Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Национальная ментальность как культурологическая проблема11
1.1. Культурологические концепции ментального .11
1.2. Структура и специфика национальной ментальности.31
Глава 2. Культурно-аксиологические аспекты корпоративной культуры. 63
2.1. Корпоративность индустриального капитализма и религиозная мораль. .63
2.2. Корпоративная культура в постиндустриальную эпоху11
Глава 3. Корпоративная культура в русском ментальном пространстве. 107
3.1. Индустриальная корпоративность в русской культуре XX в. 107
3.2. Постиндустриальная корпоративность в ментальном пространстве России конца XX – начала XI вв.128
Заключение 155
Список использованной литературы .157
- Структура и специфика национальной ментальности
- Корпоративность индустриального капитализма и религиозная мораль
- Корпоративная культура в постиндустриальную эпоху
- Постиндустриальная корпоративность в ментальном пространстве России конца XX – начала XI вв
Введение к работе
1. Актуальность исследования. Глобализационные процессы, характерные для современного этапа развития мировой цивилизации, одним из наиболее явных своих результатов имеют все возрастающее межкультурное взаимодействие, приводящее зачастую не столько к взаимообогащению субъектов культурного обмена, сколько к нивелированию их различий, поглощению менее многочисленных культурных и национальных общностей более многочисленными и агрессивными, выхолащиванию их традиционного культурно-символического пространства. Начавшееся в колониальную эпоху (XVIII-XIX в.в.) вторжение европейской индустриальной цивилизации в традиционные сообщества Азии и Африки несло с собой не только физическое подчинение покоренных народов, но и, что более существенно, слом их традиционных мировоззрений и насаждение (через вовлечение коренного населения в экономическую деятельность, систему «колониального просвещения», религиозные миссии и т.п.) моральных норм развитого капитализма. Формальные успехи деколонизации второй половины XX века, выразившиеся в политическом освобождении подавляющего большинства захваченных европейцами территорий, не привели, однако, к интеллектуальной и культурной, равно как и экономической свободе: на уровне социальных институтов и культурных идентификаций они в большинстве случаев остались полностью зависимы от индустриально развитых стран Запада (т.н. «неоколониализм»).
Едва ли не самым значимым агентом насаждения «культурных норм» в неевропейских странах сейчас оказываются транснациональные корпорации. Благодаря низкому уровню жизни основной массы населения, зависимости местной государственной власти от присутствия в стране крупных международных компаний последние становятся главными субъектами экономической и культурной политики. Развиваемая сейчас теоретиками постиндустриального капитализма идеология «корпоративной социальной ответственности» (corporate social responsibility) (М.Фридман, П.Ардженти и др.), декларирующая в числе условий осуществления «умного бизнеса» (smart business) обеспечение постоянного профессионального и общекультурного роста рядовых сотрудников, в действительности зачастую оказывается ничем иным, как циничным прикрытием тотального культурного нигилизма. В частности, религиозные и культурные отличия коренного населения от «среднеевропейской нормы» открыто характеризуются в качестве «негативных ценностных ориентаций» (М.Портер, М.Крамер), мешающих корпорациям успешно вести свой бизнес в развивающихся странах, т.е. как препятствия, «архаизмы», подлежащие устранению. При этом ценностные установки самой корпоративной этики рассматриваются как эквивалент «цивилизованности», на пути к которой находится население стран третьего мира, еще порабощенное традиционными (сословными, религиозными, национальными) формами мироощущения.
Для России корпоративная организация труда западного образца – это сравнительно новое явление. Две большие волны индустриализации (в 1880-1910-х и 1930-1950-х гг.), которые страна пережила с момента отмены крепост-
ного права в 1861 г., не принесли с собой столь драматического изменения ценностных ориентаций российской культуры, как процессы формирования «рыночных отношений», происходившие в 1990-2000-е гг., поскольку в целом индустриальная корпоративность и дореволюционной России, и Советского Союза использовала потенциал традиционных ментальных норм (патриархальность, патернализм, коммунитарность). Кроме того, основным (а в СССР – единственным) субъектом, определявшим ценностные ориентиры корпоративной культуры, являлось государство.
Ситуация последних 25 лет разительно отличается от всех предшествующих периодов российской истории, поскольку на повестке дня в качестве доминирующих оказываются ценностные установки западноевропейской цивилизации – прагматически ориентированный индивидуализм и меркантилизм, пропагандируемые корпоративным бизнесом и ассоциированными с ним масс-медиа, лидерами общественного мнения и отдельными институтами государственной власти. Форсированное внедрение в национальное самосознание чуждых ему ценностных установок приводит к распаду единого ментального пространства нации, появлению конфликтующих мировоззренческих установок, несущих явные деструктивные черты. В частности, наиболее интегрированный в западную систему ценностей сегмент общества (представленный почти исключительно в городах-мегаполисах) быстро ассимилирует не только декларируемую, индивидуалистически-утилитарную идеологию корпоративного капитализма, но и латентную базовую ее предпосылку – тезис об универсальности моральных ценностей постиндустриального общества, насаждаемых в рамках «цивилизаторской» деятельности в традиционные, «фундаменталистские» культуры стран неевропейского ареала, становясь тем самым проводником неоколониального сознания в своей собственной стране. В то же самое время, основная масса населения («молчащее большинство») испытывает всевозрастающее эмоциональное отчуждение по отношению к происходящим институциональным переменам, ощущая себя обреченным на моральную и интеллектуальную деградацию. Культ потребления, характерный для последних двадцати лет новейшей истории России, лишь увеличивает зазор между «инноваторами» и «традиционалистами», делая ментальные различия между ними ощутимыми на материальном уровне, провоцируя социальную нетерпимость и взаимную агрессию.
