Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Имплицитный смысл языкового знака: когнитивно-прагматический аспект 12-54
1.1. Имплицитность и проблема невербального мышления 12-32
1.2. Проблема асимметрии языкового знака и идея языковой экономии в аспекте имгатицитности 32-46
1.3. Онимы как средство передачи имплицитного смысла 46-54
Выводы по главе 1 54-56
Глава 2. Имплицитность онима в языковом и речевом представлении 57 - 109
2.1. Семиотические параметры онима 57-69
2.2. Имплицитный смысл онима как основа подтекста
2.2.1. Текстовый антропоним и прототип 69-77
2.2.2. Типы онимов и их роль в создании подтекста 77-85
2.3. Оним - прецедентное имя - апеллятив: система корреляций 85-99
2.4. Имплицитный смысл онима и проблемы интерпретации 99-109
Выводы по главе 2 109- 111
Глава 3. Экспрессивно-стилистический аспект имплицитных смыслов онимов 112-138
3.1. Ирония как имплицитный смысл онимических единиц 113-121
3.2. Антономасия в аспекте передачи имплицитного смысла онима 121-131
3.3. Антифразис как средство передачи имплицитного смысла онима 132-138
Выводы по главе 3 138-139
Заключение 140- 144
Библиография 145- 175
Список источников языкового материала 176- 178
- Имплицитность и проблема невербального мышления
- Семиотические параметры онима
- Имплицитный смысл онима и проблемы интерпретации
- Антифразис как средство передачи имплицитного смысла онима
Введение к работе
В современной лингвистике очевиден большой интерес к различным проявлениям имплицитности. После длительного запрета на объяснение лингвистических явлений нелингвистическими понятиями ученые закономерно приходят к выводу о том, что «описание языка во многих случаях нуждается в обращении к пресуппозиционным фактам» [Звегинцев, В.А. Предложение и его отношение к языку и речи [Текст] / В.А. Звегинцев. – М.: Изд-во Московского университета, 1976. – 307 с.]. Центральная позиция проблемы соотношения эксплицитного и имплицитного в лингвистике вытекает из того факта, что язык в своей основной функции есть средство общения, а значит – кодирования и декодирования определенной информации.
Многие существенные стороны имплицитности детально описаны в отечественной и зарубежной лингвистике. Так, хорошо известны особенности логической (операциональной), экзистенциальной и логической пресуппозиций [Арутюнова Н.Д., Лазарев В.В., Karttunen L., Keenan E.L.], проведено последовательное разграничение диктумного и модусного имплицитного коммуникативного смысла [Лисоченко Л.В. Исаева Л.А. Жарина О.А.], в синтаксической науке подробно проанализированы разнообразные аспекты формирования невербализованной семантики в конструкциях различной степени сложности и т.д. Особое внимание привлекают разнообразные случаи «неполноты» предложения, когда внимание реципиента сосредоточено на усвоении невербализованного смысла, увеличивающего информативную насыщенность и иллокутивную силу речевого произведения (Гаврилова Г.Ф., Долинин К.А., Колосова Т.А., Кудряшов И.А., Медынская В.Л., Меликян В.Ю., Некрасова Н.А., Овсянникова Е.В., Склярова Н.Г., Соловьева Е.Н., Факторович А.Л. и мн. др.). Помимо многочисленных исследований проявления имплицитности в художественном тексте (труды И.Р. Гальперина, И.В. Иванкова, В.А. Кухаренко, Т.И. Сильман, и мн. др.), появились работы, описывающие имплицитность в иных стилях и жанрах (И.А. Кудинова, Е.С. Кузьмина, О.С. Сыщиков), а также в аспекте перевода (А.В. Кашичкин). В высшей степени интересно и продуктивно исследование процедуры извлечения имплицитной информации при проведении семантических и лингво-юридических экспертиз (А.Н. Баранов, Д.С. Кондрашова и др.). Cведения о категории имплицитности содержатся и в учебной литературе (Каменская О.Л., 1990, Кронгауз М.А., 2001, Гаврилова Г.Ф., 2003 и мн. др.).
Хотя имплицитность рассматривается на различных языковых уровнях, включая морфологию, лексику и фразеологию (ср., например, содержание коллективной монографии «Имплицитность в языке и речи», 1999 или работы И.М. Гунченко, Э.А. Головач), наиболее детально сущность имплицитности раскрыта на материале синтаксических единиц разной степени сложности (вплоть до текста и дискурса). Показательны в этом отношении материалы Международной научной конференции «Текст и подтекст: поэтика эксплицитного и имплицитного» (Институт русского языка им. В.В. Виноградова 20 – 22 мая 2010 года).
Действительно, на уровне синтаксических структур имплицитные звенья восстанавливаются наиболее однозначно (ср. возможность развертывания деепричастия, причастия или сравнительного оборота в пропозицию). Однако будучи универсальным свойством языкового знака, имплицитная информация неотделима и от «строевых» элементов грамматики – лексем и словоформ. Эта сторона имплицитности исследована гораздо менее глубоко. «Использование автором текста онимов позволяет выявить скрытые смыслы текста, их эстетическую функцию, множественность смысловых интерпретаций», – отмечает Н.В. Малычева [Малычева, Н.В. К вопросу о типологии текстовых категорий [Текст] / Н.В. Малычева // Единицы языка в функционально-прагматическом аспекте. Сборник статей к 70-летию проф. Г.Ф.Гавриловой. – Ростов н/Д: Изд-во РГПУ, 2000. – С. 137], однако онимам уделяется, на наш взгляд, неоправданно мало внимания именно в аспекте имплицитности, имплицитных смыслов. Несмотря на то, что онимам посвящено весьма значительное число работ, на сегодняшний день приходится констатировать, что недостаточно исследованы возможности и способы передачи имплицитных смыслов с помощью различных типов онимов, чем и определяется актуальность диссертации.
