Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Протестантский Schriftprinzip и гуманистическое преобразование диалектики: от аксиом Евклида к логической конструкции Священной Истории
1. Дискуссии об истинности Писания в дореформационную эпоху: случай Уиклифа .40
2. Axioma anapodeikton и loci communes Scripturae. Рамистский анализ и рождение герменевтики 56
3. История как проблема логики 78
4. Изобретая исторический силлогизм .93
Глава II. Герменевтика в преддверии «нового критического искусства»
1. Между Аристотелем и Декартом: hermeneutica universalis Конрада Даннхауэра и картезианская герменевтика Лодевейка Мейера 102
2. Исторический аргумент, священная филология и поиски «нового критического искусства» .116
Глава III. Политическая герменевтика: от exemplum к риторическим наукам о контингентном
1. Библейский аргумент в политических науках конца XVII в 136
2. Естественное состояние между экзегетической гипотезой, мысленным экспериментом и предельным понятием 160
CLASS Глава IV. Certainty в экзегезе Исаака Ньютона и его круга CLASS 184
Заключение 222
Литература .227
- Axioma anapodeikton и loci communes Scripturae. Рамистский анализ и рождение герменевтики
- Между Аристотелем и Декартом: hermeneutica universalis Конрада Даннхауэра и картезианская герменевтика Лодевейка Мейера
- Библейский аргумент в политических науках конца XVII в
- Естественное состояние между экзегетической гипотезой, мысленным экспериментом и предельным понятием
Введение к работе
Актуальность темы исследования.
Тема диссертационного исследования обнаруживает свою актуальность прежде всего в контексте истории гуманитарной эпистемологии и истории гуманитарных наук как специальной историко-научной дисциплины. В последние годы в исследовательской литературе стало более не принято рассматривать те науки XVI – XVII вв., которые мы бы сейчас назвали гуманитарными, как род инертного, консервативного знания, развитие которого лишь следовало смене эпох в истории науки и, само по себе, не было способно инициировать парадигмальные трансформации в новоевропейской науке и философии. Это изменение статуса гуманитарного знания обосновывает актуальность обращения к эпистемологическим принципам интерпретативных дисциплин накануне и в период Научной Революции.
Первые шаги в этой области уже сделаны. Задача пересмотра традиционной версии истории науки, базирующейся на оппозиции «наук о природе» и «наук о духе», сделалась лейтмотивом исследовательской работы международных научных коллективов (к примеру, международный проект «Герменевтика и метод» под руководством Д. Туара). В работах членов этого проекта Л. Даннеберга, Д. Туара, Э. Бюри не математическое естествознание, а гуманистические дисциплины филолого-герменевтического цикла рассматриваются как модель знания и основание нововременного научного метода. Однако по-прежнему не введены в оборот значительные массивы источников, иллюстрирующих взаимоотношение между естественным и гуманитарным знанием в ранненововременной Европе. Настоящее исследование призвано во многих отношениях восполнить этот пробел.
Начиная с 90-х гг. прошлого века подвергается критике и пересмотру классическая модель истории герменевтики, представленная некогда Вильгельмом Дильтеем и Гансом-Георгом Гадамером. Указываемая критиками «философско-герменевтического» подхода к истории традиционной герменевтики связь интерпретативных дисциплин эпохи Просвещения с общей теорией познания и проектом обновления аристотелевской логики открывает целый спектр новых исследовательских сюжетов, некоторые из которых в настоящем исследовании будут рассмотрены: прежде всего, связь этой «логической герменевтики» с «картезианской герменевтикой» и отношение ее к историческому методу Спинозы и библейской критике в целом.
Другой проблемный контекст, в который может – и должна, по нашему убеждению, быть помещена история принципа библейской достоверности, – это становление в эпоху Ренессанса и Барокко риторических наук о контингентном. Несмотря на то, что экзегетической методологии политических теоретиков раннего Нового времени посвящен целый ряд исследований, в том числе и новейших, проблема статуса и функций герменевтического принципа достоверности в созданных этими авторами конструкциях гражданской науки не получила достаточного освещения. Между тем, к примеру, в scientiae civiles Гоббса и Вико обращение к различным стратегиям интерпретации библейского текста оказывается конститутивным для тех стилей рассуждения о государстве, который каждый из них избирает.
Степень разработанности темы. В исследовательской литературе проблематика диссертации разработана весьма детально одновременно во многих историографических направлениях.
До последних десятилетий XX в. история герменевтики присутствовала в европейском интеллектуальном горизонте преимущественно в двух аспектах: как раздел традиционной «истории догматов» и как историческое основание философской герменевтики. «Истористское» переосмысление ранненововрменной герменевтики было предпринято Дильтеем, а открытие философско-герменевтических потенций старопротестантского искусства толкования составляет заслугу Гадамера.
Однако в последние годы в литературе можно констатировать отход от теоретической перспективы, заданной философской герменевтикой. Новые возможности для исследования ранненововременной герменевтики были открыты благодаря реабилитации принципа системы, отвергнутого, как мы видели выше, и Дильтеем, и Гадамером. В. Шмидт-Биггеманн, опубликовавший в 1983 г. программную монографию под титулом «Topica universalis», именно в открытии понятия системы (Systembegriff) усматривал главное достижение науки раннего Нового времени.
Восстановление в правах понятия системы открыло новые возможности для исследования тех аспектов ранненововременной науки – а тем самым и библейской герменевтики как ее части, – на которые ранее было как бы негласно наложено veto. Теоретическая – то есть прежде всего эпистемологическая – рефлексия, сопровождавшая развитие интерпретативных дисциплин на протяжении всего ранненововременного этапа их истории, сделалась вполне легитимным предметом исследования. Вполне закономерным представляется поэтому то обстоятельство, что десятилетием позднее, в 1990-е гг. в историографии герменевтики появилось и сразу же завербовало многочисленных сторонников новое направление, провозгласившее отказ от редукционистских установок «исторических наук о духе» и «философской герменевтики» и поставившее своей целью открытие «логического потенциала» hermeneutica generalis Просвещения. К этому направлению принадлежат исследования А. Бюлера, Л. Даннеберга, О. Шольца, Л. Катальди Мадонны, Р. Сдзуя, Д. Туара.
Важнейшей новацией в историографии герменевтики стал выход ряда исследований, посвященных проблеме отношения гуманитарных и естественнонаучных дисциплин в эпоху накануне и во время Научной революции. К их числу относятся труды Э. Графтона, Р. Г. Попкина, Э. Рамати, Р. Вестфалла, М. Маммиани, С. Снобелена, Э. Бюри и ряда других.
