Содержание к диссертации
Введение
1. Личность как объект социологического анализа 18
1.1. Социология социализации личности: эпистемология ролевой теории личности 26
1.2. Социология диспозиции личности: эпистемология системной версии теории личности 43
2: Личность в семейной идеологии агентов общественного воспитания 75
2.1. Модель семейных отношений личности в репрезентациях специализированной прессы 79
2.2. Семейная идеология в педагогической практике общественного воспитания 103
3. Механизмы самоидентификации и формирование практик личности в контексте общественного воспитания 134
3.1. Социология личности: логические и методические основания ана лиза личности в процессе формирования объектных отношений 135
3.2. Самоидентификация и проблемы формирования практик личности в личных и семейных историях воспитанников 157
3.3. Текст личности: проблемы индивидуальной дифференциации личности в личных документах воспитанников 197
Заключение 230
Библиографический список 238
Приложения 256
- Социология социализации личности: эпистемология ролевой теории личности
- Социология диспозиции личности: эпистемология системной версии теории личности
- Социология личности: логические и методические основания ана лиза личности в процессе формирования объектных отношений
- Самоидентификация и проблемы формирования практик личности в личных и семейных историях воспитанников
Введение к работе
Актуальность диссертационного исследования. Традиционно формирование личности рассматривается как результат отношений, которые определяются прежде всего семейным воспитанием и деятельностью таких агентов общественной социализации, как образование и средства информации, воспитательные функции которых разнесены во времени, где на первоначальном этапе ведущая роль принадлежит семье, а в последующем — образованию и массмедиа. Данное же исследование обращено к социализации, которая не опосредствована семейными отношениями, а определяется преимущественно средой общественного воспитания. Очевидно, что задача образования в этом случае состоит не только в том, что оно наряду со СМИ по традиции производит и распространяет знания о семье, интерпретирует ее отношения и вырабатывает приемлемые формы передачи навыков молодому. поколению, но и в том, что педагоги учреждений общественного воспитания сами участвуют в построении отношений, замещающих семейное общение.
В обществоведческих дискуссиях по вопросу социализации молодежи и содержания воспитания, происходящих на фоне смены социального строя и культурного уклада российского общества последних полутора - двух десятилетий, отмечается все возрастающая в современном обществе роль образования и СМИ в развитии ребенка с самых ранних моментов его жизни. Вместе с тем сам факт дебатов отчетливо показывает, что нет универсальных и монолитных общественных ценностей, определяющих значение семейных отношений. Семейная модель агентов общественного воспитания имеет идеологический характер, поскольку их деятельность отражает часто несовпадающие и конкурирующие интересы разных социальных сил. Неминуемо возникающие разночтения «общественно значимого» в деле воспитания продиктованы собственными, - например, политическими, экономическими, эстетическими — предпочтениями основных общественных групп.
Как следствие острота и актуальность дискуссии о том, что и как воспитывать, зачастую заслоняет важный для социального анализа вопрос, вытекающий из признания роли идеологической подоплеки отношений воспитателей и конкурирующего характера их интересов: за счет чего обеспечивается приоритетное право того или иного агента социализации отвечать на эти «что» и «как»? Когда в анализе социализации акцент делается прежде всего на функциях агентов, на культурных нормах и социальных ролях, следуя которым личность получает те или иные общественно приемлемые качества и характеристики, на тех механизмах, которые являются наиболее эффективными в достижении этих целей, за скобками, как правило, остается вопрос о том, как именно сформировались эти цели, какие именно и чьи конкретно интересы лежат в их основании, будучи вольно или невольно скрытыми под имеющим налет идеологической нейтральности выражением «общественно значимые»; наконец, как сложившиеся между агентами общественного воспитания отношения проявляют себя в воспитательной практіК юме того, привычная деятельность педагогов и журналистов определяет цели семейного воспитания «на глазок», а в результатах совместных воспитательных усилий семьи, СМИ и педагогики, проявленных в складывающихся чертах характера и поведении ребенка, трудно оценить конкретный вклад каждого из участников. Строго говоря, личность для общественных воспитателей является лишь конечной целью деятельности, сама же она направлена на среду, непосредственно формирующую ребенка: поскольку практика воспитания обычно определяется семейным окружением, то педагоги и журналисты создают и поддерживают их идеологический контекст, в частности, нормативно определяя то, какими должны быть отношения личности и семьи. В случае же с воспитанием ребенка преимущественно в учреждениях общественного воспитания, его личность является в том числе и объектом воспитательных практик, воплощающих семейную идеологию.
Проблема исследования, таким образом, определяется дискуссионным контекстом переопределения принципов, формирующих современную идеологию в отношении семьи; в частности, речь идет о разночтениях между целями семейного воспитания, как они видятся образованию и массмедиа, и практической реализацией этих воспитательных намерений, ограниченных собственными задачами и возможностями этих агентов воспитания. Актуальная потребность состоит в том, чтобы обнаружить те логические и практические основания, которые формируют такую семейную идеологию; проявить те способы, с помощью которых в ней преодолевается противоречие между традиционными функциями агентов воспитания и ролью заместителя семьи.
