Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Симулякр как знак, детерминирующий семиозис постмодерна
1.1. Этапы эволюции знака 15
1.1.1. Знак как тождество объекта и имени 15
1.1.2. Знак как различие объекта и имени 17
1.1.3. Знак как различение объекта и имени 19
1.2. Время культуры и структура семиозиса, характеризующая временной период N 22
1.2.1. К постановке проблемы определения понятия «время культуры»..22
1.2.2. Содержание понятия «время культуры» 24
1.2.3. Лингвосемиотический анализ времени культуры «After 9/11» 30
1.2.3.1. Общая характеристика времени культуры «After 9/11» в США 30
1.2.3.2. Семантические и прагматические особенности знаков resolve и responsibility в контексте времени культуры «After 9/11 » 32
1.2.3.2.1. Зяак resolve: манипуляционное взаимодействие Мира Действия и Мира Ценности 32
1.2.3.2.2. Знак responsibility: формирование ценностного ядра манипуляционного дискурса 37
1.2.3.3. Два времени культуры - «После Беслана» и «After 9/11»:
сравнение основных лингвосемиотических параметров 43
1.2.3.3.1. Общая сравнительная характеристика 43
1.2.3.3.2. Ответственность vs. Responsibility: противопоставление символьных параметров симуляционным 46
1.2.3.3.3. Вызов vs. Calling: еще один пример противопоставления Мира Действия Миру Ценности 48
1.2.3.3.4. Прецедентные феномены, или реактуализация дискурсов ключевых исторических событий 50
1.2.3.3.5. Культурная обусловленность стратегий президентов В.В. Путина и Дж. Буша-мл 52
Выводы по первой главе 55
ГЛАВА II. Лингвистические особенности симулякра в дискурсе постмодерна
2.1. Интерпретация знака с точки зрения схем Ф. Соссюра и Ч. Пирса: попытка научной интеграции 57
2.1.1. Характеристика взаимодействия интерпретанты и означаемого...57
2.1.2. К определению объекта (референта) 60
2.2. Лингвистические характеристики симулякра в свете пирсовской триады 62
2.2.1. Лингвистические свойства симулякра с точки зрения репрезентамена 62
2.2.1.1. Этапы изменения знака: классический знак - миф - симулякр 62
2.2.1.1.1. Отчуждение означаемого от означающего 62
2.2.1.1.2. Исчезновение мотивированности знака 64
2.2.1.1.3. Кодируемость знака и дискурсивная матрица как система взаимных отсылок симулякров в условиях симуляционного функционирования 65
2.2.1.2. Преобладание синтаксических параметров знака 67
2.2.1.2.1. Уточнение дескрипции «синтаксис как порядок знаков» 67
2.2.1.2.2. Ритм и рифма как характеристики симуляционного синтаксиса 73
2.2.1.2.3. Манипуляционные параметры синтаксиса: пример дискурса «After 9/11» 76
2.2.2. Лингвистические особенности знака с точки зрения интерпретанты 81
2.2.2.1. К определению роли интерпретанты в процессе семиозиса 81
2.2.2.2. Преобладание оценочного содержания над предметно-логическим 85
2.2.2.3. Остраннение как нарушение преемственности контекстов 90
2.2.2.3.1. Уточнение понятия «остраннение» для целей анализа постмодернистского дискурса 90
2.2.2.3.2. Анализ технологии остраннения (на примере британского массмедийного дискурса) 93
2.2.3. Лингвистические характеристики симулякра с точки зрения объекта 100
2.2.3.1. К понятию псевдореференции 100
2.2.3.1.1. Определение термина «псевдореференция» 100
2.2.3.1.2. Референция vs. Псевдореференция 101
2.2.3.1.3. «Мираж» референта 104
2.2.3.2. Два примера псевдореференции 106
2.2.3.2.1. Псевдореферент The Evil Empire 106
2.2.3.2.2. Псевдореферент The Terrorist Surveillance Program 109
ВЫВОДЫ ПО ВТОРОЙ ГЛАВЕ 114
ГЛАВА III. Симулятивная семиотизация истории и симулятивная семиотизированная история (анализ лингвистических аспектов манипуляции в дискурсе «after 9/11»)
3.1. История res gestae vs. История rerum gestarum 117
3.2. Симулятивный контекст знака history 121
5 3.2.1. Взаимодействие знаков history к America в дискурсе «After 9/11» 121
3.2.1.1. Формирование «прозрачного контекста» в интенциональном поле History's Call (История - сила, призывающая Америку к действию) 121
3.2.1.2. Симулятивное функционирование знаков в контексте идеологической максимы America has shaped the history of the world (Америка - активная сила, сформировавшая историю
мира) 129
3.2.2. Взаимодействие знаков history и God 133
3.2.3. Взаимодействие знаков history nfreedom 134
3.3. Время, память и безвременье. Формирование знака 9/11 144
3.4. Знак danger как рубеж нового времени культуры 146
3.5. Прецедентные феномены как инструмент манипуляции в дискурсе «After 9/11» 152
Выводы по третьей главе 165
Заключение 168
Список использованной литературы 175
Список приііятьіх сокращений и использованных
Словарей 198
Список источников примеров
- Этапы эволюции знака
- Семантические и прагматические особенности знаков resolve и responsibility в контексте времени культуры «After 9/11
- Интерпретация знака с точки зрения схем Ф. Соссюра и Ч. Пирса: попытка научной интеграции
- История res gestae vs. История rerum gestarum
Введение к работе
Целью настоящей диссертации является лингвосемиотический анализ симулякра в контексте времени культуры.
