Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Советско-финляндские отношения в 1924-1925 гг... С. 24-64
1.1. Восток Балтики в политике Советской России вначале 1920-хгг С24-51
1.2. Переговоры о режиме Финского залива С. 51-60.
1.3. Проблема возвращения карельских беженцев С. 60-64.
Глава 2. Проблема заключения гарантийного пакта в советско-финляндских отношениях, 1925-1928 гг С. 65-136
2.1. Предложение СССР государствам Балтии о заключении гарантийного пакта и позиция Финляндии, 1925-весна 1926 гг С. 65-77
2.2. Советско-финляндские переговоры о заключении гарантийного пакта, 1926-1927гг С. 77-116
2.3. Дипломатический тупик, зима - начало осени 1928 г С. 116-136
Глава 3. Советско-финляндские отношения в 1928-1930 гг... С. 137-212
3.1. От пакта Бриана-Келлога к Литвиновскому протоколу, лето 1928 г. -весна 1929 С. 137-161
3.2. Переговоры о таможенных зонах в Финском заливе С. 161 -175
3.3. Непродолжительное затишье С. 175-180
3.4. Обострение советско-финляндских отношений в 1930г С. 180-212
Глава 4. Советско-финляндские отношения в 1931-1933 гг. С. 213-291
4.1. От конфликтов к подписанию пакта о ненападении С. 213-258
4.2. Конвенция об определении агрессора и советско-финляндские отношения, 1933г С. 259-291
Глава 5. Проблемы развития советско-финляндских торгово-экономических отношений С. 292-417
5.1. Проблемы развития торговли после установления дипломатических отношений (начало 1920-х гг.) С. 292-3 21
5.2. Проблема заключения торгового договора С. 321-359
5.3. Конкуренция СССР и Финляндии на мировом лесном рынке С. 359-381
5.4. «Завоевание» нефтяного рынка Финляндии С. 381-389
5.5. Торговля сельскохозяйственными продуктами С. 390-403
5.6. Проблемы транзитных перевозок С. 403-410
5.7. Судоходство по р. Неве С. 410-417
Глава 6. Проблемы демаркации
советско-финляндской границы С. 418-455
Заключение С. 456-460
Список сокращений С. 461-462
Список использованных источников и литературы С. 463-491
- Восток Балтики в политике Советской России вначале 1920-хгг
- Предложение СССР государствам Балтии о заключении гарантийного пакта и позиция Финляндии, 1925-весна 1926 гг
- От пакта Бриана-Келлога к Литвиновскому протоколу, лето 1928 г. -весна 1929
Введение к работе
Итогом первой мировой войны, событий 1917 г. в России и последующей гражданской войны в ней стали радикальные изменения географо-политического ландшафта всей Восточной Европы. Восприятие политическими кругами ведущих европейских государств, политическим руководством новообразовавшихся государств и руководством СССР этих изменений как заключающих в себе зерно нестабильности, как лишь начало процесса, а не его окончательный результат, обусловило превращение всего региона в арену исключительно жесткого политико-дипломатического противостояния.
Утрата Россией статуса великой державы, обусловившая первостепенность интересов обеспечения внешней безопасности как важнейшего условия прочности устанавливаемого социально политического строя, предопределила исключительное внимание -политического руководства страны к упрочению положения СССР в восточноевропейском регионе. Процесс осознания советским руководством значимости в системе международных отношений возникших в этом регионе новых независимых государств и выработки подходов к формированию- всего комплекса взаимоотношений с ними оказался продолжительным и извилистым - в силу неустранимости противоречия между стремлением играть большую роль в мировой политике, не обращая внимания на малые государства, и фактической зависимостью от них. Вместе с тем, то количество противоречий, из которых оказались сотканными взаимоотношения лимитрофов с внешним миром и между собой, создавало у советских дипломатов впечатление разбитой мозаики, некоторые фрагменты которой не подлежали восстановлению, что затрудняло анализ и выработку внешнеполитической стратегии. В результате советская политика в регионе предстает некой совокупностью реакций на внешние вызовы, что само по себе отнюдь не исключает, а предполагает наличие альтернатив. Вышесказанное объясняет выбор автором в качестве объекта исследования формирование советской внешней политики в восточноевропейском регионе в межвоенный период.
Одним из новых независимых государств региона являлась Финляндия. Несколько исторических событий определяют в общественном сознании России и Финляндии развитие отношений между ними в первую половину XX столетия: получение независимости Финляндией и гражданская война в ней в 1918 г., т.н. Зимняя война 1939-1940 гг. и война-продолжение 1941-1944 гг. Исключительный драматизм этих событий искушал и искушает исследователей сводить историю двусторонних отношений в межвоенный период как к некому прологу двух войн, восходящему своими корнями к событиям 1917-1922 гг., тем самым отказывая в признании самой возможности альтернативы такому развитию. Однако политическим руководством СССР отношения с. Финляндией неизменно рассматривались в широком внешнеполитическом контексте, что, прежде всего, и предопределяло общую стратегию и тактику действий советской дипломатии, фактически не исследованную в историографии. Этим и был обусловлен выбор в качестве предмета исследования советско-финляндских отношений в середине 1920-х — начале 1930-х гг.
