Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Трактовка релевантных для области языкового посредничества проблем в истории философской герменевтики 24
1.1. Специфика герменевтического подхода к феномену понимания. Проблема общезначимости понимания 27
1.2. Концепция Фридриха Шлейермахера: «своё» и «чужое» рациональное и внерациональное в понимании 35
1.3. Концепция В. Дильтея: вопрос об общезначимости интерпретации в контексте разработки герменевтики как специфического метода наук о духе 52
1.4. Вопрос об условиях возможности общезначимого понимания: подходы и решения, предлагавшиеся вне собственно герменевтической традиции 72
1.5. Онтологизация понимания в герменевтике М. Хайдеггера 82
1.6. Герменевтика как практика: концепция понимания Х.-Г. Гадамера 94
1.7. Выводы по Главе первой 107
Глава 2 . Опыт осмысления ряда проблем философской герменевтики в основных парадигмах изучения языкового посредничества: сравнительный анализ 111
2.1, Ключевые понятия: языковое посредничество, перевод как разновидность языкового посредничества 112
2.2, Общий обзор основных парадигм изучения межъязыкового перевода. Проблема общезначимости понимания как центральная для этой области проблема философской герменевтики 120
2.3, Герменевтическая и лингвистическая парадигмы изучения перевода как опыт осмысления проблемы общезначимости понимания 129
2.4. Проблема общезначимости интерпретации в контексте критики лингвистической парадигмы изучения перевода 147
2.5. Герменевтическая проблематика в концепции языкового посредничества 157
2.6. Выводы по Главе второй 188
Заключение 194
Библиографический список использованной литературы
- Специфика герменевтического подхода к феномену понимания. Проблема общезначимости понимания
- Вопрос об условиях возможности общезначимого понимания: подходы и решения, предлагавшиеся вне собственно герменевтической традиции
- Герменевтическая и лингвистическая парадигмы изучения перевода как опыт осмысления проблемы общезначимости понимания
- Герменевтическая проблематика в концепции языкового посредничества
Введение к работе
Актуальность исследования. Языковое посредничество традиционно выступает объектом частно-научных исследований, и поэтому данная тема не обладает непосредственно очевидным философским значением. По той же причине можно считать, что лишено очевидного историко-философского интереса также и рассмотрение парадигм изучения языкового посредничества. В наше время, однако, уже существуют предпосылки для интеграции ряда аспектов переводческой тематики как в философские, так и в историко-философские исследования: они связаны со значением феномена межъязыкового перевода для осмысления проблемы языка и познания, особенно в контексте отмечаемого рядом авторов смещения фокуса исследований соответствующей проблематики от когнитивно-инструментальной к коммуникативной рациональности. Признание роли коммуникации и языка в познании не может не сопровождаться признанием также и значения того обстоятельства, что познание протекает в условиях неустранимого многообразия естественных языков и что перевод является одним из основных способов, с помощью которых преодолеваются порождаемые этим обстоятельством проблемы. Философский потенциал переводческой проблематики раскрывается, в частности, Н. С. Автономовой, указывающей, что перевод приобрел статус «эпистемологической проблемы» и «нуждается в философской рефлексии», и Л. А. Микешиной, по мнению которой феномен перевода представляет собою одну из тех проблем, изучение которых позволяет выявить «новые аспекты проблемы языка и познания»: ведь он выводит на первый план такие аспекты мышления и познания (язык, интерсубъективность, интерпретация) которые оставались в тени в традиционной эпистемологии. Кроме того, вопрос о природе перевода принадлежит к философской проблематике языка, причем в этой связи становится оправданным обращение при обсуждении этих тем и к опыту лингвистики – в духе той «несомненной конвергенции философской и частно-научной тематизации феномена и проблемы языка», о которой говорил К.-О. Апель. В историко-философском плане, на наш взгляд, особый интерес представляет вопрос о трактовке проблем философской герменевтики и вообще герменевтических аспектов перевода в различных парадигмах его изучения: ведь именно своим герменевтическим аспектом перевод наиболее тесно связан с философской проблемой понимания, что позволяет ставить вопрос о соотношении трактовок понимания и трактовок перевода в плане выявления принципиальных сходств и различий между ними в осмыслении этого фундаментально единого проблемного узла. Существенным для целей историко-философского исследования является то обстоятельство, что любые концепции перевода всегда были вынуждены так или иначе учитывать и подвергать осмыслению, хотя бы и применительно к своему специфическому материалу, ряд серьезных проблем философской герменевтики (общезначимость интерпретации, соотношение содержания и языковой формы текста, взаимодействие «своего» и «чужого» и т. д.). В этом смысле представляется возможным утверждать, что основные парадигмы изучения перевода – в той мере, в которой они представляют собою опыт осмысления ряда проблем философской герменевтики, – могут, наряду со своим частно-научным значением, претендовать и на определенный историко-философский статус.
Степень разработанности проблемы. Проблема трактовки релевантных для области языкового посредничества вопросов философской герменевтики в истории философии и осмысления этих же вопросов в основных парадигмах изучения языкового посредничества в той или иной форме затрагивается в работах как по истории философской герменевтики, так и по истории и теории перевода, однако в первом случае эти вопросы обычно ставятся безотносительно к языковому посредничеству, а во втором, – так сказать, безотносительно к философской герменевтике, в том смысле, что они, как правило, вообще четко не формулируются в качестве герменевтических. Здесь мы и видим ту лакуну, которую пытается отчасти заполнить данная работа. Существует, однако, обширная литература, посвященная общим вопросам герменевтики и теории перевода, в которой рассматриваются те или иные аспекты феномена перевода или феномена понимания, которые, при известном преломлении, оказываются важными для целей настоящего исследования. Именно эта литература и послужила отправной точкой для данной работы.
Центральная для наших целей проблема переводимости впервые серьезно поставлена в теоретическом плане, наряду с проблемой понимания, еще в герменевтике Ф. Шлейермахера. Быть может, этим отчасти и объясняется то, что перевод в герменевтике нередко мыслится как частный случай деятельности понимания, причем, что имеет место у Х.-Г. Гадамера, как случай, особенно ярко демонстрирующий фундаментальные особенности этой последней. Перевод здесь оказывается всего лишь «количественным» (вследствие иноязычности оригинала) усложнением обычной деятельности понимания, не отличаясь от нее качественно.
Данная работа, однако, не столько опирается на представленные в герменевтике готовые трактовки перевода, сколько стремится выделить те концепции в истории философской герменевтики и философии вообще, в которых, на наш взгляд, подверглись наиболее глубокому и основательному исследованию проблемы философской герменевтики, наиболее релевантные для осмысления феномена языкового посредничества, то есть коррелирующие с его сущностными чертами: это проблема общезначимости понимания, соотношения рационального и внерационального в процедуре интерпретации, взаимодействия в ней своего и чужого и т. д. Такая установка потребовала дать обзор соответствующих концепций в их историческом развитии, отражающем преемственные смысловые связи. При выделении и общей характеристике указанных концепций в интересующем нас ракурсе в данном диссертационном исследовании во многих отношениях проявляется зависимость от целого ряда устоявшихся точек зрения и оценок, высказанных в авторитетной историко-философской литературе, касающейся герменевтической тематики (работы Х.-Г. Гадамера, Р. М. Габитовой, И. С. Нарского, С. Ф. Одуева, Я. Г. Фогелера, П. П. Гайденко, В. Г. Кузнецова, И. Джохадзе, Е. А. Жеребиной, В. С. Малахова, Б. В. Маркова, А. А. Михайлова, Н. С. Плотникова, Дж. Реале и Д. Антисери, С. Н. Ставцева, Е. М. Сергейчика, П. Рустерхольца и некоторых других авторов).
