Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Аналитический обзор психологической и социально-психологической литературы по тематике исследования 11
1.1. Ученическая группа как одна из разновидностей функционирования малой группы 11
1.2. Основные подходы к пониманию межгрупповых отношений и взаимовосприятия в психологической литературе 23
1.3. Проблемы возрастной периодизации развития и социально-психологическая характеристика подросткового и юношеского возрастов 37
1.4. Теоретико-интерпретационная платформа исследования межгрупповых отношений и взаимовосприятия в рамках ученических сообществ 59
Глава 2. Эмпирическое исследование особенностей межгрупповых отношений и взаимовосприятия в рамках ученических сообществ 76
2.1. Программа эмпирического исследования 76
2.2. Специфика межгрупповых отношений и межгруппового восприятия разностатусных школьников – подростков 99
2.3. Специфика межгрупповых отношений и межгруппового восприятия разностатусных студентов первого, третьего и пятого курсов 122
Заключение 156
Библиографический список 162
- Основные подходы к пониманию межгрупповых отношений и взаимовосприятия в психологической литературе
- Проблемы возрастной периодизации развития и социально-психологическая характеристика подросткового и юношеского возрастов
- Специфика межгрупповых отношений и межгруппового восприятия разностатусных школьников – подростков
- Специфика межгрупповых отношений и межгруппового восприятия разностатусных студентов первого, третьего и пятого курсов
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Современное пространство культуры, в котором происходит постоянная миграция смыслов и форм, рушатся всевозможные барьеры и преодолеваются традиционные представления, открывает новую значимость проблемы границ. Категории «граница», «рама», «порог», «предел» сегодня активно обсуждаются в самых разных сферах знания. Особую их злободневность обнаруживает искусство - как в самих художественных опытах, так и в теоретических рефлексиях. Причем в равной степени аргументированы и попытки «пересечь границы, засыпать рвы» (Л. Фидлер), и стремление установить жесткие пределы возможного, допустимого, приемлемого. Одинаково актуальными стали лозунги о «растворении искусства в общей эстетизации повседневной жизни» (Ж. Бодрийяр), о том, что «художник может существовать сегодня где угодно, только не на территории искусства» (О. Кулик), и - о возврате искусства к своей суверенности, изолированности, автономности. Весьма типичную для последнего времени точку зрения высказывает Б. Гройс: «Возможно, мы присутствуем при исчезновении искусства как гуманитарного феномена - подобным образом когда-то исчезли алхимия или астрология»1. Искусство, вовлеченное в глобальный эксперимент по созданию новой картины мира, демонстрирует сегодня реальную вездесущность, способность к небывалым экспериментам, граничащую с вседозволенностью. В сферу художественных интуиции вовлекается все, что чувственно постигаемо, без пределов и границ. В то же время представление об уникальности современного состояния вопроса рушится под грузом исторических фактов. Закат постмодернизма, утратившего свою провокативность и новизну, обнаружил его близкое родство с поздним эллинизмом, кризисным периодом Ренессанса, с постсимволизмом, с другими сюжетами истории искусства и занял место в ряду многократно возникавших рецидивов пост-явлений в искусстве, со свойственной им демократизацией, интертекстуальностью, цитатностью, деконструкцией.
История культуры со всей очевидностью подтверждает подвижность границ искусства и не-искусства, утвердившуюся как необходимое условие развития искусства, как зона «брожения», эксперимента и прорыва к новым эстетическим реалиям. Дискуссии о пределе возможного и допустимого, о взаимоотношениях художественного и иных типов сознания (обыденного, нравственного, полити-
1 Литичевский, Г. В чем сущность искусства / Г. Литичевский // Художественный журнал. - 1993. - № 2. С. 15.
ческого, религиозного, научного, технического и т.д.), стали своеобразным лейтмотивом эстетических рефлексий в разные эпохи. В этом смысле оказываются невидимыми нитями связанными, казалось бы, весьма далекие друг от друга позиции. Так, ригоризм Платона, с его стремлением установить жесткий регламент художественно допустимого, коррелирует с догматическими канонами средневековья, эстетикой школьных кодексов классицизма, «охранительством» теоретиков академизма, идеологическими нормами соцреализма. А убежденность Ж. Бодрийяра в самоисчерпании искусства, которое «растворилось не в возвышенной идеализации, а в общей эстетизации повседневной жизни», «исчезло, уступив место чистой циркуляции образов»2, имеет глубокое родство с позицией Гегеля в определении конца истории искусства.
Множественность определений художественного опыта в значительной мере обусловлена подвижностью, «размытостью» границ - как внешних, фиксирующих отношение искусства к другим формам культуры, так и внутренних, определяющих механизмы и принципы существования художественной целостности произведения.
Среди других видов искусства характерное «прочтение» проблемы границы мы находим в музыке. Одна из важнейших причин значимости темы - по-лисемантичность понятия «музыка». Множественность значений, которыми оно обладает, позволяет говорить о музыке не только как виде искусства, но и одновременно о звучащей гармонии мироздания, музыкальности души, музыкальном как поэтическом, омузыкаливании искусства, культуры, эпохи и т.д. Широкий размах смыслов, охватываемых музыкой (который сам нуждается в фундаментальном исследовании), делает необходимым выявление пределов и границ спектра ее толкований. В чем заключается качество «музыкальности», присущее столь разным явлениям? Как это качество проявляется в самом искусстве звуков? Очевидно, что в основе определения сущности музыки - выявление границ метафизического, физического, психологического, семиотического и эстетического аспектов ее толкования.
Второй причиной актуальности проблемы является обозначенное в разные периоды истории культуры и сегодня ставшее некоей аксиомой представление о музыке как барометре общемировых процессов, «квинтэссенции культуры» (Т. Манн), ее понимание как «модели моделей, типа музыкальной архитектуры, применимого ко всем искусствам» (С. Малларме). Музыка, с одной стороны, об-
2 Бодрийяр, Ж. Прозрачность зла / Ж. Бодрийяр; пер. Л. Любарской, Е. Марковской. - М.: Добросвет, 2006. С. 20.
ладает способностью опровергать, казалось бы, незыблемые общеэстетические построения, с другой - имеет свойство репрезентировать искусство в целом, являясь его наиболее наглядной моделью.
Обоснование особого отношения музыки к категории границы мы находим и в показательном для художественного опыта в целом сочетании ее автономности, «отграниченности» и диалогической открытости другим видам искусства, восприимчивость и чувствительность к их границам.
