной истины в средневековой схоластике. Однако, хотя рациональность - это, например, не свобода, попытка определения которой (в Спинозовском смысле determinatio est negatio) принципиально самопротиворечива, так как ограничивает то, что «по определению» не подлежит ограничению, до сих пор никем не было дано ее (рациональности) четкой и ясной дефиниции.
Подобная ситуация провоцирует некоторых ученых вообще отказаться от употребления и анализа данного понятия. Так, И. Т. Касавин вообще считает рациональность «псевдопредметным» и «псевдометодологическим» понятием. Он полагает, что «рациональность» «есть не что иное, как плохая замена для ясного понятия «целесообразности» . И. Касавин пишет: «Парадоксально, что понятие рациональности, находящееся в центре методологических дискуссий, имеет лишь псевдометодологический смысл: оно функционирует реально в ситуациях, когда обнаруживается ограниченность тех или иных методологических стандартов, и само не дает рецептов поведения или мышления, но побуждает к их анализу, критике или изобретению новых». Автор отмечает отсутствие постоянного денотата, а, следовательно - псевдопредметность этого понятия. «Называя какое-либо явление рациональным, мы... исходим из исторически конкретной системы ценностей и их иерархии.... У нас нет абсолютного критерия, позволяющего строить подобную оценку, а потому последним основанием рациональности оказывается практический выбор своей социальной позиции»4 .
Отечественному исследователю вторит польский ученый А. Мотыцка5: «Выражение «рациональность», как бы ни было оно естественно, с логической точки зрения я считаю не только излишним, но утверждаю также, что оно вредно, и не только потому, что неточность, неопределенность, многозначность термина считаются его логическими недостатками, но прежде всего потому, что из-за этих недостатков словечко «рациональность» провоцирует философов на размышления и поиски, ведущие в тупики и методологические капканы». В. Н. Порус пишет: «Констатируем терминологическую неопределенность. Ключевое понятие -«рациональность». Попробуйте отыскать в соответствующей литературе общепринятое определение этого понятия! Когда же речь идет о «научной рациональности», то... под этим термином разумеют... «научный метод», на котором зиждется оправдание научных теорий, как бы представленных... на суд «самого Разума», воплощенного в этом методе. Иногда добавляют, что «научная рациональность» воплощается /еще и / в «логике открытия», то есть совокупности различных мысленных и практических приемов, полезных... при создании новых теорий. Это типичный случай petitio principii. Методы науки считаются рациональными, а когда спрашивают, что это значит, отвечают: «Это значит, что эти методы научны». Наука и рациональность полагаются синонимами, но от этого не проясняется вопрос - а что значит «быть научно-рациональным» или «быть научным»? Мысль идет по логическому кругу, то есть никуда»6.
Итак, в понятии «рациональности» мы в состоянии отыскать чуть ли не все возможные логические ошибки определения понятий - тут и порочный круг, и определение непонятного через непонятное, и, прежде всего, неточность и расплывчатость определения.
Но в то же время: «Черты рациональности: логичность, целесообразность, простота, эффективность, согласованность...» . Из этой противоречивости возникает проблема «парадоксальной рациональности»: «Из противоречия (каковым является парадокс) следует любое высказывание»; если парадоксальное высказывание назвать рациональным, то рациональности нет вообще; но из того, что все логичное рационально, а все рациональное -логично, не следует, что все логическое научно, а все научное - логично»8. Образно говоря, рациональность «теряет почву под ногами» противоречивость понимания рациональности оказывается обусловленной и детерминированной... логикой, которая считается «сердцевиной» этого понятия, и к которой множество мыслителей неоднократно пытались редуцировать рациональность как таковую.