Хронологические рамки диссертационного исследования обусловлены несколькими причинами. Прежде всего следует учитывать, что для СССР отношения с Финляндией являлись в значительной мере частью комплекса взаимоотношений с т.н. государствами-лимитрофами на востоке Балтики и были в силу этого во многом подчинены общей логике постановки и реализации целей и задач советской дипломатии в этом регионе, и именно на середину 20-х гг. и на рубеж 1933-1934 гг. приходятся кардинальные изменения в подходах к выстраиванию
Советским Союзом своей линии поведения в регионе. Выбор нижней временной границы (середина 20-х гг.) объясняется также и тем, что к тому времени фактически было завершено юридическое оформление практически всего комплекса двусторонних межгосударственных отношений (за исключением демаркации границы), а т.н. карельский вопрос (точнее - его международно-политический аспект) для советского политического руководства приобрел маргинальный характер.
Несмотря на то, что существует обильная историография по истории Финляндии в XX столетии, отношения между Советским Союзом и Финляндией в середине 1920-х — начале 1930-х гг. фактически остаются не исследованными. Единственным монографическим исследованием, специально посвященным истории финляндско-советских отношений в интересующий нас период, остается работа Кейо Корхонена1. Считающийся на родине одним из крупнейших специалистов в области международных отношений, Корхонен создал официозный труд, отражавший приемлемую для МИД Финляндии позицию. Однако отношения Финляндии с СССР были помещены Корхоненом в настолько широкий международный контекст, что, с одной стороны, остался без ответа вопрос о месте Финляндии во внешнеполитических интересах восточного соседа, а с другой, ряд важнейших международных инициатив Москвы оказались сведены либо к некого рода широким пропагандистским акциям (чего в действительности они не заслуживали), либо вообще не удостоились рассмотрения (например, подписание Конвенции об определении агрессора летом 1933 г. в Лондоне). Основывая свое исследование в основном на финской дипломатической переписке, Корхонен компенсировал скудость советских источников опубликованными к тому времени общими работами западных специалистов по советской внешней политике и изданными в начале 50-х гг. т.н. «дневниками Литвинова».
В отечественной историографии заслуживает внимания монография петербургского историка В.Н.Барышникова «От прохладного мира к Зимней войне: Восточная политика Финляндии в 1930-е годы». Помимо отраженной в названии этой работы проблемы, одной из основных задач, которую ставил перед собой ее автор, заключалась в том, чтобы «дать обстоятельный ответ на довольно важный вопрос (sic!): как развивались межгосударственные отношения» в 1930-е гг.2 Самим названием (впрочем, и содержанием) данной монографии оказался фактически элиминирован весь комплекс проблем формирования советской политики в отношении Финляндии (сведение ее к одному лишь аспекту - безопасности, более чем спорно). Уместность высказываемых в ней упреков зарубежным историкам в скромном знакомстве с советскими архивными материалами вызывает определенные сомнения не только из-за склонности автора к риторическим вопросам или неподкрепленным упомянутыми материалами суждений. Использование, безусловно, обширных комплексов документов РГВА и РГАВМФ и скудных публикаций по этой теме в томах «Документов внешней политики СССР» не помогло Барышникову компенсировать слабое знакомство с документами АВП РФ и РГАСПИ. Сложная проблема принятия внешнеполитических решений в обоих государствах вообще оказалась им не затронутой. Кроме того, хотя монография посвящена целому десятилетию (1930-ые гг.), однако, начало 30-х гг. освящено в ней исключительно скупо и не всегда корректно.
В существующей обильной литературе по истории Финляндской коммунистической партии и деятельности Коммунистического Интернационала в Финляндии, жизни в СССР финских политических эмигрантов3 собственно политика СССР в отношении Финляндии не исследуется, а служит скорее фоном для рассмотрения частных вопросов.
Исключительный интерес отечественных и финских историков вызывали отнюдь не проблемы двусторонних межгосударственных отношений в интересующий нас период, а вопросы военного планирования. Особое место в историографии в данном отношении занимают работы Рейно Аримо, посвященные военному планированию в Финляндии, в частности, его трехтомная «Suomen puolustussuunnitelmat», увидевшая свет в 1980-х гг.4 Р.Аримо избегал рассмотрения военного планирования в увязке с детальным изучением изменений позиций политического руководства страны по основным внешнеполитическим проблемам. Он, как правило, ограничивался педантичным изложением содержания планов и вносимых в них изменений, превратив тем самым свое сочинение в своего рода добротное справочное издание.
