Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Исследование концепта «игра» в аналитических гуманитаных дискурсах: методологические основания и понятийный аппарат (22)
1. Терминологический аппарат дискурсивного подхода к «игре» (22)
2. Априорные возможности формирования топоса «игра» (27)
Соотношение метаконцепта «игры» с частными концептами топоса «игры» и концептами других топосов (32)
3. Методологические основания изучения «игры» как концепта дискурсивной стратегии (33)
Семиология как общая база концептного исследования «игры» (33)
Теория дискурсивной формации М. Фуко (45)
4. Типы дискурсов с точки зрения дискурсивного статуса концепта «игра» (52)
Глава 2. Концепт «игры» в объектно-феноменальном типе гуманитарного дискурса: основные стратегии, тенденции, модели (57)
«Смех» и «игра» как концепты единого топоса «игра» (концепция «игры» Й. Хёйзинги и «смеха» А. Бергсона) (57)
«Игра» и «зрелищность»: «социальность» и «рефлексивность» как полярные аспекты «игры» (концепция «зрелищное» А. Банфи) (81)
«Игра» и «ритуал»: диалектика «коммунитас» и «структуры» как игровая организация жизни общества (теория «ритуала» В. Тэрнера) (86)
«Саморефлективная» концепция театральности и проблемы топологического моделирования культуры (на материале аналитического творчества Ю.М. Лотмана) (92)
Универсальная семантическая метамодель игры: возможности построения (107)
Глава 3. Концепты топоса «игра» в масштабных социо-культурных проектах (необъектный «метафорический» дискурс об игре) (112)
Концепт «игра» в постструктуралистской социальной теории (П. Бурдьё, Э. Гидденс) (112)
Топос «игра» в дискурсивной стратегии интегративной партиципации (концепт «спектакль» Ги Дебора, «соблазн-игра» Ж. Бодрийяра) (124)
Заключение (147)
Библиография (154)
- Терминологический аппарат дискурсивного подхода к «игре»
- Типы дискурсов с точки зрения дискурсивного статуса концепта «игра»
- «Игра» и «ритуал»: диалектика «коммунитас» и «структуры» как игровая организация жизни общества (теория «ритуала» В. Тэрнера)
- Топос «игра» в дискурсивной стратегии интегративной партиципации (концепт «спектакль» Ги Дебора, «соблазн-игра» Ж. Бодрийяра)
Терминологический аппарат дискурсивного подхода к «игре»
Понятия, в которых мы предлагаем описывать бытование «игры» в культурологическом дискурсе, следующие:
1. концепт - познавательный конструкт и смыслопорождающая модель, реализующаяся в системе конкретных значений в рамках той или иной концепции; один из организующих элементов дискурса.
В этой связи необходимо различать понятия эмпирический культурный феномен и концепт. Эмпирический феномен существует как реальность первого уровня непосредственных культурных практик. Концепт - это результат аналитического постижения явлений первого уровня и одновременно методологическая модель для разворачивания новых рефлексивных практик (их предметом могут стать совершенно иные культурные феномены), которые формируют аналитическую реальность второго уровня, неразрывно связанную с языковой деятельностью. Возникновение реальности второго уровня Ю.М. Лотман рассматривает как закономерный языковой (семиотический) процесс, в котором культура осмысляет себя самое. Обобщения Лотмана по поводу «комплекса кукольности» типологически сходны с нашими установками при подходе к концепту «игры»:
«Каждый существенный культурный объект, как правило, выступает в двух обличьях: в своей прямой функции, обслуживая определенный круг конкретных общественных потребностей, и в «метафорической», когда признаки его переносятся на широкий круг социальных фактов, моделью которых он становится [...]. Мы пользуемся понятием «машина» как моделью широкого круга разнообразных явлений {здесь и далее жирный шрифт в цитатах наш - М.Б.)) по сути дела никакого отношения к машине не имеющих. Можно было бы выделить целый ряд таких понятий: «дом», «дорога», «хлеб», «порог», «сцена» и др. [....] Метафорическое значение может вести себя исключительно агрессивно, порой становясь образом всего сущего» \
Стоит оговорить, что термин «концепт» в современном гуманитарном дискурсе имеет широкое применение. Наше употребление можно возвести к нескольким традициям.