Наряду с герменевтиками, рассматриваемая тематика занимала также и философов, исследовавших проблемы языка и познания. Здесь обычно выделяется, как специально разрабатываемая на материале перевода, глава «Перевод и значение» в работе У. Куайна «Слово и объект», где анализируется так называемый «радикальный перевод», то есть перевод с языка пока еще неизвестного народа. Исследование этой ситуации приводит автора к концепции «неопределенности перевода». Для нас, однако, анализ У. Куайна имеет ограниченное значение: ведь его «радикальный перевод», строго говоря, вообще не является переводом в общепринятом смысле, – фактически философ анализирует проблемы дешифровки неизвестных науке языков. Языковое же посредничество, напротив, всегда имеет место в ситуации, где языковому посреднику заранее известны оба языка, и, значит, он находится в принципиально ином положении, чем тот, кто пытается разобраться в неизвестном языке. Концепция У. Куайна поэтому вообще не могла быть рассмотрена в настоящей работе.
Для исследования перевода имели значение лингвистические и культурологические концепции, испытавшие влияние «гипотезы лингвистической относительности» (Э. Сепир, Б. Уорф). В ее свете оказывается проблематичной достижимость эквивалентности текстов оригинала и перевода: специфическое видение мира, задаваемое тем или иным языком, служит здесь почти непреодолимым препятствием. Примечательно, что даже позднейшие и, возможно, свободные от непосредственной зависимости от указанной гипотезы опыты исследования культурологических аспектов перевода приводили к весьма нигилистическим выводам именно в отношении применимости к переводным текстам понятия эквивалентности (здесь особенно показательны работы С. Л. Пшеницына).
Огромное, даже решающее значение для исследования языкового посредничества в последние десятилетия имели работы лингвистов (Л. С. Бархударов, Р. Якобсон, Ж.-П. Вине, Ж. Дарбельне, О. Каде, Г. Егер, Дж. К. Кэтфорд, А. Майкл, К. Халлидей, Ю. Найда, А. Нойберт, К. Райс, Дж. Р. Фёрс, Я. И. Рецкер, А. Д. Швейцер, А.В. Федоров, В. Н. Крупнов, Л. А. Черняховская, А. Курелла, Ж. Мунэн, Л. К. Латышев, В. Н. Комиссаров, М. Я. Цвиллинг, Н. К. Гарбовский, В. С. Виноградов, С. В. Тюленев, В. В. Сдобников, О. В. Петрова и другие).
Современная лингвистика перевода исходит, как правило, из представления о переводе как перекодировании инвариантного содержания сообщений средствами другого языка. При такой постановке вопроса герменевтические аспекты перевода оказываются либо оттесненными на второй план (причем нередко здесь речь идет о «декодировании» исходного сообщения, что может мыслиться, строго говоря, не как полноценная герменевтическая процедура, а просто как применение известного «кода», под которым понимается естественный язык), либо вовсе исключаются из обсуждения. По этой причине возникает необходимость тщательной реконструкции имплицитных герменевтических предпосылок лингвистической парадигмы изучения перевода, чему посвящена значительная часть главы второй данной работы.
Объектом данного исследования являются концепции философской герменевтики, предлагавшие решения значимых для осмысления феномена языкового посредничества проблем, и важнейшие парадигмы, представленные в изучении этого феномена.
Предмет данного исследования составляет содержащаяся (в том числе имплицитно) в рассматриваемых концепциях и парадигмах трактовка проблем философской герменевтики, релевантных для осмысления герменевтического измерения языкового посредничества.
Цель исследования состоит в том, чтобы, проанализировав важнейшие концепции философской герменевтики и парадигмы изучения языкового посредничества под углом зрения трактовки ими релевантных для области последнего герменевтических проблем, определить место парадигм изучения языкового посредничества, взятых как опыт осмысления указанных проблем философской герменевтики, в общей истории концепций понимания. Достижение этой цели предполагается через решение следующих более частных задач.
-
Выделить в истории философии те концепции, в которых глубоко осмыслены релевантные для области языкового посредничества аспекты герменевтического феномена и даны прецеденты решения герменевтических проблем, неизбежно встающих, в силу присущего языковому посредничеству характера герменевтической практики, перед любой теорией перевода; изложить взятые в интересующем нас ракурсе ключевые положения указанных концепций.
-
Предложить и обосновать критерий для компаративного исследования парадигм изучения перевода с точки зрения присущей им трактовки релевантных для языкового посредничества проблем философской герменевтики.
-
Выделить и охарактеризовать с соответствующей точки зрения подлежащие исследованию парадигмы изучения языкового посредничества.
-
Предпринять, на основе предложенного критерия, которым является трактовка проблемы переводимости, сравнительный анализ особенностей постановки и решения релевантных для языкового посредничества проблем философской герменевтики в исследуемых парадигмах.
-
Осуществить в этой связи реконструкцию и экспликацию трактовок герменевтического аспекта языкового посредничества применительно к концепциям, базирующимся на некоем имплицитном его понимании.
Теоретическая база данной диссертационной работы связана, прежде всего, с компаративистским подходом в историко-философских исследованиях (представленным в отечественной литературе, в частности, коллективным трудом А. С. Колесникова, М. Я. Корнеева, Б. В. Маркова, И. К. Романовой, Ю. А. Сандулова, И. Н. Сидорова, Б. Г. Соколова), особенно в плане выявления и исследования способов решения ряда сквозных проблем в обсуждаемых областях философии и науки. Привлечение к историко-философскому исследованию материала не только собственно философских, но также и частно-научных концепций основано на уже упоминавшейся ранее идее К.-О. Апеля о свойственной нашему времени «несомненной конвергенции философской и частно-научной тематизации феномена и проблемы языка», причем межъязыковой перевод мыслится, вслед за Л. А. Микешиной, как один из способов представления проблемы языка и познания.
В качестве методов исследования в данной работе выступают, главным образом, общенаучные методы анализа и синтеза, а также сравнительно-исторический метод и метод реконструкции.
Новизна работы состоит в следующем:
-
предложено обоснование историко-философской значимости основных парадигм изучения перевода, рассматриваемых как опыт осмысления релевантных для языкового посредничества проблем философской герменевтики;
-
предложена трактовка ряда разработанных в истории европейской философии концепций понимания как дающих прецеденты общетеоретического решения релевантных для языкового посредничества проблем философской герменевтики;
-
дана интерпретация проблемы переводимости как частного случая проблемы общезначимости понимания (интерпретации) и на этой основе предложен критерий для компаративного исследования парадигм изучения перевода с точки зрения трактовки ими герменевтических аспектов последнего;
-
проведено компаративное исследование лингвистической и герменевтической парадигм изучения перевода, а также концепции языкового посредничества с точки зрения специфики осмысления ими проблемы общезначимости интерпретации и ряда других релевантных для языкового посредничества проблем философской герменевтики; рассматриваемые парадигмы соотнесены в указанном аспекте с историко-философским контекстом;
-
предложена реконструкция ряда важнейших герменевтических предпосылок лингвистической теории перевода и концепции языкового посредничества.
Положения, выносимые на защиту:
-
В контексте исследований коммуникативной рациональности философское значение приобретает проблема языкового посредничества и, в частности, перевода, причем наиболее значимым в философском отношении является вопрос о герменевтическом измерении этого феномена. В историко-философском плане также приобретает значение опыт осмысления релевантных для области языкового посредничества проблем философской герменевтики, представленный в различных парадигмах изучения перевода.
