Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Субъективация повествования как принцип организации художественного текста 14
1. Стилистика как наука о целом тексте 14
2. Предпосылки и развитие теории субъективации 29
3. Явление субъективации в составе языковой композиции текста 50
4. Явление субъективации авторского повествования и повествования рассказчика 60
Выводы 73
Глава II. Субъективированное повествование в прозе Владимира Маканина: традиционные элементы и явления модификации 76
1. Владимир Маканин как представитель современной прозы. Активные языковые процессы в художественной прозе конца XX - начала XXI веков 76
2. Реализация словесных и композиционных приемов субъективации в текстах Владимира Маканина 85
3. Элементы модификации приемов субъективации в прозе Владимира Маканина 111
Выводы 151
Заключение 153
Литература 158
- Предпосылки и развитие теории субъективации
- Явление субъективации в составе языковой композиции текста
- Реализация словесных и композиционных приемов субъективации в текстах Владимира Маканина
- Элементы модификации приемов субъективации в прозе Владимира Маканина
Введение к работе
Актуальность исследования заключается в том, что тема диссертации тесно связана с перспективным направлением филологии – стилистикой текста, теоретические основы которой были заложены трудами В.В. Виноградова, Г.О. Винокура, В.В. Одинцова и др. и требуют дальнейшего исследования с учетом изменяющегося языкового материала. Работа в рамках стилистики текста представляет собой детальное изучение языка с позиции его употребления (Г.О. Винокур, А.И. Горшков, М.Н. Кожина), так как касается вопросов построения и функционирования текста, который понимается как целостное образование в неразрывной связи формы и содержания (М.М. Бахтин, В.В. Виноградов, Г.О. Винокур, В.М. Жирмунский, Ю.М. Лотман, А.М. Пешковский, В.Б. Шкловский, Л.В. Щерба, А.И. Горшков и др.). Исследования в области стилистики текста, связанные с проявлением субъектной сферы в художественном произведении, приобретают особую значимость в связи с признанием антропоцентрической научной парадигмы, влияющей и на язык (в том числе на язык художественного текста). Актуальность темы обусловлена также пониманием текста как динамически развивающейся открытой структуры, что указывает на необходимость анализа словесного материала с позиций когнитивной лингвистики, лингвопрагматики, металингвистики и других направлений в их тесном взаимодействии с литературоведением, что в целом опирается на филологический подход к тексту, на признание связи формы и содержания текста, динамической структуры текста. Субъективация повествования представляет не в полной мере разработанный аспект изучения языка художественных произведений. Следует отметить, что произведения Владимира Маканина изучены в языковом аспекте (языковая композиция, явление субъективации, развертывание словесных рядов, межтекстовые связи и т.п.) в недостаточной степени, в отличие от литературоведческих исследований творчества писателя. Проза В. Маканина рассматривается в работе в контексте развития языка современных художественных текстов, для которых характерны активные языковые процессы, связанные с эволюцией системы литературного языка в целом. В связи с этим будет целесообразным в третьем параграфе второй главы представить наблюдаемые в текстах писателя традиционные элементы (первый параграф) и явления модификации (второй параграф) на фоне общих тенденций литературного процесса, рассмотреть творчество В. Маканина как представителя современной прозы и, в то же время, как носителя индивидуального стиля.
Научная новизна исследования связана с исследованием специфики явления субъективации в произведениях конца XX – начала XXI веков, поскольку в связи с активными процессами в литературном языке и языке художественной литературы нашего времени можно говорить о своеобразии (и даже о модификации) данного явления в текстах В. Маканина. Выбор материала исследования также определяет степень научной новизны.
Объект исследования – языковая организация текстов Владимира Маканина.
Предмет исследования – языковое выражение субъективации в выбранных текстах, языковой материал, реализующий приемы субъективации в конкретных произведениях, их взаимодействие.
Материал исследования – повести и рассказы Владимира Маканина, включенные в сборник «Кавказский пленный» (1998): повести «Лаз», «Человек свиты»; сборник «Собрание сочинений» (2002): повести «Голоса», «Река с быстрым течением», «Утрата», рассказы «Простая истина», «На зимней дороге», «Пустынное место», «Не наш человек», «Дашенька», «Гражданин убегающий», «Антилидер», а также роман «Испуг» (2007), опубликованный отдельным изданием. Более подробно в работе представлен анализ повестей «Голоса» и «Лаз», рассказа «Человек свиты», остальные произведения представлены отдельными примерами, но автором были проанализированы все указанные тексты. Общий проанализированный объем составляет 868 страниц печатного текста. Следует заметить, что в диссертации отмечены наиболее показательные контексты, однако выводы делаются в соответствии с явлением субъективации в целом тексте. В связи с этим можно считать, что в исследовании использован весь указанный объем.
