Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Место и роль теории действия в западной социологии XX века 25
1. Парадигма - традиция - теория 25
2. Классическая модель социального действия Макса Вебера 45
ГЛАВА 2. Пути развития теории социального действия вебера в интерпретативной социологии XX века 77
1. Социальное действие с точки зрения символического интеракционизма: от Дж. Г. Мида к Э. Гоффману 77
2. Теоретико-методологические воззрения феноменологов и этнометодологов на социальное действие 114
3. Опыт экзистенциальной трактовки социологии действия: Э. Тириакьян 142
ГЛАВА 3. Научное познание как социальное действие 160
1. Право исследователя на собственное видение 160
2. «Объективность» в социальных науках 199
3. Познание социального как форма самопознания 239
ГЛАВА 4. Социальное действие в контексте социализации 258
1. Схема социализации Дж. Г. Мида: на пути от нормативного к интерпретативному подходу 258
2. Homo Sociologicus - социологическая модель деятеля 281
Заключение
Библиография
- Классическая модель социального действия Макса Вебера
- Теоретико-методологические воззрения феноменологов и этнометодологов на социальное действие
- Опыт экзистенциальной трактовки социологии действия: Э. Тириакьян
- Homo Sociologicus - социологическая модель деятеля
Классическая модель социального действия Макса Вебера
Лишь беглый взгляд на этот, далеко не полный список авторов заставляет серьёзно задуматься. Их подходы к интересующей проблеме настолько различны, что объединить всех по чисто формальному признаку -обращению к категории «социальное действие» - оказывается просто бессмысленным.
Очевидно, что различные, часто диаметрально противоположные, направления социологической мысли очень неодинаково усваивают и развивают теорию действия. А среди перечисленных авторов - поборники и социологического психологизма, и позитивистской версии социальной экологии, и гуманистической социологии, и символического интеракционизма, и структурного функционализма, и неомарксизма, и даже структурной теории действия.
Выход из этого лабиринта видится в возможности двоякого подхода к изучению социального действия. С одной стороны, можно ограничиться рассмотрением теорий социального действия, так сказать, в узком, строго формальном смысле. Есть признанный классическим замысел Вебера, в соответствии с которым социальное действие является простейшей составляющей общественной жизни. Поэтому все последующие интерпретации необходимо изучать как логическое, более или менее последовательное его продолжение. Такой подход безусловно правомерен. С другой стороны, теорию действия можно рассматривать шире, по существу, не ограничиваясь нередко чисто формальными ссылками на Макса Вебера и предложенную им модель социального действия.
Пространное изложение первой точки зрения можно найти как в отечественных, так и зарубежных изданиях1. Причем логическая цепочка и первых, и вторых примерно одинакова и часто выглядит так: Вебер
Знанецкий - Макайвер - Парсонс - (Турен) - Хабермас. Крайне редко этот перечень начинают с Конта или Гиддингса с Теннисом1.
Наиболее разработанным звеном в ней является теория социального действия Макса Вебера. Последний недвусмысленно оговаривает основные признаки действия: его обязательное осмысление действующим лицом и сознательную ориентацию последнего на поведение других участников взаимодействия. Дальнейшая разработка вышеназванной цепочки имен в большей мере принадлежит западным аналитикам. Прослеживая динамику развития теории социального действия, они обращают внимание на своеобразие ее последних толкований. По их мнению, если Вебер делал акцент на культурных и структурных ограничениях жизнедеятельности людей в обществе, то более поздние трактовки теории действия сконцентрированы на индивидуальных, личностных моментах мысленной подготовки и совершения действия.