Таким образом, проблема диссертационного исследования заключается в противоречиях между: культурной детерминированностью ментальных процессов, феноменов и подходами к их изучению преимущественно с социально-психологических и исторически-антропологических, но не с культурологических позиций; декларируемой универсальностью ценностных ориентиров корпоративной культуры и цивилизационными последствиями их внедрения в ментальное пространство национальной культуры.
Цель исследования – выявить ценностные ориентиры современной корпоративной культуры и охарактеризовать специфику их формирования в ментальном пространстве национальной культуры.
Объект исследования – культурно-аксиологические аспекты корпоративной культуры в постиндустриальном обществе.
Предмет исследования – этапы и закономерности формирования корпоративной культуры в контексте национальной ментальности.
Задачи исследования:
-
Проанализировать структуру национальной ментальности, выявить те ее базовые черты, которые характерны для текущего исторического периода.
-
Охарактеризовать социально-культурные факторы становления корпоративности индустриального капитализма в контексте эволюции религиозно-этических представлений.
-
Проанализировать специфику корпоративной культуры в постиндустриальную эпоху.
4. Рассмотреть феномен индустриальной корпоративности в русской
культуре XX века.
5. Выявить особенности формирования постиндустриальной корпоратив
ности в ментальном пространстве России конца XIX – начала XXI вв.
Степень научной разработанности проблемы. Междисциплинарный характер исследования определил круг источников, которые были использованы автором при подготовке текста диссертации. Исследование ментальных явлений, равно как и введение термина «ментальность», были инициированы социологической школой Э.Дюркгейма. Специфика ментальности как совокупности коллективных эмоционально-окрашенных представлений, присущих определенной культуре, была впервые детально проиллюстрирована в работе Л. Леви-Брюля «Первобытное мышление» (1922 г.). Проблема изучения ментального как неотъемлемой характеристики мироощущения и мироосмысления конкретных исторических эпох становится доминирующей в работах французских историков т.н. «Школы Анналов» (Л. Февр, М. Блок, Ф. Бродель, Р. Мандру, Ж. Дюби, В. Вовелль). Во второй половине XX в. ряд представителей Школы адаптирует концепцию ментального как духовного матрикса исторического времени к изучению отдельных культурных артефактов – здесь особенно значимыми представляются труды Ф.Арьеса, П. Шоню, Ф.Лебренаи, Ж. Ле Гоффа. Однако современные представители этого историко-культурологического направления (в частности, А.Бурои, Ж. Ле Гофф) высказывают определенный критицизм в отношении абсолютизации роли ментальности как фактора исто-рико-культурной динамики, настаивая на ограничении значения данного термина сферой коллективных переживаний идей (т.е., в некотором смысле, заново обращаясь к дюркгеймовским «коллективным представлениям»).
В СССР и России пробуждение интереса к изучению ментальных структур культурного самосознания связано в первую очередь с работами А.Я. Гуре-вича. Принимаемая им в целом трактовка «ментального» во многом сходна с таковой у Ж. Ле Гоффа; дальнейшее свое развитие она получила, в частности, у А.П.Ястребитской, Ю.Л.Бессмертного, В.П.Даркевича. Однако, ряд историков культуры, пользуясь понятием «ментальность», стремятся депсихологизировать его, выявить устойчивые структуры исторического сознания, которые можно
адекватно описывать с формальных, семиотических позиций: в этом русле находятся труды А.С. Ахиезера, Н.С.Розова, Л.М.Баткина, А.В.Арциховского, Н.В.Воронина, В.К.Кантора и др. М.Б.Туровский, вводя термин «ментальное пространство», распространяет изучение ментального на сферу культурного самосознания индивида определенной исторической эпохи. В ряде новых работ (в частности, у С.В.Гриневой, И.В.Емелькиной,) предпринимается попытка разграничения эволюционного и статичного аспектов ментальности; если под последним понимается психологический субстрат мировосприятия определенного этноса или социальной группы, индивидами зачастую неосознаваемый, то первым охватывается совокупность понимаемых и переживаемых ценностных установок представителей определенной исторической эпохи.
Изучение ментального в психологии было инициировано работами Ш. Блонделяи А. Валлона; в России эти исследования (психологи обычно используют термин «менталитет») представлены в работах И.Г.Дубова, С.Э.Крапивенского, А.В.Петровского, М.И.Рожанского и др. Менталитет как основа самосознания этноса анализируется Т.Г. Стефаненко, В.М. Адриановым, Р.А. До-доновым, Ю.В. Яковцом, С.В. Вальцевым, Д.А. Шевляковой и др. Исследователи-этнопсихологи в характеристике ментального в той или иной форме обращаются к теории архетипов К.Г. Юнга. Историко-философский анализ мен-тальности как «национального характера», восходящий к традициям русской исторической школы (Н.М. Карамзин, В.О. Ключевский), социальной теории (П. Сорокин) и философии истории (П.Я. Чаадаев, В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, Н.Ф. Федоров, С.Н. Булгаков), представлен работами таких современных исследователей, как Н.С. Розов, А.П. Марков, A.A.Ашхамахова, И.В.Кондаков, Ю.Г.Марченко и др.
