Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1 АВАНТЮРИЗМ КАК СОЦИОКУЛЬТУРНОЕ ЯВЛЕНИЕ: СУЩНОСТЬ, ИСТОРИЧЕСКИЕ ФОРМЫ
1.1 Авантюра и приключение как семантические составляющие авантюризма 15
1.2 Идеальная модель авантюриста 33
1.3 Авантюрные формы в русской культуре конца XVII - XVIII века: разбойничество и самозванство 44
ГЛАВА 2 АВАНТЮРНЫЕ ФОРМЫ В КОНТЕКСТЕ ЖИЗНЕТВОРЧЕСТВА В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ КОНЦА XVIII - ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XIX ВЕКА
2.1 Приключение как элемент жизненного пространства 69
2.2 Приключение как структурообразующее начало свободно творимого жизненного текста 88
2.3 Авантюрные поведенческие модели в системе жизнетворческих практик 100
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 134
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 137
- Авантюра и приключение как семантические составляющие авантюризма
- Идеальная модель авантюриста
- Приключение как элемент жизненного пространства
Введение к работе
Актуальность исследования
Диссертационная работа посвящена исследованию авантюризма в русской культуре. На сегодняшний день работ, посвященных интегративному культурологическому исследованию авантюриста как социокультурного и социопсихологического типа и авантюризма как социокультурного явления, не существует. К авантюризму чаще всего обращаются авторы научно-популярной и художественной литературы.
В современных гуманитарных науках многие параметры русской культуры конца XVII - первой четверти XIX века, в том числе мировоззренчески-философские, идеологические, социально-политические и эстетические системы, являются достаточно изученными. Однако признание культурологии как самостоятельной области знания, тяготеющего к целостной интерпретации мира и человека в нем в единстве социальных, религиозных, философских, эстетических и других проявлений в значительной мере расширяет поле деятельности исследователя. Одним из актуальных направлений в современных исследованиях является изучение человека как субъекта культуры, о чем свидетельствует ряд новейших работ. Среди них можно назвать работы М.С. Кагана «Се человек... Жизнь, смерть и бессмертие в «волшебном зеркале» изобразительного искусства», MB. Розина «Личность как учредитель и менеджер «себя» и субъект культуры», И.Г. Яковенко «Ментальность в структурировании субъекта и субъектности», Н.А. Хренова «Парадоксы функционирования российской цивилизации сквозь призму субъекта исторического процесса (социально-психологический аспект)», Б.В. Маркова «Храм и рынок. Человек в пространстве культуры» и др.
В культурно-антропологическом аспекте эпоха, как правило, оценивается с точки зрения культурно-исторического типа человека, репрезентирующего ее ценности и определяющего основные социокультурные тенденции. Однако культурно-исторический тип человека учитывает только то, что предопределяет идеально-положительное развитие эпохи, и в этой связи ее антропологическая картина может оказаться неполной, так как вне поля зрения остается человек, выпадающий из общей тенденции культурно-антропологического развития, нарушающий общепринятые нормы и стандарты поведения, не укладывающийся в модельные рамки культурно-исторического типа человека. Результаты изучения такого человека позволят более многогранно представить культурно-историческую эпоху. Чтобы понять самою себя культура зачастую определяет свои границы, описывая с помощью представлений о «норме» и «анти-норме» то, чем она не является. Поэтому для ее понимания представляется важным исследовать маргинальные фигуры или явления, рассматривать правила через исключения.
Авантюризм - явление сложное и многогранное - обычно определяется как девиантное, аморальное поведение, мошенничество, аферизм. Под категорию «авантюрист» чаще всего попадают широко известные личности: Казанова, Калиостро, Сен-Жермен, Тренк и др. Однако авантюризм репрезентируется личностью особого психологического склада, формирующей определенные поведенческие модели, которые закрепляются в художественных текстах, мифах, легендах и на которые ориентируются жизнетворческие практики эпохи, поэтому ограничивать это явление только рамками антиповедения было бы не совсем правомерно.
Следует отметить, что авантюризм актуализируется в переходные периоды, когда в культуре происходит ценностный надлом, что, с одной стороны, вызывает к жизни различные формы анти-поведения, а с другой - дает возможность свободного формирования новых поведенческих моделей. С этой точки зрения исследование авантюризма и форм его репрезентации в русской культуре позволит по-новому оценить социокультурные процессы, происходящие в современности.
Степень научной разработанности проблемы.
Научный интерес в гуманитарных науках к авантюризму как явлению и человеку-авантюристу обозначился в последнее десятилетие. Предметом ис следовательского анализа стали авантюристы эпохи европейского Просвещения. К ним традиционно относят исторические личности одного социопсихологического склада с похожими сюжетами жизни. К исследованию западноевропейского авантюризма в культуре XVIII века обращались зарубежные ученые. Так, следует отметить работу Сюзанны Рот «Приключение и авантюристы XVIII века. Опыт литературной социологии», в которой на основании собранного обширного фактического материала проводится социологический и психологический анализ этого феномена. К подобного рода исследованиям можно отнести и монографии Франца Функ-Брентано и Роберта Дарнтона.