1. Прежде всего, наша трактовка концепта близка к направлению филологической (или культурологической2) концептологии - дисциплины, оформившейся в рамках семиотического подхода:
«Под концептами понимаются понятия, но понятия наиболее общего порядка, являющиеся ценностями данной культуры и человеческой культуры вообще. [...] В отличие от просто понятий, которые определяются в системах частных наук и в общем виде в логике, концепты не только определяются, но и переживаются, - они имеют эмоциональную и художественную ккмпоненту»3.
Концепт в таком понимании обладает свойством не столько непосредственно определять понятийный комплекс (в отличие от самого понятия), сколько задавать перспективу его образования. В этой связи мы опираемся на идеи родоначальника русской концептологии С.А. Аскольдова-Алексеева1, который представляет концепт как «точку зрения на ту или иную множественность представлений и затем готовность к их мысленной обработке с этой точки зрения»2. В трактовке Аскольдова для нас важно: 1) разведение понятий концепт и представление как противопоставление потенциального, векторно направленного движения мысли и конкретного, завершенного ее осуществления; 2) принципиальная общность концепта познавательного и концепта художественного, которая обнаруживает аетс именно в обозначенной выше потенциальности, лишь направленности на определенную смысловую конкретику, но не равность ей.
2. Другой параллелью нашего употребления термина концепт можно считать использование его в сфере лингвистической концептологии, или когнитивной семантики (развивающей в области лингвистики идеи аналитической философии и философии языка). Одной из теорий в рамках этой дисциплины выступает, например, теория двухуровневой модели значения, согласно которой «многозначной лексеме соответствует единый концепт - комплекс культурно-обусловленных представлений человека о предмете, - с которым на семантическом уровне коррелирует несколько языковых значений» . При этом подходе актуальным становится поиск того когнитивного фактора, который обеспечивает структурное единство концепта. Применительно к нашему случаю, подразумевается наличие универсального культурного представления об игре, которое в той или иной конкретной (языковой) ситуации может реализовываться в одном из имманентно заданных понятийных направлений.
Узколингвистическая проблематика концепта входит как один из частных вопросов в более широкий круг проблематики когнитивной семантики и философии языка, прежде всего касающейся т.н. проблемы категоризации (возможности-невозможности определения в терминах дискретных компонентов семантического инварианта какого-либо определенного понятия или понятия как такового). В ответе на этот вопрос полемически сталкиваются две точки зрения: 1) мнение о возможности выведения семантического инварианта (восходящий к традиции Аристотеля «классический» подход к категоризации); 2) мнение о невозможности выведения семантического инварианта, в качестве альтернативы предлагающее теорию «прототипов» (Дж. Лакофф).
Последняя точка зрения, как известно, ведет свое начало от доктрины «фамильного сходства» Л.Витгенштейна, согласно которой нельзя дать четкого определения в терминах семного анализа той смысловой общности, которая имеет место при различных частных языковых употреблениях какого-либо многозначного понятия. Эту аморфную общность Витгенштейн называет «фамильным сходством» и в качестве примера приводит ситуацию с лексемой «игра»1:
«Рассмотрим, например, процессы, которые мы называем «играми». Я имею в виду игры на доске, карточные игры, игры в мяч, спортивные игры и т.д. Что свойственно им всем? - Не говори: «Должно быть нечто общее, иначе бы они не назывались «играми» - но посмотри, есть ли что-нибудь общее для них всех. - Ведь когда ты смотришь на них, ты видишь не что-то общее им всем, а подобия, сходства, причем, целый ряд, как уже было сказано: не думай, а смотри! - погляди, например, на игры на доске с их многообразными сходствами. Затем перейди к карточным играм: здесь ты найдешь множество соответствий с первой группой, но много общих черт исчезает, зато появятся другие. Если мы далее обратимся к играм в мяч, кое-что общее сохранится, но многое утратится. - Все они «развлекательны»? Сравни шахматы и «крестики-нолики». Или: всегда ли есть победа и поражение или соперничество между игроками? Подумай о пасьянсах. В играх с мячом есть победа и поражение; но если ребенок бросает мяч в стенку и ловит его, но этот признак исчезает. Посмотри, какую роль играет ловкость в теннисе. Теперь подумай о хороводах: здесь есть элемент развлечения, но как много других исчезло! И таким образом мы можем пройти через многие и многие группы игр; и увидеть, как сходства то появляются, то снова исчезают.