Острота и парадоксальность проблемы границы характерна для внутреннего пространства музыкального искусства. Прежде всего, сама музыка возникает из преодоления границы «тишина-звучание», поскольку воздействующая на весь организм человека музыка обращена по преимуществу к слуху. Однако, как известно, существует и обратный процесс: превращение тишины в музыку, приведшее к «эмансипации» молчания и тишины. Естественным условием для музыки является также ее «изоляция» от шума: музыкальный звук создается под воздействием эстетических и семиотических критериев. В то же время поиск новой выразительности обусловливает непрерывный процесс проникновения в музыку шумовых эффектов. Оппозиции существуют на всех уровнях искусства звуков, на всех уровнях музыки эти оппозиции находят и опровержение.
Более всего актуальность обращения к музыке, позволяющей выявить мно-гоаспектность границ искусства, обусловлена современной культурной ситуацией. Изменения, произошедшие в музыке за последнее столетие, Ю. Холопов сравнил по масштабу и значимости с периодом крушения Древнего мира.
Вместе с тем понимание границ в музыке, сместившихся и расширившихся в современной культуре, возможно лишь на основе знания традиции, точнее ее различных моделей. Различение шума и музыки, звука и интонации, иерархия монодии и гармонии, гармонии и полифонии, осознание дуализма дискретного (нотной записи высоты, ритма, метра) и континуального (процесса звучания) не совпадают в разных традициях. Столь же мобильными являются внешние границы музыки, связанные с отношением имманентно художественного и метаху-дожественного.
Информативная насыщенность, множественность и «взаимодопустимость» стилей, жанров осложняют понимание современного искусства как неизменно включающего историческое эхо ближайших и отдаленных эпох. Открытость, ра-зомкнутость художественно-исторического пространства, смешение разных традиций, стилей, техник становятся одним из определяющих признаков современности.
В ситуации беспрецедентного художественного плюрализма особую важность приобретает поиск глубинных оснований музыкального искусства - его самоидентификации, неотделимой от понимания его отношения к природе, человеку, культуре, истории. В то же время наряду с фундаментальными, природными качествами плодотворным представляется выявление художественно-мировоззренческих моделей - культурных парадигм, отражающихся в содержании творчества, в критериях его ценности, в психологии восприятия, сознании человека в целом.
На основании идей Т. Куна, давшего истолкование термина «парадигма» в русле концепций рациональности, в философии утвердилось понимание парадигмы как метафоры, позволяющей «удерживать когерентность достаточно разнородных идей и представлений. Парадигма в этом смысле должна адресовать к некоторой достаточно широко понимаемой устойчивой во времени и однотипно разворачивающейся в культурном пространстве, традиционно воспроизводящейся в научных, философских и иных творческих сообществах системе ценностей, методов и методологий, способов технического освоения реальности и ее дискурсивного представления, рационального схватывания, позиционирования в структуры субъект-объектного и универсально-уникального отношений»3.
Изучение логики смены парадигм и характера их взаимодействия позволит удерживать континуум истории при определении специфических особенностей современной художественной реальности.
Культурная парадигма предполагает, с одной стороны, метаисторическую установку, «образец», а также конкретное его представление, историческую модель - с другой. Она позволяет увидеть искусство в сопряженности художественно-практических реалий, отраженных в теоретических и публицистических рефлексиях.
Культурные парадигмы, отраженные в художественном сознании, образуют сложную иерархическую систему, создающую некий контрапункт смыслов и позволяющую обнаруживать единство в, казалось бы, взаимоисключающих тенденциях искусства. На протяжении последних столетий, на этапе зрелости художественного опыта, среди множества течений, концепций и позиций четко обозначаются и существуют в активном взаимодействии универсальные культурные парадигмы, фокусирующие в художественной практике и теории различное понимание природы и специфики искусства - классическая и нонклас-
3 Постнеклассика: философия, наука, культура. Коллективная монография / Отв. ред. Л.П. Киященко, B.C. Стёпин. - СПб.: Издательский дом «Мір», 2009.С 10.
сическая. Парадоксальное сочетание классической и неклассической парадигм развертывается в русле постмодернистских исканий, что позволяет поставить вопрос о парадигмальном статусе постмодернизма. Нелинейность связи парадигм делает необходимой постановку вопроса о характере смены парадигм и выявить качество межпарадигмалъности в искусстве. И, наконец, принципиальной проблемой современной культуры становится постнеклассика как новая парадигма (термин В. Степина): если в различных сферах культуры (прежде всего науке и образовании) этот термин приобрел достаточно четкие очертания, то по отношению к искусству и музыке он далек от определенности и нуждается в серьезном исследовании.
Ключевые культурные парадигмы возникают, как известно, в русле определенных исторических эпох и отражают характерные этапы творческого мышления. Т. Кун выявляет две функции парадигмы: проективно-программирующую и селективно-запретительную. Эти функции имеют противоположную направленность, открывая для парадигмы перспективы развертывания и одновременно ограничивая пространство ее воздействия. В креативной природе искусства уже заложена установка на сломы и смены парадигм. В то же время их «встреча», сосуществование в культуре подтверждают нелинейность их связи в конечном счете и позволяют ощутить глубинные критерии художественности. Именно эта многомерность отношений парадигм и обусловливает принципиальность постановки вопроса о границах искусства.
Находясь в русле обще художественных процессов, музыка имеет свой, особенный путь, создавая в ситуации смены парадигм и синхронического их существования звуковой образ эпохи. Культурные парадигмы образуют многомерное пространство музыки, в котором в единовременности переплетены законы разновременных эпох и отражены разные стороны звукового опыта, его открытость и неисчерпаемость.
Актуальность заявленной темы имеет ряд измерений. Первое из них заключается в важности определения категории «граница» для культуры в целом; второе связано с исследованием границы в ситуации смены культурных парадигм, третье - специфики границы в музыкальном искусстве, в ее функциональных формах: изоляции и различия, упорядочивания и хаотизации. Актуальность в конечном счете обусловлена необходимостью систематизации истолкования музыкального искусства - как в его инвариантных качествах, так и в неисчерпаемой вариантности.
Объект исследования - музыкальное искусство в процессе смены культурных парадигм.
Предмет исследования - генезис и эволюция имманентно-художественных и метахудожественных параметров границы музыки в контексте смены культурных парадигм.
Цель исследования - обоснование идеи универсальности границы как сущностного признака искусства, выявление границ в музыке в процессе смены культурных парадигм, прояснение понятий «граница», «культурная парадигма», «художественная целостность» в их применении к музыке.
Задачи исследования:
анализ и систематизация культурологических и философско-эстетических дефиниций понятия «граница» и установление взаимозависимости понятий культурной парадигмы и границы в искусстве;
исследование генезиса и специфики проявления границ в музыке;
теоретическое обобщение опыта границы в классической и неклассической парадигмах культуры;
прояснение смысла и структуры понятия «межпарадигмальность»;
изучение музыкальной культуры Серебряного века в аспекте межпарадиг-мальности: как переходного периода, отражающего ситуацию смены классической и неклассической парадигм;
обоснование концептуальной значимости изучения феномена музыки для понимания «поведения» границы в культуре в целом;
представление об эволюции границы как основания смены парадигм в искусстве;
определение парадигмального статуса музыкального постмодернизма;
выявление механизмов формирования постнеклассической парадигмы
в музыкальном искусстве.