Теоретической базой работы являются: 1) по семиотическим основаниям — французский структурализм (Р. Барт, Ж. Бодрийяр, Ф. Гватарри, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ю. Кристева, Ж. Лакан, М. Фуко); 2) по когнитивно-дискурсивным основаниям - теория дискурса, теория Наблюдателя, теория возможных миров.
Французская семиотическая школа возрождает онтолого-философское понятие «симулякр», идущее от Платона и определяемое как «копия копии» или «пустая форма», и использует его для описания постмодернисткой «реальности» (Ж. Бодрийяр, Ж. Делез, Ж. Деррида, Ю. Кристева). Онтологические характеристики постмодерна имеют сильную аксиологическую окраску: это «безвоздушное гиперреальное пространство», которое наводняется фиктивными «пустыми» новообразованиями. Освобождаясь от своих идей и концепций, от сущности и ценности, от происхождения и предназначения, вещи, знаки, действия неизбежно вступают на путь бесконечного самопроизводства при полном исчезновении смысла и при полном безразличии к собственному содержанию (Ж. Бодрийяр). Как следствие, происходит уничтожение устойчивых социальных практик и их замена калейдоскопически сменяющимися кодами прочтения «реальности» в виде дискурсивных матриц. Коммуникация подменяется коммуницированием (СВ. Лещев, И.А. Мальковская). Так, вся человеческая культура подвергается дроблению.
Неизбежно та же самая «фрагментация» происходит с человеком, естественной средой существования которого является язык и культурное пространство, им создаваемое. Разрушение личности и исчезновение субъекта высказывания описывается в терминах «смерти автора» (Барт 1989; Кристева
7 1998a; 19986), превращения человека в «машину желаний» внутри
социального поля желания (Делез 1990), человека как «фиктивного
элемента», «симулятивной модели» (Бодрийяр 2001; 2006), «призрака,
возникающего в зеркале знаков» (Лакан 1999). Но все эти термины, по сути,
восходят к единому тезису французской школы об «отчуждении» автора /
интерпретатора от знака, или, другими словами, о знаке, освобождаемом от
бремени быть связанным автором. Так, формулируемая Соссюром
автономность знака предстает в ином исследовательском свете.
Подчеркнем, что в работах исследователей «отчуждение» человека признается неотъемлемым параметром манипуляции (Бабюк 2005; Баландина 2006; Ермаков 1995; Кулев 2004; Ларионов 2006; Лисова 2005), хотя последняя напрямую не связывается с состоянием знака эпохи постмодерна. Представляется, что симулякр и манипуляция1 соотносятся как средство и процедура. Действительно, исходя из возможности трактовать человека как знак: «Слово (или знак), употребленное человеком, есть сам человек» (Пирс 2000а: 49), понятие «отчуждение человека» можно выразить в семиотических терминах как differance Дерриды или отстояние означающего от означаемого.
Изучение лингвистических характеристик симулякра требует привлечения теории дискурса (Борботько 2006; Демьянков 1982; Дейк 1988; 1989; Плотникова 2000; Степанов 1995), теории Наблюдателя (Апресян 19956; Верхотурова 2008; Кравченко 2001; Матурана 2001; Падучева 2000, см. также сб. статей Язык и познание 2006), теории возможных миров (Гуссерль 1998; Хинтикка 1990; Kripke 1998). Все эти понятия гармонично вписываются в исследование в связи с тем, что дискурс является механизмом образования, внедрения и закрепления симулякра. Возможные миры,
1 За базовое в настоящей работе принимается определение манипуляции, данное A.M. Каплуненко: «манипуляционный дискурс представляет собой макроречевой акт, иллокутивная цель и пропозициональные установки которого в Мире Действия не согласуются — вплоть до противоречия — с иллокутивной целью и пропозициональными условиями, приписанными аналогичному макроречевому акту в Мире Ценностей» (Каплуненко 20076: 5).
8 плюралистичность которых в постмодерне декларируется «принципиальной»
(Мамчур 2000: 229), разворачиваются с помощью знаков. Наблюдатель-Говорящий со своими знаниями об этом мире, верой и ценностями располагается в центре возможного мира.
Нетрудно предположить, что Наблюдателю, обладающему набором знаков, с помощью которых описываются границы его поля наблюдения1, можно навязать язык описания системы, а следовательно, задать параметры и пределы самой системы. Таким образом, проблему «отчуждения субъекта» возможно рассмотреть еще и с этой стороны. Ведь по У. Матурана, все, что характеризует среду, характеризует и наблюдателя (Матурана 2001). Поэтому, задавая способы и средства категоризации «действительности», манипулятор сдвигает субъект в необходимую ему точку наблюдения, результатом чего является имитация субъектности.