Считая подобную точку зрения излишне категоричной, а в ряде случаев прямо противоположной истинному положению вещей, перечислим в качестве примера выводы одной из работ на эту тему: (1) Социальные действия берут свое начало в осознании людьми самих себя как субъектов действия, окружающих их людей и внешних объектов, т. е. ситуаций действия. (2) Люди действуют для осуществления собственных, субъективных намерений, замыслов, стремлений, задач, целей. (3) Они пользуются для этого определенными, соответствующими этим замыслам, средствами, приемами, методами и инструментами. (4) Однако их действия объективно ограничены предложенными обстоятельствами и условиями. (5) Осуществляя свою волю или вынося какое-либо суждение, деятели выбирают, просчитывают и оценивают, что уже сделали, что делают сейчас и что будут делать в дальнейшем. (6) Принимая решение, они учитывают стандарты поведения, правила и моральные принципы общества. (7) Изучение любых социальных взаимоотношений требует от исследователя использования субъективных исследовательских приемов, ибо веберовское «понимание» (Verstehen), в том числе предполагает воображаемую реконструкцию, сопереживание или наличие замещающего опыта1.
Очевидно, что структурно-функциональный анализ Парсонса и «теория коммуникативного действия» (ТКД) Хабермаса в эту схему не укладываются. Подобно всем интеграционным моделям они представляются contradictio in adjecto, более чем своеобразным субъективистско-объективистским гибридом, который, впрочем, уже стал «наиболее типичным для нашего века способом производства новых социальных теорий»2. Членя, по своему разумению, веберовское наследие на отдельные «блоки», оба автора попытались примирить теоретико-методологические посылки, представленные у Вебера фрагментарно и не иначе, как в виде апорий. В итоге «скороспелые решения» теоретических антиномий оказались не достигающими их корней, уходящих в «экзистенциальный пласт человеческого присутствия в мире»3. А претензия на мета-уровень неизбежно увлекла социологов в лоно системного анализа, прочь от деятеля-творца.
Теоретико-методологические воззрения феноменологов и этнометодологов на социальное действие
Как мы уже знаем, содержанием человеческого поведения с целью приспособиться, «приладиться» к среде своего обитания, в обществе является принятие роли «другого» или «обобщенного другого». Иные, новые условия, в которых оказывается Self, неизбежно разрушают прежде связный, значимый контекст нашего прошлого опыта. Наступает момент дезинтеграции Self. Единственное, что ему остается - способность ощущать то, что с ним происходит, чувствовать, что он принимает непосредственное участие в чем-то, о чем не имеет прямого, одновременного и достоверного знания. Само понятие «настоящего» у Мида - это состояние между старой системой и новой.
Происходящее в настоящем еще недоступно сознанию, т. е. нашему Self. И Мид решается прибегнуть к «живой реальности» как первооснове, экзистенциальному началу Self. Именно благодаря ей «разрушение» Self не становится фатальным, а предвосхищает его обновление.
Джордж Герберт Мид творит «человека социального» весьма характерным для всех крупных социальных мыслителей образом: сочетая взвешенность и логическую выдержанность своих научных построений с интуитивной потребностью, а нередко и настоятельной необходимостью вырваться за рамки тех ограничений, которые накладывает та или иная специальная наука, в подлежащие ей философские глубины. Однако рывок этот незамедлительно вызывает противодействие дисциплинарных ограничений, отбрасывающих ученого назад, в границы «дозволенного». И вот уже качества, которыми философская мысль наделяет человеческое бытие, весьма своеобразным и рискованным образом сообщаются его производному - Self, временной, ситуативной категории действия. Свобода как сущностная, природная характеристика человека становится свободой рационального выбора среди предложенных обществом возможностей.
Очевидно, что Мид не мыслит свободу в отрыве от ответственности. Но что он под ней подразумевает? Синоним свободы у Мида - моральная необходимость (moral necessity), или все та же ответственность за рациональные поступки, все тот же шаг в будущее из настоящего, подготовленный прошлым, для которого выявленные причинно-следственные закономерности - «условие уже избранного будущего, а не условие самого выбора этого будущего» . И в этом смысле кажется уже не столь резким мнение ряда американских исследователей о том, что социальное действие Мида воспроизводит реактивный характер взаимоотношений между индивидуальным организмом и его физическим и биологическим окружением".
