Содержание к диссертации
Введение
ПЕРВАЯ ГЛАВА. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ И ПРОБЛЕМЫ АДАПТАЦИИ РОССИЯН В МАНЬЧЖУРИИ (1924-1930 ГГ) 36
1. Политическая ситуация и социальный состав российского населения северо-восточного китая 36
2. Проблемы социальной адаптации российских беженцев и старожилов к условиям жизни в маньчжурии 42
3. Полигическая деятельность молодежных организаций харбина (1924 -1930 гг.) .56
4. Проблемы сосуществования советской и эмигрантской колоний и повседневность 69
5.0 некоторых аспектах повседневной жизни российских детей в маньчжурии 95
ВТОРАЯ ГЛАВА. РОССИЙСКАЯ ЭМИГРАЦИЯ В МАНЬЧЖУРИИ В 1930 - 1935 гг.
1. Экономическая политика ссср на квжд после советско-китайского Конфликта. «война компроматов» на квжд( 1929-1932 it.) 114
2. Россияне в условиях японской оккупации (1932-1934 п\) 128
3. Условия советско-японского соглашения о переуступке квжд. Организация и Ход «эвакуации» советских граждан в ссср 139
4. Предпосылки и причины реэмиграции. Отъезд и дорога как адаптирующие Факторы в процессе возвращения советских граждан на родину 160
5. Проблемы социально-культурной и бытовой адаптации реэмигрантов к
Условиям жизни ссср 177
6. Реэмиграция и власть: история отторжения (на примере деятельности влксм)
(1935-1937 гг.) 191
Заключение 205
Приложение 212
Список использованных источников 232
Список использованной литературы 235
- Политическая ситуация и социальный состав российского населения северо-восточного китая
- Экономическая политика ссср на квжд после советско-китайского Конфликта. «война компроматов» на квжд( 1929-1932 it.)
- Россияне в условиях японской оккупации (1932-1934 п\)
Введение к работе
Содержание научной проблемы и ее актуальность
Российская эмиграция Северо-Восточного Китая (Маньчжурии) является одной из наиболее своеобразных диаспор первой эмигрантской волны. В то время, как западные российские диаспоры к концу 1930-х гг. " благополучно ассимилировались и практически прекратили свое существование, Маньчжурия с центром в Харбине продолжала оставаться «маленькой Россией» вплоть до начала 1950-х гг. «Русская Атлантида», «Аркадия», «Новый Вавилон» — как только не называли современники и исследователи Русскую Маньчжурию 1920-х - 1940-х гг. Необычайность ее судьбы, вызванная историческими, географическими, этническими и политическими особенностями дальневосточного региона, давно привлекала как российских, так и зарубежных историков.
Актуальность изучения истории российской эмиграции Дальнего Востока не вызывает сомнений в силу наличия многочисленных историографических лакун по данной проблематике. Несмотря на появление в последние годы (главным образом в российских провинциальных научных центрах) интересных исследований по истории русской эмиграции в Китае, нельзя сказать, что данная тема нашла всестороннее и исчерпывающее освещение. До сих пор terra incognita для историков остается проблема советского присутствия в Маньчжурии. Одна из уникальных особенностей дальневосточной «ветви» русского рассеяния заключалась в том, что в течение более чем десяти лет Маньчжурия являлась пристанищем не только для эмигрантов, но и для советских граждан, проживавших там благодаря советскому владению на паритетных с китайской стороной условиях Китайской восточной железной дорогой (КВЖД). Обладание КВЖД сделало советскую власть влиятельной си лой в Маньчжурии. Не ограничиваясь вмешательством во внутреннюю политику Китая, она политически, экономически и идеологически воздействовала на жизнь российской эмиграции. Кроме того, длительное проживание рядом с беженцами огромного числа граждан СССР, их политическая, социальная и культурная деятельность не могла не сказаться на повседневной жизни эмигрантов. В связи с этим, представляется важным исследование взаимодействий и взаимоотношений между советской и эмигрантской диаспорами Маньчжурии по трем векторам: политическому, идеологическому и экономическому на всем протяжении их сосуществования (с 1924 по 1935 гг.).
До настоящего времени лишь поверхностно и фрагментарно затрагивалась российскими и зарубежными учеными проблема «красной» (советской) реэмиграции 1935 г. из Маньчжурии в СССР. Остается недооцененной уникальность этого явления - никогда в истории советского государства не имело место столь массовое, добровольное и единовременное возвращение граждан, проживавших долгое время за границей, на родину. Реэмиграция завершила десятилетие советского присутствия в Маньчжурии, явившись кульминацией исторической драмы сосуществования «двух России» -белоэмигрантской и большевистской. Изучение причин реэмиграции, обстоятельств, при которых происходило возвращение, дороги и прогресса адаптации на родной земле - один из основных интересов даннойки$шлвдовавияемы не исчерпывается потребностью в конкретно-историческом исследовании ранее обойденных вниманием ученых факторов и событий. Не менее важным представляется исследовать историю жизни российского сообщества Маньчжурии и реэмиграции его советской составляющей на родину как социально-культурный феномен. Антропологический «поворот» в мировой историографии, перенесший исследовательский акцент с макросоциальных процессов на непосредст венный опыт человека в истории сделал возможным переосмысление ранее закрытых тем и рассмотрение их в междисциплинарном исследовательском ракурсе. Новые познавательные стратегии позволили предпринять попытку изучения темы дихотомии «эмигрантского — советского» на материале истории российской эмиграции Маньчжурии. Методы, сформировавшиеся в таких науках о человеке, как социология, психология, лингвистика дали возможность изучить целый комплекс социально-политических, социально-бытовых, культурных и психологических проблем внутри российского сообщества Маньчжурии на протяжении периода сосуществования советской и эмигрантской диаспор. Использование междисциплинарого подхода позволило также рассмотреть историю «красной» реэмиграции 1935 г. и аккультурации реэмигрантов на родине в ракурсе социально-культурной истории (истории повседневности).
Хронологические рамки исследования охватывают вторую половину 20-х - первую половину 30-х гг. XX века - период, когда советское влияние в Маньчжурии было наибольшим. Обладание правом на управление КВЖД позволило советской стороне создать на территории Маньчжурии и, в частности, в Харбине, немалое число советских учреждений (торговых представительств, железнодорожных собраний, школ, интернатов, училищ, библиотек и др.), не только составивших советскую инфраструктуру, но и превратившихся в базу для распространения большевистской идеологии в Маньчжурии. После оккупации Маньчжурии силами Квантунской армии и создания марионеточного государства Маньчжу-Ди-Го (1932 г.) советское влияние в Северо-Восточном Китае стало минимальным, а заключение советско-японского соглашения о продаже КВЖД (23 марта 1935 г.) означало завершение большевистской эры в регионе. Реэмиграция части советской диаспоры из Маньчжурии в СССР летом 1935 г. поставила точку в истории сосуществования двух российских сообществ.
Цели и задачи исследования. Основной целью данного диссертационного исследования является изучение истории сосугцествования эмигрантского и советского сообществ россиян на территории Северо-Восточного Китая в период с середины 20-х по середину 30-х гг. XX века. Для решения этой центральной проблемы необходимо решить следующие задачи:
- проанализировать историю взаимоотношений эмиграции и советской колонии на всем протяжении их сосуществования, начиная с момента установления дипломатических отношений между СССР и Китаем, прихода на КВЖД советской администрации до продажи КВЖД и ухода советских из Маньчжурии. Говоря об истории взаимоотношений, автор не пытается «объять необъятное» и осветить все стороны и аспекты взаимовлияний и взаимодействий эмиграции и советских граждан. В поле зрения исследования - сфера социально-политической и социально-антропологической истории (в том числе -истории повседневности);
- дать всестороннюю оценку реэмиграции 1935 г. как политического, социально-культурного и психологического феномена;
- рассмотреть феномен реэмиграции 1935 г. как адаптационный процесс в ракурсе социально-культурной, политической и бытовой адаптации к условиям жизни в СССР.
Теоретические и методологические основы исследования проблемы.
Суть поставленной проблемы обусловила междисциплинарность в подходе к ее решению. Понимаемая как синтез разных методов и мето дик научного анализа, междисциплинарность не отрицает безусловного главенства конкретно-исторического подхода при реализации целей и задач исследования.