Влияние ментального на формирование социальных структур (в частности, капиталистических корпораций) стало объектом подробного изучения, начиная с работы М.Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» (1910 г.). С позиций социальной теории генезис ценностных аспектов корпоративной культуры и основные подходы к ее формированию рассматриваются в современной литературе Э.Гидденсом, Д.Хартли, П.Ардженти, С. ванн Риелом, А. Томпсоном и А. Стриклендом, Д. Ягером и др. Психологические аспекты и условия создания оптимальной внутрикорпоративной среды анализируются, в частности, Э. Шайном, К. Роджерсом, Г. Лэндретом, В.А.Спиваком, Е.С.Кузьминым, В.М. Шепелем, Е.В. Руденским и др. Для рассмотрения специфики корпоративности в постсовременной России в настоящем исследовании особенное значение сыграли работы русских философов Н.Ф.Федорова и С.Н.Булгакова.
Методология исследования определяется интердисциплинарным характером ментальных явлений и корпоративной культуры и включает в себя такие сложившиеся на настоящий момент в гуманитарном знании методологические установки как: метод сравнительного анализа научных и публицистических текстов, метод бинарных оппозиций, синхронический и диахронический анализ изучаемых явлений. Кроме того, в рамках данного исследования значимым стало использование лингвокультурологического метода, с помощью которого
осуществлялся анализ смыслового содержания ментальных концептов, формирующих семантическое пространство национальной культуры («концептосфе-ры ментальности»).
Предварительное изучение проблемы позволило сформулировать гипотезу исследования, которая представляет совокупность следующих предположений:
-
базовые, инвариантные (исторически устойчивые) структуры менталь-ности определяют мировоззренческие и экзистенциальные конфликты, проявляющиеся в переломные моменты истории, воплощающиеся в динамических, амбивалентных представлениях национальной общности об определенных аспектах социального и культурного бытия; конфликтность данных представлений проявляется, в том числе, и в реакции на внедряемые извне нормы и модели общественной жизни;
-
корпоративность постиндустриального капитализма является совокупностью секуляризованных норм протестантской морали, которые, при форсированной трансляции в новую культурную среду, приводят к деформации традиционного ментального пространства, провоцируя поляризацию мировоззренческих установок и, как следствие, способствуя культурной депривации национальных общностей, и, в перспективе, деструкции фундаментальных констант культурного сознания.
Методологической основой исследования является совокупность исто-рико-культурологических подходов, сложившихся в зарубежной и отечественной культурологии для интегрированного описания, как отдельных ментальных феноменов, так и для характеристики ментальности определенного исторического периода в целом. К ним, в частности, относятся: метод диахронного анализа; метод аналогий; метод бинарных оппозиций.
Организация и метод исследования. Подготовка диссертационного исследования проходила в два этапа. На первом этапе (2011 –2012 гг.) осуществлялись определение цели, задач, гипотезы и методологической установки исследования, анализ степени изученности проблемы, формирование теоретической базы диссертации. На втором этапе (2012 –2013 гг.) происходил сбор теоретического материала исследования, подготовка собственно текста диссертации, формулировка предварительных выводов и их апробация в серии публикаций и ряде учебных курсов. Также были подведены итоги, сформулированы выносимые на защиту положения диссертационного исследования, оценена степень решенности поставленной проблемы и соответствие гипотезы общим результатам проведенной работы.
На защиту выносятся:
1. Специфика национальной ментальности России конца XX –начала XXI вв. Русское культурное самосознание находит свое выражение в таких фундаментальных константах национальной ментальности, как патриархальность, амбивалентность, коммунитарность и эсхатологичность. На них основываются ментальные характеристики «второго порядка» – тотальность, синкретизм и эмоционально-поведенческий максимализм, оказывающие непосредственное
влияние на формирование норм трудовой этики и корпоративной культуры. Антиномичность национальной ментальности определила мировоззренческие конфликты второй половины XIX–XXI вв., связанные с представлениями о характере народного представительства, форме народного просвещения и скорости реформирования государственных и общественных институтов; эти конфликты выразились, в том числе, в осмыслении сущности и путей формирования корпоративной организации производственных отношений.
-
Характеристика корпоративности индустриального капитализма в контексте эволюции религиозно-этических представлений. Зарождение индустриального капитализма обусловлено мировоззренческой революцией, произошедшей в Европе в первой половине XVI в., и связано с распространением протестантской (главным образом, кальвинистской) этики труда. К середине XIX в. распространение индустриального капитализма приводит к предельному социальному отчуждению в странах, где протестантизм доминировал, в то время как религия, как система ценностного обоснования общественного бытия, постепенно сдает свои позиции. Экономический кризис конца XIX в. подтолкнул крупные компании обратиться к «человеческому капиталу», выработке форм удержания и мотивации сотрудников в жестких конкурентных условиях.
-
Особенности западной корпоративной культуры в постиндустриальную эпоху. Современный постиндустриальный капитализм, на декларативном уровне уже утративший ощутимые связи со своими протестантскими корнями, сохраняет их на функциональном уровне – как в системе внешних маркировок компании (миссия, фирменный стиль, корпоративные ритуалы), так и в формах мотивации их сотрудников. Несмотря на то, что постиндустриальная корпоративность может быть «модульным образом» перенесена на любую культуру, она не является безыдеологичной, лишенной культурных референций конструкцией. Эти референции становятся особенно отчетливо заметны в «инокуль-турном» окружении (т.е. находящихся за пределами Северной Америки и европейских стран с доминирующими протестантскими конфессиями), провоцируя конфликтность в традиционных ментальных пространствах.