Значимой для нас стала работа отечественного исследователя А.Ф. Строева ««Те, кто поправляет Фортуну». Авантюристы Просвещения», в которой он определяет тип поведения европейского авантюриста XVIII века и его основные варианты: «чудотворец», «целитель», «алхимик», «самозванец», «прожектер» и др. Автор рассматривает варианты авантюрного поведения в системе ролевых стереотипов эпохи и выявляет противоположные им амплуа «щеголя», «философа» и «игрока». К «авантюристу» или «рыцарю удачи» исследователь относит только тех, кто отвечает трем критериям: это выходец из третьего сословия или, реже, бедный дворянин; это поддельный граф или принц, которому не суждено стать всемогущим фаворитом, и это тот, кто так или иначе был связан с Россией. Социопсихологический тип авантюриста А.Ф. Строев рассматривает в трех сферах его существования: социальной, художественной и географической, которые представлены в качестве трех последовательных путешествий: в обществе, в культуре и географическом пространстве на окраину цивилизации - в Россию. Отдельная часть работы посвящена судьбам и утопическим проектам европейских авантюристов, таких, как Казанова, Бернарден де Сен-Пьер, барон Билиштейн и др. в России. Результаты исследований европейского авантюризма XVIII века послужили основой моделирования инвариантного типа авантюриста.
В процессе определения семантики концептов «авантюра» и «приключение» для нас принципиально важными стали работы таких философов, социологов и психологов, как Г. Зим мель, Й. Хёизинга, В.Н. Топоров, С.Л. Сахно, В.Г. Гак, СЕ. Никитина, И. Тернье, Ю.В. Сачков, В.А. Щуков, Г.Н. Хон и др. Среди них особо следует отметить работу Г. Зиммеля «Приключение», в которой автор определяет приключение как форму действий, переживаний, «выключенную из общей цепи жизни».
Категории «судьбы», «случая», закономерности и случайности, принципиально значимые для рассмотрения семантики авантюризма, исследовали в разных аспектах В.Н. Топоров, СЛ. Сахно, В.Г. Гак, СЕ. Никитина, И. Тернье, Ю.В. Сачков, В.А. Щуков, Г.Н. Хон.
Необходимость исследования социально-психологических оснований авантюризма в исторической ретроспективе обусловила обращение к работам по психологической типологии личности таких авторов, как К.-Г. Юнг «Психологические типы», Э. Фромм «Личность», К. Леонгард «Акцентуирование личности», Н.А. Государев «Треугольный человек», Э. Шостром «Характеры», А.Ф. Лазурский «Классификация личности», А. Лоуэн «Анализ характера». Внимание было сосредоточено на следующих явлениях социопсихологического плана: темперамент, потребности и интересы; цели и мотивы личности; социопсихологический тип личности.
Моделирование типа человека нами осуществлялось через анализ системы устанавливаемых им на том или ином культурно-историческом этапе связей с жизненно-бытийными сферами (природно-космической, социально-политической, исторической) и с самим собою. Ее определяют отношение человека с Космосом, Богом, Природой, Историей, Государством, Обществом, Другими людьми и собственным «Я». Данную модель изучения человека во всей упорядоченности ее элементов разработала Т.А. Чебанюк в работе «Парадигма «Человека просвещенного» в русской культуре конца XVII - первой четверти XIX века». Опираясь на эти исследовательские позиции, мы предприняли попытку моделирования типа человека - авантюриста.
В русской культуре авантюризм проявляется в особых формах и, в частности, такой, как самозванство. Тема русского самозванства достаточно подробно разработана современными исследователями: сошлемся на труды К.В. Чистова, Б.А. Успенского, A.M. Панченко, О. Усенко, И. Андреева, А. Шендеровича. В последнее десятилетие исследователи активно обращаются к анализу ментальных, мировоззренческих и социопсихологических основ русского самозванства. Результаты исследований, представленные в работах К.В. Чистова «Русские народные социально-утопические легенды XVII - XIX вв.», А.М. Панченко «Самозванство на Руси», Б.А. Успенского «Царь и самозванец. Самозванчество в России как культурно-исторический феномен» и других объясняют социально-исторические условия, причины возникновения, функции самозванства в русской культуре и определяют его специфику. Интерес для нас представляет очередной выпуск альманаха «Канун», посвященный проблемам заимствования чужого имени.
В процессе исследования авантюрных форм в русской культуре конца ХУШ - начала ХГХ века значимыми для нас стали труды ЛИ. Вольперт, В.Э. Вацуро, Л.Я. Гинзбург, М.А. Гордина, ЮМ. Лотмана, Ю.В. Манна, Е.Н. Марасиновой, Н.Л. Пушкаревой, У.М. Тодда, B.C. Турчина, ТА. Чеба-нюк, Н.А. Хренова, С.А. Экштута, в которых осуществлен анализ эпохи в различных ее аспектах: мировоззренчески-философском, идеологическом, социально-политическом и эстетическом, в аспекте культурно-исторического типа человека, жизнетворческих практик и поведенческих моделей.