Научный инструментарий, используемый исследователями проблематики российской эмиграции «первой волны», редко выходит за рамки ставшей модной в постсоветское время позитивистской модели, выраженной, главным образом, в стремлении к накоплению фактографического материала. Выдвинутый в конце 1980-х - начале 1990-х гг. лозунг заполнения «белых пятен» отечественной истории остается актуальным и в начале нового тысячелетия, ибо огромное количество фактов остаются закрытыми и поныне. Однако накопление фактов и «развенчание» мифов (без которых, к сожалению, нельзя представить советский период историографии русской эмиграции) достигли того количественного уровня, когда можно приступить к качественному углублению исследовательских инвектив за счет использования современных методологических подходов, и, в частности - историко-антропологического метода, объединяющего в себе изучение материальной жизни, менталитета и повседневности.
По словам Ж.Ле Гоффа историческая антропология представляет собой «общую глобальную концепцию истории», объединяющую в себе изучение менталитета, материальной жизни, повседневности ...(в том числе - изучение тела, жестов, устного слова, ритуала, символики и т.д.).1 А.Я. Гуревич утверждает, что в историко-антропологических исследованиях «внимание направлено на изучение не сформулированных явно, не высказанных эксплицитно, не вполне осознанных в культуре умственных установок, общих ориентации и привычек сознания, «психического инструментария», «духовной оснастки»... - того уровня интеллектуальной жизни общества, который современные историки обо 2 значают расплывчатым термином «ментальность».
Выдвинутый антропологами метод осознания и понимания эпохи, исходя «из нее самой», весьма близкий психологической герменевтике В.Дильтея с ее стремлением «понимания» и «постижения» внутренней жизни человека, оказался полезным при анализе источников личного происхождения - устных интервью, взятых автором у очевидцев событий. Фактор активного использования «маргинальных» по своему характеру источников устной истории детерминировал обращение к - методикам, используемым не только в психологии и социологии, но и в такой «пограничной» науке, как психолингвистика, изучающей и анализирующей поведенческие и вербальные тексты, в том числе в исторической ретроспекции.
Немалое значение для реализации задач данного исследования имеет комплекс источниковедческих методов, необходимых при анализе достоверности и репрезентативности источников. По словам исследователя устной истории Д.Н.Хубовой, «источники устной истории, пусть опосредованные влияниями, сохраняют свою смысловую и информативную нагрузку для источниковедческих исследований; в истории они также сохраняют свою значимость, и если не всегда на макро-уровнях глобальной истории, то обязательно в микроскопически пристальной биографике, отражающей историю повседневности и ментальносте».4 Споры вокруг достоверности устно-исторических источников, на наш взгляд, давно должны уйти в прошлое, ибо все сомнения относительно «расплывчатости» и «приблизительности» информации, получаемой методом устной истории, можно в равной степени отнести и к письменным источникам - таким же продуктам деятельности человека, пропущенным через «его ментальность, структуры его памяти и сознания, его субъективность и персональные свойства восприятия, подверженные идеологии, общинным идеологическим, поведенческим и прочим стереотипам».5 Данный тезис наглядно подтверждается в первой главе на шего исследования, при сопоставлении письменных мемуарных источников - воспоминаний маньчжурских комсомольцев - и устных реминисценций очевидцев событий - автобиографических интервью.
Важным фактором, значительно повлиявшим на теоретические основания и практическую реализацию диссертации, стал анализ практик социальной истории и истории повседневности, активно внедряемых отечественными исследователями при изучении советского общества - 1920-х - 1960-х гг. Работы Н.Н. Козловой, Н.Б. Лебиной, Е.Ю. Зубковой продемонстрировали возможности антропологического подхода, в фокусе которого могут рассматриваться различные аспекты социальной истории. 6
Историография проблемы
Несмотря на наличие огромного массива отечественной и зарубежной литературы по проблематике русской эмиграции «первой волны», говорить о наличии богатой историографической традиции применительно к истории российской эмиграции Маньчжурии вряд ли возможно. Только в постсоветский период общая демократизация жизни, открытие отечественных архивохранилищ и возможность работы за рубежом сняли вопросы доступности ранее табуированных тем и источников. Однако некоторая холодность исследователей по отношению к истории русской эмиграции Китая наблюдается до сих пор. Это связано, в первую очередь, с географической удаленностью (и, следовательно, труднодоступностью) источников, отражающих события на Дальнем Востоке (основная их часть на территории РФ сосредоточена в Государственном Архиве Хабаровского края), а также провинциальной спецификой китайского региона «русского рассеяния». Так сложилось, что традиционно русская эмиграция в Китае рассматривалась исследователями Зарубежной России как эмигрантская периферия, или, во всяком случае - не столь насыщенный по своему культурному и идейно-политическому колориту регион (каковыми являлись, к примеру, эмиг-рантский Париж или Прага). Тем не менее, обозначенный историографический пробел в течение последних десяти лет понемногу заполнялся благодаря исследовательскому энтузиазму ученых Дальнего Востока и Сибири. Прежде чем приступить к анализу новейших работ, обратимся к более ранней историографии темы.
Первые отечественные исследования по истории русской эмиграции, в какой-то мере затрагивающие регион Дальнего Востока, были написаны еще в 1920-е гг. Характер большинства работ не вызывает сомнений - практически все публикации имели целью разоблачение антисоветских планов «белой» эмиграции и развенчание ее политических иллюзий. На ниве подобных «разоблачений» особенно преуспели авторы сборника «На идеологическом фронте борьбы с контрреволюцией», выпущенного в свет в 1923 г. Попытка комплексного освещения эмигрантской темы была предпринята в том же году В. Беловым в работе «Белое похмелье»: здесь уже приводятся интересные сведения о численности, местах расселения, условиях проживания и политических настроениях российских эмигрантов. «Белоэмигрантская» проблематика освещалась также в трудах А. Бобрищева-Пушкина, А. Киржинца, Н. Кичкасова и других исследователей того времени.10 Однако и здесь авторы по понятным причинам не вышли за рамки общепринятой антагонистической модели.
Следующий историографический этап изучения дальневосточной эмиграции пришелся на годы «хрущевской оттепели». Исследовательским его назвать трудно - скорее всего, это был период открытий и пересмотра старых позиций. Именно в этой связи увидели свет написанные в жанре увлекательной беллетристики мемуары бывших эмигрантов, вернувшихся в СССР после окончания Второй мировой войны. В 1957 г. вышел в свет наделавший много шума автобиографический роман реэмигрантки из Шанхая Н.И. Ильиной «Возвращение». В 1960-е гг. в «толстых» журналах можно было прочитать воспоминания А.Н. Вертинского, Б.Н. Александровского, Д. Мейснера, Л.Д.Любимова, В.В. Шульгина и других авторов. Не претендующие на объективность и всесторонность, они сыграли немаловажную роль в детабуировании эмигрантской тематики.
Только в 1970-1980-е гг. отечественная историография пополнилась работами, поднявшими тему эмиграции на качественно новый научный уровень. В особенности следует отметить исследования Ю.В. Мухачева, Л.К. Шкаренкова, В.В. Сонина, Г.Ф. Барихновского, С.А.Федюкина, В.В. Комина, Г.З. Иоффе. Особенную известность приобрел труд Л.К. Шкаренкова «Агония белой эмиграции», переживший три издания. Период, освещаемый автором, довольно велик - от революции 1917 г. до конца Второй мировой войны. В работе затрагивается комплекс вопросов, связанных с численностью, географией расселения эмиграции, социальными проблемами, политической деятельностью отдельных группировок. Книга содержит богатый фактографический материал, но, подобно всем исследованиям того времени, отличается некоторой идеологизированностью. Следует также отметить, что все исследователи этого периода весьма поверхностно и вскользь рассматривали регион Маньчжурии. Исключение составила книга В.В. Сонина «Крах белоэмиграции в Китае», не отличающаяся, к сожалению, объективным и всесторонним анализом событий на Дальнем Востоке.
Из исследований советского периода, затрагивающих регион дальневосточной русской эмиграции, высоким качеством выделяется работа М. Раева «Россия за рубежом. История культуры российской эмиграции», первоначально изданная в США на английском языке, и только в 1994 г. увидевшая свет в России. Немаловажно, что страницы, посвященные Харбину, информационно значительно беднее больших глав, отданных описанию жизни беженцев в Западной Европе. Аналогичным образом выглядят интересные работы П. Е. Ковалевского и Ю.В. Мухачева. В ряду «старых» изданий несколько особняком стоит большой труд П. Балакшина «Финал в Китае: возникновение, развитие и исчезновение белой эмиграции на Дальнем Востоке».14 По сути, до настоящего времени эта двухтомная работа является единственным фундаментальным исследованием по истории дальневосточной эмиграции. Изданная в Сан-Франциско в 1950-е гг., она не утратила своей свежести - во многом, благодаря хорошему языку и богатству представленной фактографии. Бывший русский беженец, живший долгое время в Шанхае, Балакшин опирался на собственные впечатления от пережитого в Китае. Однако, источники, которыми пользовался автор, остались «тайной за семью печатями». Это обстоятельство породило ряд недвусмысленных намеков и «уколов» в адрес Балакшина со стороны новейших исследователей проблемы. К примеру, известный историк русского фашизма Дж. Стефан, автор книги «Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции»,15 говорит о сомнительности некоторых фактов, изложенных Балакшиным относительно деятельности Бюро по делам российских эмигрантов (БРЭМ), Русской Фашистской Партии (РФП) и конкретно К. В. Родзаевского.