Действительно радикальной реформой в исследовании наук о языке, тексте и истории стало появление работ о ренессансной и барочной историографии, созданных в русле «новой истории риторики» Н. С. Стрьювер. «Новая история риторики» возникла в начале 1970-х гг. на пересечении целого ряда тенденций. Прежде всего, по словам самой Стрьювер, стимулом для этого стала «недавно произошедшая смена моды» (recent change in fashion), т. е. переосмысление отношения философии и риторики в промежуточных между структурализмом и постструктурализмом текстах Ролана Барта (разделение в 1967 г. стурктурализма как науки и структурализма как риторики). «Риторический поворот» в исследовании гуманистической и барочной литературы должен быть также помещен в контекст тенденций, имевших место во вполне академической ренессансистике: именно в 1960-х – 1970-х гг. Пауль Оскар Кристеллер указывает на возвращение общественно-политических функций риторике в гуманистической культуре как на один из ключевых моментов в истории Ренессанса. Несколько позднее в работах таких оппонентов Кембриджской школы истории понятий, как Виктория Кан и Шелдон Волин, центр тяжести в работе с ренессансными политическими текстами смещается к анализу языка, аргументатитвных структур и прагматических импликаций политического дискурса. Именно такой способ работы с текстами политических авторов Барокко – в первую очередь, Джамбаттисты Вико и Томаса Гоббса – позволил Стьювер в программной работе 1970-го г. «Язык истории в эпоху Возрождения» (Language of History in the Renaissance) объявить радикальной новацией этих авторов смещение модальности рассуждения о социально-историческом мире. Инструментом работы с такими текстами призвана стать, по мнению американской исследовательницы, модальная риторика, которая может быть представлена как своего рода дополнение к модальной логике. Философским ресурсом, к которому апеллирует Н. Стрьювер, оказывается не философская герменевтика, а прагматизм в духе «Fixation of Beliefs» Чарльза Пирса.
Предметом исследования является эпистемологический статус библейского текста в различных областях гуманитарного знания (герменевтике, филологии, историографии) раннего Нового Времени.
Объект исследования: 1) корпус наиболее репрезентативных и влиятельных трактатов по догматическому богословию, принадлежащих перу протестантских авторов различных толков (Ф. Меланхтон, Дж. Дзанки, Дж. Шарп, У. Уитакер, А. Полан, П. Мартир Вермильи); 2) программные сочинения ранненововременных реформаторов риторики и диалектики, а также барочных систематиков науки (Л. Валла, Р. Агрикола, Ф. Меланхтон, П. Рамус, И. Г. Альстед); 3) тексты, отражающие рецепцию в экзегетической литературе концепций достоверности, артикулированных в текстах novatores – представителей «новой философии» раннего Просвещения, прежде всего, Р. Декарта (Л. Мейер, С. Марезий, Л. ван Вельтхейзен, Р. Фогельзанг); 4) трактаты, в которых предметом рефлексии становится значение священной истории и этического учения, содержащегося в Писании, для политической науки (П. Боссюэ, Дж. Локк, Б. Спиноза); 5) специфическая группа текстов, генетически связанных с трактатом Исаака ла Пейрера «Преадамиты», отражающих эволюцию – от экзегетической гипотезы к мысленному эксперименту - способов рассуждения об «абсолютном начале» (в логическом или историческом смысле) человеческого общества (Т. Гоббс, нидерландские картезианцы, Дж. Вико); 6) корпус исторических и экзегетических текстов патриарха нововременного естествознания – Исаака Ньютона, его последователей и оппонентов, в которых мы можем наблюдать контаминацию методологических принципов наук о природе, с одной стороны, и наук о тексте и историческом мире – с другой.
Цель исследования: на материале широкого спектра ранненововременных источников эксплицировать потенциал проблемы достоверности в библейской герменевтике для гуманитарной эпистемологии in weitestem Sinne, пользуясь термином Эриха Ауэрбаха, то есть для решения вопроса о том, как возможно достоверное познание социально-исторического мира.
Достижение цели исследования предполагает решение ряда взаимосвязанных задач:
- анализ «топоса о Священном Писании» (locus de Sacra Scriptura) и концепции «принципа Писания» (Schriftprinzip) как аподиктического основания богословия (autopiston, indemonstrabile) в протестантской догматической литературе;
- изучение соотношения аподиктической и топической достоверности в рамистской герменевтике; исследование экзегетической литературы «общих мест», предполагающей сращение исторической и логической достоверности (М. Флаций);
- исследование предпринимавшихся некоторыми авторами XVII в. попыток интеграции герменевтики в различные модели науки, претендующие на тотальность и универсальную значимость: новый «протестантский» аристотелизм (hermeneutica generalis К. Даннхауэра), картезианство (философская герменевтика Л. Мейера);
- проблематизация статуса Священной Истории и этического учения, содержащегося в Писании, в разных моделях «гражданской науки» XVII столетия (Дж. Локк, Дж. Вико);
- анализ отношения ньютоновой «физики Писания» и традиционных натурфилософских интерпретаций священного текста (платонические толкования, традиция «Шестодневов»);
- исследование философских воззрений И. Ньютона в их полемическом контексте (дискуссии с деистами, метафизиками, натурфилософами-аристотеликами, скептиками);
- контаминация эпистемологических и эстетических принципов в библейской экзегезе последователей Ньютона (Дж. Толанд, Ч. Бернет).
Теоретическая и методологическая основа исследования диссертационного исследования складывается из нескольких систематически связанных между собой элементов. В качестве отправной точки размышлений о природе ранненововременной герменевтики естественным образом выступает традиция философской герменевтики конца XIX – XX вв., представленная именами Вильгельма Дильтея и Ганса-Георга Гадамера.
Для Дильтея обращение к историческим прецедентам осмысления феномена понимания является необходимым этапом в процессе поиска нового основания наук об историческом опыте и эмансипации их от естественнонаучных идеалов объективности и беспредрассудочности познания. Реализуемый нами подход к истории герменевтики находится в оппозиции к знаменитому принципу Вильгельма Дильтея, в соответствии с которым, во-первых, предметом теоретического интереса герменевтика может быть лишь с того момента, когда она официально возводится в ранг науки (поэтому за скобки пренебрежительно выносится вся католическая экзегеза), а во-вторых, условием sine qua non превращения герменевтики в науку является обретение ею автономного статуса. Наша же позиция состоит в том, что именно от дисциплинарной матрицы как исходного исследовательского предрассудка может позволить рассмотреть функционирование созданные на территории герменевтики эпистемологические принципы в самых разных областях гуманитарного знания в раннее Новое время и – более того – именно это позволяет нам поставить под вопрос релевантность дисциплинарной перспективы для эпохи накануне и во время Научной революции.