Степень разработанности проблемы. Личность является традиционным, но малоразработанным объектом социологического анализа в отечественных исследованиях. Наиболее широко в них представлен методологический подход, адаптирующий структурно-функциональную модель отношений личности и общества (А. Дроздов, И. Кон, Б. Парыгин) и системную (Н. Наумова, М. Слюсарянский, В. Ядов). В своих теоретических разработках современные последователи этих подходов следуют лежащему в их основе нормативному принципу, т. е. когда складывающиеся практики личности оцениваются с точки зрения степени их совпадения с заданной моделью поведения и отношений (А. Ковалева, М. Ромм), или дополняют компилятивным принципом, совмещая в изучении социализации традиционный макросоциологический анализ общественных сфер и институтов с психологическим (А. Асмолов, В. Коломиец, В. Немировский). Логика структурно-функционального анализа формирования личности широко прослеживается в обсуждениях деятельности того или иного агента социализации, представленных как в отраслевых исследованиях социологии (В. Закирова, О. Здравомыслова, К. Южанинов, А. Ковалева, А. Ос-лон), так и смежных с ней или междисциплинарных (Т. Науменко, Г. Почепцов, Г. Филиппова, А. Флиер).
Переосмысление гносеологических оснований теорий личности классической социологии стало возможно благодаря работам по социологии знания второй половины прошлого века, в которых авторы прослеживают социокультурные и политические механизмы производства и легитимации исторически конкретных форм представлений о человеке и обществе (Л. Альтюссер, П. Бурдье, Т. Кун, М. Фуко). В отечественном обществоведении оформился корпус текстов, авторы которых, следуя выводам постструктуралистской критики, приводят аргументы в пользу переопределения принципов социального анализа и призывают к переосмыслению методологических рамок, сложившихся в ходе адаптации западных социологических теорий прошедшей эпохи (А. Бикбов, С. Гавриленко, Ю. Качанов, Н. Козлова, В. Козловский, Р. Шпакова). Так, в актуальном для диссертационного исследования контексте проблематизации семейной идеологии агентов общественного воспитания отметим работы С. Ушакина, Е. Ярской-Смирновой, в которых предпринята попытка критического анализа структурно-функциональной версии социологической концептуализации «семьи», «семейных отношений» и обсуждаются познавательные возможности новых направлений фамилистики.
Ключевой проблемой, трудноразрешимой в рамках традиционной социологической точки зрения, когда формирование личности сводится к производству и передаче человеку набора социальных ролей, общественных норм и шаблонов поведения, остаются процесс и результат восприятия и использования этого набора. Особенно это касается изучения таких ситуаций, когда обстоятельства жизни человека резко меняются или отличаются от привычных для большинства людей. Каким образом в своей личной жизни люди адаптируют внешние перемены, например, свое социальное исключение? Как возникают новые практики, помогающие личности соответство вать преходящим требованиям обстоятельств, сохраняя вместе с тем преемственность прошлому опыту? Постановка научной проблемы подобным образом востребовала в отечественных социологических исследованиях поиск теоретического и методического аппарата, способного обращаться за ответами к повседневной жизнедеятельности, к опыту ее осмысления, будь то молодые сельские мигранты периода советской индустриализации (Н. Козлова), российские семьи, члены которых ограничены в своих физических возможностях (Е. Ярская-Смирнова), наемные работники традиционных «мужских» или «женских» профессий, чей престиж в условиях нынешних экономических реформ оказался под вопросом (Е. Мещеркина, Е. Трубина).
Несмотря на теоретические, дисциплинарные или терминологические различия, эти и подобные исследования объединяет деятельностный принцип, лежащий в основе анализа отношений личности. Он сводится к тому, что личность существует и обнаруживает себя только в речевой деятельности, формы которой предопределены конкретными социокультурными условиями ее формирования, с одной стороны; с другой - именно общение и язык структурируют индивидуальный опыт, делая его доступным как для понимания, так и для выражения. Варианты прочтения этого принципа открываются отечественными учеными, как правило, в текстах современных западных социальных теоретиков - X. Арендт, Дж. Батлер,- П. Бурдье, Ж. Лакана, М. де Серто. Их теоретико-методологические новации в приложении к личности оказываются важны как переопределением ее становления и существования в терминах символических форм субъективации и идентичности (биография, письмо, рассказ), так и проблематизацией незаметного властного, идеологического контекста отношений, в которых они формируются (Л. Альтюссер, Дж. Батлер, С. Жижек, М. Фуко). В этой связи актуальными становятся исследования «среднего уровня», выполненные в социокультурном, антропологическом ключе, методически нацеленные на изучение повседневных индивидуальных и коллективных практик непосред ственно в ходе общения исследователя с их участниками и свидетелями. Общетеоретические и общеметодические основания подхода даны в работах К. Гинзбурга, К. Гирца, К. Леви-Строса, М. Мосса, а его адаптация и развитие в отечественной социальной науке представлены исследованиями Н. Козловой, П. Романова, Е. Ярской-Смирновой. Назовем также авторов прикладных работ, в которых представлен этнографический материал, собранный в ходе изучения индивидуальных практик в молодежных субкультурах (С. Борисов, Е. Кулешов, С. Лойтер, М. Лурье, Е. Неелов).