-
Обнаруживается параллелизм между трактовками релевантных для данной области проблем философской герменевтики, предложенными в основных парадигмах изучения языкового посредничества, и рядом концепций понимания и познания, выдвинутых в истории западной философии.
-
История философской герменевтики представляет прецеденты осмысления и решения в общетеоретическом плане ряда проблем, которые соотносятся с сущностными чертами языкового посредничества: Ф. Шлейермахер заложил основы компромиссного подхода к осмыслению дилеммы «своего» и «чужого», интуитивного и рационального в процессе понимания и перевода; В. Дильтей продемонстрировал неустранимость внерациональных моментов в любой герменевтической процедуре; М. Хайдеггер раскрыл укорененность понимания и перевода в бытии человека в мире; Х.-Г. Гадамер исследовал присущий герменевтическому опыту характер обусловленной традицией и языком практики.
-
Среди проблем философской герменевтики ключевое значение для области языкового посредничества имеет проблема общезначимости интерпретации, которая применительно к данной области преломляется как проблема переводимости. Поэтому в качестве критерия для сопоставительного анализа парадигм изучения языкового посредничества, рассматриваемых как опыт осмысления его герменевтического измерения, целесообразно принять способ решения проблемы переводимости.
-
Две парадигмы изучения языкового посредничества обладают самостоятельным подходом к его герменевтической сфере – собственно герменевтическая и лингвистическая. В первой межъязыковой перевод признается частным случаем базовой герменевтической ситуации и на него распространяются положения, относящиеся к интерпретации вообще (Ф. Шлейермахер, М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер). Вторая же, трактуя эквивалентность перевода как результат перекодировки инвариантного содержания сообщений средствами переводящего языка, обнаруживает сходство с «логически-смысловой» концепцией понимания Г. Риккерта.
-
Концепция языкового посредничества выходит за рамки лингвистической парадигмы и обнаруживает в своем противопоставлении собственно перевода и адаптивного переложения параллель с предложенной Р. Рорти, применительно к другой области и исходя из других философских предпосылок, антитезой эпистемологии и герменевтики. При этом понятие соизмеримости дискурсов аналогично трактовке феномена переводимости, задаваемой в концепции языкового посредничества комплексом требований, которые предъявляются к собственно переводу.
Теоретическая значимость работы состоит в том, что она предлагает анализ трактовки ряда релевантных для области языкового посредничества проблем философской герменевтики как в истории философии, так и частно-научных исследованиях перевода. В этой связи предложен подход к исследованию способов, с помощью которых герменевтические аспекты языкового посредничества осмысляются в любых концепциях перевода, в том числе и таких, которые эксплицитно этой темы вообще не касаются.
Практическую ценность работы можно усматривать в том, что использованный в ней материал допускает применение при подготовке некоторых лекционных курсов, в частности по истории философии и философии языка, особенно в отношении установления межпредметных связей между курсом философии языка и курсом герменевтики.
Апробация результатов данного исследования имела место в ходе следующих конференций: научно-практическая конференция профессорско-преподавательского состава, аспирантов и студентов факультета иностранных языков Мурманского государственного педагогического университета (8 – 12 апреля 2003 года); международная научно-практическая конференция “Language. Speech. Communication. Aspects of Theory and Teaching Methods”, проведенная на базе Мурманского государственного педагогического университета (5 – 8 мая 2003 года); научно-практическая конференция профессорско-преподавательского состава Мурманского гуманитарного института (13 – 14 ноября 2003 года); научно-практическая конференция студентов, аспирантов и преподавателей факультета иностранных языков МГПУ (5 – 9 апреля 2004 года); региональная научно-практическая конференция «Лингвистика и методика. Современные тенденции и направления» (15 – 16 ноября 2004 года); международная конференция «Культурное разнообразие в эпоху глобализации» (“Cultural Diversity in the Epoch of Globalization”), проведенная на базе Мурманского государственного педагогического университета (28 – 30 марта 2006 года).
Структура работы. Диссертационная работа включает введение, две главы основной части (одиннадцать параграфов), заключение, библиографический список по теме исследования.
Специфика герменевтического подхода к феномену понимания. Проблема общезначимости понимания
Языковое посредничество представляет собою особого рода практику, в ходе которой осуществляется опосредованное общение носителей разных языков и культур. Наиболее типичным для современной культуры видом языкового посредничества является, конечно, межъязыковой перевод, однако оно включает также и любые другие виды общения через языкового посредника - любой пересказ содержания иноязычного сообщения, всевозможные адаптации, реферирование иноязычных текстов и так далее. Легко видеть, что сущностные характеристики феномена языкового посредничества будут неизбежно обусловлены, прежде всего, тем обстоятельством, что в его процессе происходит более или менее полное и удачное снятие языкового и культурного барьера, осуществляемое в типичном случае человеком, способным преодолеть этот барьер, для тех, кто самостоятельно этого сделать не может.
Эта ситуация характеризуется, на наш взгляд, следующими сущностными чертами, имеющими герменевтическую природу. Так как цель любого акта языкового посредничества - достижение по возможности эффективного общения лишенных общего языка участников коммуникации, речь должна идти прежде всего об определенного рода герменевтической и социальной практике, приуроченной к исторически конкретному контексту межкультурных контактов. Восприятие продуцируемого языковым посредником текста как исходящего в конечном счете не от него самого, а от иноязычного участника коммуникации, приводит к тому, что ключевое значение здесь получает проблема общезначимости осуществленной языковым посредником интерпретации исходного сообщения. Поскольку такая интерпретация (если пока отвлечься от особого и во многом аномального случая - машинного перевода) осуществляется, как и любая другая, в значительной степени с помощью процедур, не допускающих полной рационализации и формализации, возникает проблема взаимодействия рациональных и внерациональных факторов в ее осуществлении. Поскольку же она фиксируется в виде текста, иноязычного по отношению к исходному, приобретает значение и проблема взаимодействия своего и чужого.
В первой главе работы содержится обсуждение тех концепций понимания, представленных в истории философии, и особенно - в истории философской герменевтики, которые, на наш взгляд, дают прецеденты наиболее глубокого и последовательного осмысления и общетеоретического решения перечисленных выше герменевтических проблем, коррелирующих, как мы пытались показать, с сущностными характеристиками языкового посредничества. Взятые в порядке исторической преемственности, это концепции Ф. Шлейермахера (диалектика своего и чужого, рационального и внерационального), В. Дильтея (проблема общезначимости в связи с рассмотрением вопроса о герменевтическом методе; обсуждаются также и альтернативные дильтеевскому подходы), М. Хайдеггера (укорененность понимания в бытии и практической жизни человека в мире) и Х.-Г. Гадамера (герменевтика как опыт и практика). В скобках здесь указаны те ракурсы, в которых преимущественно рассматриваются исследуемые концепции. Следует также заметить, что наиболее важное место среди выделенных проблем принадлежит, на наш взгляд, проблеме общезначимости интерпретации, поскольку она является именно тем пунктом, где герменевтическая проблематика языкового посредничества получает выход к вопросу о самих условиях его возможности как определенной социальной практики. По этой причине указанная проблема оказалась, в известном смысле, сквозной для всей настоящей работы и в том или ином виде поднимается в разных очерках.