В самом общем смысле, философская герменевтика Гадамера представляет собой попытку согласовать хайдеггеровскую «герменевтику фактичности» с классической герменевтикой, выдвигающей на первый план значение традиции. Традиция, содержащаяся в языке, образует для Гадамера предпосылку понимания, Verstehensapriori, как сказал бы К.-О. Апель, – следовательно, хайдеггеровская аналитика Dasein должна быть дополнена герменевтикой традиции. Обращение к истории ранненововременной герменевтики и риторики мотивировано для Гадамера стремлением найти «по ту сторону» Просвещения такой опыт историчности, который мог бы стать востребован в ситуации после критики Хайдеггером оснований новоевропейского рационализма. В то же время, построение генеалогии рационалистической метафизики могло бы позволить, согласно Гадамеру, подвести под философскую герменевтику новый онтологический фундамент. Прекрасно отдавая себе отчет в несоизмеримости проекта философской герменевтики с целями нашего исследования, мы предполагаем, однако, сохранить в своем методологическом арсенале одно из важнейших ее исторических открытий – экспликацию связи герменевтического искусства с науками о социальном поведении: риторикой, диалектикой, этикой, эстетикой вкуса.
Другой методологический ресурс, легший в основание диссертационного исследования, - история гуманитарного знания, представленная, в первую очередь, именами Э. Графтона, Д. Туара, Л. Даннеберга, Ф. Фолльхардта. Один из главных принципов истории studia humanitatis, имеющий существенное значение для целей нашего исследования, – положение о невозможности экстраполяции нововременной структуры дисциплинарного поля на ситуацию накануне и во время Научной революции.
Наконец, при анализе политических импликаций библейской герменевтики и исследовании взаимоотношений библейской истории с другими моделями истории мы будем обращаться к истории риторики в той ее версии, которая была анонсирована американской исследовательницей Нэнси С. Стрьювер в 1970-х гг. и приобрела законченную форму в более поздних ее текстах, прежде всего в фундаментальной монографии 2009 г. «Риторика, модальность, модерность» (Rhetoric, Modality, Modernity). История риторики – не только историографический проект; центральная для Стрьювер идея «модальной риторики» как инструмента реконструкции «риторических наук» Барокко возникла на пересечении прагматизма и раннего Хайдеггера. Необходимость в обращении к текстам Стрьювер и апробированным в них методологическим принципам мотивирована тем, что именно история риторики дает инструментарий для описания той модели истории, которая в раннее Новое время систематически противополагается Священной истории, а именно той, которую по подобию Realpolitik можно было бы назвать Realgeschichte – модели, которая возникает в лоне прагматической историографии и политической мысли Чинквеченто.
Научная новизна. В диссертации проблема certitudo biblica впервые рассматривается не как второстепенный элемент протестантской «истории догматов» (Dogmengeschichte), имеющий лишь маргинальное значение для истории и философии гуманитарного знания (см. работы М. Феррариса, К. Хайма, Х. Ван Ден Бельта). С нашей точки зрения, традиционное для исследовательской литературы включение проблематики certitudo biblica в линейную историю герменевтики, понимаемую по образцу истории философии, приводит к парадоксальным следствиям. В самом деле: экзегетическое искусство по самой своей природе консервативно, оно основывается на воспроизведении одних и тех же приемов интерпретации и на создании у читающего эффекта узнавания, «анамнезиса»: об этом писали открыто многие известные толкователи Писания, к примеру, Лодевейк Мейер. Поворотные моменты в истории герменевтики можно заметить лишь в перспективе «большой длительности»: таковы, к примеру, валоризация буквального смысла в позднесредневековой экзегезе, предварившая радикальные герменевтические лозунги вождей реформации, рождение пиетистской экзегезы pro me, возникновение библейской критики, превращение библейского текста в поэтический сборник у Роберта Лаута или в мифологический канон – у представителей Геттингентской школы. В своей диссертации мы предприняли именно исследование Sitz im Leben библейской герменевтики: дисциплинарного контекста экзегетической практики (на материале протестантских трактатов «общих мест», догматических сочинений М. Флация, А. Шандье, Дж. Уитакера), трансляции экзегетической методологии и эпистемологических принципов в смежные области знания (на основе сочинений И. Ньютона, У. Уистона, Т. Бернета), эксплуатации «перформативного» эффекта герменевтики Писания в моральных и политических науках (на основе текстов Дж. Локк, Дж. Вико, Ж. Б. Боссюэ). Обращение к проблеме эпистемологического статуса библейского текста в раннее Новое время именно в этой перспективе позволит с новых позиций подойти к целому ряду ключевых явлений истории гуманитарных наук этой эпохи, таких как рождение метода в науках об историческом опыте и науках о тексте (см. гл. 1-2), возникновение первых проектов универсальной герменевтики, проблематизация статуса исторического аргумента в различных изводах рациональной этики и mathesis politica (гл. 3), гомология методов в гуманитарных и естественнонаучных дисциплинах (гл. 4).
Основные положения диссертации, выносимые на защиту:
-
Отправным пунктом и одновременно целью диссертационного исследования стала поставленная еще Г. Г. Шпетом задача «связать логико-семантические вопросы с выросшей из теологии и филологии герменевтикой» (по формуле Ф. Роди). Не претендуя, подобно Шпету, на то, чтобы создать из этой связки особую «логику интерпретации», мы осуществили исследование исторического измерения герменевтических практик в контексте истории гуманитарной эпистемологии.
-
Обширный круг литературы, исключенный из исследовательского горизонта в силу методологических и философских презумпций – кальвинистские догматические и полемические трактаты, гетеродоксальные экзегетические сочинения XVII – XVIII вв. («Преадамиты» И. Ла Пейрера, «Священная теория Земли» У. Уистона) – обладает значительным потенциалом для исследования вопроса об эпистемологических принципах интерпретации текста и об отношении истории и логики. Прежде всего, именно в дискуссиях об авторитете Писания между католиками и протестантами возник целый ряд технических терминов, заимствованных из философии и умозрительных наук, - терминов, эпистемологические импликации которых от полемического употребления стерлись, но позднее вновь обрели актуальность в великих спорах XVII столетия об основаниях достоверности в гуманитарных науках («аутопистия», certitudo biblica, perspicuitas). Далее, именно в этих полемиках сформировалась парадоксальная констелляция принципов достоверности, в аристотелевской эпистемологии жестко отделенных друг от друга: аподейксиса и диалектики. Благодаря этой контаминации эпистемологических принципов сделалось возможным создание в трудах протестантских библеистов (М. Флаций, экзегеты-рамисты) логической конструкции истории.