Указанные выше обстоятельства развития отечественной социологии расширяют ее концептуальное и прикладное поле, но усилия, нацеленные на прояснение аксиологических и социологических оснований доминирующих исследовательских традиций личности, нельзя считать достаточными. Так, на наш взгляд, инновационный потенциал ряда работ отечественных ученых начала прошлого века по методологии социокультурного анализа (М. Бахтин, В. Волошинов, С. Рубинштейн) и их вклад в социологическую теорию остается недооцененным, хотя именно он оказал существенное воздействие на становление идей постструктурализма о знаковой природе формирования личности (Ю. Кристева, Ж. Деррида, Р. Барт). Кроме того, в новейший период отечественных социальных исследований появились публикации, в которых история жизни, изложенная в биографии, предстает как ключевая форма социального становления и существования индивидов и групп, в том числе семей (отметим сборники, посвященные результатам биографического метода, под редакцией В. Воронкова и Е. Здравомысловой, а также выпущенный Институтом социологии РАН «Судьбы людей: Россия XX век», работы М. Бургоса, Н. Веселковой, И. Разумовой, Е. Ярской-Смирновой), проводятся исследования, изучающие личные письменные материалы как форму индивидуализации формирующейся личностью новых для нее социальных практик (С. Борисов, М. Калашникова, Н. Козлова, О. Лекманов, В. Лурье), но отечественная традиция структурного анализа текста (Л. Выготский,
В. Пропп, Б. Томашевский, Ю. Тынянов, Б. Успенский, В. Шкловский,
Б. Эйхенбаум) и его социологического прочтения не находит должного приложения и все еще остается недостаточно востребованной. Об этом, в частности, можно судить по характеру восприятия так называемых качественных методов анализа в академических дискуссиях и той системе аргументации, которую развертывают их участники (Г. Батыгин, С. Бела-новский, И. Девятко, В. Журавлев, О. Маслова): генетическая связь разработанного отечественным структурализмом метода анализа текста с современными нарративным и дискурсивным методами (Р. Барт, X. Уайт, М. Фуко, У. Эко), как правило, не проясняется.
Теоретические и методологические основы исследования. Методологически работа ориентирована на представления о личности как структурной позиции, формирование и проявление которой происходит в отношениях, чей социальный характер определяется их знаковым, символическим происхождением. Теоретически исследование опирается на идеи постструктурализма (М. Фуко, П. Бурдье, Ж. Лакан, Ю. Кристева), а также на генетически связанные с ним теоретические положения об идентичности, высказанные в психоаналитической теории (3. Фрейд) и в концепции объектных отношений (М. Кляйн, Ш. Ференци, Д. Винникот). Благодаря альтюссеровой проекции аналитических положений Фрейда в социологию знания были ретеоретизиро-ваны отражательная природа и искажающая функция идеологии и подчеркнут воображаемый характер репрезентируемых ею отношений, выражаемых в практической деятельности институтов и индивидов.
Такое методологическое самоопределение предопределило выстраивание логики и организации работы, исходя из принципов социокультурного, антропологически ориентированного анализа. Методологическим основанием исследования проблематики личностного развития через формирование индивидуальных практик использования социально обусловленных форм устного и письменного языка является ряд текстов отечест венных социальных ученых начала прошлого века (М. Бахтин, В. Волоши нов, Л. Выготский, С. Рубинштейн).
Цель исследования - изучить формирование личности в отношениях, определяемых семейной идеологией и ее приложением в практике общественного воспитания.
Выдвижение данной цели обусловило постановку следующих задач:
- изучить доминирующие аналитические традиции исследований личности в отечественной социологии и проблематизировать воспроизводство их гносеологических оснований и границ;
- изучить модель семейных отношений личности агентов общественного воспитания и проблемы ее идеологического воспроизводства, а также адаптации в педагогической практике учреждений общественного воспитания;
- на основе теоретических положений психоанализа и концепции объектных отношений обосновать социологический статус индивидуальных механизмов, оформляющих деятельность личности в ходе ее становления;
- провести эмпирическое исследование процесса и результатов формирования личности на основе анализа индивидуальной деятельности воспитанников общественных учреждений на заключительном этапе социализации;
- изучить индивидуальные механизмы организации и выражения воспитанниками учреждений общественного воспитания личного и группового жизненного опыта и концептуализировать проблемы развития личности в условиях повседневной среды общественных учреждений.
Объект исследования - личность как объект идеологических отношений агентов общественного воспитания.
Предмет исследования — механизмы формирования индивидуальных практик личности в отношениях, определяемых общественным воспитанием.
Эмпирическую базу исследования составили 19 тематизированных неструктурированных устных интервью, 12 тематизированных структурированных письменных интервью и 20 личных неофициальных документов,
собранных в 2002 г. в ходе общения с информантами - бывшими воспитанниками учреждений общественного воспитания во время их обучения в профессиональном училище (г. Барнаул); 3 тематизированных устных групповых интервью с 27 педагогическими работниками трех профучреждений Алтайского края (2002-2003 гг.), 64 письменных документа официального характера из личных дел воспитанников; публикации специализированных журналов семейной тематики, вышедших в 2000-2002 гг.; статистические данные регионального органа управления образованием, результаты национальных репрезентативных опросов общественного мнения 1998-2004 гг., проведенных Фондом «Общественное мнение» (1500 и 2000 респондентов), Институтом социологии РАН (2004) и Институтом конкретных социальных исследований (1776).
Достоверность и обоснованность результатов диссертационной работы объясняются согласованностью ее теоретико-методологических основ, используемых положений о личности и ее структуре, агентах социализации и их функциях. Изучение семейной идеологии и механизмов формирования личности проведено на основе комплексного использования методов теоретического и эмпирического анализа, с адекватным цели и задачам работы применением известных результатов, полученных по данной проблематике социологией культуры, социологией знания, социологией личности, социальной теорией текста. Результаты работы получены автором лично на основе интерпретации с помощью качественных методов анализа текстов эмпирической базы исследования и контекстуализированы с доступными отечественными и зарубежными научными данными по проблемам развития личности и формированию институциональных отношений в современном обществе.