В постсоветский период появилось большое число крупных монографий и статей, посвященных различным аспектам истории российского Зарубежья. Из крупных работ, фрагментарно затрагивающих регион Дальнего Востока, следует отметить книгу М. Назарова «Миссия русской эмиграции», представляющую собой попытку комплексного анализа и осмысления уникального опыта Русского Зарубежья от его возник-новения до настоящего времени. В работе показан политический спектр эмиграции, участие эмигрантов в масонских организациях, до вольно подробно освящена деятельность Православной Церкви за рубежом, а также история Русского освободительного движения в годы Второй мировой войны. Проблематика дальневосточной эмиграции затрагивается автором дважды. В главе «Фашизм: надежды и разочарования» на материале деятельности харбинской РФП - ВФП - РФС анализируются особенности феномена русского фашизма, наиболее активно проявившегося именно в Маньчжурии. Глава «Идея общей судьбы» посвящена анализу просоветских идейно-политических течений русской эмиграции, в том числе - сменовеховства, популярного в Харбине благодаря активной деятельности профессора Юридического Факультета Н.В. Устряло-ва.
В постсоветское время тема дальневосточной эмиграции обретает самодостаточность, о чем свидетельствует появление как крупных по объему и поставленным задачам исследований, так и многочисленных очерков и статей. Безусловный интерес для исследователей русской эмиграции Дальнего Востока представляет монография Дж. Стефана «Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции. 1925 - 1945 гг.». Особая роль в книге отведена личностям фашистских лидеров - К.В. Розда-евскому и А. Вонсяцкому, их деятельности в контексте возникновения, развития и распространения русского фашизма в Маньчжурии и за ее пределами в течение 1930-х гг. Для нашего исследования важно, что деятельность русского фашистского движения в Маньчжурии представлена автором в широком контексте эмигрантской жизни: колоритными и живыми выглядят описания русского городского быта, характеристики и портреты известных китайских и русских политических лидеров.
Разработка темы русского фашизма нашла свое продолжение в работах СВ. Онегиной, и, в частности, небольшой по объему, но очень содержательной статье «Российский фашистский союз в Маньчжурии и 1R его зарубежные связи». Основываясь на документах Центрального ар хива Федеральной службы безопасности РФ, а именно - материалах уголовных дел видных деятелей русского фашизма (К.В. Родзаевского, М.А. Матковского и др.), атамана Г.М.Семенова - автор раскрыл ранее неизвестные страницы, свидетельствующие о тесных связях деятелей БРЭМ с фашистской партией и Японской военной миссией (ЯВМ). Наиболее пристальное внимание уделено эволюции идеологии русского фашизма на протяжении Второй мировой войны.
Во второй половине 1990-х гг. тема российской эмиграции Северо-Восточного Китая пережила настоящий «историографический бум» среди отечественных исследователей. В Москве, и особенно в крупных дальневосточных и сибирских научных центрах (Хабаровске, Владивостоке, Новосибирске) появляются интересные работы, посвященные тем или иным сюжетам жизни русского Харбина.
Прежде всего, представляется значительной книга Г.В. Мелихова «Российская эмиграция в Китае (1917 - 1924 гг.)». Задумав создание большого комплексного исследования, автор задался целью написать историю русской дальневосточной эмиграции «с чистого листа».19 Мелихов впервые предложил периодизацию общественно-политической истории российской эмиграции Северо-Восточного Китая. 1917 - 1924 гг. характеризуется им как период крушения в Китае авторитета и влияния бывшей Российской империи и стремления пекинского правительства «возвратить права» в полосе отчуждения КВЖД. Содержание второго периода - 1925 - 1932 гг. - связывается с сильнейшим влиянием СССР в Северной Маньчжурии в виду перехода КВЖД в совместное советско-китайское управление. Период с 1932 по 1945 гг. рассматривается как время полновластного господства империалистической Японии. И, наконец, последний (завершающий) этап - с 1945 по 1966 гг. - протекал «в условиях нового народного Китая» и закончился репатриацией основной части граждан в СССР или вторичной эмиграцией.20 Поставив перед собой задачу «научного исследования истории формирования, адаптации, экономической, научной и общественно-политической жизни» российской эмиграции, Мелихов рассматривает первый период жизни эмигрантской Маньчжурии и Харбина. Отдельные главы посвящены проблемам гражданской войны на Дальнем Востоке и деятельности политических и военных лидеров белого движения (таких, как А. В. Колчак, Г.М. Семенов и др.); вопросам беженства и адаптации; внутриполитическим коллизиям, сопровождавшим борьбу за влияние на КВЖД в начале 1920-х гг. Интересны страницы, посвященные жизни и деятельности Д.Л. Хорвата и Б.В. Остроумова. Для написания работы автором был задействован большой массив источников, хранящихся в архивах Москвы и Петербурга, а также материалы периодической печати Русского Харбина. Книга Мелихова отличается высоким уровнем фактографической точности и качеством археографического оформления. Издание снабжено подробными сносками и указателями, представляющими большую важность для исследователей эмигрантской проблематики.
Большую известность приобрела увидевшая свет в 1994 г. книга Е.П. Таскиной «Неизвестный Харбин». Основанная на личных воспоминаниях автора и других очевидцев, работа затронула ряд важных аспектов эмигрантской культуры - образования, литературной, музыкальной и театральной жизни, русского быта и традиций. Не претендуя на роль строго научной монографии, книга представляет интерес для исследователей истории русской эмиграции 1920-1940-х гг. Логическим ее продолжением явилась вышедшая в 1998 г. в издательстве МГУ работа Е.П. Таскиной «Русский Харбин». Здесь автор выступил в качестве составителя и редактора сборника воспоминаний и исторических очерков, написанных очевидцами событий. Наиболее любопытны страницы, посвященные культурной жизни эмиграции: мемуары членов харбинского литературного кружка «Чураевка» В.А. Слободчикова, В.Перелешина, Л.Н.Андерсен и др., а также воспоминания о театральной, эстрадной и спортивной жизни Харбина 1920-1930-х гг.
Во второй половине 1990-х гг. в Институте истории РАН вышли два сборника, посвященных эмигрантской проблематике, а именно - во •у 1 просам адаптации эмигрантов. Наибольший интерес, на наш взгляд, представляет сборник статей «Источники по истории адаптации российских эмигрантов в XIX - XX вв.», увидевший свет в 1997 г. Статья Г.В. Мелихова «Русская эмигрантская печать как источник по истории адаптации эмигрантов в Китае» посвящена эмигрантской периодической печати. Автор характеризует харбинскую и шанхайскую прессу в соответствии с ее основными идейно-политическими направлениями, а также, используя материалы эмигрантской периодики, поднимает проблему социального состава и социальной адаптации беженцев. В контексте нашей темы не менее важной выглядит статья Г.Я. Тарле «Эмигрантское законодательство России до и после 1917 года (анализ источников)». Автор приводит цифры количественного состава реэмигрантов из числа военнослужащих белых армий, вернувшихся в СССР в течение 1921 -1931 гг.22 В статье рассматривается генезис советского законодательства по отношению к реэмиграции в 1920 - 1922 гг., поднимаются вопросы отношения советского государства к «возвращенцам», анализируются возможности их социальной адаптации в период окончания гражданской войны — начала нэпа.
Из широкого спектра региональной историографии, посвященной проблемам дальневосточной эмиграции, можно выделить несколько работ, по нашему мнению, наиболее значительных и интересных.
Прежде всего, нельзя обойти вниманием книгу О.И. Кочубея и В.Ф. Печерицы «Исход и возвращение... Русская эмиграция в Китае в 20-40-е годы».23 Для нашего исследования наибольший интерес представляет раздел «Возвращение и наказание», удачный в той своей части, где авторы проследили эволюцию отношения большевистского руководства к явлению реэмиграции как в законодательном плане, так и на уровне официальной риторики (начиная от первых законодательных актов РСФСР 1921 г. и кончая условиям советско-китайского договора 1924 г.).24 В книге затрагивается тема реэмиграции 1935 г.: на основании данных из оперативного приказа НКВД СССР от 20 сентября 1937 г. приводятся сведения о количестве и мерах наказания причисленных к «врагам народа» различных категорий реэмигрантов из Маньчжурии. Авторы не ставят перед собой задач исследования предпосылок и причин реэмиграции, ее хода и круга вопросов, связанных с адаптацией реэмигрантов на родине.