-
В середине XVII столетия складываются условия для превращения герменевтики в автономную дисциплину, обладающую логически обоснованным суверенитетом (hermeneutica generalis, hermeneutica universalis). Однако, как было показано в диссертации, эта «суверенная» герменевтика опирается на весьма архаичный инструментарий. «Аналитическая логика» И. Клауберга и И. К. Даннхауэра имеет своей предпосылкой наличие определенных коммуникативных правил и «горизонта ожидания», которым анализируемого текста автор должен соответствовать. Таким образом, идея универсальной герменевтики имеет своим условием идею универсальной поэтики.
-
Одним из наиболее значимых событий в истории трансформаций эпистемологического статуса библейского текста стал «картезианский поворот»: в последней четверти XVII в. появляется целая серия текстов, претендующих на то, чтобы утвердить интерпретацию библейского текста на картезианском «несокрушимом фундаменте»: это труды Л. ван Вельтхейзена, Л. Мейера, Р. Фогельзанга и ряда других. Эклектическая герменевтика этих авторов, представляющая собой действительно «парадоксальный» сплав из редуцированного картезианства, школьной риторики и замаскированных аксиом протестантской герменевтики, обнаруживает специфическую ущербность картезианской философии в отношении гуманитарных дисциплин.
-
Библейская герменевтика, проблематизирующая отношение между двумя видами достоверности – исторической (моральной) и аподиктической, – в раннее Новое время становится территорией экспериментов, имеющих целью «приручение контингентности», т. е. определение модальности рассуждения об универсуме человеческих действий и условий возможности рациональной науки о социально-историческом мире. Различие в представлениях об эпистемологическом статусе библейского текста и о возможности рациональной герменевтики порождают, как было показано в диссертации, различные решения апории mathesis politica, т. е. вопроса о том, как возможно по новым стандартам научности, more geometrico, создать политическую науку, у таких авторов, как Б. Спиноза, Дж. Локк, Т. Гоббс и Дж. Вико.
-
Герменевтика должна была определить свое отношение не только к универсальному феномену понимания, не только к смежным дисциплинам и нарождающейся рациональной метафизике, но и к риторике как антистрофе философии. В библейской герменевтике проблема контингентности была поставлена в очень специфической перспективе. В протестантской экзегезе мы постоянно имеем дело со стремлением редуцировать историческое содержание к логическому или вовсе элиминировать тот элемент библейского текста, который обыкновенно именовался circumstanciae – контингентные обстоятельства, в которых разворачивается действие священной истории. Однако, как было показано в диссертации, именно негативное решение проблемы контингентности в библейской герменевтике позволило создать конструкцию «аисторической истории», возведенную в регулятивный принцип в одной из самых сложных и продуктивных из scientiarum civilium Барокко – «новой науке» Джамбаттисты Вико.
-
В научной литературе Просвещения дисциплины и проблемные поля, которые для нововременного научного мышления представляются радикально несоизмеримыми и лежащими в разных плоскостях, образуют непрерывный континуум. В диссертации предметом исследования стали два эпистемологических проекта, в значительной степени определяющих облик науки этого времени. Это «ньютонианский» синтез трех принципов: герменевтической прозрачности текста в экзегетике, достоверности more geometrico в естественных науках и реалистического мимесиса в литературной критике – и проект, который сводит воедино аллегорезу, гипотетический метод и валоризирует одновременно в эпистемологии и эстетике категорию творческой оригинальности в противовес миметическому принципу.
Апробация работы
Результаты диссертации были апробированы на следующих конференциях и научных семинарах:
-
-
Доклад (совместно с Ю. В. Ивановой): Политическая семантика от Джона Уиклифа до Томмазо Боцио. Семинар кафедры Исследований классической древности, Византии и Средневековья (кафедра "Клавiс") Гуманитарного факультета Украинского Греко-Католического университета. Львов, 27 марта 2012 г.
-
Доклад: Статус исторического аргумента в науке раннего Нового времени. Модели рассуждения-5: аргументация, коммуникация, общество. Светлогорск, Балтийский федеральный университет им. И. Канта, 22-24 сентября 2011 г.
-
Доклад: Potestas sophistica: пролегомены к политической семантике Джона Уиклифа. Школа-конференция «Нелегитимная аргументация в интеллектуальной культуре Запада от св. Ансельма до Исаака Ньютона». Институт гуманитарных историко-теоретических исследований ВШЭ, 6 сентября 2011 г.
-
Организация школы-конференции «Нелегитимная аргументация в интеллектуальной культуре Запада от св. Ансельма до Исаака Ньютона». Институт гуманитарных историко-теоретических исследований ВШЭ, 5-9 сентября 2011 г.
-
Доклад: Intentio auctoris, герменевтический смысл и субъект толкования в экзегетических трактатах нидерландских картезианцев XVII века. Международная конференция «Субъективность и идентичность». Факультет философии ГУ–ВШЭ. Москва, 15-17 сентября 2010 г.
-
Paper: “Morning Star of Reformation”: John Wyclif’s Realistic Exegesis. Institute for Interdisciplinary Studies "Artes Liberales" (Instytut Bada Interdyscyplinarnych "Artes Liberales", Uniwersytet Warszawski). Варшава, 18-19 декабря 2009 г.
-
Доклад: Спор об универсалиях и понятие буквального смысла в латинской экзегезе XIV в. Международная конференция «Стратегия и средства аргументации в интеллектуальной культуре Западной Европы». Институт гуманитарных историко-теоретических исследований ГУ–ВШЭ. Москва, 19 октября 2009 г.
Структура диссертации соответствует поставленным в ней целям и задачам. Диссертация включает в себя введение, историографический обзор, четыре главы и список литературы.
Теоретическая и практическая ценность диссертации. Теоретическое достоинство диссертации заключается, прежде всего, в синтезе ряда методологий и историографических подходов, позволившем эксплицировать потенциал сформированных в протестантской экзегетической литературе эпистемологических принципов. Практическая же ценность диссертации заключается в том, что ее результаты могут быть использованы для преподавания историко-научных, историко-философских и филологических, а также историко-богословских дисциплин. Опыт практического применения результатов, полученных в ходе диссертационного исследования, уже есть; результаты эти были использованы автором для разработки программ следующих курсов, читаемых в совместной магистратуре факультета истории и ИГИТИ НИУ ВШЭ: История исторического знания; Социология знания; Структура научного текста.