Нельзя не признать удачной попытку авторского коллектива под руководством Я.Кронлунда увязать рассмотрение проблем военного планирования и изменений в структуре вооруженных сил Финляндии с внутриполитическими процессами и изменением внешнеполитической ситуации5. Ранее эта же проблема, но применительно только к исследованию позиции Аграрного союза (крупнейшей в тот период партии Финляндии) по вопросам безопасности и обороны, была поставлена в работе Юхани Мюллю6. Среди обильно представленных в историографии работ по военной тематике следует упомянуть исследование Яри Лескинена, посвященное военному сотрудничеству Финляндии и Эстонии в 1930-1939 гг. Особое место занимают работы Кари Селен, посвященные истории создания и функционирования Совета обороны Финляндии в 1930-е гг. и изменениям внешнеполитического курса Хельсинки в середине 1930-х гг., однако, и в них собственно отношения с СССР в начале 1930-х гг. оказались затронуты лишь мимоходом.8
Одним из немногих отечественных историков, обращавшихся к истории советско-финляндских отношений в 20-е гг., является В.А.Шишкин. Он широко использовал фонды бывшего ЦГАНХ (ныне — РГАЭ) для освещения, прежде всего, торгово-хозяйственных связей СССР и Финляндии. Однако принимаемое им в качестве исходного для анализа тезиса положение о наличии двух взаимоисключающих целевых установок правительств Финляндии (развитие торговых связей, но не политических), не позволявших создать основу для нормальных двусторонних отношений, оставляет без ответа неизбежно возникающий вопрос о пределах и формах именно политического взаимодействия. Можно предположить, что ограниченная доступность архивных материалов (прежде всего, освещающих подход к проблемам высшего политического руководства СССР) вынуждала довольствоваться лишь общими суждениями по проблемам двусторонней торговли, в том числе и о причинах тормозивших ее развитие9.
К истории советско-финляндских торговых отношений обращался также финский историк И.Ахвенайнен, для которого основная масса советских документов осталась недоступной. Интерес представляет данное им объяснение тому факту, что торговый договор между двумя странами в интересующий нас период так и не был заключен. Это объяснение сводилось к двум положениям: 1) Советский Союз гораздо более Финляндии был заинтересован в торговом договоре; 2) у финского правительства не хватило политической воли пойти на заключение этого договора10. Иными словами, торговый договор не был заключен в силу того, что обоюдная заинтересованность в нем (отсутствие подобной заинтересованности у финского правительства - вне зависимости от того политическими или собственно торговыми причинами она диктовалась -полностью лишает смысла утверждение о его политическом слабоволии) была сведена на нет бессилием одной стороны (СССР) и отсутствием воли у другой (Финляндия). Одной из проблем, интерес к исследованию которой проявил Ахвенайнен, являлась проблема конкуренции на мировом лесном рынке. Однако каких-либо новых выводов, по сравнению с теми, которые можно было бы встретить в периодической печати 1920-1930-х гг., им сделано не было11.
К сожалению, в крайне интересной монографии Юха-Антти Лмберга, посвященной исследованию роли различных финансовых и промышленных групп в переговорах по заключению межгосударственных торговых договоров, практически не нашлось места рассмотрению истории таких переговоров с СССР .
Исключительный интерес историков вызывало и вызывает изучение различных аспектов истории Карелии. Наиболее интересные исследования появились в течение последнего десятилетия, когда ставшие доступными новые архивные материалы позволили не только изменить или уточнить высказывавшиеся ранее оценки процессов в Карельской автономии, но и сформулировать новые исследовательские задачи. Среди этих работ следует, прежде всего, назвать монографии Ю.Н.Килина, Сари Аутио, 1 "X
Маркку Кангаспуро . Однако, собственно состояние советско финляндских отношений в этих работах служило только своего рода фоном при рассмотрении более частных проблем, что иногда влекло к явным преувеличениям. Так, например, С.Аутио, указывая на безусловную выгодность, как для финской, так и советской сторон поставок леса из СССР в Финляндию, упускает из виду то обстоятельство, что в абсолютных цифрах выгода для СССР была ничтожной - в сравнении с той, которую приносил ряд других концессий на Европейском Севере Союза. В свою очередь, Ю.М.Килин, постулируя геополитическое значение территории Карелии, фактически не дает сколько-нибудь внятного объяснения этому, довольно спорному тезису.
