Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Основные теоретические предпосылки исследования 15
1.1. Проблема межтекстового взаимодействия в филологической науке 15
1.2. Современные концепции межтекстового взаимодействия. Теория интертекстуальности 19
1.3. Теория прецедентности 26
1.4. Прецедентность как когнитивный феномен 36
1.5. Формы реализации прецедентности в тексте 42
1.6. Параметры и порядок анализа прецедентных феноменов, принятые в настоящей работе 47
Выводы к главе 1 49
Глава 2 Социокультурная характеристика сфер-источников прецедентных феноменов, представленных в пьесах Н. В. Коляды 51
2.1. Фольклорные тексты как сфера-источник прецедентности 56
2.2. Музыка как сфера-источник прецедентности 63
2.3. Художественная литература как сфера-источник прецедентности 69
2.4. Кино и телепередачи как сфера-источник прецедентности 76
2.5. Политика и идеология как сфера-источник прецедентности 84
2.6. Религия как сфера-источник прецедентности 88
Выводы к главе 2 94
Глава 3 Прецедентные феномены в функциональном аспекте 98
3.1. Аспекты репрезентации языковой личности героев Н. В. Коляды 99
3.1.1. Репрезентация языковой личности героев в поколенческом аспекте 100
3.1.2. Репрезентация языковой личности героев в социально-культурном аспекте 104
3.1.3. Репрезентация языковой личности героев в аспекте их ценностной ориентации 109
3.2. Функции прецедентных феноменов в речи героев Н. В. Коляды 115
3.2.1. Номинативная и номинативно-характеризующая функция 115
3.2.2. Персуазивная функция 120
3.2.3. Демонстративная функция 124
3.2.4. Экспрессивно-выразительная функция 126
3.2.5. Игровая функция 129
3.3. Особенности функционирования прецедентных феноменов в пьесах Н. В. Коляды 134
3.3.1. Модификации перцептивно-рецептивного характера 134
3.3.2. Модификации интенционального характера 139
Выводы к главе 3 157
Заключение 161
Список использованной литературы 165
Приложение 1. Прецедентные феномены в их минимальном контекстном окружении в соответствии с их распределением по выделенным сферам-источникам прецедентности 182
Приложение 2. Образец анкеты, предложенной в ходе соцопроса 228
Приложение 3. Данные социологического опроса 229
Приложение 4. Фрагменты интервью 238
Приложение 5. Словарь используемых терминов и сокращений 252
- Теория прецедентности
- Художественная литература как сфера-источник прецедентности
- Репрезентация языковой личности героев в социально-культурном аспекте
- Игровая функция
Введение к работе
Для современной филологической науки принципиальное значение имеет отказ от подхода к тексту как к автономной, замкнутой в себе сущности и утверждение возможности существования текста только через другие тексты и читателей. В свете данного подхода культура предстает как текст, но текст «сложно устроенный, распадающийся на иерархию "текстов в текстах" и образующий сложные переплетения текстов» (М. Ю. Лотман). И, таким образом, первичным по отношению к любому тексту становится макротекст, текст культуры, а интертекстуальность при этом рассматривается современными лингвистами как одно из собственно текстовых свойств, наряду с законченностью, цельностью, связностью, информативностью, языковой текстовой личностью (Л. Г. Бабенко, В. А. Лукин). В связи с этим современные исследователи все чаще обращаются к таких понятиям, как интертекстуальность (Р. Барт, Ю. Кристева, Н. А. Кузьмина, М. Риффатер) и прецедентность (Д. Б. Гудков, М. Я. Дымарский, Е. А. Земская, Ю. Н. Караулов, В. Г. Костомаров, В. В. Красных, Г. Г. Слышкин, Н. А. Фатеева и др.).
Актуальность данной работы определяется ее направленностью на рассмотрение функционирования прецедентных феноменов в художественном дискурсе в социокультурном и функциональном аспекте, а также ее связью с современными исследованиями в области межтекстового взаимодействия, когнитивной лингвистики, лингвокультурологии и прагматики, теории языковой личности.
В настоящем исследовании предпринята попытка рассмотреть особенности реализации феномена прецедентности в художественных произведениях современного уральского драматурга Николая Владимировича Коляды, уникальность творчества которого признана не только в России, но и за рубежом. Исследование пьес Н. В. Коляды в таком аспекте является новым и перспективным, поскольку широкое обращение к прецедентным феноменам – характерная черта творчества данного автора. Частотность отсылок к прецедентным текстам, высокая степень их участия в формировании смысловой и структурной организации текстов пьес рассматриваемого автора дает возможность говорить о феномене прецедентности в драматургии Н. В. Коляды.
Цель настоящего исследования – проанализировать прецедентность как феномен творчества Н. В. Коляды в социокультурном и функциональном аспектах. Цель работы достигается решением следующих задач:
– рассмотрение явления прецедентности в контексте существующих концепций межтекстового взаимодействия;
– социокультурная характеристика прецедентных феноменов, вошедших в рассматриваемые пьесы;
– определение функциональной роли прецедентных феноменов в исследуемых произведениях;
– выявление особенностей реализации прецедентности в текстах рассматриваемых пьес.
Объектом данного исследования являются контексты, содержащие прецедентные феномены, представленные в пьесах Н. В. Коляды.
Предмет работы – феномен прецедентности в пьесах Н. В. Коляды в социокультурном и функциональном аспектах.