Результат этого рассмотрения звучит так: мы видим сложную сеть сходств, переплетающихся и пересекающихся, сходств больших и малых.
Я не могу придумать никакого лучшего выражения для характеристики этого сходства, чем «фамильное сходство»; ибо именно так переплетаются и пересекаются различные линии сходства, существующие между членами одной семьи: рост, черты лица, цвет глаз, походка, темперамент и т.д. и т.п. - И я буду говорить: «игры» образуют семью»2.
Благодаря Л. Витгенштейну концепт «игры» стал классическим примером «размытости» человеческих понятий и доказательством невозможности выведения единого смыслового «инварианта» с четким набором признаком: то, что определяет столь различные языковые употребления слова «игра», - это расплывчатое «фамильное сходство», семантическое представление о предмете, но не конкретное понятие о нем. Идея «фамильного сходства» сыграла важную роль в развитии современной «семантики прототипов». Однако А. Вежбицкая предлагает синтетический подход, позволяющий сочетать в семантическом анализе как теорию прототипов, так и теорию инвариантов3, в качестве примера разрабатывая в терминах дискретных компонентов семантический инвариант концепта «игра».
Типы дискурсов с точки зрения дискурсивного статуса концепта «игра»
Как мы отмечали выше, концепты топоса «игра» в рамках определенной концепции могут приобретать различный дискурсивный статус. Игра может выступать непосредственным объектом исследования или изначально использоваться как методологический конструкт, с другой стороны, исследованию может подвергаться тот или иной эмпирический феномен игры или же феномен более абстрактного порядка - концепт игры.
Кроме того, по мнению Л.Д. Гудкова, любая теория или дедуктивная система умозаключений представляет собой следующую структуру: 1) несколько «ядерных» понятий-концептов, аксиологически репрезентирующих иную теорию; 2) плюс система «своих», «рабочих» понятий. Первые осуществляют регулятивные (методические) функции для вторых1. Так, концепты «игры» могут попадать либо в первую группу, имея статус концептообразующих и дискурсивно привычных терминов; либо во вторую группу и иметь частный характер, выступая субститутами «ядерных» понятий, в то же время являясь проводниками новой информации, либо, напротив, подчинять себе «ядерные» понятия, переорганизовывая их отношения и изменять статус.
С учетом этих возможностей мы предлагаем выделить несколько типов дискурсов об игре:
1. Объектный дискурс - концепты топоса «игра» имеют статус непосредственного объекта исследования. В свою очередь в объектных дискурсах выделяются:
а) группа, в которой в качестве объекта выступает «игра» как культурный феномен - объектно-«феноменальный» (или ибъектно-юмпирический») тип. К этой группе можно отнести, к примеру, исследования «смеха» у А. Бергсона, «игры» у Й. Хёйзинги, «карнавала» у М.М.Бахтина, «детской игры» у Д. Эльконина, функции «куклы в системе культуры» Ю.М. Лотмана и т.д. Исследования этой разновидности подразумевают индуктивное движение от рассмотрения конкретного феномена в методологическом поле той или иной частной дисциплины (литературоведение, психологии, культурологии в узком смысле, философии и т.д.) к разработке в той или иной степени универсальной модели этого феномена, обретающего при этом иной статус - статус познавательного конструкта.
б) группа, в которой в качестве объекта выступает «игра» как универсальная модель - объектно-«концептуальный» (или объектно-«моделирующий») тип. Исследования этой группы непосредственно посвящены разработке (в методологическом поле лингвистики, математики, синергетики, семиотики, некоторых отраслей философии, логики, и т.д.) концептуальной модели игры и игровых стратегий. Привлечение эмпирического «игрового» материала здесь имеет место в качестве примера конкретных реализаций этих моделей. К такого рода исследованиям можно отнести «теорию игр» Дж. Неймана, Г. Оуэн, семантические исследования А.Л.Блинова и В.В.Петрова, в некотором роде теорию лингвистических игр Л. Витгенштейна, исследование «математических методов в теории игр, программировании и экономике» С. Карлина и т.д.