Специфику повседневной культуры начала XIX века определяют несколько тенденций, из них принципиальной для исследования является тенденция интеграции искусства (литературы) в пространство повседневности, что позволяет его рассматривать как поле для осуществления «приключенчества», «авантюрности». В этом аспекте бытовую культуру начала XIX века исследует ЮМ. Лотман («История и типология русской культуры», «Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (ХУШ - начало ХІХ века)»). Он рассматривает повседневный быт и поведение людей эпохи как эстетически организованное по моделям, заданным литературными текстами. Этой же традиции исследования придерживаются и другие ученые. К примеру, У.М. Тодд «Литература и общество в эпоху Пушкина», В.Э. Вацуро «С.Д.П.: Из истории литературного быта пушкинской поры», В.И. Вольперт «Пушкин в роли Пушкина. Творческая игра по моделям французской литературы». В исследовании У.М. Тодда предпринята попытка дать синтетический анализ соотношения идеологии, культурных институтов, литературных и поведенческих текстов пушкинской эпохи. В книге В.Э. Вацуро внимание сосредоточено на детальном изучении истории одного из литературных обществ эпохи - салона С.Д. Пономаревой. В.И. Вольперт исследует «олитературенный» быт поэта и его ближайшего окружения в Михайловском и Три-горском.
Однако следует отметить тот факт, что целостных исследований эпохи в аспекте реализации авантюризма до сих пор не проводилось.
Объектом исследования является авантюризм как культурно-историческое и социопсихологическое явление.
Предмет исследования: авантюризм в русской культуре конца XVII -первой четверти XIX века.
Цель диссертационной работы: выявить семантику, культурные формы и историческую динамику авантюризма в русской культуре конца XVII -первой четверти XIX века.
Из поставленной цели вытекают следующие задачи исследования:
• Определить понятийно-категориальный аппарат, позволяющий исследовать авантюрные формы и терминологически уточнить такие категории, как «авантюризм», «авантюра», «приключение».
• Создать инвариантную модель судьбы авантюриста, учитывая его архетипическую основу, психосоциальную специфику и характер связей с миром.
• Выявить формы авантюризма в русской культуре конца XVII -первой четверти ХГХ века, определить их семантику в соотношении с теоретической идеальной моделью авантюриста.
• Показать, что авантюра и приключение в русской культуре конца XVII - первой четверти XIX века явились структурными составляющими ряда поведенческих моделей и жизнетворческих практик.
• Выявить способы строения «жизненного текста» как целого и построить типологию авантюрного жизнетворчества.
• Исследовать варианты авантюрных поведенческих практик в русской культуре конца XVIII - первой четверти XIX века.
• Показать культурно-историческую динамику авантюрных форм в русской культуре.
Хронологические рамки диссертационного исследования определяются спецификой объекта исследования и ограничиваются преимущественно концом XVII - первой четвертью ХГХ века. Этот период в русской культуре является целостной эпохой, о чем свидетельствует наличие доминанты просветительски-просвещенческой идеи и сформированность культурно-исторического типа человека. Авантюризм - явление преимущественно культуры Нового Времени, так как его возникновение зависит от степени свободы личности в культуре, от возможности выйти за рамки традиционных представлений о человеческой судьбе, социальной роли, что нехарактерно для эпохи Средневековья. Период конца XVII - XVIII века показателен с точки зрения самозванства как наиболее интересной и системно реализованной формы авантюризма; период конца XVITI - первой четверти ХГХ века - с точки зрения приключения (и авантюры) как организующего структурного начала жизнетворческих практик эпохи.
Источники исследования. В соответствии с проблематикой и задачами исследования источники представлены документами личного происхождения: дневниковой, мемуарной и эпистолярной литературой, в которых на холятся свидетельства о повседневном поведении и поведенческих практиках эпохи, выходящих за рамки повседневности.
В качестве особого вида источников следует назвать художественную литературу. Для нас значимы были литературные тексты, заключающие в себе знаковые для эпохи сюжеты, в ориентации на которые строились поведенческие модели.
В третью группу источников входит исследовательская литература, которая в той или иной степени касается предмета нашего исследования.
Теоретическая и методологическая основа диссертации определяется спецификой научной проблемы, целевой установкой и сформулированными задачами исследования. Решение многоплановой проблемы предполагает применение комплекса исследовательских приемов и процедур ряда методов, сложившихся в социальных и гуманитарных науках.
Анализ социокультурной специфики авантюризма осуществлен с помощью приемов сравнительно-исторического и историко-типологического методов, позволивших определить и общезначимое в авантюризме как социокультурном и психологическом явлении, и специфику авантюрных форм в европейской и русской культурах, а также выявить динамику авантюрных форм в русской культуре конца XVII - первой четверти XIX века.
Приемы структурно-системного и семиотического методов исследования позволили выявить структурообразующие начала типа человека-авантюриста, построить его идеальную модель, и определить знаковые элементы поведенческих моделей в жизнетворческой практике русской культуры XVII - первой четверти ХГХ века.
Методологическую основу диссертационного исследования определили работы таких исследователей, как Г. Зиммель, А.Ф. Строев, Ю.М. Лотман. Категории и понятия, введенные в научный оборот этими исследователями, позволили сформировать категориально-понятийный аппарат.
Употребляемые в работе понятия «авантюра» и «приключение» имеют разную семантику, однако они являются составляющими более широкого понятия - «авантюризм». На основании проведенного анализа мы выделили два аспекта авантюризма. С одной стороны, это авантюра - путь личного, свободного утверждения жизни, правил собственного поведения, нарушающих общепринятые, - анти-поведение, пре-ступление, определенным образом замаскированное под норму с целью получения собственной выгоды.