Важный вклад в изучение проблематики дальневосточной эмиграции внесла работа Е.Е. Аурилене - диссертация «Российская эмиграция в Маньчжурии в 30-40-е годы XX века: на примере деятельности Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи».25 В первой главе исследования рассматривается русское общество в начале 1930-х гг. - накануне японской оккупации Маньчжурии. Автор дает общую картину состояния эмигрантской диаспоры: экономическое и правовое положение, численность, характеристика основных политических организаций и движений, культурная жизнь, основные события. Говоря о советской колонии, автор констатирует факт ее многочисленности и дает важные сведения о количестве советских граждан на начало 1930-х гг. Однако «советская» тема исчерпывается подтверждением тезиса Дж. Стефана о том, что политическая атмосфера Харбина конца 1920-х - начала 1930-х гг. представляла собой «гремучую смесь красных и белых», а советское влияние после подписания хабаровского протокола в декабре 1929 г. упрочилось. Ни анализ реального состояния советской коло ний, ни взаимоотношения между двумя политически полярными лагерями российского сообщества, ни события, связанные с продажей КВЖД и реэмиграцией 1935 г. не попадают в поле интересов исследования. Две ключевые главы работы посвящены изучению деятельности Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи (БРЭМ), созданного по инициативе японских оккупационных властей в 1934 г. в качестве общеэмигрантского центра. Важным выводом исследования является опровержение сложившегося в западной историографии мнения о разрушении единства русского общества и упадке творческой и культурной жизни Харбина с годы марионеточного режима Маньчжу-Ди-го.
Богатый фактографический материал можно найти в небольшой по объему статье известных хабаровских исследователей Н.И. Дубининой и Ю.Н. Ципкина «Об особенностях дальневосточной ветви российской эмиграции (на материалах Харбинского комитета помощи русским беженцам (ХКПРБ))». Наибольший интерес представляет анализ социального состава русских беженцев, ставших жителями Харбина и «линейных» населенных пунктов КВЖД в течение 1920-1930-х гг. На основе обследования анкетных карточек, осевших в документации Харбинского Комитета помощи русским беженцам (ХКПРБ), фонд которого хранится в Государственном архиве Хабаровского Края (ГАХК), авторы дали развернутую картину социально-сословного состава русской эмиграции Маньчжурии, а также его трансформаций на протяжении 1920-1930-х гг. в связи с военными действиями во время советско-китайского конфликта 1929 г. (миграция более 10 тыс. человек из района Трехре-чья).26
Безусловно, трудно в рамках небольшого обзора отобразить все разнообразие появившейся в последние годы литературы по истории российской эмиграции Северо-Восточного Китая. Здесь мы обходим вниманием целый пласт мемуарной беллетристики, вышедшей из-под пера бывших эмигрантов или их благодарного потомства. Появившиеся в российских городах в конце 1980-х гт. отделения общероссийской ассоциации «Харбин» объединили в себе тысячи уцелевших после репрессий 1930-1940-х гг. бывших жителей Русской Маньчжурии, многие из которых увлечены как исследовательской, так и активной издательской деятельностью. К примеру, в Новосибирске с начала 1990-х гг. издается газета «На сопках Маньчжурии», полностью посвященная судьбам «возвращенцев» как первой (1935 г.), так и второй (1948 - 1960 гг.) реэми-грантских «волн».
Резюмируя вышесказанное, можно констатировать, что к середине 1990-х гг. тема дальневосточной эмиграции нашла своего исследователя в разных отечественных и зарубежных научных центрах. Преимущественно внимание новейших авторов сосредоточено на проблемах социальной адаптации начала 1920-х гг., русского фашизма и японской оккупации. Популярность у исследователей приобрели также сюжеты, связанные с культурной жизнью русской эмиграции. Наименее изученной пока остается тема сосуществования советской и эмигрантской колоний россиян. Важной особенностью постсоветского историографического периода явилось то, что китайская, а затем японская доминанты эмигрантского бытия были выдвинуты на авансцену, в то время как советская его составляющая оказалась в абсолютной тени. При анализе современных исследований дальневосточной эмиграции складывается впечатление, что советской колонии, насчитывающей к началу 1930-х гг. более 50 тыс. человек, в Маньчжурии вовсе не существовало. Данная работа является попыткой открыть новый историографический этап в изучении истории российской эмиграции Северо-Восточного Китая - а именно, ничуть не умаляя культурной, политической и экономической самостоятельности эмиграции, оценить степень влияния на нее живу щей рядом советской колонии россиян, и, одновременно, проанализировать то воздействие, которое оказывала эмиграция на своих советских соотечественников.
Источниковая база исследования
Основными источниками диссертационного исследования являются документы Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), фонды Центрального архива документов молодежных организаций (ЦАДМО), ныне входящие в РГАСПИ; устно-исторические интервью с очевидцами событий, а также периодическая печать, издаваемая в Харбине в 20-е - 30-е гг. прошлого столетия. По своему типу используемые в работе источники можно разделить на официальные ( протоколы, справки, отчеты ЦК, ЦКК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ; периодическая печать) и источники личного происхождения (воспоминания и устно-исторические интервью).
К официальным источникам, в первую очередь, следует отнести документы фондов 613 и 17 РГАСПИ, а также фондов 1 и 19 РГАСПИ (ЦАДМО).
Фонд 613 РГАСПИ дал возможность изучить постконфликтный период на КВЖД, и, в особенности - темы новой экономической политики советской власти на КВЖД в период с 1930 по начало 1932 гг. и внутрипартийной борьбы в период окончания советско-китайского конфликта 1929 г. Документы представлены несколькими объемными делами. Прежде всего, это материалы проверки недостатков работы «партийных, советских и хозяйственных организаций в Северной Маньчжурии». К ним относятся докладные записки товарища председателя правления КВЖД А.И. Емшанова на имя И.В. Сталина и ЯЗ. Рудзутака, содержащие сведения о крупных валютных переводах из Маньчжурии на счета Госбанка СССР в период 1930 - 1932 гг. и новом курсе советской политики на КВЖД. Здесь же присутствует информация о состоянии советских партийных, комсомольских и профсоюзных организаций Маньчжурии в период восстановления советских позиций на КВЖД. К примеру - факты о численности коммунистов и комсомольцев, политике советской стороны в отношении «штрейкбрехеров», отказавшихся от мобилизации в Красную Армию в период конфликта; анализ динамики заработной платы работников КВЖД, а также сравнительный анализ за-- работка советских служащих дороги и эмигрантов, работавших в частном секторе. Особый интерес представляют протоколы заседаний парт-троек ЦКК ВКП(б) по рассмотрению компрометирующих материалов на видных советских деятелей Маньчжурии, в частности - товарища председателя правления КВЖД Емшанова (бывшего управляющего дорогой), секретаря СМК ВЛКСМ Френкеля, а также руководителей среднего звена - секретаря канцелярии агенства Уссурийской железной дороги Каледина, начальника дополнительных предприятий КВЖД Резни-ка и др. Более полную информацию об итогах партийных чисток 1929 - 1931 гг. можно почерпнуть из протоколов заседаний комиссий и парт-троек ЦКК ВКП(б) по проверке коммунистов, вернувшихся из Маньчжурии в период с начала 1929 по конец 1931 г. Здесь в основном представлены биографии среднего руководящего и низшего звена работни-ков КВЖД с указанием причин их депортации в СССР. Информация, характеризующая быт и нравы советской партийно-хозяйственной элиты Маньчжурии, содержится в Деле 194 - «Материалах проверки заявления начальника службы сборов Б.А. Хесина о неправильном обвинении его в недостойном поведении в период работы в Северной Маньчжурии». Секретные послания обвиненного в «пьянстве» и «недостойном поведении» Хесина в ЦКК ВКП(б) достаточно ярко (иногда карикатурно) отображают сложные перипетии внутрипартийной и межличностной борьбы руководящих работников КВЖД в период партийных «чисток» в на чале 30-х гг. Отдельные письма специально посвящены «характеристике бытовых условий» и «нравственного облика» советской «верхушки». Наряду с письмами Хесина в подборке документов содержатся послания его оппонентов, выдвигающих свою версию описанных Хесиным событий, что делает информацию более объективной и придает ей дискуссионный характер.