2. Необъектный дискурс, где концепты топоса игры имеют статус методологического конструкта постижения культуры в целом или какого-либо социокультурного феномена, не имеющего отношения к «игровой сфере». Но, несмотря на то, что игра не является непосредственным объектом анализа, в этих исследованиях в эксплицитной, редуцированной или имплицитной форме разрабатывается та или иная модель игры, а также для ее иллюстрации привлекаются конкретные игровые феномены. В классе необъектных дискурсов выделяется:
а) группа, где модель игры используется для построения какой-либо «прикладной» концепции игры, используемой в той или иной эмпирической практике - необъектный «прикладной» дискурсивный тип. Например, использование игровых моделей в практиках современной психологии (ср. Киппер Д. Клинические ролевые игры и психодрама), применение теории игр в социологических и экономических исследованиях1, педагогике.
б) группа, где модель игры выступает как чистый познавательный конструкт, проявляющийся на разных уровнях дискурсивной организации - необъектный «методологический» (или «метафорический»» дискурс. В его рамках можно выделить два типа. 1-й тип - дискурс, где игра имеет статус научной метафоры, подчиненной ведущей традиционно сциентистской терминологии либо функционирующей наравне с ней, либо вытесняющей сциентистскую терминологию и принимающей на себя ее функции. К таким дискурсам можно отнести философски дискурс Ж.-П. Сартра, А.Камю, Ж. Деррида, М.Фуко, В.Подороги, дискурс семиотико-культурологических исследований Ж. Бодрийара, Ж. Липовецки, Р. Барта, социологический дискурс Ю. Левады, политический дискурс Ги Дебора, в литературоведческом дискурсе М.Берг, О. Ждумайло и др. Здесь терминология игры органично вкрапляется в саму дискурсивную ткань, в терминах «игры» переосмысляются и определяются поле исследования и сам предмет исследования, первоначально не являющийся игрой в предметном значении этого слова. 2-й тип - концепты топоса «игра» занимают немаловажную роль в организации содержания и дискурсивной стратегии научного высказывания, но эти концепты занимают подчиненную роль и выступает как сравнение-иллюстрация какой-либо идее или термина и практически всегда имеет привязку, к какому-либо конкретному (из намеченных четырех) словарному значению слова «игра», а соответственно к какому-либо эмпирическому феномену игры. Ко второму типу можно отнести использование концепта «игра» в работах Ф. де Соссюра, Л. Витгенштейна, в социологическом дискурсе А. Гидденса и П. Бурдьё и др.
Во всех упомянутых дискурсивных типах (объединенных под общим названием аналитический гуманитарный дискурс, или дискурс культурологи в расширенном понимании) предмет исследования балансирует - с тем или иным преобладанием - между двумя планами. С одной стороны, исследуется сам культурный феномен (игра, спектакль, смех, праздник, зрелище и т.д.), законы его бытования и функции в культуре, а с другой стороны - в той или иной степени подвергается аналитике то, что мы мыслим как «игра», «спектакль», «смех» и т.д., в той или иной мере идет разработка структурно-семантической модели, рефлективного метаконцепта «игра».
Дискурсивная типология позволяет в рамках одного типа рассматривать исследования, принадлежащие, на первый взгляд, к несопоставимым по методу и предмету дисциплинам и одновременно более адекватно описать стремление современных исследователей выйти за границы какой-либо определенной дисциплины. Наиболее частая область такого «выхода» - универсальная сфера семиотики. Специфика современной ситуации, на наш взгляд, состоит в том, что актуальные границы между отдельными исследованиями стремятся проходить не под знаком дисциплинарного различия (различия по объекту исследования и по частнодисциплинарным ракурсам), а под знаком различия методологических стратегий (или стилей), а другими словами - дискурсов. Предпочтения, отданные, к примеру, герменевтической или структуралистской стратегии, могут роднить исследования, формально принадлежащие к различным дисциплинам1. При этом данная типология носит, скорее моделирующий, чем нормативный характер. В реальной практике каждое отдельное исследование может характеризоваться лишь тяготением к тому или иному дискурсивному типу. К тому же данная типология не противоречит дисциплинарному делению. Руководствуясь тем, что определенный тип дискурса наиболее ярко реализуется в определенной дисциплине (в традиционном понимании термина), можно установить преимущественные соответствия между дисциплиной и типом дискурса2.
