Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Тождество как эпистемологический принцип переводческой теории и практики
1.1. Две разновидности тождества как категории познания 25
1.1.1. Позитивистская традиция: Аристотель — Г.В. Лейбниц — Б.Рассел 25
1.1.2. Истоки феноменологических учений о тождестве 36
1.1.3. Герменевтические приоритеты в концепции феноменологического тождества 42
1.1.4. Уточнение герменевтических механизмов феноменологического тождества 46
1.1.5. Феноменологические акценты когнитивных подходов к тождеству 52
1.1.6. Дает ли дуализм тождества третью альтернативу переводческой эпистемы 58
1.1.7. Картезианская сущность тождества в теории универсальной грамматики, или лингвистическая реконструкция Третьего Мира Платона 63
1.2. Отношение тождества как основа понятий «эквивалентность» и «адекватность». 70
1.2.1. Общетеоретический контекст понятия «эквивалентность» 70
1.2.2. Эквивалентность в контексте интенциональных полярностей переводческих максим 72
1.2.3. Признаки антиномии тождества и различий в определениях эквивалентности 77
1.2.4. Недооценка формальных критериев дуалистическими подходами к эквивалентности 79
1.2.5. Динамика предпонимания и выбор переводческих эквивалентов 83
1.2.6. Определение эквивалентности в системе языка: pro et contra... 89
1.2.7. Эквивалентность как summa summarum перевода: эмпирические подходы 92
1.2.8. Двойственная природа тождества на пути дедуктивных интерпретаций эквивалентности 97
1.2.9. «Адекватность» как альтернатива «эквивалентности» в условиях феноменологического тождества 106
Выводы по первой главе 113
ГЛАВА 2. Диалектика двух форм тождества через призму лингвистики и лингвокультурологии
2.1. Языковой контекст переводческой эпистемы 114
2.1.1. Переводческий текст vs лингвистический текст 114
2.1.2. О содержании понятия «переводческий дискурс» 118
2.1.2.1. Двойственный характер аргументации в переводческом дискурсе 119
2.1.2.2. О соотношении «переводческий тезаурус - переводческий дискурс» 122
2.1.2.3. Персональность vs институциональность: еще раз о двойственной природе ПД 125
2.1.2.4. Концептуальная асимметрия текста ИЯ и ПД 127
2.1.2.5. О сущности линейных отклонений в ПД 128
2.1.3. Показатели двойственной интенциональности ПД 132
2.2. Переводческий дискурс с точки зрения взаимодействия языка и культуры: поиск инструментов описания 144
2.2.1. Определение двух основных интенций в ПД 144
2.2.2. Модификация семиотического подхода для анализа ПД 152
2.2.2.1. Поиск инструментов анализа ПД: «главный грех» семиотического подхода 152
2.2.3. Когнитивный поворот системно-семиотических представлений о переводе 163
2.2.4. Построение когнитивно ориентированной системы межъязыкового перевода 170
Выводы по второй главе 176
ГЛАВА 3. Когнитивный диссонанс в переводческом дискурсе как показатель поисков тождества
3.1. Уточнение содержания понятия «когнитивный диссонанс»... 178
3.2. КД профессионального переводчика, или маневрирование между форенизацией и доместикацией: исследование ПД Г.Мирама и У.Уивера 182
3.3. КД в дискурсе экспертов: «кулинарное расследование следственно-розыскной бригады» 192
3.4. КД в дискурсе специалиста по межкультурной коммуникации: эксперимент Ч.Кэмпбелла 195
3.5. КД как результат дефицитного контекста интерпретации: crux interpretum в дискурсе Е.Е.Обермиллера 203
3.6. Когнитивный диссонанс комментатора перевода: риторический вопрос Н.М.Демуровой 211
Выводы по третьей главе 224
ГЛАВА 4. Когнитивный диссонанс как путеводная нить в диалектике форм тождества: особенности профессионального становления переводчика
4.1. Особенности переводческой эпистемы в период профессионального становления 225
4.2. Позитивистская доминанта: перевод инструктивного высказывания 233
4.3. Феноменологическая доминанта: перевод метафоры 235
4.4. Первый уровень диалектики тождества и КД: взаимное отрицание 239
4.5. Второй уровень диалектики тождества и КД: единство в тексте 246
4.6. Третий уровень КД: трехмерное пространство перевода 253
Выводы по четвёртой главе 260
Заключение 261
Библиография 266
- Позитивистская традиция: Аристотель — Г.В. Лейбниц — Б.Рассел
- Эквивалентность как summa summarum перевода: эмпирические подходы
- О соотношении «переводческий тезаурус - переводческий дискурс»
- КД профессионального переводчика, или маневрирование между форенизацией и доместикацией: исследование ПД Г.Мирама и У.Уивера
Введение к работе
Почти 30 лет назад, оценивая итоги всесоюзной научной конференции «Теория перевода и научные основы подготовки переводчиков», В.Н.Комиссаров в примечательной форме определил суть решения проблемы переводимости / непереводимости: «... любой оригинал одновременно может считаться непереводимым в смысле отсутствия абсолютного тождества с переводом и должен быть признан переводимым в смысле создания полноценной функциональной замены его на другом языке и передачи любой части содержания оригинала, которую переводчик считает важной для данного акта межъязыкового общения, и возможности компенсации без потерь» [Комиссаров 1976: 5; выделено нами - Г.В.].
Эта четкая формулировка апории переводимого и непереводимого привлекает использованием термина «тождество» и указанием на ведущую роль переводчика в определении того, насколько приближается к тождеству реальный перевод. Развиваемая в настоящей диссертации теория во многом представляет собой развитие указанного соотношения факторов, обусловливающих основные особенности переводческого процесса, равно как характер переводческой эпистемы.
Апория переводимого и непереводимого обсуждается в переводоведении на протяжении многих лет. Ее классическое разрешение на путях лингвистического анализа оказалось столь сложной задачей, что в последнее время появились работы, в которых предлагается переместить проблему из области лингвистики и лингвокультурологии в область общественной практики, где она разрешается социально-договорным путем. То, о чем раньше говорили в основном авторы прикладных исследований, а именно о возможностях преодоления непереводимости в ходе социального взаимодействия между участниками переводческой деятельности, нынче предлагается как возможный способ решения
проблемы в академическом контексте. Согласно сторонникам такого подхода [Toury 1980; 1994; Holmes 1988; Шевчук 1985; Чужакин, Палажченко 1999; Латышев, Семенов 2003], следует относиться к зависимости переводческой деятельности от общественной потребности как к научному факту. То, что востребовано обществом, передается с прагматически приемлемыми результатами, то, что появляется в локальных социально-культурных нишах, не так существенно для взаимодействия языков и культур.