Теоретическая значимость. Научные выводы работы могут послужить основой для дальнейшего изучения проблем, связанных с языковой организацией современного текста.
Практическая значимость исследования состоит в возможном применении результатов исследования в вузовском курсе изучения стилистики, а также в практике филологического анализа текста и в разработке факультативных дисциплин, знакомящих студентов с особенностями языковой организации современной литературы на конкретном материале.
Целью работы является исследование нескольких наиболее показательных текстов В. Маканина в аспекте языковой композиции и теории субъективации. Для достижения поставленной цели определен следующий круг задач исследования:
-
проанализировать предпосылки и развитие теории субъективации повествования в трудах отечественных ученых-филологов (В.В. Виноградов, В.В. Одинцов, А.И. Горшков и др.);
-
рассмотреть субъективацию на уровне авторского повествования и на уровне повествования рассказчика (учение В.В. Виноградова об образе автора, четыре степени присутствия рассказчика в тексте в работах А.И. Горшкова, исследование роли повествователя в трудах О.А. Нечаевой);
-
выявить роль субъективации повествования в композиционной организации современного текста на материале текстов В. Маканина как представителя современной прозы;
-
рассмотреть роль точки видения в языковой композиции текстов В. Маканина;
-
рассмотреть традиционные элементы и возможные явления модификации в рамках субъективации повествования в текстах В. Маканина.
Методологической основой работы является комплексный подход к художественному тексту, основанный на анализе формальной и содержательной сторон произведения в их неразрывной связи, а также компаративный метод, метод наблюдения и метод анализа.
Положения, выносимые на защиту:
-
Субъективация повествования является важнейшим принципом построения художественного текста, его языковой композиции, следовательно, субъективация организует языковой материал произведения, что позволяет рассмотреть субъективацию как необходимый компонент языковой композиции произведения.
-
Явление субъективации в современной прозе (на материале произведений В. Маканина) характеризуют процессы модификации, что выражается в изменении самих приемов, а также их роли в повествовании.
-
Словесные и композиционные приемы субъективации в прозе В. Маканина имеют тенденцию к взаимодействию, что выражается в употреблении в текстах языковых средств, способствующих созданию идиостиля писателя.
-
Субъектная сфера персонажа в произведении находится в сложном взаимоотношении с образом автора, что обусловлено сменой/ чередованием точек видения в тексте, посредством которого происходит развитие языковой композиции, а следовательно, можно говорить о роли субъективации повествования в составе языковой композиции.
-
В связи с изменениями в литературном языке в современной прозе наблюдаются активные языковые процессы, что отражается в языковой композиции текста, в частности, в субъективации повествования, и обусловливает явления модификации, в том числе модификации приемов субъективации и их роли в тексте, а также активизацию вербальных и невербальных средств в контексте усиления субъективированного повествования.
Структура работы. Исследование состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.
Предпосылки и развитие теории субъективации
Проблема субъективации повествования является одной из ведущих в стилистике текста. Предпосылками развития теории субъективации повествования послужили работы филологов, посвященные языку художественных произведений. Исследование В.Н. Волошинова «Марксизм и философия языка: основные проблемы социологического метода в науке о языке» (1929) практически впервые поднимает вопрос о роли «чужой речи» в художественном тексте [43]. В книге В.В. Виноградова «О языке художественной литературы» (1959) наблюдается выявление языковых средств, создающих субъективизм повествования [36]. Следует также отметить важное значение трудов Г.О. Винокура «О языке художественной литературы» и «Филологические исследования. Лингвистика и поэтика», в которых на материале конкретных произведений рассматривается языковое выражение персонажей [40; 41]. Пристальное внимание к сфере героя/ персонажа в художественном тексте наблюдается в литературоведении. В частности, в работах М.М. Бахтина дается не только филологическое, но и философское осмысление пространственно-временных границ сферы героя (хронотоп [19]) и субъективности его восприятия, а также впервые появляется понятие «полифонии» художественного повествования [20]. О субъективированном повествовании пишет М.