Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Лингвистические и семиотические характеристики религиозного и житийного дискурса, дискурсивная схема жития 22
1.Понятие «дискурс» 22
2.Понятие «религиозный дискурс» 33
3.Понятие «житийный дискурс» 42
4. Основные теоретические положения нарративной семиотики 44
5.Житийный дискурс в семиолингвистическом аспекте. Обоснование гипотезы 50
6. Социокультурный и исторический контекст X-XVII вв 53
6.1.Социокультурный и исторический контекст в Киевской Руси, Московской Руси, Юго-Западной Руси и России (X-XVII вв.) 53
6.2.Социокультурный и исторический контекст в Западной Европе (X-XVII вв.) 58
7.Исследования русской и западноевропейской агиографии 61
7.1.Исследования древнерусской агиографии 63
7.2.Семиотические исследования древнерусской агиографии 68
7.3.Семиотические исследования западноевропейской агиографии 70
8. Дискурсивная схема жития 73
8.1. Семиолингвистический анализ Жития 1 77
8.2.Семиолингвистический анализ Жития 2 87
8.3.Семиолингвистический анализ Жития 3 92
Выводы по первой главе 100
Глава 2. Речевое воздействие и манипуляция 103
1.Речевое воздействие 103
2.Речевое воздействие и манипуляция в житийном дискурсе 105
3.Происхождение термина «манипуляция» 111
4.Определение манипуляции в психологии 113
5. Лингвистические подходы к изучению манипуляции 114
6.Определение манипуляции в семиотике и соотношение со смежными понятиями 130
7.Архетипические манипулятивные фигуры искушения, запугивания, провокации и обольщения 135
8. Предписание и запрет как манипулятивные фигуры 138
9.Речевой акт как средство реализации манипулятивных фигур 141
Выводы по второй главе 146
Глава 3. Манипулятивные фигуры в православном и католическом житийном дискурсе XI - начала XV вв 148
1. Манипулятивные фигуры в православном житийном дискурсе 148
1.1. Манипулятивная фигура искушения 148
1.2. Манипулятивная фигура запугивания 166
1.3.Манипулятивная фигура обольщения 173
1.4. Манипулятивная фигура провокации 176
1.5.Манипулятивная фигура предписания 176
1.6.Манипулятивная фигура запрета 178
2.Манипулятивные фигуры в католическом житийном дискурсе XIII в. 180
2.1.Манипулятивная фигура искушения 180
2.2.Манипулятивная фигура запугивания 192
2.3.Манипулятивная фигура обольщения 200
2.4.Манипулятивная фигура провокации 202
Выводы по третьей главе 206
Глава 4. Манипулятивные фигуры в православном и католическом житийном дискурсе середины XV-XVII вв 211
1. Манипулятивные фигуры в православном житийном дискурсе середины XV-XVII вв 211
1. 1. Манипулятивная фигура искушения 211
1. 2. Манипулятивная фигура обольщения 221
1. 3. Манипулятивная фигура запугивания 223
1. 4. Манипулятивная фигура предписания 230
1.5. Манипулятивная фигура провокации 231
1.6. Манипулятивная фигура запрета 233
2. Манипулятивные фигуры в католическом житийном дискурсе XVII в. 234
2.1.Манипулятивная фигура обольщения 235
2.2. Манипулятивная фигура искушения 237
2.3. Манипулятивнаяфигура запугивания 242
2.4. Манипулятивная фигура предписания 244
2.5. Манипулятивная фигура провокации 246
2.6. Манипулятивная фигура запрета 247
3. Авторизованная интердискурсивная манипуляция 248
4. Манипуляция в прямой и косвенной речи 255
Выводы по четвертой главе 259
Глава 5. Аксиология житийного дискурса. Семиотика житийного дискурса 263
1.Лингвистические исследования ценностей 263
2.Семиотические исследования ценностей 265
3.Базовые манипулятивные ценности в православном житийном дискурсе XI начала XV вв 268
3.1.Базовые манипулятивные ценности при искушении 268
3.2.Базовые манипулятивные ценности при запугивании 271
4.Базовые манипулятивные ценности в католическом житийном дискурсе XIII
в 273
4.1.Базовые манипулятивные ценности при искушении 273
4.2.Базовые манипулятивные ценности при запугивании 277
5.Базовые манипулятивные ценности в православном житийном дискурсе середины XV-XVII вв 282
5.1.Базовые манипулятивные ценности при искушении 282
5.2.Базовые манипулятивные ценности при запугивании 287
6.Базовые манипулятивные ценности в католическом житийном дискурсе XVII в 289
6.1.Базовые манипулятивные ценности при искушении 289
6.2.Базовые манипулятивные ценности при запугивании 292
7. Семиотика житийного дискурса XI-XVII вв 294
Выводы по пятой главе 300
Список сокращений 313
Список терминов 313
Список сокращений источников 317