Необходимость «морального действия» - это необходимость действия вообще. Термин введен, видимо, для того, чтобы подчеркнуть контраст с механической необходимостью, которой не свойственна свободная игра рациональных выборов. Так понятое моральное поведение и есть, по Миду, полнота свободы. Отсюда и предложенное им понимание счастья: взвешенное поведение в соответствии с моральным dictum, стремление «жить так полно, сознательно и обусловлено (determinedly), как это возможно»3.
Рожденный Мидом в образе Self «человек социальный» придает весьма своеобразный оттенок и понятию человеческой свободы, и творчеству, и жизненным ценностям. «Живая реальность» все труднее угадывается за Self-проекцией мира разделяемых смыслов, рожденных в действии, -непреходящем и всеобъемлющем понятии социальной теории Мида. «...Все происходит в теле действия. Это действие может быть отложенным (delayed), но не существует ничего, что было бы само по себе просто физиологическим состоянием» , неподвижным, остановившимся. Мироздание находится в постоянном движении, ибо жизнь, как мы уже усвоили, - это процесс жизни, поиск. Действие начинается с импульса (impulse), или предваряющей действие установки. Это стадия побуждения ко взаимодействию. Она - не просто приглашение к общению, но его предвосхищение. Всякому видимому действию человека предшествует уяснение намерений, определенная внутренняя направленность, некоторая позиция по отношению к происходящему.
Предположим, человек видит следы медведя. Если он не знает, что это следы медведя или, думая о чем-то, что сильно занимает его в эту минуту, не признает в них следы медведя, никакой реакции не последует. Он по-просту не увидит таящуюся в них угрозу, т. е. указание на вполне определенные свойства зверя (скажем, агрессивность), а следовательно и на необходимость вполне определенного, подсказанного личным опытом или опытом поколений, поведения при встрече с диким зверем.
Мы воспринимаем то, на что реагируем, а реагируем на то, что доставляет нам беспокойство, мешает размеренному ходу запланированных нами действий. Если, увидев следы и опознав их как отпечатки лап медведя, человек начинает размышлять о том, как ему лучше поступить, следует говорить о стадии перцепции (perception), или «восприятия на расстоянии» (distance experience). Мид описывает ее как необходимое торможение, предшествующее конкретным действиям, сопоставление альтернатив, ибо способы возможного участия человека в ситуации неисчислимы.
«Именно через процесс избирательной реакции - которая может быть избирательна только потому, что отложена - интеллект (intelligence) воздействует на определение способа поведения»1. Интеллект, разум делает возможным наш выбор, но в то же время сам рождается из необходимости выбирать. Наша смышленность - это способность «обладать будущим как настоящим в категориях идей»".
Опыт экзистенциальной трактовки социологии действия: Э. Тириакьян
"Элементы и процессы, - продолжает далее Гоффман, - которые усваивает человек в ходе прочтения им жизненной деятельности, часто являются именно теми, которые демонстрирует сама эта деятельность -почему бы нет? Ведь социальная жизнь как каковая часто организована как нечто, что могло бы быть понято индивидом и с чем он мог бы иметь дело. Необходимо соответствие, или изоморфизм, между восприятием и организацией того, что воспринимается, несмотря на обстоятельство, что существует, вероятно, огромное количество ценных принципов организации, которые могли бы воздействовать на наше восприятие, однако не делают этого" .
Эту позицию очень точно определил специалист в области социологии, политологии и социального прогнозирования Д. Белл. "История - это поток событий, а общество есть ткань из многочисленных и различных видов отношений, которые изучаются не просто посредством наблюдений, - писал Д. Белл, определяя взаимоотношения логических структур и постигаемой реальности. - Если мы признаем различие между реальной действительностью и сущностью связей, тогда знание (как комбинация этих двух элементов) будет зависеть от правильного соотношения между фактическим и логическим порядками. На практике первичен фактический порядок; по смыслу - логический... В качестве логического средства упорядочения концептуальная схема не является правдивой или ложной, а либо полезной, либо нет" .