С другой стороны, авантюризм сродни «приключению». Приключение - это особым способом организованное жизненное пространство, которое имеет ряд признаков: выпадает из «логики» и причинно-следственных связей жизни; его «случайность» обусловлена непредсказуемостью результатов; максимально наполнено «напряжением», которое ведет к острому переживанию полноты жизни, сопровождается риском, опасностью; может сопровождаться иррациональными, нелогичными, абсурдными с внешней точки зрения действиями, смысл которых - в их процессе и длительности, а не в результате.
Жизнетворчество нами понимается как сознательно моделируемое бытовое пространство, преображенное искусством (чаще всего литературными текстами), основным структурным элементом которого становится игра, определяющая выстраивание тех или иных поведенческих моделей человека.
Понятия «авантюрная форма», «авантюрная поведенческая модель», «авантюрные поведенческие практики» применяются в работе в качестве синонимических. Это обусловлено тем, что авантюризм в русской культуре реализован преимущественно в форме поведенческой модели.
Новизна исследования состоит в том, что впервые динамика авантюрных поведенческих форм в русской культуре конца XVII - первой четверти XIX века выделена в самостоятельный предмет исследования.
В ходе анализа концепта «авантюризм» была раскрыта его семантика в соотношении с категориями «авантюра», «приключение», «судьба», «случай».
В исследовании разработана идеальная теоретическая модель человека-авантюриста, определены ее структурообразующие признаки. Выявлено, что в русской культуре авантюризм репрезентирован в особых авантюрных формах, в структуру которых включены элементы этой модели.
В диссертационной работе осуществлен анализ авантюрных поведенческих форм в русской культуре конца XVII - первой четверти XIX века, выявлена их культурно-историческая специфика и динамика.
В работе исследованы авантюрные формы, представленные в русской культуре конца XVII - XVIII века такими поведенческими моделями, как «разбойник» и «самозванец», в которых из двух составляющих авантюризма доминирует авантюра.
В результате исследования культурно-исторического материала определены механизмы реализации авантюрных поведенческих практик в рамках стратегий жизнетворчества в период конца XVIII - первой четверти XIX века. Выполнена типологическая классификация авантюрных поведенческих моделей, параметром которой выступает специфика строения жизненного текста.
Теоретическая и практическая значимость работы.
Теоретическая значимость диссертационной работы заключается в том, что она продолжает традицию изучения игрового начала в культуре, репрезентирующегося в разных, в том числе и авантюрных формах. В исследовании сформулировано понятие «авантюризм» и такие его составляющие, как «авантюра», «приключение». Полученные в процессе анализа результаты могут стать основанием для исследований авантюризма в других культурно-исторических эпохах.
Материалы и выводы диссертационного исследования могут быть использованы для разработки вузовских курсов «История культуры», специальных курсов по культуре повседневности, в научно-исследовательской работе со студентами, в подготовке курсовых и дипломных работ.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Понятие «авантюризм» включает семантику «авантюры» (антиповедение) и «приключения» (игровое поведение, организующее жизненное пространство, выпадающее из «логики» и причинно-следственных связей жизни, носящее «случайный» характер; максимально наполненное «напряжением», интенсивностью).
2. В русской культуре авантюризм репрезентирован в особых авантюрных формах, структура которых содержит те или иные элементы идеальной модели авантюриста.
3. В русской средневековой культуре авантюризм осуществляется в форме анти-поведения (разбойничества).
4. Самозванство - усложненная модель авантюрного поведения, характерная для русской культуры конца XVTI - XVIII века, которая предполагает программное конструирование поведенческого сюжета.
5. В русской культуре конца XVIII - первой четверти XIX века авантюризм реализуется в алгоритме жизнетворчества, организующим началом которого является способ строения жизненного текста. Выделены следующие жизнетворческие модели:
а) Единичное приключение как элемент конструируемого жизненного текста, который вносит в течение повседневной жизни долю случайности и избыточности, являясь при этом разовым игровым элементом, в целом не меняющим общую закономерность жизни.
б) Свободно творимый жизненный текст. Приключение становится необходимым «сюжетным элементом» выстраивающегося биографического текста. Биография походит на роман, в котором ведущую роль в организации и смене сюжетов играет случай. События, которые наполняют эту модель поведения, рискованные, непредсказуемые в своих последствиях, нарушающие нравственные нормы.
в) Жизнь как текст по образцу другого текста: конструирование индивидуального образа-маски и реализация соответствующей поведенческой практики по уже существующим моделям (чаще всего закрепленным в художественной литературе), так как эта роль должна быть узнаваемой в культурном пространстве.
Апробация результатов исследования. Материалы и основные положения диссертационной работы были представлены и обсуждены на международной научно-практической конференции «Дальний Восток XXI век: наука, образование», региональных научно-практических конференциях: «Гуманитарные науки: научно-теоретические и логико-методологические аспекты» (КнАГТУ, 2002), «Гуманитарные науки и современность» (КнАГТУ, 2003), «Науки о человеке, обществе и культуре: история, современность, перспективы» (КнАГТУ, 2004). По теме диссертации опубликовано 8 работ общим объемом 2,15 п.л.
