Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Теоретические основы раннего индустриального социализма стр. 18-95
Параграф 1. Сен-симонизм - первая форма индустриального социализма стр. 18-41
Параграф 2. Маркс, Гегель и коммунизм стр. 42-57
Параграф 3. Маркс и идея прогресса стр. 58-75
Параграф 4. Маркс: труд и общество стр.76-95
Глава вторая. Теоретические ориентации левых в начале века в начале века стр.96-215
Параграф 1. Экономизм как форма марксистской ортодоксии после Маркса и западный вариант ее преодоления стр.96-144
Параграф 2. Экономизм как форма марксистской ортодоксии после Маркса и ленинский вариант ее преодоления стр. 145-193
Параграф 3. Жорж Сорель - теоретик анархо-синдикализма стр. 194-215
Глава третья. Теоретические ориентации постиндустриальной левой стр.216-351
Параграф 1. Перспективы перерастания индустриального общества в постиндустриальное стр.216-259
Параграф 2. Отношение постиндустриальных левых к прогрессу производства,науки и техники стр.260-294
Параграф 3. Постиндустриальные левые: вопросы государства и социальной структуры общества стр.295-351
Заключение стр.352-358
Библиография
- Сен-симонизм - первая форма индустриального социализма
- Маркс, Гегель и коммунизм
- Экономизм как форма марксистской ортодоксии после Маркса и западный вариант ее преодоления
- Перспективы перерастания индустриального общества в постиндустриальное
Введение к работе
Обозначенная в названии диссертации тема требует пояснений и уточнений. Прежде всего, речь пойдет о европейском регионе, европейских левых. Сопоставление начала и конца века продиктовано в данном случае не просто стремлением подвести итоги, на что естественно подталкивает завершение века. Для европейских левых традиционного типа (социал-демократов и коммунистов) это момент глубокого перелома, когда оказались серьезно поставлены под вопрос цели, теории, даже организационные принципы вышеназванных левых, короче, когда они начали испытывать кризис идентичности. Сказанное не означает, что на протяжении XX века теории и политическая практика левых не менялись, нет, они менялись весьма существенно, начиная с момента, когда в результате первой мировой войны левые разделились на социал-демократов и большевиков-ленинцев, которые видоизменяясь, меняя даже названия (большевики вскоре после 1917 года стали называться коммунистами), составили все же две главные ветви европейских левых на протяжении почти века. Каждое из этих направлений прошло свой трудный путь: ленинизм первых лет после 1917 года сменился мрачной системой сталинизма, но она была довольно глубоко преобразована после XX съезда КПСС в 1956 году, в 1989 году советское государство рухнуло, хотя коммунистическая партия сохраняет свою идеологию и имеет определенный политический вес; западная социал-демократия пережила период слабости и разброда после первой мировой войны и не сумела во время дать отпор фашизму, но после второй мировой войны она решительно встала на путь реформирования капитализма и создала почти во всех европейских странах «социальное государство», которое составило самый значительный результат ее деятельности в минувшем веке. В конце века оказался как бы исчерпанным тот мощный импульс, которое европейское левое движение получило в его начале от революционного марксизма, господствовавшего до 1914 года в партиях Второго Интернационала. Кризис традиционной европейской левой столь глубок, что если она его и переживет, то станет совершенно иной.
Попытка выявить условия указанного кризиса, его общие причины, а также проследить, как он отражается на теоретических ориентациях современных левых и поиске ими выхода из него, и составляет актуальность предлагаемого исследования. Поэтому и предпринятый в его рамках анализ теоретических установок левых начала века и более ранних социалистических теорий (классического марксизма и сенсимонизма) следует рассматривать не как свидетельство абстрактного исторического интереса к ним, а как проявление ставшего необходимым в современных условиях, когда рушатся привычные контуры левого направления в политике, пересмотра самых общих теоретических констант левой мысли, в рамках которых допустимы различные ее модификации, но без которых левые силы утрачивают свою идентичность .
Прежде чем перейти к анализу литературы по обозначенной в заглавии теме следует пояснить, почему выбраны именно эти, а не иные этапы и персоналии, чтобы их отбор не представлялся чистой случайностью. Автор исходил из того, что современный (модернистский) социализм менялся соответственно изменениям форм капитализма: последний был доиндустриальным, индустриальным, а в настоящее время он трансформируется в постиндустриальный, В центре внимания в настоящем исследовании находится индустриальный социализм, его формирование в начале XX века и глубокий кризис в конце XX века, когда начались постиндустриальные перемены. Кроме того, особый раздел посвящен двум наиболее значимым для истории социализма в XX веке формам раннего индустриального социализма: сен-симонизму и классическому марксизму. Анализ литературы должен поэтому коснуться и работ по названным этапам развития индустриальной левой, и исследований более общего плана, ориентированным на поиск преемственности и различий в истории индустриального социализма.
Если говорить о раннем индустриальном социализме, представленном в данном исследовании концепциями Сен-Симона и Маркса, то в советский период существовала огромная отечественная литература по Марксу и совсем небольшая по сен-симонизму, хотя последний, который квалифицировался как утопический социализм, рассматривался вместе с другими системами утопического социализма (авторами которых были Фурье и Оуэн) почти во всех крупных изданиях по истории марксизма, что было продиктовано стремлением представить Маркса как «научного» социалиста в отличие от «утопических» социалистов.
В.П.Волгину мы обязаны переводом на русский язык основных произведений Сен-Симона и прекрасной книгой «Сен-Симон и сен-симонизм» (1961), почти лишенной характерной для того времени тенденциозности в изложении социально-философских идей Сен-Симона. В крупных изданиях по истории марксизма (например, в двухтомной «Истории марксистской философии XIX века» (1979) преобладали оценки утопического социализма, параметры которых были заданы Ф.Энгельсом в его «Анти-Дюринге». Согласно Энгельсу, утописты создавали свои теории, когда капиталистические отношения были еще недостаточно развиты, они поэтому не могли оценить в должной мере значение классовой борьбы в истории (хотя можно заметить, что описание исторических форм классовой борьбы, данное в «Коммунистическом Манифесте», очень сходно с таким же описанием в книге «Изложение учение Сен-Симона», написанной и изданной его учениками), не поняли необходимости политической борьбы за социализм и преходящего характера капитализма, ограничиваясь фантазиями на тему будущего общества.
Что касается воззрений Маркса, то они подавались как система философских, политико-экономических и социалистических идей, выкованная из «единого куска стали», как теория, обеспечивающая научный подход к обществу и социализму. Между тем, и философия Маркса, и его политическая экономия, и социалистическая теория несут в себе довольно глубокие противоречия, которые никак не комментировались в советской литературе. Зато эта тема стала излюбленной у западных марксологов, которые доказывали, что взгляды молодого и зрелого Маркса сильно отличаются, что не может быть единства научности и пролетарской тенденциозности, на которое претендовал марксизм, что идея диктатуры пролетариата и идея отмирания государства несовместимы друг с другом, что не может существовать диалектики природы и что объективистский характер марксистской философии мешает пониманию сути исторического творчества людей. Можно вспомнить в этой связи интерпретации марксизма со стороны Адорно, Ипполита, Сартра, даже марксистов Альтюсера и Гароди. Советские авторы вынуждены были отбиваться и доказывать единство всех частей марксистского учения, его непротиворечивость и научность. Но, несмотря на жесткий идеологический пресс, например, философы советского периода достигли, во всяком случае, к восьмидесятым годам XX века, хорошего знания текстов Маркса, его эпохи, и не их вина, что они не могли, обладая значительной эрудицией в марксоведении, создавать свободные от догм интерпретации марксизма. Еще хуже обстояло дело с теорией и историей социализма, которые оставались собранием догм, обязанных своим происхождением не только Марксу (от него советский социализм унаследовал идеи об исторической миссии пролетариата, о революционном характере перехода к социализму, о классовой борьбе как движущей силе истории), но и Ленину (он заложил основы прагматического отношения к демократическим движениям и слоям, использования их лишь в целях развертывания социалистической революции), и Сталину (догма о построении социализма в одной стране с помощью централизованного бюрократического государства).