В лингвистике известно отрицательное отношение к терминологическому использованию слова «смысл» вследствие его семантической расплывчатости. В предлагаемой работе (вслед за Л.И. Исаевой, В.А. Ражиной и мн. др.) смысл как имплицитная передача информации противопоставляется содержанию как эксплицитному выражению информации лексическими значениями единиц языка. В качестве объекта настоящего исследования выбраны онимы как единица реализации смысла. Предмет исследования – имплицитный смысл онимов в тексте.
Целью диссертации стало выявление и описание имплицитных смыслов онимов в тексте.
Общая цель достигается решением ряда исследовательских задач:
уточнить статус онима как средства выражения имплицитных смыслов;
рассмотреть специфику онима как языкового знака;
установить особенности прагматики имплицитного смысла онима;
изучить виды имплицитности онимов;
выявить тропеические представления имплицитных смыслов онимов.
Методологическая база исследования. Общефилософской базой исследования послужили общенаучные принципы диалектики, рассматривающие явления в их взаимосвязи и взаимообусловленности. Языковой материал интерпретировался с учетом лингвофилософских концепций корреляции мышления, языка и речи. Объект и предмет исследования определили необходимость обращения к герменевтическому подходу, ориентированному на выявление, толкование, анализ эксплицитных и имплицитных смыслов.
Общенаучной базой исследования наряду с лингвистическими данными послужили сведения из других гуманитарных наук, таких как философия, социология, культурология, психология. Таким образом, проблемы, разрабатываемые в данном диссертационном исследовании, освещаются в аспекте интегрального научного знания.
Частнонаучной базой послужили труды, посвященные исследованию знаковых систем (Э. Бенвенист, Е. Курилович, Ч. Моррис, Ч. Пирс, Ф. де Соссюр, Р.О. Якобсон, А. Вежбицкая, В.З. Демьянков, Вяч. Вс. Иванов, Ю.М. Лотман, Т.Н. Николаева), когнитивной лингвистики (Ю.Д. Апресян, А.К. Жолковский, И.М. Кобозева, А.Т. Кривоносов, Г.Г. Почепцов), а также многочисленные работы, посвященные феномену имплицитности (С.Г. Агапова, Н.В. Анохина, Н.Д. Арутюнова, В.Х. Багдасарян, Ю.Н. Власова, И.М. Гунченко, О.А. Жарина, В.А. Звегинцев, Г.Г. Инфантова, Л.А. Исаева, Т.А. Колосова, Л.Г. Колядко, С.Г. Краже, Л.В. Лисоченко, Н.В. Малычева, В.Л. Медынская, Е.В. Овсянникова, Н.И. Пелипенко, О.В. Пузанова, М.Ю. Федосюк и мн. др.), а также труды, в которых онимическая лексика исследуется с точки зрения ее прагматического содержания (В.Д. Бондалетов, М.А. Дмитровская, В.В. Катермина, А.Ф. Лосев, М.В. Никитин, Е.С. Отин, С.М. Пак, Н.В. Подольская, В.А. Ражина, Е.Ю. Рубцова, Д.И. Руденко, Г.А. Силаева, В.Н. Топоров, А.А. Уфимцева, О.И. Фонякова, П.А. Флоренский Н.П. Чмыхова, Л.В. Чернега и мн. др.).
Методы исследования. В качестве важного для исследовательской концепции метода были использованы контекстуальный лингвопрагматический анализ, учитывающий как содержательно-смысловое пространство конкретного текста, так и широкий лингвокультурологический контекст, пресуппозиционный анализ, а также элементы трансформационного метода.
Эмпирическим материалом для исследования послужили художественные тексты на русском и английском языках (А. Чехов, М. Цветаева, И. Ильф и Е. Петров, К. Чуковский, А. Солженицын, В. Токарева, Л. Улицкая, О. Рой, Т. и Н.Толстая, Б. Акунин, О. Генри, Б. Шоу, К. Мэнсфилд, С. Моэм, Д. Фаулз, А. Кристи, Дж. Сэлинджер, и др.). Общий объем языкового материала составил около 2000 единиц с имплицитным смыслом и контекстов их употребления.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Онимы как единицы лексической системы обладают потенциальной способностью передачи имплицитных смыслов. Семантика онима включает эксплицитный и имплицитный компоненты. Прецедентность/ непрецедентность онима влияет на объем, характер, степень репрезентации имплицитных смыслов. Прецедентные онимы передают комплексно узуальные и окказиональные имплицитные смыслы. Способность непрецедентных онимов передавать окказиональные смыслы зависит от коммуникантов.
2.Специфика онима как языкового знака определяется тем, что узуальный имплицитный смысл не является вневременной константой. С течением времени имплицитные смыслы онима трансформируются, расширяются или практически утрачиваются под влиянием социокультурных факторов. Лингвистическим основанием возникновения имплицитности является отсутствие изоморфизма между планом выражения и планом содержания; нелингвистическими факторами, детерминирующими имплицитность, выступают социальные, психологические, логические и ситуативные факторы.
-
Имплицитные смыслы онима формируют его прагматические созначения. Прагматические созначения онима выражаются в том числе через его фонетическое оформление и дериваты; у одной и той же морфемы в контексте возникают разные имплицитные смыслы. Соотношение имплицитности/эксплицитности семантики онима зависит от степени апеллятивации единицы: чем ближе онимы к апеллятивам, тем выше вероятность выражения некогда имплицитного смысла/смыслов эксплицитно. В случае полной апеллятивации семантика онима как знака эксплицирована.
-
Онимы способны выражать в тексте как узуальную, так и окказиональную имплицитность. Имплицитные «смыслы-знания», присущие онимам, соотносятся с фоновыми знаниями, отличаются узуальной закрепленностью и обладают наибольшей самостоятельностью. Узуальная (типизированная) имплицитность онима достаточно очевидна. Для идентификации окказиональной имплицитности онимов необходимо учитывать тезаурус коммуникантов, их эмоциональное состояние в момент интерпретации.
-
Регулярным способом выражения имплицитных смыслов онимов являются такие тропы, как ирония, антифразис, антономасия. В основе иронического использования онима лежит конфликт эксплицитного знакового значения с его имплицитным смыслом. Ирония, формируемая на основе онима, интерпретируется как доброжелательная, что обусловлено именованием исходно положительного прототипа. Имплицитные смыслы онимов усиливают имплицитность иронии.