Некоторые документы Фонда 17 (ЦК ВКП(б)) РГАСПИ были использованы автором при характеристике советских позиций на КВЖД накануне подписания советско-китайского договора об управлении КВЖД на паритетных началах. В частности, в закрытом письме секретаря харбинского губернского бюро РКП(б) Е. Накарякова в ЦК РКП(б) содержалась информация о состоянии профсоюзной и подпольной коммунистической работы в первой половине 1924 г. ( в том числе, способы конспирации, численный состав парторганизаций, методы работы и пр.).31
Большой пласт важной для исследования фактографии содержится в документах РГАСПИ (ЦАДМО). В бывшем архиве ВЛКСМ отложились документы Северо-Маньчжурского комитета комсомола (СМК ВЛКСМ), а также Дальневосточного краевого комитета ВЛКСМ (базировавшегося в г. Хабаровске), сыгравших немалую роль в проведении советской политики и пропаганде идей большевизма в Маньчжурии. Так, в фонде 19, помимо сведений о состоянии комсомольской организации на период с 1924 по 1925 гг. имеется уникальная информация о расстановке основных политических сил в Маньчжурии накануне и после советско-китайского соглашения 1924 г. Факты касаются молодежных организаций и групп.самого широкого политического спектра -ХСМЛ, скаутской организации, монархистов, фашистов и др. К примеру, в «Сведениях о некоммунистических организациях на 15.02.24» представлена информация, полученная благодаря работе «красных» агентов и провокаторов, активно внедряемых подпольными коммунистическими группами в среду «фашиствующей эмигрантской молодежи».32 Помимо структуры и численности ряда молодежных эмигрантских организаций имеются сведения о принципах, методах и формах их легальной и нелегальной работы. Наряду с этим, приводятся факты о деятельности коммунистических подпольных и легальных групп, способах пропаганды и агитации в молодежной эмигрантской и старожильческой среде.
Фонд 1 (ЦК ВЛКСМ) также содержит разнообразную информацию по теме исследования. Если говорить о доконфликтном периоде -это, прежде всего, социальное положение русской молодежи в Мань-чжурии в середине 1920-х гг. Сведения содержатся в отчетах харбинской комсомольской организации перед Далькрайкомом ВЛКСМ. В докладных записках, отражающих деятельность комсомольских ячеек Харбина, была обнаружена важная информация о формах и методах политической борьбы подпольных молодежных групп, и, в частности - документы о деятельности Боевых Дружин (БД), функционировавших при СМК ВЛКСМ в 1924 - 1927 гг.34 Кроме того, в составе большого массива документов указанного фонда хранятся протоколы комсомольских собраний, заседаний бюро комсомольских организаций Харбина за 1929 - 1930 гг. Данные, полученные при изучении этих материалов, важны при анализе социально-политической обстановки в Маньчжурии и, в частности, в Харбине во время и сразу после окончания советско-китайского конфликта. Здесь же можно найти информацию о комсомольцах и коммунистах, вернувшихся в СССР на рубеже 1930-х гг. - автобиографии, поданные репатриантами в ЦК ВЛКСМ и местные партийно-комсомольские органы по приезде на родину с целью восстановления в ВЛКСМ. Автобиографии сопровождаются перепиской между местными комсомольскими органами и ЦК ВЛКСМ по поводу того, «как быть с товарищами, прибывшими из Харбинской организации в отношении перевода их в ВЛКСМ».35 Первые дела такого рода относились к 1929 г. Дальнейшее исследование документов фонда позволило проследить, каким образом менялась политика советской власти в отношении репатриантов из Маньчжурии на протяжении первой половины 1930-х гг. Факты, почерпнутые из протоколов заседаний СМК ВЛКСМ, Далькрайкома ВЛКСМ, их отчетов и переписки с ЦК ВЛКСМ за 1934 — 1936 гг., имели большое значение при написании второй главы исследования, и, в особенности, раскрытии темы реэмиграции 1935 г. Так, данная группа документов содержит сведения о географии расселения реэмигрантов на территории СССР, количестве арестованных органами НКВД (личные дела харбинцев, поступившие в ЦК с мест, высылались обратно в виду понятного «исчезновения» фигурантов дел). Кроме того, довольно большой массив документов (из описи 23 - дела 1176, 1177, 1301, 1116, 1229; из описи 4 — дело 209) содержит ценную информацию, совокупный смысл которой помогает понять механизм трансформации взаимодействия власти и харбинской реэмиграции на протяжении 1934 — 1936 гт. Помимо переписки и протоколов заседаний Далькрайкома ВЛКСМ это: протоколы заседаний комиссии ЦК ВЛКСМ по оформлению в члены ВЛКСМ прибывших с КВЖД; переписка комиссии с местными организациями; типовые справки для секретарей обкомов (крайкомов) ВЛКСМ, разъясняющие «как поступать с квжд-инцами»; переписка (правда, односторонняя) Отдела руководящих комсомольских органов (ОРКО) ЦК ВЛКСМ с 6-м отделом ГУГБ НКВД СССР; постановление ЦК ВЛКСМ о порядке оформления в ВЛКСМ комсомольцев, прибывших с КВЖД и др. Указанные материалы последовательно отражают как интонационные изменения в отношении к репатриантам, так и конкретные шаги, предпринимаемые советской вла стью для уничтожения очередной «группы враждебных элементов» в лице вернувшихся на родину харбинцев.
Немалую роль в написании работы (особенно второй главы исследования) сыграла периодическая печать, издаваемая в Харбине в конце 1920-х- середине 1930-х гг. Здесь, главным образом, использовались подборки популярных ежедневных харбинских газет «Рупор» и «Заря» за 1929 — 1935 гг. Подобный выбор связан, в первую очередь, с - политически не ангажированной позицией, которой придерживались указанные издания как в отношении советских, так и в отношении японских «хозяев» КВЖД. В начале 1930-х гг. в Харбине и Шанхае было предостаточно периодики монархической и, особенно, фашистской ориентации (например, газеты «Русское слово», «День», с 1934 г. - «Наш путь» и др.), публикации которых по своей идеологизированности и субъективизму не уступали лучшим образцам советской печати сталинского времени. Кроме того, предварительный анализ подборок данных газет показал, что многие значительные факты, повлиявшие как на жизнь эмиграции, так и советских граждан Маньчжурии, вообще обходились вниманием. На фоне кликушеских интонаций фашистской и мрачной ностальгии монархической печати газеты «Заря» и «Рупор» выглядят «обывательски-интеллигентскими». Кроме политической аналитики, внимание пишущих авторов сосредоточивалось на социальном положении эмиграции, культурных событиях Харбина, проблемах женщин (знаменитая «Женская страница» газеты «Рупор»). Для нас решающим аргументом стал тот интерес, который выказывали редколлегии этих изданий к теме отношений советских и эмигрантов. Именно в «Рупоре» и «Заре» удалось найти наиболее полное и подробное освещение событий, связанных с японской оккупацией 1932 г., а также реэмиграцией советских граждан из Маньчжурии в 1935 г. Анализ газетных материалов дал возможность проследить процесс подготовки советских граждан к выез ду в СССР, выяснить механизм денежных расчетов администрации КВЖД с уволенными советскими служащими дороги, проанализировать вопросы численности реэмигрантов и невозвращенцев и др.
Большое значение для написания данной работы имел комплекс источников личного происхождения, включающий в себя две группы: во-первых, мемуары бывших комсомольцев КВЖД, сохранившиеся в фондах ЦАДМО, и, во-вторых, устные воспоминания (интервью) с бывшими россиянами - жителями Маньчжурии, вернувшимися в СССР в 1930-1940-е гг.
9 воспоминаний бывших советских комсомольцев, живших и работавших в Маньчжурии во второй половине 1920-х - начале 1930-х гг., хранятся в фонде 21 ЦАДМО. Они представляют собой небольшие по объему (0,3 - 1 п.л.), различные по стилю, сходные по способам и форме подачи материала документы, написанные в начале - конце 1960-х гг. (некоторые воспоминания сопровождаются фотографиями и перепиской авторов). Большинство биографов можно отнести к особой категории людей, посвятивших свою молодость комсомолу, преданных коммунистическим идеалам, и, по известным причинам, пострадавших во время сталинских репрессий. В Маньчжурии они составляли замкнутую в своем кругу, сплоченную группу, вся жизнь которой подчинялась требованиям партийной дисциплины, ужесточенной условиями подполья. Информация, содержащаяся в мемуарах, больше напоминает отчеты о проделанной работе, ибо инициатива их создания, по всей очевидности, исходила от органов ВЛКСМ, решивших на волне «хрущевской оттепели» реабилитировать харбинский комсомол. Именно это вкупе с психологическими особенностями данной группы мемуаристов детерминировало не личный характер воспоминаний. Тем не менее, каждый автор повествовал о том, что видел или в чем принимал непосредственное участие, будь то диверсии на железной дороге в период советско-китайского кон нікта, или громкие покушения и ду в СССР, выяснить механизм денежных расчетов администрации КВЖД с уволенными советскими служащими дороги, проанализировать вопросы численности реэмигрантов и невозвращенцев и др.