Соответственно, мы можем определить основные дискурсивные статусы, которые могут занимать концепты топоса «игра» в рамках того или иного типа дискурса:
1. быть непосредственным объектом исследования:
- отсылать к эмпирическому феномену («смех» Бергсона);
- обозначать модель, абстракцию, систему правил и стратегий, присущих либо конкретной игре, либо определенному типу игр, либо игре как таковой (теория игр)
2. называть объект исследования опосредованно, быть «метафорой», отсылающей к объекту исследования или называющей его:
- подчиняясь ведущему сциентистскому (или общеязыковому) термину, выступать развернутым сравнением, отсылающим к тому или иному эмпирическому феномену игры, соответствующему одному из прямых словарных значений лексемы «игра» (детская, исполнительская, сценическая, спортивная) («игра в шахматы» у Соссюра, «оркестровая игра без режиссера» у Бурдьё);
- подчиняясь ведущему сциентистскому термину, выступать неразвернутым (соответственно, имплицитно не подвергающимся детерминации и другого рода рефлексии) сравнением, возникающим спорадически или регулярно;
- выступать регулярным и равноправным субститутом сциентистского термина, подвергаясь либо не подвергаясь детерминации (и «игра» у Деррида, Делёза, Фуко)
- выступать ведущим термином концепции, подчиняя сциентистские (и общеязыковые) термины, служить стержнем дискурсивной организации научной концепции («спектакль» Дебора, «соблазн» Бодрийяра, «нарциссизм» Липовецки).
«Игра» и «ритуал»: диалектика «коммунитас» и «структуры» как игровая организация жизни общества (теория «ритуала» В. Тэрнера)
В научных трудах этнографа и антрополога, представителя социально-структуралистской традиции британской антропологической школы Виктора Тэрнера исследуется конкретный культурный материал - ритуалы африканского племени ндембу. В первую очередь исследователя интересуют т.н. «обряды перехода»1, под которыми понимается всякий обряд, сопровождающий перемену места, состояния, социального положения и статуса. «Обряды перехода» имеют три фазы: -разделение (separation),
- грань (margo, limen - по лат. «порог»)
- восстановление (reaggregation)
Первая фаза означает открепление личности или целой группы от занимаемого ранее места в социальной структуре и от определенных культурных обстоятельств.
Вторая фаза - т.н. лиминальная - является промежуточной, поскольку принадлежит той области культуры, в которой «отменяются» все связи, статусы и отношения, характерные для предшествующей и последующей стадий. Третья фаза -восстановительная. «Переходящий» вновь обретает стабильное состояние и благодаря этому получает права и обязанности «структурного» типа, которые вынуждают его строить свое поведение в соответствии с обычными нормами и стандартами1.
Наибольшее внимание В. Тэрнер уделяет промежуточной, лиминальной стадии и, соответственно, «лиминальной personae»:
«Лиминальные существа, например неофиты в обрядах инициации или совершеннолетия, могут представляться как ничем не владеющие. Они могут наряжаться чудовищами, носить только лохмотья или даже ходить голыми, демонстрируя, что, будучи лиминальными, они не имеют статуса, имущества, знаков отличия, секулярной одежды, указывающих на их место или роль, положение в системе родства [...] Их поведение обычно пассивное или униженное; они должны беспрекословно подчиняться своим наставникам и принимать без жалоб несправедливое наказание. Похоже, они низведены до полного единообразия, с тем, чтобы обрести новый облик и быть заново сформированными, наделенными новыми силами» [169].
Амбиваленсность «пороговых» людей выражается разнообразием символов: лиминальность часто уподобляется смерти, утробному существованию, невидимости, темноте, двуполости, пустыне, затмению солнца или луны и т.д.