За последнее десятилетие литературы о Марксе стало значительно меньше, а та, которая есть, делится на резко критическую, нивелирующую зачастую значение философских и политических идей Маркса, и более академическую и научную. К их числу относятся книга Т.КОйзермана «Марксизм и утопизм» (2003), сборник статей «Карл Маркс и современная философия» (ИФ РАН, 1999), работа А.Б.Баллаева «Философия Карла Маркса и идеология марксизма» (1995) и др. Для этих работ характерно стремление отделить философию Маркса от «пролетарской идеологии» и свойственных ей упрощений (А.Б.Баллаев), от утопий «пролетарского социализм» (Т.йОйзерман) и спасти тем самым сохраняющие ценность философские положения Маркса (например, его философскую антропологию или материалистическое понимание истории, а главное, высокие гуманистические идеалы Маркса). Подобная установка довольно оправдана с точки зрения сегодняшнего дня, поскольку, во-первых, идеологизация марксизма в конце XIX — начале XX веков привела, действительно, к упрощенной трактовке философии Маркса, а, во-вторых, пролетарский социализм, потерпев серьезное поражение в конце XX века, постепенно уходит в прошлое. Против такой установки можно, однако, возразить, что мы в результате ее реализации будем иметь дело с современной интерпретацией философии Маркса, а не с той ее исторической формой, которую ей придал Маркс, так как последняя самым тесным образом была связана с идеей социализма, начиная с ранних работ Маркса, то есть работ, по общему признанию, наиболее философичных. Кроме того, с политологической точки зрения такое отделение нежелательно, поскольку ведет к схематизации социализма, лишает его широты мысли, необходимой для модификаций социализма соответственно требованиям времени или особенностям той или иной страны.
В.М.Межуев2, отождествляя Марксов гуманизм с коммунизмом, видит в последнем культурный идеал, уводящий в далекую перспективу истории, когда возникнет культурная альтернатива капиталистической цивилизации. Тут снова обнаруживается антиполитизм современных отечественных исследователей наследия Маркса. Разве можно мыслить «целостного индивида» без политической свободы, без определенных политико-экономических условий? В неполитическая культурно-философская интерпретация гуманизма Маркса обнаруживает свою слабость, например, когда ее сторонники начинают трактовать некоторые аспекты постиндустриального общества. В.М.Межуев, как и В.Л.Иноземцев, приветствуют его наступление, видя в нем общество «свободного времени», которое и является, с их точки зрения, условием формирования целостного индивида. Но современные политики, взять хотя бы социал-демократов, видят в увеличении свободного времени в развитых странах простое проявление массовой безработицы, грозный признак обострения социальных антагонизмов. С этой точки зрения свободный от труда человек выталкивается на обочину общественной жизни. Вопрос о формировании «целостного индивида» отпадает в таком случае сам собой.
Хочется отметить еще одну тему в современных отечественных интерпретациях теоретического наследия Маркса. Она сводится к «постэкономическому» видению перспектив человеческой истории и даже уже формирующегося постиндустриального общества. В.Л. Иноземцев3 дал ему характеристику «постэкономического», вероятно, под влиянием некоторых размышлений Д.Белла, который сам, впрочем, считал неверным такую его характеристику. Конечно, в современных развитых обществах происходит в определенной степени срастание экономических, политических, социокультурных феноменов. Ю.К.Плетников4 считает, что в обществе будущего победит «социо-культурный синкретизм». Но пока мы можем лишь наблюдать, какую решающую роль играет во всех современных обществах и в международных отношениях экономика, крупный капитал, видим обострение социальных и международных конфликтов, причиной которого хотя и являются иногда культурные, цивилизационные факторы, но чаще экономические и политические.
Серьезная отечественная литература, вышедшая до 90-х годов XX века, по вопросам теории и политической деятельности Второго Интернационала не очень велика. Долгие годы в общественных науках царила догма о целиком «оппортунистическом» характере Второго Интернационала, о враждебности его ведущих идеологов ленинизму и потому научные исследования в этой области были закрыты. Только в 60-ые годы историки обратились к этой теме и появилась тогда «История Второго Интернационала» (1966), книга И.Кривогуза «Второй Интернационал» (1964), работы Евзерова РЛ. и Лжборовской И.С. «Роза Люксембург» (1974), Брайовича СМ. «Карл Каутский - эволюция его воззрений» (1982), Чернецовского Ю.М. «Революционные марксисты против центризма» (1983), «Марксистская философия в международном рабочем движении в конце XIX - начале XX годов» (1984), Клямкина И.М. «Революционный марксизм против методологии ревизионизма и центризма» (1988). Естественно, в этих работах проводились идеи об исторической правоте Ленина и других представителей революционного крыла Второго Интернационала, делался акцент на их противостоянии центризму и оппортунизму, но в них был задействован значительный исторический материал и преодолен прежний негативизм в отношении истории Второго Интернационала. В 90-ые годы также выходили исследования по данной теме более или менее общего характера и написанные уже в отсутствие прежнего жесткого идеологического диктата. Это, например, работы Петренко Е.Л. «Социальная доктрина Э.Бернштейна» (1990), ее же «Карл Каутский: очерк социальных воззрений» (1991), Самарской Е.А. «Социал-демократия в начале века» (1994), Свалова А.И. «Из истории Второго Интернационала» (1996), Бровко Л.Н. «Дискуссия в СДПГ об общественном переустройстве в конце XIX - начале XX веков» //«Левые в Европе XX веке» (2001),вопросы о соотношении ленинизма и каутскианства в теоретико-политическом плане затрагивается в работе Е.Г.Плимака и И.К.Пантина «Драма российских реформ и революций» (М., 2000). Простой перечень этих работ позволяет говорить о недостаточности работ обобщающего характера, кроме того, в них мало уделяется внимания воздействию на теорию и практику Второго Интернационала эпохи индустриализма, что дало бы возможность увидеть не только различие, например, западной социал-демократии и марксизма-ленинизма, но и определенное их сходство; и никто не ставит вопроса о соотношении социализма и модернизма.
В 60-ые и 70-ые годы XX века появилась значительная литература о социал-демократии периода Второго Интернационала в Западной Европе. Связано это было, в основном, с двумя обстоятельствами: 1)с появлением в конце 60-х годов движения «новых левых», которые стремились выразить свое отношение к истории левого движения; 2)с наступлением в середине 70-х годов кризиса партий демократического социализма, вызванного началом постиндустриальной революции. В результате теоретики демократического социализма оказались вынуждены пересмотреть историю своего движения как в практическом, так и в идеологическом планах. Тогда появились работы Ж.Дроза, Ж. Хаупта, Л.Колаковского, Ж.Тушара, а также такие солидные издания, как многотомная «История современного марксизма» (Париж), «История марксизма. Марксизм Второго Интернационала» (Турин)5. Особенностью авторов социал-демократической ориентации, писавших в указанный период на Западе об истории марксизма, было резкое неприятие ленинизма, он обычно характеризовался ими как «восточный», «деспотический», «авторитарный» вариант марксизма, которому они противопоставляли реформистов Второго Интернационала. Теоретики более левой направленности (Ги Дебор, Дж.Сангинетти, ЛКолетти, М.Леви, Р.Гомбен, Д.Герен) создавали идеализированные образы Р.Люксембург, А.Паннекука, противопоставляя их идеи о спонтанном творчестве масс в истории идеям Каутского и Ленина о том, что революционные массы должны подчиняться руководству централистически построенных и дисциплинированных социалистических партий. Традиционно такие установки вели западных авторов, с одной стороны, к проведению аналогии между авторитарной ленинской концепцией партии и советским тоталитаризмом, с другой, к поэтизации стихийных действий масс, которые отождествлялись ими с подлинной демократией. Другое и неординарное решение вопроса о соотношении массовой стихии и организации можно найти в работе И.К.Пантина «Россия и мир: историческое самоузнавание» (М.,2000). Оно заключается в том, что именно крестьянская стихия , низы российского общества с их особой нравственностью и менталитетом вызвали к жизни жестко ориентированное против свободы индивида государство, превратившееся, в конечном счете, в тоталитарное.