Но такой «отчужденный» в необходимую кому-то идеологическую точку наблюдения Наблюдатель уже не может рассматриваться с точки зрения биосистемы; это конструируемый субъект, лишенный «своего места и своего мгновения вглядывания» (Флоренский 1990: 92). «Это - наблюдатель, который от себя ничего не вносит в мир, даже не может синтезировать разрозненные впечатления свои, который, не приходя с миром в живое соприкосновение и не живя в нем, не осознает и своей собственной реальности, хотя и мнит себя, в своем горделивом уединении от мира, последней инстанцией...» (там же).
На формирование идеологии и методологии работы влияние также оказали работы Ю.М. Лотмана и У. Эко.
Объектом настоящего исследования является дискурс президента США Дж. Буша-мл., производимый после событий 11 сентября 2001 года в Америке (выступления с 2001 по 2007 гг.). Для иллюстрации теоретических
1 «Чтобы эффективно анализировать параметры границы биосистемы наблюдатель должен обладать средствами наблюдения (сенсорами) и средствами описания наблюдаемого» (Коняев 2000: 36).
9 положений в работе также исследовались тексты газеты The Daily Telegraph
(2007-2008 гг.) и журнала Week (2007-2008 гг.). Выбор объекта исследования
обусловлен тем, что в данном типе дискурса (массмедийном)
лингвистические характеристики симулякра выявляются наиболее отчетливо.
Его можно считать прототипическим манипуляционным дискурсом. Общий
объем проанализированного материала - более 3000 диагностических
контекстов.
В качестве предмета исследования выступают лингвистические свойства симулякра и технологии1 его запуска2.
Мы исходим из гипотезы о том, что симулякр непосредственно участвует в процессе манипуляции сознанием. Манипуляционная деятельность, связанная с запуском симулякров, имеет определенную специфику, находящую проявление на уровне синтактики, прагматики и семантики знака. Определяющей является синтактика знака. Семантика и прагматика проводятся через синтаксис.
В соответствии с выдвинутой гипотезой и поставленной целью в диссертации ставятся следующие задачи:
дать общую характеристику современного состояния знака (симулякра) исходя из эволюции конфигураций знака, связываемых рядом ученых с моделями мышления (эпистемами);
обосновать проблему необходимости формулировки понятия «времени культуры», в связи с чем:
а) показать взаимосвязь понятий «эпистема», «знак», «время культуры»;
б) выявить основные характеристики времени культуры N;
Понятие «технология», являющееся одним из ключевых для данного исследования, представляет собой иное измерение, нежели стратегия и тактика. Технологии присуща постоянно воспроизводимая технологическая цепочка (элемент А —* элемент Б — элемент N) и определенный алгоритм, который поэтапно реализуется вплоть до достижения стратегической цели.
Несмотря на метафоричность понятие «запуск» представляется отражающим технологическую природу действий с симулякром наиболее полным образом.
в) выработать алгоритм описания времени культуры N;
г) охарактеризовать время культуры в Америке после 11 сентября 2001
года на примере дискурса-репрезентанта «After 9/11»;
выявить лингвистические особенности симулякра в свете научно-интегрируемой схемы знака на базе семиотических теорий Ф. Соссюра и Ч. Пирса;
выявить основные технологии по запуску симулякра в ходе анализа англо-американского массмедийного дискурса.
В работе используются следующие методы: интерпретирующий
подход и интроспективный анализ. Основные методы исследования
дополняются методом концептуального анализа, методом
пропозиционального анализа, методом моделирования когнитивных сценариев.
Актуальность исследования, предпринятого нами в этом направлении, объясняется слабой изученностью лингвистических свойств симулякра как знака, с одной стороны, детерминирующего процесс семиозиса эпохи постмодерна, с другой стороны, характеризующего процесс манипуляции сознанием. Исследования в области семиотических характеристик дискурса постмодерна и манипуляционного дискурса весьма не многочисленны. Достижение значимых результатов в заявленном направлении способно положить начало разработке нового направления в лингвистике -лингвистической теории манипуляции, которая — в контексте всеобщей тенденции к интеграции и универсализации знания - синтезирует познания в области семиотики и когнитологии.
Новизна диссертации состоит в том, что ней впервые предпринимается попытка комплексного анализа лингвистических свойств симулякра и выявления семиотических технологий манипуляции на материале англоамериканского массмедийного дискурса. Возможность наиболее полно охарактеризовать симулякр появляется в связи с научной интеграцией схем
11 Соссюра и Пирса, переосмысляющей понятия означаемого и интерпретанты в
свете понятий феноменологического и структурального знания. Разработано
понятие «время культуры N», выработан и апробирован необходимый и
достаточный алгоритм для его удовлетворительного описания. Наконец,
разработано понятие «псевдореференция» и уточнены понятия
коммуницирования, симулякра, интерпретанты, дискурсивной матрицы, кода,
синтаксиса, остраннения.