-
Периодизация становления и развития индустриальной корпоративности в русской культуре XX в. Форсированная индустриальная модернизация, развернутая в Советской России, и массированное насаждение коммунистической этики труда, которая вступила в противоречие с уже сложившимися установками национальной ментальности, обусловили амбивалентный характер советской корпоративной культуры. Историю советской корпоративности представляется целесообразным разделить на следующие периоды: 1) период сосуществования конкурентных моделей корпоративной морали (1921 – 1931), когда наряду с официально пропагандируемыми «пролетарскими» ценностями сохраняется и официально признается наличие альтернатив (предпринимательство эпохи НЭПа); 2) период форсированной индустриализации насаждения коммунистической морали (1931 –1956) – эпоха репрессивного внедрения коммунистической этики труда; 3) период двойных моральных стандартов (1956 – 1986) – время перехода советского коммунизма в разряд ритуальной идеологии,
утраты им функции мировоззренческого ориентира; 4) период морального плюрализма (с1986) – время официального признания возможности существования моральных норм и ценностей, отличных от разделяемых и распространяемых государственной бюрократией. В каждый из этих периодов сформировались специфические рефлексивно-поведенческие установки, выражающие конфликтный характер национальной ментальности, и во многом сохраняющиеся в посткоммунистической России.
5. Особенности формирования постиндустриальной корпоративности в ментальном пространстве России конца XX – начала XXI вв. На настоящий момент можно говорить о трех способах формирования корпоративной культуры, которые сознательно соотносят себя со сложившейся национальной ментальной средой, и в рамках которых корпоративность понимается не как константа социальной и культурной жизни, а как результат целенаправленной деятельности, направленной на преобразование общественных и экономических институтов. Различие данных подходов в первую очередь выражается в признании за той или иной культурной инстанцией функции субъекта, агента этой деятельности. Такими инстанциями могут выступать 1) государство в лице верхушки управленческого аппарата (патримониальный подход), 2) частные предприниматели и их ассоциации (меритократический подход), или 3) объединения работников – профессиональные сообщества и союзы (коммунитарный подход).
Научная новизна исследования:
-
охарактеризованы основополагающие ментальные структуры, детерминирующие процесс формирования корпоративных отношений в контексте развития национальной культуры последней трети XIX – начала XXI вв.;
-
систематизированы основные историко-культурологические подходы к изучению национальной ментальности;
-
раскрыты специфические черты национальной ментальности, оказавшие влияние на формирование корпоративной культуры советского и постсоветского периодов.
-
дана характеристика культурных и религиозных представлений, формирующих ценностные ориентиры корпоративной культуры в постиндустриальном обществе,
-
выявлена специфика и характер влияния ментального пространства национальной культуры на аксиологический базис корпоративной культуры;
-
охарактеризованы основные закономерности и механизмы формирования корпоративной культуры последних двух десятилетий российской истории.
Теоретическая значимость исследования заключается в: характеристике основных направлений и методологических подходов к изучению мен-тальности, сложившихся в современных общественных науках (социальной антропологии, культурологии и истории культуры, психологии); обосновании сущности корпоративной культуры как динамичной структуры, генезис и трансформации которой отражают основные этапы социокультурной динамики; обосновании эволюционной природы представлений, формирующих на-
циональную ментальность данного исторического периода, демонстрации их взаимосвязи с глубинными, статичными ее элементами; выявлении культуро-творческого потенциала, как отдельных компонентов корпоративной культуры, так и ценностных установок, которые ими транслируются; раскрытии специфических черт национальной ментальности, оказавших влияние на формирование корпоративной культуры советского и постсоветского периодов.
Практическая значимость исследования. Культурологическая методология и результаты изучения ценностных ориентиров современной корпоративной культуры и специфики их формирования в отечественном ментальном пространстве могут стать основой корректировки моделей индустриальной корпоративности в современной России, аксиологической базой формирования маркетинговых стратегий отечественного бизнеса, максимально полно учитывающих исторически устойчивые ментальные структуры. Методическое значение работы определяется также максимальным приближением теоретических выводов к реальному опыту и проблемам формирования корпоративной культуры отечественного бизнеса. Основные результаты работы могут быть использованы при разработке таких учебных курсов в высших учебных заведениях, как общетеоретических («Отечественная культурология», «Основы корпоративной культуры», «Теория и практика связей с общественностью»), так и практико-ориентированных («Организация работы отдела по связям с общественностью», «Внутрикорпоративные связи с общественностью», «Имиджело-гия»), а также при подготовке учебных пособий по указанным дисциплинам.
Апробация и внедрение результатов исследования. Основные результаты исследования были представлены в серии статей и тезисов (общим объемом 30 п.л.), три из которых опубликованы в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации результатов диссертационных исследований для соискания ученой степени кандидата наук по специальности 24.00.01 («Теория и история культуры»). Кроме того, ряд положений работы были представлены в ходе выступления на научных и практических конференциях (X и ХI Всероссийская научно-практическая конференция «Реклама и PR в России: современное состояние и перспективы развития», 2013-2014 гг.) и профессиональных форумах (семинары советников по связям с общественностью «О целях и задачах ответственных за организацию общественных связей и взаимодействие со СМИ в ГРО в условиях предстоящего ребрен-динга общества», 5 – 9 октября 2011 г., «Индивидуальная профессиональная квалификация советников руководителей ГРО по связям с общественностью и СМИ – формирование навыков и умений», 9-13 апреля 2012 г.), а также на V Международной научной конференции «Современная социология и меняющееся общество: изменения и проблемы» - Москва, 2012г.
Структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, в котором подводятся основные итоги исследования, и списка использованной литературы из 179 источников (из них 20 – на иностранных языках). Объем диссертации – 170 страниц.