Список литературы 327
- Основные теоретические положения нарративной семиотики
- Лингвистические подходы к изучению манипуляции
- Манипулятивная фигура провокации
- Манипулятивнаяфигура запугивания
Основные теоретические положения нарративной семиотики
Настоящее исследование посвящено семиолингвистическим особенностям житийного дискурса, поэтому рассмотрим сначала само понятие «дискурс». По мнению Ф. Гаде и М. Пешё, вся история лингвистики сводится к борьбе двух тенденций: стремления к полной автономности лингвистического и эмпиризма вариационистских описаний (цит по: Робен Р. Анализ дискурса на стыке лингвистики и гуманитарных наук: вечное недоразумение // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М.: Прогресс, 2002. С. 187). Именно последняя тенденция характерна для современной лингвистики. Как писал Ж. Ж. Куртин в начале 80-х годов прошлого века, дискурс выступал только в роли некоего отброса, объекта, лишенного гражданства, «ценой потери дискурса заплачено за основательность в теориях языка» (Куртин Ж.-Ж. Шапка Клементиса (заметки о памяти и забвении в политическом дискурсе) // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М.: Прогресс, 2002. С. 97). Дискурс выступает сейчас объектом многих дисциплин: философии, литературоведения, политологии, семиотики, социологии, психологии. Поэтому Р. Робен определяет объект анализа дискурса как пограничный объект (Робен Р. Анализ дискурса на стыке лингвистики и гуманитарных наук: вечное недоразумение // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М.: Прогресс, 2002. С. 195). Анализ дискурса для современного лингвиста неизбежно означает обращение к другим дисциплинам, что уводит от языка. Об этой опасности пишет Р. Робен: «…Не обратить внимания на то, что языку присуще, - это значит одновременно не обратить внимания на бессознательное, на недостающее и тем самым замкнуться в проблематике общения, утилитарного, в проблематике языкового употребления, которое исключает из рассмотрения Язык … и сводит язык к речевой деятельности» (Там же, с. 191). Так, Э. Пульчинелли Орланди поддерживает эту точку зрения: «…Анализ дискурса отделяется от лингвистики, поскольку в качестве конститутивного признака его предмета (дискурса) признается историческая детерминированность» (Пульчинелли Орланди Э. К вопросу о методе и объекте анализа дискурса // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М.: Прогресс, 2002. С. 199).
В настоящем исследовании теоретической основой анализа дискурса является французская школа, поскольку ее представители, обратившись к дискурсу, всегда старались связать свои результаты с языковыми процессами, происходящими в диахронии. Французский анализ дискурса отграничивает дискурс от высказывания: если высказывание - это серия фраз, разделенных семантическими пробелами, то дискурс - это высказывание, анализируемое с точки зрения управляющего им дискурсивного механизма. Следовательно, рассмотрение текста с позиции его структурирования характеризует данный текст как высказывание; лингвистическое изучение условий производства текста определяет его как дискурс (Guespin L. Problmatique des travaux sur le discours politique // Langages. 1971. 23. P. 10). П. Серио уточняет, что предметом исследования анализа дискурса являются тексты: созданные в институциональных рамках, налагающих жесткие ограничения на акты высказывания; имеющие историческую, социальную, интеллектуальную направленность (Серио П. Как читают тексты во Франции // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. С. 27). М. Пешё и К. Фукс предостерегают от двух заблуждений, которых следует избегать по поводу термина «дискурс»: во-первых, от смешения дискурса с речью в соссюровском понимании, это не «лингвистика речи», так как у субъекта нет субъективной свободы в рамках дискурсивной формации (Пешё М., Фукс К. Итоги и перспективы. По поводу автоматического анализа дискурса // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М.: Прогресс, 2002. С. 119). Во-вторых, от понимания дискурса как социального дополнения к содержанию высказывания. В таком случае уровень дискурса определял бы компетенцию субъекта, свойства которой варьировались бы в зависимости от социальной позиции субъекта, что привело бы к тому, что «патрон и служащие не говорят на одном языке» (Там же).