Если выяснение отношения к восточному соседу различных политических кругов, общественных организаций, отдельных политиков в Финляндии 1920-1930-х гг. не представляет для историков особых затруднений14, то попытки дать сколько-нибудь исчерпывающий ответ на вопрос, кто в Советском Союзе в те годы оказывал влияние на приняие политических решений в сфере отношений с Финляндией, успешными признать нельзя. Информация крайне скудна. Известны позиции отдельных высокопоставленных сотрудников центральных ведомств (НКИД, НКВТ, Наркомата по военным и морским делам, ОГПУ и пр.) по конкретным вопросам (реже — личное отношение к собственно Финляндии), однако сказать что-либо определенное о взглядах членов Политбюро ЦК ВКП(б) и сотрудников аппарата ЦК не представляется возможным. Затруднительно разделить также высказывавшееся иногда финскими дипломатами мнение, что постепенно проходивший процесс устранения из органов советской власти и высших партийных структур старых большевистских кадров, испытывавших с дореволюционных времен к Финляндии искренние симпатии, сказывался на общем отношении в Советском Союзе к своей соседке на северо-востоке Европы. Между тем, помещавшиеся на страницах партийной и советской прессы публикации позволяют говорить если и не о наличии различных позиций, то, во всяком случае, о существовании нюансов в подходах к развитию отношений с Финляндией в 20-30-е гг. Заметим также, что материалы советской прессы в некоторых случаях привносят больше тумана, чем ясности. Хорошо известно, что эти публикации далеко не всегда - по крайней мере, в интересующий нас период времени - отражали точку зрения НКИД. Заметим, что примерно с 1928 г. сократились возможности НКИД контролировать публикации по внешнеполитической тематике даже в «Известиях». Зная о том, что к статьям этой газеты в Европе относятся как к официозным, как к «актам определенной политики» (если пользоваться выражением Стефана Бродовского), Наркоминдел попытался тогда «с этой точкой зрения бороться», однако, успехов эта борьба ему не принесла . Нередко не только в провинциальных, но и столичных газетах материалы появлялись без санкции Наркоминдела. Более того, можно предположить, что иногда, в тех случаях, когда информация имела отношение к деятельности компетентных органов, она могла появляться и без ведома руководства ОГПУ. "
Так, 15 мая 1925 г. «Ленинградская правда» опубликовала два материала — «Финляндский консул в Ленинграде и меньшевистский шпионаж» и «Финское консульство в Ленинграде — центр белого шпионажа!». Последний содержал подписанный арестованной
Аполинарией Банзиной протокол допроса в ОГПУ, датированный 14-м мая и, по утверждению газеты, полученный ее редакцией из ОГПУ. Банзина на допросе признала, что консул Финляндии Э.Хюннинен получал от меньшевиков через нее сведения о состоянии советской промышленности, настроениях рабочих и крестьян, а взамен передавал меньшевикам директивы, письма от осевших в Берлине их соратников по партии. Член Коллегии НКИД С.И.Аралов сообщал тогда полпреду в Хельсинки, что «соседи» (т.е. ОГПУ) «недовольны опубликованием этого протокола, ибо это путает их карты. Кто поместил и с чьего согласия пока не выяснено»16. Это сообщение Аралова выглядит правдоподобно. Быстрота, с какой появились материалы в газете, отсутствие в то время каких-либо событий в Финляндии, которые задевали бы престиж Объединенного государственного политического управления, также как и отсутствие на тот момент потребности в срочном раздувании антименьшевистской кампании заставляют предположить, что к публикации приложили руки «какие-то ленинградские группы» (по выражению посланника А.Хакцеля), которым «не нравится налаживающиеся отношения» между СССР и Финляндией. Хотя Хакцель и не называл прямо финскую политэмиграцию, представители которой со времен гражданской войны занимали видные посты в различных органах исполнительной власти Ленинградской области, но явно именно ее имел в виду. Между тем, выдвинутые против консула обвинения были сочтены в Москве настолько серьезными, что финской стороне было предложено заменить консула в Ленинграде. Довольно быстро - уже в начале июня 1925 г. - стороны пришли к взаимоприемлемой договоренности17. Однако и позднее - в конце 20-х и в начале 30-х гг. - внешнеполитическое ведомство не было застраховано от появления в ленинградской прессе «неудобных материалов»18. К сожалению, поскольку крайне скудна доступная исследователям информация, практически отсутствуют работы, посвященные вопросу об использовании различными политическими -условно говоря - группировками в СССР советской и партийной прессы для оказания воздействия на формирование внешнеполитического курса государства.
Целью данного диссертационного исследования является анализ и оценка развития советско-финляндских отношений в широком внешнеполитическом контексте середины 1920-х - начала 1930-х гг., что обусловливает постановку следующих задач:
1) Выяснить место Финляндии в системе внешнеполитических приоритетов советского политического руководства. Ответить на вопрос: существовала ли у руководства СССР целенаправленная политика в отношении Финляндии или его действия являлись совокупностью ситуативных ответов на возникающие внешние вызовы?
2) Вызывало ли формирование политической линии в отношении Финляндии принципиальные расхождения во мнениях в руководстве НКИД?
3) Выяснить то значение, которое советская сторона придавала позиции Финляндии, предпринимая свои важнейшие внешнеполитические акции в Балтийском и Восточноевропейском регионах.
4) Выяснить, какое значение СССР придавал развитию экономических связей с Финляндией, роль этих связей в решении политических проблем двусторонних отношений.
5) Проанализировать позицию СССР в решении проблем демаркации границы.