Структура и специфика национальной ментальности
Во второй половине XX в. изучение «ментальностей» стало крайне популярной темой практически во всех науках о человеке (культурологии, антропологии, социологии, психологии) и философии. Ситуация с тематикой ментальности в российской науке оказалась более сложной и в силу терминологических причин, поскольку, наряду с термином «ментальность» в широкий оборот входит, уже функционирую как самостоятельная смысловая единица, его германизированная версия – «менталитет» (от нем. Mentalitt)44. При этом, по мнению И.В. Герасимова, высказанному еще в 1991 г., «мода на термин «менталитет» во много раз превосходит и опережает опыт реального прикладного освоения этой гипотезы»45. А.Я. Гуревич, впервые популяризировавший изучение ментальностей в российской философии истории и исторической антропологии, использовал термин «ментальность», указав в энциклопедии «Культурология. ХХ век», что его синонимом является слово «менталитет». Сходную позицию занимают и другие историки культуры, как идейно примыкающие к «Новой исторической школе» (А.П. Ястребитская, В.П. Даркевич, Ю.Л. Бессмертный), так и основывающие свой подход на принципиально иных методологических установках (Л.М. Баткин, А.В. Арциховский, Н.В. Воронин, Б.Л. Романов, И.Г. Дубов, В.К. Кантор, А.С. Ахиезер).
Однако, довольно быстро изучение менталитета становится также предметом психологии, в особенности этнопсихологии. Еще в первой половине XX в. французские психологи Ш. Блондель и А. Валлон, основываясь на работах Л. Леви-Брюля, использовали понятие «ментальности» для описания психической жизни и проводили аналогии между первобытной ментальностью и ментальностью ребенка. А.Я. Гуревич подчеркивает, что ментальность как обобщенный способ восприятия мира, манера чувствовать и думать, характерная для людей определенной эпохи, должна составлять и предмет психологического изучения46.
Первые определения менталитета в отечественной литературе были обобщенными и размытыми; например, С.Э. Крапивенский определяет менталитет как «духовно-психологический облик общества»47, И.Г. Дубов и А.В. Петровский как «совокупность представлений, воззрений, «чувствований» общности людей определенной эпохи, географической области и социальной среды, особый психологический уклад общества, влияющий на исторические и социальные процессы»48. В последующем понятие «менталитет» использовали для характеристики «оригинального способа мышления, склада ума или даже умонастроений (например, национальный – грузинский, русский, немецкий и др. или региональный – скандинавский, латиноамериканский и др. менталитет»49. Позднее появились более целостные и законченные определения понятия «менталитет»; например, в «Кратком этнологическом словаре» он определяется как «свойственный данному народу склад мышления; представляет собой устойчивый изоморфизм (постоянство, неизменность, инвариант), присущий культуре или группе культур, который обычно не осознается и принимается в этой культуре как естественный; он не поддается изменениям под воздействием идеологического давления»50. В этом определении ментальные явления явно биологизируются, поскольку сущность ментальности сводится к наличию в психическом складе нации «устойчивого пласта психики, который включает в себя определенные мировоззренческие (!) модели».
Сейчас понятие «менталитет» занимает прочное положение в отечественной психологической литературе. Так, Т.Г. Стефаненко замечает: «при определении этноса как группы, ключевой характеристикой которой является осознание людьми своей к ней принадлежности, именно ментальность – наиболее подходящая категория при изучении социально-культурных особенностей народов. Более того, с первых шагов становления этнопсихологии крупнейшие ее представители изучали именно ментальность, хотя и под другими названиями». Отмечая близость ментального начала со сферой бессознательного, она утверждает, что «ментальность тесно связана с областью коллективного бессознательного»51. М.И. Рожанский отмечает, что менталитет пересекается с коллективным бессознательным, но не исчерпывается им, менталитет «означает нечто общее, лежащее в основе сознательного и бессознательного, логического и эмоционального, т.е. глубинный и поэтому труднофиксируемый источник мышления, идеологии и веры, чувства и эмоций»52. Выделяя в менталитете как психологической реальности три уровня, С.В. Гринева отмечает, что самый первый слой «можно назвать нерефлексируемый, «чувственный пласт». Он формируется на уровне массового (коллективного) бессознательного»53. Социальный психолог Р.А. Додонов идет еще дальше и указывает на то, что ментальное начало детерминировано генетически: «Прогресс этногенеза заключается в том, что происходит постепенное замещение природно-биологических детерминант на социальные. Вместе с тем, эти
природно-биологические детерминанты не исчезают, а лежат в основе целого ряда устойчивых реакций на внешние раздражители, способов общения с людьми, стереотипов мышления и поведения». Однако, по мнению украинского исследователя, не только ментальное начало, передающееся в генотипе, влияет на этнокультурную реальность, сама эта реальность также формирует менталитет, передающийся уже следующим поколениям. Р.А. Додонов замечает, что «этническая ментальность может стать иллюстрацией … процесса биологического закрепления социокультурных изменений, без которых этносы давно бы превратились в чисто социальные целостности»54. В этом смысле его концепцию можно рассматривать как «натурализацию» аналогичных идей французского историка П. Шоню, о которой говорилось в параграфе 1.1. Ю.В. Яковец в книге «История цивилизаций» обосновывает необходимость специальной дисциплины, «социогенетики», которая занималась бы определением закономерностей наследственности, т. е. сохранения и передачи из поколения в поколение «ядра», генотипа общества, выражающего главное содержание, «сущности» данной человеческой общности55. Таким образом, с точки зрения социальной психологии, менталитет – это интегральная, «глубинно-психологическая» характеристика человеческих индивидов, живущих в конкретной культуре, которая позволяет описать своеобразие видения этими людьми окружающего общества и объяснить специфику реагирования на него56.