Научная новизна диссертационного исследования определяется следующими аспектами:
- изучены и детализированы проблемы использования структурно-функционального и системного подходов отечественной социологии к изучению формирования личности и дополнительно обоснованы познавательные возможности социокультурного подхода к изучению повседневной деятельности и индивидуальных практик;
- на анализе журналистских и педагогических публикаций, а также бесед с наставниками воспитанников рассмотрены механизмы формирования семейной идеологии агентов общественного воспитания и сформулированы проблемы воспроизводства модели семейной социализации в практике общественного воспитания;
-обоснован и реализован исследовательский подход к социологическому анализу механизмов формирования личности с использованием психоаналитического и социокультурного категориального и концептуального аппарата, благодаря чему самоидентификация и практики личности выпускников общественных учреждений рассмотрены без традиционных ограничений, накладываемых проблематизацией «сиротства» и «задержек развития»;
- на основе анализа материалов интервью и личных документов описаны механизмы самоидентификации личности и формирования ее индивидуальных практик в ходе общественного воспитания, проанализированы проблемы восприятия и адаптации в индивидуальной деятельности воспитанников модели поведения, предлагаемой наставниками учреждений;
- практика формирования личности рассмотрена через анализ индивидуальной письменной деятельности, раскрыты ее заместительная идентификационная функция и статус неформального института самосоциализации личности в учреждениях общественного воспитания.
В ходе проведения теоретического и прикладного социологического исследования получены следующие основные результаты, формулируемые автором диссертации как положения, выносимые на защиту:
1. Структурно-функциональная модель личности отечественных социологических исследований акцентирует ценностно-регулятивный статус норм и ролей и акцептивные качества индивида в процессе социализации. Ограниченные возможности такого подхода в локализации и анализе феноменов формирования личности в специфических условиях первичного внесе-мейного воспитания вызваны внешними — историческими - и внутренними — гносеологическими — причинами, оформлявшими данную исследовательскую традицию. Хотя доминирующие метафоры данной модели - «внешняя среда» и «внутренний мир» индивида - и сопутствующая риторика «автономности» и «самодостаточности» личности обеспечивали в прошлом необходимый ученым общественно-политический резонанс, указывая потенциально возможный и желательный путь развития советского общества, аналитические процедуры, с помощью которых выстроены ключевые категории «роль», «система», «личность», исключают такие явления, как «детство» или «сиротство», а исследовательские практики - изучение процесса и результата индивидуальной адаптации ребенком к себе предлагаемых агентами воспитания моделей поведения.
2. Семейная идеология агентов общественного воспитания - специализированной прессы и традиционной педагогики, - как результат развития их межинституциональных отношений, отражает в себе конкурирующий характер представлений о роли семьи для личности. Стратегия репрезентации семейных отношений личности специализированной прессой и традиционной педагогикой представляет эти отношения как исторически неизменные и политически благополучные, что помогает агентам общественного воспитания успешно конкурировать в деле определения целей семейного воспитания и выражения его результатов и тем самым легитимировать собственный общественный статус и воспитательную эффективность.
3. Репрезентации семьи в журналистской и педагогической просемей-ной риторике базируются на пространственных метафорах, которые задейст вуют показательные аспекты процесса означивания и обнаруживают в себе идентификационные механизмы идеализации и расщепления. Противопоставление с их помощью публичных отношений личности приватным, как «внешних» соответственно «внутренним», отражает неустойчивость позиции, которую занимает субъект в ходе такой идентификации. Акцент семейной прессы на исторических или географически внешних формах отношений не столько проясняет их суть, сколько отмечает трудности в самовыражении из-за несоответствия доступных средств символизации складывающимся практикам семейного поведения, отсутствия целостной репрезентативной структуры для отображения современных семейных отношений.
4. В публичных выступлениях педагогов и журналистов уестествление внешних для агентов общественного воспитания феноменов «родительст- ва», «материнства» или «родства» риторически достигается за счет отделения и противоположения того, что подрывает целостность и непротиворечивость даваемых им определений. То, что не совпадает с существующим или желаемым пониманием семьи, изолируется институциональными средствами, как это происходит с воспитанниками интерната, или дискурсивными. Как следствие такая топографическая модель семейных отношений оказывается символически недоступной тем, кому она адресована, - молодым людям, воспитанным в среде, где изначально отсутствуют подобные символические и практические границы.
5. Обычные для семейных историй приемы изложения, помогающие рассказчику обнаруживать и организовывать свое Я в повествовательно выстраиваемом «внутреннем» и «окружающем» мире, недоступны воспитанникам общественных учреждений. Приемы пространственной символизации «общего» и «личного» опыта основываются на механизме проективной идентификации, отмечающего попытки личности преодолеть ситуацию актуальной недоступности общения со значимыми другими. Механизмы идеализации и проекции, задеиствуемые воспитанниками в структурно схожих с научными и институциональными попытками определить себя и свое социальное положение через локализацию в пространстве, отражают актуальную для развития личности проблему поиска таких форм общения и поведения, которые могли бы заместить собой отсутствующий социальный - семейный — опыт и восстановить его недоступное значение для складывающейся в преимущественно институциональном окружении личной биографии.