Гипотеза исследования. Категория границы является сущностным признаком искусства, обусловливающим смену культурных парадигм и имеющим наиболее репрезентативный характер в музыке. Проблема природы и специфики музыкального искусства, имеющая многовековую традицию изучения, получает свое адекватное описание в контексте семантической многомерности границ.
Источниковую базу исследования составили теоретические труды по культурологии, философии, музыкознанию, на периферии концепций которых рассматриваются различные аспекты темы настоящего исследования. Диссертация содержит авторский анализ музыкальных произведений, репрезентативно
отражающих характер и функции границ в контексте различных культурных парадигм. Специальное внимание уделено художественно-публицистическим текстам, комментирующим поведение границы в искусстве.
Привлекая художественно-практические и теоретические источники разных традиций, в изучении поставленных в диссертации проблем автор опирается прежде всего и по преимуществу на становление и развитие западной традиции. Это объясняется рядом причин, среди которых возможность видеть проблему границ музыки «изнутри», при этом сохраняя позицию наблюдателя, является существенной, но не основной. Основанием отмеченной избирательности стал характер самоопределения западной традиции, предполагающий эстетическую и языковую автономизацию, рационализацию и внутреннюю дифференциацию - как ключевые векторы самоопределения музыки. Эти векторы, неизменно определяющие самоидентификацию музыки, предполагают ее отграничение от религиозных, мистических, идеологических и т.п. сфер - при сохранении изначальной связи с ними, что отличает западную традицию от различных музыкально-теоретических восточных систем.
Вторым принципиальным моментом избирательности стала опора на реальный слуховой опыт, от которого напрямую зависит достоверность понимания музыки. Именно это определило обращение прежде всего к новой и новейшей - звучащей, но не реконструированной музыке.
Важным критерием создания источниковой базы исследования стала опора на музыкальный материал, фиксирующий единые архетипические основания звукового пространства, в котором транслируются разные локальные традиции и допускаются различные звуковые интерпретации бытия.
Степень разработанности проблемы. Исследование роли и функций границы в музыке неизбежно включено в контекст смежных философско-культуро-логических проблем. Так, в рамках настоящего исследования значительная роль принадлежит трудам, в которых раскрываются следующие проблемы:
определение парадигмы (Т. Кун, Ж. Деррида, Е. Хомич, В. Степин, С. Иконникова, Ю. Шор, А. Запесоцкий);
выявление логики и истории смены культурных парадигм (Ю. Лотман, Н. Хренов, О. Кривцун А. Флиер, В. Прозерский, Л. Мосолова, В. Бычков, Ю. Хабермас, Н. Маньковская, Б. Гройс, И. Ильин, М. Можейко, А. Грякалов, М. Эпштейн, В. Кутырев, В. Сидоренко).
интерпретация классического, неклассического и постнеклассического
типов культуры (В. Арсланов, П. Гайденко, В. Конев, В. Краевский, В. Лектор-
ский, М. Мамардашвили, Л. Микешина, В. Степин, Ф. Лаку-Лабарт, С. Хоружий, А. Грякалов);
трактовка постнеклассики как становящейся новой культуры отражена в исследованиях И. Пригожина, В. Степина, В. Аршинова, О. Астафьевой, В. Во-йцехович, Г. Тульчинского, Е. Князевой, С. Курдюмова, В. Лекторского, Л. Ми-кешиной, М. Уварова, Ю. Шора и др.;
метафизическое толкование категории границы (Платон, Аристотель, И. Кант, Г.-В.-Ф. Гегель, О. Шпенглер, М. Мамардашвили), культурологическое обоснование значимости проблемы границы в динамике развития культуры (Ф. Ницше, X. Ортега-и-Гассет, М. Хайдеггер, Г. Зиммель, М. Бахтин, И. Пригожий, Ю. Лотман, Д. Лихачев, Н. Рымарь, М. Шмитц-Эманс, К. Хаусхофер, Г. Плумпе, В. Конев, А. Лосев, М. Мамардашвили, В. Межуев, В. Лелеко, 3. Кир-нозе, В. Зусман, Т. Куликова, В. Савчук);
феномен границы как механизм формообразования и смыслопорождения искусстве разрабатывается в работах М. Бахтина, Ю. Лотмана, Б. Успенского, Ж. Женетта, У Эко, Г. Зиммеля, Э. Гоффмана, Б. Вальденфельса, Н. Рымаря;
определение искусства в его отношении к иным формам культуры
(Б. Кроче, М. Каган, А. Михайлов, В. Бычков, А. Грякалов, Е. Яковлев, В. Ванслов, А. Гулыга, Н. Хренов, Г. Кнабе, Н. Голик, Г. Праздников, М. Магидович, С. Махлина);
музыка, определение ее философско-культурологических оснований
(Б. Асафьев, Б. Яворский, А. Лосев, А. Сохор, А. Михайлов, Г. Орлов, Ю. Холо
пов, Е. Назайкинский, В. Медушевский, Т. Чередниченко, В. Холопова, М. Бон-
фельд, С. Савенко, И. Барсова, А. Махов, Г. Коломиец, Т. Адорно, К. Дальхауз,
С. Лангер, Ж. Делез, В. Цукеркайндль);
внутренние закономерности музыкального искусства (Б. Асафьев, И. Способин, Л. Мазель, Г. Орлов, 3. Лисса, М. Арановский, И. Барсова, А. Климовицкий, Т. Левая, С. Савенко, Л. Кириллина, В. Гуревич, Е Зинькевич, Э. Махрова, В. Денисов);
музыкальное произведение как целостность (Р. Ингарден, Б. Асафьев, И. Способин, У Эко, Л. Мазель, Т. Левая, Е. Ручьевская, Ю. Кон, В. Бобровский, О. Соколов).
Анализ философских, культурологических, эстетических и искусствоведческих исследований, связанных с темой диссертации показывает, что для решения заявленной в настоящем исследовании проблемы сложились определенные теоретико-методологические предпосылки. Вместе с тем, среди колоссального объема отечественных и зарубежных исследований по определению сущности искусства, по выявлению его внутренних механизмов, по формулированию закономерностей бытия музыки все же в настоящий момент практически
не существует трудов, в которых предметом изучения стала музыка в аспекте ее внешних и внутренних границ.
Категория «граница» представляется очевидной для понимания специфики музыки. Тем не менее, в музыкальной науке можно наблюдать заметное «отставание» от смежных областей искусствознания (в частности, литературоведения и киноведения). В то же время высокая степень теоретико-методологической разработанности проблемы сущности и специфики музыкального искусства позволяет подойти к исследованию смысла и структуры границы музыки с позиции смены культурных парадигм.