Безусловно, нельзя не считаться с социально-практическим — в конечном счете, экономически ориентированным - подходом к переводу: на его стороне повседневная реальность профессии. Это касается не только перевода. Приходится признать, что акценты «экономике» как всеобщего ориентира науки ощутимы сейчас более, чем когда-либо в истории человечества. Идеология и методология частных инженерных решений самых различных проблем усилиями -вольных или невольных - последователей К.Поппера пытаются преодолеть собственный частно-прикладной характер и закрепиться в фундаментальной науке.
Возможно, в этом стремлении реализуется диалектика исторической необходимости, которую сам К.Поппер яростно отрицал. Но даже принимая во внимание попперовское утверждение о том, что «над нами не довлеет никакая необходимость [Поппер 1992], вряд ли разумно оспаривать существование вечных проблем науки. Можно сколько угодно маневрировать в лабиринтах утилитаризма и прагматики, приспосабливая видение проблемы к лозунгу «не бойтесь перемен». Можно даже объявить смены точек зрения главным двигателем научного прогресса, как это делают Т.Кун и его последователи. Нельзя только допускать, что смена точки зрения автоматически влечет за собой опровержение прежней позиции. Ибо сам по себе взгляд под иным углом зрения — обычный прагматический прием, в лучшем случае отдельная процедура, согласованная с принципом дополнительности Н.Бора, но никак не метод известной
диалектики отрицания, которой обязана следовать логика любого опровержения.
Свойственные гуманитарным наукам периодические возвращения к исходным понятиям, и особенно к определяющим основные объекты исследования, свидетельствуют о том, что исторически в них не так много опровергнуто с достаточной убедительностью. История философии, психологии, лингвистики дает бесчисленные примеры того, как после оживленных дискуссий о содержании понятий «человек», «дух», «язык» наступало лабораторное затишье, а затем - снова споры, обычно вызванные обнаружением новой детали, нарушающей прежнее временное соглашение о понятиях. Т.Кун, соотносящий такое возвращение со сменой научной парадигмы, прав лишь отчасти. Гораздо больше споров об основных понятиях возникает во время относительного господства парадигмы. Причина понятна: исследования, выполненные в заданном ею направлении, накапливают на периферии факты, которые заставляют поднимать вопрос о границах парадигмы. А такие вопросы неизбежно затрагивают содержание основных исследовательских понятий.
Вероятно, последователи популярной нынче концепции Ч.Пирса объяснят, что возвращение науки к исходным понятиям происходит в результате действия генерирующей силы самих знаков, т.е. понятий. Действительно, появление фактов, не согласующихся с идеологией парадигмы, требует объяснения, и последнее вполне можно представить как потребность знака в интерпретации. Но всеобщий семиозис как теория оказывается недостаточно чувствительным к человеческому фактору. Говоря о гуманитарных науках, целесообразно учитывать, что здесь факты — скорее показатель глубины точки зрения исследователя, чем результат логически обоснованной процедуры. Интерпретация не терпит шаблона. И даже более того: интерпретация как научный метод познания для того и необходима, чтобы извлечь из действительности ее феноменологическое начало. Со структурой и порядком должна справляться логика.
Возвращение к проблеме переводимости / непереводимости - в ее «классической», лингвистической формулировке — не является центральной темой настоящего исследования. Более того, ни один из его разделов не содержит рассуждений на эту тему. Но центральный, непреходящий характер проблемы обусловил специфику всех основных понятий переводческой теории и практики. Чтобы понять природу переводческого знания и стратегии решения основных переводческих проблем, необходимо начать с признания, что профессиональное сознание переводчика действует в пространстве, первоначально размеченном шкалой переводимости / непереводимости. И если эти ориентиры не так ощутимы в научно-техническом переводе, где институциональные каноны и соглашения, равно как модельные прецедентные тексты, снимают с переводчика необходимость (и риск) быть первопроходцем, то художественно-литературное, и особенно поэтические, произведения востребует его творческую индивидуальность в полной мере. Здесь апория переводимого и непереводимого абсолютно свободна от конвенций и условностей общественной практики, и переводчик остается один на один с необходимостью, как кратко и точно заметил С.Ф.Гончаренко, решить творческую сверхзадачу - «перевести изначально непереводимое» [Гончаренко 1996: 11].
Апорический контекст проблемы переводимости / непереводимости в полной мере сказывается на содержании понятий «перевод», «эквивалентность», «адекватность». Внутреннее смысловое напряжение и некоторая логическая условность распознаются практически в каждом определении перевода. Например, естественная логическая условность скрыта в следующем известном определении: «Перевод — вид языкового посредничества, при котором содержание иноязычного текста передается на другой язык путем создания на этом языке коммуникативно равноценного текста» [Комиссаров 2004: 411]. Из определения явно не следует равенство «содержание текста ИЯ = содержанию текста ПЯ», которого требует логический принцип единства терминов. Реальность
переводческого процесса выражается в определении отношением «содержание текста ИЯ => коммуникативно равноценный текст ПЯ», где => («замена») полагает практически бесконечное количество вариантов, в равной степени зависящих от содержания текста ИЯ и от коммуникативного контекста
ПЯ. Здесь - источник апоричности, ибо абсолютного соотношения «50 на 50», как показывает переводческая практика, не получается: результат неизменно определяется как либо форенизация, т.е. «склонность» к содержанию текста ИЯ, либо доместикация, т.е. предпочтение коммуникативному контексту ПЯ.
Очевидно, что разрешая апорию переводимое / непереводимое, тут же вступают в рамки апории форенизация / доместикация. Теоретические истоки последней обнаруживаются еще задолго до попыток дать определение перевб-да. Достаточно упоминаний об известных, впервые приведенных А.В.Федоровым [Федоров 2002], а теперь цитируемых из работы в работу высказываний В.Гете и В.Гумбольдта о почти исключающих друг друга двух принципах перевода: 1) приближение к языку оригинала, 2) адаптация к языку перевода. Бесспорно, эти высказывания обусловлены необходимостью - особенно в переводе поэзии — выбирать между буквальным и вольным переводами, в чем переводчики отдавали себе отчет веками раньше высказываний великих немцев. Вечность же этой апории доказывается исторически, ибо, вернувшись в современность, нельзя не согласиться с выводом Л.К.Латышева и А.Л.Семенова: «Современная трактовка перевода задает переводчику одновременно два вектора поведения: 1) необходимость по мере возможности воспроизвести в новом языковом облике существенные семантико-структурные особенности ИТ; 2) адаптировать создаваемый текст под иное лингвоэтническое восприятие» [Латышев, Семенов 2003: 24]. На практике форенизация и доместикация если и не исключают друг друга, то по крайней мере сосуществуют в переводе ценой условностей и компромиссов, в которых мастер перевода готов открыто признаться (см. анализ переводческого дискурса Г. Мирама, 3.2).