Корпоративность индустриального капитализма и религиозная мораль
Немецкий социолог М. Вебер одним из первых стал изучать обусловленность форм корпоративной организации, характерных для капиталистического общества, нормами религиозной морали. В работе «Протестантская этика и «дух» капитализма» (1905)109 он выдвинул тезис о том, что формирование корпоративности индустриального капитализма было обусловлено изменениями в религиозном сознании, которые произошли в Европе в 16 в. и далее распространились по всему миру (Вебер анализирует ситуацию в Европе, США и странах Латинской Америки, где в XIX в. наблюдался рост численности протестантских общин).
В предваряющей части работы Вебер замечает, что определенные элементы капиталистической экономики можно найти в древних сообществах, история которых закончилась задолго до индустриальной революции. С другой стороны, и индустриальная организация труда (использование механизированного труда) возникала на протяжении истории несколько раз, и сама по себе она еще совершенно не предполагает формирование особого типа общественных отношений – капитализма110. Два необходимых для появления индустриального капитализма элемента – оценка индивида исключительно в качестве «рабочей силы», через его «производительность», с одной стороны, и, с другой, представление о процессе организации труда как механизированном распределении функций, – должны были быть объединены в единое целое с помощью третьего элемента – системы моральных норм, которая директивно объявляла бы подобный тип общественных отношений единственно правильным и оправданным в глазах Бога111. Этим третьим элементом оказывается протестантская мораль, основоположником которой стал немецкий проповедник М. Лютер, возглавивший в 1519 г. движение Реформации. Здесь следует отметить, что до зарождения этого движения, согласно господствовавшей в средневековой Европе католической морали, божественная благодать – т.е. возможность спасения души – распространялась на всех верующих, вне зависимости от того, насколько человек преуспел в своей земной жизни. Спастись могли и король, и нищий: моральная мягкость позднесредневекового католицизма выражалась, в частности, в торговле индульгенциями – письменными отпущениями грехов, которые от имени римского Папы продавали всем желающим бродячие монахи. Именно торговля индульгенциями как одно из свидетельств продажности официальной католической церкви стала одним из детонаторов движения за «моральное очищение» христианства, которое Лютер возглавил. Одним из важнейших тезисов его доктрины состоял в том, что христианин должен сам уметь читать и толковать Библию – на значимости этого тезиса мы остановимся ниже. Пока же необходимо отметить, что Вебер начинает свой анализ воззрений Лютера на природу греха и искупления со специфики перевода Библии на немецкий язык, благодаря которому ее текст становится доступным самым широким слоям населения. В лютеранском переводе появляется слово, обозначающее сакральную взаимосвязь Бога с душой верующего – «призвание» (Beruf). Вебер пишет об этой лингвистической новации следующее: «У народов, тяготеющих в преобладающей своей части к католицизму, как и у народов классической древности, отсутствует понятие, аналогичное тому, что в немецком языке именуется «Веruf», в смысле определенного жизненного положения, четко ограниченной сферы деятельности, тогда как оно существует у всех протестантских (по преимуществу) народов. Далее оказывается, что дело здесь отнюдь не в какой-либо этической особенности определенных языков, не в выражении некоего «германского народного духа», что слово это в его нынешнем смысле впервые появилось в переводах Библии и что оно соответствует не духу подлинника, а духу перевода»112. Таким образом, лютеровский перевод Библии, при всем своем стремлении к буквальности и простоте, выражает определенные сдвиги в общественном сознании и культуре, ознаменовавшие зарождение капиталистического общества. Вебер отмечает, что благодаря протестантизму единственным средством стать угодным Богу становится не пренебрежение мирской нравственностью с высот монастырской аскезы, а исключительно выполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности становятся для человека его «призванием». «Результатом Реформации как таковой было прежде всего то, что в противовес католической точке зрения моральное значение мирского профессионального труда и религиозное воздаяние за него чрезвычайно возросли»113. По мнению Вебера, распространение протестантизма – вопреки установившемуся в нововременной историографии мнению – не способствовало религиозной эмансипации индивидов, но означало усиление зависимости верующего от церкви, от коллектива и религиозной общины, по сравнению с католицизмом. «Не следует упускать из виду и то, о чем теперь часто забывают: что Реформация означала не полное устранение господства церкви в повседневной жизни, а лишь замену прежней формы господства необременительного, практически в те времена малоощутимого, подчас едва ли не чисто формального, в высшей степени тягостной и жесткой регламентацией всего поведения, глубоко проникающей во все сферы частной и общественной жизни»114.
«Дух капитализма», в концепции Вебера, – это внешнее, социальное выражение протестантской морали, а именно – прилежание и пунктуальность в работе, умеренность в личной жизни, а также умение пользоваться кредитом с тем, чтобы получить приращение денег. Таким образом, стремление «стать угодным Богу» способствует хозяйственной, предпринимательской деятельности. Уже во взглядах Лютера существовала идея, согласно которой профессиональная деятельность человека является задачей, поставленной перед человеком Богом, причем главной задачей115. Тем не менее, несмотря на то, что труд и накопление богатств в XVI в. получили свою религиозную санкцию, Вебер отмечает, что двойственное отношение к производительной деятельности не исчезало. Он пишет, что и в эпоху Кальвина, 50 лет спустя после выступления Лютера, никогда полностью не исчезало ощущение того, что «деятельность, для которой нажива является самоцелью, есть, в сущности, нечто pudendum (постыдное), нечто такое, с чем можно лишь мириться как с некоей данностью жизненного устройства». Далее он уточняет, что некоторые моралисты XVI в., принимавшие начатки капиталистического ведения дела как данность, пытались – не без известного противодействия от своих собратьев по вере – доказать, что они приемлемы и необходимы (особенно в торговле), что проявляющаяся в капиталистической деятельности industria (трудолюбие) есть законный, этически безупречный источник прибыли. Однако, поясняет Вебер, эти люди отвергали самый «дух» капиталистического приобретательства как turpitudo и не оправдывали его с этических позиций.