Для осмысления сущности и функционального значения в культуре подобных «пороговых состояний», В. Тэрнер вводит оппозицию двух понятий: структура и антиструктура (коммунитас). Под структурой Тэрнер понимает общество как систему социальных позиций, имеющих сегментарную или иерархическую организацию, единицами которой являются отношения между статусами, ролями и должностями. Такое понимание отличается от трактовки Леви-Строса. Если для Леви-Строса структура (по аналогии со структурой языка) - это, скорее, определенная идеальная (одновременно сущностная и познавательная) модель позиций и отношений, стоящая за любым социо-культурным явлением, то у Тэрнера подчеркивается проявленный, институализированный характер связей и отношений, определяющих структуру.
Структура определяет лишь один аспект человеческого бытия. Второй аспект -обращенность каждого индивида к своему экзистенциальному бытию, на основании чего формируется альтернативный структуре тип социальной общности -коммунитас:
«Между людьми существует родовая связь и обусловленное ею чувство не является эпифеноменом какого-либо стадного инстинкта, а представляют собой продукты «людей в их целокупности, во всей их полноте» [199]. С точки зрения структурного (по Леви-Стросу) подхода, различие между коммунитас и структурой можно представить как набор бинарных оппозиций:
переход / состояние
тотальность / частичность
гомогенность/ гетерогенность
равенство /неравенство
обнаженность или одинаковая одежда / различие в одежде
бескорыстие /себялюбие
униженность, смирение / гордость
отсутствие статуса / статус
сакральность / секулярность
глупость / благоразумие простота / сложность и т.д.
Оба способа организации социума рассматриваются как две равноправные модели, находящиеся в диалектическом отношении:
«Налицо как бы две «модели» человеческой взаимосвязанности, накладывающихся друг на друга и чередующихся. Первая - модель общества как структурной, дифференцированной и зачастую иерархической системы политико-право-экономических положений. [...] Вторая -различимая лишь в лиминальный период - модель общества как неструктурированного или рудиментарно структурированного и сравнительно недифференцированного comitatus общины или даже общности разных личностей» [170].
На примере обряда «вступления в должность» (например, выбор вождя) Тэрнер обосновывает важную для жизни сообщества «профилактическую функцию» обрядов перехода. В лиминальности нижнее становится верхним, держатель политической власти изображается «рабом» и напротив, представитель низов занимает позицию сильного. Суть этих трансформаций состоит в контроле1 со стороны коллектива экзистенциального модуса отдельного индивида.
«Во время обрядов вождь должен проявить самоконтроль, с тем чтобы впоследствии устоять перед лицом искушений власти [176]. «Он должен рассматривать свои привилегии как дары всей общины, которая в конечном счете контролирует все его действия» [177]. «Педагогика лиминальности, стало быть, представляет осуждение двух видов отъединения от родовой связи коммунитас. Первый вид - это действия, имеющие в виду лишь права, предоставляемые человеку его местом в социальной структуре. Второй - удовлетворение своих психобиологический побуждений за счет ближних» [178].
Тем самым осуществляется необходимая регулировка, поддержание и одновременно корректировка структурных норм:
«С точки зрения познания, ничто так не подчеркивает норму как абсурдность и парадокс. С точки зрения эмоций, ничто так не доставляет такого удовольствия, как экстравагантное поведение или временно снятый запрет. Заставляя низы пародировать (часто до карикатурности) поведение верхов [...], они подчеркивают разумность повседневного культурно предсказуемого поведения различных слоев общества» [240].
Внимание Тэрнера сосредоточено на традиционных доиндустриальных обществах. Однако он постоянно подчеркивает, что коммунитас и структуру в их диалектике можно обнаружить на всех ступенях и уровнях культуры и общества, с их помощью можно объяснить динамику социальной жизни как таковой: «Не вызывает сомнения, что ни одно общество не может адекватно функционировать без этой диалектики. Преувеличение структуры может привести к патологическим проявлениям коммунитас извне или против «закона». Преувеличение коммунитас в определенных религиозных или политических движениях уравнительного типа может вскоре смениться деспотизмом, сверхбюрократизацией или другими видами структурного ужесточения. Максимализация коммунитас влечет за собой максимализацию структуры, каковая, в свою очередь порождает революционные стремления к возобновлению коммунитас» [199].