Традиции изучения внешней политики во многом воспроизводят парадигму, которой в области теории международных отношений соответствует т.н. «реалистическая» концепция, ориентирующая на исследование проблем безопасности, конфликтов, общих проявлений координированной государственной политики. Сложившись на основе анализа борьбы великих держав, она фактически элиминирует малые государства как объект истории международных отношений в силу стратегической незначительности этих государств. В свою очередь, неолиберальная теория, подчеркивающая влияние структур демократического общества и хозяйственных институтов на формирование международного сотрудничества и наднациональных органов, выводит за рамки рассмотрения государства «с различным общественным строем» (тем самым, советско-финляндские отношения, например, имплицитно признаются лишенными потенциала развития). Ограниченность этих теоретических подходов заставляет с большим вниманием отнестись к т.н. «новому теоретическому подходу» («конструктивизму»), претендующему на роль альтернативы общим теориям международных отношений, фокусирующему внимание исследователя на своеобразии социальных, культурных, политических практик государств, ориентирующего его на анализ исторически меняющихся идентичностей, мировоззрений и межсубъектного восприятия международных отношений. Хотя это направление пока представлено скорее теоретическими работами19, нежели конкретными исследованиями, позволяющими полностью раскрыть его действительный эвристический потенциал для истории международных отношений, однако, именно применение этого подхода, по нашему мнению, позволяет раскрыть ткань сложных взаимоотношений Советского Союза с государствами Восточной Европы в интересующий нас период времени, в том числе и с Финляндией. Основная масса источников, на которых основано данное диссертационное исследование, - документы, отложившиеся в:
- Архиве внешней политики Российской Федерации Историко-документального департамента МИД РФ (фонды секретариатов наркомов Г.В.Чичерина и М.М.Литвинова; фонды секретариатов заместителей наркомов - Н.Н.Крестинского и Б.С.Стомонякова, секретариатов членов Коллегии НКИД С.И.Аралова и В.Л.Коппа; фонды референтур по Финляндии, Эстонии, Швеции, Латвии, Литве, Германии). Корпус этих материалов складывается из: 1) записок и докладов наркомов, заместителей наркомов, членов коллегий, направлявшихся в Политбюро ЦК ВКП(б) и различные центральные ведомства, а также инструктивных писем полномочным представителям (эти письма являлись основным каналом передачи указаний как руководства НКИД, так и политического руководства СССР, а в начале 20-х гг. - Исполкома Коминтерна). В значительной части это незаверенные машинописные копии с делопроизводственными пометами, нередко - с пометами читавшего документ лица; 2) запросов членов Коллегии НКИД и начальников отделов в ОГПУ, НКВД РСФСР, НКВМ, ВСНХ, НКВТ, Наркомлес; 3) выписок из протоколов заседаний Коллегии НКИД (поскольку протоколы Коллегии исследователям не выдаются, приходится довольствоваться лишь сохранившимися в фондах референтур выписками по отдельным вопросам; частично лакуны могут быть закрыты благодаря сохранившимся также отдельным выпискам из протоколов Коллегии НКИД в фонде Оргбюро ЦК ВКП(б) и Бюро заграничных ячеек в РГАСПИ); 4) политических докладов, дневников, политических календарей, личных писем полномочных представителей СССР в НКИД; незначительного количества писем полпредов в ЦК ВКП(б) и лично И.В.Сталину (как ответы на поступавшие из ЦК запросы); подобного рода переписка содержала порой уникальную конфиденциальную информацию личного и политического характера (встречаются приписки о необходимости уничтожения документа после его прочтения), которая, позволяет расширить представления о способах достижения ставившихся перед советской дипломатией целей;
- Архиве Министерства иностранных дел Финляндии (Ulkoasiainministerion Arkisto) (доклады посланников и временных поверенных Финляндии в СССР и ряде европейских государств - Эстонии, Латвии, Франции, Германии, Швеции; переписка МИД с МВД, Центральной сыскной полицией и таможенным ведомством по проблемам советско-финляндской границы, проведения международных конференций; по вопросам торговли с СССР, советского лесоэкспорта, железнодорожных перевозок и проблеме советского демпинга на мировых рынках): представленные в коллекциях архива проекты документов позволяют выяснить как тактику финской стороны на переговорах с СССР по ряду проблем, так и цели правительств Финляндии;
- в Национальном архиве Финляндии (Kansallisarkisto) (коллекции посланников Финляндии в СССР П.Артти, А.А.Юрье-Коскинена, президентов К.Столберга и К.Каллио, министров Л.Ингмана, Я.Прокопе, Р.Холсти, посланников Х.Холма, А.Хакцеля, Центральной сыскной полиции/Государственной полиции). Материалы этих коллекций (в том числе черновые варианты отчетов посланников) позволяют не только выяснить реакцию финляндского руководства на советские инициативы, ее мотивацию, но и наличие разных позиций, как в среде финских дипломатов, так и в правительстве страны. Ряд отложившихся в коллекции Р.Холсти документов при сопоставлении их содержания с документами российских архивов заставляет подтвердить утверждения этого финского дипломата о наличии у него хороших информаторов в Москве (по крайней мере, применительно к 20-м гг.);
- в Государственном архиве РФ (фонд Народного комиссариата Рабоче-Крестьянской Инспекции, в котором отложились материалы по обследованию торгпредства и полпредства СССР в Финляндии; материалы по экспорту лесоматериалов). Конфиденциальные данные инспекций нередко совпадают с поступавшей в распоряжение Центральной сыскной полиции Финляндии информацией, что свидетельствует о наличии у полиции информаторов среди служащих советских представительств;