Положения, выносимые на защиту:
граница в ее философско-культурологическом истолковании неотделима
от природы и сущности искусства. Ее изучение представляется продуктивным
для понимания как внутренних закономерностей становления и развития искус
ства, так и многообразия внешних его связей;
концептуальной основой культурологического исследования феноме
на границы является осмысление ее полифункциональности и проникаемости
во все уровни существования музыки;
категория границы позволяет выявить единство и различение метафизического, метафорического и имманентно-художественного аспектов музыки;
граница как полифункциональная иерархическая система является фундаментальным основанием художественной целостности музыкального произведения;
принципиальным для понимания роли границы музыкальном искусстве является определение механизмов смены классической и неклассической культурных парадигм в единстве их «вертикального» и «горизонтального» измерений: генезис и становление парадигм связаны с определенными культурно-историческими условиями, в то же время как универсальные модели сознания, они имеют надвременную и метастилевую значимость;
«поведение» границы в различных парадигмах отличается специфическим балансом ее функциональных качеств: если в классической культурной парадигме доминирует граница как «изоляция», «различение» и «упорядочивание», то в неклассической парадигме ключевыми являются объединяющая, диалогическая и «хаотизирующая» функции границы;
в классической культурной парадигме музыка понимается как символ архитектонической стройности и совершенства, для неклассической парадигмы принципиальной является акцентуация в музыке стихийности и нерегламенти-рованной свободы;
актуализация «пограничного сознания» происходит в ситуации смены па
радигм, поэтому принципиальным становится определение «межпарадигмаль-
ных» периодов, отражающих состояние «перехода», пребывание на «пороге».
Среди других «рубежных» периодов одним из наиболее репрезентативных яв
ляется Серебряный век русской культуры, находящийся между его отречением
от «классического» прошлого и неприятием со стороны модернизма;
основанный на иронически-скептическом переосмыслении принципов классики и нонклассики, постмодернизм является завершением неклассической парадигмы, в то же время он сочетает константные признаки нонклассики с качествами межпарадигмальной переходности;
постнеклассическая парадигма в искусстве является его целью, сверхидеей, побуждающей к преодолению границ и превращению художественного опыта в «жизнетворчество», «теургию», жизнеосуществление, связанные с наделением искусства особыми «полномочиями» и символизирующие утверждение безграничности его возможностей;
категории «граница», «рама», «порог», «пограничье» дают ключевое обоснование открытости художественной целостности, одновременно они показывают, что динамичное, исторически изменяемое развертывание искусства базируется на неизменных концептуальных основаниях;
подвижность и открытость границ музыки является подтверждением ее диссипативности и нелинейности, что позволяет глубже понять природу музыки как саморазвивающейся «человекоразмерной» системы.
Научная новизна исследования. В диссертации впервые дано культурологическое обоснование генезиса и эволюции музыки в аспекте проблемы границы. Вопрос об установлении и преодолении границы рассматривается в контексте смены классической и неклассической культурных парадигм. На основании выявления конкретно-исторического и вневременного измерений классической и неклассической парадигм впервые исследуется феномен межпарадигмальной культурной модели - на примере Серебряного века русской культуры как переходного периода, отражающего ситуацию смены классической и нонкласси-ческой парадигм. Музыкальное искусство рассматривается в диссертации как феномен культуры, в котором воплощено единство неизменной идеи искусства и изменяющегося процессуального начала в нем. Научная новизна диссертационного исследования определяется следующими моментами:
впервые музыка исследуется как опыт границы;
установлена взаимосвязь и взаимовлияние состояния границ музыки
и ее фундаментальных характеристик;
вычленены культурологический и философско-эстетический смыслы понятия «граница»;
доказано, что граница является структурообразующей, универсальной категорией, которая обусловливает критерии художественной ценности и определяет сущность и специфику искусства;
в контексте выявления категориального значения границы предложено определение искусства как универсальной метафоры бытия;
в аспекте полифункциональности границы впервые определены и исследованы принципы классической и неклассической культурных парадигм, а также межпарадигмальных периодов;
в русле диалектики художественной границы сделана попытка определения специфики постнеклассической парадигмы в музыкальном искусстве;
предложена и апробирована авторская концепция границы художественной целостности музыкального произведения в единстве его языкового, концеп-ционного, композиционного и драматургического уровней.
Методологическая основа исследования. Исходные методологические установки диссертации определены фундаментальной философско-эстетиче-ской и культурологической традицией западноевропейской и отечественной мысли, на основании которой искусство понимается как социально-природная характеристика человека, универсальная модель мира. Для анализа искусства в аспекте его внешних и внутренних границ плодотворным оказывается применение междисциплинарных методов и подходов. Диссертационное исследование основано на культурологическом методе анализа исторического становления границы музыки и ее самоопределения в ключевых парадигмах культуры. Компаративистский метод анализа парадигм искусства в диссертации стал необходимым для выявления культурно-исторических типов понимания границы музыки. Применение эпистемологического метода продиктовано необходимостью целостного описания внутренних механизмов существования культурных парадигм, а также межпарадигмальных периодов истории культуры. Существенным для истолкования границы художественной целостности стал структурно-функциональный анализ, способствующий выявлению основных параметров музыкального произведения. Определение специфики музыкального опыта обусловило необходимость использования герменевтического метода исследования. Для понимания структурно-смысловых функций границы в музыкальном искусстве перспективным представляется применение семиотического метода.
Теоретическая значимость исследования заключена в определении параметров границы как культурологической и философско-эстетической категории и ее значения для понимания природы искусства и выявления специфики музыки.
В диссертации обоснован культурологический подход к музыке как феномену, обладающему открытостью-закрытостью границ, единством их «жесткости» и подвижности. Эта диалектика отражает соединение в искусстве автономности и одновременно активного взаимодействия с другими сферами культуры.
Дано новое истолкование музыки, опирающееся на идею границы, обусловливающей смену культурных парадигм. На примере музыки продемонстрирована фундаментальная связь категории границы с сущностными основаниями искусства.
Исследование философско-эстетических параметров «границы», «рамы», «порога» позволяет углубить понимание природы искусства и активизировать методологические поиски в культурологии, эстетике, искусствоведении.
Предложено прочтение философско-эстетических систем Платона, Г.-В.-Ф. Гегеля, М. Хайдеггера, Г. Гадамера, Ж.-П. Сартра, У Эко с позиции определения границ искусства - что открывает новые перспективы изучения их концепций искусства.
Теоретически перспективным представляется вычленение и раскрытие культурологического и философского потенциала постнеклассической парадигмы, демонстрирующей синтез классического и неклассического опыта границы музыки и в то же время создающей условия для высвобождения новых качеств границы.