Так как при рассмотрении выделенных герменевтических концепций речь идет именно о прецедентах общетеоретического решения интересующих нас герменевтических проблем, проведенное в данной работе установление тех или иных параллелей между концепциями, обсуждаемыми в первой главе, и парадигмами изучения языкового посредничества, обсуждаемыми во второй главе, не обязательно предполагает непосредственную преемственность или прямое влияние. Если о них можно, по понятным причинам, вполне уверенно говорить применительно к герменевтической парадигме изучения перевода, то лингвистика перевода, напротив, демонстрирует гораздо более сложные и во многом неявные отношения с концепциями понимания, разработанными в истории философии. Их обсуждение мы предполагаем приурочить к рассмотрению соответствующих вопросов в главе второй.
Ориентированное на историческое развитие философской герменевтики расположение материала преимущественно в виде кратких очерков, каждый из которых посвящен, как правило, отдельной концепции, вызвано следующими соображениями. Для осмысления специфики, присущей различным парадигмам изучения языкового посредничества в их трактовке релевантных для этой области проблем философской герменевтики (соотнесенных нами с понятием переводимости), более удобной представляется теоретическая рамка, образуемая относительно целостным представлением о герменевтическом феномене, а не анализом его отдельных характеристик. Дело в том, что герменевтический смысл понятия переводимости, как мы пытаемся показать во второй главе, состоит в преломлении применительно к интересующей нас области проблемы общезначимости интерпретации, которая носит столь фундаментальный характер, что не может обсуждаться в отрыве от общих предпосылок той или иной герменевтической теории. Решение представить обсуждаемые концепции в порядке их исторического развития вызвано и стремлением облегчить изложение тех моментов, для которых особенно важны преемственные связи. При этом, кстати, также имеет место и следование, пусть даже во многом невольное, определенной традиции: как замечает при обсуждении герменевтических моделей интерпретации Иэн Маклин, для герменевтики история является столь «неотъемлемой частью ее предприятия», что «почти все герменевтические штудии начинаются с изложения истории самой герменевтики».
Вопрос об условиях возможности общезначимого понимания: подходы и решения, предлагавшиеся вне собственно герменевтической традиции
Трудности концепции В. Дильтея в вопросе общезначимости понимания, по оценке П. П. Гайденко, связаны в значительной мере с тем обстоятельством, что эта концепция предполагала или, по крайней мере, допускала традиционно-психологическую интерпретацию вопроса о понимании, состоящую в том, что психический мир человека мыслится как некая монада, или замкнутая в себе реальность, способная вступать с другими такими же реальностями лишь во внешние взаимодействия. Строго говоря, полное взаимопонимание между такими монадами должно предполагать своего рода предустановленную гармонию, проявляющуюся как чудо конгениальности. Это, в сущности, и допускал Ф. Шлейермахер. Чтобы преодолеть указанный традиционно-психологический подход, необходимо перестать рассматривать внутренний мир человека как изолированный от других таких же миров, но тогда придется также принять и существование некоего третьего начала, связывающего этих индивидов и, так сказать, открывающего их для взаимопонимания в ходе герменевтического процесса. Допущение такого третьего начала с необходимостью ставит вопрос об отношениях между Я, Другим и этим Третьим, причем в центре внимания здесь оказывается проблема природы этого третьего начала. В первой из упомянутых работ, полемизируя с позицией В. Дильтея, Г. Риккерт замечает: „Совокупность душевной жизни ... не поддается никакому изображению, в котором должна была бы найти себе место „вся содержательность ее" [здесь Г. Риккерт цитирует В. Дильтея. - А. К.], Она принципиально неисчерпаема и невозможно даже и приближение к подобной цели". Ведь „психическое дано нам, равным образом как и физическое, как необозримое воззрительное многоообразие". Поэтому, даже когда речь заходит о своей собственной жизни, невозможно такое описание, „ которое побуждало бы фантазию к тому, чтобы действительно представлять себе или задним числом переживать индивидуальное многообразие единичных психических процессов"; описание, если оно должно служить интересам исследования душевной жизни, вынуждено „оперировать с понятиями, логически однородными естественно-научным понятиям на первой стадии".
Доступные пониманию смысловые образования принадлежат не к психической, то есть эмпирической сфере, а к логической сфере значений. Они даны сознанию в качестве своего рода сверхчувственного содержания непосредственных переживаний, связанного с их чувственным содержанием (слышимыми словами и подобными им знаками). Именно это переживание сверхчувственных смысловых образований и следует называть пониманием. Говорить о каком-либо другом понимании было бы неправомерно. „...Всякое человеческое познание" вообще, отмечает Г. Риккерт, „должно быть дискурсивным".
Итак, понимание есть духовный процесс - интеллектуальное переживание смысла, а не душевный - сопереживание чужого психического акта. Таким образом, понимать говорящего человека невозможно - его психические акты как таковые для других людей непроницаемы, и понимать поэтому можно только сказанное им.3 Условием возможности такого понимания является общий для автора сообщения и его интерпретатора логический мир, выступающий как единый общечеловеческий разум и в этом отношении практически отождествляемый с трансцендентальным субъектом кантианской и неокантианской традиции. Именно его наличие обеспечивает возможность и общезначимый характер взаимопонимания индивидов.
Значение концепции Г. Риккерта для целей настоящего исследования состоит в том, что она представляет собою, на наш взгляд, эксплицитное выражение теоретической позиции, которая, как мы попытаемся показать в главе второй, неявным образом положена в основу трактовки герменевтического измерения перевода в лингвистической парадигме его изучения. При этом мы, разумеется, никоим образом не предполагаем, что в данном случае речь идет о прямом влиянии именно этого мыслителя. Гораздо более вероятным представляется восприятие лингвистикой, как наукой о языке,2 указанной позиции в составе некоего круга идей западной рационалистической традиции, оказавших влияние на сам научный стиль мышления: иными словами, лингвистика перевода мыслит здесь в русле рационалистической традиции просто потому, что она определяет себя как науку. Кроме того, в данном случае представляется возможным говорить и о соответствии этого комплекса идей (в его преломлении на область языкового посредничества) интуициям здравого смысла о природе межъязыкового перевода. Попытка обосновать это утверждение также содержится во второй главе настоящей работы.
Существенный вклад в прояснение вопроса о природе „третьего начала" внесла также и феноменологическая школа, в особенности Э. Гуссерль (1859 1 См.: Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному. М., 1997. С. 402 - 403. 1 Здесь уместно вспомнить и о том, что, согласно распространенному мнению, в лингвистике сциентистские тенденции проявляются сильнее, чем в любой другой области, традиционно относимой к числу гуманитарных. 1938). Он, хотя и не принадлежал к той традиции, в рамках которой разрабатывалась герменевтика, но в связи с исследованием структуры трансцендентальной субъективности фактически весьма близко подошел к упомянутому вопросу.1 В контексте своих исследований Гуссерль стремился преодолеть присущий, по его мнению, кантовской трактовке трансцендентального субъекта психологизм, нашедший выражение в том, что содержательный момент познавательной деятельности в концепции Канта выступает как чисто эмпирический.2 Преодолению психологизма такого рода у Гуссерля служит положенный в основу его концепции трансцендентальной субъективности принцип интенциональности: „Познавательные переживания, что касается их сущности, имеют intentio, они полагают нечто, они относятся тем или иным образом к предметности. Это отношение к предметности принадлежит им, хотя бы сама предметность им не принадлежала».3 Сознание, таким образом, оказывается содержательным по самой своей структуре, и трансцендентальная субъективность больше не нуждается в привлечении эмпирического материала, чтобы обеспечить содержательность сознания как таковую.