Axioma anapodeikton и loci communes Scripturae. Рамистский анализ и рождение герменевтики
Сложности и изощренности семантических построений Джона Уиклифа, в котором богословы Реформации видели своего предтечу и которого мы выбрали, чтобы на примере его творчества продемонстрировать уровень дискуссий об истине Писания предреформационной эпохи, составляет разительный контраст собственно протестантская герменевтика первых десятилетий реформационного движения. Если не принимать во внимание тех глобальных историко-культурных следствий, которые повлекла за собой совершившаяся в это время перемена статуса сакрального текста и методов обращения с ним, то можно прямо утверждать, что экзегетическая культура раннего протестантизма представляет собой поистине катастрофическое упрощение, едва ли не утрату достижений двухтысячелетней европейской герменевтической культуры. Если фундаментальным вопросом позднесхоластической экзегезы был вопрос об истине/истинности Писания, понимаемый в логико-семантическом смысле, то с началом эпохи Реформации на первый план выходит вопрос о достоверности библейского текста – в центре обсуждения оказывается категория риторическая, то есть относящаяся к уровню «школьных», более того, «тривиальных», дисциплин. С ней оказываются связаны богословские содержания; при этом философского потенциала она на протяжении довольно долгого времени будет лишена вовсе. С течением времени в орбиту дискуссии о certitudo biblica будут вовлекаться достижения гуманистической диалектики, которая вберет в себя редуцированную схоластическую логику и гуманистическую же риторику. Но когда мы обращаемся к эпохе самых первых протестантских докторов, нам приходится констатировать возникновение весьма специфической интеллектуальной культуры, сочетающей высочайшую суггестивность с крайним примитивизмом содержания . Ее чрезмерная простота превращает задачу ее описания и реконструкции в дело неблагодарное и, если быть до конца честным, довольно скучное – поэтому мы скажем о ней очень кратко (по-видимому, ее следует, скорее, практиковать, нежели анализировать).
Дискуссии о возможности безошибочного толкования, о способах достижения очевидности в интерпретации библейского текста и удостоверения этой очевидности сопровождали историю протестантизма с самых первых месяцев Реформации. В этих дискуссиях было одновременно множество линий и точек напряжения: вопрос об авторитете Писания и роли Церкви, проблема инстанции толкования, варианты решения которой распределялись между демократической позицией Лютера, полагавшего, что для постижения истинного смысла Писания достаточно обыкновенного здравого смысла и, вместе с тем, в целом остававшегося верным традиционным принципам экзегезы, - и «элитистской» точкой зрения таких авторов, как Себастьян Франк, который называл Библию «книгой за семью печатями», а прославленных экзегетов – отцов Церкви – не иначе как «глупцами» и «апостолами антихриста» . Но во всем этом многообразии можно выделить три инстанции, отношение между которыми образует нерв полемик о толковании Писания в реформатской теологии. Проблема «убедительности» или «достоверности» Писания рассматривается в отношении 1) к авторитету Церкви; 2) к внутренним показаниям самого Писания, которые способны убедить в его истинности; 3) к работе Св. Духа в сердцах верных. Наиболее распространенный и сделавшийся в конце концов каноническим в кальвинистской и лютеранской литературе вариант решения этой проблемы предполагал, что истинный смысл Писания открывается в результате двойного движения: Бог являет себя в Писании и одновременно удостоверяет знание о себе работой Духа в сердцах . Свидетельство Писания (testificatio, testimonium) и внутреннее познание Бога (cognitio interior) взаимно предполагают друг друга. Писание само по себе обладает величием (maiestas) и смыслом (sensus), однако верующий может ощутить это величие и постичь смысл только в том случае, если в его сердце о них свидетельствует Св. Дух. И если Св. Дух споспешествует тому, то истинность Писания открывается «просто» и «непосредственно», без всякого научения и наставников, – подобно тому как люди видят свет, отличают черное от белого или ощущают на вкус сладость и горечь, не нуждаясь для этого в науках и учителях . В дискуссиях об авторитете Писания между католиками и протестантами возник целый ряд технических терминов, заимствованных из философии и умозрительных наук, - терминов, эпистемологические импликации которых от полемического употребления стерлись, но позднее вновь обрели актуальность в великих спорах XVII столетия об основаниях достоверности.
К числу этих терминов относятся «самоочевидность» () и «достоверность» (certitudo). Принцип «аутопистии» предполагает, что Писание основывает свой авторитет только на самом себе, и этот авторитет познается через действие Св. Духа (testimonium Spiritus Sancti). Авторитет Писания основан на «убеждении (persuasio), которое не нуждается в доказательствах; это знание (notitia), с которым лучшее из доказательств согласно: ум пребывает в нем с большей уверенностью и постоянством, чем в любом из доказательств» . В сочинениях Кальвина слово возникает всего 11 раз, при этом оно представляет собой не термин, а, скорее, риторическую категорию . В реформатских «Исповеданиях веры» термин не упоминается вовсе, но вопрос о том, почему христиане уверены в авторитете Писания, ставится в «Бельгийском исповедании» (Confessio Belgica, 1561). В статьях 3-7 этого Исповедания говорится: «Мы признаем без сомнения истинным все, о чем говорится в этих книгах [т.е. в библейских – П. С.], - не столько потому, что Церковь подтверждает это , а, прежде всего, потому, что Св. Дух свидетельствует в наших сердцах, что все содержащееся в них – от Бога, и потому, что они сами по себе доказывают, что они – от Бога. Ибо даже слепцы способны увидеть, что предсказанное в них действительно происходит» . Закономерен вопрос: потому ли Писание обладает авторитетом, что оно содержит какие-то маркеры – знаки, позволяющие человеческому разуму судить об истинности его текста, - или же оно имеет какую-то внутреннюю силу, убеждающую нас в его авторитете? И тот, и другой вариант решения этой проблемы можно найти в протестантской литературе: первый – в учении о notae, знаках богодухновенности Писания, второй – в доктрине о vis или virtus Scripturae (удостоверяющей «силе Писания») .
Между Аристотелем и Декартом: hermeneutica universalis Конрада Даннхауэра и картезианская герменевтика Лодевейка Мейера
В своем трактате «О способе толкования» (De ratione interpretandi, 1559) г. Лаврентий Гумфред с недоумением констатировал, что учение о толковании, в отличие от других дисциплин, до сих пор не возведено в ранг искусства (ars) . Положение изменилось лишь к 1630-м гг., когда Иоганн Конрад Даннхауэр в трактате «Идея хорошего толкователя и злоискусного клеветника» (Idea boni interpretis et malitiosis calumniatoris) сформулировал условия превращения герменевтики в «философскую науку» (scientia philosophica). Однако на статус «философской науки» герменевтика может, согласно Даннхауэру, претендовать лишь в том случае, если приведет в систему (economia) имеющиеся у нее интерпретативные средства (media interpretationis). Именно Даннхауэр впервые определил задачу герменевтики как исследование истинного смысла (verus sensus) текста, в отличие от логики, предметом которой является истина (veritas). В 1654 г. выходит в свет «Новая и старая логика» (Logica vetus et nova) Иоганна Клауберга. Для Клауберга, в противоположность Даннхауэру, логика – это не наука о выводах и доказательствах, а теория познания, т. е. о том, как образуются и диагностируются истинные суждения. Его логика разделяется на аналитическую и генетическую: если задача первой – анализировать высказывания других, до цель второй – научить формулировать истинные высказывании самому. Рамистская идея exercitatio (практической реализации) как главной цели диалектики отчетливо видна и здесь: анализ текста должен научать генезису. Основная задача логики – устанавливать соответствие мыслей их предметам; для решения этой задачи формальный инструментарий традиционной логики не пригоден. Первое требование на этом пути – отсечение предрассудков – было подсказано Клаубергу Декартом. Соответствующие своему предмету мысли (cogitationes) могут образовываться только при этом предварительном условии. Аналитическая логика Клауберга имеет своей предпосылкой наличие определенных коммуникативных правил и «горизонта ожидания», которым анализируемого текста автор должен соответствовать, определенных поэтологических правил, которых он должен был придерживаться. Таким образом, идея универсальной герменевтики имеет своим условием идею универсальной поэтики. Далее мы увидим, как эта скрытая предпосылка проявится уже в другой версии рациональной герменевтики, а именно в герменевтике картезианской.