Научная новизна диссертации состоит в том, что в работе впервые
анализируются особенности прагматики имплицитного смысла;
устанавливаются возможности лексических единиц – онимов – участвовать в реализации имплицитного смысла;
тропы исследуются с точки зрения возможности передавать имплицитный смысл.
Теоретическая значимость работы определяется сложностью и неоднозначностью самого феномена имплицитности, нуждающегося в дальнейшем исследовании на разнообразном языковом материале. Теоретически значимо для современной лингвистики вообще и ономастики в частности, развитие ономастического направления, которое получило обозначение «имени-в-тексте». Проведенное исследование вносит вклад в развитие принципа интегрального описания языковых явлений. Исследование имплицитности непосредственно связано с приоритетным антропоцентрическим направлением современной лингвистики. Проведенный анализ способствует решению таких актуальных проблем герменевтики, как проблема понимания текста и проблема выявления имплицитных смыслов.
Практическая ценность исследования состоит в возможности использования его положений, выводов и результатов в преподавании курсов теории языка, функциональной и экспрессивной стилистики, теории коммуникации, психолингвистики, риторики, а также в спецкурсах и спецсеминарах по проблемам коммуникативистики, лингвистической прагматики, семиотики, лингвокультурологии, интерпретации текста. На основании результатов проведенного исследования возможно чтение спецкурсов и по различным аспектам теории имплицитности и проблемам ономастики. Суть анализа имплицитности состоит также и в том, чтобы выработать рекомендации для наиболее адекватного понимания, что значимо для филологического анализа текста в целом.
Апробация работы. Основные результаты и выводы получили отражение в восьми публикациях, в том числе в трех изданиях, рекомендованных ВАК, а также были изложены в докладах на следующих конференциях: V Международная научно-практическая конференция «Текст: проблемы и перспективы» (Москва, 2011); VII Международная научная конференция «Гуманитарные науки и современность» (Москва, 2012); III Международная научно-практическая конференция «Актуальные вопросы теории и практики филологических исследований» (Пенза, 2013).
Структура диссертации обусловлена целью и конкретными задачами исследования: диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения, библиографического списка и перечня текстов, послуживших источниками языкового материала.
Имплицитность и проблема невербального мышления
Аксиоматическое положение о связи языка и мышления имеет различное истолкование. С точки зрения языка мышление может быть определено как наивысшее скрытое или потенциальное содержание речи, как такое содержание, которого можно достичь, толкуя каждый элемент потока как в максимальной степени наделенный концептуальной значимостью. Язык можно считать лишь внешней гранью мышления на наивысшем, наиболее обобщенном уровне символического выражения [Сепир, 1993].
Развитие когнитивного направления в лингвистике обусловило пристальный интерес к так называемому имплицитному компоненту, не получившему формального выражения в языке, но все же присутствующему в нем. Закономерно были поставлены вопросы о том, оставляет ли имплицитное какие-то «следы» и в структуре языковых образований, есть ли соответствие и связь между эксплицитным и имплицитным.
Попытки ответить на эти вопросы привели к созданию учения о пресуппозициях. Чаще всего в определениях пресуппозиций фигурирует фонд общих знаний, или «ситуативный фон», предполагающий некую предварительную осведомленность и обеспечивающий состоявшуюся речевую коммуникацию. Пресуппозиция включает в себя все то, что лежит за пределами сообщения, имея, однако, к нему определенное отношение и гарантируя правильное и исчерпывающее понимание сообщения. Знание языка при таком подходе есть не только знание правил порождения высказываний, но также знание того, какие из пресуппозиций следует учитывать, когда отражение пресуппозиций в поверхностной структуре уместно или неуместно. Номинация профессор большого ума производит комическое впечатление потому, что пресуппозиция опорного существительного включает в себя этот признак. Ср. примеры Дж. Лакоффа типа John has a Ph. D. in linguistics and he ca read and write - Джон 13 кандидат наук по лингвистике, и он умеет читать и писать; Felix is a cat and he has four paws — Феликс является котом, и у него четыре лапы, которые подробно анализируются в работе: [Звегинцев, 1976].
Имплицитность называют свойством языковой системы, категорией, феноменом и даже концептом [Кондрашова, 2010]. Понятие имплицитности толкуется в высшей степени неоднозначно; нет единства и относительно перечня структур, которые следует отнести к разряду имплицитных. Так, Л.В. Лисоченко [1992] относит к проявлениям имплицитности (точнее - к случаям проявления диктального имплицитного коммуникативного смысла) примеры типа:
К тому же милиционер сказал ясно: - Это посольский кот, товарищи. А вы сами знаете, что это значит (Е. Пермяк).
Мы не разделяем мнение Н.А. Некрасовой, [1998] которая полагает, что, хотя смысл такого предложения становится ясным только с опорой на фоновые знания, это не дает оснований говорить об имплицитности, поскольку в структурно-семантическом плане здесь нет элиминированных звеньев. Пресуппозиции практически всегда присутствуют в ситуации общения, любое предложение может быть признано имплицитным с этой точки зрения. Но в той же статье Н.А. Некрасовой вполне сочувственно (как имплицитные) приводятся примеры с устраненным дубль-предикатом в сравнительных и сопоставительных конструкциях:
Одному так жутко, как (бывает) перед расстрелом.
Вытянутые ноги болели от напряжения, будто (как болели бы, если бы) он держал на них тяжесть.
Причем очевидно, что восстановленный полный эксплицитный вариант (в скобках) оказывается либо избыточным (первый пример), либо малоприемлемым стилистически (второй пример).
Однако очевидно, что содержание текста раскрывается в результате дополнительных усилий и не ограничивается простым опознаванием языковых знаков. В самом общем виде имплицитность неотделима от коренного свойства языка, состоящего в том, что план содержания оказывается гораздо шире и объемнее, чем план выражения.