Проблема рациональности в XX веке
Более поздние последователи антисциентизма, такие, как Хайдеггер, Адорно или Маркузе снова оказываются озабоченными проблемой рациональности, с той лишь разницей, что они ищут и находят ее не в научном дискурсе, а в других сферах человеческого духа: в философско художественном мышлении, искусстве, сексуализированно эстетизированной действительности, и т.п. М. Хайдеггер, например, сетовал (и не безосновательно) на то, что современный «человек все больше хочет знать и уметь и все меньше размышлять. В этот соблазн впала; увы, даже наука: ученый перестал быть мыслителем» . Н. С. Мудрагей выражает позицию, близкую к Хайдеггеровской, следующим образом: «Рациональное -это логически обоснованное, теоретически осознанное, систематизированное универсальное знание предмета, нечто в «масштабе разграничивания» (Хайдеггер)21. Подобная «иррационалистическая» позиция ряда крупных мыслителей добавила дополнительные черты к характеристике рациональности, а именно: «чистой» рациональности, без иррационального компонента, не бывает.
Не прошло это обстоятельство мимо внимания и отечественных философов. Так, несмотря на то, что «в начале XX века логическая строгость естествознания воспринималась большинством философов и ученых как наиболее адекватное выражение рациональности новоевропейского познавательного мышления»22, такой русский мыслитель, как Н. А. Бердяев (да и не он один) подверг рациональность, прежде всего, сциентистского типа, уничтожающей критике. Бердяев, в отличие, например, от Л. Шестова, не считал, что рациональное познание есть прямое следствие грехопадения, полагая знание необходимым добром в «падшем» мире, лежащим во зле. Однако от его внимания не укрылись «слабые места» рациональности. Так, Бердяев критикует рациональность за ее выводной характер, за «дурную бесконечность» рационального мышления, не способного дать себе самому собственные основания, за то, что «наука - не творчество, а послушание, ее стихия — не свобода, а необходимость» , и т.п. Бердяев подчеркивает необходимость веры и интуиции для научного познания. Как описывает его позицию Л. А. Маркова, «в дискурсивном научном мышлении... нет ни конца, ни начала, исток не виден. Научная логика приводится в движение силами, вне ее лежащими. Дискурсивное мышление - царство середины, конец и начало мышления скрыты в философской интуиции, которая и есть выход из дурной бесконечности логического ряда. Философская интуиция предшествует всякой логике и всякому учению о категориях...»24. К.-Г. Юнг, хотя и понимал рациональное как «разумное, соотносящееся с разумом, соответствующее ему..., принцип которого состоит в оформлении мышления, чувства и действия согласно объективным ценностям», однако указывал на принципиальную «усредненность» рациональности: «Человеческий разум есть не что иное, как выражение приспособленности к среднему уровню происходящих событий, осевшему в виде комплексов представлений, мало-помалу крепко сорганизовавшихся и составляющих как раз объективные ценности. Итак, законы разума суть те законы, которые обозначают и регулируют среднюю «правильную», приспособленную установку...»25.
Однако рациональное мышление, несмотря на шквал критики, не думало уступать свои позиции. Среди его защитников - крупнейший исследователь рациональности как социального явления М. Вебер. Согласно этому немецкому ученому, рациональность есть определяющая черта современной европейской культуры и цивилизации. Европа «обязана» рациональному мышлению за процесс «расколдовывания мира», лишения его мистических черт и характеристик, свойственных так называемым «традиционным» и «харизматическим» социальным организациям, что привело в результате к возникновению капитализма как максимально рационально организованного способа хозяйствования. М. Вебер различал формальную и материальную рациональности. Первая есть рациональность капиталистического хозяйства, основанная на расчете по количественным критериям для достижения практических целей. («Представляет особый интерес, что у М. Вебера критерий формально-рационального также может трактоваться как калькулируемость»26).
Вторая - содержательная категория, включающая в себя ценности, которые невозможно рассчитать формальным образом. Отсюда - два «рациональных» способа социального действия - целерациональный (его определяет causa finalis) и ценностнорациональный (определяемый наличествующей системой ценностей). Вебер склонен рассматривать рациональность в качестве не предиката человеческой реальности или деятельности, а ее субъекта. Кроме того, «в веберовской концепции явственно проступило еще одно смысловое измерение рациональности -оптимальность»27. Термин «рациональность» М. Вебер, таким образом, склонен трактовать как обозначение «особого типа деятельности, соответствующего особому типу целеполагания, мотивации, реализации интересов, то есть используется как характеристика определенного типа целесообразной деятельности людей, а не в качестве синонима целесообразности вообще» . Рациональность, понятая в контексте человеческой деятельности, выступает как соответствие средств цели. Рациональным является действие, приводящее к цели, нерациональным - не приводящее, иррациональным - уводящее от нее. Вебер, таким образом, сближает рациональность и практику, но, в отличие от марксистского диалектического материализма делает акцент не на диахроническом, а на синхроническом срезе, хотя и указывает, что социальный и экономический прогресс коррелирует с изменением типов социального действия от преобладания «иррациональных» к «рациональным».