В истории метода, даже если речь идет только о методе гуманитарных наук, невозможно обойти стороной «картезианский поворот». Соблазн обретения «несокрушимого основания» достоверности и «непогрешимого метода» был слишком велик, чтобы представители гуманитарных дисциплин остались к нему равнодушны. Этому ни в малой мере не помешало пренебрежительное отношение самого Картезия как к историографии, так и к библейской герменевтике. Его критические высказывания против истории хорошо известны: вся польза истории, согласно Декарту, заключается в том, чтобы узнать чужие нравы и обычаи и не считать по невежеству варварским все, что кажется непривычным. Однако чрезмерное увлечение ею лишает способности ориентироваться в актуальной действительности; к тому же в исторических сочинениях чрезвычайно трудно отличить истину от лжи . Столь же бесполезной оказалась для Декарта и герменевтика. Как проницательно отметил В. Карро, в «Посвящении», которое Декарт предпослал своим «Первоначалам философии», цитируются именно те места из Писания, которые доказывают возможность богопознания, не основанного на Библии . Даже его учение о пресуществлении св. Даров обходится почти без ссылок на священный текст. Писание упоминается в текстах Картезия всего около десяти раз, преимущественно в переписке. Впрочем, по крайней мере один опыт экзегетического обоснования собственной философской конструкции у Декарта был. Однако этот опыт растянулся на несколько лет и закончился неудачей: в 1619 – 1637 гг. Декарт напряженно работал над согласованием собственной космологии (трактат «О мире») и библейского рассказа о сотворении мира. Казалось, что успех близок – в конце 1641 г. в письме Босуэллу Декарт заявил, что ему почти удалось привести Книгу Бытия и «О мире» к согласию. Но после 1644 г. энтузиазм сменился разочарованием: отчаявшись найти способ истолковать Шестоднев в желательном для себя смысле, Картезий в конце концов объявил, что библейский текст слишком темен, в нем слишком много метафор, и привести рациональную его интерпретацию представляется невозможным. Некоторые эрудиты, например Пьер-Даниэль Юэ, пытались спасти положение, разоблачив ложность философских оснований картезианства. Другой крайней формой реакции на «картезианский вызов» были попытки механического перенесения элементов картезианской философии в гуманитарные науки, прежде всего, в библеистику: так, в 1669 г. в Амстердаме в издательстве наследников Томаса Лейрцмы вышел трактат Иоганна Амерпула (?-1671) «О согласии Картезия и Моисея, или Очевидное и простое примирение картезиевой философии с историей творения, изложенной Моисеем в первой главе Бытия» . Никаких внутренних оснований родства картезианской космологии и библейского рассказа о шести днях творения в трактате Амерпула не приведено – текст представляет собой простой коллаж фрагментов библейского рассказа и избранных высказываний Декарта, позволяющий, по мнению автора, судить об их совершенном согласии между собой.
Библейский аргумент в политических науках конца XVII в
Вряд ли можно считать случайностью то обстоятельство, что крупнейшие политические теоретики XVII столетия – Томас Гоббс, Бенедикт Спиноза, Джон Локк – относятся также к числу основателей библейской критики. Библейская герменевтика, проблематизирующая отношение между двумя видами достоверности – исторической (моральной) и аподиктической, – становится территорией экспериментов, имеющих целью «приручение контингентности», т. е. определение модальности рассуждения об универсуме человеческих действий и условий возможности рациональной науки о социально-историческом мире. Различие в представлениях об эпистемологическом статусе библейского текста и о возможности рациональной герменевтики порождают, как мы увидим далее, различные решения апории mathesis politica, т. е. вопроса о том, как возможно по новым стандартам научности, more geometrico, создать политическую науку. В настоящем разделе мы предполагаем рассмотреть несколько альтернативных друг другу моделей взаимоотношения библейской герменевтики и политической науки, созданных в последней трети XVII – начале XVIII вв.: «политика, извлеченная из Писания» Жака Боссюэ, принцип «рациональности Писания» в учении о естественном праве Джона Локка, наконец, «гражданская» и библейская теология Вико. Для того чтобы увидеть разые версии scientiae civiles в перспективе проектов библейской политики раннего Просвещения, которые, несоменно, образуют для этих наук «апперцептивный фон», в качестве контрапункта удобнее всего использовать модель благочестивой политической науки Боссюэ. Жак Бенинь Боссюэ (1627-1704) прославился одновременно во многих областях ученой культуры, но самым, пожалуй, известным его сочинением стал трактат «Политика, извлеченная из собственных слов Священного Писания» (Politique tire des propres paroles de l criture). История этого сочинения весьма любопытна сама по себе. В 1679 г. Боссюэ написал первые шесть книг «Политики», описал краткое содержание всего трактата в письме к папе Иннокентию XI, однако внезапно приостановил эту работу и вернулся к трактату лишь в 1700 г. Смерть Боссюэ весной 1704 г. прервала работу над «Политикой…»; трактат так и остался незаконченным и в таком виде был опубликован племянником автора в 1709 г. Характерно, что издатель вместо недостающей части трактата вставил фрагмент из «Града Божьего» св. Августина – этот жест имел целью засвидетельствовать приверженность автора идеалам «христианской политики» гиппонского епископа. Боссюэ был известен в Республике ученых как энергичный и остроумный полемист: он писал против «неокартезианских» нападок Мальбранша на дорогую его сердцу идею Providence particulire, против «спинозистской» критики Ветхого Завета Ришаром Симоном и против предпочтения разума Откровению у Гоббса. «Политика, извлеченная из собственных слов Св. Писания» контаминирует несколько жанров – экзегетический трактат, зерцало государево, политический трактат, содержащий апологию божественного права абсолютной монархии. Одна из целей трактата – «посрамить тех, кто полагает, что благочестие ослабляет политическое искусство» ; в этом тезисе явно заметен отзвук полемики о Statolatrie – ассоциируемой с именем Макиавелли концепции государства, противопоставляющей нравственность и религию государтсвенным интересам. «Политика» Боссюэ представляет собой коррелят к его трактату «Рассуждение о всеобщей истории» (1681 г.): в обоих случая речь идет о том, чтобы на материале совершенных и нравственно-прекрасных примеров представить идеальную модель истории , которая могла бы одновременно служить exemplum политического управления. Боссюэ прилагает все усилия к тому, чтобы обосновать гомогенность истории разных народов: история избранного народа выделяется лишь как prima inter pares (основной аргумент сводится к тому, что Бог сотворил всех людей по Своему образу и подобию, поэтому все люди созданы, чтобы жить в обществе и любить друг друга, каковая цель имеет основание в личном интересе и пользе каждого) . Писание демонстрирует нам как бы in vitro крайние проявления пороков и добродетелей, поэтому вся этика, а также и вся антропология описаны в священном тексте исчерпывающим образом. В Писании содержится сумма всей истории, а равно и политической мудрости – сама древность библейского текста гарантирует нам полноту описания . «Политику» и «Рассуждение о всеобщей истории» Боссюэ следует, видимо, отнести к тому жанру ранненововременной историографии, который Я. Буркхардт и Р. Козеллек называли «Exempel- und Variationsgeschichte» , - дескриптивное долготерпение Боссюэ превращает привлекаемый им исторический материал в бесконечную амплификацю вневременных нравственных максим.