На защиту выносятся следующие положения:
Означаемое есть структуральное знание, закрепляемое за знаком в процессе естественного развития семиозиса, в то время как интерпретанта есть феноменологическое знание. При симулякризации знака происходит деформация естественно сложившейся связи между означаемым и означающим, приводящая к возможности навязать с помощью характерного синтаксиса произвольную целевую интерпретанту, выдаваемой за личностную. Следствием употребления симулякра, выявляемым в процессе анализа англо-американского массмедийного дискурса, становится исчезновение объекта, подменяемого псевдообъектом.
Формулируемыми в результате анализа дискурса лингвистическими свойствами симулякра становятся абсолютная синтаксическая свобода размещения формы и подавление интерпретанты оценкой, которая исходит не из предметно-логических характеристик объекта, а из интенций манипулятора. При этом объект характеризуется псевдореференцией как намеренной отсылкой к якобы существующим в контексте взаимодействия с физическим миром объектам, «миражи» которых воссоздаются силами дискурсии в отрыве от Мира Действия.
При всем разнообразии технологий запуска симулякра выявляется главенствующая роль синтаксиса, через который проводится семантика и прагматика знака. Под синтаксисом целесообразно понимать выбор и порядок знаков, закрепляемый с помощью повтора, ритма, рифмы (как наиболее
12 сильного проявления ритма), аллитерации. При этом технологические
закономерности не зависят от контекста ситуации и исторического сознания и
всецело определяются характером синтаксического манипулирования знаком
(воспроизведением технологической цепочки), нарушающим
преемственность контекстов интерпретации. Прототипически сильным
дискурсом, демонстрирующим эффект исчезновения субъекта высказывания,
является «After 9/11», который стал воплощением особого времени культуры
с конца 2001 г. до середины 2005 г.
4. Время культуры «After 9/11» в Америке, анализируемое на примере
дискурса-репрезентанта символического лидера нации Дж. Буша-мл.,
выявляет ряд знаковых доминант, особенностью которых является отход от
сложившихся в процессе естественного развития семиозиса семантики и
прагматики и установление многочисленных синтаксических связей с
другими знаками. В целом время культуры «After 9/11» мифологизируется
вокруг центрального знака-интерпретанты «Fighting for Freedom».
5. Анализ эмпирического материала свидетельствует о сложных
процессах симулятивной семиотизации, которые претерпевают время и
история в дискурсе «After 9/11». Основной тенденцией признается
вписывание всех исторических событий, так же как и прецедентной ситуации
11 сентября 2001 года, в единый код мироустройства FREEDOM.
Теоретическая значимость работы состоит в перспективном синтезе основных семиотических и когнитивных понятий. Представляется, что такая целенаправленная интеграция, проблема которой поднимается в научном мире, ведет к получению нового целостного исследовательского инструмента, предназначенного для адекватного понимания, описания и объяснения лингвистических процессов эпохи постмодерна.
Практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что его основные положения могут найти применение в преподавании вузовских курсов теории речевого воздействия, теории коммуникации,
13 когнитивной лингвистики, дискурсивного анализа, стилистики,
интерпретации текста, межкультурной коммуникации. Результаты и
материалы исследования могут быть использованы при руководстве
курсовыми и дипломными работами студентов, при создании учебных
пособий по теории и практике английского языка, а также в разработке
спецкурсов соответствующего профиля.
Апробация работы. Основные результаты исследования обсуждались на кафедре перевода, переводоведения и межкультурной коммуникации Иркутского государственного лингвистического университета (2008 г.), а также на семинарах в системе учебы аспирантов ИГЛУ (2006-2008 гг.). По теме диссертации сделаны доклады на конференции, посвященной неделе науки в ИГЛУ (Иркутск, февраль 2008 г.), и на 2-й Всероссийской научной конференции «Проблемы концептуальной систематики языка, речи и речевой деятельности» (Иркутск, ИГЛУ, октябрь 2008 г.). Основные положения работы нашли отражение в 5 публикациях, две из которых в ведущих рецензируемых научных изданиях. Общий объем публикаций составляет 2,4 печатных листа.
По структуре работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы, списка принятых сокращений и использованных словарей, списка источников примеров, приложений.
Во введении обосновывается актуальность и научная новизна исследования, формулируются цели и задачи работы, определяется теоретическая база диссертации, перечисляются методы, использованные при анализе языкового материала, и излагаются основные положения, выносимые на защиту.
В первой главе «Симулякр как знак, детерминирующий семиозис постмодерна» характеризуются этапы эволюции знака с точки зрения соотношения объекта и имени; определяется связь эпистемы, знака и культуры, в связи с чем формулируется понятие «время культуры» и,
14 согласно выработанному алгоритму, анализируется дискурс-репрезентант
американского времени культуры «After 9/11»; с целью выделения
семиотических особенностей дискурса «After 9/11», проведенного на
основании анализа речей Дж. Буша-мл., осуществляется анализ дискурса В.В.