Горизонт можно трактовать как своего рода предварительное понимание или, другими словами, предварительное знание о предмете, рассматриваемом тематически. При этом горизонты отдельных предметов, сливаясь, образуют своего рода тотальный горизонт, соответствующий тому, что обычно называют „миром"; этот единый горизонт „нетематически" присутствует во всяком интенциональном переживании и составляет, по выражению П. П. Гайденко, „заранее данную почву всякого опыта". Мир, таким образом, оказывается, с этой точки зрения, „горизонтом, отнесенным к трансцендентальной субъективности". Гуссерль называет его „жизненным миром" (Lebenswelt) и описывает как «мир, данный нам в нашей конкретно-мирской жизни как действительный мир, с открытой бесконечностью возможного опыта».
Особое место в мире принадлежит психофизическим структурам, аналогичным «эго». И хотя непосредственно мне дана лишь физическая, но не психическая сторона таких структур, с помощью своего рода «аппрезентации» (аналогизирующей, или «аналогической», апперцепции) я могу обнаружить, что за такой структурой стоит некое другое «трансцендентальное эго», трансцендентное по отношению к моему. Логические исследования. Картезианские размышления. Подробнее см.: Гуссерль Э. Картезианские размышления // Там же. С. 455 - 485. Иначе говоря, трансцендентальный субъект существует в сообществе других, подобных ему и автономно существующих субъектов. Таким образом, возникает, как говорит Гуссерль, «некое сообщество монад»: «...конституируется некое, включающее и меня самого, сообщество Я как сообщество сущих друг подле друга и друг для друга Я ... а именно как такое сообщество, которое (посредством своей сообща-конституиругощей интенциональности) конституирует один и тот же мир».
В результате коммуникации таких монад этот мир получает характер «интерсубъективного мира».2 Через понятие описанного сообщества монад Гуссерль, разумеется, интерпретирует человеческое сообщество, а под интерсубъективным миром в целом имеется в виду окружающий человека мир вообще, включающий как собственно социум, так и природу. Интерсубъективность же как характеристика этого мира здесь особенно важна в том отношении, что именно благодаря ей Гуссерлю удается обеспечить твердую аподиктическую основу для получаемых человеком знаний как о природе, так и о самой человеческой культуре. Эта основа состоит в том, что аподиктический характер одинаково присущ как способу данности изначального мира центральной монады (то есть «моего трансцендентального эго»), так и упомянутой выше аппрезентации.
Для целей нашего исследования здесь представляется существенным то очевидное обстоятельство, что гуссерлианский «интерсубъективный мир» может быть интерпретирован и как среда, в которой становится возможным общезначимое понимание: ведь тот же ход мысли, который позволяет в интерсубъективности видеть аподиктическую основу человеческих знаний, вполне применим и к герменевтической проблеме общезначимости понимания. Таким образом, разработка Гуссерлем проблематики горизонта, жизненного
Этот мир, как уже отмечалось, отчетливо и даже строго центрирован: «Каждый человек понимает прежде всего свой конкретный окружающий мир с его центром и нераскрытым горизонтом, т. е. свою культуру, - как человек, принадлежащий тому сообществу, которое исторически формирует эту культуру».3 Исходя из этого изначального положения каждый человек, принадлежащий определенной культуре, может постепенно расширять свое понимание этой культуры, в частности открывая в ней «горизонт прошлого», без которого не может быть и достаточно глубокого понимания настоящего.
Несмотря на то, что Гуссерль не занимался разработкой герменевтики как таковой, его мысли органично вписываются и в контекст обсуждения основополагающих герменевтических проблем, поэтому естественно, что они были восприняты последующей герменевтикой как весьма плодотворные.
Принципы анализа трансцендентальной субъективности, разработанные Гуссерлем (и в особенности его учение об интенциональности), также сыграли важную роль и в другом отношении.
Поставив проблему понимания как проблему чужого Я или связи человеческих Я, в рамках обсуждаемой концепции путь ее решения можно найти через анализ «телесных посредников понимания», выступающих как объективации душевных состояний и играющих роль своего рода выразительных средств, без которых невозможно ни восприятие другого, ни самовосприятие, которое становится осуществимым лишь постольку, поскольку человек способен посмотреть на себя как на другого. При этом универсальным «телом», опосредующим всякое понимание, является язык: ведь в реальности предметом нашего понимания может стать далеко не всё нами переживаемое, а - в первую очередь - то, что из наших переживаний уже артикулировано в языке, то есть неким образом фиксировано, выведено, и в первую очередь благодаря участию других людей, из состояния аморфной неопределенности. Мир в речи, по словам М. Шелера, есть «мир, уже обязанный допускать возможность однозначного взаимопонимания по его поводу».
Герменевтическая и лингвистическая парадигмы изучения перевода как опыт осмысления проблемы общезначимости понимания
Последний тип перевода мыслился Шлейермахером как парадигма искусства понимания «чужого» вообще (что, как мы уже пытались показать в первой главе настоящей работы, составляет ключевой момент всей шлейермахеровской герменевтики как таковой). Этот подход к переводу, собственно, и составил основу герменевтической теории перевода - основу, которую не смогли поколебать и призывы к реабилитации «вольного перевода», прозвучавшие в конце ХТХ века.1
Позднее, уже у Х.-Г. Гадамера, герменевтическая трактовка перевода получает фундаментальный философский смысл. Гадамер видит в переводе, по выражению С. Лоренц, базовую модель герменевтической ситуации (hermeneutische Grundsituation),2 в которой «иноязычность означает лишь предельный случай общей герменевтической сложности: чуждости и ее преодоления».
Пример переводчика, который преодолевает «пропасть между языками», по Гадамеру, «с особенной ясностью показывает взаимоотношение», вообще существующее между текстом и интерпретатором и соответствующее также «двусторон ности взаимопонимания в разговоре»; всякий переводчик есть поэтому интерпретатор, а задача воспроизведения, с которой имеет дело переводчик, отличается от общегерменевтической задачи «не качественно, но лишь с точки зрения степени».
Итак, наиболее характерной чертой герменевтической парадигмы изучения межъязыкового перевода является то, что этот феномен рассматривается в ней прежде всего как частный, хотя и особый, причем также и особо яркий и показательный, случай интерпретации. Проблема переводимости должна при этом оказаться производной от более широкого вопроса о природе понимания и интерпретации. Гадамер, как уже отмечалось в первой главе, трактует этот вопрос не как проблему реконструкции процесса возникновения текста, подлежащего пониманию, а как стремление понять сам текст. Он также исходит из того, что в восстановлении смысла текста с самого начала участвуют и собственные мысли интерпретатора, а сам процесс протекает, во-первых, как слияние горизонтов и, во-вторых, как осуществление «разговора», в котором выражается некое дело. Плюральность интерпретаций здесь выглядит вполне естественным следствием неустранимой в этом процессе активности самого интерпретатора. При этом для процесса понимания систематическое значение имеет языковой характер герменевтического «разговора»: язык - это универсальная среда, в которой способом истолкования осуществляется само понимание. Это не значит, что Гадамер не видит особой проблемы выражения. «Пропасть, отделяющая оригинал от переводчика», и, вообще, различие между языком текста и языком толкователя отнюдь не являются, по его мнению, «вторичным вопросом». Напротив, для него «проблема языкового выражения есть проблема самого понимания».1 Всякое понимание - это развертывающееся в среде языка истолкование, и его языковой характер есть «конкретность действенно-исторического сознания».