В качестве материала работы были избраны прецедентные феномены (в их минимальном контекстном окружении и в контексте всей пьесы), представленные в пьесах Н. В. Коляды. Всего было рассмотрено 308 прецедентных феноменов, извлеченных нами из шести пьес данного автора, – «Мурлин Мурло» (1989), «Чайка спела» (1989), «Сказка о мертвой царевне» (1990), «Канотье» (1992), «Полонез Огинского» (1993), «Мы едем, едем, едем» (1995). Выбор произведений обусловлен тем, что они являются наиболее репрезентативными с точки зрения особенностей реализации прецедентности в творчестве Н. В. Коляды. Материал исследования собирался методом сплошной выборки.
Теоретико-методологическую базу настоящего исследования составил ряд концепций, теорий и подходов в рамках теории интертекстуальности (Р. Барт, М. Бахтин, Ю. Кристева, Н. А. Кузьмина, А. Е. Супрун, Н. А. Фатеева), теории прецедентности (Ю. Н. Караулов, В. В. Красных, Г. Г. Слышкин), когнитивной лингвистики (Л. Г. Бабенко, Д. В. Багаева, Д. Б. Гудков, Е. С. Кубрякова), теории дискурса (Н. Д. Арутюнова, Е. А. Земская, В. И. Карасик, Е. А. Нахимова), исследований в области языковой игры (Т. А. Гридина, Б. Ю. Норман, Е. Н. Ремчукова, В. З. Санников).
В ходе исследования были привлечены работы, посвященные как советской культуре, так и общим проблемам культурного развития и социологии культуры. В частности, были внимательно изучены работы М. Берга, П. Бурдье, В. И. Добренькова, Б. Дубина, и Ю. Тынянова, посвященные проблемам социологии литературы, а также труды Х. Ортеги-и-Гассета, Н. Суворова, в которых раскрываются вопросы соотношения и взаимодействия элитарной и массовой культуры. При обращении к феномену советской культуры были привлечены труды Л. А. Булавки, Е. Добренко, О. В. Зырянова, Н. Ивановой, Т. А. Кругловой, В. Паперного, А. К. Соколова, а также работы Е. А. Земской и Н. А. Купиной, где подробно рассмотрены проблемы языка советского и постсоветского общества.
С целью решения поставленных задач использовался комплекс методов исследования, обусловленный многоаспектностью проводимого анализа. Были применены такие общие методы, как типологизация и количественная обработка, а также следующие лингвистические методы: интертекстуальный и контекстологический анализ, стилистический и лингвокульторологический анализ. При обобщении и интерпретации результатов исследования применялся описательный метод и метод сопоставления.
Научная новизна работы состоит в разработке и последовательном применении в диссертации модели анализа феномена прецедентности в дискурсе произведений Н. В. Коляды с учетом разных аспектов – социокультурного и функционального. Данная модель включает несколько этапов рассмотрения прецедентных феноменов. На первом этапе работы устанавливалось происхождение каждого прецедентного феномена, выделенного в рамках рассматриваемых пьес. Выявлялся текст-источник, определялся его жанр, автор и точное или ориентировочное время создания. На втором этапе с учетом происхождения прецедентных феноменов выделялись значимые для исследуемых пьес сферы-источники прецедентности и производилась их социокультурная характеристика. Определялась степень известности и значимости выделенных прецедентных текстов и имен в рассматриваемом социокультурном пространстве, производилась характеристика особенностей обращения к прецедентным феноменам в рамках каждой из сфер-источников прецедентности. Одним из методов анализа выделенных на материале пьес Н. В. Коляды прецедентных феноменов в контексте соположенной им социокультурной среды был проведенный автором исследования социологический опрос. На третьем этапе работы на основе анализа набора актуальных для персонажа прецедентных феноменов и свойственного ему способа обращения к ним исследовалось участие прецедентных феноменов в репрезентации языковой личности героя Н. В. Коляды в поколенческом, социально-культурном аспекте, а также в аспекте его ценностной ориентации. Четвертый этап включил анализ участия прецедентных феноменов в реализации коммуникативных намерений персонажей. На пятом этапе подробно рассматривались особенности взаимодействия феномена с его контекстным окружением в рамках рассматриваемых пьес, выявлялись случаи и типы трансформации в процессе обращения к нему.
Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в дальнейшей разработке теории прецедентности в социокультурном аспекте, которая заключается в анализе сфер-источников прецедентности для художественного произведения с учетом особенностей актуального для него социокультурного пространства, а также принадлежности его героев к одному из существующих в рамках данного пространства социальных типов. Кроме того, исследование вносит определенный вклад в синтез подходов, применяемых в рамках теории прецедентности и теории языковой личности, состоящий в выявлении функциональной роли прецедентных феноменов в репрезентации языковой личности персонажей художественного произведения.
Практическая значимость исследования состоит в том, что его материалы могут быть использованы в вузовских курсах лингвокульторологии, лингвистического анализа текста, а также при чтении спецкурсов и проведении спецсеминаров по проблемам интертекстуальности и прецедентности. Разработанная в ходе работы модель анализа может быть применена при исследовании феномена прецедентности в творчестве других авторов.
Апробация работы. Основные теоретические положения и практические результаты работы докладывались автором на двух конференциях, в числе которых межвузовская конференция стипендиального фонда Oxford «Вызовы глобализации и перспективы человека в современном мире» (Екатеринбург, 2009) и международная конференция «Образ России и россиянина в словаре и дискурсе» (Екатеринбург, 2011), а также на заседании кафедры русского языка для иностранных учащихся Института гуманитарных наук и искусств ФГАОУ ВПО «Уральский федеральный университет им. Б. Н. Ельцина».
На защиту выносятся следующие положения:
1. Состав прецедентных феноменов, включенных в рассматриваемые пьесы Н. В. Коляды, является показательным для позднесоветской культуры, носителями которой являются и сам автор, и его герои.