Путина «После Бес лана».
Во второй главе «Лингвистические особенности симулякра в дискурсе постмодерна» производится попытка научной интеграции схем знака Ф. Соссюра и Ч. Пирса; переосмысляются понятия «интерпретанта» и «означаемое» в свете когнитивных понятий структурального и феноменологического знания; рассматриваются лингвистические свойства симулякра; вводится понятие «псевдореференция», уточняются понятия «симулякр», «интерпретанта», «дискурсивная матрица», «код», «синтаксис», «остраннение».
В третьей главе «Симулятивная семиотизация истории и симулятивная семиотизированная история (анализ лингвистических аспектов манипуляции)» рассматривается потенциал манипулирования историей исходя из 1) контекстов размещения знака history, знаков прецедентных феноменов; 2) сконструированного времени дискурса «Fighting for freedom».
В заключении излагаются результаты проведенного исследования, и дается оценка его перспективы.
В приложениях представлены тексты из британской газеты The Daily Telegraph, иллюстрирующие ряд семиотических технологий.
Этапы эволюции знака
Классическая эпоха (XVII век) меняет решетку матрицы познания мира. Отношение, прочно зафиксированное в XVI веке, перевертывается: слова начинают представлять собой образ или идею, но не образуют их; истинная оценка слова имеет своим источником «суждение человека и ту способность, которую называют оценочной» (Фуко 1994а: 202).
Слова и вещи не признаются больше как тождественные, их соотношение являет собой опосредование мира - через мышление, в пространстве представления — закрепляемое за знаком. Поэтому познание мира принципиально возможно, но единственность существования истины больше не утверждается: «вещи имеют относительное место», «мир познаваем с определенной степенью точности», «наука является знанием, но допускает мнения» (Лещев 2002: 143-144).
Обретая статус ключей к созданию таксономии, знаки в эпоху рационализма превращаются в инструмент анализа, упорядочивающий мир во всем его многообразии. Неудивительно, что языковой акцент внутри этой эпистемы ставится на имя и именование всего и вся. «Вещи и слова очень строго соединяются между собой: природа открывается лишь сквозь решетку наименований, и она, которая без таких имен оставалась бы немой и незримой, сверкает вдали за ними, непрерывно предстает по ту сторону этой сетки, которая, однако, открывает ее знанию и делает ее зримой лишь в ее сквозной пронизанности языком» (Фуко 1994а: 189).
Понимание того, что мир оязыковлен (и может быть именован каждым по-своему), приводит к необходимости поиска согласия при нахождении пути от имени к объекту или, наоборот, от объекта к имени. Поэтому для классической эпохи характерна теснейшая связь между означающим и означаемым. Причем эта связь уже не рождается естественной сущностью самой вещи, но определяется согласием и договоренностью людей.
В эту эпоху действительно существует семантический треугольник: для Фуко означаемое, означающее и референт одинаково акцентированы. Те, кто подбирают знаки, уделяют этому процессу большое внимание, так как вещи для «именователей» обладают самостоятельной бытийностью. Но при именовании исходят из условности — некоторые признаки убираются, другие выделяются.
Сортировка признаков по их значимости заставляет обратиться к истокам этого понятия, впервые сформулированного Ф. Соссюром на примере потребительской и меновой стоимости (Соссюр 1977: 140-157) и развитого в исследованиях Ж. Бодрийяра (см. Бодрийяр 2000а; 20006).
Основоположник структурализма прибегает к сравнению лингвистики с политической экономией, когда направляет свое исследовательское внимание на значимость в языке, подобную ценности в политической экономии: значимость, зависящая от системы сосуществующих с ней других значимостей, «одной из своих сторон связана с реальными вещами и с их естественными отношениями (как это имеет место в экономической науке: например, ценность земельного участка пропорциональна его доходности)» (Соссюр 1977: 114-115).
Комментируя приведенную цитату из фундаментальной работы Соссюра, представляется возможным сделать следующий акцент: в классической конфигурации знака значимость как отношение, связывающее знаки и определяющее стоимость каждого из них, всегда определяется его значением. Так же, как ценность земельного участка зависит от его доходности, т.е. плодородия почвы, его месторасположения, наличия воды и т.д., так и значимость знака определяется «его связью с реальными вещами». Поэтому значимость не возникает произвольно, ее вариации ограничены значением.
Ту же самую зависимость меновой стоимости от потребительной в классическом состоянии знака подчеркивает Ж. Бодрийяр: потребительная стоимость представляет собой «горизонт и целевую установку в системе меновой стоимости» (Бодрийяр 20006: 52). Другими словами, имеются основания утверждать, что наличие реального объекта знака является отправной точкой при обмене знаков друг на друга. Итак, классическая конфигурация знака подразумевает относительную свободу условно выделяемых компонентов знака. Имя «именует» вещь и выражает понятие / представление о вещи. Признается, с одной стороны, существование объекта и выявляемых у него основных свойств, с другой стороны, наличие нескольких отличных его восприятий. Очевидно, различие означающего и означаемого дает возможности и для осознанного понимания Другого, и для творчества. Мир понимается как совокупность видений мира, при сравнении которых можно выявить некий общий (социально обусловленный) инвариант. Общение — диалогично: каждый участник коммуникации признает существование Другого как возможного источника познания. Другой существует, чтобы поделиться с тобой своим миром и узнать о мире больше от тебя.