Естественное состояние между экзегетической гипотезой, мысленным экспериментом и предельным понятием
В XVII столетии вопрос о начале человеческой истории превращается в подлинный топос политической литературы. Это событие было инициировано, разумеется, концепцией естественного состояния Гоббса, однако концепция эта не была единственной. В 1655 г. анонимно вышел в свет трактат Исаака ла Пейрера (1594-1676) «Система теологии, основанная на гипотезе о существовании людей до Адама» (Systema theologicum ex hypothesi preadamitica) . Исаак де ла Пейрер был родом из Бордо, вырос в кальвинистской семье. Прибыл в Париж в 1630 г. и сделался секретарем Принца Конде; был близок с Мерсенном и Гассенди, знаком с Гоббсом. По-видимому, в 1630-е гг. Ла Пейрер и Гоббс, оба состоявшие в свите Принца Конде и принадлежавшие к одному интеллектуальному кругу, интенсивно общались друг с другом, однако достоверно степень их взаимного влияния установить невозможно . «Преадамиты» - текст в своем роде уникальный по своей Wirkungsgeschichte: против него были написаны теологами десятки трактатов и памфлетов, его упоминает в «Новой науке» Вико, в библиотеке Спинозы был экземпляр этого трактата. Сочинение Ла Пейрера представляет собой развернутый комментарий на знаменитое место из Послания к Римлянам апостола Павла (Рим 5:12-14), где речь идет о том, как грех через Адама вошел в мир. Главное открытие, которое приписывает себе Ла Пейрер, – доказательство существования людей до Адама. По Ла Пейреру, Адам был сотворен в 4004 г. до н. э., но до этого момента прошло неопределенное количество времени. То событие, которое в Библии описывается как сотворение первого человека, на самом деле было не чем иным, как заключением первого завета или договора (foedus, pactus) с Богом, в результате которого человечество оказалось под властью «закона законов, закона как такового» (lex legum, lex simpliciter). В противоположность традиционному богословскому мнению, Ла Пейрер полагает, что закон (а, следовательно, и грех как нарушение закона) начинается именно с Адама, а не с Моисея. В частности, Ла Пейрер находит в библейском тексте доказательства того, что Адаму были даны заповеди о соблюдении субботы, отделении чистого от нечистого, обрезании и ряд других. Любопытно, что заключение первого завета человечества с Богом имеет ряд сходных черт с гоббсовым общественным договором. Бог, верховный Синдик и защитник всех людей, даровал им закон в обмен на гарантию безопасности, как и гоббсов суверен . Заключение завета с Богом и переход от естественного порядка к природному описывается Ла Пейрером при помощи характерного выражения - transitus ad ingenium (под этим термином подразумевается переход к закону, постигаемому только мыслительной способностью). По Ла Пейреру, закон или завет, заключенный между Богом и Адамом, является не чем иным, как фикцией (fictio). Нарушение или соблюдение этого завета не влечет за собой никаких «реальных» следствий (в частности, биологическая смерть, по Ла Пейреру, есть следствие не грехопадения, а смертной и испорченной природы человека, в то время как первородный грех повлек за собой лишь «легальную» смерть). Нарушение естественного закона для Пейрера, как и для Гоббса, не есть грех, т. к. грех появляется только вместе с законом (nullibi autem scriptum est, peccatum fuisse imputatum omni generi humano, propter leges illas violatas, sive naturales, sive gentium, aut civiles). Ла Пейрер верит, что человек был сотворен дважды. Первый раз - «из дурной материи» (creatio ex prava materia), и это был дурной человек, обуреваемый гнусными страстями. Поэтому оказалось необходимым повторное творение (recreatio), то есть собственно сотворение Адама, которое обозначает не что иное, как переход от природного состояния к легальному. Преадамитов Ла Пейрер сравнивает с мексиканцами, открытыми Колумбом, - подобно тому как Гоббс и Локк находят в Новом Свете своих «людей в естественном состоянии». Эксплицитное введение «экзегетической гипотезы» в рассуждения о начале человеческого общества в политических науках раннего Просвещения могло оцениваться по-разному. В этом можно видеть недостаток – такова будет позиция Гоббса, исключившего исторический аргумент из своей политической философии и, соответственно, игнорирующего возможности библейского текста для рассуждения о естественном состоянии. В этом можно видеть силу – такова была позиция Вико, избравшего исторический модус рассуждения о началах языческого мира и сделавшего отправной точкой своих рассуждений библейские сюжеты. Однако общая для всех этих авторов интуиция состоит, на наш взгляд, в том, что они не находят в Писании достаточного ресурса для рассуждения о началах, своего рода археологии социально-политической жизни: альтернативная этой позиция была артикулирована, как мы помним, Жаком Боссюэ, по мнению которого в Священной Истории человеческая природа описывается исчерпывающим образом. Если Боссюэ находит свою науку о пороках и добродетелях (des vertues et des vices) в библейском тексте уже в готовом виде, то для Гоббса его scientia virtutum et vitiorum еще только должна быть построена. Ощущение этой фундаментальной неполноты Писания могло провоцировать разные реакции: от разработки изощренных герменевтических стратегий, как у Ла Пейрера, открывающего в Книге Бытия «незамеченные» экзегетической традицией тысячи лет человеческой истории, или у Вико, которого еще Финетти обвинял в искажении библейской хронологии и неверной интерпретации Священной истории , до превращения библейского повествования в едва различимый фон рассуждений об абсолютном начале социальности, как у Гоббса. Однако богословски подкованные современники безошибочно различали и у Гоббса, и у Вико следы экзегетических жанров, подобно тому, как риторически искушенные оппоненты Макиавелли легко опознавали в его сочинениях следы жанров риторических . Именно эта стершаяся со временем, а отчасти подвергнутая вполне сознательной damnatio memoriae память жанра станет предметом нашего внимания в настоящем разделе.