Практическая значимость исследования определяется возможностью использования материалов диссертации при подготовке учебных пособий по культурологии, эстетике, философии музыки для студентов творческих вузов. Выводы диссертации могут быть полезными в качестве методологической основы для теоретического и исторического осмысления процессов развития музыки, для формирования ценностных ориентации в понимании многоликой современной музыкальной культуры. Определенные аспекты исследования могут быть применены при изучении проблемы границы в различных видах искусства.
Практический пафос исследования в конечном счете обращен к формированию толерантности музыкального сознания и одновременно к выработке устойчивого художественного иммунитета против разного рода имитаций, подмен и пошлости в искусстве.
Апробация исследования. Основные положения и результаты исследования получили свое отражение в 83 научных статьях и публикациях автора (общий объем 107,3 п.л.), в том числе 1 монографии (20,0 п.л.), 16 публикациях в ведущих рецензируемых научных журналах (11,3 п.л.), 15 учебных пособиях и
методических разработках (47,4 п. л.), 51 статье в журналах и сборниках научных трудов (29,0 п.л.).
Выводы и результаты работы изложены в докладах на научных форумах, обсуждались на научных конференциях разных уровней, в том числе: на Международных Лихачевских научных чтениях (Санкт-Петербург, 2003, 2004, 2005, 2006, 2007, 2008, 2010, 2011, 2012, 2013); в ходе работы II, III и IV Российского культурологического Конгресса (Санкт-Петербург, 2007, 2010,2013); на II-V Российском философском конгрессе (Ростов-на-Дону-2006, Санкт-Петербург-2008, Новосибирск-2010, Нижний Новгород-2012), на шести научно-методических конференциях «Современное искусство и глобализация: художественный рынок (Санкт-Петербург, 2005-2010); V Овсянниковских чтениях (Москва, 2012); в рамках Международного междисциплинарного научно-художественного проекта «Искусство XX века» (Нижний Новгород, 1996-2001); в международных интердисциплинарных симпозиумах: «Свое и чужое в европейской культуре» (Нижний Новгород, 2001), «Концепты языка и культуры в творчестве Ф. Кафки» (Нижний Новгород, 2005), «Моцарт в России» (Нижний Новгород, 2007), «Традиции И.С Баха в культуре Запада и Востока» (Нижний Новгород, 2007), «Концепты хаоса и порядка в естественных и гуманитарных науках» (Нижний Новгород, 2009), «Мультикультурализм или интеркультурализм? Опыт Австрии, России, Европы и США» (Нижний Новгород, 2012), на ежегодной Международной конференции «Актуальные проблемы высшего музыкального образования» (Нижний Новгород, 1998-2010), на восьми международных научных конференциях «Проблемы управления качеством образования в гуманитарном вузе» (Санкт-Петербург, 2003-2010), Всемирном философском конгрессе в Афинах (23rd World Congress of Philosophy «Философия как исследование и образ жизни». Athens, 2013) и др.
Основные положения диссертации апробированы в процессе преподавательской работы на лекциях и семинарских занятиях в рамках курсов «Культурология», «Философия музыки», «Эстетика», «Философия искусства», «Современные эстетические концепции», в руководстве методологическим семинаром аспирантов и ассистентов-стажеров Нижегородской государственной консерватории (академии) им. М.И. Глинки, в выступлениях на междисциплинарном научном семинаре факультета гуманитарных наук НИУ «Высшая школа экономики». Апробация концепции диссертации осуществлялась в процессе научного руководства дипломными работами студентов-музыковедов (13) и кандидатскими диссертациями по специальности «музыкальное искусство» (10). Результа-
ты диссертационного исследования внедрены в учебный процесс, что отражено в учебных пособиях, в том числе одно учебное пособие отмечено грифом Ми-нобрнауки РФ, три - грифом УМО по музыкального искусству).
Структура диссертации обусловлена логикой, подчиненной цели исследования и реализации поставленных задач. Диссертация состоит из Введения, трех глав (11 параграфов), Заключения, Списка литературы, включающего 569 наименований. Общий объём диссертации составляет 428 страниц.
Основные подходы к пониманию межгрупповых отношений и взаимовосприятия в психологической литературе
Итак, в предыдущем параграфе мы обсудили основные вопросы, касающиеся проблематики малых групп, а именно определение малой группы, классификации малых групп и собственно специфику учебных, или ученических групп как одной из разновидностей функционирования малой группы – контактного сообщества. Сейчас нам кажется целесообразным перейти к обсуждению проблематики межгрупповых отношений. Сразу стоит отметить, что эта тематика, несмотря на свою несомненную актуальность, как в отечественной, так и в зарубежной психологии разработана в теоретическом плане недостаточно, будучи часто сведена к экспериментальному исследованию конкретных феноменов и эффектов межгруппового взаимодействия, изучению причин и процесса протекания тех или иных межгрупповых конфликтов. Безусловно, тематика межгрупповых отношений достаточно развернуто представлена в таком направлении социальной психологии, как этнопсихология, если речь идет об отношениях между различными этногруппами. Тот же аспект изучения межгрупповых отношений, который особо интересует нас в силу тематики диссертационного исследования, а именно отношения между малыми группами и между их представителями, не столь популярен и ему посвящено откровенно немного исследований. Логичным будет начать рассмотрение проблематики межгрупповых отношений с определения данного понятия. На наш взгляд, наиболее полное, раскрывающее психологическую суть понятия определение дано В.А.Ильиным и М.Ю. Кондратьевым: «межгрупповые отношения — это объективно существующая система взаимосвязей и взаимовлияний, реализуемых в пространстве межгруппового взаимодействия, с одной стороны, являющаяся отражением субъективно воспринимаемого группами своего позиционирования как в социуме в целом, так и в рамках ближайшего социального окружения, а с другой — «задающая» именно этот «расклад сил» в условиях межгруппового взаимодействия, а также и характер, «знак» и эмоциональную насыщенность межгрупповых восприятия и оценки и в ситуациях актуального деятельностного и обшенческого контактов, и в логике предшествующего и перспективного межгруппового партнерства. Таким образом, межгрупповые отношения являются одновременно и следствием, результатом, и некоей «предтечей» межгруппового восприятия» [89, с. 252]. Итак, исходя из самого понятия, очевидно, что участниками межгрупповых отношений являются группы. Как отмечает Е.В. Андриенко, любые межгрупповые отношения могут рассматриваться на трех различных уровнях – макроуровне, мезоуровне и микроуровне, что и определяет конкретных участников межгруппового взаимодействия. Если рассматривать межгрупповые отношения на макроуровне, то участниками межгруппового взаимодействия являются большие социальные группы (то есть совокупности людей, существующие в масштабе всего общества). К ним можно отнести сообщества, объединенные по критерию профессии, этничности, возраста, пола и т.п. Что касается мезоуровня, то здесь рассматриваются первичные группы в рамках определенных общностей как участники межгруппового взаимодействия (например, отношения между классами в школе). И наконец, если рассматривать межгрупповые отношения на микроуровне, то участниками этих отношений будут выступать те микрогруппы, которые созданы в рамках первичной группы (например, микрогруппа в рамках школьного класса в школе) [15, с. 126]. Стоит отметить, что проблематика межгрупповых отношений стала разрабатываться как зарубежными, так и отечественными психологами относительно недавно, в начале XX века. О.А. Гулевич отмечает, что история изучения данного вопроса берет свое начало с 1906 года, когда впервые был введен термин «этноцентризм». Под этноцентризмом понимается склонность конкретного индивида воспринимать окружающую реальность с точки зрения своей социальной группы [48, с. 6].