6. Риторика самостоятельности и личной независимости в расскаах воспитанников, жизнь которых в значительной степени определяется ис ключительно внешними установлениями воспитательных учреждений, помогает психологически справляться с проблемой самоопределения, но в то же время является реальным препятствием для принятия еще недоступных форм отношений и общения, являющихся необходимым условием освоения новых ролей и способов индивидуального поведения в обществе. Такой отказ для воспитанников оказался вынужденно преждевременным из-за идентификационных механизмов, активированных в ситуации раннего и продолжительного воздействия среды общественных • учреждений, что сформировало структуру личности, которая в обычной ситуации проявляет себя на более поздних этапах социализации. Обращение воспитанников к известным по прошлому, зачастую «детским» способам общения и самовыражения, вызвано не только доступностью отношений, на которых такая деятельность строится; следование этим отношениям является попыткой вернуть их недоступные в нынешней ситуации смысл и значение, которые традиционно усваиваются в семейном кругу.
7. Предоставляемые наставниками формы общения и поведения отражают в себе уже знакомые воспитанникам усвоенные ими в интернатах и детдомах способы и приемы идентификации. В ситуации так называемой травматической прогрессии институционализация в среде воспитанников неофициальных практик письма и обмена, являясь симптомом названных проблем, в то же время выражает актуальное стремление личности установить отношения, в своем видимом проявлении замещающие, по сути, семейные формы общения. Это своего рода неформальные институты самосоциализации, участие в которых позволяет воспитанникам строить общение и свое Я в нем таким образом, чтобы преодолевать символические и практические границы, установленные средой общественного воспитания.
Теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования определяется возможностью применения подхода и результатов в изучении общественного положения социально уязвимых групп, в том числе индивидуальных и групповых способов преодоления их членами исключения, а также для анализа мер социальной политики, направленных на его сглаживание и предотвращение. В научно-методическом плане практическая значимость результатов исследования определяется возможностями, которые дает адаптация к анализу формирования личности концептуального и категориального аппарата смежных областей гуманитарного знания в ситуации, когда собственный познавательный и объяснительный потенциал традиционной социологии ограничен в своих понятиях и методах таким образом, что перекрывает доступ к пониманию социально уязвимых, маргина-лизируемых ситуаций.
Выводы, полученные в результате исследования, оказались полезны в ходе экспертной оценки социального положения учащихся-сирот в учреждениях начального профессионального образования региона и подготовки по ее итогам аналитического отчета для управления начальным профобразованием краевого комитета по образованию, разработки концепции программы развития педагогических кадров учреждений для работы с учащимися с особыми образовательными потребностями, информационно-аналитического сопровождения законотворческой практики региональных органов власти.
Материалы, полученные в результате исследования, использованы в профессиональной подготовке студентов-социологов, могут быть примене ны в подготовке курсов «Социология личности», «Социология знания»,
«Социология образования», «Психология культуры».
Апробация работы. Основные положения и результаты, изложенные в диссертации, докладывались на методологических семинарах аспирантов, заседаниях кафедры психологии, кафедры психологии коммуникаций и психотехнологий социологического факультета Алтайского госуниверситета (1998-2004), международных и российских конференциях и семинарах «Современные коммуникативные системы: человек и общество в поисках смыслов» (Горный Алтай, 1999), «Социальная работа, социальная политика и права человека: образование, исследования, практика» (Саратов, 2001), «Социальные исследования образования в России» (Санкт-Петербург, 2001), «Детство как культурный перекресток: на пути к самотождественности» (Екатеринбург, 2003).
Структура работы. Диссертация включает введение, три главы (семь параграфов), заключение, библиографический список, приложение.
Социология социализации личности: эпистемология ролевой теории личности
Как следует из названия концепции, инструментом социологического анализа личности является «социальная роль». «Социология в России» считает, что благодаря, в частности, работе Игоря Кона «Социология личности» «это метафорическое понятие, в середине 30-х годов (прошлого века. -Дм. Б.) введенное в научный обиход Р. Линтоном и одновременно Дж. Мидом, становится частью нормативной лексики в советской социологии» (1998, 356). Именно по причине популярности ролевой теории и ее хрестоматийности — она представлена не только практически в любом профильном вузовском учебнике, но и в школьном — я избегу ее подробного позитивного изложения, а лишь остановлюсь на тех ее особенностях, которые важны для осмысления с ее помощью предмета главы и работы в целом.
Вначале приведу довольно обширную цитату, которая, как мне кажется, показательна сразу в нескольких отношениях:
«Ни в обыденной речи, ни в системе научных понятий мы не можем описать поведение и взаимоотношения индивида с другими людьми и общественными учреждениями иначе, как в терминах выполняемых им социальных ролей. Допустим, мы хотим охарактеризовать личность Ивана Ивановича Иванова. Как мы это будем делать? Прежде всего путем перечисления его многообразных ролей, функций (мужчина средних лет, учитель, коммунист, женатый, отец двоих детей, участник художественный самодеятельности и т.д.). Эта характеристика, разумеется, не исчерпывает индивидуальности Иванова.... Но и без нее обойтись невозможно. Ведь даже характеризуя индивидуальные качества Иванова (добрый он или злой, отзывчивый или черствый, способный или неспособный), мы невольно подразумеваем, что эти качества проявляются в его социальных ролях. .
Вопрос в данном случае не столько в том, каким образом получают научную значимость сведения именно об Иване Ивановиче, пригодные больше для анкеты или заявления: несмотря на нарицательный, дескриптивный характер имени, подразумевается, что речь все-таки идет о конкретном - отдельном - человеке. И даже не в том, насколько правдоподобным (о)кажется то, что в «обыденной речи», чтобы «охарактеризовать» отношения с кем-либо Ивана Ивановича, его знакомый/ая (а иначе, не зная, как можно «охарактеризовать»?) прибегнет именно к «перечислению функций». Если, опять же, речь не идет, например, о пропавшем «мужчине средних лет», объявленном в розыск.