2. В исследуемых пьесах представлены прецедентные феномены из шести сфер-источников прецедентности, соотносимые с определенным типом культуры: 1) фольклорные тексты, 2) музыка, 3) художественная литература, 4) кино и телепередачи, 5) политика и идеология, 6) религия. Состав каждой из сфер соотносим с тем социальным типом, который воплощен в образах героев Н. В. Коляды, а также с особенностями актуального для исследуемых пьес социокультурного пространства.
3. Прецедентные феномены играют значительную роль в репрезентации языковой личности героев Н. В. Коляды, передаче возрастного и социального колорита их речи. Тип прецедентного текста, к которому персонаж обращается, может характеризовать последнего с точки зрения его социальной принадлежности, речевой культуры, а в ряде случаев – и его ценностной ориентации.
4. В речи персонажей Н. В. Коляды прецедентные феномены выполняют следующие функции: 1) номинативную и номинативно-характеризующую; 2) персуазивную; 3) демонстративную; 4) экспрессивно-выразительную; 5) игровую.
5. Использование прецедентных феноменов в пьесах Н. В. Коляды нередко сопровождается их изменением. На материале исследуемых произведений выделены следующие типы трансформации прецедентных феноменов: перцептивно-рецептивного характера и интенционального характера. Особый интерес для исследования представляют модификации прецедентных феноменов второго типа, т. е. те, которые входят в коммуникативные намерения, реализуемые, по замыслу автора, его персонажами. Трансформация прецедентных феноменов в пьесах Н. В. Коляды является одним из ключевых приемов языковой игры в рамках рассматриваемых пьес.
Структура работы определяется поставленными в ней задачами и состоит из введения, трех глав – теоретической и двух практических, заключения, списка использованной литературы. В конце работы имеются приложения, где приводятся представленные в рассматриваемых пьесах Н. В. Коляды прецедентные феномены в их минимальном контекстном окружении, содержатся результаты проведенного социологического опроса, включая статистические данные и фрагменты интервью, а также представлен список используемых терминов и сокращений.
Теория прецедентности
Основоположником теории прецедентности считается Ю. Н. Караулов, включивший в лингвистический обиход понятие «прецедентного текста» [Караулов 1987: 216], которое позднее было экстраполировано другими исследователями на более широкий круг явлений [см. Гудков 1999; Красных 2002; Когнитивная база 1997].
Ю. Н. Караулов называет прецедентными тексты,
1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях;
2) имеющие сверхличностный характер, т. е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников;
3) обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности [Караулов 1987: 216]; как поясняет В. В. Красных, «"возобновляемость" обращения к тому или иному ПТ может быть "потенциальной", т. е. апелляция к нему может и не быть частотной, но в любом случае она будет понятна собеседнику без дополнительной расшифровки и комментария» [Красных 2002: 45].
Необходимо подчеркнуть, что прецедентность всегда проявляется как соотношение данной сущности с некоторой другой сущностью. Так, некоторый феномен называется прецедентом (или прецедентным феноменом) именно постольку, поскольку он служит источником заимствования для другого феномена. Кроме того, знаки прецедента в «принимающем» тексте также традиционно именуют прецедентными феноменами, имея в виду то специфическое отношение с прецедентом, которое делает их внеположениыми остальным элементам «принимающего» (назовем его реципиентным) текста.
Принципиальное значение имеет положение об антропологической составляющей прецедентности. Именно такой ракурс рассмотрения прецедентности (с акцентом на воспринимающем субъекте) был задан Ю. Н. Карауловым. Прецедентные тексты, согласно концепции исследователя, включены в структуру языковой личности, являясь единицами ее высшего (мотивационного, или ценностно-установочного) уровня [Караулов 1987: 42-55].
Кроме того, обращение к прецедентному тексту всегда подразумевает ориентацию говорящего на некоторого слушателя. Знак прецедента закладывается автором «нового» текста как стимул для потенциального воспринимающего, при этом требуемой реакцией на данный стимул является узнавание - т. е., с одной стороны, знак должен быть опознан воспринимающим как прецедентный, с другой - необходимо, чтобы был узнан сам прецедент. Поэтому связи между прецедентом и реципиентным текстом всегда опосредованы - с одной стороны, языковой личностью автора текста-реципиента, с другой - языковой личностью некоторого воспринимающего.
Механизм актуализации прецедентного текста Ю. Н. Караулов описывает следующим образом: «обращение к оригинальному тексту дается намеком, отсылкой, признаком, и тем самым в процесс коммуникации включается либо весь текст, либо соотносимые с ситуацией общения или более крупным жизненным событием отдельные его фрагменты», и в таком случае «весь текст или значительный его фрагмент выступают как целостная единица обозначения» [Караулов 1987:217].
Как отмечает исследователь, основная коммуникативная функция прецедентного текста - быть инструментом, облегчающим и ускоряющим «осуществляемое языковой личностью переключение из "фактологического" контекста мысли в "ментальный", а возможно, и обратно» [Караулов 1987: 220].
Ю. Н. Караулов выделяет два основных типа обращения к прецедентному тексту - номинативно-семиотический и референтный.
Номинативно-семиотическое обращение к прецедентному тексту происходит посредством знака и через указание на какое-то характерное свойство, типовую примету, общеизвестную черту лица (персонажа, писателя) или всего произведения в целом [см. Караулов 1987: 221]. Отличительная черта такого типа номинации - ее обязательная эмоциональная нагруженность.