Большое значение для написания данной работы имел комплекс источников личного происхождения, включающий в себя две группы: во-первых, мемуары бывших комсомольцев КВЖД, сохранившиеся в фондах ЦАДМО, и, во-вторых, устные воспоминания (интервью) с бывшими россиянами - жителями Маньчжурии, вернувшимися в СССР в 1930-1940-е гг.
9 воспоминаний бывших советских комсомольцев, живших и работавших в Маньчжурии во второй половине 1920-х - начале 1930-х гг., хранятся в фонде 21 ЦАДМО. Они представляют собой небольшие по объему (0,3 - 1 п.л.), различные по стилю, сходные по способам и форме подачи материала документы, написанные в начале - конце 1960-х гг. (некоторые воспоминания сопровождаются фотографиями и перепиской авторов). Большинство биографов можно отнести к особой категории людей, посвятивших свою молодость комсомолу, преданных коммунистическим идеалам, и, по известным причинам, пострадавших во время сталинских репрессий. В Маньчжурии они составляли замкнутую в своем кругу, сплоченную группу, вся жизнь которой подчинялась требованиям партийной дисциплины, ужесточенной условиями подполья. Информация, содержащаяся в мемуарах, больше напоминает отчеты о проделанной работе, ибо инициатива их создания, по всей очевидности, исходила от органов ВЛКСМ, решивших на волне «хрущевской оттепели» реабилитировать харбинский комсомол. Именно это вкупе с психологическими особенностями данной группы мемуаристов детерминировало не личный характер воспоминаний. Тем не менее, каждый автор повествовал о том, что видел или в чем принимал непосредственное участие, будь то диверсии на железной дороге в период советско-китайского конфликта, или громкие покушения и убийства русских полицейских и активистов белоэмигрантских организаций. По причине замкнутости группы в орбиту разных воспоминаний попали одни и те же события, что позволило достаточно легко выявить противоречия в фактах и, в целом, как «сильные», так и «слабые» места мемуаристов. Воспоминания дают интересный фактографический материал в рамках временного отрезка с 1924 по 1929 гг., который можно охарактеризовать как период максимального советского влияния в Маньчжурии. Для данного исследования существенное значение имела информация о методах и формах легальной и нелегальной работы большевиков в Харбине на разных этапах их деятельности (каждый из этих этапов имел свои цели и своеобразную тактику, о которых подробно говорят очевидцы).
В работе использованы 12 «глубоких» автобиографических интервью с бывшими жителями Харбина, вернувшимися в СССР в первой половине 1930-х гг. и после окончания Второй мировой войны. Оригиналы интервью (аудиозаписи и транскрипции текстов) находятся на хранении в архиве Центра устной истории РГТУ.
Остановимся подробнее на обстоятельствах создания интервью, целях и задачах, которыми руководствовались их авторы. Устно-исторический проект «Русская реэмиграция из северо-восточного Китая» был задуман в 1991 г. как часть большого проекта Центра устной истории (в то время - лаборатории устной истории) РГГУ «Русская Азия», посвященного судьбам российской эмиграции первой «волны», оказавшейся в Китае и Монголии. Интервью с бывшими эмигрантами, вернувшимися в СССР из Маньчжурии (в основном, из Харбина), были сделаны в период с 1992 по 1998 гг. По форме интервью представляют собой автобиографические рассказы ("life stories", наррации) на фоне исторической эпохи, охватывающей период с начала 1920-х по конец 1960-х гг.
Следует отметить, что изначально авторы проекта не ставили целью собирание фактографического материала о жизни эмиграции. Основной задачей было создать коллекцию воспоминаний-биографий людей, вернувшихся из эмиграции на родину. Сама форма интервью -история жизни - давала возможность по-разному взглянуть на источник, сделать его объектом различных по направлению исследований и подходов (как известно, биографии являются объектом изучения социологов, психологов, лингвистов, культурологов). Для историка и социолога здесь открывается мир повседневности, целостный социо-культурный мир, каким он дан человеку. Повседневность, как форма протекания человеческой жизни, выступает в качестве арены, где развертываются события макроистории. Однако в данном случае нельзя утверждать, что мы имеем дело с биографиями в чистом виде, так как биографический метод интервьюирования предполагает предоставление респонденту максимальной свободы изложения. Еще в ходе предварительных бесед до начала интервью стало очевидно то воздействие, которое оказал харбинский период на всю последующую жизнь респондентов. Надо отдать должное и тому факту, что для большинства собеседников это была пора детства и юности. Детские воспоминания, как правило, имеют особую эмоциональную окраску, обладают своеобразным стилем и манерой (здесь чаще встречаются детальные описания, идущие из глубины подсознания образы, что связано с известными особенностями памяти ребенка). Поэтому показалось закономерным акцентировать внимание на эмигрантском этапе биографии. В начале интервью респондентам был предложен инициативный вопрос: «Расскажите подробно об обстоятельствах пребывания Вашей семьи в Маньчжурии, о жизни до возвращения в СССР». Таким образом, в целях сосредоточения внимания на периоде эмиграции, задавался временной предел, за который, тем не менее, многие беспрепятственно выходили. По ходу интервью или после его окон чания (в зависимости от стиля изложения) собеседникам предлагались тематические вопросы с целью более подробно осветить социально-культурную сторону жизни русской общины Харбина (проблемы быта, семейный уклад, отношение к религии, различным политическим событиям и течениям, оценка тех или иных мероприятий эмиграции и др.). В остальном нарративная форма интервью была сохранена. Отсутствие жесткого вопросника предоставило респондентам возможность самостоятельно структурировать свои воспоминания. События, связанные с подготовкой к отъезду и дорогой на родину, обычно формировались в отдельный, часто очень детальный рассказ, отличающийся от предыдущего и последующего повествования. Описание дороги в СССР можно условно назвать водоразделом между двумя разными нарративами: то, что было до возвращения и то, что случилось после, настолько отличалось по стилю, содержанию, внутреннему драматизму, что в некоторых случаях можно говорить о двух разных интервью.
Интервью различны по продолжительности. В среднем, от трех до восьми часов аудиозаписи, с учетом разницы в темпе речи, склонности к монологу или диалогу, особенностей памяти рассказчиков. В письменном эквиваленте интервью (транскрипции) длительность рассказа равна 1,5-3 п.л. Кроме того, большинство бесед проводились в течение нескольких встреч с респондентами, что в ряде случаев отразилось на структурной целостности рассказов и качестве информации.
Следует отдельно сказать о принципе отбора респондентов. Участников опроса объединяет лишь общая идентификация, идущая из прошлого, из жизни в Харбине. Единственный путь, по которому нам показалось интересным пойти - это стремление рассказать о разных этапах реэмиграции из Маньчжурии, показать представителей всех «волн» возвращения в соответствии с причиной и временем отъезда в СССР. В коллекции интервью представлены две основные «волны» добровольно го возвращения и две «волны» возвращения вынужденного. Прежде всего, это люди, добровольно вернувшиеся в начале - середине 1930-х гг. (этот этап можно назвать «красной реэмиграцией», так как большинство приехавших обладали в Китае советским гражданством и имели непосредственное отношение к деятельности советских учреждений КВЖД). Затем, группа добровольцев, возвратившихся в СССР в течение 1947 -1960 гг. Интервьюировались представители молодого поколения эмигрантов (как правило, из среды «белой эмиграции»), родившиеся и выросшие в Китае. Отдельную категорию респондентов составили представители семей, чьи отцы были высланы китайскими властями после разрыва дипломатических отношений между Китаем и СССР в 1927 г. (высылка и добровольный отъезд происходили в течение 1927 - 1931 гг.). И, наконец, еще одна группа депортированных - респонденты, оказавшиеся в советских концлагерях в 1945-1946 гг. по обвинению в шпионаже в пользу Японии (как известно, репатриации подверглись не только деятели фашистской партии, но также люди, имевшие хотя бы отдаленное отношение к японским учреждениям и организациям Мань-чжу - Ди - Го). В данном исследовании автор использовал наиболее яркие интервью каждой из перечисленных групп.
Несмотря на упреки в необъективности и недостоверности, устно-историческое интервью часто является единственной возможностью узнать и понять то, что иным способом выяснить невозможно, так как интервьюер реанимирует и фиксирует «живую память» о событиях прошлого, не подлежащую восстановлению в рамках письменной культуры. В случае этого проекта мы имеем дело как раз с фактом подобной реанимации, ибо почти никто из респондентов не брался описывать свою жизнь в мемуарах. Благодаря интервью появилась возможность, минуя макроисторические схемы и обобщения, увидеть то единичное и неповторимое, что может дать жизнь одного человека, его собственная история.