Свойственное герменевтической трактовке вопроса о переводе, в том числе и у Гадамера, преимущественное внимание к его интерпретационной природе дает некоторым исследователям, как будет подробно показано далее, основание акцентировать роль субъективного и творческого начала в деятельности переводчика и, соответственно, отрицать правомерность применения к переводу понятия эквивалентности. Представляется, однако, что этот взгляд значительно сужает гадамеровскую постановку вопроса, для которой характерно, как мы видели, обостренное внимание также и к «компромиссному» характеру интерпретации, которая должна через «свое» максимально раскрыть «суть дела», давая выражение и тому, что в этом деле есть «чужого» и даже враждебного. Язык, в котором осуществляется такая интерпретация, неизбежно сам приобретает, так сказать, двойную ориентацию - не только на интерпретатора, но и на интерпретируемое, то есть здесь становится неустранимой необходимость в поиске баланса и компромисса.
Обобщая сказанное, можно заключить, что герменевтическая парадигма изучения перевода рассматривает его как осложненную условиями разноязычия интерпретацию, стремящуюся на путях компромисса между «своим» и «чужим» дать выражение «сути дела», обсуждаемого в тексте. Нетрудно видеть, что вопрос о переводимости здесь равносилен вопросу о том, возможна ли вообще адекватная интерпретация. Иными словами, межъязыковая переводимость здесь оказывается возможной в том же смысле, в той же мере и по тем же причинам, что и адекватная интерпретация вообще. Таким образом, герменевтическая парадигма исследований перевода просто входит в качестве одного из элементов в общую традицию герменевтики. Обратимся теперь к рассмотрению лингвистической парадигмы. Прежде всего, отметим, что в последние десятилетия представление о самостоятельной, то есть не являющейся одним из разделов литературоведения или какой-либо другой дисциплины, теории перевода, как правило, связывается именно с лингвистическим подходом к этому феномену. Однако споры по поводу статуса и характера теории перевода не прекращаются до сих пор, и поэтому мы должны сначала коснуться некоторых обсуждаемых в этой связи вопросов. Еще в 1954 году Альфред Курелла находил по-прежнему «спорными» вопросы о том, «существует ли» и вообще «может ли существовать» теория перевода как самостоятельная дисциплина, хотя сам и склонялся к положительному ответу в обоих случаях.1 Спустя почти полвека не менее авторитетный М. Я. Цвиллинг публикует статью под весьма симптоматичным названием «Исчерпала ли теория перевода свои возможности?», где говорится, в частности, о своевременности и даже необходимости серьезного переосмысления ряда ключевых методологических вопросов и об уже насущной потребности в некой метатеории, которая помогла бы упорядочить существующее разнообразие подходов к исследованию перевода и способствовала бы систематизации выработанных в их рамках концепций. Так, по мнению автора, можно было бы заложить основы для возникновения новой парадигмы, на прочном основании которой теория перевода получила бы дальнейшее успешное развитие в качестве самостоятельной и равноправной с другими науками о человеке дисциплины.
Так как среди отечественных исследователей перевода не получило широкого распространения то деление данной области на три принципиально разных подхода, которое обсуждалось выше со ссылкой на работу С. Лоренц, у нас, по-видимому, до сих пор сохранилось ощущение некоего единства этой дисциплины. Возможно, отчасти и поэтому М. Я. Цвиллинг трактует описанный им кризис как признак того, что теория перевода на наших глазах постепенно перерастает из преимущественно лингвистической дисциплины, какой она была у нас последние десятилетия (и в значительной мере остается сейчас), «в междисциплинарную отрасль науки с явно выраженной многомерной структурой, сходной со знаменитой „игрой в бисер" из одноименного романа Германа Гессе»,2
Главная же в этой связи проблема для теории перевода состоит сейчас, по мнению М. Я. Цвиллинга, в том, что это пока еще во многом игра без сколько-нибудь общепризнанных правил. Разные школы исследователей перевода, замечает он, часто даже и не полемизируют друг с другом напрямую - новые теории, в отсутствие принимаемых всеми критериев сравнения и оценки, возникают как бы в дополнение к уже имеющимся и существуют параллельно с ними.1 Одновременно нарастает и критика недостаточной способности или же просто «нежелания» традиционной теории перевода в должной мере учесть роль неязыковых факторов в переводе.
Здесь стоит, пожалуй, еще раз подчеркнуть, что речь идет о ситуации, возникшей в лингвистической по преимуществу теории перевода, причем некоторые авторы даже прямо оценивают существующие проблемы как результат прежде всего ее чрезмерной, по их представлениям, ориентированности на лингвистику.2 В этой связи представляется уместным вкратце коснуться вопроса о происхождении и характере упомянутой теории, а также, в этом контексте, и о специфике постановки в ней ключевых для любого осмысления герменевтической стороны языкового посредничества проблем -проблемы переводимости и тесно связанной с нею в лингвистике проблемы эквивалентности перевода.
Достаточно распространено мнение, что до середины XX века по-настоящему научной теории перевода просто не существовало. Разумеется, разнообразные и нередко весьма проницательные попытки теоретического осмысления практической деятельности переводчиков известны, по крайней мере, с античных времен (так, «вечный» вопрос о желательной степени близости переводного текста к оригиналу активно обсуждался уже тогда, чем и было положено начало позднейшим спорам сторонников буквального и вольного перевода). Для целого ряда относительно ранних попыток (Э. Доле в XVI веке, А. Тайтлер в XVIII веке) теоретически осмыслить феномен перевода особенно характерна преимущественная ориентация на формулирование нормативных требований к «хорошему переводу», которые, впрочем, в более поздние времена часто воспринимались как само собой разумеющиеся. Примечательно, однако, что по мере накопления сводов такого рода правил обнаружилось, что многие из постулировавшихся в разное время требований к переводу носят взаимоисключающий характер, например: «перевод должен читаться как произведение, современное оригиналу», versus «перевод должен читаться как произведение, современное переводчику». Это курьезное на первый взгляд обстоятельство объясняют тем, что авторы таких противостоящих друг другу формулировок, в отсутствие каких-либо теоретических предпосылок для своих построений, просто выразили в них на правах нормативных принципов те нередко весьма противоречивые установки, которые были реально представлены в наблюдавшейся ими в свое время и в своей культуре практической деятельности переводчиков. Тем не менее, проявившееся уже в «донаучный» период существования переводоведческой рефлексии стремление формулировать нормативные предписания сохраняется до наших дней -видимо, оно принадлежит к числу наиболее важных функций всей этой области исследований: ведь в глазах как потребителей перевода, так и самих переводчиков, она должна не только объяснить, как люди в действительности переводят, но и дать практические «рецепты» успешной и «правильной» работы языкового посредника. Во всяком случае, лингвистическая парадигма изучения перевода, как мы уже отмечали ранее, в полной мере сохраняет эту установку. Суждения о переводе, накапливаясь веками, сами по себе, в качестве простого «агрегата наблюдений», естественно, не составляли и не могли составить сколько-нибудь удовлетворительную или хотя бы последовательную самостоятельную теорию перевода, основы которой стали серьезно разрабатываться лишь к середине XX века, когда переводческая проблематика привлекла интерес лингвистов.1
До этого времени перевод, воспринимаемый прежде всего в качестве особого искусства, не включался в круг тем, подходящих для изучения в рамках лингвистики и ее специфическими методами. То, что лингвистические аспекты играют в переводе немалую роль, конечно, всегда прекрасно понимали, но эти аспекты считались периферийными по отношению к самому главному, то есть к творческой деятельности переводчика - ведь они не затрагивали сути перевода как искусства и поэтому могли иметь, в конечном счете, только техническое значение. Следует, впрочем, отметить, что представление о переводе как прежде всего искусстве в значительной степени сохраняет популярность и в наше время. Так, Роберт Г. Робине, автор помещенной в «Новой Британской энциклопедии» (издание 1994 года) основательной и на редкость объемной (Vol. 22, Р. 548 - 571) статьи «Язык», где суммируются основные достижения современной лингвистики в осмыслении феномена языка в целом, причем весьма подробно рассматриваются также и проблемы перевода, прямо заявляет: «В целом, перевод - это искусство, а не наука».1 В этой связи он поясняет, что, хотя перевод можно изучать и его основным принципам будущих переводчиков можно обучить, в конкретной ситуации перевода успех или неуспех в решающей степени зависит от во многом интуитивного чувства языка и искусства отдельного переводчика. Показательно, что даже наиболее последовательно лингвистически ориентированные концепции в современной теории перевода часто признают особый статус художественного перевода как искусства по преимуществу и заявляют о бессмысленности его изучения теми же способами и - главное -исходя из тех же предпосылок, что и в случае перевода специальных текстов.3
Кроме того, многие лингвисты, со своей стороны, в прошлом просто не считали перевод интересным объектом исследований, так как нередко видели в нем лишь заведомо несовершенную попытку решить принципиально неразрешимую по лингвистическим причинам задачу - достигнуть полноценного воспроизведения на одном языке текста, созданного на другом.