Более того, разрешая противопоставление форенизации и доместикации, обычно тут же попадают в следующую апорию, в которой обычно контрастируют форма и содержание перевода. Такого рода апория явствует из хорошо известного высказывания Я.И.Рецкера о том, что «перевод должен передавать не только то, что выражено подлинником, но и так, как это выражено» [Рецкер 1974: 7]. Аналогичным максимализмом отличается определение цели перевода у В.Г.Гака и Ю.И.Львин, требующих не только точности в изложении содержания оригинала, но также реконструкции «средствами языка перевода всех особенностей стиля и формы сообщения» [Гак, Львин 1970: 9]. Апоричность выдается конструкцией «но также»: ведь это - фактический запрет на превращения формы оригинала, которого нет по условиям коммуникативной равноценности (ср. определение перевода В.Н.Комиссаровым выше). То, что выполнение обеих целей нередко затруднительно и все равно приходится чаще выбирать в пользу содержания, доказывается опять-таки переводческой практикой.
Наконец, апоричность проявляется в высказываниях о переводе, авторы которых преследуют совершенно разные цели. Так, в известной книге Норы Галь бросаются в глаза интенциональные антитезы многих заглавий: «Слово живое и мертвое» (название книги), «Жечь или сушить?», «Буква или дух?, «Мертвый хватает живого», «Как кошка с собакой». Характерен глагол, которым автор описывает суть решений сложных переводческих проблем - «выкрутиться»; явное указание на апорию, ибо имеется в виду выход из трудной ситуации ценой отказа от идеального решения.
Апория может обнаруживаться в характеристиках текста ИЯ. Эта интересная метаморфоза наблюдается, например, в следующей оценке переводчиками языка Марка Туллия Цицерона: «Стиль Цицерона - естественный и свободный при строгом подчинении логике и ритму речи, афористически сжатый при щедром обилии слов, прозрачный и ясный при сложности риторических фигур, трудно воспроизвести...» [Цицерон 1975: 420]. Сложность передачи со-
держания текстов ИЯ при одновременных высоких требованиях к идиоматич-ности и стилистической полноценности ПЯ перенесена здесь на свойства ИЯ, представленные ярко выраженными антитезами. Наконец, апорично даже полушутливое замечание М.Л.Гаспарова на обложке последнего сборника его экспериментальных переводов: «Я не хотел бы, чтобы эти упражнения воспринимались как литературное хулиганство» [Гаспаров 2003], ибо оно выдает осознание существенных различий между содержанием оригинала, с одной, и способом его представления в переводе, с другой стороны.
Понятия «эквивалентность» и «адекватность» еще плотнее и сложнее, хотя вместо апорий исследователь сталкивается здесь с неизбежным присутствием различий при общем стремлении к тождеству. Уже во внутренней форме эти понятия содержат диалектическое противоречие, вынуждающее исследователя вновь и вновь обращаться к их сущности. Если «эквивалентный» означает «равный по силе» (именно такое значение подсказывает латинский этимон), то, казалось бы, должна присутствовать градуируемость, должны наличествовать количественные показатели этой главной качественной характеристики перевода. Однако попытки построить соответствующую матрицу либо ограничены по охватываемому материалу, либо используют критерии за пределами градуи-руемости и количественных измерений. А понятие «адекватный» (перевод) в его интерпретации как «хороший» неизбежно замкнуто в кругу аксиологических категорий; следовательно, его постоянные ре-интерпретации необходимы по определению.
Между тем, в теории познания и «эквивалентность», и «адекватность» подпадают под категорию тождества. На интенциональном горизонте человеческого сознания в ходе решения уравнения всегда тождество, и если в результате левая и правая стороны неравносильны, это не всегда свидетельство простой человеческой ошибки. Интеллект одинаково искусен в формулировках противоречий и в их разрешениях, но здесь не всегда присутствует симметрия.
Исходные условия уравнения могут задаваться не только за пределами другого сознания современника, но и за пределами семиосферы эпохи. Поэтому решения могут появиться много позже, а то и вечно пребывать в ранге частичных или относительных. В этом отношении переводы «Алисы в стране чудес» следует поставить рядом с решениями парадокса Зенона, не опасаясь грубых искажений ни сути перевода, ни сути математики.
Совокупность наблюдений над высказываниями о различных аспектах перевода и над особенностями его ключевых теоретических понятий приводит к заключению, что апорическое напряжение, некоторая двусмысленность основных определений - главный существенный признак многих концепций и теорий. Это заключение, в свою очередь, дает возможность выдвинуть гипотезу, что именно в двойственности, апоричности определений, комментариев и оценок проявляются лингвофилософские основы, способные объяснить когнитивную базу переводческой деятельности. Поскольку гносеологической областью, на которую непосредственно проецируется такого рода апоричность, является область тождества и различий, правомерно начинать поиск оснований с подробного анализа соответствующей проблемы и попытаться синтезировать в ее контексте частные вопросы теории перевода.
Актуальность настоящего исследования в том, что оно отвечает на назревшую в переводоведении потребность определить общенаучные закономерности, согласно которым развивается переводческая эпистема. Нельзя не согласиться с Г.Таури в том, что на фоне активных исследований перевода как общественно значимой деятельности и одного из основных средств межкультурной коммуникации оказались в тени личностные особенности переводческого процесса, связанные с организацией профессионального сознания и с принятием переводческих решений [Тошу 1994: 8-11]. Определенный прогресс в этой области достигнут в результате исследований переводческого процесса по методу «думай вслух» [Dechert, Sandrock 1986; Krings 1986; Tommola 1986; Lersher
1991; Подольская 1998]. Однако результаты протоколирования процесса пока проходят этапы статистической обработки, идет поиск количественных и качественных закономерностей. Цельной идеологии в форме действенных лингво-философских принципов, насколько нам известно, еще не предложено.
Объектом исследования является процесс языкового посредничества, иногда не укладывающийся в каноны стандартных представлений о переводе, но бесспорно обусловленный когнитивными опорами перевода. Наблюдение над процессом осуществляется по данным переводческого дискурса. При этом а priori принимается, что структура дискурса и его основные компоненты дают достаточную базу для суждений и заключений о когнитивных закономерностях переводческого процесса, а также о динамике переводческой эпистемы в ходе перевода отдельных текстов и в целом по мере роста профессиональных знаний.