Дело в другом. Во-первых, пример весьма удачен, поскольку, как только что было показано, для того, чтобы рассказать о человеке «не иначе, как» в терминах его ролей, оказывается, необходимо допустить, что «охарактеризовать личность» - это то же самое, что дать человеку публичную, узнаваемую, официальную характеристику. Несмотря на то, что «социальная роль» определяется автором не только как «функция, нормативно одобренный образ поведения, ожидаемый от каждого» (71-72), но и как средство «при описании и анализе непосредственного взаимодействия индивидов» (73), повторюсь, еще до изучения и описания объект - «поведение и взаимоотношения индивида» — оказывается ограничен лишь тем его аспектом, который предполагает, что речь пойдет исключительно об узнаваемой всеми, публичной стороне дела. Таким образом, социологический анализ еще на подходе к изучению взаимоотношений оказывается ограничен разделением всех отношений между людьми на публичные и непубличные, а их анализ сведен к формированию и проявлению личности в публичных отношениях, да к тому же официального характера.
Это (само)ограничение сразу же не только проявляет себя, но и вызывает необходимость делать новые ограничения. Когда автор утверждает, что «отцы бывают разные, но роль отца всегда предполагает участие в воспитании детей и соответствующую меру ответственности» (72), то очевидно, что (для наблюдателя-ученого) эта оценка «участия в воспитании» и «меры ответственности» производится не самими участниками отношений - отцом и его детьми, - а кем-то еще, со стороны. (Причем, очевидно, что этим «со стороны» не является, предположим, мать, которая также не может оценить «разности» отцов своих детей, в отличие, например, от «разности» своих супругов, поскольку отец у каждого из ее детей один) Следом, возвращаясь к примеру, автор сообщает, что «наш Иванов не перестанет быть самим собой, если он... оставит семью и бросит художественную самодеятельность», что, по мнению автора, иллюстрирует относительную «автономность» личности от ее ролей, их «внешний» по отношению к ней характер (72). Понятно, что необходимость артикулировать автономность «исполнителя» от того, что он «играет», является неизбежной после сделанного допущения о происхождения роли человека из внешней оценки его поведения. Однако из-за сделанного допущения оказывается невозможен целый ряд других, более важных вопросов, один из которых в данном случае мог бы состоять и в том, перестанет ли Иванов для самих детей быть их отцом, если покинет их, и, более того, может ли он для самих детей быть отцом, если вовсе никогда не принимал «участия в воспитании» и не нес за них «меру ответственности»? Или другой вопрос: означает ли для Иванова, который оставил детей, что он в этой ситуации не только «не перестал быть самим собой», но и может / будет сам считать себя их отцом?
Социология диспозиции личности: эпистемология системной версии теории личности
Все перечисленные особенности логики построения ролевой концепции, на мой взгляд, хорошо согласуются с версией системного подхода в социальном анализе, который начал складываться в это же время и занял доминирующее положение в 1970-1980-х. Пристальное внимание к внешнему восприятию личности, к оценке ее публичного поведения, стрем ление исходить из фиксированности, заданности форм взаимоотношений и социального положения человека и группы в обществе или сводить процесс изучения к их консервации - все эти приемы оказались весьма плодотворными в исследовательских стратегиях отечественных социологов.
Определение «системы», данное «Философской энциклопедией» довольно точно отражает сложившееся у отечественных обществоведов его употребление: система — это «множество элементов с отношениями и связями между ними, образующее определенную целостность»24. Причем определение настаивает, что «исходным пунктом» описания исследовательского объекта как системы является выделение в нем «множества элементов, на природу которых не накладывается никаких ограничений и которые рассматриваются как далее неделимые... единицы анализа» (18). В качестве отличительной особенности системного подхода авторами этого определения полагалась «возможность... иного расчленения того же объекта с выделением иных элементов в рамках системы другого уровня и... возможность понимания рассматриваемой системы как элемента... системы более высокого уровня» (18). Как мне кажется, ключевым здесь является акцент на относительном характере любого системного построения. Условием и следствием его появления является наличие другого такого построения: системное не может появиться не из системного и не может являться причиной чего-либо, не являющегося системой. Авторы стремятся подчеркнуть в качестве особенности системы ее уровнееую организацию, то, что «для системы обычно характерна иерархичность строения» (19), мне же хотелось акцентировать, что хотя использование определением «Философской энциклопедии» структурной, пространственной метафоры для характеристики отношений между элементами системы (и между системами) является весьма показа тельным, но все-таки менее важным сейчас, чем сам принцип, который порождает эти отношения:
«Множество взаимосвязанных элементов, образующих систему, противостоит с р е д е, во взаимодействии с которой система проявляет и создает все свои свойства... Функционирование системы в среде опирается на определенную упорядоченность ее элементов»2 ).
Таким образом, условием появления и существования (восприятия) целостности и упорядоченности объекта является наличие окружения; целое, организованное оказывается увязанным в своем происхождении и в своем существовании с присутствием по отношению к нему внешнего , система не значит отдельное; вернее, значит не отдельное, не автономное, не самостоятельное. Поскольку система — «познавательное средство» (19), инструмент, прием анализа, можно сказать, что целое - является умозрительным эффектом в процессе познания, условием и эффектом которого является граница между выделенным объектом и его окружением.
Социологическая категория и концепция «диспозиции» были, на мой взгляд, попыткой преодолеть ограничения существовавшей версии ролевой теории личности и разрешить обострившееся противоречия структурно-функционального подхода в социологическом анализе личности, с одной стороны. С другой стороны, исходные посылки «диспозиции» и результаты, полученные с ее использованием, развивали этот подход.