Это сказывается на семантике, так как слова меняют смысл, переходя из одной дискурсивной формации в другую (Ibid.). Но со временем этот термин устарел и стал смешиваться с интердискурсом. Вместе с тем, именно сторонники этого подхода заговорили о связи семантики с синтаксисом. Так, Ж. Гийому и Д. Мальдидье отмечают, что «формирование смысла происходит не только через лексические механизмы, но также и через синтаксические механизмы и механизмы формирования высказывания» (Гийому Ж., Мальдидье Д. О новых приемах интерпретации, или Проблема смысла с точки зрения анализа дискурса. С. 127). М. Пешё и К. Фукс считают, что лексика должна рассматриваться как структурное множество элементов, взаимосвязанных с синтаксисом; что синтаксис является способом организации следов меток-ориентиров акта производства высказывания (Пешё М., Фукс К. Итоги и перспективы. По поводу автоматического анализа дискурса. С. 117).
Если М. Фуко относится к последней волне структурализма, то постструктуралисты уже иначе подходят к дискурсу: по их мнению, дискурсы не описывают реальность, они ее создают. Так, «субъективные психологические реальности конституируются посредством дискурса, определяемого как использование языка» (Йоргенсен М. В., Филлипс Л. Дискурс-анализ. Теория и метод. С. 175). Такой взгляд на дискурс перекликается с теорией Н. Н. Белозеровой о дискурсе и интертексте как частей семиосферы, входящей в ноосферу и, соответственно, в биосферу (Белозерова Н. Н. Семиолингвистические аспекты интегративной поэтики (на материале русских, английских и ирландских художественных текстов): дис. … д-ра филол. наук. Тюмень, 2001. 338 с.).
Лингвистические подходы к изучению манипуляции
Тем не менее, жития, созданные на основе личных воспоминаний, значительно отступают от агиографического канона (Там же, с. 436-437). Многочисленные общие места имеют аналогии с византийской действительностью (Там же, с. 437). Напротив, агиограф испытывал трудности при описании древнерусских специфических событий, тогда он их либо опускал, либо включал в свой рассказ. Следовательно, часть жития, посвященная посмертным чудесам святого, рассматривается как «наиболее надежная» по своим историческим источникам: она содержит мало общих и условных мест, потому что автор все свое внимание уделял деталям, упомянутым исцеленными (Там же, с. 438).
А. Кадлубовский видит заслугу В. О. Ключевского в определении теории жития как особого литературного жанра в Древней Руси (Кадлубовский А. Очерки по истории древнерусской литературы житий святых. 1-5. Варшава, 1902. С. IV). Целью А. Кадлубовского является исследование легендарных сюжетов и религиозного мировоззрения в древнерусских житиях.
Он различает в житиях шаблонно-риторические фразы от характерных в плане выражения идеалов (Там же, с. 163). А. Кадлубовский замечает, что агиограф может уделить внимание одним чертам характера или фактам из жизни святого и оставить в тени или скрыть другие (Там же). Следует также отделять субъективные элементы (относящиеся к агиографу) от объективных, относящихся к фактам из биографии святого; такие элементы могут смешиваться (Там же, с. 167).
По его мнению, в XV-XVI вв., период развития как подвижничества и монастырской колонизации, так и самой житийной литературы, жития преподобных иноков, святителей становятся основным видом житий и всей литературы в древней Руси, а святой подвижник - основным литературным типом (Там же, с. 171). Исследуя биографии святых в монастырях, расположенных близко к Москве, и удаленных от Москвы заволжских монастырях, он обнаруживает, что «В одних памятниках мы находим ясно выраженный культ чисто внешнего подвижничества, обрядового, формального благочестия, искание внешних стимулов добродетели, в других стремление к внутреннему совершенству или по крайней мере отсутствие упомянутого культа; в одних дух нетерпимости и суровости, вообще мрачность и суровость религиозного начала, в других -чувство кротости и любви, поставляемое в основу истинного подвига и истинно христианской жизни; в одних - отражается стремление к строгой внешней организации жизни, хозяйственный ее характер, для монастыря признается законным владение поземельной собственностью и управление ею; в других -идея свободы от земных забот, стремление к полной нестяжательности; в одних -признание связи с земной властью, служение ей; в частности благоговение перед слагающейся властью московского государя; в других - почитание государственной власти, но вместе с тем сохранение независимости от нее в делах веры и нравственности; в одних - любовь к легенде, к фантастическим сказаниям, преимущественно мрачного характера, в других отсутствие ее» (Там же, с. 328).