М. Бахтин: «Три области человеческой культуры - наука, искусство и жизнь — обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству» [19, с. 5]. Понятие пространства и времени текста (текстовые категории, без которых произведение не может существовать) — учение о хронотопе [19] - связано с пространственной формой героя, его границами в повествовании, и времени героя [19, с. 22-130]. Следовательно, без субъективированности в ткани изложения не реализуются категории хронотопа, пространственно-временного континуума, то есть не организуется сам текст. «Я не могу всего себя вложить в объект, я превышаю всякий объект как активный субъект его. Нас здесь интересует не познавательная сторона этого положения, легшего в основу идеализма, но конкретное переживание своей субъективности и абсолютной неисчерпанности в объекте ... - в противоположность чистой объективности другого человека» [там же, с. 36-37]. Данное соотношение героя и окружающей его реальности повествования указывает на субъективизм как на основу восприятия им событий и фактов, описываемых в тексте. Подобное понимание, безусловно, базируется на психологическом механизме самоидентификации личности («я») в окружающем мире и имеет отражение во всех ведущих философских и религиозных учениях: «...неизбежно преобладает... то субъективная, то объективная точка зрения, то в основе живого опыта, из которого вырастает идея человека, лежит самопереживание, то переживание другого человека; в первом случае основой будет ценностная категория я, под которую подводится и другой, во втором — категория другого, обнимающая и меня» [там же, с. 48]. Если спроецировать данную концепцию человеческой самоидентификации на художественное произведение, то явным следует признать двоякий смысл субъективированного повествования: с одной стороны, это самопереживание, то есть попытка героя понять мысли и чувства окружающих персонажей, чьи персонажные сферы неизбежно соприкасаются с внутренним миром героя, сигнализирует о субъективизме в повествовании, но, с другой стороны, это и попытка объективации, приравнивания своих эмоций к объективно существующей эмоциональной сфере других (то есть персонажей), которая подобным образом отражает субъективированность в восприятии этих других, поскольку осуществляется «сквозь призму» восприятия субъекта-героя. «Феноменологически сопереживание внутренней жизни другого существа не подлежит сомнению, какова бы ни была бессознательная техника его осуществления», - пишет М.М. Бахтин [19, с. 56].
Среди исследователей подобной проблематики следует отметить В.М. Жирмунского [70; 71], Ю.Н. Тынянова [176; 177], В.Б. Шкловского [186], P.O. Якобсона [194; 195], В.И. Тюпы [178], Б.А. Успенского [179]. В.Б. Шкловский рассуждает о субъективированном повествовании на примере произведений
Н.В. Гоголя: «Гоголь хочет показать провинциальный город, с мелкими преступниками, с искаженными законами; для этого надо заставить человека осматривать город разными глазами» [186, с. 64]. О субъекте повествовании упоминает Б.А. Успенский в своей работе «Поэтика композиции» [179, с. 19-27]. Б.М. Эйхенбаум отмечает влияние кинематографа на литературу [189], в частности, кинематографичность восприятия событий персонажем соотносится с приемом монтажа, который был позднее выявлен и определен В.В. Одинцовым. Следовательно, предпосылки появления теории субъективации были заложены в начале XX века в работах как языковедов, так и литературоведов. Разработка субъективации была обусловлена возросшим интересом к языку художественных текстов, т.е. к употреблению языка и организации языкового материала.
Впервые понятие субъективированного повествования определил В.В. Виноградов в работе «О теории художественной речи» (там оно называется «субъективизмрованным повествованием», но в настоящее время предпочтение отдается термину «субъективированное»). В ней излагается учение об образе автора, его роли в тексте и его связи с образом рассказчика. Взаимоотношения образа автора и образа рассказчика (на материале произведений классики - басен И. Крылова, повестей и рассказов Н. Гоголя, поэзии А. Ахматовой и т.д.) рассмотрены в его «Избранных трудах» [33]. Разграничивая сферу объективно- авторскую и субъектно-персонажную сферу, В.В. Виноградов пишет об их тесном взаимодействии. Так, по его мнению, для гоголевского «Носа» характерно следующее: «...авторские комментарии облекаются в форму контрастного пояснения своеобразий в речах персонажей» [33, с. 27]. Следовательно, образ автора проявляется в той мотивировке, которая дается в скобках к словам героев, «авторские «вводные слова» [там же, с. 27] словно бы разрывают «словесную цепь» [там же, с. 27] повествования, в котором попадают в «непрямую речь, чем резко выделяются из словесной цепи по своей экспрессивной окраске» [там же, с. 27]. Таким образом, В.В. Виноградов указывает на композиционную роль объективно-авторской и субъектно-персонажных сфер произведения - организацию «словесной ткани текста», в которой, однако, ведущая роль принадлежит образу автора.