Исследовательское кредо упомянутых авторов можно было бы выразить одной фразой: я так вижу социальную жизнь, но вижу ее так потому, что она сама дает мне для этого основания. Каковы же эти основания?
Прямого ответа на этот вопрос у американского социолога нет. Читатель вообще не избалован его откровениями о себе и своей жизни. Гоффман размышлял и жил в образе кукловода, оживляющего с помощью тонких, невидимых нитей персонажи своих пьес. Самое большее, что мог увидеть неискушенный зритель, - руки невидимого демиурга на фоне наглухо задернутого занавеса. Однако внимательно вглядываясь в тексты социолога, приходишь к выводу о том, что ответ на поставленный вопрос у Гоффмана найти все-таки можно, расчистив от наслоений недостающее, а может быть тщательно скрываемое глубинное, бытийное основание его социологии.
Для Гоффмана окружающий мир - арена довольно жесткой борьбы за самоутверждение. Он не только не предлагает радужной, благополучной перспективы развития общества, но, кажется, намеренно и постоянно вводит своих читателей в шок от действительного, не прикрытого никакими ухищрениями лица окружающего нас мира. Так, одну из своих книг он начинает с письма, адресованного в редакцию журнала девушкой, лишенной носа, и поведавшей о своей невыразимо несчастной жизни .
Гоффман являет себя академическим кругам, пишет один из его учеников Г. Маркс, "независимым, прожженным интеллектуалом-циником, социологом в духе частного сыщика 40-х гг. Меланхоличный, экзистенциалист, хладнокровный и намеренно аполитичный (по крайней мере в рамках преобладавших в то время идеологических течений), он обладал собственным стилем. Совсем маленького роста канадский еврей, работающий в маргинальных слоях на грани максимально возможного напряжения сил, он был явным аутсайдером. Его блеск и предельное, балансирующее на краю положение были результатом острого видения и мощного воображения. Он был очарован людьми, которые преуспевали и могли утвердиться в этом мире, даже в условиях гнетущей социальной системы и культуры" .
Будучи сам выражением классической американской мечты о человеке, "сделавшем самого себя" (self-made man), Гоффман питает не только исследовательский, но и чисто человеческий интерес к способным, независимым личностям, достигшим самоутверждения не путем ухода от действительности, а выступившим навстречу трудностям и испытаниям этой жизни. Добиться же успеха можно только в том случае, пишет Э. Гоффман, в значительной мере исходя из собственного жизненного опыта, если не доверять внешним эффектам, не принимать мир на веру (at face value). Необходимо обнажить сокрытую правду, истинное положение вещей и лишь потом предпринимать какие-либо усилия.
Тем более это необходимо делать в современном социологу американском обществе. Его возрастающая фрагментарность, то, что высокой наукой принято называть нарушением гармонии и усилением энтропийных тенденций в социальных системах, жесткая стандартизация всех сфер нашей жизни ведут к распадению человеческой целостности на мириады функциональных ролей. Бессилие человека перед громадой технократически-бюрократического общества повсеместно заставляют его мимикрировать, подстраиваясь, хотя бы чисто внешне, под требуемые в данном обществе образцы мышления и поведения
Homo Sociologicus - социологическая модель деятеля
Вторичная социализация представляет собой интернализацию институциональных или институционально обоснованных "подмиров"."4 Она есть "приобретение специфически-ролевого знания, когда роли прямо или косвенно связаны с разделением труда"5.
Однако гораздо существеннее другое. Важно понять, что социализация соединяет в себе два неразрывно связанных между собой момента социальной жизни: ее объективацию, экстернализацию посредством создания рецептов здравого смысла, или типификаций, и их интернализацию, или возвращение в индивидуальное сознание. Причем возвращение это происходит, как нетрудно догадаться, в ходе реального взаимодействия реальных людей - в сфере we-relations, - а значит не может быть простым, автоматическим воспроизводством наработанных шаблонов. Научаясь им, социальные деятели обновляют социальные образы, а обновляя, научаются им. Да, в жизненный мир уникальные компоненты социального опыта не входят. Будучи промежуточным, но от этого не менее важным звеном в цепи воссоздания поведенческих штампов, они не дают жизни замереть, ускользая от науки.