Такого рода скептическое отношение к возможностям перевода иногда высказывал, как отмечают некоторые исследователи, уже и сам основоположник теоретического языкознания как самостоятельной научной дисциплины Вильгельм фон Гумбольдт (1767 - 1835).4 Впрочем, стоит отметить, что не все его высказывания на этот счет одинаково категоричны. Так, в докладе «О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития» (1820) он замечает, что «опыт перевода с весьма различных языков ... показывает, что, пусть даже с различной степенью удачи, каждая идея может быть выражена в любом языке».1 Представляется, что эти слова было бы вполне естественно понимать не столько как утверждение принципиальной неразрешимости задачи перевода, сколько как весьма взвешенную констатацию существенной ограниченности его возможностей. Конечно, такая позиция тоже достаточно скептична.
Лингвистика, таким образом, как бы парадоксально это теперь ни звучало, всё-таки тоже внесла свой вклад в обоснование так называемой «теории непереводимости», иногда приобретавшей (например, в Германии второй половины XIX века)2 определенную популярность и до некоторой степени вошедшей даже в бытовое сознание, хотя бы уже в виде известного изречения «traduttore - traditore».3
К середине XX века отношение лингвистики к переводу существенно изменилось - он стал, наконец, общепризнанным объектом и лингвистических исследований. Этот поворот связывают, в первую очередь, с небывало глубокими изменениями в самом характере переводческой практики: к этому времени резко возрос объем переводов технической документации, а также всевозможных научных и коммерческих материалов - именно они, а не художественная литература (в переводе которой так легко виделось прежде всего искусство) составляли отныне большую часть переводимых текстов и, так сказать, определяли лицо переводческой деятельности. В деловой прозе с ее обычно весьма многочисленными клише и подчеркнутой обезличенностьго стиля особенности авторской манеры почти не ощущаются, и это обстоятельство позволило осознать, в насколько значительной степени весь характер переводческого процесса обусловлен сходствами и расхождениями в структурах и особенностях функционирования вовлеченных в этот процесс языков. В скором времени, соответственно, возобладало мнение, что и сама первооснова этого процесса носит языковой характер (в виде некоего объективного соотношения языков). Роль конкретных языковых единиц и их соответствий стала предметом пристального внимания также и в связи с ростом требований к точности перевода, обусловленным самой спецификой указанных жанров. Возникли предпосылки рассматривать перевод не только и даже не столько как результат творческих усилий переводчика, сколько как особый вид речевой деятельности, при осуществлении которого языковые единицы оригинального текста замещаются единицами языка перевода в соответствии с определенными закономерностями. Это, естественно, значило, что перевод может и должен изучаться лингвистикой в плане устанавливаемого в его процессе соотношения единиц разных языков. Теория перевода стала преимущественно лингвистической. Прежние подходы к переводу всё чаще казались недостаточно строгими и в этом смысле также и недостаточно научными. Многие исследователи, причем не одни только лингвисты, начали воспринимать лингвистический подход к переводу как единственно возможную научную теорию перевода. В наше время о ней говорят уже как о вполне традиционной.
Герменевтическая проблематика в концепции языкового посредничества
В отличие от подходов, рассматривавшихся в предыдущем параграфе, концепция языкового посредничества, разработка которой началась на рубеже 1970-1980-х гг. в бывшей ГДР в трудах О. Каде, теоретика Лейпцигской школы, сохранившей свою репутацию и поныне, не мыслилась как альтернатива лингвистике перевода, а была нацелена на своего рода расширение ее исследовательского поля за счет включения в него некоторых видов опосредованного межъязыкового общения, хотя и не отвечающих обычным представлениям о переводе, но существующих на практике. При этом, как мы попытаемся показать далее, эта концепция проявляет гораздо большую, чем традиционные лингвистические исследования, гибкость в трактовке герменевтических аспектов опосредованного межъязыкового общения и фактически выходит в этом отношении за рамки лингвистической парадигмы.
Прежде всего, рассмотрим вопрос о постановке проблемы переводимости (в которой мы здесь, как и в других разделах настоящей работы, видим специфическое для данной области преломление проблемы общезначимости) применительно к концепции языкового посредничества.
Если, вслед за Л. К. Латышевым, да и просто в духе здравого смысла, проблему переводимости понимать как вопрос «возможен ли полноценный перевод»,1 то сначала следует, разумеется, вполне ясно и четко определить, что есть полноценный перевод. Нетрудно видеть, что на этот последний вопрос невозможно дать ответа, равно применимого ко всем культурам и историческим периодам. Как мы уже пытались показать ранее, наиболее глубоко, тщательно и последовательно разработаны критерии полноценного перевода как раз теми авторами (О. Каде и его последователи), которые рассматривают его как один из видов более широкого явления - языкового посредничества. Следовательно, в свете приведенных выше рассуждений проблему переводимости имеет смысл переформулировать следующим образом: возможно ли полное соответствие текста перевода параметрам, отличающим этот вид языкового посредничества от других? Собственно, это тоже достаточно праздный вопрос, так как положительный ответ здесь заранее предполагается - ведь сами упомянутые параметры выведены из практики bперевода, так что, по крайней мере, в идеале, полноценное соответствие вполне достижимо. Поэтому более любопытным, а главное - более содержательным, представляется следующий аспект проблемы: при каких условиях текст, продуцируемый языковым посредником, может отвечать требованиям, предъявляемым сторонниками концепции языкового посредничества к переводу в узком смысле? Обсуждение этого вопроса разумно начать с рассмотрения характера самих этих требований, как они формулируются сторонниками указанной концепции.
Нетрудно видеть, что все приведенные в цитированных ранее соответствующих источниках (см. раздел 2.1 настоящей работы) «требования» к переводу социально обусловлены: они нацелены на обеспечение у переводного текста таких характеристик, которые прежде всего позволили бы ему функционировать в новой, «принимающей» культуре в качестве полноценного эквивалента оригинала. Отсюда естественно вытекает и то обстоятельство, что разные культуры будут допускать в качестве полноценных эквивалентов оригинала разнообразные типы переводов и что с течением времени представления о полноценной эквивалентности будут меняться.