Отечественная литература о современном этапе левого движения на Западе (речь не идет о России, поскольку в ней левое движение находится в особенно глубоком упадке), о его теоретических и стратегических установках невелика, но именно в ней можно встретить и общие оценки истории левых, и попытки увязать ее с историей индустриальной эпохи и определить перспективы левых в связи с наступлением постиндустриальных перемен. К таким работам можно отнести монографию «Западная социал-демократия: поиск обновления в условиях кризиса» (М.: ИФ РАН, 1998), книги «Карло Росселли и левые в Европе» (М.: Институт Всеобщей истории, 1999), «Социализм в перспективе постиндустриализма» (М.: ИФ РАН,1999), «Левые в Европе XX века» (М., 2001), работу Б.С.Орлова «Этика как основа политической философии социал-демократии» (М.,2001), издание ИНИОН РАН «Социал-демократия сегодня» (М.,2002), книгу А.В.Бузгалина «Ренессанс социализма» (М.,2003). По всей вероятности, литература о путях трансформации современных европейских левых будет расти, поскольку вызывающие ее глобальные перемены в мире далеки от завершения.
Цель предлагаемого исследования - проследить в самом общем виде перемену политико-философских основ левого движения в конце XX века по сравнению с его gauche en France depuis 1900 (Paris, 1977); Storia del Marxismo. II marxismo nell eta della Scconda Internationale. (Torino, 1979).
началом. Ее достижение требовало решения более конкретных задач. Поскольку политические теории и цели левых XX века отмечены печатью индустриальной эпохи, то нужно было прежде всего выяснить, чем отличаются ее экономические и политические институты и духовные константы, с одной стороны, от экономико-политических и духовных структур постиндустриального общества, а с другой, от аналогичных структур доиндустриального общества, принадлежащего, однако, к эпохе модерна. Эти вопросы надо было рассмотреть в тесной связи с историей социализма.
Поскольку вопрос о соотношении индустриального социализма и постиндустриальной левой подробно рассматривается в диссертации, то во «Введении» уместно было бы обозначить, чем, собственно, индустриальный социализм отличается от доиндустриального социализма эпохи модерна и что их между собой связывает.
Социализм нового времени (то есть модернистский социализм) ведет начало от Великой Французской революции 1789 года с ее лозунгом «свободы, равенства, братства». Когда якобинцы потерпели поражение и началась нисходящая фаза революции, на передний план борьбы вышли Бабеф и его союз «Равных». Это был небольшой эпизод, «равные» скоро были арестованы и Бабеф казнен. Но его страстная привязанность к равенству и его мысли о том, как оно могло бы быть устроено в обществе стали азбукой социализма нового времени и индустриального (Бабеф, Бланки, Фурье, в какой-то мере Прудон), и индустриального типа.
У социалистов доиндустриального типа эпохи модерна было два объекта критики - рынок и представительная демократия. Оба феномена представляли в их глазах что-то вроде социальных абстракций, оторванных от непосредственных человеческих отношений и создающих возможность злоупотреблений и нарушений принципа равенства между людьми, в который они свято верили вслед за философами-просветителями. На каком основании деньги, «презренный металл» управляют людьми и порождают между ними неравенство? На каком основании «представители» в условиях демократии принимают решения от имени людей, способных и без них наладить отношения друг с другом и не нуждаются для этого в посредниках, которые к тому же извлекают для себя выгоды из этого посредничества? Взамен социальных абстракций они предлагали придерживаться, если можно так выразиться, «качественных» ценностей: продукт одного труда дает право на продукт другого труда; и все люди, без посредников, должны участвовать в демократических процессах принятия решений. Так зарождались идеи безрыночной экономики и прямой демократии, идеи, которые продолжили свое существование в социалистических теориях индустриального типа, подвергаясь при этом удивителным превращениям.
9 Причем, эти идеи, зародившись в эпоху модерна, имели и определенные антимодернистские черты, так как они несли в себе отрицание социальных абстракций, институтов денег и представительной демократии, которые рационализировали человеческие отношения. Так модернизм, если его толковать прежде всего как приоритет разума в общественных отношениях и, соответственно, как существование различных институтов рационализации общественных структур, получил первый удар от порожденного им же социализма. И если на характер индустриального социализма более всего повлияла фабрика, то от своих предшественников он унаследовал необходимость так или иначе соотноситься с институтами рынка и представительной демократии. Рынок, демократия и фабрика - это три лица индустриальной эпохи, они связаны друг с другом очень опосредованно и заключают в себе разные интенции: если демократия имеет в основе принцип политического равенства всех людей, а рынок уравнивает всех с помощью денег, то фабрика представляет собой систему неравных отношений, производственной иерархии, централизации управления. Эти особенности фабричной организации повлияли на все структуры (политические, экономические, духовные) индустриального общества, определили теоретические и политические особенности индустриального социализма.
Наконец, третья задача состояла в том, чтобы выявить причины и суть кризиса двух традиционных для индустриальной эпохи социалистических направлений -социал-демократии и коммунизма. Обычно крах Советского государства и сопровождавшее его значительное ослабление западных компартий объясняют происшедшими в стране в начале 90-х годов демократическими революционными преобразованиями, весь процесс выглядит при этом как победа демократии над тоталитарным коммунистическим режимом6. В данном исследовании внимание обращено на то обстоятельство, что советский социализм и западный социал-демократизм почти одновременно вошли в полосу кризиса (70-ые годы), так что невольно напрашивается мысль, что кризис каждого из них, хотя и имел свои особые причины, но, видимо, определялся и воздействием каких-то общих причин. В начале XX века и вплоть до его последней трети политики и политологи делали прежде всего акцент на различии и противостоянии социал-демократии и коммунизма. Конец XX века заставляет обратить внимание на их сходство, на поразивший их в этот период почти одновременно кризис.
Переходя к вопросу о теоретических источниках и методологических особенностях предлагаемого исследования, надо прежде всего отметить, что главная 6 Так трактует вопрос СХантинггон в своей работе «Третья волна». М: РОССПЭЫ, 2003 роль в нем принадлежит именно методу, который и обусловил отбор теоретических источников. Как уже можно было понять из вышесказанного, избранный автором метод состоял в том, чтобы установить связь между различными левыми теориями и особенностями той эпохи, в которую они создавались. Речь идет не об исторической ситуации в такие-то годы и в таких-то странах, а об эпохе индустриализма и, шире, эпохе модерна. Если иметь в виду индустриализм, то подобный метод обнаруживает сходство с методом Маркса, который уровень развития производительных сил клал в основу объяснения особенностей того или иного общества. Метод Маркса вызывал многочисленные нарекания в том плане, что он не дает возможности уловить специфику внепроизводственных сфер общественной жизни или даже пренебрегает их спецификой, объясняя природу политических, культурных, идеологических процессов характером господствовавших в соответствующий период производительных сил и производственных отношений. Предпринятую в данном исследовании попытку использовать в качестве метода объяснения политических явлений особенности индустриальной эпохи тоже можно обвинить в определенной схематизации политических явлений. И такое обвинение было бы справедливым. Но избранный метод вполне удовлетворяет целям, которые предполагалось достигнуть в настоящем исследовании: выявить самые общие черты, присущие социализму индустриальной эпохи, например, веру в научно-технический прогресс, установку на непрерывный рост производства и веру в его благодетельные социальные последствия в духе эгалитаризма, ориентацию на пролетариат как класс, предопределенный историей осуществить социалистические преобразования в обществе и т.д.
Указанный метод определил отбор источников для данного исследования. Один из его разделов посвящен сравнительному анализу теорий индустриального и постиндустриального обществ (Р.Арона, Д.Белла, А.Турена, Ж.Фурастье и других. Две главы посвящены анализу воззрений некоторых (далеко не всех) представителей индустриального социализма (Сен-Симона и Маркса, Бернштейна, Каутского, Р.Люксембург, Ленина и др.). Использованы также в качестве источников тексты постмодернистов (Фуко и Бодрийяра), левых постиндустриальной направленности (Горца, Лефевра, Касториадиса, Элюля и др.). Анализ философско-политических и организационных установок современных партий социальной демократии проведен на основе книг, статей, опубликованных выступлений их представителей.