Корпоративная культура в постиндустриальную эпоху
В свою очередь, общность «мы» является одним из самых сильных ресурсов мотивации и стимулирования работников как главного компонента корпорации. Мотивация сотрудников занимает одно из центральных мест в управлении персоналом (т.н. мотивационного менеджмента), поскольку она выступает непосредственной причиной их поведения. Ориентация работников на достижение целей организации по существу является главной задачей руководства персоналом. Как отмечалось выше, в современных развитых экономиках обеспечить такие моральные качества работника как ответственность, инициативность, организованность, стремление к самореализации невозможно только с помощью традиционных форм материального стимулирования и строго внешнего контроля, зарплаты или принуждений и наказаний. Собственно, именно демонстративность корпоративных ритуалов и обеспечивается, по замыслу их инициаторов, их действенность: наблюдавшиеся Вебером публичные действия одобрения и порицания, которые в конце 19 в. происходили в общественной жизни, с течением времени были транслированы во внутреннюю среду организации, но сохранили общий смысл «отбора» (ballot), отделения заслуживающих доверия от тех, на кого лучше не полагаться.
Корпоративные ритуалы являются связующим звеном между поверхностным и глубоким уровнями корпоративной культуры, поскольку являются внешним выражением глубинной формы корпоративности, системы мотивации сотрудников, присущей данной организации. Прежде чем проанализировать отдельные элементы этой системы, необходимо вкратце охарактеризовать различные варианты осмысления природы корпоративности, и, как следствие – причин, побуждающих сотрудников ассоциировать себя с данной корпорацией и, как предполагается, стимулирующих их деятельность. Основными вариантами характеристики природы корпоративности, на наш взгляд, являются следующие: 1. Организация как отражение общественных отношений, существующих во внешней среде. В этом случае поведение сотрудников осмысляется по аналогии с поведением индивидов в социальной жизни: через конкуренцию и стремление к личному успеху, которое, в идеале, должно приводить к достижению значимых позиций в компании наиболее одаренными и трудоспособными, а также имеющими соответствующие организаторские навыки. Соответствующей такому пониманию сущности компании концепцией мотивации является теория личностного роста. 2. Организация как уникальный коллектив, противостоящий враждебному влиянию внешней среды. Сотрудники компании в таком случае рассматриваются как носители неповторимого ощущения общности, сопричастности, которое позволяет компании выдерживать деструктивное влияние извне. Мотивация их при таком понимании сущности корпоративности рассматривается через призму поддержания и улучшения внутренней «атмосферы» организации, ее «социально-психологического климата». 3. Организация как сообщество индивидов, сознательно принявших на себя выполнение просветительской, гуманитарной миссии во внешней среде. Каждый из сотрудников компании в таком случае оказывается носителем и соавтором «корпоративной истины» – социальной ответственности организации; мотивация сотрудников осуществляется через равный доступ каждого из них к разработке и реализации программы социально-ориентированной деятельности компании.
Разумеется, элементы всех трех вариантов понимания природы корпоративности могут совмещаться в деятельности конкретных компаний; однако, их разделение позволяет охарактеризовать различные элементы системы мотивации сотрудников и показать их функциональное и структурное родство с определенными формами культурно-религиозного сознания, появившимися в эпоху Реформации и следующем за ней периодом расцвета индустриального капитализма. 1. Мотивация сотрудников через личностный рост. Одним из наиболее ярких теоретиков и психологов-практиков, развивавших концепцию личностного роста, являлся К. Роджерс. Базовый постулат его «клиент-ориентированной психологии» – это наличие в каждом человеке «стремления к самоактуализации» (self-actualizing tendency), которая понимается как «главная движущая сила жизни» и развития человека – как стремление к росту, раскрытию способностей и усилению возможностей, к большей эффективности, зрелости и конструктивности. По его мнению, исходные, определяющие отношения для личности – это отношения с собственным внутренним миром, с самим собой. Если человек свободен и имеет возможность прислушаться к себе и опереться на себя как на целостное природное существо, точно и полно выражая происходящее в нем самом, то тенденция к актуализации обеспечивает прогрессивное движение человека – несмотря на возможные ошибки и трудности – к более полноценной жизни175.
Постиндустриальная корпоративность в ментальном пространстве России конца XX – начала XI вв
Становление постиндустриальной экономики, в социальном плане выражающееся в росте т.н. «третьего сектора», непроизводственного сегмента (сферы услуг в широком смысле, включая образование и прикладную науку), в качестве одного из своих важнейших следствий сопровождается т.н. «деиндустриализацией», существенным сокращением промышленного производства и количества занятых производственным трудом218. Переток трудоспособного населения в третий сектор отчетливо проявился еще в позднем СССР, начиная с 1970-х гг., и был обусловлен реализацией конституционного права советских граждан на труд: рост населения приводил к необходимости создания новых рабочих мест, которые реальный сектор экономики, промышленность и сельское хозяйство, были обеспечить не в состоянии219. Распад СССР, зарождение нового типа экономики оформили эту тенденцию в настоящий тренд; особенно явной деиндустриализация стала в 1993 – 1995 гг., когда государство отказалось от дотирования военной промышленности и связанных с ней научно-исследовательских и конструкторских организаций, и предприняло радикальное сокращение занятых на государственных предприятиях.