Семантические и прагматические особенности знаков resolve и responsibility в контексте времени культуры «After 9/11
Семантические и прагматические особенности знаков resolve и responsibility в контексте времени культуры «After 9/11» 1.2.3.2.1. Знак resolve: манипуляционное взаимодействие параметров Мира Действия и Мира Ценности Знак resolve появляется в самом первом выступлении Дж. Буша и представляет собой важный показатель нового времени культуры: The resolve of our great nation is being tested. But make no mistake: We will show the world that we will pass this test (Sept. 11, 2001). Важно, что данное высказывание произносится в самой сильной позиции — в конце небольшой речи президента, произведенной через несколько часов после трагедии. Поэтому возможно говорить о высоком прагматическом потенциале входящих в него знаков - test и resolve.
Знаки test и resolve закрепляются как составляющие единого поля наблюдения всех участников дискурса, с помощью которых оно и конструируется : the resolve (единственность объекта в поле наблюдения) — is being tested (настоящее продолженное — «то, что происходит сейчас» категоризуется как «испытание решимости нашей нации»; пассивная конструкция демонстрирует независимость возникновения причины события от Америки) — this test (указательное местоимение this, определяющее знак test, вбирает в себя весь предыдущий контекст, выводит его в свернутом виде и может переводиться как «все то, что произошло, есть испытание»).
Сразу отметим, что особенностью всех релевантных текстов Буша является ярко выраженная дискурсивность - имя существительное в дальнейшем получает развитие (дискурсию) с помощью глагола и наоборот (причем встречаются как единые формы being tested — pass the test, так и возводимые к одному концепту victory — to prevail).
Обработаем синтаксическое окружение resolve. Ключом интерпретации знака является отсылка к прецедентному феномену: In the Second World War, we learned there is no isolation from evil. We affirmed that some crimes are so terrible they offend humanity itself, and we resolved that the aggressions and ambitions of the wicked must be opposed early, decisively and collectively before they threaten us all. That evil has returned, and that cause is renewed (Nov. 10, 2001).
О манипуляционной роли прецедентных феноменов речь пойдет в третьей главе. Сейчас лишь отметим, что решимость сегодня - это решимость «to oppose the aggressions and ambitions of the wicked» (противостоять агрессии и амбициям злых сил). Знаки evil —» the wicked — that evil являются категоризаторами объекта, на который интенционально направлена «решимость» {resolve).
С помощью этих знаков, а также при непосредственном участии прецедентных феноменов: The evil of the Second World War - that evil has returned создается петля интерпретации. Решимость тогда (во время Второй мировой войны) и решимость сейчас связаны единым антагонистом - the wicked / the evil. Этому злу было оказано решительное сопротивление тогда, и сегодня перед Америкой стоит та же самая задача (that cause is renewed).
Знаки the evil / the wicked определяются через основной признак «угроза человечеству» (they offend humanity itself). В свою очередь, вводимые в дискурсе humanity и civilization принадлежат ценностному полюсу добра и очерчивают достаточно широкий круг референтов. Диффузность и неограниченность объектов, потенциально входящих в данную категорию, обусловлены прототипическим признаком, положенным в ее основу. Он эксплицитно формулируется в дискурсе: Every nation in every region now has a decision to make: Either you are with us or you are with the terrorists (Sept. 20, 2001) - «или с нами (с цивилизацией, человечеством), или против нас».
Таким образом, знаки humanity, civilization позволяют 1) осуществить категоризацию объектов, на которые направлено воздействие «зла» (evil); 2) соотнести категоризуемые с помощью них объекты с признаками «fighting evil», «opposing terrorists» (борьба с злом, противодействие террору); 3) осуществить категоризацию цели начинаемой Америкой и ее сторонниками военной операции — «to save civilization».
We wage a war to save civilization itself. We did not seek it, but we will fight it and we will prevail. This is a different war from any our nation has ever faced, a war on many fronts, against terrorists who operate in more than 60 different countries. And this is a war that must be fought not only overseas, but also here at home (Nov. 8, 2001).
Логическая цепочка, выстраиваемая в этом технологически организованном высказывании, принимает следующий вид: (to save) CIVILIZATION: to wage a war - not to seek this war - to fight the war (overseas and at home) — to prevail.
В сильных позициях расположены знаки to save civilization itself и prevail. Весь прагматический потенциал контекста переводится в знак to save civilization, и это превращает &го в носитель эмоционально-оценочного варианта развертывания соответствующей денотативной ситуации: начинаем войну — не по своей воле - будем сражаться - победим. Здесь «to fight» -необходимое условие спасения цивилизации, a «to prevail» — единственно возможное следствие.