Научную новизну проведенного исследования можно было бы определить следующим образом:
1)Автор придал методологическую значимость понятиям «индустриального социализма» и «постиндустриального социализма, которые встречаются в работах, посвященных вопросам кризиса левых в результате постиндустриальной революции. Выше было отмечено, что избранный в данном исследовании метод восходит к идеям материалистической философии истории Маркса. Но нужно еще добавить, что большую роль в формировании методологии данного исследования сыграли теории единого индустриального общества, особенно работы Р.Арона. И подобно тому, как Арон выделял две идеально-типических модели индустриального общества, автор пытается оперировать схемами западной социал-демократии, коммунизма (марксизма-ленинизма), анархо-синдикализма.
2)В настоящем исследовании употреблен новый подход к классификации форм социализма, при котором главным критерием выступает то или иное отношение их к модерну, в данном случае - к рациональным институтам общества: представители одних форм;, социализма принимают (в разной мере) подобные институты, другие их отвергают. Так, сен-симонизм представлял преимущественно рационалистическую форму социализма, несмотря на попытку Сен-Симона заложить основы «нового христианства». Сен-Симон и его последователи хотели распространить принципы организации фабричного производства на все общество. Маркс создал другой тип индустриального социализма, его социалистическая теория представляет собой сложное, неоднозначное философское построение, с помощью которого он хотел преодолеть примитивизм первых коммунистических теорий, обвиняя их в том, что они сделали целью коммунизма исключительно обладание материальными благами. Но воюя с «вульгарным» коммунизмом, он вопроизвел, в конечном счете, две его главные идеи - отрицание рынка и отрицание представительной демократии. Конечно, у него это выглядит не простым отрицанием, под отрицанием Маркс имел в виду «преодоление», «превзойдение», «снятие» отрицаемого явления, то есть включение его в глубоко преобразованном виде в явление высшего качества, каким был в его глазах социализм по сравнению с капитализмом.
Последователи Маркса, в основном, пренебрегли этими диалектическими тонкостями. Ленин, например, как человек практический, неустанно обвинял «буржуазную демократию» в ее классовом характере и в «формальном» признании прав большинства населения и после Октября 1917 года попытался выстроить в России систему прямой демократии. У него и у некоторых других социалистов начала века можно проследить ту же нелюбовь к социальным абстракциям, искажающим человеческие отношения, что и у Бабефа или Прудона (что насилие, кулачное право тоже представляет собой форму непосредственного отношения между людьми социалисты как-то не принимали в расчет или даже рассчитывали на него в борьбе против капитализма, полагая, что при социализме этот фактор каким-то образом исчезнет).
Прямую ставку на насилие в борьбе за социализм делали все революционные марксисты (идея диктатуры пролетариата) или еще анархо-синдикалисты, теоретик которых Ж.Сорель написал книгу «Размышление о насилии», получившую признание даже у лидеров фашизма - Муссолини и Гитлера. И между тем, Сорель разоблачал рынок, который подчиняет производство и потребление абстракциям (меновой стоимости, прибыли), оторванным от качественных ценностей (от потребительной стоимости товаров, качественного разнообразия труда, то есть от реального потребления и реального труда). Это обстоятельство сильно поражало воображение людей, которые сравнивали рыночное хозяйство с натуральным. Сорель выразил это чувство негативным отношением к рынку и представительной демократии. Он сравнивал рынок с парламентом: подобно тому как в последнем конкретные мнения исчезают в «безличной общей воле», так различные товары идентифицируются соответственно абстрактной меновой стоимости.
Австрийский социалист начала века О.Бауэр считал представительную демократию системой политического «атомизма», в которой каждый человек сведен к усредненному статусу избирателя. Такие высказывания можно бы умножать, но суть их уже ясна: социалисты индустриального типа, как и социалисты неиндустриального типа, не доверяют социальным абстракциям. Однако это относится не ко всем индустриальным социалистам, позиция социал-демократии на протяжении XX века заключалась в том, что она использовала представительную демократию с целью ограничения негативных последствий рынка. Противостояние социалистов, признающих в определенной мере рациональные институты общества, и тех, кто их не признает или признает некоторые из них, воспроизводится устойчиво на разных этапах истории современности, включая и конец XX века.
В конце XX века самыми последовательными критиками модерна выступили постмодернисты и левые интеллектуалы постиндустриальной направленности, тогда как социал-демократия в настоящее время подтверждает свою приверженность к модернистским ценностям. Нередко можно столкнуться с мнением, что антимодернистские ориентации социализма (отказ от рынка, денежных отношений, от государства) представляют собой не заслуживающие внимания утопические идеи, которые здравомыслящие люди должны просто отбросить. В настоящем исследовании проводится другая точка зрения: эти утопические идеи являются нормативными ценностями, ориентирами, которые определяют направленность политики любого социализма, даже того, который признает законность рациональных институтов общества (если социал-демократы, например, добиваются принятия каких-то мер социальной защиты, то они ведь тоже посягают на законы рынка и прибыли, хотя они и признают их право на существование).
3)В первой главе исследования, посвященной раннему индустриальному социализму, автор порывает с традиционным марксистским делением социализма на «утопический» и «научный». То, что Энгельс в «Анти-Дюринге» говорит об особенностях утопического социализма (фантастичность представлений о будущем, выдумывание его из головы) не имеет никакого отношения к учению Сен-Симона. Он в своей концепции будущего индустриального общества фиксировал то, что происходило у него перед глазами, а именно, смену феодализма с характерными для него междоусобными войнами новым, мирным промышленным обществом. Главной егИТаЛ причиной утопичности той или иной теории Энгельсунезрелость общественных условий, при которых она создавалась. Но каждая эпоха может быть в чем-то незрелой по отношению к будущему. Сейчас, например, очень заметно, что Маркс и сам Энгельс были ограничены в своем видении социализма условиями общества, в котором делало первые шаги фабричное производство, основанное на использовании большого количества рабочих. Если предположить, что теории Сен-Симона утопичны, то марксизм утопичен в той же степени. А если поставить вопрос о научности социализма, то элементы научности есть и у Маркса, и у Сен-Симона, именно следуя советам последнего, его ученик О.Конт разработал систему позитивистской социологии. Если же поставить вопрос о прогностической ценности теорий Маркса и Сен-Симона, то первые оказались созвучны социализму первых двух третей XX века, тогда как идеи Сен-Симона стали актуальны в конце века по мере роста влияния технократии в развитых странах.
4)В той же главе автор развивает новую точку зрения на эволюцию коммунистических воззрений Маркса. Молодой Маркс в этом плане боролся прежде всего против «уравнительного» коммунизма, развивая в противоположность ему концепцию коммунизма «свободы», понятой на гегелевский лад (как «снятие» материального равенства в более высокой ценности свободы). Маркс не забывал об этом своем противнике и в зрелые годы, когда он создавал материалистическое понимание истории и писал «Капитал», хотя аргументация его становилась иной: в молодые годы он думал, что можно достичь свободы путем преодоления царящего в обществе отчуждения, в зрелые он возлагал надежды на рост производства, материальное изобилие и свободное время, видя в них пути, ведущие к свободе. Но свобода пролетариев и общечеловеческая эмансипация стали занимать теперь в его рассуждениях далеко не первое место, он все более тяготеет к идее равенства («Критика Готской программы»), а кроме того, Маркс и его последователи в XX веке оказываются во все большей мере захвачены необходимостью осуществления экономических преобразований, перед гигантскими масштабами которых социалистические ценности свободы и равенства отступают на второй план. В большей степени это замечание относится к советскому социализму, в гораздо меньшей к европейской социал-демократии, которая, отказавшись осуществлять в своих странах требуемые марксизмом экономические преобразования, смогла посвятить себя задачам достижения социального равенства.
5)Соответственно избранному методу, отмечая различия форм социализма начала XX века, автор попытался очертить сходство между реформистской западной социал-демократией и ленинизмом. Иногда это сходство ищут в инициированной Лениным политике нэпа, то есть в политике смешанной экономики. Концептуальные рамки данного исследования диктуют другой ответ на этот вопрос.