Предметом исследования выступает совокупность текстов ИЯ и ПЯ и текстов переводческих комментариев, образующих с первыми дискурсивное единство. Также исследуются задания и комментарии авторов учебников и учебных пособий по переводу, в которых обнаруживаются устойчивые признаки переводческого дискурса.
Об основной цели исследования можно было бы говорить, сформулировав привлекательную гипотезу и привязав последнюю к первой. Однако это было бы не совсем честным приемом, потому что этапы гипотетических построений уже пройдены на этапе апробации и в предыдущих публикациях по теме диссертации. Поэтому цель уместнее определить как построение убедительного доказательства того, что лингвофилософские основания общей когнитивной теории перевода сводимы к понятиям тождества и когнитивного диссонанса и к их диалектическому взаимодействию. Такое определение цели полнее соответствует и названию диссертации, и содержанию ее основных исследовательских разделов.
В соответствии с целью исследования решались следующие задачи:
определить основные особенности философской категории тождества, связанные с природой переводческой эпистемы;
установить, каким образом соотносятся с основными признаками тождества ключевые понятия теории перевода «эквивалентность» и «адекватность»;
представить модель, описывающую переводческий процесс и переводческие стратегии с учетом когнитивно ориентированных значений «эквивалентности» и «адекватности»;
дать описание понятия «переводческий дискурс», определить его роль как среды, в которой обнаруживаются варианты предложенной модели переводческого процесса;
раскрыть содержание понятия «когнитивный диссонанс (переводчика)» и обосновать условия использования одноименного термина для описания различий между текстами ИЯ и ПЯ, отраженных в сознании переводчика;
интегрировать показатели тождества и когнитивного диссонанса в когнитивной модели описания переводческого процесса;
продемонстрировать применение модели в ходе анализа дискурсов профессиональных переводчиков, критиков перевода, специалистов по межкультурной коммуникации и студентов, обучающихся по специальности «Перевод и переводоведение».
Таким образом, доказательство выдвинутой выше доктрины в его главных чертах следует известному принципу эксперимента, выдвинутому Л.В.Щербой: «Построив из фактов... некую отвлеченную систему, необходимо проверять ее на новых фактах, т.е. смотреть, отвечают ли выводимые из нее факты действительности» [Звегинцев 1960: 308].
. Методологической основой работы послужили философские концепции тождества, представленные наиболее известными и авторитетными авторами, от Аристотеля до Б.Рассела, от Плотина до Г.-Г.Гадамера, критически переосмысленная семиотическая концепция Ч.Пирса, а также труды отечественных и зарубежных ученых, посвященные фундаментальным вопросам переводоведе-ния.
Ведущий метод исследования — интерпретационный, с выраженным присутствием принципов диалектики. В качестве частных методов использовались моделирование (с частично формализованным представлением исследуемых объектов), описательно-сопоставительные методы качественного и количественного анализа данных, адаптированные к условиям исследования.
Материал исследования составили около 800 текстов, репрезентирующих переводческий дискурс профессиональных переводчиков, критиков и комментаторов перевода, специалистов по межкультурной коммуникации. Кроме того, проанализировано более 4400 текстов, которые представляют переводческий дискурс студентов 1-5 курсов университета, обучающихся по специальности «Перевод и перево доведение». Эти тексты - результат протоколирования рассуждений переводчиков, работавших по заданию «думай вслух».
Теоретическую значимость нашего исследовательского проекта целесообразно изложить в следующих пяти пунктах:
Установление основных лингвофилософских категорий, определяющих сущность переводческой деятельности, позволяет предложить альтернативное научное понимание сущности переводческого процесса и принципов формирования и развития индивидуального переводческого знания.
Определение закономерностей динамики переводческой эпистемы дает
возможность разработки общей когнитивной теории перевода.
Общая когнитивная теория перевода относится к фундаментальным разработкам и вместе с теориями перевода как общественно значимой деятельности образует универсальную научную антиномию.
Переосмысление ключевых традиционных понятий теории перевода
«эквивалентность» и «адекватность» позволяет объединить новые результаты с прежними достижениями науки о переводе и на основе преемственности определить дальнейшие исследовательские перспективы.
- Разработка понятия «переводческий дискурс» является вкладом не
только в переводоведение, но также в теорию дискурса.
Новизна результатов исследования в первую очередь подтверждается оригинальной разработкой проблемы тождества и различий в переводе. Общефилософский принцип тождества неоднократно полагался в основу прежних теорий перевода [Нойберт 1978; Латышев, Семенов 2003; Sager 1994]. Однако его роль в теориях ограничивалась фазой научного синтеза, где он выполнял весьма абстрактную функцию интеграла бесконечных частных переводческих решений. В настоящей работе характер тождества устанавливается в зависимости от когнитивных особенностей деятельности переводчика. Выясняется, что в зависимости от типа переводимого текста на интенсиональном горизонте переводчика находится одна из двух разновидностей тождества - либо позитивистская, либо феноменологическая. Они могут вступать в диалектическое взаимодействие, но при этом, как показывает соответствующий переводческий дискурс, сохраняют дистинктивные признаки.
Результатом, не имеющим аналога в современном переводоведении, является обоснование когнитивного диссонанса переводчика как следствия осознания им различий между текстами ИЯ и ПЯ, которые не удается преодолеть в процессе движения к тождеству. Таким образом, тождество и различия поставлены в предлагаемой теории на последовательную когнитивную основу.
Еще один новый результат - разработка понятия переводческого дискурса. Определение его основных статутных признаков дает перспективу исследований его разновидностей, а впоследствии типологии. В результате появится возможность более точного и полного анализа переводческого процесса и отдельных переводческих стратегий.
Практическая ценность результатов исследования видится прежде всего в том, что они составляют основу полного курса лекций по когнитивным аспектам перевода (экспериментальный вариант курса уже читался автором в 2003-2004 учебном году студентам старших курсов Иркутского государственного лингвистического университета, обучающимся по специальности «Перевод и переводоведение»). Основные положения теории, как показывают отдельные экспериментальные занятия, могут перерабатываться в методические принципы и приемы обучения переводчиков. В частности, приучение студентов к самоанализу, приводящему сознание к когнитивному диссонансу, является действенным стимулом к совершенствованию профессиональных знаний, а также повышает качество критики переводов. Наконец, для переводчиков любого профессионального уровня знание о неизбывном противостоянии тождества и когнитивного диссонанса будет ценным напоминанием о том, что при всех условностях и соглашениях о нормах переводческой деятельности со стороны общества существует высший ориентир и критический глаз - самоанализ и стремление к преодолению расхождений между высказываниями на ИЯ и ПЯ, даже когда эти расхождения принимаются по канонам общественных требований. Без этого стремления ученик не станет профессионалом, а профессионал — мастером.