Как уже указывалось выше, дальнейшая разработка данной проблематики развивалась в логике изучения именно межгруппового конфликта. На настоящий момент выделяют восемь основных теоретических подходов, объясняющих причины возникновения и раскрывающих природу межгрупповых конфликтов. К ним относят психоаналитический подход (З.Фрейд), гипотеза «козла отпущения», теория авторитарной личности (Т.Адорно), теория реального конфликта (Д.Т.Кэмпбелл), теория социальной идентичности (Г. Тешфел), теория самокатегоризации (Дж. Тернер), теория социального доминирования и теория оправдания социальной системы. Несколько забегая вперед, стоит отметить, что эти теории будут описаны ниже, но объединенные в блоки по принципу общего выделенного В.С.Агеевым критерия, раскрывающего причины возникновения межгруппового конфликта.
Что касается форм межгруппового общения, то традиционно выделяют две основные формы, а именно межгрупповое взаимодействие (непосредственно само поведение по отношению к членами своей и чужих групп) и межгрупповое восприятие (эмоциональное отношение к членам своей и чужих групп, представление о «своих» и «чужих»). Тема нашего диссертационного исследования, его эмпирический замысел предполагает исследование и изучение именно представлений о членах своей и чужих групп, анализ причин того или иного эмоционального отношения к ним. Поэтому последующую часть параграфа мы считаем необходимым посвятить именно этому аспекту изучения межгрупповых отношений.
Такие категории, как «свой» и «чужой», достаточно часто используются при описании различного рода социально-психологических явлений и феноменов. В связи с этим возможно выделить и «соотносимые» с ними понятия, используемые в качестве синонимов и раскрывающие их психологическую суть, а именно понятия «мы» и «они». В отечественной психологии эти понятия описывались такими исследователями, как Б.Ф.Поршнев [160] и Г.М. Андреева [14], которые отмечают, что возникновение такого собственно психологического по своему содержанию «мы - чувства» является реализацией необходимой для индивида потребности дифференцировать одну групповую общность от другой, тем самым осознавая собственную принадлежность к той или иной группе [14, с. 114]. Б.Д. Парыгин, говоря о «мы – чувстве», отмечает, что оно, с одной стороны, обозначает непосредственно саму принадлежность индивида к определенной социальной общности, а с другой – определяет ту степень внутренней солидарности в рамках общности, которая выражается ее членами по отношению к групповым целям, ценностям и интересам [143, с.263].
Проблемы возрастной периодизации развития и социально-психологическая характеристика подросткового и юношеского возрастов
Итак, в двух предыдущих параграфах данной главы, мы в краткой форме, но последовательно, изложили основные подходы к пониманию социально-психологической специфики малых групп и межгрупповых отношений, принятые в психологической науке. Понятно, что выбор подобной тематики этих параграфов связан, прежде всего, со спецификой той проблематики, которая и является предметом изучения в нашем конкретном диссертационном исследовании. В то же время в рамках этой обзорно-теоретической главы было бы явно ошибочно упустить из вида собственно социально-психологическую характеристику контингента того эмпирического исследования, которое лежит в основе настоящего диссертационного проекта. Не менее очевидным является и тот факт, что сколько-нибудь в психологическом плане полноценная характеристика подросткового и юношеского возрастов (напомним, что именно школьники – подростки и студенты – юноши выступают в нашей диссертационной работе в качестве основных испытуемых) не может быть дана без опоры на ту возрастную периодизацию, в рамках которой данные возраста и рассматриваются. Здесь, на наш взгляд, необходимо особо оговорить тот факт, что и в мировой в целом, и в отечественной психологической науке, в частности, существует, как минимум, две категории возрастных периодизаций онтогенетического развития. Наиболее в вариативном плане представленной является категория возрастных периодизаций развития психики, в то время как возрастные периодизации развития личности (если говорить о тех концептуализированных схемах, которые базируются на серьезных в научном плане теориях личности) представлены в специальной литературе в существенно меньшем числе. Сначала несколько слов о тех причинах, которые породили создание возрастных периодизаций развития человека. Прежде всего, речь должна идти в этой связи о самом факте стадиальности онтогенетического процесса. Принципиально важным в этом плане является то, что нередко, а точнее, как правило, хронологический возраст, отражающий лишь и только количественный показатель прожитой жизни развивающегося человека, не совпадает с его психологическим возрастом, который несет в себе, прежде всего, качественные показатели определенной стадии онтогенетического развития, которая и характеризует в данный актуальный момент конкретного развивающегося индивида. Совершенно очевидно, что подобное отнесение стадии развития последнего к той или иной ступени онтогенеза обусловлено фактом относительной замкнутости, или автономности этого онтогенетического этапа. При этом, согласно позиции Л.С. Выготского, как пишет М.Ю. Кондратьев, «психологический возраст как поликомпонентная категория характеризуется особенностями преимущественной деятельности, несущей решающую личностнообразующую нагрузку, а также принципиально новыми образованиями развивающейся личности и специфической для каждого возрастного этапа социальной ситуацией развития, раскрывающей и отражающей своеобразие относительно стабильного положения индивида в социуме». И далее: «все три основополагающих компонента психологического возраста находятся в неразрывном единстве, степень их выраженности носит взаимовлияющий характер… Практически невозможно представить себе реальную ситуацию, при которой отвечающие определенному возрасту собственно личностные новообразования формировались бы вне соответствующего деятельностного контекста и могли бы превратиться в сколько-нибудь устойчивые личностные характеристики, если бы противоречили основным параметрам той социальной ситуации развития, которая отражает вновь складывающуюся позицию индивида в системе общественных отношений» [85, с. 14-15]. Немаловажной категорией, объясняющей и обосновывающей, с одной стороны, стадиальность процесса онтогенетического развития, а с другой – его непрерывность, выступает гетерохронность развития личности, а также то, что, говоря о развитии индивида, учитывается физическое, психическое и личностное становление человека. В этой логике гетерохронность развития личности нередко «приводит к тому, что в связи с заметным отставанием или, наоборот, с явным опережением какой-либо линии развития по сравнению с общим темпом личностного становления, возникает ситуация, при которой ожидания социума, базирующиеся на принятом в рамках конкретного культурно-исторического контекста понимания возрастных норм, не совпадают с характером предъявляемой субъектом активности» [85, с. 17]. Именно эти обстоятельства, как правило, и заставляют нас говорить о той или иной степени кризисности перехода от одного возраста к другому. Не вызывает сомнений тот факт, что, приняв в качестве основополагающих характеристик процесса онтогенетического развития такие его характеристики, как стадиальность и в то же время целостность, исследователи последовательно искали адекватные, на их взгляд, критерии для выявления отдельных этапов онтогенеза. Другими словами, речь идет о поиске универсального базового основания построения классификации психологических возрастов формирующейся личности. Совершенно очевидно, что стержневой здесь оказывается проблема, связанная с тем, внешними или внутренними по отношению к личности критериями определяется специфика ее развития. В этой логике достаточно легко вычленить целую категорию классификаций, которые основаны на, если так можно выразиться, «единичном анатомо-физиологическом» факторе – Н.Аршавский – накопление энергетического потенциала, определяемое развитием скелетно-мышечной активности, Д. Бромлей – рост тела и половое созревание, З. Фрейд – половое созревание и т.п. Как указывают некоторые исследователи данного вопроса, «П.П. Блонский при построении одной из разработанных им возрастных периодизаций развития ребенка использовал как стрежневое классификационное основание не собственно психологический, а физиологический признак. В связи с этим выделенные им этапы беззубого, молочнозубого и постояннозубого детства в известной мере пересекаются с наиболее принятой и сегодня в педиатрии периодизацией развития ребенка – внутриутробный период; период новорожденности; вскармливание грудью; период молочных зубов; период качества; период полового созревания» [85, с. 21-22; 34, с.7].