В качестве основных формальных средств для номинативно-семиотического типа обращения к прецедентному тексту Ю. Н. Караулов называет имя собственное (персонажа, автора) и заголовок, которые обладают «заметной тенденцией к метафоричности, т. е. ... сближаются с обычными образными средствами - тропами и позволяют достичь того же художественного эффекта» [Там же: 225]. Исследователь указывает, что «и имя, и заглавие как бы заряжены ... содержанием текста, к которому они отсылают, вмещают в себя в свернутом виде богатые возможности для раскрытия, развертывания широкого круга познавательно- и эмоционально-оценочных аспектов, содержащихся в прецедентном тексте, служат показателем готовности языковой личности - говорящего (автора) и слушающего (читателя) - в любой момент осуществить такое развертывание, материализовать, объективировать метафору» [Там же: 225].
Как пишет Ю. Н. Караулов, «названия произведений, заключающих в себе величайшие духовные ценности мировой культуры, как бы присваиваются языковой личностью», становятся принадлежностью духовного мира говорящего, «обозначают составляющие его духовного богатства» и делают «соответствующее лицо причастным к соавторству» [Там же: 223].
При этом исследователь указывает, что прецедентные тексты в некоторых случаях могут выступать в качестве показателя культурного уровня и социального статуса языковой личности. Например, наличие большого количества цитат в речи определенного лица - это «симптоматический показатель, ибо человек, ... который широко и свободно оперирует материалом русской и мировой литературы, прекрасно осведомлен об особенностях ... литературного процесса соответствующего периода ... такой человек, безусловно, выглядит как обладающий мощным духовным потенциалом, динамическим зарядом творческой энергии» [Там же: 224].
Следует отметить, что Ю. Н. Караулов рассматривает персонажа художественного произведения в качестве самостоятельной языковой личности. Таким образом, исследователем выявляется участие прецедентного текста в формировании речевого портрета героя.
Референтный тип обращения к прецедентному тексту получил название от социологического термина «референтная группа», под которым подразумевается «группа, с которой индивид чувствует себя связанным наиболее тесно и в которой он черпает нормы, ценности и установки своего поведения» [Караулов 1987: 227]. Для персонажа такая референтная группа -«группа персонажей, с мнениями, оценками, образцами действий которых он соотносит собственные мысли и поступки»; она также может быть расширена за счет «вовлечения ... исторического лица, великого деятеля культуры прошлого, широко известного автора прецедентных текстов» [Караулов 1987: 227-228]. По оценке Ю. Ы. Караулова, подобное «расширение круга лиц, вовлекаемых автором дискурса (повествователем) в обсуждение возникающих как повседневных жизненных ситуаций, так и общезначащих вопросов существенно обогащает идейно-проблемное содержание произведения, наращивает его духовный заряд, увеличивает воздеиственную эстетическую и этическую мощь» [Там же: 228].
Понятие прецедентного текста, данное Ю. Ы. Карауловым, уточняется, дополняется и активно используется многими исследователями. В рамках современной лингвистики можно выделить два основных направления исследования прецедентности:
1) коммуникативно-прагматическое (Н. Д. Бурвикова, Е. А. Земская, B. И. Карасик, Н. И. Клушина, В. Г. Костомаров, Л. П. Крысин, C. И. Сметанина, Г. Я. Солганик, А. Д. Шмелев и др.).
2) когнитивное (Л. Г. Бабенко, Д. В. Багаева, Н. Н. Болдырев, Л. И. Гришаева, Д. Б. Гудков, В. 3. Демьянков, И. В. Захаренко, В. В. Красных, Е. С. Кубрякова, Г. Г. Слышкин, А. П. Чудинов и др.).
Следует отметить, что оба названные направления неоднородны и внутри каждого из них выделяется несколько научных школ, реализующих свои методы и приемы исследования феномена прецедентности.
Художественная литература как сфера-источник прецедентности
Художественная литература в пьесах Н. В. Коляды - третий по значимости источник прецедентности. Всего в рассматриваемых произведениях представлено 43 обращения к прецедентным феноменам данной сферы.
Основу заимствований данного типа составляют включенные в школьную программу цитаты и имена из классической русской литературы (24 обращения). Последнее, с одной стороны, обусловлено тем особым статусом классической литературы, который она обрела в советское время и в определенной мере продолжает сохранять до сих пор. Так, классика, согласно заключению ряда современных исследователей, окончательно заняла свое место в отечественной школьной программе в 1930-е годы и наряду с произведениями соцреализма стала мощным инструментом социализации советского человека, формирования сознания общества: опосредованные текстом авторитетного художественного произведения нормативные представления и формулы внедрялись в сознание читателя в годы его наибольшей восприимчивости - в детстве и юности, становясь его достоянием на всю оставшуюся жизнь независимо от уровня полученного им образования и культурного развития [подр. см. Добренко 1997; Золотухина 2009; Круглова 2005; Паперный 1996].
С другой стороны, преобладание среди прецедентных феноменов сферы «Художественная литература» цитат и имен из «школьной» классики в рассматриваемых пьесах определяется тем, что в образах большинства героев Ы. В. Коляды воплощен тот социальный тип, для которого, по замечанию Е. Добренко, «закрепленный школой набор писательских имен и отобранных текстов» является «исходной и, в сущности, конечной точкой познания литературы» [Добренко 1997: 142].
Среди цитируемых у Н. В. Коляды авторов-классиков 19 века одно из первых мест по количеству обращений принадлежит А. С. Пушкину (в пьесу «Полонез Огинского» включена цитата из романа «Евгений Онегин», а также из стихотворения «Пророк», в пьесе «Мы едем, едем, едем» представлена цитата из хрестоматийного стихотворения «Узник», в пьесе «Канотье» - из стихотворения «19 октября»).