На защиту выносятся следующие положения и утверждения:
- Переводческая эпистема, т.е. система специальных знаний, управляющих процессом перевода, формируется в контексте общегносеологических принципов тождества и различий.
Существуют две разновидности тождества, обусловливающие характер переводческой эпистемы — позитивистская и феноменологическая. Позитивистское тождество основывается на восприятии его сторон как объективно данных в языке и действительности. В первую очередь именно такие объекты восприятия определяются понятием «(переводческое) соответствие». Феноменологическое тождество основывается на синтезе его сторон во внутреннем времени ego (переводчика). Понятие, соотносимое с такого рода синтезом - «переживание».
Позитивистское тождество управляет межъязыковым посредничеством в Мире Действительности / Действия, т.е. в коммуникативном пространстве, в котором участники используют язык для осуществления реальных практических действий. Доминирующая интенция переводчика, эпистема которого формируется по условиям позитивистского тождества — «соответствовать действию».
Феноменологическое тождество направляет межъязыковое посредничество в Мире Ценности, т.е. в коммуникативном пространстве, в котором участники используют язык для выражения и восприятия переживаний. Соответственно, доминирующая интенция феноменологического тождества — «соответствовать переживанию».
«Эквивалентность» как уникальное понятие цели переводческого процесса соотносима с позитивистским тождеством. «Адекватность» как понятие ценности / оценки переводческого процесса соотносима с феноменологическим тождеством. В переводческом процессе две разновидности тождества диалектически взаимодействуют; следовательно, правомерно утверждение о комплементарном характере понятий «эквивалентность» и «адекватность» в теории перевода.
Движение к тождеству практически никогда не достигает абсолютного результата. Остающиеся различия между содержанием коммуникации
на ИЯ и ПЯ отражены в переводческой эпистеме как когнитивный диссонанс. Последний - причина регулярной переоценки прежних результатов перевода, равно как повторных переводов отдельных произведений.
Эпистемическое соотношение тождества и когнитивного диссонанса обнаруживается в переводческом дискурсе — вербальном представлении переводческой эпистемы по результатам работы над конкретными произведениями коммуникации. Переводческий дискурс формируется в условиях оппозиции «позитивистское vs феноменологическое тождество», в рамках которой действуют следующие статутные оппозиционные признаки: 1) персональность vs институциональность дискурса; 2) объективные vs субъективные принципы аргументации; 3) центральный концепт текста ИЯ vs центральный концепт переводческого дискурса; 4) объем переводческого тезауруса vs объем переводческого дискурса; 5) симметричные переводческие решения vs линейные отклонения от последовательности текста ИЯ.
Основная смысловая единица переводческого дискурса - линейное отклонение, или рассуждение переводчика о контексте явления языка или культуры, завершающееся принятием переводческого решения. По когнитивным условиям линейное отклонение целесообразно признать единицей перевода.
Когнитивная модель переводческого процесса основывается на следующих категориях: «действительность-1 (ИЯ)», «действительность-2 (ПЯ)», «ИЯ», «ПЯ», «сознание переводчика». Категория смысла, обоснованная в интерпретативной теории перевода, не является универсальной. Как показывает анализ переводческого дискурса, в сознании переводчика взаимно проецируются объекты действительности-1 и
действительности-2, в результате чего принимается переводческое решение. - Дидактическая эволюция переводческой эпистемы на до-профессиональных уровнях проходит три стадии, характеризующиеся специфическими отношениями тождества и когнитивного диссонанса. Первый уровень - взаимное отрицание, или либо принятие тождества без признания когнитивного диссонанса, либо признание в неспособности самостоятельно продвигаться к тождеству. Второй уровень — единство в тексте, или способность двигаться к тождеству и осознавать когнитивные диссонансы в контексте текстов ИЯ и ПЯ. Третий уровень, знаменующий выход на профессиональную эпистему — трехмерное пространство перевода, или способность продвигаться к тождеству и осознавать когнитивные диссонансы в контексте дискурса, т.е. единства языка и действительности ИЯ и ПЯ. Апробация работы проводилась на заседании филологического совета Иркутского государственного лингвистического университета, научно-методических семинарах кафедры перевода, переводоведения и межкультурной коммуникации ИГЛУ, объединенном заседании кафедр теоретической лингвистики, немецкой филологии и французской филологии ИГЛУ, на международных конференциях «Языковая политика и языковое планирование» (Иркутск — Улан-Удэ, 2001), «Русский язык в кругу мировых языков и языковая политика» (Иркутск, 2002), «Язык. Культура. Межкультурная коммуникация» (Хабаровск, 2003), на региональных межвузовских научных конференциях (Иркутск, 2000; Красноярск, 2002; Иркутск, 2003). Основные результаты диссертации обсуждены на заседании кафедры истории, теории и критики перевода Московского государственного лингвистического университета и опубликованы в «Вестнике МГЛУ» № 499 (Москва, 2004).
Структура диссертации определяется спецификой поставленных задач, характером объекта и предмета изучения. Диссертационная работа состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографического списка и приложения.
Позитивистская традиция: Аристотель — Г.В. Лейбниц — Б.Рассел
Во Введении уже отмечалось, что понятие «тождество» имеет двойственную эпистемическую природу. Сообразно с исторической традицией учений начать следует с линии, сложившейся от Аристотеля до Б.Рассела. Разумеется, два всемирно известных имени лишь условно обозначают начало и современный этап эволюции; со стороны логиков и философов можно предвидеть возражения против таких ориентиров. Критикам можно ответить, что дело не столько в конкретных вкладах и результатах, сколько в единстве идеологии, а именно это единство выглядит на крайних точках линии наиболее рельефно.
Этапы ее становления знаменательны, и какими далекими не казались бы принципам переводческих теорий, они образуют с последними единую эпистемическую линию. Примечательно, что Аристотель рассматривает понятие тождество в Пятой Книге «Метафизики» в следующем гносеологическом ряду: «значение начала, значение причины, определение элемента, значение природы, значение необходимости, понятие единого, значение сущего, значение сущности, понятие тождества, противолежащее (противоречие, противоположное), соотнесенное, обладание, лишенность» [Аристотель 1976].
Таким образом, тождеству предшествует часть гносеологического ряда, вбирающая в себя, по более поздним философским теориям, движение познания от первой рефлексии до первого определения. Это позволяет определить его одновременно как явление сущности и основу различий. Такое определение весьма полезно для установления соотношения «тождество - эквивалентность / адекватность» (см. 1.2). Немаловажная деталь: тождество расположено в гносеологическом ряду между сущностью и различием. Согласно Аристотелю оно проявляется в двух формах. Первая их них определяется как «единство бытия вещей числом более чем одна», вторая форма определяется греческим философом как «тождество одной вещи, когда ее рассматривают как нечто большее, чем одна, например, когда о ней говорят, что она тождественна самой себе, ибо в этом случае, ее рассматривают как две» [Аристотель 1976: 86].