Бывшая до того «единой», рациональность начинает «множиться», дифференцироваться. Как образно пишет Н. М. Смирнова: «Тема Логоса становится атрибутом учения о бытии, Эроса - теории познания, Этоса — учения о ценностях. Ю. Хабермас квалифицирует подобную автономизацию как дифференциацию различных сфер рациональности29 - одну из наиболее зримых черт культуры европейского модерна»30. Одним из предтеч исследования «множественности» типов рациональности явился марксизм, отметив наличие в обществе классов-антагонистов, каждый из которых обладает специфической, присущей лишь ему культурной «надстройкой», включающей в себя и характерные формы «правильного» мышления. Как уже было сказано выше, «антипод Маркса» М. Вебер также выделял два типа рационального социального действия. А. Гелен выделяет уже восемь форм рациональности, «первые четыре из которых относятся к сфере восприятия, а последние - к производительной деятельности. Это - рациональность поведения в отношении вещей; целесообразное поведение; интерпретирующее рацио; систематизация - установление порядка единичных фактов; специализация; отчуждение; сублимация; очищение интеллектуальной области, в том числе эстетическое; самоподъем рацио, направленный против витальных проявлений. Только две ступени здесь связаны с наукой: интерпретирующее рацио и последняя ступень как проявление чистого интеллектуализма»31. У этого представителя школы философской антропологии налицо стремление «расширить» сферу рационального, которая традиционно ограничивалась сферой исключительно научного знания.
Тенденция к подобному «обобщению» понятия «рациональность» можно отметить у современного немецкого философа К. Хюбнера. В своей работе «Истина мифа», он, указывая такие черты «всякой рациональности», как «познаваемость, обосновываемость, последовательность, ясность и общеобязательная приемлемость» , однако, выделяет ряд типов рациональности, исходя из того, что рациональное знание, в силу вышеуказанных его свойств, принципиально передаваемо и, следовательно, интерсубъективно. Это - «семантическая интерсубъективность» («основанная на ясности и общей приемлемости понятий»); «эмпирическая интерсубъективность» (фактологически обоснованная); «логическая интерсубъективность» («высказывания, которые являются результатом логического вывода»); «операциональная интерсубъективность» (наиболее рациональная последовательность тех или иных производственных действий, которые «понимаются всеми однозначно и... могут быть воспроизведены в том же виде»).
Постмодернизм как философское направление
Вынесенная в эпиграф цитата одного из «классиков» постмодернистской мысли, М. Фуко, далеко не случайна - она как бы обнаруживает всю парадоксальность этого «последнего по времени» направления в философии, науке и искусстве 20 ч века. В самом деле, в самом термине уже заключено некоторое противоречие: как мы можем говорить о «постсовременности», находясь во времени «здесь и сейчас» (во всяком случае, согласно аристотелевской концепции времени)? Эту скрытую самопротиворечивость постмодернизм пытается нивелировать, подводя как бы черту под всей предыдущей историей мысли: все возможное уже было сделано и сказано; в лучшем случае мы можем выяснять, каким образом, в худшем - просто перекомбинировать элементы наследия прошлого, играть остатками старых смыслов, принципиально уже не имея возможности отыскать или, тем более, создать новые. Так, современный философ А. М. Пятигорский отмечает, что постмодернизм представляет собой попытку взглянуть на сегодняшний день из будущего, но - «постмодернисты, смотря на себя из утопического будущего, больше всего на свете боятся увидеть там... историка, который будет их изучать и описывать как прошлое. А ведь будет!» . В некотором роде - данная глава и представляет собой попытку наметить общие контуры происхождения постмодернистского стиля мышления.