Также широко представлены цитаты из произведений М. Ю. Лермонтова (в пьесе «Канотье» - цитата из стихотворения «И скучно и грустно»; в пьесе «Полонез Огинского» - цитаты из стихотворений «Прощай, немытая Россия...», «Выхожу один я на дорогу»; в пьесах «Полонез Огинского» и «Мы едем, едем, едем» - цитаты из поэмы «Бородино»; в пьесе «Чайка спела» -цитата из стихотворения «Смерть поэта»).
Присутствуют отсылки к произведениям А. П. Чехова (в пьесе «Канотье» приведено обращение к выражению «небо в алмазах» из пьесы «Дядя Ваня», а в пьесе «Полонез Огинского» - обращение к названию пьесы «Вишнёвый сад»).
В рассматриваемых пьесах также представлены обращения к прецедентным именам Достоевского и Толстого (пьеса «Мурлин Мурло»), Обломова (пьеса «Канотье»), названию произведения И. С. Тургенева «Муму» («Мурлин Мурло»), цитатам из поэмы «Мороз-красный нос» и стихотворения «Размышления у парадного подъезда» Н. А. Некрасова, стихотворений В. А. Жуковского «Лесной царь» и А. К. Толстого «Средь шумного бала, случайно...» (пьеса «Мы едем, едем, едем»).
Из отсылок к произведениям школьной программы, созданным в начале 20 века, в рассматриваемых пьесах Н. В. Коляды присутствуют прецедентное имя Есенин и широко известная цитата из стихотворения Н. С. Тихонова «Баллада о гвоздях» - «Гвозди бы делать из этих людей!», чаще приписываемая классику советской литературы В. В. Маяковскому (так, в ходе соцопроса 17% от общего числа респондентов именно его имя указали в графе «автор», тогда как только 4% смогли указать имя настоящего автора).
Помимо обращений к текстам «школьной» классики широко представлены цитаты из произведений для детского чтения - стихов (цитата «Елка плакала сначала от домашнего тепла...» из стихотворения «Декабрь» С. Я. Маршака, цитата «Мишка косолапый по лесу идёт, шишки собирает, песенки поёт!» из стихотворения А. Барто), сказок (прецедентные имена Дюгшовочка, папа Карло, «Сказка о мертвой царевне», цитата из стихотворной сказки «Кошкин дом» С. Я. Маршака). Эти тексты, прочитанные и заученные в детские годы, как правило, остаются с человеком на всю жизнь и с легкостью воспроизводятся им во взрослом возрасте, вследствие чего наряду с хрестоматийными произведениями классики они входят в число широко прецедентных текстов [подр. см. Нахимова 2007: 90].
Обращения к прецедентным текстам, выходящим за пределы сочинений для детей и классической литературы из школьной программы, в рассматриваемых пьесах единичны.
Среди них, в частности, представлены цитаты из стихотворений поэтов-шестидесятников А. Вознесенского («Тишины!») и Б. Слуцкого («Физики и лирики»). Следует отметить, что хотя творчество обоих поэтов было достоянием преимущественно интеллигенции, благодаря прессе и общественным дискуссиям некоторые цитаты из их текстов становились известны достаточно широкому кругу советских читателей. Например, первая строчка стихотворения Б. Слуцкого «Что-то лирики в загоне, что-то физики в почете» (1959), цитируемая в пьесе Н. В. Коляды, могла быть известна среднестатистическому советскому человеку и без знакомства с самим ее источником - прежде всего, по развернувшейся после публикации стихотворения дискуссии вокруг проблемы «физиков и лириков», что косвенно подтверждается результатами соцопроса1. Характерно, что и тех персонажей Н. В. Коляды, которые обращаются к указанным прецедентным текстам, трудно назвать интеллектуалами в силу используемых ими лексических единиц и круга тех культурных феноменов, к которым они апеллируют.
Совершенно иначе обстоит дело с цитатой из романа Ю. Олеши «Зависть». Это произведение, моделирующее ценностный мир интеллигента и чуждое логике советской идеологической культуры, хотя и не было запрещенным в послевоенное время и даже попадало на полки домашних библиотек, советскому человеку оставалось практически неизвестным, что было выявлено в ходе проведенного соцопроса . В пьесе «Канотье» цитата из
Так, было выявлено 40% респондентов в возрасте от 47 до 79 лет, знакомых с приведенной строчкой, однако лишь 7,6% опрошенных этой возрастной категории смогли указать автора текста, при этом 75% от числа указавших автора имеют высшее образование. " Так, предложенную в анкете цитату по первой строчке романа Ю. К. Олеши «По утрам он поет в клозете», используемую у Н. В. Коляды, как знакомую отметили 13% респондентов в возрасте от 25 до 79 лет, а опознать автора или название текста смогли только 11% опрошенных этой возрастной категории. Характерно, что и среди современной молодежи знание данного текста тоже остается низким: 12%) респондентов в возрасте до 24 лет отметили его как знакомый, и только 18% смогли определить текст-источник цитаты, при этом 76% респондентов от числа определивших источник цитаты и находящихся в этой возрастной категории, на момент опроса являлись студентами филологического факультета. Одновременно необходимо подчеркнуть, что низкая узнаваемость данной цитаты не может быть объяснена ее невыразительностью или незначимостыо для произведения. Так, по замечанию критика Игоря Сухих, после выхода романа «первую фразу "Зависти" читали и критиковали как отдельное произведение», ее «запомнили даже те, кто не любил книгу» [Сухих 2002]. В ходе интервьюирования на прямой вопрос о прочтении романа Ю. К. Олеши «Зависть» положительно ответили только 17% респондентов. романа Ю. Олеши {«По утрам он поет в клозете») вложена в уста одного из героев - Виктора, который в полной мере воспроизводит стратегию жизни русского интеллигента. Он добровольно оказывается на «обочине» жизни. А произносимые им сентенции исполнены глубоким пониманием вечных, несиюминутных ценностей.