- в Российском государственном архиве экономики (в фонде Народного комиссариата внешней торговли для периода 1920-х — начала 1930-х гг. обильно представлены материалы о переговорах по проблемам заключения торгового договора, доклады и отчеты торгпредов руководству НКВТ, переписка по отдельным торгово-хозяйственным соглашениям, межведомственная переписка, материалы по личному составу торгпредства). К сожалению, характерными чертами торгпредских отчетов являлись вольное обращение со статистикой и отсутствие сколько-нибудь внятной методики их составления, в силу этого одна и та же торговая операция могла учитываться иногда более двух раз, тогда как другая могла вообще выпадать из отчетности (особенно в год смены главы торгпредства). Более того, в одном и том же отчете могут встречаться разные количественные оценки экспортно-импортных операций. Данное обстоятельство вынуждает к осторожности в использовании отчетов торгпредов;
- Российском государственном архиве социально-политической истории (фонды Центрального Комитета РКП(б)/ВКП(б) (прежде всего, протоколы заседаний Политбюро ЦК и доступные по оп. 163 17-го фонда подготовительные материалы к заседаниям Политбюро); Оргбюро РКП(б)/ВКП(б) (в этом фонде отложились прежде всего материалы по личному составу - назначениях, перемещениях, межведомственная переписка); Бюро заграничных ячеек (материалы по согласованию назначений для работы за границей (кроме постов полпредов и торгпредов), Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала (прежде всего 61 опись ф. 495 - «Польско-прибалтийский лендерсекретариат», в котором отложились протоколы заседаний самого лендерсекретариата, а также его политической комиссии, отчеты представителей компартий), Финляндской коммунистической партии (уникальные документы о деятельности ФКП, в том числе ее военной организации), личный фонд И.В.Сталина (оп. 11; отложившаяся в нем переписка Генерального секретаря ЦК ВКП(б) с представителями высшего партийного и государственного руководства, лишь частично опубликованная в 1990-2003 гг., расширяет представления о механизме выработки внешнеполитических решений),
- Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга, Ленинградском областном государственном архиве (г. Выборг) отложилось незначительное количество материалом по демаркации советско-финляндской границы и двусторонним хозяйственным связям (в частности, по поставкам финских продуктов в Ленинград);
- Архиве Министерства иностранных дел Чешской Республики (доклады чешских посланников из Москвы, Хельсинки, Таллинна, Риги, Каунаса - содержащаяся в них информация позволяет в отдельных случаях (осведомленность их авторов не была большой) внести уточнения в картину объяснения некоторых событий).
Помимо отложившихся в архивах материалов были использованы мемуары и дневники современников, пресса. Советские дипломаты (за исключением И.М.Майского) и сотрудники торгпредства, а также военные атташе СССР в Финляндии не оставили воспоминаний. Личные дневники, насколько известно, вел И.М.Майский, однако, они относятся к периоду его пребывания на посту полпреда в Великобритании. Что касается финских дипломатов, то из интересующих нас лиц дневники вели министры иностранных дел Ялмар Прокопе и Юрье-Коскинен. Эти материалы хранятся в Национальном архиве Финляндии. Рукопись Юрье-Коскинена не представляет интереса для настоящего исследования. Дневники Прокопе - несколько десятков тетрадей, подавляющее большинство записей в которых сделано тонко заточенным карандашом, крайне интересны сами по себе, но почти ничего не добавляют к его переписке по интересовавшим нас сюжетам. Особый интерес представляет изданный в 60-х гг. дневник президента Л.К.Реландера . Стремившийся играть главную роль в определении внешнеполитического курса Финляндии Реландер оставил в дневнике не мало интересных сведений о советско-финляндских отношениях. Однако следует учитывать, что президент, пренебрегавший в ведении дневника ручкой и довольствовавшийся пишущей машинкой, определенно учитывал вероятность (или желательность) его последующего издания. В отличие от его дневников, дневники супруги президента Столберга — Эстер Столберг могут служить замечательным источником для исследования настроений в среде финских политиков, но крайне мало дают для интересовавшей нас темы .
Изданные в Финляндии воспоминания других политических деятелей особого интереса они не представляют. Это касается как мемуаров бывшего главы МИД, а позже представителя Финляндии в ООН 99 9"ї
Карла Энкеля , воспоминаний К.Г.Э.Маннергейма , В.Таннера (за исключением книги, посвященной заключению Тартуского мирного договора)24, премьер-министра Т.М.Кивимяки25.
Необходимо отметить, что если выяснение отношения к СССР различных политических кругов, общественных организаций, отдельных политиков в Финляндии 1920-1930-х гг. и их роли в формировании внешнеполитической линии правительств Финляндии не представляет для историков особых затруднений, то попытки дать сколько-нибудь исчерпывающий ответ на вопрос, кто в Советском Союзе в те годы оказывал влияние на принятие политических решений в сфере отношений с Финляндией, успешными признать нельзя. Информация крайне скудна. Известны позиции отдельных высокопоставленных сотрудников центральных ведомств (НКИД, НКВТ, Наркомата по военным и морским делам, ОГПУ и пр.) по конкретным вопросам (значительно реже - личное отношение к собственно Финляндии), однако сказать что-либо определенное о взглядах членов Политбюро ЦК ВКП(б) и сотрудников аппарата ЦК не представляется возможным. Вместе с тем, источники не позволяют разделить высказывавшееся иногда финскими дипломатами и встречающееся в некоторых научных работах мнение, что постепенно проходивший процесс устранения из органов советской власти и высших партийных структур старых большевистских кадров, испытывавших» с дореволюционных времен к Финляндии искренние симпатии, сказывался на общем отношении в Советском Союзе к своей соседке на северо-востоке Европы.