Выше уже говорилось о том, что оба названные направления социализма сформировались в условиях индустриального общества, которое и определило их некоторое сходство в практических целях, теоретических посылках и даже в организационных принципах. Теперь можно сказать несколько конкретнее: обе господствовавшие на протяжении XX века в Европе формы социализма имели государственнический характер, их идейные представители и политические лидеры, двигаясь буквально на ощупь, преодолевали негативизм классиков марксизма в отношении государства, что выражалось у них и в чисто инструменталистском отношении к представительной демократии, и в тезисе о неизбежности постепенного отмирания государства в случае политической победы рабочего класса в ходе социалистической революции. На деле социализм в XX веке принял государственническую форму: на Западе социалисты связали свою судьбу с демократическим государством, на Востоке - с диктаторским. Но и в том, и в другом случае социалисты вынуждены были принять государственный централизм, централистическое устройство собственных организаций, необходимость бюрократии (государственной, производственной, партийной). В результате они не смогли последовательно провести в жизнь проповедуемый ими идеал равенства (принцип равенства нельзя совместить с производственной, государственной, партийной иерархией) и сосредоточили усилия, особенно после второй мировой войны, на повышении жизненного уровня трудящихся (на доступности в той или иной мере для большинства людей материальных благ, образования, здравоохранения, на обеспечении старости).
Западные социалисты сыграли главную роль в создании в своих странах «обществ потребления», в СССР тоже возникло (в брежневский период) своеобразное «общество потребления». Стандарты потребления в последнем были гораздо ниже, чем в западных странах, но ведь не это является показателем потребительского общества, тут важнее то обстоятельство, что и государство, его экономика и политика ориентированы в определенной мере на рост потребления (за исключением расходов на оборону и другие политические цели), и само население оказывается в массе охвачено потребительством, стремится к материальным благам, отодвигая на второй план нематериальные ценности. Индустриальное общество, которое вначале принесло с собой нищету больших масс населения, закончило тем, что воспитало в людях гедонизм, за что его теперь и критикуют моралисты.
Итак, с социализмом в XX веке произошло то, чего так боялся молодой Маркс, он превратился в политику роста потребления. На это тотчас могут возразить, что в СССР товаров не хватало, существовали очереди и т.п. В связи с этим можно сослаться на остроумное замечание Ж.Бодрийяра, что отличительным признаком обществ потребления является именно ощущение нехватки, тогда как, напр., в первобытных обществах такого ощущения люди не имели, они жили в полной уверенности, что природа даст им все, что нужно для жизни, и потому настоящее общество изобилия у людей не впереди, а позади, в далеком от нас времени дикарей. Бодрийяр вообще очень едко высмеивал в семидесятые - восьмидесятые годы потребительские общества, одержимые стремлением к равенству перед телевизором и стереосистемой и не имеющие «трансцендентных целей». И история как будто вняла его критике: проиграв в экономическом соревновании с капитализмом, рухнуло советское государство и советское общество потребления, серьезные финансовые затруднения испытывает социальное государство в Западной Европе, чувства солидарности отступили под натиском неолиберализма, каждый теперь сам творец своего благосостояния. Государственный социализм, утратив свою советскую версию и сохранившись лишь в социал-демократической форме, вступил в длительную полосу кризиса идентичности.
6)В третьей главе исследования впервые в отечественной литературе дается аналитический обзор постмодернистской и постиндустриальной критики индустриального капитализма и философско-политического характера как бы заняла в общественном сознании европейцев то место, которое ранее занимали марксисты, коммунисты. Она велась с крайне левых позиций (постмодернистов, конечно, нельзя причислить к левым, но радикализм их критики, да и ее содержательная сторона, сближает их с ними). Критика, о которой идет речь, довольно слабо воздействовала на практические оппозиционные движения, и была распространена преимущественно среди интеллектуалов.
Определенное влияние она оказывала на «новые социальные движения», о которых так много писал, начиная с конца 60-х годов А.Турен. Это экологические движения, феминистские, молодежные, региональные. Сильно отличаясь по своим позитивным целям, они имеют и нечто общее. Спонтанность, децентрализация, привязанность к «базисной демократии» составляют их основной идейный и организационный принцип, олицетворяющий протест против государственнических форм социализма, против централизаторской левой XX века. Не желая уподобляться государственническому социализму с его иерархией, подчинением низов верхам, с его бюрократией, теоретики нетрадиционной левой в исследовании его основ добрались до немыслимых глубин: истоки государственной централизации были обнаружены ими в структуре индустриального производства (Горц), в особенностях техники индустриального периода (Элюль), в самой идее прогресса (Фуко). Таким образом, по своей идейной направленности это антиэтатистская, антипрогрессистская левая. Постиндустриально ориентированные левые, как и индустриальные левые начала века, выступают против «социальных абстракций», против рационализации человеческих отношений. Но если левые начала века стремились разрушить, в основном, две «социальные абстракции» - рынок и представительную демократию, сохранив рациональную структуру производства, то постиндустриальные левые имеют гораздо больший список таких абстракций. Это, например, производство и техника (они требуют альтернативной техники и альтернативного производства, порывающего с принципом производственной централизации), наука (Касториадис особенно сосредоточен на требовании альтернативной науки, построенной не на принципах причинности, не на абстракциях, вырванных из живой ткани вселенной, короче, не на рационалистических принципах, истоком которых является философия Просвещения, а на признании единственности и уникальности Вселенной), государство и связанная с ним прочно технократия, которым их критики приписывают роль Центра, подавляющего, унифицирующего, гомогенизирующего все качественно различное, представляющее в отношении него «периферию». Последняя, с точки зрения 17 постиндустриальных левых, составляет оппозицию Центру и в рамках отдельных государств (А.Лефевр), и в рамках мировой системы капитализма (И.Валлерстайн). В этой же главе в качестве антитезы постмодернистским и постиндустриальным критикам модерна рассматриваются философско-политические установки современной западной социал-демократии. Последняя становится в конце XX века еще более модернистской партией, чем она была в его начале. Тогда социал-демократия приняла правила демократической игры или, говоря философским языком, признала приоритет демократического разума, демократической рациональности.В конце XX века она. приняли и рыночную рациональность.
Сен-симонизм - первая форма индустриального социализма
Как было сказано во «Введении» к настоящей диссертации, современный (модернистский) социализм появился впервые во Франции после Великой Французской революции или даже во время нее (Бабеф). Его появление было обусловлено ликвидацией сословно-монархического строя, отделением от государства гражданского общества, социальной сферы с присущим ей многообразием групп, классов, интересов. Тогда проявилось со всей очевидностью противостояние беднейших слоев населения и буржуазии. Социалисты стали выразителями интересов бедняков, а их центральным принципом стал принцип равенства. От социалистов прежних эпох их отличало, во-первых, стремление и возможность действовать, используя политические средства демократии, даже если, в конечном счете, они ставили задачу ее уничтожения или видоизменения; во-вторых, они часто занимали негативные позиции в отношении рынка и, в-третьих, среди них особую группу составляли те, кто отталкивался в своем видении социализма от проблем индустриального производства. Именно социалисты индустриального направления, которые сделали индустриальную систему отправным пунктом своих теоретических построений, являются объектом рассмотрения в данной главе. Они раскрыли неожиданные стороны модернизма, которые были незаметны у социалистов, ориентирующихся, например, на феномен демократии и стремящихся дополнить политическое равенство социальным.
К социалистам индустриального типа можно определенно отнести Р. Оуэна, Сен-Симона и его последователей и, конечно, Маркса, главной фигуры в социализме XIX, XX, а может быть и XXI веков. Мы не выделяем в особый раздел идеи Р. Оуэна, поскольку он был не столько теоретиком, сколько практиком индустриального социализма, много занимавшимся организацией промышленных поселений (в количестве не более 1500 человек), основанных на общественной собственности, где работник мог бы получить правильное воспитание, усвоить нормы разумной и справедливой жизни, каковая, как думал Оуэн, непременно установится по мере ликвидации эгоистического и индивидуалистического мира частной собственности значении этого слова. И между тем, в общем ходе истории мысли — он и социалист, и исторический материалист, а все учение Маркса о классах бесконечно обязано ему — этому гениальному и своеобразному мыслителю XIX в. Как колоссальный и мощный маяк мысли, Сен-Симон стоит на пути духовного развития своей эпохи; можно без преувеличения сказать, что XIX век развивался под знаком Сен-Симона. Он — узловая линия великих магистралей своего времени"1. Некоторые преувеличения насчет исторической роли Сен-Симона для социализма в этом высказывании все же есть, хотя теоретические заслуги Сен-Симона бесспорны, главные его достижения относятся к вопросам о роли производства в обществе, о роли науки и, особенно, о необходимости разработки научного подхода к обществу. Недаром его ученик О. Конт стал основателем философии позитивизма и создателем социологии. Можно также сказать, что в лице Сен-Симона мы имеем первого представителя технократического мышления, в этом плане он оказывается близок современным постиндустриалам, поэтому его несколько раз упоминает Д. Белл в своей книге Трядущее постиндустриальное общество".