Кроме того, типологическая определенность нашего повседневного мышления и поведения подразумевает под нормой "нормальное, привычное, устойчивое", а не "нормативное, предписанное, налагаемой извне"1. "Когда я конструирую идеализацию "Я-могу-это-снова" (I-can-it-again), мне важна типичность... без всяких "прим.". Фигурально говоря, конструирование состоит в подавлении "прим." по причине их нерелевантности (с точки зрения имеющейся цели - Е. К.), что, кстати, характерно для типизации вообще", - пишет Шюц .
Еще более наглядно противопоставляет односторонний подход к социализации интерпретативному этнометодолог Роберт Маккей. Нормативный подход, пишет он, предполагает, что "полноценный, окончательно сформировавшийся (complete)" взрослый учит "неполноценного, еще не сформировавшегося (incomplete)" ребенка способам поведения в обществе. Это - превратное толкование того, что происходит на самом деле . Далеко не всех взрослых можно считать состоявшимися. В свою очередь дети, как правило, более изобретательны, сообразительны, нежели взрослые. Именно это усиленно доказывают этнометодологи, обнажая суть "взаимодействия между взрослыми и детьми, основанного на способности к интерпретации как феномене общения..."4.
Итак, члены общества - не просто безропотные объекты дрессировки, стремящиеся к награде и избегающие наказаний, а активные участники, со делатели социализации. "Социализация, - подводит итог один из современных американских этнометодологов Мэтью Спийер,- это приобретение навыков взаимодействия"1. Нежелание "традиционалистов" отказаться от своего одностороннего взгляда на социализацию и признать ее темой, достойной самого пристального внимания и иного подхода, отмечает большинство этнометодологов и не только они.
Социализация - процесс пожизненный. А это значит, что она подразумевает не только усвоение (в большей или меньшей степени) рекомендованных образцов поведения, но и неизбежное для думающего существа определение своего отношения к ним. Любая организация предполагает свод предписанных правил, норм и ценностей, однако изучение ее на этом уровне мало что дает по существу. Нередко складывается такая ситуация, когда члены данной организации создают видимость следования определенным стандартам, на самом деле просто манипулируя ими.
Нигде специально не определяя понятие "социальность", Э. Гоффман по сути дела сводит ее к способности человека "действовать", причем действовать видимым образом, подчеркивая те соглашения и нормы, которые установлены в данной структуре . Быть социализированным, обладать "социальностью" значит, во-первых, взаимно использовать друг друга в качестве различного рода информации, на основе которой делаются выводы и определяется ситуация, а затем действовать согласно полученному определению. Во-вторых, разнообразя собственное поведение, оказывать воздействие на выводы, к которым приходят окружающие относительно нашего поведения. Наконец, в-третьих, манипулируя "ненамеренными" самопроявлениями, выражениями, традиционно считающимися неподверженным подтасовкам, сознательно нарушать симметрию коммуникативного процесса, приобретать еще большее влияние на мнение окружающих. Действие превращается в работу по созданию впечатлений, формализованных ролей, фрагментарно включая человека в окружающую действительность.
Терминологическую определенность попытка структурировать человеческое Я приобретает у Э. Гоффмана уже в конце 50-х годов. На страницах книги "Представление себя другим в каждодневной жизни" американский социолог пишет: "В этом произведении индивид был косвенно поделен на две основные части: он рассматривался как исполнитель, измотанный (harried) производитель впечатлений, вовлеченный во всечеловеческую задачу по постановке спектакля, и как характер, то есть фигура как правило превосходная, чей дух, сила и другие полноценные качества призваны пробудить спектакль. Атрибуты исполнителя и атрибуты характера различного порядка..., но все они приобретают значение лишь в рамках шоу, которое не должно прерываться"1.