Помимо широкого толкования имплицитности, в ряде работ отстаивается идея несводимости к категории имплицитности различных проявлений неполноты высказывания. Так, Е.И. Шендельс [1977] разграничивает и даже противопоставляет имплицитность и эллипсис: «имплицитный» значит скрытый, подразумеваемый, не выраженный , а не сокращенный, редуцированный .
Многообразие подходов к проблеме имплицитности обусловило терминологический разнобой. Н.Г. Склярова [82-83] вполне справедливо замечает, что под имплицитностью понимается особенность языка, которая проявляется в том, что его единицы способны подразумевать некоторую дополнительную информацию под выражаемым ими значением. А под имплицитным смыслом логично понимать ту самую невербализованную информацию, которая предназначена к сообщению. По мнению Н. Г. Скляровой [там же], именно мысли, а не языковые единицы бывают эксплицитными и имплицитными. Однако таковыми они являются не сами по себе, а по отношению к тем средствам, которые их выражают. Поэтому ученый считает неправомерным применять определение «имплицитное» с единицами языка «высказывание», «предложение», «структура», «конструкция», «средство». Однако, на наш взгляд, такие широко распространенные сочетания (используемые ведущими исследователями категории имплицитности - В. Л. Медынской, Ю.Н. Черниковой) представляют собой метонимию с типичной для нее функцией - экономии средств выражения: имплицитное высказывание есть не что иное, как высказывание с имплицитной семантикой.
Трудно согласиться и с другими утверждением Н.Г. Скляровой: «В связи с тем, что имплицитность принадлежит к свойствам содержательной стороны языка, она противопоставляется таким явлениям, как эллипсис, компрессия, односоставность, нулевые средства выражения и др., присущим его формальной стороне» [2005: 83]. Однако об имплицитности можно говорить именно в тех случаях, когда имеется невербализованная диктумная или модусная информация, то есть, прежде всего, во всех случаях формальной неполноты. Конечно, односоставные предложения (особенно -безличные) в русском языке не самый показательный пример имплицитности, поскольку они не требуют восполнения и домысливания. Но сама мысль о противопоставлении имплицитности «формальной стороне» представляется неверной или, во всяком случае, выраженной некорректно.
Имплицитность может быть признана имманентным свойством языковой единицы. Имплицитная семантика предопределена эксплицитно выраженными смыслами.
В процессе коммуникации говорящий постоянно переходит с вербализованного уровня общения на невербализованный, и в сознании коммуникантов присутствуют импликативные отношения между вербализованной и не-вербализованной информацией. В науке логике импликация - это операция, связывающая два высказывания в одно сложное при помощи логической связки, которая обычно в речи выражается при помощи союза «если... то...»[Кондаков, 1971]. Информативное содержание языковых единиц (прежде всего — текста) определяется не только его формальным лексико-грамматическим устройством, но и опорой на прошлый опыт, направлением восприятия, точкой зрения на предмет. «Восприятие информативности высказывания, в том числе имплицитной, с учетом прошлого опыта обусловлено таким свойством мышления, как репродуктивность» [Лисоченко, 1992]. Результатом опоры на прошлый опыт является понимание того, что говорящий хотел выразить имплицитно.
Пресуппозиционные знания вовлекаются в импликативные отношения с эксплицитной семантикой высказывания, причем, как справедливо отмечает Д.С. Кондрашова [2010:5], «понятие пресуппозиции следует рассматривать не просто как разновидность имплицитной информации, но как конструктивный компонент имплицитной информации и как системообразующий элемент имплицитного уровня выражения смысла». При наличии ложных пресуппозиций актуальна уловка коммуникации, которая еще в античных риториках получила название «квезиция», от лат. quaesitio - нечестный вопрос. Фактически он заключает в себе два вопроса, из которых второй допускается только в том случае, если на первый вопрос получен положительный ответ. Таким образом, первый вопрос содержит пресуппозицию, опорную для второго вопроса. Ср. типичную квезицию в современной рекламе:
Давно ли вы поняли, что кофе «Чибо» - ваш любимый напиток?
В.В. Дементьев [2006] разграничивает понятия имплицитности и непрямой коммуникации, полагая, что имплицитные конструкции практически всегда представляют собой усечение, неполное воплощение какой-либо из языковых категорий. И действительно, наиболее традиционным объектом при исследовании категории имплицитности является синтаксическая неполнота. В традиционных неполных предложениях сохраняются обычно члены предложения, входящие в рему высказывания. В усеченных конструкциях сознательно опускается главное, новое в содержании высказывания, однако широкий контекст ситуации делает этот смысл либо абсолютно ясным для реципиента (предложения с однозначной невербализованной частью), либо достаточно определенным, однако допускающим несколько вариантов осмысления (предложения с многозначной невербализованной частью). Характерен вывод о том, что «информативность усеченного высказывания значительно больше, чем предложения с конкретизированным (вербализованным) смыслом» [Соловьева, 1999:13], в дискурсе такие высказывания не только не воспринимаются как образования с нарушением смысла, но, напротив, оказывается, что именно усеченность способствует наиболее адекватному восприятию смысла. Доказано, что фигура умолчания обладает большей информативной и эмоциональной насыщенностью, чем высказывание-аналог с конкретизированным за счет вербализации смыслом.