Среди других отсылок к именам и произведениям элитарной и полуэлитарной литературы в рассматриваемых произведениях представлены следующие: прецедентное имя Хемингуэй в пьесе «Мурлин Мурло», цитата «Она его за муки полюбила, а он её за сострадание к себе!» из трагедии У. Шекспира «Отелло» в пьесе «Мы едем, едем, едем», цитата «Люди, львы, орлы и куропатки! Мохнорылые олени! Все жизни умерли! Я одна, как мировая душа!» из произведения А. П. Чехова «Чайка» в пьесе «Канотье».
Репрезентация языковой личности героев в социально-культурном аспекте
Принадлежность героев Н. В. Коляды к тому или иному социальному страту, которому соответствует и определенный тип речевой культуры, маркируется как на уровне лексических единиц, так и на уровне прецедентных феноменов.
Например, обращение к прецедентным феноменам общекультурного значения отличает героев-интеллигентов от остальных персонажей, которые иногда не знают даже самые известные общезначимые прецедентные тексты и имена или оказываются не в состоянии воспринимать стоящее за ними содержание.
Так, речь интеллигента Алексея, героя пьесы «Мурлин Мурло», построенная вокруг группы прецедентных имен, воплощающих высшие культурные ценности {Достоевский - Толстой - Сократ), контрастирует с тем выводом, который из этого пассажа делает Инна:
АЛЕКСЕЙ. Нет, нет, вы меня не поняли! Не моя конкретно любовь, как единица измерения... То есть, спасёт вас только то, что я люблю! То есть, великая русская литература! ... Если бы многомиллионная толпа, масса читающих с вниманием и жаром и страстью прочитали бы и продумали бы из страницы в страницу великих Достоевского и Толстого, если бы все люди задумались над каждым их рассуждением, то наша Россия, страна наша выросла бы в страшно-страшно серьёзную величину, в страшно великую державу! Передумать, осмыслить их - это ведь, дорогие девушки, то же самое, что и стать Сократом, понимаете? Вы догадались, конечно, что это не моя мысль, чужая, но это не важно: я тоже так думаю, тоже! Главное: заставить людей перечитать, осмыслить, посмотреть на себя, на свою жизнь со стороны! Вот что! И это очень просто! Я думаю, что я сделаю, сделаю, что в моих силах! Понимаете?! Да?!
МОЛЧАНИЕ. ИННА, (стукнула по клеёнке ладошкой.) Поняла я! Поняла я теперь тебя! Бей жидов, спасай Россию, правильно? Так, да?
Осуществленный Инной перевод адресованного ей послания на язык понятного ей прецедентного текста - антисемитского лозунга времен Гражданской войны «Бей жидов, спасай Россию» - приводящий к снижению, обесцениванию содержания речи Алексея, очень выразительно демонстрирует ту культурную пропасть, которая разделяет героев, стоящих на различных социальных ступенях.
Еще более показательна разница в характере обращения этих двух героев к одному и тому же прецедентному тексту - Библии.
Алексей, очевидно, воспринимает этот текст как безусловно авторитетный, общественно и лично значимый. Установить, читал ли он саму Библию, по воспроизведенному им фрагменту достаточно сложно, однако с учетом характера цитации предположение о непосредственном знакомстве героя с текстом вероятно. Так, пафос мысли Алексея, для подкрепления которой он приводит фразу из библейского текста, в целом адекватен источнику:
АЛЕКСЕЙ. Да, любовь! Обязательно любовь! А теперь пребывают спи три: Вера, Надежда, Любовь, но Любовь из них больше! Так сказано в Библии, вы, конечно же, помните? Любовь - это всё! Она прежде всего!
Обращение к Библии Инны носит уже совершенно иной характер. Здесь за счет перевода прецедентного текста на язык сниженной, бранной лексики неизбежно возникает эффект дискредитации авторитетного источника:
ИННА. (Рыдает.) Конец света настал! Как было в Библии написано, так оно и вышло! Ведь говорили, все говорили: готовьтесь, суки, готовьтесь, а мы, дураки, не верили, не слушали, не верили в Бога, в душу твою мать!
С учетом характера передачи послания библейского текста, а также общего речевого портрета героини закономерно заключение о том, что представления Инны о конце света скорее воплощают массовые стереотипы, чем указывают на ее непосредственное знакомство с источником. А профанация текста в результате его перекодирования с одного языка на другой в очередной раз свидетельствует о низком культурном уровне героини.
В другом случае указанием на необразованность героини (Ольги) становится ее незнание (непрочтение) текста, входящего в обязательный культурный минимум советского человека:
АЛЕКСЕЙ. ... Дебилка! «Муму» не прочитала за свои почти тридцать лет?! Не прочитала ведь, не прочитала?! ОЛЬГА. Не прочитала...
Очевидным свидетельством невежества персонажа может стать и непонимание им самых простых, широко известных текстов. Так, героиня пьесы «Сказка о мертвой царевне», Римма, из-за бедности своего лексикона оказывается не в состоянии воспринять даже текст несложного политического послания, постоянно транслируемого во время «перестройки» по радио и телевидению:
РИММА. Вот, говорят: «тыртырнаты» да «тыртырнаты». Вот что это такое, скажи хоть ты мне, а?