Разнесенность вещи в самой себе — отправная точка и антиномий И.Канта, и тождества неразличимых величин, обоснованного Г.В.Лейбницем и приведенного к канонической форме Б.Расселом (см. ниже).
В «Логике», особенно в «Топике», Аристотель заменяет понятие тождества понятием тождественного и сосредоточивается на рассмотрении тождественных высказываний и имен. Именно к этой части исследования относится хорошо известный его пример «Сократ это то же самое, что учитель Платона».
Здесь Аристотель делает замечание, эвристические следствия которого трудно переоценить. На многие века вперед великий грек определил одну из основных тем философских споров. Тождество имени и дескрипции, впервые сформулированное Аристотелем в контексте примеров, аналогичных процитированному, послужило основой многих теорий современных философии, логики и лингвистики. В частности, лингвистические приложения семантики возможных миров и расселовской теории имени собственного основываются на идеологии тождества имени и дескрипции. Как будет показано позже, к этой идеологии восходят отдельные лингвофилософские принципы перевода и частные принципы переводческой практики (например, перевод лакун).
То, что аристотелево учение о тождестве было сформулировано в «Метафизике», имело очень глубокие последствия. Антиплатонистский пафос и структура этого произведения обозначили место проблемы. Тождество мыслилось как категория, свойственная миру вещей. Вот почему, в частности, оно помещено между сущностью и противолежащим. В средневековой схоластике и раннем концептуализме внеположность тождества сознанию принималось многими авторитетными мыслителями. Такая позиция укреплялась необходимостью веры в божественное происхождение всего сущего, включая понятие, другие категории логики, а также мир вещей. Так, рассуждения трех ключевых фигур раннего концептуализма Порфирия, Боэция и Абеляра непременно возвращаются к понятиям универсального, общего и субстанции. Первые два понятия мыслятся в тесной связи с именами, субстанция же мыслится непременно как сущее в мире вещей.
Разумеется, необходимый теологический характер рассуждения философов, накладывает отпечаток на категоризацию. Например, и Боэций, и Абеляр считают, что именно субъектность вещи, или субстанция, присущая ей на основании акта творения, является главной характеристикой и вещи, и субстанции. Творец оставляет себя, метку собой сотворенного [Здесь и далее цитируется по источнику: Неретина 1999]. Это, естественно, аргумент в пользу божественного происхождения имени, божественного происхождения слова, который довлел над мышлениями средневековых философов. Таким образом, субъектность и сущее, которые, казалось бы, выходили из мира вещей и попадали в мир человеческого сознания, на самом деле оказывались в мире божественного разума и таким образом не утрачивали статус объективности внеположности человеческому сознанию.
Показательно следующее рассуждение Абеляра: «Бытие человека, если мы это пристально рассмотрим, не есть ни человек, ни какая-либо другая вещь, подобно тому как бытие в субъекте, то есть способность принимать противоположное или допускать большее меньшее есть некая вещь» [Неретина 1999: 52]. От этого своеобразного статуса сущности «бытие-человек» Абеляр восходит к следующему примечательному определению, которое во многом довлеет над его аргументацией: «Необходимо, отбросив краткость, тщательно исследовать, какова та общая причина, благодаря которой прикладывается общее имя и каково схватывание общего понятия, возникающего на основании сходства вещей и в соответствии ли с общей причиной, благодаря которой вещи уподобляются друг другу, или в соответствии с общим замыслом, или из-за того и другого вместе общее определяется словом» [Неретина 1999: 116]. Таким образом, по Абеляру получается, что в имени, слове вещи становятся тождественными. Утрачивая свои так называемые привходящие признаки, они объединяются по тому постоянному сущностному признаку, как его называет Абеляр, который составляет суть их тождества.
Еще более определенно высказывание Абеляра о субстанции, которым открывается его книга «Диалектика»: «Общее всякой субстанции - не находиться в субъекте» - и далее сказано: «Субстанциям свойственно также и то, что им ничто не противоположно» [Неретина 1999: 202]. Таким образом, в этих высказываниях формируется философское течение, которое несколько позже получило название средневекового номинализма. Универсальное и общее образуют тождество слова, слова данного Богом для того, чтобы человек мог опознавать в предметах сущее, тоже данное Богом. Понятно, что и субстанция, которая внеположна субъекту и которой ничто не противоположно, может идентифицироваться только именем.
Эквивалентность как summa summarum перевода: эмпирические подходы
Теоретические построения, в центре которых эквивалентность как универсальная категория, мера тождества между единицами перевода (обычно текстами ИЯ и ПЯ), весьма многочисленны. Тем не менее на первом этапе их можно разделить на две группы: 1) чисто эмпирические (индуктивные), склонные к остенсивному определению эквивалентности; 2) дедуктивные, идущие от заданной с самого начала таксономической модели эквивалентности.
Об эмпирическом характере в целом определений эквивалентности уже упоминалось выше, равно как и о соответствующем призыве Дж. Кэтфорда. Характерный признак эмпирических подходов к эквивалентности - опора на функциональные соответствия; в конечном счете все они объявляют о приверженности к концепции динамической (функциональной) эквивалентности [Nida 1964; Newmark 1981; Snell-Hornby 1995; Yebra 1984; Израилевич 2001; Климзо 2002]. Большинство определений явно относится к лингвистике речи, наряду с «эквивалентностью» активно употребляется термин «эквивалент», облегчающий остенсивные определения (ср. с определением в словаре О.С.Ахмановой). Так, например, у Дж.Кэтфорда «текстовой переводческий эквивалент ... есть любое проявление функционирования ПЯ (текст или часть текста), которое выступает как эквивалент данному проявлению функционирования ИЯ (текста или части текста)» [Кэтфорд 1978: 98; выделено нами — Г.В.].
Гораздо большую эпистемическую нагрузку понятие эквивалентности несет в интерпретативной теории перевода. Здесь оно привязано к понятию «смысл», играющему роль «третьего звена» в гносеологической схеме авторов (см. 1.1.5.). Полем поиска инвариантного смысла объявляется дискурс. Учитывая ограниченный инструментарий авторов теории, это делает поиски эквивалентности чисто эмпирическим предприятием, тем более что единицы смысла мимолетно соотносятся с материальной стороной знака и каждый раз снова требуют понимания [Seleskovitch 1985]. Авторы концепции фактически сами признают эмпирический характер собственных разработок, используя рядом с эквивалентностью как программной целью перевода слова «творческое создание» как определение средства достижения. Весь процесс, локализованный главным образом по условиям устного (синхронного) перевода, уложен в следующую трехступенчатую схему: «дискурс - смысл — дискурс», в которой «происходит творческое создание эквивалентности вместо поиска замещающих соответствий» [Seleskovitch, Lederer 1995: 24-5].