Прежде всего, договоримся о терминах. Мы будем именовать «постмодерном» определенный культурно-исторический период, границы которого во времени нам предстоит еще установить (пока условно ограничим его 2-й половиной XX века); под «постмодернизмом» же предлагается понимать теоретический философский анализ и обоснование «ситуации постмодерна» (исходя из известного гегелевского афоризма о философии как «душе культуры»).
Что касается проблемы установления временных рамок «постмодерна», характерно, что в современной историко-философской науке до сих пор не выработана единая концепция «хронологизации» и «терминологизации» этого периода развития мысли и культуры. Так, например, в разное время выдвигались следующие определения постмодерна: Гидденс А. -«радикализованный модернизм»; Смарт Б. - «реконструированный модернити»; Гидденс А. - «Состояние, сменяющее модернити»; он же в 90-е г. - «после модернити»; Гелен А. - «постистория»; «преодоление историзма» (Дж. Ваттимо), «конец социального начала в истории» (Ж. Бодрийяр)3.
Сама история понятия «постмодернизм» («постмодерн») наглядно демонстрирует то, как «постсовременность» неуклонно сдвигались во времени. Впервые этот термин был употреблен в 1934 Федерико де Онизом для характеристики особенностей испанской и латиноамериканской поэзии начала XX в. (Возможно, именно тогда уже наметился исток важной для постмодернизма тенденции анализа различных форм человеческой деятельности, а именно - вновь и вновь возобновляющаяся попытка проверить методы, сложившиеся в естественнонаучных дисциплинах методами, складывающимися в дисциплинах гуманитарных). Спустя некоторое время его попытался снова ввести в научный обиход А. Тойнби (1939 г.), зафиксировав переход модели «нью-таймс» в «пост-модерн», который первоначально рассматривал как обозначение исторического периода с конца XIX века (интенсификация производства), а затем перенес хронологические рамки «постмодерна» на начало первой мировой войны. (Здесь, возможно, следует искать корни другой важной для постмодернизма проблемы, а именно - тесной связи интенсификации производства с увеличением количества, «размножением», производимых вещей, требующих новой «нозологии», новых способов систематизации - не случайны названия первых произведений складывающегося в 60-е г. собственно философского постмодернизма: «Слова и вещи» М. Фуко, «Система вещей» Бодрийяра). Затем почти забытый было термин всплывает снова в...художественной критике. Ч. Дженкс и Л. Стейнберг применяют его при анализе особенностей архитектурных и художественных композиций Р. Раушенберга и Э. Уорхола4, заметив в их творчестве две характерные черты:
1. В произведениях этих авторов выступает не сама реальность, а «образы образов» (что, в общем-то, представляется некой аллюзией эстетических теорий Платона - если «мир вещей» есть бледный образ «мира идей», то искусство, подражающее миру вещей и копирующее его, есть не что иное, как «образ образа» Истины);
2. Для достижения этой цели «все средства хороши», то есть имеет место быть полнейшая стилевая эклектика.
Программное значение для постмодернистской мысли имела появившаяся в журнале «Плейбой» (что само по себе уже глубоко символично!) в середине 60-х годов статья Л. Фидлера: «Засыпайте рвы, пересекайте границы», в которой автор призывает ликвидировать грани между «высоким» элитарным и «низким» массовым искусством, что, в свою очередь, должно послужить сближению искусства и жизни (как будет видно, в дальнейшем, постмодернистская мысль будет все более приближаться к идее стирания всех и всяческих границ - например, между наукой и искусством, и т. п.). «Мир вещей» и «мир идей» должны быть сведены в одну «плоскость». Так постмодернизм отказывается от «вертикального» измерения бытия - от любой попытки его, бытия, иерархизации.
Этот вопрос не ограничился исключительно искусством и художественной критикой. Примерно в то же время стали появляться первые «постмодернистские» философские трактаты Ж. Деррида, Ж. Делеза, М. Фуко. Одновременно в США формируется во многом близкое постмодернизму направление «неопрагматизма» (Р. Рорти). Все эти работы объединяют общие черты: попытка подвергнуть разрушению и перестройке, «деконструкции» (термин Ж. Деррида) классическую философскую онтологию, гносеологическую рационалистическую субъект - объектную парадигму, берущую начало с Декарта и Канта, а также пересмотреть классическую логику как основание европейской науки, тем самым подвергнув тотальной критике не только классический рационализм, но и понятие рациональности вообще. Именно здесь обнаруживается первое противоречие постмодерна, ибо для «развенчания» рациональной философии и принципов научности используются вполне традиционные рационалистические «инструменты», а именно - как, например, в «деконструкции» Деррида - метод «reductio ad absurdum».