Помимо упомянутых выше источников при разработке темы были использованы материалы периодической печати (в том числе: газеты «Правда», «Известия», «Ленинградская правда», «Красная газета»; ряд журналов — «Внешняя торговля», «Восточно-европейский лесной рынок» (Кенигсберг), «Карело-Мурманский край», «Ленинградская область», «Лесопромышленное дело», «Лесной рынок», «Советская торговля», «Торговый флот», «Финский торговый журнал»).
Восток Балтики в политике Советской России вначале 1920-хгг
На протяжении всего межвоенного периода Финляндия в советском внешнеполитическом дискурсе была отнесена в балто-польскому региону, что формально было закреплено в структуре центрального аппарата НКИД: за отношения с Польшей, государствами Балтии и Финляндией отвечал Отдел Польши и Прибалтики, в конце 1920-х гг. переименованный в 1-й Западный отдел. Как Чичерин, так и Литвинов неоднократно подтверждали в беседах с финскими дипломатами, что относят Финляндию к прибалтийским странам. Оснований для такого подхода у советской дипломатии было не мало. Финляндия в глазах Советской России оказалась прочно связанной с тем обширным комплексом проблем, который Москве приходилось решать с государствами-лимитрофами на востоке Балтики. При этом, однако, в СССР признавали «особость» положения Финляндии в регионе; степень этой «особости» имела потенции к возрастанию, особенно проявившие себя в начале 1930-х гг.
С конца 1922 г. и на протяжении всего 1923 г. происходил постепенный, но радикальный пересмотр политическим руководством Советской России всего комплекса взаимоотношений с государствами Востока Балтики. Растаяла вера в быстрое включение, по крайней мере, Латвии и Эстонии в сферу исключительного влияния Советского Союза. Характерные для 1922 г. довольно категорические высказывания советских дипломатов о «фактической зависимости Латвии от нас», которая «без нас будет прозябать», нескрываемый сарказм члена Коллегии НКИД Я.С.Ганецкого (Фюрстенберга), готового сердечно поздравить латвийское правительство с принятием исторического решения о создании собственного военного флота («теперь уж Латвия окончательно станет великой державой»), основой для которых служило распространенное среди политического руководства (Политбюро ЦК РКП(б)) мнение, что с этими государствами Советский Союз должен разговаривать исключительно с позиций великой державы1, уступили место осознанию потребности в выработке новой политической линии, в основе которой лежал уже не тезис о неизбежной заинтересованности Латвии в СССР, а оценка собственных возможностей оказания воздействия на политику Риги, как весьма скромных, и признание особой важности внешнеполитической ориентации этого государства для самого Союза. Подобный же учет возможностей похоронил на корню планы «индустриализации» Эстонии с помощью СССР (цель заключалась в том, чтобы создать в этом государстве Балтии «мощный рабочий класс», который сыграл бы роль союзника Советской России).
С другой стороны, в Москве к концу 1923 г. уже не считали, как прежде, что «дни Литвы сочтены», хотя она еще и «держится благодаря недоразумениям и интригам между Францией и Англией». Напротив, теперь основной задачей советской политики была провозглашена поддержка националистических элементов в Литве для противодействия политике правительства Гальвановского, в которой видели «совершенно неприемлемый для нас уклон» - склонность к поиску компромисса с Польшей3.
Предложение СССР государствам Балтии о заключении гарантийного пакта и позиция Финляндии, 1925-весна 1926 гг
Вопрос о заключении гарантийного пакта с государствами Востока Балтики и Польшей заинтересовал Москву в начале 1925 г., когда еще были свежи воспоминания о декабрьских событиях 1924 г. в Эстонии. Попытка внести успокоение в отношения с Латвией, Эстонией и Литвой, не предусматривала, однако, обсуждения вопроса о пакте с Финляндией; советская сторона не предпринимала даже попыток зондажа этого вопроса в Хельсинки. Глава внешнеполитического ведомства Финляндии Карл Идман по собственной инициативе поднял тогда эту тему в беседе с полпредом А.С.Черныхом. Последний опроверг слухи о сделанном лимитрофам предложении заключить гарантийные соглашения, но вместе с тем подчеркнул, что «мы относимся к вопросу о заключении гарантийных договоров принципиально положительно, но от инициативы самих лимитрофов зависит возможное ведение соответствующих переговоров»
События осени 1925 г., приведшие к парафированию (16 октября), а затем и подписанию (1 декабря) Локарнских соглашений между Германией и западными державами, заставили руководство НКИД рассмотреть комплекс возможных внешнеполитических акций для устранения неизбежных для СССР негативных последствий. Интерес и внимание к лимитрофам необычайно возросли, что несколько месяцев спустя и привело к возвращению к идее гарантийного пакта между СССР и прибалтийскими государствами. Сама идея нова не была. Как признавал М.М.Литвинов, впервые она «возникла в 1923 г. в связи с революционными событиями в Германии, когда мы стремились обеспечить себе нейтралитет наших соседей на случай осложнения этих событий». Возрождение этого замысла, по словам заместителя наркома, «имело своей исходной точкой наше стремление воспрепятствовать заключению польско-прибалтийского союза», поскольку представлялось, что заключение гарантийных договоров может «в некоторой степени компенсировать Прибалтику за несостоявшееся у нее соглашение с Польшей»1.