Противопоставление дискурса языку в радикальной форме — «мы убеждены, что определенные, пока еще недостаточно изученные аспекты языка принадлежат дискурсу, скорее, чем языку» [Там же: 213] — задает программу прежде всего исследователям устного перевода; обратим внимание на ее эмпирический акцент, который выдает признание в недостаточной изученности проблемы. Центральное понятие теории - «смысл» - определяется остенсивно, главным образом, через многочисленные примеры критического сопоставления текстов ИЯ и ПЯ. Из иллюстраций можно установить, что девербализация смысла предполагает сокращение интенсионала исходного сообщения — привычный прием для синхронного перевода, вызывающий сомнения, когда речь идет о письменном переводе. Но сокращение интенсионала письменных текстов — например, стилистическое их упрощение, отказ от передачи авторских особенностей текста ИЯ — лежит в основе упражнений, которые, по замыслу авторов теории, должны приучить будущих переводчиков к «творческому созданию эквивалентности» [Seleskovitch, Lederer 1995: 19-21]. Если бы открыто ставился вопрос о прагматических подходах к обучению синхронному переводу, плодотворность авторских идей можно было бы только приветствовать. Однако «смысл» у Д.Селескович и М.Ледерер явно претендует по крайней мере на роль теоретической посылки, что не может не вызывать критики. Заявленный как тезис, но не подтвержденный достаточными аргументами, кроме ссылок на выводы Ж.Пиаже и Ж.Барбизе о связях центров смыслообразования с речедеятель-ностными центрами в головном мозге человека, «смысл» оказывается в третьем мире Платона, и никаких методов его установления за исключением эмпирических предложить, видимо, нельзя. В ходе дальнейшего исследования, надеемся, удастся показать, что процесс и результат переводческой деятельности можно и научно (см. 2.2.4), и эмпирически (см. 3.2) представить без опоры на сомнительную категорию инвариантного смысла.
В некоторых отношениях интерпретативная теория представляет собой утилитарный вариант информационного подхода Р.К.Миньяр-Белоручева [Миньяр-Белоручев 1980] — именно в этом смысле использовалось слово «утилитарный» в отношении переводческого редукционизма [Там же: 8]. У Р.К.Миньяр-Белоручева «информативность текста» оказывается более точным понятием, чем «смысл» у Д.Селескович и М.Ледерер, потому что дает по крайней мере общее руководство к выделению смысловых сегментов разной информационной ценности. Термином «эквивалентность» автор не пользуется, но, безусловно, следует согласиться с В.Н.Комиссаровым в том, что «соответствие» в информационной теории фактически имеет статус эквивалентности [Комиссаров 2002]. Как и эквивалентность по Селескович-Ледерер, соответствие (текстов ИЯ и ПЯ) обнаруживается там, где часть текста ИЯ воспроизведена средствами ПЯ в тексте ПЯ. Поскольку способ воспроизведения при этом не имеет значения, получается то же «творческое достижение эквивалентности», что и в интерпретативной теории.
О соотношении «переводческий тезаурус - переводческий дискурс»
Существует родство и одновременно отличие ПД от тезауруса в определении последнего Ю.Н.Карауловым как многоуровневого когнитивного образования, в котором «закодированы системы правил, регулирующих применение в речи единиц фонологического, морфологического, синтаксического, семантического и прагматического уровней» [Караулов 1981: 232]. Различие между тезаурусом, с одной, и ПД, с другой стороны, аналогично известному различию между парадигматикой и синтагматикой в теории Ф. де Соссюра. В продолжение аналогии не будет недопустимым огрублением утверждение, что тезаурус является как дискурс, если обладатель первого принимает решение участвовать в речевом взаимодействии.
Следующая особенность ПД состоит в том, что его информационный объем определяется двумя условиями: 1) характером текста ИЯ; 2) объемом тезауруса переводчика. Понятие «характер текста» требует уточнения ввиду его неопределенности. Будем понимать под ним совокупность идиоматических - в широком смысле слова [Вардуль 1976] - показателей текста, свойственных ИЯ в отличие от ПЯ. Чем больше таких показателей, тем значительнее объем ПД. Возможно альтернативное использование слова «уникальный» в смысле, принятом в теориях межкультурной коммуникации [Красных 2001]: чем уникаль-нее текст, тем значительнее объем ПД.
Способность построить адекватный ПД зависит главным образом от объема переводческого тезауруса. В этой точке рассуждений возможен переход к нестрогим количественным определениям. Если объем тезауруса достаточный, построение дискурса будет определяться как адекватный синтез текста ИЯ во внутреннем времени переводчика (=движение к феноменологическому тождеству), дающий соотношение I (ST) = I (D), т.е. информационный объем ПД, равный или превышающий информационный объем текста ИЯ. Соответственно, дефицитный тезаурус порождает неадекватный дискурс, или I (ST) = I (D).
Эти весьма общие количественные соотношения требуют иллюстрации. В первую очередь необходимо разъяснение случаев превышения I (ST), ибо соответствующий тезис представляется на первый взгляд парадоксальным.
Немало хороших примеров построения дискурса, превышающего информационный объем текста ИЯ, включено в книгу Б.Н.Климзо [Климзо 2003]. В Главе «Что такое профессиональный перевод» автор приводит неточные или ошибочные (в авторском определении — «непрофессиональные») переводы технических текстов, затем их профессиональные корректуры и, наконец, собственные комментарии. Вот типичный пример:
Выделенные в текстах ИЯ и непрофессионального перевода слова и сочетания слов составляют предмет критических рассуждений Б.Климзо и эффективно подтверждают установленные выше свойства позитивистского тождества, отраженные в понятии эквивалентности (характерно, что в структурном и смысловом планах они не всегда соотносимы с единицами языка; следовательно, оправдываются требования исследователей, настаивающих на определении эквивалентов по условиям отношений между текстами ИЯ и ПЯ [Бархударов 1975; Jeger 1982; Newmark 1988]. Комментарии автора представляются аргументами, подводящими к оценке по феноменологическому тождеству:
«Hazardous — свидетельство торопливости автора: в следующем же предложении он исправляет свою ошибку и пишет "potentially hazardous". Источники энергии могут стать опасными, если нарушить технику безопасности, поэтому их можно назвать "потенциально опасными". Непрофессиональный переводчик повторяет небрежность автора» [Климзо 2003: 268]. Очевидно, что персональный модус заменен здесь оценочностью комментатора.