Специфика межгрупповых отношений и межгруппового восприятия разностатусных школьников – подростков
Итак, настоящий параграф посвящен изложению и обсуждению тех эмпирических данных, которые имеют отношение к проверке справедливости первой частной гипотезы диссертационной работы, то есть к предположению, согласно которому для школьников – старшеклассников в рамках официальных ученических групп – классов определение «своих» и «чужих» соучеников и специфика их восприятия обусловлены принадлежностью к той или иной неформальной микрогруппе и статусной позицией школьника – подростка. При этом в связи с более высоким уровнем социально-психологического развития 9-ых классов по сравнению с классами 11-ыми именно в 9-ых классах данная закономерность выражена заметно более интенсивно.
Прежде, чем перейти непосредственно к изложению и анализу наработанной эмпирики, следует уточнить, на получение каких данных были нацелены те методические средства, которые были использованы к ходе подготовки диссертации. Во-первых, три упомянутые первыми (см. параграф 1 главы 2) методические средства – социометрия, референтометрия и методический прием определения интрагрупповой структуры неформальной власти – были нацелены, с одной стороны, на определение характера внутригрупповой структуры (а значит, помимо всего прочего, на выявление более или менее отчетливо выраженных интрагрупповых неформальных микрогрупп), а с другой – на выявление конкретного места каждого члена сообщества во внутригрупповой статусной иерархии. Кроме того, именно с помощью данных, полученных в ходе исследования всех этих трех методических средств через использование уже описанного выше (см. параграф 1 главы 2) алгоритма, можно определить интегральный статус любого испытуемого, а значит, и его принадлежность к одному из трех статусных слоев – высокостатусные, среднестатусные и низкостатусные. Во-вторых, методика «подставной» самооценки и социально-психологическая модификация техники «репертуарных решеток» Дж. Келли выступили в данном диссертационном исследовании в роли того методического инструментария, который позволил проанализировать характер межличностного восприятия и взаимооценивания членов ученических (школьники – старшеклассники; студенты первых, третьих, пятых курсов) групп в системе как внутригрупповых, так и межгрупповых отношений и взаимовосприятия.
Перейдем непосредственно к изложению и обсуждению наработанной эмпирики, касающейся интрагрупповой структуры обследованных 9-ых и 11-ых классов общеобразовательной школы. Прежде всего, как и в подавляющем большинстве известных нам эмпирических исследований процессов интрагруппового структурирования школьных подростковых классов, и в 9-ых, и в 11-ых обследованных нами классах (во всех без исключения) зафиксирована достаточно четко выраженная трехуровневая статусная интрагрупповая структура. При этом статусные «расклады» в 9-ых и 11-ых классах, если иметь в виду именно такой показатель, как индивидуальный интегральный статус, практически совпадают: в 9-ых классах высокостатусных – 8-12 %, среднестатусных – 76-81%, низкостатусных – 9-14 %; в 11-ых классах – высокостатусных – 6-13%, среднестатусных – 73-84%, низкостатусных – 6-19%.
Кроме того, и в 9-ых, и в 11-ых обследованных классах общеобразовательной школы (во всех без исключения) зафиксировано наличие отчетливо выраженных (высокие показатели взаимных как социометрических, так и референтометрических выборов) неформальных микрогрупп, а также наличие членов классов – «одиночек», не входящих в состав этих микрогрупп, но вполне интегрированных в ученическое сообщество – класс в целом. В 9-ых обследованных классах оказалось от 4 до 6 относительно автономных микрогрупп в каждом; в 11-ых обследованных классах – от 3 до 6 относительно автономных микрогрупп в каждом; в 9-ых обследованных классах оказалось от 9 до16 % учащихся, не включенных в неформальные микрогруппы; в 11-ых обследованных классах оказалось от 19 до 31 % учащихся, не включенных в неформальные микрогруппы. Если проанализировать все вышеперечисленные показатели, то оказывается очевидным, что по подавляющему их большинству обследованные 9-ые и 11-ые классы общеобразовательной школы, по сути дела, неразличимы. Не менее очевидным оказывается и тот факт, что относительное количество учащихся, не входящих в неформальные микрогруппы в рамках 9-ых и 11-ых классов, качественно различно: среди одиннадцатиклассников, тех, кто не включен в неформальные микрогруппы в рамках официальных ученических групп – классов, значимо больше, чем среди девятиклассников. Мы совершенно осознанно не стали проводить специального исследования с тем, чтобы выяснить причины подобного положения. Дело в том, что, на наш взгляд, объяснение этому факту уже дано в некоторых эмпирических исследованиях, осуществленных до того, как мы занялись своим. Как показано в ряде конкретных исследований (Э.Г.Вартанова, М.Ю. Кондратьев, О.Б. Крушельницкая, А.В. Петровский, М.Н. Расходчикова, М.Е. Сачкова и др.), к окончанию школы для учащихся – старшеклассников заметно падает референтность школьных классов в целом и одноклассников, в частности. Связано это, в первую очередь, с тем, что система межличностных отношений в классе по своей значимости начинает уступать значимости взаимоотношений старшеклассников с теми своими ровесниками (часто вне школы) и взрослыми, которые ассоциируются у них с выбранным путем дальнейшей постшкольной профессионализации. Понятно, что в этих обстоятельствах не только не выстраиваются новые дружеские компании внутри класса, но и ранее сложившиеся нередко распадаются. Еще одно обстоятельство нельзя забывать, когда речь идет об интегрированности выпускного класса общеобразовательной школы. На рубеже IX-X годов обучения в современных школах происходит в той или иной степени (чаще всего от 25 до 75%) переформирование классов. Как показывает специально посвященное анализу динамики интрагруппового структурирования таких ученических групп исследование В.В. Ковалевой и М.Ю. Кондратьева (69), в целом ряде случаев в связи с переформированием композиции 10-го класса по сравнению с 9-ым в ученической группе такого типа качественно увеличивается число учащихся, которые не примыкают внутри класса к каким бы то ни было неформальным микрогруппам, прежде всего, в связи с тем, что являются попросту «новичками», или в связи с тем, что их друзья – девятиклассники по тем или иным причинам покинули данный класс и данную школу. Как показывает сама педагогическая практика, достаточно часто такой статус «одиночки» они сохраняют и через год, когда учатся уже в 11-ом классе.