Тех, кому адресовалась эта записка, не должно было смущать заключенное в этих двух положениях Литвинова кажущееся противоречие. Заместитель наркома просто констатировал правильность расчетов Москвы для своей внешнеполитической инициативы, построенных на обеспокоенности Варшавы происходящими в Европе переменами, которые вынуждали польскую дипломатию к улучшению советско-польских отношений в тот период, а, следовательно, и к сдержанности в отношении планов создания Балтийского союза. В такой ситуации государства Балтии, о «нежизнеспособности» которых, как о чем-то неизбежном, нередко открыто говорили в западноевропейских дипломатических кругах, явно заслуживали, согласно логике Литвинова, некой компенсации. Но именно то положение, в котором оказались эти государства, послужило основой для ставшей совершенно неожиданной для руководства НКИД активности финской дипломатии, серьезно осложнившей ведение советско-латвийских и советско-эстонских переговоров.
От пакта Бриана-Келлога к Литвиновскому протоколу, лето 1928 г. -весна 1929
Упорство, с которым политическое руководство СССР во второй половине 20-х гг. продолжало придерживаться прежних внешнеполитических установок (негативное отношение к Версальской системе, означавшее фактическую поддержку германского ревизионизма, к Лиге Наций и ее институтам), серьезно ограничивало возможности Москвы для маневра на внешнеполитической арене. Оставляя в стороне затяжной ход начатых в апреле 1927 г. американо-французских переговоров о пакте об отказе от войны в качестве орудия национальной политики (позднее получившем название пакта Бриана-Келлога), стоит отметить, что крайне негативная реакция Москвы на них была продиктована не тем, что пакт скрывал в себе угрозу новой войны коалиции европейских государств против Советской России (что первоначально утверждалось советской пропагандой), а тем, что вызвавшая широкий международный резонанс инициатива США и Франции проигнорировала СССР.
Все попытки Москвы подключиться к переговорному процессу оказались безрезультатными. Отсутствие возражений у Вашингтона против присоединения СССР к договору после его подписания1 -единственное, чего удалось добиться за несколько месяцев упорной борьбы - не было, пожалуй, даже слабым утешением. Коротко говоря, Советский Союз был поставлен перед фактом: или оставаться изгоем в системе международных отношений со всеми вытекающими из этого последствиями, с отчаянием наблюдающим все более нараставший кризис Рапалло, или вносить коррективы в свои отношения с мировым сообществом. Для главы НКИД Г.В.Чичерина это было своего рода оценкой его внешнеполитического курса. В конце июля 1928 г. это фактически было подтверждено решением Политбюро ЦК ВКП(б), которое самому Чичерину пришлось сообщать полпреду в Германии Н.Н.Крестинскому для передачи германскому правительству: политика советской прессы в отношении пакта не означает отказа СССР от присоединения к нему .
Трудно сказать, можно ли рассматривать отъезд наркома в середине августа (за две недели до подписания в Париже договора пятнадцатью государствахми) на лечение в Германию, возвращение из которой на родину затянулось почти на два года, как самоустранение от участия в осуществлении перемен в советской внешней политике, вызванное пониманием их неизбежности. Его интервью, опубликованное в «Известиях» 5 августа, явно вынужденное, было проникнуто одной главной мыслью: все против Советского Союза. 31 августа М.М.Литвинов уведомил французского посла о согласии своего правительства присоединиться к пакту, соответствующий акт был передан послу 6 сентября. Первым ратифицировав пакт, СССР столкнулся с явно неожиданной для себя реакцией ближайших соседей на Западе - Латвии, Финляндии, Эстонии. Период раздумий о желательности присоединения к договору затягивался.
В середине ноября 1928 г. посланник Финляндии в СССР Понтус Артти, отмечая проявляемый советской дипломатией интерес к вопросу о присоединении Эстонии и Латвии к Парижскому договору об отказе от войны в качестве орудия национальной политики, констатировал, что в беседах с ним эта тема не затрагивалась. Интерес Москвы именно к государствам Балтии посланник склонен был объяснять тем, что присоединение СССР к пакту Келлога и последующее вступление в силу этого международного акта означало бы снятие с повестки дня вопроса о заключении между упомянутыми двумя государствами и Советским Союзом договоров о ненападении, надобность в которых устранялась. По словам Артти, поднявший этот вопрос в беседе с Литвиновым неназванный посланником дипломат ответа не получил1. В дальнейшем финский дипломат не раз вспоминал об этом факте, не утруждая себя поиском ответа на закономерно возникающий вопрос: придавала ли для советская дипломатия заключению с Финляндией договора о ненападении отличное от аналогичных соглашений с Ригой и Таллинном значение2.