Что касается социализма, то Святловский прав — Сен-Симон был очень своеобразным социалистом, или, как пишет В.П. Волгин, редактировавший переводы текстов Сен-Симона на русский язык и написавший прекрасную книгу "Сен-Симон и сен-симонизм", Сен-Симон вообще не был социалистом, хотя он оказал значительное влияние на развитие социалистических идей. Однако его аргументы в этом отношении не вполне убедительны, они продиктованы, пожалуй, чрезмерной идентификацией сути социализма с марксистской формой социализма. Главный аргумент Волгина тот, что Сен-Симон не провозглашал-де необходимости установления общественной собственности. Но провозглашение общественной собственности не является обязательным атрибутивным признаком модернистского социализма, анархисты, социал-демократы вовсе не настаивают на уничтожении частной собственности, с их точки зрения возможно провести в жизнь социалистические принципы без ее уничтожения. Волгин признает, что Сен-Симон стремился к максимально возможному равенству и к улучшению положения бедных слоев общества, говорил о необходимости уничтожения наследственных привилегий, настаивал на том, что положение людей в обществе должно определяться их трудом и способностями, но все эти положения Сен-Симона кажутся ему социалистическими лишь в "потенции", так как тот признавал право частной собственности на средства производства. Но, как уже сказано, призыв к уничтожению частной собственности не имеет обязательного характера для социалистических теорий эпохи модерна, более важно в этом отношении признание необходимости равенства в обществе, равенства не политического, а социального, придание принципу равенства приоритета по сравнению с принципом свободы либералов (хотя социалисты часто признают необходимость свободы, толкуют они ее иначе, чем либералы).
Маркс высказался об отношении к Сен-Симону очень определенно: "Не следует вообще забывать, что лишь в последней своей работе "Nouveau Christianisme» Сен-Симон прямо выступил как выразитель интересов рабочего класса и объявил его эмансипацию конечной целью своих стремлений. Все его более ранние произведения фактически представляют собой лишь прославление современного буржуазного общества в противоположность феодализму или прославление промышленников и банкиров в противоположность маршалам и фабриковавшим законы в наполеоновскую эпоху юристам»2. Это высказывание требует уточнений. Во-первых, Сен-Симон не говорил особо о «рабочем классе», он говорил о «беднейшем и самом многочисленном классе», о «низших классах», о «бедном классе». И он говорил об интересах этих классов, о равенстве задолго до написания им работы «Новое христианство». Во-вторых, у него никогда (включая «Новое христианство») не шла речь об их «эмансипации» и тем более об их самостоятельных действиях ради установления равенства. Анализируя опыт Французской революции, он утверждал, что в определенный период в ней одержали верх «невежественные пролетарии» и тогда стало ясно, что «правительство невежественного класса было самым несносным из всех. Счастье, добавляет он, что власть не может долго оставаться сконцентрированной в подобных руках»3. Что же касается его идеала «промышленной системы», то переход к ней осуществят, говорит Сен-Симон, не те многочисленные классы, коим она сулит наибольшую выгоду. Главная роль будет принадлежать носителям идеи «общего блага», «друзьям человечества». И он замечает очень правильно в этой связи (особенно в свете истории новой России). «Опыт показал, что с наибольшим жаром трудятся над установлением нового строя не те, кто наиболее в нем заинтересован»4. Дело все в том, что, говоря о равенстве как в смысле улучшения материального и нравственного существования низших классов, так и в смысле ликвидации всех прав рождения і в ;ех привилегий, Сен-Симон никогда не отказывался от принципа иерархии (производственной, административной, даже религиозной).
Маркс, Гегель и коммунизм
К.Маркс, как и Сен-Симон, принадлежит к числу социалистов индустриальной эпохи. Все его темы: судьбы наемного труда, перспективы роста и концентрации производства, производственный и научный прогресс, - порождены эпохой индустриализма. Они свидетельствуют о неизбежной рационализации социализма в эту эпоху, хотя Маркс в то же время, подобно более ранним социалистам, сохраняет некие фундаментальные принципы любого социализма, свойственную ему ориентацию на качественные ценности и отрицание "социальных абстракций" (деньги, рынок, представительная демократия). Соотношение рационализма и качественных ценностей (человек, труд, человеческие потребности) получает в философии и политической экономии Маркса своеобразную (и довольно противоречивую) форму, благодаря сильному воздействию, которое оказал на Маркса Гегель и которое более всего сказалось на трактовке Марксом коммунизма. В противовес распространенному в советской философии мнению, что Маркс к 1845 г. преодолел гегелевский идеализм, можно сказать, что да, Маркс действительно отбросил к этому времени гегелевский идеализм, но он сохранил спекулятивный гегелевский синтез, обратив его на службу коммунизму, и в коммунизме-то, как его понимал Маркс, гегелевские мотивы сохранялись на протяжении всей жизни Маркса, и даже после его смерти они жили в трудах и в политической деятельности некоторых его последователей.
Настоящее время дает возможность посмотреть на Маркса без тех принудительных ограничений, которые были характерны для советского марксизма, и без также характерной для него дробности в освещении наследия Маркса. Можно вспомнить хотя бы, как преподавалась диалектика в конце сороковых - начале пятидесятых годов, все это схоластическое смакование законов и категорий диалектики, существовала даже особая специализация - специалист по единству и борьбе противоположностей, по взаимосвязи количества и качества и т.д. Но в шестидесятые годы ситуация в советской философии начала меняться к лучшему, схоластическая дробность мало-помалу исчезла, но устойчиво сохранялось членение наследия Маркса на философию, политическую экономию и социализм. Оказалось, что Ленин в свое время очень кстати осуществил в работе Три источника и три составные части марксизма" вышеупомянутое членение. Это давало философам возможность, отодвинув дальше социализм, заняться более профессионально своим делом, тогда появились действительно серьезные работы по философии, зазвучали блестящие имена (Ильенков, Мамардашвили, Библер и др.). Социализм же, как особая дисциплина, стал средоточием всех советско-марксистских догм, а сами его адепты образовали как бы касту неприкасаемых.
Но сейчас, когда можно подойти к наследию Маркса без указанного членения, следует, прежде всего, отметить характерное для взглядов Маркса единство философии и социализма, вернее, коммунизма (он предпочитал этот термин). Всем памятны слова Маркса из "Введения" "К критике гегелевской философии права": "Подобно тому, как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие"1. Но хотелось бы понять точнее, зачем все же нужна пролетариату философия, какая ему нужна философия и какова судьба их союза в истории?