Размежевание двух течений в русском монашестве началось во второй половине XV в. и привело к полемике 30-50 гг. XVI в. Личность Иосифа Волоцкого повлияла на жития первого типа, где благочестие, сведенное к внешнему и формальному, связано с нетерпимостью и фанатизмом, с представлением о Боге карающем и грозном (Там же, с. 331). Нил Сорский влияет на жития, где говорится об очищении сердца, об искоренении злых и развитии добрых мыслей, желаний и чувств (Там же, с. 333). В данной группе житий находит выражение «культ безмолвия, самоуглубления, стремление удалиться от всяких тревог мира сего» (Там же). Нил советует воздерживаться от осуждения согрешающего, печалиться лишь о своих грехах, бороться с грехом только духовным оружием, побеждая грех и зло благостью и кротостью (Там же, с. 335-336).
A. Кадлубовский возражает В. О. Ключевскому, что если различные концепции смогли пробиться сквозь шаблонные схемы, это означает, что данные концепции лежат в основе понимания жизни автором (Там же, с. 340).
В направлении, представленном Иосифом Волоцким, понимание христианства ограничивается скорее рамками испытания, тогда как Нил Сорский воспринимает это вероисповедание как сложный термин «испытание + дар».
Как полагает Н. Барсов, для русских житий моделью являлись греческие жития в духе Метафраста, которые имели целью прославление святого, при этом отсутствие информации о жизни святого компенсировалось loci communes и ораторскими приемами (Барсов Н. Жития святых. С. 22).
B. Полонский в своей статье «Агиография26» говорит о том, что на Руси расцвет житийной литературы происходит после XIV в. В это же время меняется и характер русских житий. Документальный, фактический материал становится второстепенным, а форма изложения привлекает все внимание агиографа (Там же). Так осваиваются сложные риторические фигуры, изобретается сложная система строгих правил. Благодаря «второму южнославянскому влиянию» из Сербии и Болгарии на Русь проникает византийский стиль «плетение словес». Этот стиль развился под влиянием аскетического движения «исихазм», созданного Григорием Паламой (1296-1359), выдающимся византийским святым (Там же). Исихазм исходит из неразрывной связи слова с обозначаемым. Поэтому назвать явление – это познать его прикоснуться к его вечной, Божественной сущности. Это приводит к обилию торжественных славословий, синонимов и эпитетов. Появляются и искусные агиографы: это Пахомий Логофет, написавший 10 житий, и Епифаний Премудрый.
Манипулятивная фигура провокации
Здесь повествуется уже не о подвижничества Субъекта 1, а о его педагогической деятельности в роли аббата. Он обращается к новичку с искушением, предлагая ему базовую ценность «статус спутника Святых Ангелов» и требуя от него вспомогательную ценность - пребывание в монастыре. Поскольку этот новичок проявил себя как ревностный монах и так же, как Субъект 1, поддался искушению от анти-Отправителя, Субъект 1, провидев его будущее, укрепил его на пути инока. И далее следует чудесное подтверждение его прозорливости: обращение впоследствии к этому монаху св. Иова, а потом благодарственное явление монаха аббату. Следует подчеркнуть, что в этом житии также повествуется о чудесах, совершенных героем.