В XVII столетии вопрос о начале человеческой истории превращается в подлинный топос политической литературы. Это событие было инициировано, разумеется, концепцией естественного состояния Гоббса, однако концепция эта не была единственной. В 1655 г. анонимно вышел в свет трактат Исаака ла Пейрера (1594-1676) «Система теологии, основанная на гипотезе о существовании людей до Адама» (Systema theologicum ex hypothesi preadamitica) . Исаак де ла Пейрер был родом из Бордо, вырос в кальвинистской семье. Прибыл в Париж в 1630 г. и сделался секретарем Принца Конде; был близок с Мерсенном и Гассенди, знаком с Гоббсом. По-видимому, в 1630-е гг. Ла Пейрер и Гоббс, оба состоявшие в свите Принца Конде и принадлежавшие к одному интеллектуальному кругу, интенсивно общались друг с другом, однако достоверно степень их взаимного влияния установить невозможно . «Преадамиты» - текст в своем роде уникальный по своей Wirkungsgeschichte: против него были написаны теологами десятки трактатов и памфлетов, его упоминает в «Новой науке» Вико, в библиотеке Спинозы был экземпляр этого трактата. Сочинение Ла Пейрера представляет собой развернутый комментарий на знаменитое место из Послания к Римлянам апостола Павла (Рим 5:12-14), где речь идет о том, как грех через Адама вошел в мир. Главное открытие, которое приписывает себе Ла Пейрер, – доказательство существования людей до Адама. По Ла Пейреру, Адам был сотворен в 4004 г. до н. э., но до этого момента прошло неопределенное количество времени. То событие, которое в Библии описывается как сотворение первого человека, на самом деле было не чем иным, как заключением первого завета или договора (foedus, pactus) с Богом, в результате которого человечество оказалось под властью «закона законов, закона как такового» (lex legum, lex simpliciter). В противоположность традиционному богословскому мнению, Ла Пейрер полагает, что закон (а, следовательно, и грех как нарушение закона) начинается именно с Адама, а не с Моисея. В частности, Ла Пейрер находит в библейском тексте доказательства того, что Адаму были даны заповеди о соблюдении субботы, отделении чистого от нечистого, обрезании и ряд других. Любопытно, что заключение первого завета человечества с Богом имеет ряд сходных черт с гоббсовым общественным договором. Бог, верховный Синдик и защитник всех людей, даровал им закон в обмен на гарантию безопасности, как и гоббсов суверен . Заключение завета с Богом и переход от естественного порядка к природному описывается Ла Пейрером при помощи характерного выражения - transitus ad ingenium (под этим термином подразумевается переход к закону, постигаемому только мыслительной способностью). По Ла Пейреру, закон или завет, заключенный между Богом и Адамом, является не чем иным, как фикцией (fictio). Нарушение или соблюдение этого завета не влечет за собой никаких «реальных» следствий (в частности, биологическая смерть, по Ла Пейреру, есть следствие не грехопадения, а смертной и испорченной природы человека, в то время как первородный грех повлек за собой лишь «легальную» смерть). Нарушение естественного закона для Пейрера, как и для Гоббса, не есть грех, т. к. грех появляется только вместе с законом (nullibi autem scriptum est, peccatum fuisse imputatum omni generi humano, propter leges illas violatas, sive naturales, sive gentium, aut civiles). Ла Пейрер верит, что человек был сотворен дважды. Первый раз - «из дурной материи» (creatio ex prava materia), и это был дурной человек, обуреваемый гнусными страстями. Поэтому оказалось необходимым повторное творение (recreatio), то есть собственно сотворение Адама, которое обозначает не что иное, как переход от природного состояния к легальному. Преадамитов Ла Пейрер сравнивает с мексиканцами, открытыми Колумбом, - подобно тому как Гоббс и Локк находят в Новом Свете своих «людей в естественном состоянии». Эксплицитное введение «экзегетической гипотезы» в рассуждения о начале человеческого общества в политических науках раннего Просвещения могло оцениваться по-разному. В этом можно видеть недостаток – такова будет позиция Гоббса, исключившего исторический аргумент из своей политической философии и, соответственно, игнорирующего возможности библейского текста для рассуждения о естественном состоянии. В этом можно видеть силу – такова была позиция Вико, избравшего исторический модус рассуждения о началах языческого мира и сделавшего отправной точкой своих рассуждений библейские сюжеты. Однако общая для всех этих авторов интуиция состоит, на наш взгляд, в том, что они не находят в Писании достаточного ресурса для рассуждения о началах, своего рода археологии социально-политической жизни: альтернативная этой позиция была артикулирована, как мы помним, Жаком Боссюэ, по мнению которого в Священной Истории человеческая природа описывается исчерпывающим образом. Если Боссюэ находит свою науку о пороках и добродетелях (des vertues et des vices) в библейском тексте уже в готовом виде, то для Гоббса его scientia virtutum et vitiorum еще только должна быть построена. Ощущение этой фундаментальной неполноты Писания могло провоцировать разные реакции: от разработки изощренных герменевтических стратегий, как у Ла Пейрера, открывающего в Книге Бытия «незамеченные» экзегетической традицией тысячи лет человеческой истории, или у Вико, которого еще Финетти обвинял в искажении библейской хронологии и неверной интерпретации Священной истории , до превращения библейского повествования в едва различимый фон рассуждений об абсолютном начале социальности, как у Гоббса. Однако богословски подкованные современники безошибочно различали и у Гоббса, и у Вико следы экзегетических жанров, подобно тому, как риторически искушенные оппоненты Макиавелли легко опознавали в его сочинениях следы жанров риторических . Именно эта стершаяся со временем, а отчасти подвергнутая вполне сознательной damnatio memoriae память жанра станет предметом нашего внимания в настоящем разделе.
Похожие диссертации на Проблема достоверности в библейской герменевтике второй половины XVI - начала XVIII вв.
-