Попробуем сначала ответить на вопрос, зачем, с точки зрения Маркса, была нужна пролетариату философия? Тут надо вспомнить об одной не слишком заметной полемике, которую вел молодой Маркс против существовавших тогда теорий коммунизма. Теории Кабе, Дезами, Вейтлинга и др. ему не нравились, прежде всего, потому, что они несли еще на себе отпечаток частной собственности, который сказывался в исключительной сосредоточенности на вопросе о распределении материальных благ. Такой коммунизм мог требовать уничтожения частной собственности, распространения на всех обязанности трудиться и права получать материальные блага в соответствии с количеством затраченного труда. Тем не менее, он, по мысли Маркса, не выходил за рамки мира частной собственности. Более того, Маркс считал, что "уравнительный" коммунизм даже и не дорос до уровня развитой частной собственности, которую продемонстрировал капитализм. Об одном из английских пролетарских критиков политической экономии Рейвстоне Маркс писал в Теориях прибавочной стоимости", что он настолько аскетичен, что готов пожертвовать всеми достижениями капиталистической цивилизации, лишь бы установилось равенство, при котором "Предметы необходимости имелись бы в избытке, тогда как предметы роскоши совершенно отсутствовали бы"2. В "Рукописях 1844 г." Маркс упрекает "уравнительный" коммунизм в том, что он не освоил положительных достижений частной собственности, что видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился до уровня частной собственности, но даже и не дорос еще до нее" . "Уравнительный" коммунизм, по мысли Маркса, лишь поощряет страсть к обладанию вещами. Ранее критика "уравнительного" коммунизма, которую Маркс развивал, например, в письме 1843 г. к А. Руге или в "Экономическо-философских рукописях 1844 г." комментировалась в том духе, что коммунизм должен обратить внимание не только на материальную сферу человеческого существования, но и на духовную, выдвинуть цель освоения человеком труда всего мира культуры, созданной человечеством4. В какой-то степени такие комментарии оправданы, но в них обходится, как кажется, суть вопроса. А суть заключается в том, что Маркс, говоря о ничтожестве чувства "обладания" предметом, хотел преодолеть принцип "равенства". Не к равенству стремился молодой Маркс, вернее, он хотел его "преодолеть" в гегелевском смысле слова, то есть включить как подчиненный момент в более высокое понимание коммунизма. Равенство было, по-видимому, в глазах Маркса, слишком заражено буржуазностью, поэтому он делал акцент на другом - на освоении человеком своей "родовой жизни", а это, в общем-то, идеал свободы в гегелевском понимании, свободы, тождественной творению субъектом самого себя. Именно для преодоления "уравнительного" коммунизма (его бы хотелось назвать "фундаменталистским", так как он составляет фундамент почти всех форм социализма индустриальной эпохи) и понадобилось Марксу соединить пролетариат с философией, в этом союзе пролетариат получает от философии свойство всеобщности, он оказывается особым "универсальным" классом, способным поэтому осуществить, как пишет Маркс во "Введении" "К критике гегелевской философии права", общечеловеческую эмансипацию. Ранее многократно доводилось слышать, что молодой Маркс стремился преодолеть идеализм. Это верно. Но у него был еще один не менее важный, как покажет будущая история, противник - "уравнительный" или фундаменталистский коммунизм.
Кстати сказать, фундаменталистский коммунизм вовсе не так был примитивен, чтобы ограничиваться только вопросами материальной жизни. Например, Бабеф (Маркс его не называл в числе "уравнительных" коммунистов в Тукописях 1844 г.", это он сделал в "Коммунистическом Манифесте") видел в необразованности народа одно из условий сохранения неравенства в обществе и потому особенно настаивал на бесплатном образовании для всего населения Франции. Он был сторонником прямого самоуправления народа и тем самым признавал в определенной степени ценность политической свободы (несмотря на его преклонение перед якобинской диктатурой и уверенность, что необходима временная диктатура революционеров в случае победы заговора "равных"). Но вообще фундаменталисты не часто вспоминали о свободе, а если вспоминали, то связывали ее с реализацией принципа равенства, который, таким образом, подчинял себе принцип свободы.
Экономизм как форма марксистской ортодоксии после Маркса и западный вариант ее преодоления
В конце XIX века последователи Маркса и Энгельса в Европе, желавшие быть верными революционному делу марксизма (Лафарг, Каутский, Плеханов, Люксембург и др.), создали особый вариант ортодоксального марксизма. Все они принадлежали к числу лидеров и теоретиков международной организации социалистов - Второго Интернационала, который был основан в 1889 году в Париже. Его создание происходило в период, когда уже оформились крупные национальные социалистические партии в европейских странах, когда рабочее движение было на подъеме и казалось, что близится разрешение социального вопроса, этого, по словам А.Бебеля, «кардинального вопроса века». Марксизм не был единственной идеологией партий Второго Интернационала, в них сохраняли влияние и другие социалистические теории, роль которых определялась историей рабочего движения в той или иной стране. Поэтому в немецкой социалистической партии было сильно влияние лассальянства, во французской -бланкизма, в английской — фабианства, в Италии и Испании были сильны традиции анархизма. ,В данной главе будут проанализированы теории ортодоксального марксизма и анархо-синдикализма как наиболее типичных форм индустриального социализма. Вопрос о действительном соотношении названной ортодоксии и философских, экономических, политических взглядов самих Маркса и Энгельса достаточно сложен.
Попробуем для начала кратко охарактеризовать особенности марксистской ортодоксии после Маркса и сопоставить ее с воззрениями самого Маркса, сознавая при этом, что собирательная характеристика взглядов теоретиков Второго Интернационала может нести в себе и определенную степень их упрощения. Оправданием тут может служить поставленная настоящим исследованием задача выявить самые общие теоретические черты социализма индустриального общества. Прежде всего следует отметить, что вся философская сложность и многоцветье текстов Маркса у ортодоксов исчезает и превращается в достаточно стройную логическую схему обоснования социалистической революции. Ортодоксы прошли мимо страстного стремления Маркса соединить понятие социализма с идеей свободы (конечно, не либерального толка) и сосредоточились на идеях равенства и солидарности. Поэтому у них исчезает свойственная Марксу философская противоречивость в толковании социализма, которая свидетельствовала не столько о недостатках, сколько о глубине его проникновения в суть вопроса. Конечно, ортодоксы отталкивались от работ Маркса, таких как «Коммунистический Манифест», «Нищета философию), «Капитал», «Критика Готской программы» и др. Из них они усвоили идею, что прогресс производства, противоречия производительных сил и производственных отношений, то есть экономическая сфера играет решающую роль в подготовке социалистического переворота в условиях индустриального капитализма.
У Маркса, как было отмечено в предыдущей главе, социальный прогресс не был простым следствием производственного прогресса, формирование идеи о социализме как высшей ценности и цели предшествовало у него формированию концепции об исторической необходимости истории, а на более поздних стадиях его идейного развития представления о социализме как ценности и как неминуемой фазе исторического развития сложно переплетались между собой. У последователей же Маркса социалистическая цель выводится непосредственно из направления экономического прогресса в условиях капитализма. Они поэтому жестко увязывали между собой социалистическую перспективу и капиталистический прогресс. Это создавало атмосферу своеобразного поклонения с их стороны капиталистическо- индустриальному развитию. Плеханов, напр., считал образцовой для социалиста позицию А.Бебеля, который на Бреславльском съезде СДПГ (1895) сказал, что оценивая какие-либо практические требования своей партии, он спрашивает себя, «помешает ли оно дальнейшему развитию капитализма, и если убеждался, что помешает, то отвергает его как несогласное с духом социал-демократии»1.
Ортодоксы взяли у Маркса идею об исторической миссии пролетариата, о его предназначении осуществить социалистическую революцию. Но и тут они упростили мысль Маркса, потому что он, особенно в ранних текстах, говорил о том, что освобождение пролетариата будет означать и эмансипацию всего человечества. Ортодоксы заменяли, как правило, такие общегуманистические представления о социализме жестким классовым подходом к истории. Они даже редко говорили о возможности союза пролетариата с демократическими слоями населения, с крестьянством, хотя Маркс в своем политическом анализе европейских революций 1848 года придавал такому союзу большое значение. Позже эту мысль подхватил и практически использовал Ленин, однако это не помогло ему выйти за рамки пролетарского мессианизма.
Итак, по всем вопросам - об экономической основе социалистической революции, о происхождении социалистической цели, об исторической миссии пролетариата — теоретики Второго Интернационала как бы «выпрямляли» мысль Маркса, делали ее более определенной и схематичной. Видимо это было связано с тем, что они были людьми практическими, на их долю выпало превратить социализм в официальную партийную идеологию, сделать его понятным широкой массе рабочих. Так думали европейские социалисты Гаупт, Андреуччи, Негт и др., связывая упрощения марксизма во Втором Интернационале с его идеологизацией.