Sub eodem sancto viro facti sunt novitii Clericus unus, et miles unus, perfidus et dolosus, qui eodem anno duo castellam tradiderat et destruxerat. Huic autem militi dormienti videbatur in visu noctis, quod in puteum caderet, tarn profundum, ut tres dies consumeret in cadendo donee ad fundum perveniret. Quod cum sancto Patri retulisset, ille interpretatus est puteum abyssi infemalis, in quo casurus erat si Ordinem relinqueret: et ideo monebat ilium ut remaneret. At ille noluit, sed recessit: et cum recessisset, tertia die ab inimicis suis interfectus est. Clericus autem similiter victus, confessus est Abbati tentationem был убит на третий день своими suam. Quem consolans Abbas, promisit врагами. Священнослужитель же, ei, quod, si remaneret, Regina mundi pro побежденный подобным образом, anima ejus veniret, et duceret eum in исповедал Аббату свое искушение. requiem suam: quod et factum est. Nam Аббат, утешая его, сказал, что если он pridie quam moreretur, apparuit ei останется, Царица мира придет за его Domina nostra, dicens se venire propter душой и уведет его в свой покой: что и eum, qui in die crastina futurus esset in случилось. Поистине, перед его requie aeterna: et ita contigit. смертью явилась ему наша Госпожа, сказав ему, что она пришла за ним, что он на следующий день обретет вечный покой: и так случилось. Здесь мы видим примеры подтверждения его чудесной прозорливости как на имманентном, так и на трансцендентном уровнях.
In Annuntiatione B. Mariae, cum 5 На Благовещение блаженной idem Abbas exciteret Fratres ad vigilias, Марии, когда тот же Аббат поднимал vidit diabolum, in medio choro stantem in братьев на ночное богослужение, он forma horribili, ita etiam ut ipse Abbas увидел дьявола, стоявшего в толпе в prae timore caderet: qui levatus signavit ужасном обличии, таком ужасном, что se, et ivit ad sedem suam. In crastino сам Аббат упал от страха: поднявшись, narravit Abbas in Capitulo quae viderat, et он перекрестился и пошел на свое dixit, aliquem de Fratribus esse in место. На следующий день Аббат criminali peccato, propter quem diabolus рассказал в Капители о том, что видел venerat. Quo audito, omnes timuerunt: и сказал, что кто-то из Братьев sed, qui reus erat, simulavit conscientiam совершил грех, из-за чего пришел suam. In altero crastino iterum dixit дьявол. Услышав это, все испугались: Abbas, adhuc diabolum esse inter illos. Et но, тот, кто был виновен, притворился tunc Fratres confessi sunt, et acceperunt невиновным. На следующий день singuli disciplinas, precantes Dominum, Аббат снова сказал, что дьявол был ut rei conscientiam revelaret Abbati: quod среди них. И тогда Братья et factum est. Tunc Abbas reum traxit in исповедались, и каждый выслушал partem, et dixit illi peccatum suum. Quo наставление, умоляя Бога, чтобы audito, ille accidit ad pedes ejus, rogans ei указал Аббату на виновного: что и veniam dari, et poenitentiam secundum случилось. Тогда Аббат отвел в voluntatem Abbatis sibi injungi. Quo сторону виновного и сказал ему о его facto; diabolus ultra non comparuit. грехе. Услышав это, тот упал ему в ноги, прося у него прощения и наказания согласно воле Аббата. После этого дьявол больше не появлялся. В этой части жития говорится о транзитивном знании Субъекта 1, т.е. знании на трансцендентном уровне. Отметим, что в предыдущем житии также шла речь об этой способности святого Нила на уровне модальности знать.
In quadam filia Bonae-vallis, 6 В одном из монастырей Боне Abbas quidam, genere nobilis, sed валлис некий Аббат благородного moribus degener, dignis ex causis ab hoc происхождения, но низменного нрава sancto viro depositus est, et alius dignior был смещен этим святым отцом со in locum hujus est subtitutus. Cumque своего места по этой причине, и на его post hoc factum Hugo discederet, quidam место был назначен другой, более garrulus, familiaris depositi, coepit ei достойный. И когда после этого Гуго detrahere et publice dicere, quod propter уходил, один болтун, друг смещенного invidiam magis quam propter justitiam Аббата, начал его чернить и говорить eum deposuerat. Quo audito, Hugo, при всех, что он скорее из зависти, extensis in caelum manibus, rogavit нежели по справедливости сместил Deum, ut manifestaret, se pura et recta того Аббата. Услышав это, Гуго, intentione haec fecisse. Ex mox ille подняв руки к небу, попросил Бога, garrulus insaniens coepit discurrere per чтобы тот показал, что он это сделал с
Манипулятивнаяфигура запугивания
В «Золотой легенде» было выявлено 49 реквестивов, реализующих манипулятивную фигуру обольщения, т.е. 19,9% от общего числа манипуляций: 20 на трансцендентном уровне (40,8% от общего числа обольщений) и 29 на имманентном уровне (59,2%).