Социальная обусловленность представлений о переводе и требований к нему, таким образом, особенно ярко проявляется при сравнении переводческих практик и взглядов на перевод различных культур и эпох.1 В качестве резко отличающейся от современной практики перевода показателен пример Франции восемнадцатого столетия, где представители так называемого «вольного перевода» свободно изменяли имена действующих лиц и даже фабулу переводимого произведения, изымали из него всё национально-специфическое, чтобы обеспечить максимальное соответствие текста вкусам читателя. Любопытно, что в связи с этой особенностью французской переводческой традиции, как отмечает Жан Лапланш, немцы с тех пор называют вообще любой «этноцентрический» перевод переводом a la francaise. Впрочем, в определенной мере это было в то время свойственно и другим европейским литературам.2
Не менее известна противоположная крайность, то есть переводческий «буквализм», проявляющийся при работе с текстами, имеющими для данного общества какое-либо особое значение, часто религиозное.
Как показывает В. В. Бибихин, в европейской культуре оба полярных подхода проявились уже в античности. Так, типично греческая разновидность «перевода» (hermeneia) не уделяла большого внимания внешней форме переводимого текста: осознавая свою культурную уникальность, греки считали, что при переводе достаточно «объяснить» (hermeneuein) непонятную речь говорящего «по-варварски» (barbaristi) негрека, прибегнув к привычным для греческой культуры формам.
Напротив, римляне уже были способны воспринимать подлежащий переводу текст как самостоятельную ценность, достойную как бы полного пере-мещения, пере-несения, то есть буквально пере-вода (tra-ductio) в свою культуру. Отсюда повышенное внимание многих римлян-переводчиков не только к содержанию, но и к форме переводимого текста: постепенно появляется стремление к буквализму, «уподобление языка-цели языку-источнику»; эти особенности римской переводческой культуры В.В.Бибихин связывает с осознанием римлянами того, что их собственная словесность могла в некоторых отношениях стоять ниже той, которой принадлежит переводимый текст.
Рассмотренные примеры фактически иллюстрируют то обстоятельство, что приведенные выше «требования» к переводу, формулируемые теоретиками, являются результатом обобщения господствующей в наше время переводческой практики. На зависимость переводоведческой теории от практики языкового посредничества имеются прямые указания и в самих цитированных работах по теории перевода.
О значении исторической перспективы при рассмотрении феномена перевода, однако, гораздо более определенно сказано в работах В. В. Бибихина. «Но если невозможно или очень трудно говорить о переводе вообще, то легко говорить об исторически сложившихся типах переводческой деятельности».2 По его мнению, теория перевода как раз и является «обсуждением этих исторических типов».
Существующие руководства по лингвистической теории перевода нередко всё же в некоторых отношениях дистанцируются от такой последовательно исторической перспективы.
Так, типичное определение общей теории перевода указывает, что она есть «раздел лингвистической теории перевода, изучающий наиболее общие лингвистические закономерности перевода, независимо от особенностей конкретной пары языков, участвующих в процессе перевода, способа осуществления этого процесса и индивидуальных особенностей конкретного акта перевода. Положения общей теории перевода охватывают любые виды.
Представляется, однако, что последовательное осуществление заявленной таким образом программы с неизбежностью привело бы к попытке «говорить о переводе вообще», что В. В. Бибихин находит, как указывается в приведенной выше цитате, «невозможным или очень трудным». В этом смысле показательно, что фактически руководства по лингвистической теории перевода избегают столь радикальных обобщений, ориентируясь на современную переводческую практику и оперируя материалами достаточно ограниченного числа комбинаций языков.
Значение исторической перспективы для исследования феномена перевода может быть поставлено в связь с тем вполне очевидным обстоятельством, что языковое посредничество - это, прежде всего, определенная социальная практика, и в этом отношении его рассмотрение предполагает и учет разнообразия исторических типов перевода. По той же причине представляется трудноосуществимым формулирование положений, применимых к любым видам перевода и любым парам языков. Гораздо важнее, однако, что такие положения, в сущности, и не нужны.
Прежде всего, следует отметить, что практика языкового посредничества существует далеко не между «любыми парами языков»: исключительно трудно представить себе прямой перевод, например, с алеутского на волоф. Носители таких пар языков в действительности всегда общаются либо непосредственно на каком-то третьем языке, либо через переводчиков, использующих какие-то более распространенные языки, известные их клиентам.
Можно утверждать, что трудность осуществления прямого перевода между не контактирующими друг с другом языками связана, прежде всего, с тем, что «перевод - это не просто операция по превращению одной поверхностной формы в другую, и даже не превращение одной текстовой репрезентации в другую, но скорее соотнесение текстовых представлений через посредство модели ситуации».1 Если у вовлеченных в процесс перевода языков «примерно одна и та же база знаний», одинаково имплицитная у обоих, то заметить роль модели ситуации нелегко, если же «культурный код языка-источника сильно отличается от языка перевода, тогда для перевода требуется эксплицитная модель ситуации, иначе его не удастся сделать осмысленно».2 Эти рассуждения перекликаются, на наш взгляд, с уже рассматривавшимися в первой главе взглядами Х.-Г. Гадамера на язык как опыт мира3: «В рамках герменевтического опыта языковая форма не может быть отделена от содержания, дошедшего до нас в этой форме».
В цитируемой выше работе Т. А. ван Дейка и В. Кинча приводится пример с «записью спора о земельных правах на острове Тробрианд»: до тех пор пока текст не соотнесен с лежащей в его основе культурной ситуацией - земельным правом и обычаями жителей Тробриандских островов - он остается абсолютно бессмысленным. Чтобы спор приобрел осмысленность для носителей других культур, эта ситуация должна быть эксплицирована. Само собой разумеется поэтому, что осмысленное представление этого спора на каком-либо европейском языке возможно лишь в форме текста, отношения которого к исходной записи не отвечают приведенным выше критериям перевода в узком смысле, особенно это касается структурно-семантической аналогии.
В этом отношении концепция языкового посредничества, хотя она и возникла в рамках лингвистики перевода, открывает, однако, возможности для более последовательного, чем это имеет место в традиционной лингвистической теории, учета разнообразия исторических типов перевода: фиксируя параметры перевода в узком смысле, она фактически дает характеристику одного из таких типов (который можно условно назвать «современным западным»),
Любопытная, хотя, на первый взгляд, и несколько неожиданная, параллель модели описания переводческих практик, предложенной в рамках концепции языкового посредничества, обнаруживается в неопрагматистской герменевтике Ричарда Рорти, разрабатываемой им применительно к другому проблемному полю и, главное, исходя из других философских предпосылок. Это обстоятельство, на наш взгляд, объясняется, прежде всего, тем, что данные концепции, созданные почти одновременно, но в разных странах и, по-видимому, совершенно независимо друг от друга, тем не менее, сходным в некоторых отношениях образом учитывают присущий когнитивной и переводческой деятельности характер социальной практики, а именно акцентируют необходимость принимать во внимание конкретно-историческую специфику такой практики. К этому вопросу мы, впрочем, еще вернемся.
Разбору упомянутого параллелизма предпошлем краткое изложение интересующего нас момента концепции Р. Рорти. В контексте своей «деконструкции теории познания» Р. Рорти обсуждает, в частности, антитезу эпистемологии и герменевтики.2 Он выводит ее из противоположности двух ролей, которые мог бы играть философ: это, во-первых, роль «сократического посредника» между различными дискурсами, который «в ходе разговора» сглаживает или «превосходит» разногласия между дисциплинами и дискурсами, и, во-вторых, роль «надзирателя», который знает «общие основания для всего» и знает «всё об окончательном контексте».