Помимо неопубликованных, в исследовании использовались опубликованные источники. Большую помощь в работе оказал изданный в Южно-Сахалинске сборник документов «Российская эмиграция в Маньчжурии: военно-политическая деятельность (1920 - 1945 гг.)» (со-ставитель - Е.Н. Чернолуцкая). В сборнике представлены рассекреченные документы из региональных архивов Федеральной службы безопасности РФ. Особенный интерес представляют материалы допросов известных деятелей эмиграции и заключения агентов относительно деятельности различных крупных и мелких общественно-политических группировок и партий эмиграции.
Таким образом, источниковая база настоящего исследования отличается разнообразием и позволяет адекватно раскрыть его задачи. Использование наряду с архивными документами и периодической печатью источников личного происхождения наполнило работу не только богатым фактографическим материалом, но и информацией по истории повседневности эмигрантской и советской колоний Маньчжурии.
Структура исследования
Работа состоит из двух глав, введения и заключения.
В первой главе исследования «Социально-политическая жизнь и проблемы адаптации россиян в Северо-Восточном Китае(1924 - 1930 гг.)» автор рассматривает отношения эмигрантской и советской колоний в различных аспектах социальной истории.
Прежде всего, анализируются предпосылки образования в Маньчжурии большой колонии граждан СССР: развитие политической ситуации и социальный состав беженцев, особенности рынка рабочей силы Маньчжурии. Далее автор концентрируется на проблемах социальной адаптации эмигрантов из России и коренного местного русского населения к постреволюционным условиям жизни на КВЖД. Наличие ряда особенностей, с одной стороны, облегчили этот процесс, а, с другой, привели к пополнению советской колонии местным русским населением и представителями белых армий.
Отдельный раздел посвящен взаимоотношениям молодежных политических организаций Харбина в 1920-е гт. В виду большой работы, которую проводили большевики на территории КВЖД и в целом в Китае, значительное место в политической палитре Харбина занимала комсомольская организация, нелегально существовавшая с 1920 г. ВЛКСМ была одной из наиболее агрессивных и мобильных большевистских групп Маньчжурии. Автор рассматривает основные направления работы Северо-Маньчжурского комитета ВЛКСМ на протяжении 1924 - 1930 гг., устанавливая периодизацию и содержание основных этапов его деятельности.
Ключевая проблема главы - взаимоотношения и взаимовлияния эмигрантской и советской диаспор Маньчжурии. Данный вопрос поднимается в двух разделах на материале истории повседневности. Анализируется жизнь советского и эмигрантского сообществ в двух жизненных регистрах: официальном (общественном) и частном (индивидуальном). Анализ текстов мемуаров и устно-исторических интервью свидетельствует о большой неоднородности советского лагеря и, как следствие, разнице в бытовом поведении, состоянии общественного сознания и, в целом, менталитете различных групп советской колонии. Автор рассматривает такие показатели, как быт и бытовое поведение, религиозность, досуг, политически взгляды эмигрантского и советского сообществ.
Вторая глава исследования «Российская эмиграция Маньчжурии в 1930 - 1935 гг. Реэмиграция 1935 г.» охватывает период с момента ли квидации советско-китайского конфликта до выезда части советских граждан в СССР в 1935 г., несколько выходя за установленные временные рамки при рассмотрении темы адаптации к новым жизненным условиям.
В главе анализируются изменения в экономической политике советской администрации КВЖД после советско-китайского конфликта 1929 г.; исследуется «война компроматов», развернувшаяся на КВЖД с началом кампании «чистки» партийно-номенклатурного аппарата; рассматриваются вопросы, связанные с началом японской оккупации Маньчжурии (перемены в жизни различных групп россиян; «шатания» советского политического курса и др.).
Центральная часть главы посвящена вопросам предпосылок и хода реэмиграции. Прежде всего, подробно рассматривается процесс подготовки к отъезду и связанные с ним условия советско-японского соглашения о «переуступке прав на владение КВЖД» от 23 марта 1935 г. Далее автор сосредоточивается на самом процессе возвращения и проблемах социально-культурной адаптации к условиям жизни в СССР. Основное внимание сконцентрировано на начальной стадии адаптации -аккультурации. Сюда входят следующие вопросы: мотивация отъезда, дорога, реакция на новое. В соответствии со степенью влияния рассматривается ряд стрессогенных факторов культурного шока, пережитого реэмигрантами на родине.
В отдельном разделе поднимается вопрос социально-политической адаптации бывших комсомольцев, вернувшихся в СССР в 1930 - 1935 гг. Внимание сфокусировано на изучении механизма отторжения реэмигрантов властью - превращения лояльных и преданных советскому режиму граждан, с большим энтузиазмом приехавших на родину, в изгоев и «лишних» людей, какими они стали к 1936 - 1937 гг.
Научная новизна диссертационного исследования.
- Впервые исследуется проблема дихотомии «эмигрантского - советского» в истории российской дальневосточной эмиграции «первой волны», а именно:
а) освещается процесс формирования биполярной российской колонии Маньчжурии - эмигрантов и советских граждан;
б) изучается проблема советского влияния на социально-бытовую адап- . тацию беженского и старожильческого населения Маньчжурии;
в) через анализ быта, идеологии, духовного и психологического состояния двух российских диаспор выявляются основные черты, присущие ментальности советских граждан и эмигрантов.
- Впервые поднимается и изучается тема реэмиграции россиян с территории Маньчжурии в СССР в 1935 г. как социальный, политический и культурно-исторический феномен:
а) анализируется социально-политический состав отъезжающих; раскрываются предпосылки, непосредственные причины возвращения, а также экономические, социально-бытовые и психологические аспекты подготовки и хода реэмиграции;
б) рассматривается проблема социально-политической, социально- бытовой и культурной адаптации реэмигрантов из Маньчжурии к условиям жизни в СССР.
- Вводится в научный оборот комплекс ранее не использовавшихся источников из фондов РГАСПИ, а также автобиографические интервью с очевидцами событий.
Практическое значимость диссертации заключается в том, что методы и результаты анализа истории российской эмиграции Северо-Восточного Китая, продемонстрированные в данной работе, могут быть применены в научно-педагогической практике и при написании монографий, близких по проблематике к теме исследования.
Апробация выводов, выносимых на защиту
В процессе подготовки диссертационного исследования его положения и выводы дважды обсуждались на заседаниях кафедры отечественной истории новейшего времени. Содержание промежуточных результатов работы представлялось на научных конференциях и статьях по теме диссертации.
Политическая ситуация и социальный состав российского населения северо-восточного китая
Как известно, привилегии и особые права, которыми обладали русские жители Маньчжурии до 1917 г., были связаны с действием русско-китайского союзного договора 1896 г., а также ряда последующих за ним дополнений и соглашений, по которым русские подданные Российской Империи, проживающее в полосе отчуждения КВЖД (территория, прилегающая к железнодорожной полосе с центром в г. Харбине) обладали рядом прав и преимуществ: в Харбине имелся русский муниципалитет, русский Пограничный Суд, полиция, жандармерия, русская почта, различные культурные центры, православные храмы, больницы, банки, кинотеатры, большое число начальных школ и гимназий и пр. Общество КВЖД, акционерное предприятие, для которого была заключена концессия от имени Русско-Азиатского банка, кроме дороги, владело 20 пароходами, пристанями и другим речным имуществом. У КВЖД были свои угольные и лесные концессии.1
К началу 1920-х гг. Харбин был типичным для дореволюционной России крупным провинциальным центром, где мало что напоминало о китайском окружении: это был город, построенный по проектам русских инженеров, архитектурно похожий на многие старые российские города того времени, с совершенно русским укладом и стилем жизни. «Этот город был построен по-русски с множеством типовых домов, по щедро развернутым простенкам и улицам, прямым как стрела, тенистым от тополей, радиально разбежавшихся от центральной площади, среди которой стояло чудесное деревянное здание собора, с тихими уютными железнодорожными домами, в которых люди жили как в сказке «...дома с большими окошками, В них жили люди - хорошие люди, С детьми, с собаками, с кошками...» Таким запомнил Харбин 1918 г. писатель и поэт Вс. Иванов.2
Многим беженцам, приехавшим из России в 1918 - 1922 гг., Харбин показался раем - «русской Аркадией», «счастливой Хорватией», «царством КВЖД», - где можно было зайти вечером в Железнодорожное собрание и увидеть «освещенный прожекторами зал, где между двумя колоннами воздвигнута огромная дубовая стойка буфета с целой горой свеженаре-занных бутербродов».3
По воспоминаниям очевидца, приехавшего из СССР в Харбин в начале 1920-х гг., «... В Харбине было такое ощущение, что мы попали обратно в дореволюционную Россию. Харбин был очень русский город, а население - фантастическое, потому что там были русские люди, которые считали в ту пору, когда мы туда приехали, что они живут в России».4
Об атмосфере и бытовом укладе Русского Харбина того времени в целом можно сказать, что они были уникальными: российский быт с его церковностью и гостеприимством органично сочетался с китайским восточным колоритом, диковинной обрядностью и изобилием непривычных для русского вкуса продуктов. «В Харбине такой смешанный быт был, -вспоминала Е.Н.Берковская, - С одной стороны, старорусский, а, с другой, разносчики-китайцы приносили фрукты, привозили на тележке овощи. Приходил прачка, китаец-мужчина, приходил разносчик, приносил ткани. Это все можно было купить где угодно: и неподалеко от дома, и на противоположном конце города, но у каждого был свой разносчик».