Рассмотрим общение на трансцендентном уровне. Как правило, в молитве всегда присутствуют оба мерона манипулятивной фигуры обольщения: обращение и просьба: …dixitque Laurentius: domine «Господи Иисусе Христе, - сказал Jesu Christe, Deus de Deo, miserere mei Лаврентий, Бог Бога, - помилуй меня, servi tui, quia accusatus non negavi раба твоего, потому что тогда, когда меня nomen sanctum tuum , interrogans te обвинили, я не отрицал Твоего святого dommum confessus sum.(Leg. Aurea. P. имени, и когда меня допрашивали, я тебя 491)- назвал своим Господином.
К трансцендентному Отправителю обращаются со следующими апеллятивами: domine Iesu Christe (Господи Иисусе Христе), domine (Господи), domine Iesu (Господи Иисусе), Christe (Христе), domine Deus meus (Господи Боже мой), pater (отче), Nicolae famule Dei (Николай, слуга Божий), sancte Francisce (святой Франциск), например: …sed cum Petrus jam paene Но, так как Петр едва не потерял dcliceret, resumptis tamen viribus elevans сознание, он собрался с силами и, oculos ad coelum ait: Jesu Christe подняв глаза к небу, сказал: «Иисусе miserorum adjutor adjuva me in his Христе, помощник несчастных, помоги tribulationibus delicientem (Leg. Aurea. P. мне, я изнемогаю от этих испытаний». 179). 1
Необходимое действие адресата adjuva me (помоги мне), будучи побуждением, стоит в Imperativus praesentis. При побуждении используются такие агентивные глаголы, как accipe (прими), adjuva (помоги), miserere (помилуй), dimitte (прости):
Domine Jesu Christe, accipe «Господи Иисусе Христе, прими spiritum meum (Leg. Aurea. P. 492). дух мой». На имманентном уровне обычно святые общаются с другими персонажами или к ним обращаются, используя обольщение: (De sancta Christina) Audiens Когда мать узнала об этом, она hoc mater uestimenta sua scidit et разоравла на себе одежду, нашла дочь и, ad carcerem pergens filie pedibus распростершись у ее ног, сказала: «Дочь se prostrauit dicens: «Filia mea моя Кристина, свет очей моих, пожалей Christina, lumen oculorum meorum, меня». Кристина ответила ей: «Почему ты miserere mei!». Cui illa: «Quid me называешь меня своей дочерью?» Разве ты dicis filiam tuam? Nescis quia не знаешь, что я ношу имя моего Бога?» nomen dei mei habeo?» (P. 647).
При этом используются следующие апеллятивы: Oh, fortissimi milites Christi (О, могущественные воины Христа), Petre frater meus (Петр, брат мой), bone Theophile (добрый Феофил), fili Georgi (сын Георгий), dulcissime fili (нежный сын), animarum liberator (освободитель душ).
Часто обольщение в католическом житийном дискурсе являются успешным: в 65,4% случаев, например:
Quod illa sentiens exclamavit: Deus Женщина заметила это и sanctorum Cosmae et Damiani adjuva me; закричала: «Бог Козьмы и Демьяна, vobis enim credidi et secuta sum eum. помоги мне! Я доверилась вам и пошла Confestim autem sancti cum multiludine за ним». Тотчас появились святые, dealbatorum ibidem affuerunt et eam окруженные существами в белом, и liberaverunt (Leg. Aurea. P. 639). освободили ее. 2 Следует отметить, что использование негативной семантики в обращении и в агентивных глаголах приводит к результату, который противоположен результату при обольщении:
Tunc pater filium ad collum cjus Тогда отец бросил ее сына ей на jactavit et ipse et mater ct maritus ejus шею и вместе с ее мужем держал ее за manes tenentes et fleutes osculabantur eam руки и плача, обнимал ее, говоря: dicentes: miserere nostri, filia, et vive сжалься, дочь моя, и живи с нами». Но nobiscum. At illa projiciens parvulum et Перпетуя, отбросив сына и отталкивая illos ropellens ait: discedite a me, inimici их, сказала: «Отойдите от меня, враги Dei, quia non novi vos. (Leg. Aurea. P. Божии, я вас не знаю». 799).