Свою работу авторы диспозиционной теории начали с постановки того же вопроса, который их коллега — автор «Социологии личности» озвучил за 10 лет до этого: «существо проблемы социальных отношений и личности... - это вопрос о том, как именно социальные отношения воздействуют на личность и, с другой стороны, как она преобразует свою социальную среду. ... Проблема заключается в том, чтобы объяснить реальный механизм этой объект-субъектной природы личности, т. е. уяснить природу взаимосвязи социальных условий, формирующих личность... и тех структурных образований в целостной личности, которые делают ее социальным субъектом...» (Социология и современность 1977, 380-381. Курсив мой. -Дм. Б.). (t Отличие же от ролевого подхода состоит в том, что то, что в «Социологии личности» выступало подоплекой употребления «социальной роли», подразумеваемым основанием разделения между личностью и обществом, для Ядова и коллег стало уже очевидной отправной точкой. В своих рассуждениях эти авторы исходят из давно подмеченного факта, что люди думают и говорят о своих поступках не совсем так, как они поступают. Однако, существование подобного феномена в советском обществе периода, называемого теперь обычно «застоем», послужило для социальных ученых поводом для выражения беспокойства:
«В повседневной практике мы постоянно сталкиваемся с тем, что осознанные намерения людей далеко не всегда согласуются с их реальным поведением. Еще более явное противоречие наблюдается между высказанными (вербализованными) программами или планами действий и реальными поступками» (Саморегуляция и прогнозирование... 1979, 1027).28
Несмотря на критику ролевого подхода , ключевые понятия диспо-зиционной теории как версии системного анализа основываются на схожем с этим подходом принципе: противопоставлении «внутреннего» и «внешнего». Этот прием определяет для социологов— «диспозициони-стов» проблему личности через рассмотрение ее «со стороны общества» (7); сознание вычленяется с помощью противоположения «предметного мира, мира социальных отношений», осваиваемого человеком, — его «внутренним свойствам» .как результату этого освоения (8).30
Социология личности: логические и методические основания ана лиза личности в процессе формирования объектных отношений
Говоря о причинах методологического поворота современных социальных исследований в анализе природы и механизмов (идентификации) личности к психоанализу, феминистская теоретик Тереза де Лауретис заметила, что «возрождение внимания к Фрейду коренится... в осознании того... что психика не управляется личной волей индивида или судебными постановлениями» (Лауретис 2001,38-39).127
Иными словами, заслуга введенных в гуманитарное знание аналитических различений, сделанных на основе фрейдовых положений, состояла в опровержении традиционного противопоставления «субъективного» и «объ ективного», являющихся обычно в рассуждениях о формировании субъект-ности и способах ее проявления эффектом редукции обыденных представлений о зависимых и независимых от (сознания) человека факторов его социального развития. Одними из ключевых категорий психоанализа, парадоксально увязывающими «объективно субъективное», являются «фан 128 129 тазия» и «сексуальность» .
Важное следствие для социологического измерения личности, возникающие в результате критического следования психоаналитическим положениям, состоит в констатации принципиальной изменчивости, историчности и самих категорий (например, «Я» и «идентичность»), и феноменов, которые эти категории призваны описывать:
«Я... представляет собой диффузное,-многоцелевое слово, это есть способ указания, способ говорения о той или иной черте моего существа» (Трубина, 1995, 130). Фрейд принципиально обозначил два пункта развития субъектности и те процессы, которые лежат в его основе, а также зависимость психической дифференциации от социальных, жизненных обстоятельств.130 Динамика развития субъекта есть принятие и использование складывающихся обстоятельств как образов, обеспечивающих более-менее адекватную замену установленной зависимости от прежних:
«Для того чтобы достичь более целесообразного использования психической силы, необходимо остановить ход регрессии, чтобы она не выходила за пределы воспоминания и искала бы себе другие пути.... Вся эта сложная мыслительная деятельность, протекающая от воспоминания вплоть до образования внешним миром идентичности восприятия, представляет собой, однако, лишь обходной путь по направлению к осуществлению желания, ставший необходимым благодаря опыту» (Фрейд 1999, 512).
Окончание «господства» фантазий над желаниями «Я» наступает, когда преимущественно галлюцинаторное (само)удовлетворение потребностей заменяется признанием «власти обстоятельств» и «условности наших желаний и мыслей» (Ференци 2000, 59).131
Однако не менее существенным следствием приведенного фрейдова тезиса является отмеченная им заместительная, по сути, природа самотождественности личности. Присваиваемая в процессе идентификации идентичность дана извне, но этот фундаментальный факт «образования внешним миром» «Я» субъекта должен оставаться недоступным для его восприятия, чтобы гарантировать своим непризнанием однородность этого «Я» и объектов его идентификации.