Однако, благополучие и спокойствие Харбина уже в начале 1920-х гг. были нарушены в силу серьезных политических изменений. С распадом императорской России права русских на КВЖД и прилегающие к ней земли были подвергнуты сомнению пекинским правительством Китайской Республики. В 1920 г. русские жители Маньчжурии были лишены прав экстерриториальности и консульской юрисдикции (неподсудности местному китайскому суду), и, таким образом, оказались в положении бесподданных в полном ведении китайских властей. Полоса отчуждения КВЖД была переименована в Особый Район Восточных Провинций (ОРВП). В том же году по Дополнительному соглашению об управлении КВЖД между Русско-Азиатским банком и пекинским правительством Китай взял в свои руки высшее руководство делами дороги. Было значительно увеличено количество китайских членов в Правлении КВЖД, хотя управляющий дороги по-прежнему назначался из числа русских специалистов. С 1920 по 1924 гт. им был выдающийся русский инженер путей сообщения Б.В. Остроумов, для правления которого была характерна аполитичность администрации КВЖД с акцентом на развитии успешной коммерческой деятельности.6
Экономическая политика ссср на квжд после советско-китайского Конфликта. «война компроматов» на квжд( 1929-1932 it.)
После мирного завершения советско-китайского конфликта 1929 г. советская сторона основные задачи для работы на КВЖД формулировала следующим образом:
- Сократить до минимума все расходы, не производя капиталовложений, за исключением самых неизбежных, для поддержания дороги в состоянии, не нарушающим безопасность движения.
- Извлечь максимум валютных выгод для СССР.)
Многие факты свидетельствуют о переменах в советской политике на КВЖД после конфликта. Складывается впечатление, что дорогу начали готовить к «сдаче», стремясь извлечь выгоды даже в ущерб самому предприятию. Председатель Правления КВЖД А. Емшанов в секретных посланиях на имя наркома путей сообщения ЯЗ. Рудзутака и председателя правления Госбанка Г.Л. Пятакова отчитывался о переводах крупных денежных сумм из Маньчжурии. Только в течение марта-апреля 1930 г. на счета Госбанка СССР нелегально (скрыто от китайской стороны) были переведены 4,15 млн. американских долларов (при том, что официально наличность КВЖД в Дальбанке не превышала 1,25 млн. ам. долларов)л
Главным выразителем «нового курса» политики СССР на КВЖД стал последний советский Управляющий дороги Ю.В. Рудый, результатом деятельности которого стала «полная гибель...богатейшего коммерческого предприятия», каким была КВЖД до 1929 г. Вопрос о бездоходности КВЖД обсуждался многими экономистами и публицистами Харбина. Все приходили к выводу, что причину следует искать в самом подходе советской стороны, когда во главу угла ставились не коммерческие выгоды и создание соответствующих условий и механизмов, а стремление урвать как можно больше для отправки в СССР (денег, вагонов, оборудования и т.п.). Если до конфликта 1929 г. советским приходилось прислушиваться к мнению китайской стороны (характерна непримиримая позиция главы китайской части правления КВЖД Люй Жуан-хуана, которая во многом способствовала обострению ситуации), то после победы в конфликте СССР занял диктаторскую позицию на дороге. Старый состав китайской части Правления был заменен на новый, менее опытный и более покладистый. С 1930 г. КВЖД отказалась от своей традиционной тарифной политики добрососедских отношений с Южно-Маньчжурской железной дорогой, вступив одновременно в конфликт с новыми железными дорогами Северной Манчжурии. Как писал Н.Звягин, «Лозунг гр. Рудаго: «лицом к СССР», в то время как создавшаяся к 1930 году транспортная ситуация в Сев. Манчжурии требовала от СМжд коренного переустройства ее экспортных и импортных тарифов с равнением на Южные порты, - неизбежно приводил дорогу к финансовому краху».з
Рудый пришел на должность управляющего после «кадровой перетряски», вызванной конфликтом. Он заметно отличался от своих предшественников Иванова и Емшанова, искушенных (особенно Емшанов) на ниве «тесного сотрудничества с деловыми кругами Харбина». «Деловое сотрудничество» сопровождалось посещением ночных ресторанов и публичных домов, пьянством и расходами бюджетных денег. Осторожный Рудый не давал повода для компромата, на волне которого в 1930-1931 гг. была снята со своих должностей и переведена в Москву практически вся советская партийная элита Маньчжурии. Однако он не проявил себя и как управленец. Вряд ли дело в отсутствии талантов и личного желания. Управляющий «развалил» КВЖД не потому, что не был в состоянии руководить предприятием, а потому, что таковой была установка «сверху»: дорога была обречена. А чтобы «выжать» из нее по максимуму - больших талантов не требовалось. Итогом советской экономической политики на КВЖД 1930-1935 гг. стали:
Россияне в условиях японской оккупации (1932-1934 п\)
Пока театр военных действий располагался далеко от пределов Маньчжурии и КВЖД, советская сторона озвучивала «непримиримую» позицию Москвы в отношении «японского агрессора». Со страниц центральных и местных харбинских газет раздавались угрозы в адрес «захватчиков», утверждения о необходимости вмешательства СССР в маньчжурские дела и пр. В Харбине возбужденная агитацией советская молодежь готовилась «дать отпор» японской армии, защищая «интересы СССР в регионе».
Однако, в сентябре 1931 г. произошли события, означавшие крутой поворот в судьбах эмигрантской и советской колоний Маньчжурии. 19 сентября 1931 г. японские войска из состава Квантунской армии неожиданно начали вторжение в Маньчжурию. Как отмечала в своей работе Е.Е. Аурилене, «был брошен вызов Вашингтонской системе, а также главным конкурентам Японии в борьбе за господство в Китае и на Тихом океане -США и Великобритании. Начался новый этап международных отношений вАТР».22
Быстро захватив Мукден, ставший временным центром управления захваченными территориями, японцы продолжали успешно продвигаться на северо-восток. Оккупация Харбина должна была завершить маньчжурскую кампанию. Уже в начале 1932 г. японские боевые самолеты кружили над Харбином, готовясь к решительному штурму.
5 февраля 1932 г. части японской армии вступили в Харбин. После полудня артиллерийский огонь прекратился, и в город ворвались передовые дозоры. За ними следовали мотоциклеты с пристегнутыми колясками и пулеметами, легкая полевая артиллерия, броневые автомобили, танки и пехота. Несмотря на относительно спокойный и бескровный характер захвата города, нельзя сказать, что приход японцев прошел для его жителей незамеченным. Напряжение, предшествовавшее водворению оккупантов, выражалось в циркуляции массы слухов и домыслов по поводу характера боевых действий и намерений сторон. Например, панические настроения вызвали слухи о взрыве моста через Сунгари и полете над Харбином эскадрильи в 30 аэропланов, которые «будут сбрасывать бомбы». Бомбы действительно сбрасывались, но не на сам город, а на его окрестности -Корпусный и Саманный городки - где располагались части старо-гиринских войск, готовящихся к обороне города. О военном положении свидетельствовал массовый исход жителей вооружающихся окраин в центральные районы Харбина. Вот что писали об этом местные газеты: «С утра в Новый город из городков потянулись обыватели, везущие на извозчиках и автомобилях скарб и постельные принадлежности. К полудню наиболее зажиточная часть Корпусного и Саманного городков покинула свои квартиры... Все лавки в обоих городках были закрыты, вывески сняты, парадные двери забиты досками... Торговля - только через черные ходы. Отпуск мяса прекращен, хлеб можно достать только у разносчиков, которые запрашивали цены вдвое дороже обычных. Автобусное сообщение отсутствует уже два дня... Зато активно поддерживается связь с городом на драндулетках и извозчиках...».