НИНА. Какое «тыртырнаты»?
РИММА, (рассердилась.) Ну что ты, как кусок тумбочки, понять не можешь-то? Вот, говорят, они говорят, там: «Товарищи! Нельзя нам без тыртырнаты! Нуэюно, товарищи, чтобы обязательно была тыр-тыр на-ты...» (Пауза.) Ну, что?
МОЛЧАНИЕ. НИНА. Альтернатива, что ли?
РИММА. Ну вот, вот, правильно! Вот эта! «Ива», то есть, ага! Это вот что такое, а?
НИНА, (смеется.) Фу, Господи! ... Ну, ты даешь жару, подруга. Таких слов - и не знает. Тоже мне. Совсем уже дура, что ли?
Прецедентные тексты, воспроизводимые Риммой, в большинстве своем содержат сниженную и бранную лексику, в ряде случаев нарушают этические нормы. Основным источником прецедентных феноменов для Риммы является «низовой» фольклор («И конфетку съесть, и задницу не ободрать», «Можно Машку за ляэ/ску, можно козу на возу, а в приличных домах говорят: "Разрешите?"», «Херня война, лишь бы не убили») и агитационные речи, звучащие по радио {«Задачи ясны? Цели поставлены? За работу, товарищи!»)
Единственная сознательная отсылка к литературному источнику в ее речи - «Сказка о мертвой царевне», небольшой фрагмент которой героиня пересказывает понравившемуся ей «интеллигенту» Максиму, стремясь продемонстрировать свои культурные познания и таким образом произвести впечатление на гостя.
С участием прецедентных феноменов создается также образ героини, принадлежащей к номенклатурной среде, - дочери бывшего высокопоставленного партийного работника Тани. Так, отголоском «номенклатурного» прошлого героини становится ее обращение к прецедентному тексту элитарного музыкального направления - джазовой композиции «Тюльпаны из Амстердама», а также к текстам музыкальной классики {«Полонез Огинского», танец «Умирающего лебедя»).
В силу данного ей в семье воспитания Таня не использует сниженную лексику и практически не обращается к текстам «низового» фольклора, как это делают остальные герои пьесы, которые раньше были прислугой в доме ее отца. Однако полноценного образования Таня, вынужденная эмигрировать в Америку из-за гибели семьи, так и не получила, чем может объясняться и отсутствие в речи героини отсылок к прецедентным текстам, которые свидетельствовали бы о ее высоком культурном уровне. При этом основным источником прецедентных феноменов для Тани, вернувшейся из-за границы в уже неродную ей культурную среду России 90-х, являются советские песни и тексты детского фольклора, позволяющие ей хотя бы мысленно вернуться к счастливому советскому прошлому.
Кроме того, в пьесах Н. В. Коляды количество и разнообразие прецедентных текстов является показателем культурных и нравственных притязаний героя-интеллигента или героя, выделяющегося на фоне остальных персонажей своей образованностью.
Так, отсутствие обращений к прецедентным текстам подчеркивает заурядность, посредственность Максима, банковского служащего, круг интересов которого, несмотря на его воспитанность и образованность, сводится к вопросам житейского характера.
Игровая функция
Игровая функция прецедентных феноменов, которая в работах некоторых исследователей получила название людической [см. Слышкин 2000, 2000а; Терских 2003], связана со стремлением говорящего развлечь самого себя и собеседников, снять напряженность в разговоре, установить контакт и т. д. [Подр. см. Слышкин 2000: 103-106]. Как отмечает Г. Г. Слышкин, «носители языка легко распознают апелляции к концептам прецедентных текстов и отличают их от апелляций, выполняющих иные функции» [Там же: 104].
Анализ материала рассматриваемых пьес показывает, что игровая функция прецедентных феноменов зачастую неотделима от других функций экспрессивно-выразительной, демонстративной, номинативно характеризующей. Поэтому в ряде случаев можно говорить только о доминировании игровой составляющей над всеми остальными.
Игровая функция прецедентных феноменов в произведениях Н. В. Коляды, в основе которых лежат принципы смеховой, карнавальной культуры, - одна из важнейших. Эта функция связана с типом героев-артистов, выделенным Н. Л. Лейдерманом, чья книга представляет собой наиболее полное исследование творчества этого драматурга [Лейдерман 1997: 35]. Вот как описывает персонажей-«артистов» Н. Лейдерман: «Следуя нормам маскульта, они стараются занять верхнюю ступеньку в его иерархии - они сами лицедействуют. Это наиболее яркий и устойчивый тип в пьесах Коляды. ... Они актерствуют в том пространстве, которое не требует ни декораций, ни костюмов, которое всегда при себе - они актерствуют в пространстве речи».
Открывается этот ряд Вовкой-«опойкой» (из «Корабля дураков»), встречается также в разных вариантах в пьесах 80-90-ых годов, находит свое отражение и в пьесах «новых», написанных после 2000 года. Тип героя-«артиста» присутствует также во всех рассматриваемых нами произведениях.
В пьесе «Мурлин Мурло» (1989) таким персонажем становится Инна. Ее речь изобилует пословицами, отрывками из песен, анекдотами и отличается особой эмоциональностью («Вот так и живе-ом! Не жде-о-ом тишины! Нам скажут, она зарыдает!..», «Бьемся, бьемся, к вечеру - напьемся!»). Характерны ремарки, сопровождающие ее реплики: «Запела и заплакала с первой же строчки», «Кричит», «Пьет из горлышка бутылки, целует подушку, рыдает, поет горестно, во всю глотку». Следует сказать, что Инна постоянно обыгрывает явления и тексты, принадлежащие официально-традиционной культуре: советскую идеологию, классическую литературу и музыку, религиозные тексты - т. е. все то, что подается «сверху». При этом опорой для героини служат тексты фольклора. Народная культура, в отличие от «официальной», очень подвижна, гибка и сама может послужить пространством для игры, чему способствует и такое отмеченное ранее обстоятельство, как открытость фольклорных текстов для «сниженных» тем и языка:
ИННА. ... (Поет). На столе бутылочка, пойдем выпьем, милочка!