Авантюра и приключение как семантические составляющие авантюризма
Авантюризм как явление существует на разных этапах человеческой истории в разных социокультурных пространствах. Чаще всего авантюризм соотносят с поведением человека, воспринимая его как некую характеристику того или иного поступка: авантюрное предприятие, авантюрное дело, авантюрное поведение и т.д. Однако, определяя суть авантюризма, мы сталкиваемся с рядом трудностей.
Прежде всего следует обратиться к словарным определениям. Сам термин «авантюра» - французского происхождения, и в переводе означает «приключение». По данным «Словаря русского языка» «авантюра» определяется как «рискованное, сомнительное предприятие, дело, начатое без учета реальных сил и условий, в расчете на случайный успех»; это «легкомысленный поступок (или ряд поступков), совершаемый ради получения удовольствия, развлечений»; «приключение», «похождение» [136: 20-21]. «Авантюризм» по данным этого же «Словаря» - это «поведение, деятельность кого-либо, характеризующаяся рискованными, беспринципными поступками ради достижения легкого успеха, выгоды». В свою очередь, «авантюрист» определяется как «искатель приключений», «тот, кто склонен к авантюризму; беспринципный делец» [136: 20-21]. Таким образом, авантюризм уже в словарной интерпретации имеет два аспекта. Во-первых, авантюризм определяется через «приключение», «похождение», целью которых является развлечение, получение удовольствия. Во-вторых, авантюризм - это «авантюра», которая сопровождается нарушением норм (чаще моральных), «беспринципностью» поведения с целью получить выгоду. Следовательно, мы можем утверждать, что концепты «авантюра» и «приключение» определяют семантику авантюризма.
В исторической ретроспективе семантика авантюризма изменялась. А.Ф. Строев в своем исследовании, посвященном авантюризму в культуре XVHI века, приводит ряд его исторических толкований. Как свидетельствует автор, понятие «авантюрист» в XVII - XVIII вв. носит уничижительный характер. Согласно «Словарю Французской Академии» (1694), слово это первоначально обозначало волонтера, который жалованья не получает, но от нарядов и других армейских тягот избавлен. Затем термин «авантюризм» стал применяться для обозначения любовных похождений, нарушающих нормы брака; помимо этого, «авантюристом» называли того, кто «сомнительными» похождениями пытается составить состояние. Через полвека «Универсальный торговый словарь» добавит, что авантюрист - «темная личность, человек, у коего нет ни кола, ни двора, но который нагло лезет во все дела» [140: 18].
Опираясь на приведенные определения, мы можем сделать предварительный вывод о том, что авантюра близка мошенничеству, интриганству, афере, непременно сопровождается нарушением, пре-ступлением норм и формой ее реализации является исключительно анти-поведение. Исследование авантюры как структурного элемента авантюризма предполагает обращение к культурно-историческому материалу, содержащему представление о норме и формах ее нарушения.
С другой стороны, авантюрист - это искатель приключений, - он ими живет, их притягивает, ищет повсюду. И приключение само по себе не обязательно сопровождается нарушением нормативной системы общества. Роберт Мартен Лезюир, автор романа «Французский авантюрист» (1782 г.), в предисловии предупреждает читателей, что его герой «не интриган и не мошенник, как можно вообразить, судя по имени его: мы окрестили его Авантюристом, ибо с ним всяческие авантюры приключаются» [140: 18]. Для обозначения такого рода авантюрного поведения больше подходят такие характерные клише как, например, «рыцарь удачи», «искатель приключений» и др. «Приключение» в самом широком смысле слова будет доминантой, организующей такого рода поведение. В этой связи для дальнейшего исследования необходимо более полно раскрыть этот второй аспект авантюризма. Для определения сущностных черт приключения обратимся к работе Г. Зиммеля, которая посвящена рассмотрению этого феномена.
Исследователь полагает, что каждая часть наших действий вращается вокруг своего центра, являясь при этом и отрезком жизненного процесса. Тем не менее, одни события мы переживаем как приключение, а другие - нет. Согласно выводам Г. Зиммеля, приключение - это некая форма действий, переживаний, выключенная из общей цепи жизни (если исходить из позиции, что жизнь имеет некую векторную направленность и организованность). Поэтому, как полагает автор, в воспоминании приключение может принимать оттенок сновидения. Сны находятся вне осмысленной связи жизни, но, тем не менее, они не чужды общему течению жизни, не возникают в ней спонтанно. «Сцеплению звеньев жизненной цепи, чувству, что через все эти противоположные движения, эти изгибы, эти узлы тянется единая непрерывная нить, противостоит то, что мы называем приключением; это действительно часть нашего существования, к которой непосредственно примыкают находящиеся перед ней и после нее другие его части; но вместе с тем эта часть существования по своему глубокому значению находится вне непрерывности остальной жизни», - пишет Г. Зиммель [86: 212].
Следует признать, что в жизни существует нечто, что человек переживает как «приключение», что врывается в строго обусловленное причинно-следственными связями течение жизни и вносит в нее непредсказуемость, иррациональность, случайность.
По своим сущностным характеристикам приключение близко игре. Й. Хейзинга в работе «Homo ludens» описывает основные признаки игры: игра это не есть обыденная или «настоящая» жизнь, это выход из повседневной жизни в преходящую сферу деятельности с ее собственным устремлением; игра обособляется от обыденной жизни местом и продолжительностью, она замкнута, ограниченна; игра обладает напряжением как свидетельством неуверенности, так и наличием шанса; игра облекается в форму таинственности, необычности, инобытия. Помимо этого, игра строится по определенным правилам, она организованна, предполагает наличие определенного состава участников.