Чтобы предпринять попытку проанализировать истоки и становление постмодернизма как философского и научно-методического направления, необходимо прояснить те принципы и основания, которые лежат в основе подобного исследования. Мы считаем, как уже было заявлено выше, что, с одной стороны, философская мысль, использующая в качестве своего основного инструмента рациональную рефлексию бытия, так или иначе отражает реалии окружающего мира и развивается по его законам (что мы будем называть становлением того или иного философского направления); с другой стороны, неизбежно полагая в качестве предмета своей рефлексии также и самое себя, она движется также и по имманентным законам своей собственной логики (что условно назовем истоками философского направления). Обе эти линии развития мысли могут «сходиться» и «расходиться» между собой. Если имеет место их взаимное соответствие, «схождение», такое философское учение в данный момент времени наиболее адекватно отвечает реальности и может служить пригодным для употребления «инструментом» - по крайней мере, в той сфере познания, где подобное «схождение» максимально.
Основные методологические принципы «новой рациональности».
Итак, мы рассмотрели пять постмодернистских концепций рациональности: как «продукта» первоначально случайного сочетания «погруженных» в стихию языка «высказываний» у М. Фуко; как одного из «полюсов» бинарной оппозиции, которая подлежит «деконструкции» - у Ж. Деррида; как имманентного самому себе «пространства» мысли, автореферентного «чистого смысла», тождественного нонсенсу - у Ж. Делеза и Ф. Гваттари; как структуры, порождающей «симулякры», но и, следовательно, самой по себе являющейся подобным же «симулякром», и, вследствие этого, подлежащей ликвидации, у «радикала» Ж. Бодрийяра; наконец, как игры с «конечными словарями», постоянно изменяя «правила» которой, мы в силах изменить саму реальность - у Р. Рорти. Даже при первом поверхностном анализе уже вырисовываются те проблемы, которые постмодернистская философия стремиться представить по-новому. Это, прежде всего, попытка «перевернуть» старые оппозиции, типа «мышление/реальность», «смысл/нонсенс», «глубина/поверхность», «реальное/виртуальное», и т.п. В этом и заключается пафос постмодернистского «вызова» классической рациональности, его «антирационализм».
Теперь, на основании полученного материала, представляется возможным перейти к некоторым общим выводам о месте и роли рациональности в мире эпохи постмодерна и постмодернистской мысли, а также наметить ряд характерных черт постмодернистского «стиля» мышления.
Ожесточенные споры «pro» и «contra» постмодернизма стали уже общим местом, в том числе, и отечественного философского процесса. Уже один этот факт служит свидетельством значимости данного направления современной мысли: можно быть как апологетом, так и критиком постмодернизма, но оставаться равнодушным, не замечать существование постмодернизма - невозможно. В некотором смысле, мы сейчас, как ни парадоксально это звучит, живем в эпоху «постсовременности» - эпоху «удвоения», «утроения», и т.п., смыслов, слов, вещей, форм. Наиболее яркий тому пример - Интернет - целый «прекрасный новый» виртуальный «мир», чьими услугами пользуется, в том числе, практически все научное сообщество. А ведь «виртуальная реальность» есть не что иное, как то самое «удвоение мира», от которого пытались уйти философы, стоявшие у истоков постмодернизма, как, например, Ж. Деррида, ставивший под сомнение референциальность знака - его принципиальную «вертикальную» соотносимость с неким внеязыковым миром «реальности» и намечавший в качестве одной из целей «метода» «деконструкции» поворот мысли к автоимманентности языкового пространства - «следов следов» знаков. Аналогичных взглядов придерживались Ж. Делез и Ф. Гваттари, которые в своей, частично проанализированной нами выше, работе «Что такое философия?» указывают на то, что даже «имманентность к...» есть скрытая форма трансцендентности, которой не может быть места в «горизонтальном» пространстве1 любого, в том числе и рационально-философского дискурса, функцией которого, согласно этим авторам, является «порождение», творчество «концептов», под которыми подразумеваются замкнутые на себя автономные смыслопорождения, некие, если можно так сказать, «виртуальные миры» смыслов, естественно, не имеющие выхода ни на какую «реальность», кроме той, которая рождается спонтанно в «имманентном» (читай - замкнутом) поле «выводимости» (как логико-рациональной, так и любой другой) производных от них смыслов. Причем, согласно этим авторам, на сегодняшний день философия практически уступила эту свою чуть ли не единственную функцию - «творчество концептов» - рекламе и СМИ. Примерами таких концептов, создающих «автоимманентные» поля смыслов, согласно Ж. Делезу и Ф. Гваттари, могут являться как, скажем, картезианское Cogito ergo sum, или Кантовский «трансцендентальный субъект», так и слоган вроде «Тефаль - ты всегда думаешь о нас!» - никакой функциональной разницы здесь не усматривается .