Семиотические параметры онима
Очевидно, что анализ имплицитных компонентов смысла в семантике онимов нельзя считать корректным и доказательным без характеристики общих свойств этого лексического класса, и прежде всего - семантики и прагматики имени собственного. Нельзя не согласиться с тем, что еще не все аспекты изучения имени собственного получили свое обоснование, и сама природа имени собственного вызывает массу разноречивых толкований. [Руден-ко, 1990]. Достаточно вспомнить, что, с одной стороны, многими исследователями имена собственные рассматривались как лишенные семантического содержания (А. Гардинер, А.А. Уфимцева, О.С. Ахманова и др.), и оттого лишь выполняющими функцию знаков-меток или этикеток. Ср. «Собственные имена - это своего рода метазнак, выражающий смысл «объект с таким-то именем» [Grodzinski, 1973: 38]. В работе [Thrane, 1980] онимы считаются некатегориальными знаками. С другой стороны, многими авторами признавалось семантическое богатство имени собственного и «превосходство» в этом отношении над апеллятивом. То есть налицо диаметрально противоположные точки зрения, одна из которых постулирует отсутствие у имен собственных полноценного семантического содержания (действительно, не существует понятия, которое выражалось бы именем Иван), а другая фиксирует внимание на том, что имя Иван содержит смыслы мужчина, скорее всего -русский . Второй точки зрения придерживался О. Есперсен [2002], который приписывал именам собственным даже большее значение, нежели то, которым обладают имена нарицательные, потому что зависят от степени осведомленности коммуникантов об объектах, обозначенных именем собственным. Сильфида значит больше, чем просто грациозная женщина. Как отмечал Е. Курилович, собственное имя обладает крайне богатым семантическим содержанием, и, следовательно, собственное имя, будучи принадлежностью одного конкретного индивидуума, принципиально не может быть применено к другим индивидуумам. В отличие от имен нарицательных, имя собственное не просто обозначает, но называет [Курилович, 2000]. Контексту собственных имен наиболее соответствует понятие контекста «широкого», «социального» или «лингвокультурологического». Е.Л. Березович [1998] справедливо пишет о том, что недостаточно просто признать факт того, что имя собственное обладает культурно-исторической ценностью, но также подчеркивает необходимость разработки алгоритма вычленения культурно-исторической информации из ономастикона наряду с методологией интерпретации и описания этой информации. Заметим, что эта культурно-историческая информация, как правило,, выражена в имени собственном не эксплицитно, а имплицитно.
Для того чтобы понять процесс установления речевого смысла имени собственного, необходимо прежде всего учитывать основной прагматический принцип функционирования собственных имен в речи, а именно на то, что у них отсутствуют специальные маркеры интродуктивности. Имя собственное может употребляться в отношении к конкретному объекту в том случае, если, по мнению говорящего, адресат речи располагает какими-то сведениями о носителе имени собственного. Если же этого нет, то коммуникация оказывается нарушенной. Ср. обычные переспросы после упоминания неизвестного адресату имени: А кто это?
Наиболее общее утверждение, касающееся специфики семантики они-ма (и отраженное в учебной литературе), состоит в том, что это в высшей степени произвольный, немотивированный знак (« Я ничего не знаю о человеке, если знаю только, что его зовут Яковом»). В трудах же П.А. Флоренского, А.Ф. Лосева разрабатывается противоположная концепция глубочайшей мотивированности онима. «Имя - тончайшая плоть, посредством которой объявляется духовная сущность» [Флоренский, 2000:19]. Рационалисты считают, что имена - это обобщения, не соответствующие действительности, - утверждает П.А. Флоренский. Личности, носящие имя Павел, не будут объединены каким-либо общим признаком. Подобная точка зрения постулирует независимость имени от сущности обозначаемого. «Но когда мысль направляется не этою предвзятою целью - разрушить форму, а с нею - и все бытие, тогда за именами признается мыслителями и наблюдателями жизни весьма разными чин высокий, один из самых высоких» [Флоренский, 2000: 24-25].
Действительно, возникает вопрос: случайно ли как в фольклоре, так и в художественной литературе одни и те же типы, схожие по психологическому складу и нравственному характеру, с похожей жизненной судьбой и линией поведения, носят одни и те же имена? Специалисты по фольклору, например, установили закрепленность определенных женских имен за теми или иными жанрами. Так, в печальных русских песнях чаще всего фигурирует имя Татьяна. Очевидно, справедлива мысль о том, что Пушкин именно поэтому предпочел имя Татьяна для своей любимой героини (а не только из-за простонародного для своего времени звучания этого имени).
Референтные коннотации «накапливаются» вследствие действия закона кумулятивности, благодаря чему создаются «семантически обогащенные» собственные имена. Е.С. Отин [2003] называет такие имена «кооннотатив-ными». Ср.: Акулина - «недалекая, необразованная, глупая женщина», Алешка - лакей, холоп (XIX в.), Ванька - дешевый извозчик (XIX в.), недалекий человек, простак; Аника - хвастун-неудачник. Конечно, в современном языке эти коннотации уже менее отчетливы, однако они отражаются в классической литературе:
/ Что, распутались вы, дряни? Уж прямые-то вы Вани. Бестолочь вятская и есть. Вам, чай, двух не перечесть (С.Веснин «Рассказы бабушки о Ванях-вятчанах») - Цит. по: [ Отин Е.С, 2003: 63].
Макар посмеялся кротко, снисходительно, ласково. Он знал драчливый характер Ивана. - Ах пошуметь бы? Ах бы да сейчас развоеваться бы? Эх ты, Ваня и есть (В. Шукшин «Непротивленец Макар Жеребцов»). Мне захотелось выпустить птиц, я стал снимать клетки - вбежала бабушка, хлопая себя по бокам,и бросилась к печи ругаясь. «А, окаянные, раздуй вас горой...Дура старая, Акулина...» (М. Горький «Детство»).
Ср. также следующее наблюдение: в русской лингвокультуре имя Макар всегда употребляется в негативном контексте. Макар зачастую беден (У Макара лишь возгрей (соплей) пара; Не рука Макару калачи есть); не имеет собственного жилья {Бредет Макар к вечерне от собаки в кабак); человек низкого социального происхождения {Не рука Макару с боярами знаться); {Макару поклон, а он на семь сторон); робок и унижен {На беднягу Макара все шишки валятся). Загнать туда, куда Макар телят не гонял значит очень далеко , в «тьмутаракань».
Ср. также:
У Сани мать - Акулина Трофимовна. А у этой - Муза Аполлоновна. Разницу чувствуешь? (В. Дятлов «Чистая сила»).
Во всех этих случаях четко проявляются прагматические созначения имени собственного, а в последнем случае контрастность (причем не столько психологического, сколько социального характера) становится основой индивидуально-авторской антитезы. Ясно, что имплицитные смыслы связаны с категориями престижа, социального положения.