Интерпретация знака с точки зрения схем Ф. Соссюра и Ч. Пирса: попытка научной интеграции
В основе системы знаков Соссюра лежит понятие «значимости» (обмен и соотношение знаков), к которому мы уже обращались в первой главе. Согласно Соссюру, обмен знаков на что-то отличное и непохожее (например, деньги на хлеб), точно так же как сравнение знаков с чем-то сходным (например, медные монеты с бумажными деньгами), исходит из собственной ценности знака (см. Соссюр 1977: 152). Ценность, по Соссюру, всегда подлежит определению. Другими словами, интерпретация знаков друг через друга всегда подразумевает возможность остановить этот поток и определить значение и референт каждого из них.
Исходя из этого теоретического положения Соссюра, означаемое можно понимать как относительно стабильное, социально сложившееся значение знака, функция которого - регулировать обмен знаков, или, другими словами, ограничивать возможные интерпретанты. Интерпретанта - связующий момент движения семиозиса - участвует в динамическом знаковом процессе означивания, сопрягая знак и объект в некотором мысленном представлении.
В процессе семиозиса, по Пирсу, происходит эволюция интерпретанты: множество феноменологических интерпретант (the Immediate Interpretant) как личных интерпретаций, связанных с каким-то объектом опыта, складывается в относительно стабильную динамическую интерпретанту (the Dynamic Interpretant). Если она получает единство с точки зрения социокультурного (этнокультурного) сообщества, то закрепляется как окончательная интерпретанта (the Final Interpretant) (Пирс 2001; см. Cobley 1999; полная концепция Пирса в Pierce 1965-1967).
Выделение относительно стабильного означаемого при условии постоянного движения семиозиса от интерпретанты к интерпретанте позволяет выявить различие этих терминов и их сложную взаимосвязь. По словам Ч. Морриса, «можно было бы сказать, что значение (meaning) знака это его значение-сигнификация и интерпретанта одновременно, но ни одно из них в отдельности» (Моррис 20016: 136).
Возможность увязать интерпретанту и означаемое появляется при обращении к понятиям феноменологического и структурального знания. Суть интерпретанты, на наш взгляд, в феноменологическом знании, которое рождается в личном опыте индивида. Структуральное знание как форма категоризации информации, полученной и обработанной в виде обобщающего итога опыта поколений, лежит в основе означаемого..При этом феноменологическое (интерпретанта) принадлежит индивиду, а структуральное (означаемое) — языковому социуму в целом (см. о феноменологическом и структуральном знании в Кравченко 2004: 18-24).
Интерпретанта как феноменологическое знание в определенной мере ограничивается интерсубъективным / структуральным знанием. Зависимость интерпретанты от означаемого можно вывести на материале статьи М. Ляхтеэнмяки (Ляхтеэнмяки 1999). Рассматривая значение языковой единицы как смысловой потенциал (идеи М.М. Бахтина и Р. Ромметвейта), исследователь, однако, утверждает, что из факта множественности возможных значений не вытекает, что адресат может придать тому или иному языковому выражению произвольную интерпретацию.
«Наше знание значения определенного языкового выражения не произвольно, а основано на предшествующих употреблениях определенного языкового выражения, что и гарантирует имманентную социальность всех интерпретаций» (Ляхтеэнмяки 1999: 32-45). Следовательно, интерпретация всегда, в большей или меньшей степени, управляется социальными и культурными конвенциями, общими для членов данного общества, и не предполагает полной произвольности.
Сходным образом рассуждают У. Эко (Есо 1990) и Г. Фреге (Фреге 1997). Фреге пишет: «Смысл (в нашей работе означаемое — У.С.) и денотат знака (объект или референт — У.С.) следует отличать от соответствующего этому знаку представления (интерпретанты - У.С). Если денотат знака — это вещь, данная нам в ощущениях, то мое представление об этой вещи есть внутренний образ, возникший у меня на основе моих впечатлений от этой вещи, а также в результате моей деятельности, физической и мыслительной, связанной с этой вещью.
.. .Представление (внутренний образ) всегда субъективно - оно меняется от человека к человеку. Отсюда проистекает многообразие различных представлений, сопряженных с одним и тем же смыслом. У художника, наездника и зоолога с именем Буцефал будут связаны, вероятно, очень разные представления. Этим представление существенно отличается от смысла знака, который может быть общим достоянием, а не просто частью опыта одного человека. Именно благодаря смыслам знаков человечество сумело накопить общий багаж знаний и может передавать его от поколения к поколению (подчеркивание наше - У.С.)» (Фреге 1997: 356).
И далее: «очевидно, что смысл можно рассматривать сам по себе, т.е. можно говорить о смысле как таковом, в то время как, говоря о представлении, необходимо уточнять, кому именно оно принадлежит и к какому времени относится (подчеркивание наше - У.С.)» (там же: 357).