В качестве проявлений коммунитас могут быть рассмотрен целый спектр культурно-исторических явлений: небольшие, политически незначительные нации, которые выступают хранителями религиозных и нравственных ценностей (как, например, евреи на Ближнем Востоке, швейцарцы в современной Европе); придворные шуты, символические герои народной литературы - «простаки», «третьи сыновья», «портняжки», «святые нищие» и т.д.; «таинственный незнакомец, мститель-аноним» в классическом «вестерне» и многое другое. Особое внимание Тэрнер уделяет ордену францисканцев, движению сахаджия, милленаристов, культуре и искусству хиппи (А.Гинзберг, Боб Дилан). В этом многообразии проявлений «структурного аутсайдерства» Тэрнер выделяет три типа: лиминальность, маргинальность и приниженность1. Все они как бы проявляются, высвечиваются или прорываются сквозь структуру, пытаясь даже занять определенное место на ее окраинах: «Коммунитас прорывается через щели структуры в лиминальности, через ее окраины - в маргинальность, из ее низов - в приниженность»2.
Топос «игра» в дискурсивной стратегии интегративной партиципации (концепт «спектакль» Ги Дебора, «соблазн-игра» Ж. Бодрийяра)
«Общество спектакля»1 (1967) Ги-Эрнста Дебора представляет собой манифест политического (и эстетического) экстремистского движения «Ситуационистский интернационал» (1957-1972). Прагматические намерения манифеста недвусмысленно заявлены в Предисловии: это «теоретическая критика» господствующего строя и «практическая агитация» против него. Теория, фундаментально разъясняющая его устройство, должна породить «гнев», который спровоцирует «освободительную войну» пролетариата [13]. Объект критики обозначен термином «спектакль», объем и содержание которого выявляются уже в первых тезисах:
«Вся жизнь обществ, в которых господствует современные условия производства, проявляется как необъятное нагромождение спектаклей [...]. Спектакль одновременно представляет собой и само общество, и часть общества, и инструмент унификации общества» [23]. «Повсюду, где создается независимая репрезентация, воссоздается спектакль» [27].
Обобщающее слово «все» задает методологический принцип употребления ведущего концепта: формула претендует на охват всех сфер социо-культурной жизни. Выдвинутая на первый план универсальность задает дискурсивную стратегию интеграции: переход от одной сферы к другой будет «скользящим», что подразумевает «экономичный», символический принцип организации смыслов: сказанное касательно одной сферы автоматически проецируется и на другие; а это, в свою очередь, должно провоцировать читателя (потенциального революционера) на восполняющую самостоятельную аналитическую работу, что всецело соответствует прагматической задаче.
Универсальная формула «спектакля» носит явный семиотический характер и задается серией терминов: представление, отчуждение, репрезентация, абстракция, созерцание, образ, зрелище и т.д. В «Комментариях к «Обществу спектакля» (1988) Дебор приводит ряд синонимов - «палитры» для «написания портрета общества спектакля» - который расширяет вышеприведенную серию концептов и одновременно указывает на негативный характер ведущей коннотации: фальшивый, обманчивый, лживый, обольстительный, лукавый, коварный плюс новое понятие дезинформационный [146].
В самом общем виде за «спектаклем» стоит следующая смысловая модель: некий сектор целого, сосредоточиваясь на себе самом, отчуждается от целого, обособляет самое себя в качестве представления и созерцает самое себя в качестве образа, который выступает как цель созерцания, становясь при этом неотъемлемой частью самого целого, и более того, его субститутом (реальность целого подменяется реальностью образа). «Фундаментально тавтологический характер» механизма заключается в том, что «средства представляют собой в то же время и цель» [25]. Другими словами, в своей основе модель реализует идею субституции, осмысленную как негативная (подмена). Спектакль как сфера производстаа ((кономика).