Широко распространенное имя Иван стало употребляться в качестве символа русского человека. Аналогом имени Иван в значении типичного предствителя нации в английской лингвокультуре является имя Jack: All work and no play makes Jack a dull boy; Jack of all trades and master of none; Before one can say Jack Robinson; Every man Jack; Jack would be a gentleman if he had money; Jack would be a gentleman if he could speak French [Молчанова, 2004].
По мнению E.C. Отина [2003], имена собственные, содержащие в своей структуре коннотативный компонент, являются неким средним звеном между абсолютными («чистыми») онимами и апеллятивами, и предлагает для их обозначения термин мезолексы (греч. «промежуточный»). Однако отчетливые коннотации оним все-таки приобретает именно в контексте (ср. сего 61 дняшнюю моду на народные имена типа Фекла, Авдотья). Поэтому вряд ли коннотативность сама по себе может служить признаком апеллятивации.
Если имя собственное «коннотирует», то совершенно неслучайна «приверженность» писателей к определенному имени. Так, известно, что в поизведениях А. Платонова действуют 22 персонажа с именем Георгий или производными от него {Егор, Егорка, Егорыч, Григорий, Гриша). Очевидна связь со сказанием о св. Георгии (Егории Храбром) - храбром воине, победителе змея, защитнике земли русской, представлением, прочно закрепленным в народной традиции. Святой Георгий является также одним из символов русской государственности (святой Георгий - покровитель Москвы, орден св. Георгия в царской России - самая почетная воинская награда). Георгий дейстствует вместе с Семеном в пяти произведениях А. Платонова. В имени Георгий, помимо героических ассоциаций, актуализируется земледельческая семантика, что восходит к этимологии имени (Гея в греческой мифологии -Земля), а также обыгрываются соответствующие представления о нем среди крестьянского общества. В народе Георгий (Юрий, Егорий) считался покровителем земледелия. По мнению П.А. Флоренского [2000], Георгий в произведениях Платонова - истинный земледелец, ибо он с усердием возделывает почву действительности.
Имплицитный смысл онима и проблемы интерпретации
В современной теории интерпретации утвердилось представление о том, что простое перекодирование текста средствами другого языка не является интерпретацией как таковой, что интерпртация неотделима от всех обстоятельств коммуникации. «Культурный поворот» в переводоведении ознаменовался тем, что вторичные тексты стали признаваться, прежде всего, продуктами культуры. Для целей нашего исследования наиболее важно положение о том, что слово всегда является принадлежностью определенного культурного контекста, образуется и «живет» в его рамках и, удаленное из этого культурного контекста, утрачивает свою специфику.
Главным критерием успешности интерпретации становится коммуникативно-функциональная равнозначность оригинального и вторичного текстов. Для художественного текста на первый план стало выдвигаться соответствие эстетического воздействия исходного текста и текста интерпретации. В последние десятилетия на первый план выдвинулось понятие динамической, или функциональной эквивалентности, суть которой состоит в сравнении реакций на текст оригинала и текст интерпретации: только при совпадении реакций вторичный текст может быть признан хорошим. Цель инер-претатора состоит не только в том, чтобы интерпретировать прагматику се мантики переводимого фрагмента, но и в том, чтобы максимально доступно передать его национально-культурную, функционально-стилистическую специфику, коммуникативную направленность [Цатурян, 2007]. Итак, основная задача интерпретатора состоит в точном определении интенций автора оригинального текста и нахождении наиболее оптимальных средств для их передачи.
Особую трудность для интерпретатора составляет проблема соотношения эксплицитности/имплицитности (или проблема различий в организации информационных моделей между двумя языками) в текстах оригинала и интерпретации. В случаях, когда язык оригинала более имплицитен, чем язык перевода, перед интерпретатором стоит задача восстановления (экспликации) имплицитного, в противоположном случае ему нужно квалифицировать и элиминировать избыточное. Особая проблема (в большей степени психологическая, лингвокультурологическая и философская) - это различие фоновых знаний у носителей исходного языка и вторичного. Идеальному интерпретатору, помимо двойного объема знаний, необходимо владеть экстралингвистической, фоновой информацией, которой обладает носитель языка интерпретации, и также иметь сведения о том, какая информация подобного рода ему недоступна, что редко встречается на практике. Задача интерпретатора осложняется тем, что ему необходимо адекватно передать не только эксплицитную, но и подтекстовую информацию, причем при необходимости изменить их соотношение, сохранив при этом основное содержание текста и не нарушив коммуникативную функцию. При несоблюдении этих условий часть информации будет утеряна. [Цатурян, 2007]. Таким образом, главная цель, к которой должен стремиться интерпретатор художественного текста, - это достижение общего прагматического и лингвокультурного звучания оригинального и интерпретируемого текстов.
То обстоятельство, что имя собственное не передает (на уровне языка) понятия, предопределяет основную стратегию: имена собственные не интерпретируются, а транскрибируются или транслитерируются. Ср. использова 101 ниє И. С. Тургеневым в рассказе «Ася» имен Катя, Маша и обычный способ передачи онимов во вторичном тексте (с сохранением грамматической формы множественного числа):
Она почти ничего не говорила, спокойно посматривала на свою работу, и черты ее приняли такое незначительное, будничное выражение, что мне невольно вспомнились наши доморощенные Кати и Маши...
She mostly was keeping silent, peeping peacefully at her work, and her features acquired such insignificsnt, common expression, that I couldn t but remember our Katyas andMashas, brought up at home....
Множественное число призвано передать идею неопределенно большого множества женщин из народа, идею глубокой типичности драматических обстоятельств их жизни.
Как было показано в предыдущем изложении, прецедентное имя имплицитно передает прагматические смыслы, вполне понятные коммуникантам, оно, как правило, сохраняется при интерпретации, не заменяется нарицательным именем.