Масштаб деиндустриализации в современной России (в первом десятилетии XXIв.) является предметом дебатов между ведущими экспертами в сфере макроэкономики. Так, в сентябре – декабре 2012 г. дискуссия на данную тему развернулась на страницах «The Washington Post» и американской версии журнала «Forbes». Редактор «The Washington Post» Д. Дил, прогнозирующий вероятный сценарий деиндустриализации для России и Китая, в качестве основного аргумента использует явное сокращение производственного сектора данных стран по сравнению с временами «развитого социализма», а также указывает на неэффективность государственных мер по стимулированию промышленности220. Его оппонент, обозреватель «Forbes» М. Адоманис, указывает, что в последнее десятилетие промышленный сектор России не демонстрирует явных тенденций к сокращению; кроме того, по мнению автора, банкротство ряда субсидируемых государством предприятий открывает возможности для открытия высокотехнологичных производств западных компаний, которые помогут российскому реальному сектору преодолеть технологическое отставание от западных стран221. На наш взгляд, оперирование чисто экономическими категориями вряд ли способно полностью охарактеризовать изменения, происходящие в социальной и культурной жизни, даже если согласиться с тезисом о том, что индекс промышленного производства в стране находится на более или менее постоянном уровне – данный показатель прямо не характеризует изменения характера занятости населения. Как уже отмечалось в параграфе 2.2, по количеству занятых в непроизводственном секторе Россия находится близко к развитым европейским странам, и данный показатель на протяжении последнего десятилетия демонстрирует устойчивую тенденцию к росту. Кроме того, следует заметить, что наблюдаемое перераспределение трудоспособного населения началось еще в советской экономике, и было вполне логичным следствием растущей механизации труда в производственной сфере и сокращением нерентабельных на тот момент отраслей (в частности, сельского хозяйства) – исторические события 1990 – 2000-х гг. лишь усугубили его и сделали более явным.
Перипетии экономической жизни постсоветского общества усиливают также и ощущение оставленности, брошенности, присущее эпохе морального плюрализма222. Последние два десятилетия истории России, несмотря на периодически заявляемый государством курс на обновление и модернизацию, не изменили, на наш взгляд, базовых элементов национальной ментальности – попытка насаждения правящей элитой ценностей индивидуализма и меркантилизма, особенно в 1990-е гг., лишь обострила их конфликтный характер, поскольку имела своим адресатом очень небольшой сегмент населения, «успешных людей», бизнесменов, оставляя подавляющее большинство населения наедине с самим собой. В частности, в 1994 г. авторы коллективного исследования «Кризисный социум» констатировали: «На общесоциальном уровне пока еще господствует распределительная экономика, а идеальный культурный образ народного хозяйства до 1985 г. сохранял черты крестьянского двора во главе с хозяином-патриархом… При этом массовое сознание закрывало глаза на неизбежность возникновения групп, выполняющих роль неких распределяющих псевдосословий… Сегодняшнее возмущение общества новыми псевдосословиями, их привилегиями амбивалентно. Остается надеяться, что уж на этот раз оно предпочтет признать необходимость социальной стратификации, отвечающей реальностям современных развитых обществ. Ключевым в этом процессе, естественно, является культурная легитимация предпринимателей, новых для нашего общества форм деятельности, утверждающих ценности свободы экономического творчества, самостоятельности и ответственности»223. Собственно, с тех пор само государство в лице своих политических институтов то декларирует курс на обновление, то заявляет о необходимости сворачивания частной инициативы и огосударствления ведущих отраслей экономики, самим своим образом действий воплощая амбивалентность и конфликтность осевых моментов национального самосознания, которые анализировались нами выше224.
Указанные обстоятельства определяют специфику постсоветской корпоративности, присущую подавляющему большинству компаний вне зависимости от сферы деятельности и формы собственности. Главной по значимости ее характеристикой является, на наш взгляд, эмоциональная зависимость от фигуры авторитарного лидера, который способен принять за индивида решение в ситуациях сложного жизненного выбора или мировоззренческого кризиса. В советскую эпоху данную функцию более или менее успешно выполняли партия и государство, хотя, как уже говорилось, значимость санкционированных партией моральных ценностей постепенно снижалась. В последние 20 лет, когда государство оставило явные попытки сформулировать какие-либо ценностные ориентиры для общества в целом, зависимость подавляющего большинства населения от моральных установок, по удобному случаю принимаемых извне, стала гораздо более заметной, чем во времена СССР. В определенных аспектах, пропаганда единственной, «правильной» морали и менее опасна, в том смысле, что постоянное ее навязывание официальными инстанциями рано или поздно приведет к выхолащиванию декларируемого содержания, возникновению ощущения искусственности, а значит – и к недоверию, пародированию и критическому переосмыслению. Собственно, все это можно наблюдать на примере истории коммунистической морали в СССР.
Ситуация морального плюрализма предполагает необходимость рационального переосмысления распространенных во внешней среде мировоззренческих моделей, осознание себя «моральным субъектом». Однако, в стране, где на протяжении минимум последних 80 лет внешний мир, находящийся за рамками личного пространства, воспринимался враждебный, любые явления внешней среды видятся просто как угроза, которую нужно физически избегать. (Этот факт хорошо известен интервьюерам в социологических опросах – само приглашение к опросу воспринимается многими потенциальными респондентами как враждебное действие).