Развивая идеи марксизма, основу организации общества Дебор видит в экономической базе. Модель экономического производства критикуемого общества предстает как «спектакль»1. Мы имеем дело с фазой развития капиталистического производства, когда отчуждение товара, его стоимости и труда (как товара) от производителя достигает критического уровня, при котором развитие производства «превосходит порог собственной избыточности» [33]. Потребительская стоимость, ранее включенная в меновую имплицитно, «провозглашается эксплицитно» как «прибавочная стоимость выживания» [37]. Тенденция к снижению потребительской стоимости развивает новую форму нехватки внутри прибавочной стоимости выживания, что порождает при переизбытке товара нищету на уровне потребления образов товара. Обеспечивая свою работу, механизм циклического воспроизводства товара возвращает по частям тотальный товар к «фрагментарному» индивиду: рабочий вовлекается в сферу потребления, «реальный потребитель становится потребителем иллюзий». «Товарный гуманизм принимает в расчет «досуг и человеческий облик», способствуя эффекту обратимости: отрицание человека берет под контроль всю полноту человеческого существования»2 [35]. Так, «демонстрируемый мир спектакля, одновременно отсутствующий и присутствующий, есть мир товара, господствующего над всем, что переживается» [33]. «Товар есть [...] иллюзия, по сути дела реальная, а спектакль - ее всеобщее проявление» [37]. «Спектакль - стадия, когда товар захватил всю общественную жизнь» [34].
Спектакль как власть.
Принцип спектакля обнаруживает себя в древнейшем принципе власти, а именно в ее специализации. Власть как специализированный род деятельности говорить от имени других, дипломатическое представительство иерархического общества реализует на политическом уровне модель отстранения [28]. Аналогично во внешней политики власть предстает как «мировое разделение зрелищных задач»: общество спектакля господствует над регионами не только как экономический гегемон, но и в качестве носителя спектакля, экспортера имиджа потребления [40].
Спектакль как общественная и частная жизнь.
Спектакль порождает механизмы экспроприации бытия индивида. Общество целиком становится зрительским [26], где зритель отчуждается в пользу созерцаемого объеьсга1. Собственные поступки человека принадлежат не ему самому, а тому, кто его представляет. В качестве представителя общество предлагает «звезду» как «возможную роль», «зрелищную репрезентацию человека», концентрирующую принцип усредненное2. Звезда как «действующее лицо спектакля» замещает истинное бытие индивида «мнимым проживанием жизни» [41]. Если на первоначальной стадии развития капитала произошло вырождение быть в иметь, то современная фаза характеризуется вырождением иметь в казаться [26].
Воплощенный принцип субституции ведет к «фальсификации общественной жизни», «счастливой унификации общества»3 [45]. Создавая иллюзию единства, механизм «циклического производства разобщения» поддерживает единый принцип разделения-субституции. Однако на поверхности социальной жизни спектакль порождает серию иллюзорных же оппозиций, «мобилизующих полуигровой интерес»4: например, противопоставление взрослых и молодежи. Но фальшивость этой оппозиции обнаруживается на уровне иллюзорной действительности товара: стремясь к «омоложению», спектакль рекламирует «юность» как товарную ценность5.
Спектакль как время и пространство. «Зрелищное» время. Утрата «праздника». Наряду с бытием, спектакль экспроприирует время и пространство индивида. Дебор выделяет три типа общественной организации времени: Продукт «статичного общества» - циклическое (мифологическое) время - -ормируется в соответствии с непосредственным опытом природы [76]. С разделением общества на классы и развитии капиталистического производства возникает общественное присвоение времени: труд становится «трудом, преобразующим исторические есловия» » - ин смену циклическому приходит необратимое «глубинное историческое время».
Однако дальнейшее развитие капитализма ведет к внутреннему обращению, зацикливанию времени1: «триумф необратимого времени является его метаморфозой во время вещей», или «зрелищное время» [85]. Зрелищное время, или «время потребления образов», - это время, преобразованное индустрией в потребляемый товар. Аналогично товару, экспроприированное время возвращается как зрелище. В основе оно сохраняет цикличность: повседневное проживание остается лишенным выбора, однако оно подчиняется уже не естественному порядку, а псевдо-природе, развившейся из отчужденного труда2. «Псевдоциклическое время», опираясь на естественные следы циклического, образует новые комбинации: еженедельный труд и отдых, повторение периодов отпусков и т.д. [88]; а «на ускользающей поверхности3 созерцаемого псевдоциклического времени» возникает феномен моды [91].