"/ don t pretend to be a great actor", he said. I m not Lawrence Olivier, no, but I do have something (J. D. Salinger. "The Catcher in the Rye"). Посредством аллюзивного онима передан смысл «я не великий актер», причем традиционно сохранение прецедентного онима в интерпретации, поскольку перераспределение информации между эксплицитным и имплицитным способом ее представления актуально только при расхождении культурных систем, но не для данного фрагмента, поскольку Лоуренс Оливье широко известен в российской культуре. Ср. также:
She ceased to be a woman, complex, kind and petulant, considerate and thoughtless; she was a Maenad. She was desire (Maugham W.S. "The Moon and Sixpence") и варианты вторичных текстов:
Она перестала быть женщиной сложной, ласковой, шаловливой, рассудительной, беззаботной: она была Менада, она была желание (пер. С.А. Вершининой);
Она уже не была женщиной со сложным характером, доброй и вспыльчивой, деликатной и бездумной. Она была менадой. Она была вся -желание (пер. Н. Ман).
Интересно, что в «Словаре античности» [1989:345] исходной (словарной) формой дается множественное число:
Менады (греч. безумствующие ) - спутницы и жрицы греческого бога Диониса, почитавшегося также под именем Вакха. Поэтому их называли вакханками.
Если имя собственное близко к тому, что получило наименование «говорящего имени», то будет определенной потерей не учесть в интерпретируемом тексте соответствующих аллюзий. Ср. как в переводе Дж. К. Роулинг «Гарри Поттер и тайная комната», выполненном М.Д. Литвиновой, подчеркнуто аллюзивное значение имени собственного:
А сегодня друзья не вспомнили и про день рождения. Получить бы из школы хоть какую весточку, от кого угодно, даже от злейшего врага Драко Малфоя (не зря его фамилия значит «злокозненный»), лишь бы увериться, что Хогвартс не сон.
Чрезвычайную важность аспекта интерпретации изучения имени собственного как для теории интерпретации, так и для ономастики в целом отмечает O.K. Смирнов [1991]. В имени собственном настолько «густо» сконцентрирована национально-культурная информация, что ее адекватное восприятие и передача являются неотъемлемыми условиями процесса интерпретации. Функциональная адекватность вторичного текста без этого невозможна. Имя собственное - это национально-специфичный знак, и задача удачной интерпретации состоит в восстановлении, где это возможно, того фона, того факта, который не нашел отображения в тексте, без которых повествование и образы теряют дополнительную окраску.
С точки зрения мотивированности имена собственные в художественном тексте можно разделить на два типа: 1. имеющие явную фонетическую, семантическую или морфологическую мотивировку 2. затемненную мотивировку.
Н.В. Дмитрюк [2000] замечает, что ассоциации с именем Ди Мадэ/сио из рассказа Хэмингуэя у русского и американского читателя не совпадают, и, таким образом, во вторичном тексте образуется «глубокая ассоциативная лакуна». Или ср.:
/ dreamed of becoming Clarence Darrow
Я мечтал стать Кларенсом Дэрроу.
Кларенс Дэрроу - известный американский судебный адвокат.
Не значимые для носителей языка онимы (антропонимы, топонимы и маркировки) нередко опускаются во вторичном тексте. В.Н. Комиссаров [2005] отмечает, что при этом до некоторой степени утрачивается информация, но это информация, которая лишь добавляет в текст непонятные элементы, не неся при этом особой смысловой или эмоциональной нагрузки, поэтому такой информацией лучше пренебречь. Ср.:
Old Stradlater was pitting Vitalis on his hair. My Vitalis. (J. D. Salinger "The Catcher in the Rye").
Старина Стрэдлетер приглаживал волосы бриолином. Моим бриолином
В интерпретируемом тексте опускается как ничего не значащее для русскоязычного реципиента фирменное название средства для укладки волос - Vitalis.
Антифразис как средство передачи имплицитного смысла онима
Если основой антономасии являются отношения сходства, то антифра-зис строится на отношениях контраста, при сопоставлении и замещении «высокого» прототипа «низким», отрицательным типом. Иначе говоря, антифра-зис приписывает предмету ту черту, которая отсутствует, и тем самым ее отсутствие только подчеркивается [Москвин, 2007]. Ср.:
- Вы зачем полезли в кабинет? Разве вы не видели, что председатель не один?
- Я думал...
- Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете? Вы мыслитель. Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак Руссо? Марк Аврелий? (И. Ильф и Е. Петров «Золотой теленок»).
Низкий интеллектуальный уровень Шуры Балаганова охарактеризован с помощью антифразиса - автор сравнивает его с великими философами и мыслителями, достигая комического эффекта. Это яркий пример того, что имплицитный способ выражения авторских интенций является наиболее эффективным. Такое неожиданное сравнение, реализуемое в сочинительной конструкции, в теории красноречия называется синойкиозис. Часто с помощью этой фигуры речи выражается сарказм:
Еще один великий слепой выискался - Паниковский! Гомер, Мильтон и Паниковский! Теплая компания! (И. Ильф и Е. Петров «Золотой теленок»).
Ср. также антифразис с использованием топонимов - вымышленного и реального:
Родной наш город Глупое, производя обширную торговлю квасом, печенкой и вареными яйцами, имеет три реки и, в согласность древнему Риму, на семи горах построен, на коих в гололедицу великое множество экипажей ломается и столь же бесчисленно лошадей побивается. Разница в том только и состоит, что в Риме сияло нечестие, а у нас - благочестие, Рим заражало буйство, а нас - кротость, в Риме бушевала подлая чернь, а у нас - начальники (М. Салтыков-Щедрин «История одного города»).
В труде «Общая риторика» Т.Г. Хазагерова и Л.С. Шириной [1999: 207] особое внимание уделяется имплицитному характеру антифразиса и особая важность интонационного оформления: «Антифразис - троп, основанный на отношениях контраста и состоящий в употреблении слова в значении, противоположном обычному, в сочетании с особым интонационным контуром и с опорой на подтекст или текст, помогающий понять истинное значение сказанного». Ср. как с помощью антифразиса метко передается ироническая оценка персонажей явлений:
Еще дальше располагалась гостиница с парикмахерской, а за нею на большом пустыре стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую вывеску: Погребальная контора Милости просим. (И. Ильф, Е. Петров «Двенадцать стульев»);
-Скажи лучше, что делать, а не бранись, Демосфен полтавский! (И. С. Тургенев «Дворянское гнездо»);
Что она, действительно так уж хороша, эта хитровская К-Кармен? (Б. Акунин «Любовник смерти»).