Приключение, в свою очередь, выпадает из общего течения жизни, разрывает его непрерывную причинно-следственную цепь, организуя свое пространство. У каждого приключения есть свое начало и конец, оно обладает собственным центром. Более того, приключение определяет свои границы вне зависимости от предшествующего и последующего: это бытие вне определенного жизненного ряда. «Его временная форма, его радикальное завершение есть полное выражение его внутреннего смысла», - полагает Г. Зим-мель [86: 214]. Тем не менее, нельзя приключение отрывать от общего хода жизни, ее смысла, так как оно этим смыслом все-таки охвачено. Подобно тому, как игра, благодаря создаваемому ею напряжению и катарсической разрядке, позволяет более остро переживать отдельные моменты жизни, приключение по своей специфической сущности также является «формой переживания» [86: 216]. Приключение становится самим собой в случае, если присутствует известная напряженность жизненного чувства, которое оправдывает его существование. В этом отношении мы можем сделать вывод о том, что природа приключения - игровая. В концепции Й. Хейзинга игра -это культурная универсалия, «предшествующая самой культуре, сопровождающая и пронизывающая ее от истоков... Чистая игра сама по себе выступает как основа и фактор культуры» [156: 24-25]. Человеческая культура в целом, по мнению автора, «разыгрывается», игра в той или иной степени содержится в различных сферах культуры (языке, искусстве, религии и т.д.).
Идеальная модель авантюриста
Авантюризм - явление, которое проявлялось в разные периоды и в разных социокультурных пространствах. Свое наиболее яркое воплощение авантюризм, как некое системное явление, получил в особого рода организации жизни. В истории человеческой культуры существовали личности, которых мы, порой интуитивно, не определяя четких параметров, называем «авантюристами», «искателями приключений». Ориентация на авантюризм в их жизни настолько интенсивна, что позволяет объединять их в отдельный культурно-исторический тип человека.
Нам кажется необходимым построить идеальную социопсихологическую модель авантюриста. То есть, не касаясь культурно-исторической специфики авантюризма и не рассматривая авантюриста в историческом пространстве какой-либо эпохи, структурировать те основания (психологические, социальные), которые определяют авантюрную модель поведения в любом культурном пространстве.
С. Цвейг в эссе «Три певца своей жизни», посвященном авантюристам, отмечал, что «честно собирая сведения и рассчитывая, никогда не станешь авантюристом, и со стратегической системой нельзя быть таким фантастическим мастером жизни» [161: 58]. То есть подлинным авантюристом можно стать, лишь имея некие психологические основания, «авантюрную натуру», служение которой - единственная настоящая цель авантюриста.
Истоки авантюрной модели поведения следует, на наш взгляд, видеть в архетипическом комплексе «антигероя», трикстера (по терминологии Е.М. Мелетинского). Как отмечает Е.М. Мелетинский, антигерой может быть выявлен как отдельный архетип, но может реализоваться и как «теневая» сторона героя, его двойник. Основные характеристики архетипического поведения трикстера - хитрость, озорство, эгоизм, «глупость». Архетипическая фигура мифологического плута-озорника вбирает целый набор отклонений от нормы, ее перевертывания и осмеяния, поэтому его фигура мыслится только в соотношении с нормой. Ему присущи также и демонические черты. Если брать архетипические фигуры героя и антигероя в более значительных масштабах, то они являются скорее более частной реализацией дуальных архетипов «своего» и «чужого», «космоса» и «хаоса». Архетип антигероя является носителем сил «хаоса», он - «чужой».
Как пишет Е.М. Мелетинский, образ трикстера появляется стадиально позднее, чем отдельные эпизоды проявления хитрости самим культурным героем. «Трикстер, в отличие от культурного героя, в известном смысле асоциален и потому более «персонален», но зато представлен отрицательно как маргинальная фигура, порой даже противопоставляющая себя роду-племени» [107: 114). Существование фигуры трикстера, как отмечает исследователь, носит характер легальной отдушины, противоядия мелочной регламентированности родоплеменного сообщества. В его существовании судьба постепенно ослабляет свою роль, зато увеличивается возможность самодеятельной авантюрности, его путь - путь плутовства, постоянные попытки обмануть судьбу и получить от нее то, чем она его обделила. Среди элементов архети-пической модели поведения трикстера следует отметить его медиативную функцию: он связывает различные миры и способствует тем самым преодолению оппозиции между полярными элементами.
Для составления социопсихологического портрета авантюриста мы обратились к ряду работ по психологической типологии и на их основании структурировали те социальные и психологические факторы, которые его определяют. Следует отметить, что любая модель человека - социопсихологическая. Пользуясь психологической терминологией, мы будем говорить о совокупности двух составляющих человека авантюрного типа: его эндопси-хике (внутренней взаимозависимости психических элементов и функций, которые обычно обозначаются терминами «темперамент», «характер», и которые включают такие основные психические функции, как восприимчивость, внимание, мышление, воображение, аффективная возбудимость, способность к волевым усилиям, импульсивность, быстрота, сила и т.д.) и экзопсихике (отношении личности к внешним объектам: природе, материальным вещам, другим людям, социальным группам, духовным благам). Совокупность экзо-и эндопсихики мы обозначим термином Э. Фромма - «социальный характер», который определяется им как «модель поведения, характерная для данного индивида и включающая в себя совокупность экзистенциальных, индивидуальных переживаний, темперамента и физической конституции индивида» [155: 260].