В несколько иной транскрипции, основанием субъективного опыта, следуя Фрейду, являются не некие объективные неосознаваемыми механизмы, неподконтрольные «Я»; дело даже не в том, в чем именно состоит это основание, а в том, что само субъективное присутствие наличия этого основания является ключевым гарантом существования «Я»:
Самоидентификация и проблемы формирования практик личности в личных и семейных историях воспитанников
На основе сведений из интервью с информантами и их личных дел были созданы биографические справки, помещенные в приложении 5. Целью при их написании не являлось сопоставление достоверности биографических свидетельств информантов с зафиксированными в официальных документах сведениями. Вкратце, в интервью меня интересовало не столько, что именно происходило с рассказчиком, а как и почему упоминаемые им самим события собственной жизни получают субъективную значимость, приобретают личный смысл; как они помогают в ходе беседы представить слушателю свое «рассказанное Я» (Е. Трубина). В этом смысле противоречия и «прорехи» при размещении рассказчиком себя в сети семейных связей и отношений, напротив, способствовали пониманию роли этих связей и отношений в его самоопределении. Однако, сопоставление биографических траекторий информантов стало интересным на том этапе моей работы, когда возникла необходимость объяснить, как конкретные социальные условия и обстоятельства жизни определяют нынешние возможности идентификации, т.е. делают доступным те, а не иные способы самоопределения. Иными словами, вопрос состоял в том, чтобы проследить, как схожие «изгибы», «повороты», «прерывания» этих траекторий проявляют себя в их проекциях на индивидуальные биографии схожими друг с другом сюжетными коллизиями.
Интерес к данной группе, к процессу и механизмам построения идентичности у ее представителей, объясняется тем, что позволяет наиболее отчетливо увидеть роль и значение института семьи и семейных отношений как специфической формы первичных отношений, в которые включается индивид, для формирования личности. Этот анализ интерпретаций (модели) семьи и семейных отношений, их смысла для субъекта, который из «реаль 8 ности» и собственного опыта таких отношений выведен быть не может, важен, на мой взгляд, для понимания роли и сути семьи. Несмотря на противоречивость взглядов на семью, именно с ней люди в первую очередь связывают достижения в жизни, о чем свидетельствуют, в частности, и опросы общественного мнения.
«Любого из насмолено взять... ну, вот, куда-нибудь бросить» Беседа, о которой пойдет речь в самом начале, была хронологически первым индивидуальным интервью. Сергей П., а затем Николай Б. первыми столкнувшись с исследователем, должны были принять на себя роль тех, кто говорит от имени группы о группе, представляя «официальную», «узаконенную» точку зрения на группу, на окружающий мир и на свое место в нем. По словам Бурдье, представление группой самой себя «от имени группы» характеризуется тем, что в нем «играет и выходит на сцену вся группа, конституируясь как зритель зримого представления» (Бурдье 2001, 212). Показательно, что сами информанты во время знакомства считали нужным начать разговор с того, как они представляют себе свое общественное положение, что совпадало и с ожиданием их собеседника-исследователя. Вот пример из начала первого интервью с Сергеем, показывающий, «как группа желает видеть себя сама и представить другим» (Бурдье 2001, 214):
Любого из нас можно взять, мне кажется, ну, вот куда-нибудь бросить. Домашнего бросить и этого бросить. Куда-нибудь вообще, на произвол судьбы, и все. Вот мне кажется, выживет тот, кто беспризорником был. А домашний он не сможет выжить. Потому что он привык, что ему постоянно все родители предоставят, вот его оденут, накормят, он придет - у него уже что-то сготовлено. А вот мы, например... Я вот, например, даже не знал... мне вот сколько там было? Пять лет, вот. Даже вот пять, я даже не знал уже, [что так, в исследовании Института конкретных социальных исследований 2000-го года россияне определяли жизненный успех прежде всего через наличие семьи и детей, а уж затем — интересной работы, друзей или уважения окружающих. Результаты же проведенного Институтом социологии РАН в 1998-м году опроса не столько уточняют предыдущие данные, сколько указывают на относительный характер ценности семьи. Если в предыдущем случае семья выступает в качестве (само)цели в жизни, то в этом она подается как средство решения проблем актуализации человека в обществе: говоря о периоде конца 1980-х, значительно меньше отвечавших считает, что тогда для успеха в обществе было важно иметь богатых родителей или высокопоставленных родственников, чем в отношении времени, когда задавался вопрос (рис. 1.4-1.7 приложения 1). такое] постель чистая вообще. Я ночевал в подвалах, везде, где можно было. ... Я вообще вот поражаюсь. Вот, домашние пацаны... даже не из училища, из города, отовсюду пацаны, вот... мне вот почему не нравятся, потому что говорят, вот... когда мы в спецшколе были, говорили, что мы не люди, а животные. Что у нас нет родителей, мы дураки и психи, и вообще... мы не люди. Вот так говорят. Почему-то нас не любят и все постоянно че-то хотят предъявить (Сергей П., 17,1165).
Напомню, что с позиции структурного анализа, повествование во время интервью — это переход от внутренней речи - т. е. субъективной реальности - к доступным внешним речевым формам. В момент повествования рассказчик решает композиционную проблему, «аранжируя» факты своей жизни в биографию, превращая внутреннее бытие во внешнее событие: «единство и согласованность жизни и поступкам придает точка зрения и позиция того, кто рассказывает, самой личности» (Трубина 1995, 150).
Это осуществляется с помощью специальных композиционных приемов, которые «организуют изображение и, собственно говоря, делают его изображением, то есть придают ему семиотический характер», позволяя «обозначить границы», означить «рубеж между внешним... миром и внутренним миром» (Успенский 2000, 229; 233. Разрядка в оригинале. — Дм. Б.).
Как именно конструируются границы в данном случае? Как и насколько они оформлены, скомпонованы в тексте для «Другого»? Как они могут пролить свет на картину «внешнего мира»? Где проходит граница между «моим» и «чужим», «реальным» и «изображаемым», о которых говорит Успенский (Успенский 2000, 225)? Как именно и насколько реализуется ощущение естественности и неизбежности различать, отделять себя-для-себя от себя-для-другого?