Ср. антифразис, основанный на противоречии звуковых ассоциаций онима смысловому содержанию противопоставляемой единицы в эпиграмме: В академии наук Заседает князь Дундук, Говорят, не подобает Дундуку такая честь. Отчего ж он заседает? Оттого, что есть, чем сесть. (А. Пушкин. «На князя М.А. Дондукова-Корсакова»). Давнюю традицию имеет трактовка антифразиса как разновидности иронии. Так, еще А.И. Галич в своем труде «Теория красноречия для всех родов прозаических сочинений, извлеченная из немецкой библиотеки ело весных наук» (1830) анализирует пять видов иронии, среди которых рассматривается и антифразис, «называющий вещь не тем именем, которое ей присвоено, а совершенно противоположным». Цит. по: [Эффективная коммуникация: история, теория, практика. Словарь-справочник, 2005: 381]. В «Общей риторике» Ж. Дюбуа и др. [1986] отмечается весьма небольшое отличие ан-тифразиса от иронии, однако это утверждение никак не комментируется. Ср. также в современной диссертационной работе [Жаров, 1997] положение о том, что антифразис — это один из способов выражения иронии, поскольку актуализируется смысл, противоположный словарному значению, разделяемое и другими исследователями. По мнению Г.Г. Хазагерова, ироничность речи достигается употреблением антифразиса [Хазагеров, 2002].
Случаи употребления положительного прототипа с отрицательным определением являются близкими к антифразису:
Верить почти некому - критическая когорта у нас какая-то странная, По отдельности общаешься - разные. Подчас самобытно-интересные личности. Попадаются даже грамотные. Но стоит им собраться вместе _ моментально образуется «клубок». Безапелляционность и витиеватые издевательства. Эти пираньи пера в газетной соревновательности превращаются в мелких насекомых на многострадальном лобке театрального организма. Это молодая «критическая мысль». А старики, чтобы не быть выкинутыми из театрального процесса, вынуждены становиться желчными Пименами истории сплетен советского театроведения (Ширвиндт А. «Schirwindt, стертый с лица земли»).
Необходимо отметить, что трактовка антифразиса как стилистического явления не является однозначной. Например, в работе [Мысаченко, 2007: 20] в качестве антифразиса приводится следующий пример из рассказа О. Генри «Дары волхвов»:
Which instigates the moral reflection that life is made up of sobs, sniffles, and smiles, with sniffles predominating ("The Gift of the Magi").
Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.
И.Ю.Мысаченко [там же] дает такой комментарий: «Номинативное значение и узуальная оценка, реализованные существительным smiles -улыбки, находятся в полном противоречии с номинативным значением и узуальной оценкой, реализованными существительными sobs - слезы и sniffles -вздохи. Причем в контексте отрицательная оценка сенсибилизирована преобладанием лексических единиц sobs - слезы и sniffles - вздохи, номинативное значение которых выражает отрицательную оценку». Мы разделяем позицию, что приведенный пример может быть квалифицирован как метонимия (состояния печали и радости переданы через соответствующие атрибуты -sobs - слезы, sniffles — вздохи, smiles —улыбки), ироническая сентенция, но никак не антифразис. Ср. утверждение Хазагерова Г.Г. о том, что антифразис -это слово, употребленное в прямо противоположном значении в сопровождении соответствующей интонации и в рамках контекста, позволяющего его понять. «Можно, например, дурака назвать мудрецом. Механизм действия антифразиса основан на том, что слова могут ассоциироваться не только по сходству и смежности, но и по контрасту» [Хазагеров, 2002: 125-126]. Следовательно, основой антифразиса является противоположное переименование, а не сопоставление слов с контрастным значением. Ср., как это положение обыгрывается в примере:
Irene finished softly: "Never. There was such a glorious sunset. The sky s ruby still - so beautiful!"
He answered: "Underneath the dark".
Their eyes had met, and June cried scornfully: "A London sunset!" (j. Galsworthy. "The Forsyte Saga").
Одной из целей антифразиса является выделение наиболее важной части информации, которая связана с носителем имени собственного, и ее обобщение, но одновременно с этим - сохранение индивидуальных и наиболее ярких моментов, содержащихся во всем объеме такой информации. Та 136 ким образом, антифразис является важным средством передачи имплицитных смыслов. Ср. пример:
Пока ехали, очкастая тарабанила про непонятное и глупое: Ницше там, фигицше, Маркс-шмаркс. (Б. Акунин «Любовник Смерти»)
Во фрагменте комически обыгрывается незнание отправителем речи прецедентных онимов - имен философов. Для него это ничего не значащий, непонятный набор звуков. По своей неосведомленности он присваивает этим языковым единицам определения «глупое» и «непонятное», порождая, таким образом, антифразис. Следовательно, для успешной дискурсивной и коммуникативной реализации антифразиса огромную роль играет индивидуальное восприятие онима рецепиентом, его тезаурус, что делает коммуникативный эффект антифразиса и других тропов с использованием онима - иронии и ан-тономасии не всегда предсказуемым. Отправитель речи или автор текста не может с высокой степенью уверенности быть осведомлен об интеллектуальном уровне адресатов.
Антифразис является типично-частотной структурой, применяемой для создания иронического эффекта. Ср., как проявляется комический потенциал антифразиса с использованием современных прецедентных антропонимов:
Николай Викторович Басков - популярное карузо для чайников. Эксплуатирует образ упитанного соловья. Блоидинк.
Мария Юрьевна Шарапова — Кинг-конг пинг-понга. Обута головой в большой шлем (Е. Шестаков «Кто есть кто в России»).