Суммируя данные различных психологических типологий ряда авторов (Э. Фромма, К.Г. Юнга, А.Ф. Лазурского, Н.А. Государева, А. Лоуэна), мы можем описать социопсихологический характер авантюриста.
1. Что касается темперамента, то здесь мы будем отталкиваться от традиционного выделения четырех его типов, предложенных еще Гиппократом (сангвинический, холерический, флегматический и меланхолический). Авантюрист обладает темпераментом либо сангвиническим (темпераментом чувства), либо холерическим (темпераментом деятельности). Для авантюриста-сангвиника характерны следующие черты: беззаботность, несдержанность, желание и умение быть в центре, чувство юмора, непостоянство в отношении вещей (каждый раз нужна новая «игрушка»); работа его утомляет, но он без устали занимается тем, что является в его восприятии, понимании, ощущении, эмоционально-психологическом мире только игрой, так как она всегда связана с переменами. Авантюрист-холерик горяч, вспыхивает, как солома, деятелен и не сдержан, господствующая его страсть - честолюбие. В его эмоционально-психологическом строе процессы возбуждения преобладают над процессами торможения. Для обоих темпераментов свойственна сосредоточенность на сегодняшнем дне, любовь к внешним эффектам, риску, умение увлечь и подчинить себе окружающих, дар импровизатора.
2. По отношению к внешнему объекту авантюрист относится к экс-травертированному типу (по типологии К.-Г. Юнга), для которого характерно положительное отношение к объекту. Общая установка сознания авантюриста ориентирована на объект, а наиболее частые и главнейшие решения и поступки обусловлены не субъективными взглядами, а объективными отношениями. Интерес и внимание следуют за объективными событиями, которые представляют для него неистощимый источник раздражения. Экстравертированный тип избирает профессию, которая в данный момент и в данном месте представляет многообещающие возможности делать и производить то, в чем нуждается окружающая среда и чего она ждет от него. С другой стороны, экстравертированный тип считается с реальностью своих субъективных потребностей и нужд. Опасность для экстравертированного типа заключается в том, что он втягивается в объекты и сам в них теряется. Истерия - наиболее распространенный невроз экстравертированного типа. Основная черта истерического характера - постоянная тенденция быть интересным и производить впечатление на окружающих. Это обусловливает репутацию авантюристов как великих обманщиков и мистификаторов. Истерики лгут с самой невинной миной; то, что они говорят в данный момент, является для них правдой. Успех аферистов обеспечивается внешне абсолютно искренним поведением, которое возможно лишь потому, что внутренне они не осознают свою ложь. Установка бессознательного призвана компенсировать сознательные установки экстравертированного типа, поэтому в его подсознании будет присутствовать сильная эгоцентрическая тенденция. Подсознание будет характеризоваться во многом грубым, сильно превосходящим детский и граничащим со злодейским, эгоизмом. Э. Фромм называет такую установку личности «неплодотворной ориентацией», которая характеризуется тесным контактом с внешним объектом. Для авантюриста характерна рецептивная и эксплуататорская ориентации: источник всех благ видится вовне, а единственный спо 37 соб обрести желаемое - получить это из внешнего источника, применив либо силу, либо хитрость. В отношении к другому человеку авантюрист действует либо как чувственный соблазнитель, неразборчивый в своих привязанностях, либо как манипулятор, склонный красть и присваивать. Предпочтение здесь будет отдаваться недоступности.
Приключение как элемент жизненного пространства
Устоявшаяся в гуманитарных науках точка зрения на культурно-исторический процесс исходит из положения о том, что первая четверть XIX века является новым этапом, отличающимся новой системой философских, эстетических, социальных характеристик. Событийная насыщенность начала века, довольно быстрая смена правителей после более чем тридцатилетнего царствования Екатерины П создавали психологическое ощущение наступления «новых времен»; особенно эти настроения были свойственны началу «александровских» преобразований: «Все сердца были наполнены какою-то сладостною надеждою, какими-то радостными ожиданиями, и каждый день, порождая какое-нибудь новое добро, освежал душу, воспламенял сильнее любовь к благодушному государю и привлекал к наслаждению жизнью» -писал Ф. Булгарин [4: 153]. Свою роль сыграли и те настроения, которые были откликом на европейские потрясения в конце XVIII столетия. Калейдоскоп исторических происшествий ассоциировался у современников с замысловатой театральной интригой: все с нетерпением ждали событий еще более удивительных, чем те, что уже произошли на сцене всемирной истории. «Везде огонь живет под пеплом, и я очень думаю, что XIX век не пробежит до четверти без развития каких-нибудь странных происшествий», - так писал М.Ф. Орлов в своих письмах [23: 221]. В качестве основных тенденций начала века исследователи, как правило, отмечают рост национального, общественного и личностного сознания, усиление антирационалистических начал и т.д., обозначая их как тенденции, свидетельствующие о наступлении новой - романтической - эпохи. Однако вопрос об исчерпанности эпохи Просвещения остается открытым, и на этот счет существуют различные исследовательские точки зрения. Мы можем утверждать лишь то, что наступление нового века сопровождалось определенными изменениями в умонастроениях эпохи. Следует отметить тот факт, что они не были целиком связаны с наступлением XIX века, начало этим изменениям было положено в самом конце XVIII века и репрезентированы они были таким художественным явлением в русской культуре, как сентиментализм. Мы обозначим только те тенденции, которые, получив свое начало в период русского сентиментализма, затем в гораздо большей степени заявят о себе в начале XIX века, усилившись благодаря влиянию романтических настроений.