При опоре на эту - по необходимости длинную - цитату нетрудно убедиться в единой логике выделения структурального и феноменологического знания и его связи с знаком. То, что Фреге сопрягает со смыслом («общее достояние», «общий багаж знаний») и представлением («часть опыта индивида»), логично сопоставить с означаемым и интерпретантой.
История res gestae vs. История rerum gestarum
В рамках заключительной главы исследования ставится цель показать, как в дискурсе постмодерна история служит целям манипуляции (см. о манипуляции историей (Бодрийяр 2000а: 133-141; 20006: 94); о порядке дискурсивного «процеживания» воспоминаний об исторических событиях (Куртин 1999: 96); об организации истории в рамках отношений власти и смысла (Пульчинелли 1999: 208)).
Б.А. Успенский пидіет: «под «историей» может пониматься либо historia res gestae как совокупность прошедших событий, либо historia rerum gestarum как повествование о происшедшем, своего рода нарративный текст (Успенский 1996: 10). Причем только история как нарратив «предполагает определенную семиотизацию действительности - превращению не-знака в знак, не-истории в историю» (Успенский 1996: 10, 15), в то время как история res gestae представляет собой объективные события.
Примером лингвистического анализа истории может служить книга «Deterring democracy» Наома Хомского. В первой главе «The Cold War: Fact and Fancy» он выделяет ту реальность, которую творят политики с помощью языка - в ней Холодная война есть «идеологический конструкт» (the Cold War as ideological construct), и реальную действительность как совокупность фактов и событий - в ней Холодная война есть «исторический процесс» (the Cold War as historical process) (Chomsky 1991: 9-69).
Следуя логике рассуждений французской школы анализа дискурса, согласно которой слова и высказывания творят события (см. пример с Маратом ниже), об объективном описании событий речи идти не может, так как оно всегда подразумевает чью-то интерпретацию. По нашему мнению, возможность манипуляции историей скрывается как раз в том, что historia rerum gestarum, т.е. история как проинтерпретированный кем-то кусочек действительности, симулирует историю res gestae, т.е. историю, стоящую вне интерпретатора.
По-видимому, о создании широкомасштабного манипуляционного дискурса, связанного с историческим событием, можно говорить, начиная с французской революции. Согласно анализу Ж. Гийому и Д. Мальдидье, возникновение культа мученика свободы Марата можно проследить по высказываниям: «Марата убила женщина» (13 июля 1793) — «Марат мертв» (чуть позже) — «Марат пал жертвой врагов народа» (тогда же, и отсюда «Марат - защитник прав народа, друг народа») —- «Марат не умер» (т.е. «Марат всегда будет с вами», «Марат бессмертен»; 16 июля 1793) (Гийому 1999: 131-132). Эти высказывания не просто формируют событие, но присваивают ему смысл, который в условиях соответствующего времени культуры и симулякризированного пространства полностью усваивается и определяет ценностные установки личности.
Рассмотрим механизм образования знака истории. Некое событие становится объектом знака. Рядом со знаком полагается множество феноменологических интерпретант, которые всегда содержат оценку интерпретатора и направлены на понимание объекта. Несмотря на бесконечное количество интерпретант, которыми можно наделить знак, у знака истории в идеале выделяется означаемое (интерсубъективное знание о событии), конвенционально закрепленное за определенным означающим -вербальной или невербальной формой.
Например, означаемым знака победа во Второй мировой войне будет знание о победе над фашистской Германией, в то время как интерпретантами могут быть — победа Советского Союза или, противоположно идеологически заряженная, победа США. Другой пример — знак годовщина образования государства Израиль: в основе израильской формы, отсылающей к событию, лежит интерпретанта независимость {Independence Day); в основе палестинской — катастрофа, трагедия {al-Nakba или the Catastrophe).
Каждому времени культуры N может соответствовать своя окончательная интерпретанта. Так, октябрьские события 1917 г. в России есть объект знака, с которым соотносятся разные интерпретанты: в продолжение всего времени культуры Советского Союза это Великая октябрьская революция, в современной России это октябрьский переворот, во времени культуры эмигрантов, покинувших революционную Россию, это преступный переворот.
Манипулирование знаком истории подразумевает два важных обстоятельства. Во-первых, знак помещается в контекст, отличный от исторического и социального контекста его возникновения. Стирание первичного контекста связано с остраннением от произошедших событий и осмыслением этих событий в каком-то другом контексте, необходимом интерпретатору. При этом происходит полное игнорирование означаемого и воссоздание искусственного объекта в рамках симулятивного пространства, конструируемого манипулятором.
Во-вторых, интерпретанта знака истории пытается привести знак к ушедшим и более несуществующим объектам. Поэтому верифицировать наличие именно этого объекта и именно таких его свойств практически невозможно. Как отмечает Б.А. Успенский: «Историческое прошлое не дано нам в конкретном опыте и поэтому нуждается в дешифровке и реконструкции. Поскольку прошлое принадлежит чужому опыту, само его существование в каких-то случаях может подвергаться сомнению: характерным образом может возникать сомнение в том, действительно ли существовали те или иные люди, на самом ли деле происходили те или иные события» (Успенский 1996: 21).