Постоянное балагурство Инны словно бы противостоит казенным фразам Алексея, человека начитанного, приехавшего якобы из центра, взявшего на себя роль миссионера, просветителя. И, несмотря на отсутствие у героини образованности и культуры, речь Инны ярка и разнообразна. Театральность ее речевого пространства становится своеобразной компенсацией отсутствия в жизни значительных событий, невозможности самореализоваться, своего рода протестом против насаждения «официальной» культуры. Кроме того, обнаруживается, что Инна нравственно выше своего «спасателя», на поверку оказавшегося человеком пустым, низким.
Для Зины, бойкой «челночницы» из пьесы «Мы едем, едем, едем», игра с использованием большого количества прецедентных текстов становится одной из форм агрессии, являющейся средством защиты от возможных нападок:
ЗИНА. ... Ну, посмотри, сколько добра, ведь всё выкрадут и я что, на бобах? Меня мужики будут только за это любить!
НИНА. Фу. Как противно.
ЗИНА. Противно ей?! Закрой борщехлёб и не греми крышкой , милочка! Это, дорогуша моя, объективная реальность, данная нам в ощущениях, понимаешь?!
НИНА. Как стыдно.
ЗИНА. Не ссы в компот, там повар ноги моет! Нет, не стыдно! Совсем не стыдно! ...
Стремление защищаться связано, вероятно, с тем, что Зина где-то подспудно ощущает всю хрупкость, эфемерность мира, построенного только на материальных ценностях, к которому она себя причисляет. И как только героиня осознает отсутствие необходимости защищать свои ценности, агрессивное поведение уступает место искренности, а игра с прецедентными текстами отходит на второй план.
Нередко в речи героев Н. В. Коляды игровой эффект создается за счет трансформации прецедентных текстов. Игровая модификация фрагментов прецедентных текстов рассматривается рядом исследователей как одно из проявлений языковой игры3 [см. Гридина 1996, 2006, 2006а; Норман 2006; Санников 2002].
Выражение зафиксировано в словаре «Живая речь» [Белянин 1994: 62].
В словаре «Живая речь» представлено сходное выражение «Не плюй в компот, там повар ноги моет!» [Белянин 1994: 107].
Подобная трансформация прецедентных текстов характерна, например, для речи одного из персонажей-артистов (Виталия) из пьесы Н. В. Коляды «Сказка о мертвой царевне». Так, герой обыгрывает фрагмент известной песни:
ВИТАЛИЙ, (глядя на Нину, заорал, что есть силы.) Лана-а-а-а!!! Лана-а-а-а!!! Я про тебя забы-ы-ы-ыл!!!!!
Встал на карячки, пополз за шифоньер. (Поет.) «Лана-дыиш! Лапа-дыиш! Светлого мая прив-э-э-эт! Лана-дыши!Лсиш-дыиш! Синий буке-хе-хе-хе-хет!..» Ланка, иди ко мне, поцелуй дядьку Витальку, ну?!
Ланка угрожающе зарычала. Виталий попятился, встал, отряхнул руки, коленки.
Балагурство - это своеобразное развлечение для Виталия, и здесь ему нет равных. Модифицированные фрагменты известных песен и выражений, наряду с текстами сниженного фольклора, содержащими в себе потенции развертывания комического, служат в его речи для создания игрового эффекта:
ВИТАЛИИ, (хохочет.) Ибитьсясердцеперестало! Молоком - водку? Риммок, не кощунствуй! Не проханжэ, понимаешь, Риммок? Ладно, корочкой занюхаем и - киздарики! (Поет, подняв стакан.) «Едем мы, друзья, в дальние края, хоть и не оставили там пихуууу...!!!» Давай! Давай!
Смеются. Выпили. (Ест хлеб, крошки падают на пол.) Макся, нравится тебе Риммок? У-ух, красотка, скажи? (Поет.) «Красотки, красотки, красотки кабаре! Вы созданы лишь для развлечений-ний-ний!7 /»...
Модификация прецедентных феноменов в игровых целях также свойственна речи Кати, героини пьесы «Канотье». Так, воспроизводя чеховский монолог, героиня пересыпает его отборными ругательствами:
КАТЯ. Господа, вы звери... Вы звери, господа...
Ходит по коридору, кричит: Люди, львы, орлы и куропатки! Мохнорылые олени! Все жизни умерли! Я одна, как мировая душа! Дятел, идиот! Прощает! Прощайте, прощайте, дураки! (Набрала номер телефона, яростно в трубку:) Вадик, ты? Готовься к смерти, сука-Вадик! Готовься к смерти! (Кинула трубку, ходит по коридору.) Развонялась «шанелыо», не продохнуть... Люди, твою мать, орлы, куропатки, блин... Я - мировая душа!!!!!!!..
В большинстве случаев балагурство для героев-артистов - не только игра, но и способ скрыть или косвенно выразить переживания по поводу личной драмы. Так, одно из назначений цитат и игровых монологов в речи Кати -выражение отчаяния героини, вызванного одиночеством и нереализованностыо в жизни - мечты о сказочном принце и театральной карьере и в 35 лет для нее по-прежнему остаются мечтами.