1. На протяжении почти всего XVIII века личность была востребована преимущественно в своей главной функции - гражданина; человек оценивался с точки зрения воплощения общественной воли и принесения пользы отечеству. Достоинства человека (разум, честь, обязанности, добродетели и др.) оценивались с точки зрения того, насколько они способствовали выполнению его основной функции - быть гражданином. Другие свойства человека (чувства, стремление к личному счастью, к удовольствиям) находились в подчинительном положении по отношению к государственной службе. По данным, которые приводит Е.Н. Марасинова, в конце XVIII века по-прежнему существенно значимой сферой общественной жизни, определяющей потребности и цели дворянина, остается государственная служба. Исследовательница отмечает, что «в 33 письмах из 45 авторов от 55 до 90% информации посвящено проблемам военной, гражданской или дипломатической службы и служебной карьеры» [105: 62]. В самом конце XVIII века, однако, намечается иная тенденция, обусловленная тем, что общественно значимым добродетелям человека начинают противопоставляться его личностные качества -стремление к добру, благу, к нравственному преобразованию. «Карамзинисты» впервые в русской культуре стали отстаивать индивидуальное начало человека, его независимость. Основным было признано право человека «быть самим собой». Человек эпохи конца XVIII - первой четверти XIX ве 71 ка начинает постигать сложность и противоречивость своего духовного мира. Личная свобода - естественное право человека; провозглашается свобода выбора способа человеческого самоопределения (однако это не было связано с торжеством индивидуалистической личности). Осознается ценность неповторимости собственной жизни. Однако зачастую в обществе не поощрялись активность и самостоятельность человека. Так, С.Н. Глинка вспоминает, что, будучи в кадетском корпусе, был жестоко избит кадетом Михаилом Полети-ка за то, что «был умозритель, философ, непохожий на других» [10: 325].
2. Новыми смыслами в конце XVIII века наделяется идея служения отечеству. Признание получает частное служение и его сознательное программирование, в противовес диктату официального государственного служения. Дворянский быт конца XVIII - первой четверти XIX века получает возможность строиться как набор альтернативных возможностей, каждая из которых подразумевает определенный тип поведения. Ю.М. Лотман в своем исследовании приводит основные алгоритмы поведения русского дворянина, которые реализовывались в порядке выбора между альтернативными возможностями («мирская жизнь - духовное поприще»; «жизнь за границей - в России», «служба - отставка», «военная служба - статская служба» и др.) [103: 189]. Дворянский образ жизни подразумевал постоянную возможность выбора, причем «недворянское» поведение отсекалось нормами чести, обычая, государственной дисциплины и сословных привычек. Признание этих норм не было автоматическим, оно представляло собой акт свободного выбора и свободного проявления воли. Таким образом, человек конца XVIII века получает возможность жить и осуществляться в новом культурном пространстве - частном, не государственном. Вариант личностного осуществления моделируется под знаком исключительности; знаковой становится ситуация «уединения» - дар немногих «избранных» (Н.М. Карамзин создает целую теорию уединения в статье «Мысли об уединении»), которое не оценивалось как отшельничество, но предполагало эмоциональное общение с природой, с друзьями-единомышленниками. Уединение создавало сферу, где можно было бы укрыться от официальной жизни и предаваться радостям жизни частной (дружбе, любви, семье, обществу друзей).
3. Поиски форм самовыражения помимо государственного служения приводят к тому, что особую значимость для повседневной культуры приобретает литература. В конце XVIII века частная сфера в значительной мере эс-тетизируется. Следует сказать, что новые эмоционально-психологические тенденции воплотились прежде всего в литературных произведениях, сформировав те литературные типы, которые потом определят культурные роли человека конца XVIII века. О таких своеобразных взаимоотношениях литературных героев и людей эпохи пишут авторы «Истории русской литературы»: «Представление о «чувствительности», полученное из литературы, начинало предопределять поведение людей в жизни, в быту. Иногда это принимало трагически гипертрофированные формы (известны факты самоубийства «русских Вертеров»); чаще просто овеивало обыденную жизнь некоторой поэтичностью, облагораживало отношения между людьми» [89: 746]. Характер жизнетворческих моделей конца XVIII века был ориентирован на узаконенные литературными героями стереотипы особого (сентиментального) поведения. Поэтому в русской культуре конца XVIII века начинает складываться уникальная ситуация подражания литературным героям, которая провоцирует создание новых поведенческих ролей. Вместе с тем следует отметить, что подобное литературизированное, навеянное романтическими литературными типажами, жизнетворчество будет характерно и для начала XIX века.