Этот пример дает необходимые уточнения приведенных выше соотношений информационных объемов I (D) и I (ST). Непрофессиональный перевод дает пример недостаточного ПД: информационная обработка (=синтез во внутреннем времени переводчика) выполнена только на уровне формальной эквивалентности. Профессиональный перевод иллюстрирует ситуацию равенства информационных объемов I (ST) и I (D). Наконец, комментарий Б. Климзо свидетельствует об объеме I (D), превышающем объем I (ST). Высокопрофессиональный аналитик восполняет информационные пробелы текста ИЯ, равно как извлекает из тезауруса знания, управляющие переводами текстов соответствующего жанра.
КД профессионального переводчика, или маневрирование между форенизацией и доместикацией: исследование ПД Г.Мирама и У.Уивера
Повторяющиеся признания (главным образом — в режиме линейных отклонений) переводчиков в том, что между текстом ИЯ, с одной, и текстом ПЯ, с другой стороны, почти всегда остается различие, препятствующее дальнейшему продвижению к тождеству, составляет наиболее примечательную особенность ПД (ср. примеры в 2.2). Причины этого занимали достаточное внимание в предыдущих разделах нашего исследования. Поскольку до сих пор речь шла об их преимущественно процессивной стороне, философские и общенаучные категории аргументации преобладали.
Критическое переосмысление семиотического подхода к переводу в предыдущем разделе с очевидностью полагает, что в ситуациях межъязыкового перевода все стратегии осуществляются в когнитивном информационном поле, внешние пределы которого очерчены максимальным контекстом ситуации, а конкретные переводческие решения зависят от способности переводчика использовать соответствующий потенциал поля. Объективные обстоятельства, препятствующие встрече знака-интерпретанта ПЯ с объектом ИЯ, отмечены в сознательной работе с текстами «разрывами», которые уже были определены как когнитивный диссонанс.
Это понятие обладает основными признаками, необходимыми для работы с конкретными ПД, попадающими, как было показано ранее, в разряд персональных дискурсов. Его содержание и объем позволяют процедурное применение непосредственно к фрагментам ПД. Иными словами, оно является типичным инструментом североамериканской научной эвристики, не отличающейся глубиной и стойкостью философских идей, но эффективно производящей инженерные решения.
Понятие «когнитивный диссонанс», используемое в дальнейшем для описания и оценок расхождений между текстами ИЯ и ПЯ в ПД, было впервые введено Л.Фестингером. Определение КД восходит к весьма общему, краткому описанию универсальной ситуации: «Можно сказать, что X и Y находятся в диссонантном отношении, если не-Х следует из Y» [Фестингер 1999: 29]. Опираясь на схематические представления о переводе, полученные в конце предыдущей главы, можно утверждать, что осознаваемый переводчиком «зазор» между знаком ПЯ и объектом ИЯ и есть аналог «не-Х».
Теории Л.Фестингера, как представляется, идеологически предшествовала попытка К.Поппера оспорить гегелевскую теорию тождества. Оставляя в стороне почти истерический тон попперовских политических претензий к Гегелю, целесообразно выделить ту часть протеста, которая относится к единству противоположностей как основанию тождества. Для практического разрешения диалектического тождества, т.е. в целях работы с различиями, К.Поппер предлагает упрощенный вариант рационализма, основанный на строгом разграничении причины и следствия, на бинарности, т.е. на форме, допускающей градуирование, частичное присутствие одной или обеих сторон тождества — что, впрочем, не исключает необходимости выбора по принципу «либо..., либо» [Поппер 1993]. Таким образом, создается основа для принятия частных инженерных решений в тех — количественно преобладающих - случаях, когда невозможно сделать выбор в пользу одной из двух составляющих единство сторон или реализовать обе стороны без эпистемических огрублений и компромиссов.
Бинарные социально-инженерные построения, начавшиеся с разделения К.Поппером права и силы, получили продолжение в социальной психологии, в частности, в разграничении установки и поведения Д.Майерсом [Майерс 2002], «Я-схемы» и «не-Я-схемы» Л.Хьеллом и Д.Зиглером [Хьелл, Зиглер 2002], в целом ряде бинарных противопоставлений, определяющих когнитивные стили, у Г.Уиткина и Д.Гуденаф [Witkin, Goodenough 1982]. Все эти теории, кроме бинарности, объединяет признание неизменного напряжения между основными частями когнитивных схем: поведение далеко не всегда согласуется с установкой; между «Я» и «не-Я» возникают конфликты экологического свойства; когнитивные стили редко реализуются в «чистом» виде, а их смешение сопровождается противоречивыми стратегиями носителей.
Определение КД Л.Фестингером строго следует принципу бинарности двух типов знаний. Это не единственный пример разнесения когнитивных объектов в одном эпистемическом пространстве. Например, Р.Солсо противопоставляет процедурное знание декларативному, допуская их раздельное рассмотрение равно как и со-присутствие [Солсо 2002]. Нетрудно заключить, что на таких теориях основаны многочисленные практические рекомендации поведения в частично рассогласованных контекстах, например, социально-политическая толерантность.
В предыдущих разделах исследования (см. 2.1.6, 2.2.1) были приведены примеры ПД, позволяющие оценить преимущество процедурных инструментов в анализе последнего. В самом деле, единственной практически реализуемой версией анализа ПД является последовательное обращение к логике рассуждений переводчика в линейных отклонениях. Это утверждение подкрепляется более подробным анализом в разделах 3.2 - 3.6.
Замена единого отдельным почти всегда означает снижение уровня обобщений, а, следовательно, ослабление эвристики. Тем не менее на данном этапе исследования это оправдано: о безусловном верховенстве тождества, о его путеводной роли сказано достаточно. Тождество остается безусловно «первым принципом», в то время как область КД распространяется на остающиеся в результате перевода различия. Таким образом, на фоне понятий «эквивалентность» и «адекватность», которые относятся в переводческих теориях к превращенным формам тождества (см.: Глава 2) в центр внимания выходят остающиеся различия между текстом ИЯ, с одной, и текстом ПЯ, с другой стороны. Это - закономерное теоретическое решение, ибо ни «эквивалентность», ни «адекватность» не обнаруживают в содержании соответствующих понятий указания на различия. A priori полагается, что при этом переводческий дискурс дает достаточно сведений о различиях, рассматриваемых как показатели когнитивного диссонанса переводчика.