Перейдем к более конкретному анализу теорий марксистов-ортодоксов конца XIX - начала XX веков, учитывая то обстоятельство, что если классический марксизм формировался на сравнительно ранних этапах индустриального кпитализма, то ортодоксы могли наблюдать гораздо более развитые его формы. И между тем, поначалу их взгляды на судьбу капитализма и перспективы социализма в целом совпадали с взглядами Маркса. Они верили в то, что капитализм, являясь исторически неизбежным, так же неизбежно обречен на последующую гибель. Причем, вопрос этот рассматривался прежде всего как экономический, в своих историко-экономических экскурсах ортодоксы обычно прослеживали путь от мелкого натурального хозяйства к победе рыночных отношений и в конечном счете капиталистического производства, затем следовал вывод о неизбежной гибели капитализма и победе обобществленного хозяйства как новой формы единства живого труда и средств производства, явившейся взамен старых форм, разрушенных капитализмом (натурального хозяйства, ремесленного производства). История в их представлении должна была совершить, говоря гегелевским языком, круг отрицания отрицания, причем второе отрицание (капитализма социализмом) было лишь прогнозом, но воспринималось ортодоксами почти как совершившийся факт. Характерным образцом такого ортодоксального мышления может служить "Комментарий» 1891 г. К. Каутского к Эрфуртской программе СДПГ.
Перспективы перерастания индустриального общества в постиндустриальное
Отмеченный в предыдущей главе раскол между западной социал-демократией и российским марксизмом-ленинизмом, происшедший в период первой мировой войны и русской революции октября 1917 г., надолго развел их судьбы в разные стороны. Западные социал-демократы, действуя прагматично, нащупали путь, который, может быть, наиболее соответствовал подлинной мысли Маркса: оставаясь в рамках капитализма и опираясь, вследствие этого, на новейшие достижения капиталистического производства, они стремились преобразовать буржуазные экономические и политические отношения в духе большей справедливости и равенства. Конечно, они оставили в стороне (и в этом их долго укоряли) идеи Маркса о необходимости революционного преобразования высокоразвитых капиталистических обществ, установленні диктатуры пролетариата и общественной собственности и построение на этой основе общества, в котором все обязаны трудиться и получать соответственно затраченному труду. Отказавшись от революционных преобразований, западные социал-демократы.смогли зато сосредоточить усилия на воплощении в жизнь фундаментального принципа социализма - равенства. Российские же социал-демократы, решившиеся на революцию и гражданскую войну, вынуждены были в результате своей победы заниматься устройством государственного управления и экономики, так как хозяйственная разруха послевоенных лет ввергла страну в состояние хаоса и нищеты. В этой ситуации главным делом становилось отбиться от голода и всяческих нехваток, а не налаживать справедливость в оплате труда (тем более, что многие заводы стояли). Основной задачей пришедшей к власти большевистской партии на долгие годы стало восстановление и развитие экономики; на протяжении 15-20 лет в экономической жизни страны происходили крутые повороты: от «военного коммунизма» к нэпу и затем к форсированной индустриализации и сплошной коллективизации в сельском хозяйстве. Помня о завете Маркса, что социализм может быть построен лишь на базе высокоразвитого производства, руководители СССР не жалели средств на закупку за границей передовой техники, приглашали иностранных специалистов для восстановления и переустройства промышленности, стихийно включившись в экономическое соревнование с капиталистическими странами. В конце 20-х и в 30-ые годы XX века Россия достигла больших успехов в том, что касалось валового роста промышленной продукции: «В 1925 г. СССР занимал 11-е место по производству электроэнергии; в 1935 г. он уступает лишь Германии и Соединенным Штатам. По добыче угля СССР выдвинулся с 10-го места на 4-е. По выплавке стали — с 6-го на 3-е. По производству тракторов — на первое место в мире»1.
Что же касается справедливости, то с этим дело обстояло хуже: на заводах и в других областях производственной, политической деятельности возникло новое неравенство. Хотя была введена всеобщая обязанность трудиться, но зарплата основной массы рабочих была очень низкой, ее намного превосходила оплата высшего слоя рабочих и специалистов, не говоря уже о руководящих кадрах, которые обеспечивались большим количеством благ и помимо зарплаты. Тот же ЛТроцкий писал в середине 30-ых годов: «...реальная заработная плата стахановцев превосходит нередко в 20-30 раз заработок рабочих низших категорий. Что касается особо удачливых специалистов, то их жалованьем можно во многих случаях оплатить работу 80-100 чернорабочих. По размаху неравенства в оплате труда СССР не только догнал, но и далеко перегнал капиталистические страны» Этот перекос в политике пролетарского государства, перенесение акцента с вопросов справедливости на вопросы производительности подметил в свое время Р.Арон, который писал по этому поводу: «Ирония истории состоит в том, что век спустя аргументация [социалистов - перев.] против западных режимов состоит в том, что они не благоприятствуют росту экономики. Но это лишь современный термин для обозначения накопления средств производства, увеличения производства. Высшая заслуга, которую теперь приписывают режиму советского типа - это максимальное развитие производства»3. Впрочем, как отмечалось в первой главе данной работы, сам Маркс своей идеей о необходимости разрушения капиталистических производственных отношений ради дальнейшего прогресса производства выдвинул в качестве первейшей задачи социалистической революции подъем производительности труда. Поэтому индустриалистская, техницистская ориентация советских руководителей могла быть оправдана ссылками на классиков марксизма, которые полагали, что социальная справедливость может расцвести лишь на фундаменте развития индустриального производства. Правда, классики полагали, что этот фундамент должен быть заложен в условиях капитализма и перенят у него социалистической революцией. В России ситуация оказалась иной: социалистическая революция должна была взять на себя создание индустриального общества. Интересно сравнить те стимулы и социальные условия, которые использовались для развития индустрии в капиталистических центрах и в социалистической России.
Теоретические основы объяснения производственного роста в капиталистических условиях были выработаны МВебером. Он подчеркнул как характерную черту капитализма рациональную организацию производства на предприятиях с целью получения максимальной прибыли, как пишет Р.Арон, излагая идеи М.Вебера: «Сочетание стремления к прибыли с рациональной дисциплиной — вот историческая черта западного капитализма»4. Конечно, и Маркс видел, что капиталистическое предприятие развивается в результате стремления к прибыли, но он связывал рост прибыли с усилением эксплуатации труда, тогда как Вебер видел источник прибыли в рационализации производства. Кроме того, Маркс не видел никакой психологической загадки в стремлении капиталиста к прибыли (ее суть он мог бы свести к алчности эксплуататора, подстегиваемого конкуренцией). Вебер, который сопоставлял капитализм с традиционным обществом, хорошо высветил необычность, новизну капиталистического стремления к прибыли, если подходить к его оценке с точки зрения традиционного стиля поведения. В условиях традиционализма и непосредственный производитель (крестьянин, ремесленник), и те, кто жил плодами его труда (королевская администрация, феодалы); стремились иметь лишь тот объем материальных благ, который обеспечивал им привычный образ жизни. Жизнь протекала размеренно от поколения к поколению, представляя поразительный контраст с современной эпохой, постоянно устремленной в будущее, когда каждый стремится все больше получать и потреблять. Рост производства стал основной составляющей современных обществ, начиная с возникновения капиталистических предприятий. Вебер попытался объяснить этот колоссальный духовно-нравственный разрыв с эпохой традиционализма, указав на «протестантскую аскезу» как причину того, что капиталист стремится не «потреблять», а «накоплять» прибыль, вкладывая ее в расширение производства дальше тех пределов, которые ставили росту производства традиции и природа человека. Вебер писал о «протестантской аскезе», что она представляла собой «систематически разработанный метод рационального жизненного поведения, целью которого было преодоление status natural, освобождение человека от иррациональных инстинктов, от влияния природы и мира вещей и подчинение его жизни некоему планомерному стремлению...»5. Конечно, Вебер понимал, что «протестантская аскеза» может служить объяснением поведения капиталистов лишь на ранних стадиях индустриального общества и то не в полной мере. Постепенно же «аскеза» уходила из мира, а дьявольская гонка за прибылью, за расширением производства и, начиная со второй половины XX в., за увеличением массового потребления, осталась неизменной: все понимают, что нельзя останавливаться: остановился — проиграл, остановка равна стагнации. Когда человек соглашается в наши дни на меньшую зарплату и меньшее потребление ради лучшего качества жизни, интерпретаторы говорят о - -,-трансформации общественных ценностей, настолько это идет вразрез с общим стилем поведения. Не совсем ясно, что лежит в основе современной гонки наращивания производства, финансов, зарплат, потребления - жажда богатства, конкуренция или неустанное развитие науки и техники? И сохраняется ли этот закон в условиях современных некапиталистических или недостаточно развитых капиталистических регионов?