Специфика межгрупповых отношений и межгруппового восприятия разностатусных студентов первого, третьего и пятого курсов
Несмотря на то, что в параграфе 3 главы 1 в краткой, лаконичной форме уже была дана была социально-психологическая характеристика студенческого возраста, все же и здесь, еще до того, как мы перейдем непосредственно к изложению и обсуждению эмпирических данных, раскрывающих специфику «интерпретационно-конфронтационной» личностной ориентации студентов в отношении членов своих и чужих групп в условиях вуза, нелишним будет акцентировать внимание на в социально-психологическом плане качественных различиях учебных студенческих групп, принадлежащих к разным годам обучения. В этом плане сразу следует отметить тот факт, что в отличие от зарубежной психологии, в рамках которой именно университетская наука является главенствующей, а значит, и студенты оказываются тем контингентом испытуемых, которые наиболее часто привлекаются, прежде всего, к эмпирическим и экспериментальным исследованиям, в рамках отечественной психологии вузы, а значит, и студенты никак не могут претендовать на статус наиболее традиционного объекта психологического изучения. В то же время существует целый ряд достаточно известных современных российских изысканий, посвященных как раз социально-психологическому анализу как процессов личностного развития, так и группообразования в условиях вуза. Напомним, что на предварительном, предшествующем основному этапе нашего диссертационного исследования мы целенаправленно, используя методику ЦОЕ, выровняли подвыборки первокурсников, третьекурсников и пятикурсников по такому важнейшему социально-психологическому параметру, как уровень социально-психологического развития группы (в нашем случае – учебных студенческих групп). Совершенно неслучайно подобное выравнивание мы осуществляли не по студенческой выборке в целом, а по каждой из подвыборок, границы которых определялись фактом принадлежности обследуемых учебных студенческих групп к тому или иному году обучения – курсу. В решающей степени подобная позиция была обусловлена уже накопленным эмпирическим материалом и результатами его теоретической интерпретации, в первую очередь, в рамках тех конкретных исследований в социальной психологии студенчества, которые были осуществлены на основе теории деятельностного опосредствования межличностных отношений в группах [56; 63; 92; 93 и др.]. В рамках этих работ было однозначно доказательно продемонстрировано, что, как правило, уровень социально-психологического развития учебных студенческих групп в решающей степени связан с тем, о студентах какого курса идет речь. Так, в исследовании Ю.М. Кондратьева [92] было продемонстрировано, что типичные учебные группы студентов – первокурсников могут рассматриваться как группы в социально-психологическом плане «становящиеся», учебные группы третьекурсников – как группы «зрелые», а группы пятикурсников – как группы, по сути дела, «умирающие». Теперь перейдем непосредственно к изложению и анализу той эмпирики, которая касается специфики интрагруппового структурирования в обследованных учебных студенческих группах первокурсников, третьекурсников и пятикурсников, то есть тех данных, которые оказались доступными нам в связи с проведенными социометрией, референтометрией и методическим приемом определения интрагрупповой структуры неформальной власти в изучаемых студенческих сообществах. В первую очередь, следует отметить, что и студенческие группы так же, как и группы девятиклассников и одиннадцатиклассников, имеют достаточно четко выраженную трехуровневую статусную интрагрупповую структуру (все обследованные нами студенческие группы без исключения). При этом следует отметить следующий статусный интрагрупповой «расклад» в этих сообществах: в студенческих учебных группах первокурсников высокостатусных – 4-7 %, среднестатусных – 62-73 %, низкостатусных – 17-21 %; в студенческих учебных группах третьекурсников – высокостатусных – 9-14 %, среднестатусных – 68-73 %, низкостатусных – 7-13 %; в студенческих учебных группах пятикурсников – высокостатусных – 4-8 % , среднестатусных – 62-66 %, низкостатусных – 23-31 %.
Помимо этого, с помощью все тех же трех методических средств (социометрия, референтометрия и методический прием определения интрагрупповой структуры неформальной власти) было выявлено, что во всех студенческих учебных группах всех обследованных курсов без исключения существуют достаточно четко сформированные неформальные микрогруппы, на что указывают высокие взаимные показатели внутри них как социометрических, так и референтометрических выборов. Кроме того, во всех без исключения учебных студенческих группах, которые были обследованы в рамках нашего диссертационного исследования были обнаружены члены этих студенческих сообществ, которые условно могли бы быть обозначены как члены групп – «одиночки», которые по полученным эмпирическим данным практически не включены ни в одну из неформальных микрогрупп, входящих в состав официальных учебных студенческих групп их членства. В учебных студенческих группах первокурсников оказалось от 6 до 9 относительно автономных микрогрупп в каждой; в учебных студенческих группах третьекурсников – от 4 до 6 относительно автономных микрогрупп в каждой; в учебных студенческих группах пятикурсников оказалось от 7 до 9 неформальных микрогрупп в каждой (при этом нельзя не учесть тот факт, что наиболее многочисленными эти микрогруппы оказались среди третьекурсников, а наименее многочисленными – почти всегда диадами и триадами – в учебных группах студентов – пятикурсников). Что касается тех студентов, которых мы несколько выше обозначили как членов группы – «одиночек», то таких (от 12 до 28 %) оказалось больше всего среди первокурсников и пятикурсников (в отличие от студентов третьекурсников, среди которых «одиночек» было не более 7 % в каждой учебной группе).