Эта тенденция не осталась без внимания. Так, П. С. Гуревич отмечает, что в современной западной философии наметилась тенденция к расширительному истолкованию термина «рациональность», которая понимается не только как метод познания действительности, основанный на разуме, но также как структура, имеющая собственные законы и особенности, что позволяет все чаще включать в нее ранее полагавшиеся «нерациональными» элементы. X. Альберт, например, включает в структуру философской рациональности, помимо логики, еще и «допонятийную» интуицию: «логос философского мышления проявляет двоякую рациональность: рациональность допонятииного основного опыта единства бытия (как наследие культа) и рациональность языково-понятийного осмысления узнанного благодаря этому основному опыту (как наследие мифа)3. Постмодернизм же, с его «скольжением» по поверхности и предпочтением «горизонтального плана» «экстенсивности» (по терминологии Делеза и Гваттари - «ризоматичности») «интенсивной» «вертикали», на наш взгляд, акцентирует - быть может, несколько утрированно - третью необходимую составляющую структуры рациональности, намеченной нами в главе 1 - «эрудицию» как «посредницу» между логикой и интуицией, рассматривая ее как своеобразный методологический инструмент исследования «множественностей» (что обусловлено «буйной порослью вещей»), или же как необходимое для тотальной игры «предзнание» игровых элементов (но не правил!). Однако, постмодернистская «множественность» была и остается, по преимуществу, множественностью интерпретаций, и, таким образом, носит, скорее, «интенсивный» характер.
Чем сложнее и прогрессивней язык, тем выше в нем уровень предикативности. Усложняющийся, буйно растущий мир размножающихся «вещей» требует, соответственно, и усложнения «словесного» ряда, описывающего этот мир. Постмодернистская философия, уловив данную тенденцию усложнения и акцентировав ее, пытается в своих экспериментах над языком (и, соответственно, над рациональностью, которая неотделима от языка) совершенно отказаться от принципа субъектности. «Новый мир» с его принципиальной множественностью требует и соответствующей рациональности, отказывающейся от единства и как бы «расплывающейся» в ситуации отсутствия центрирующего субъекта. В свете изложенного нами в первой главе, такую форму рациональности и можно рассматривать как акцентуацию «эрудиции». Не предикация единого субъекта, а «сотворение» новых субъектов из множественности возможностей, посредством «обратного» движения от предикатов к «виртуальному» субъекту - таково следствие экстенсивно расширяющейся «эрудиции».
Постмодернизм претендует на видение настоящего с позиций будущего, а поскольку это будущее предстает как изначально «заданное» наличными инвариантами возможностей, скрытыми в существующих дискурсах (знание о которых и есть «эрудиция»), постмодернизм и заявляет о «конце истории». Когда-то Э. Галуа писал: «Наиболее ценной книгой наилучшего ученого является та, в которой он сознается во всем, чего не знает...»4. Постмодернизм «знает» уже все; именно поэтому мыслители постмодерна ищут способ прорыва «по ту сторону» «уже известного», к абсолютно новому.