Явление субъективации в составе языковой композиции текста
Вопрос о композиции художественного произведения во многом соотносится с понятием композиции в разных видах искусства. Под композицией в целом понимается построение произведения (в музыке, живописи, архитектуре и т.д.), соотношение его частей. Композиция как принцип построения словесного произведения также может пониматься по-разному — в литературоведении и языкознании.
В филологической науке существует положение о специфике композиции материала, из которого создается произведение (то есть языкового материала, что соотносится с учением Л.В. Щербы о трояком аспекте языка). О композиционном построении «словесных масс» (В.М. Жирмунский), самой художественной формы говорил целый ряд ученых. В.В.Виноградову принадлежит первое упоминание о словесной, то есть языковой композиции текста (организации самого языкового материала). В.В. Виноградов впервые называет компоненты (слагаемые, элементы) языковой композиции - словесные ряды. Структуру произведения создает движение словесных рядов, развертывающихся в пространстве текста и находящихся в сложном взаимодействии. Взаимосвязь словесных рядов и субъективированного повествования происходит в составе языковой композиции. А.И. Горшкову принадлежит первое упоминание понятия языковой композиции в связи с явлением субъективации повествования и с понятием «точка видения». Языковой композиции художественного текста посвящена монография Г.Д. Ахметовой «Языковая композиция художественного текста» [13]. В этой работе даются типы языковой композиции (закрытая композиция, в которую входят условно закрытая и собственно закрытая композиция, открытая композиция) и разновидности типов, рассматривается соотношение языковой композиции и архитектоники текста (как внутренней и внешней организации текста), определяется словесный ряд как компонент языковой композиции. Г.Д. Ахметова дает определение данному явлению: «Языковая композиция — это единая сложная система, состоящая из связанных между собой по смыслу и грамматико-интонационно компонентов (единиц), очерченных рамками образа, которые динамически развиваются в тексте; изучающаяся со стороны формы (условная категория лица) и со стороны содержания (композиционные связки, обрывы, вставки и т.д.); являющаяся исторически изменчивой и лежащая в основе типов текстов» [13, с. 67]. Как и А.И. Горшков, Г.Д. Ахме- това отмечает важную роль точки видения в составе языковой композиции. Так, одним из оснований разделения типов композиции на разновидности служит наличие точек видения в тексте: а) композиция, связанная с разнообразием точек видения и образов; б) композиция, организованная неявно выраженной точкой видения или образом [там же, с. 69]. Языковая композиция предстает как явление динамическое, «не только в связи с меняющимся языком эпохи, но и в связи с динамическими изменениями внутри самой композиции отдельно взятого текста» [там же, с. 72]. Динамика языковой композиции может быть связана с динамическим развертыванием словесных рядов в потоке повествования, с эволюцией образа рассказчика, с движением точки видения или ее сменой. Следовательно, для рассмотрения языковой композиции текста необходимо уточнить понятие точки видения. Этот термин появился в стилистике текста сравнительно недавно, несмотря на то, что филологи, начиная с В.В. Виноградова, обращали пристальное внимание на субъектную позицию, ракурс, с которого ведется субъективированное повествование.
В частности, рассуждая о соотношении «объективного» и «субъективного» повествования, В.В. Виноградов упоминает о неких «субъективных планах» изображения действительности в тексте. Повествование преломляется сквозь каждый из «субъектных планов», которые ученый определяет как «точки зрения», «субъективные намеки», «субъективные категории понимания и выражения», различия в «способе воззрения», «субъектно разграниченные контексты» и т.д. Наиболее часто В.В. Виноградовым употребляется термин «точка зрения».
Термин «точка видения», предложенный А.И. Горшковым, восходит к понятию точки зрения, которое, помимо литературы, входит в другие искусства. Усиленное внимание к точке зрения как специфическому элементу построения всего того, что принято называть произведением искусства, следует соотнести с появлением кинематографа, реализовавшего конструктивную роль точки зрения наиболее наглядно.
Одними из первых к понятию «точка зрения» в его специфике обратились Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский, хотя данное понятие встречается в работах М.Б. Жирмунского, В.Б. Шкловского. О точках зрения в потоке повествования пишет В.В. Виноградов. Уточняет понимание точки зрения в тексте М.М. Бахтин. Б.А. Успенский считает точку зрения «центральной проблемой композиции произведения искусства - объединяющей самые различные виды искусства» [179, с. 9]. Ученый выдвигает идею множественности точек зрения в художественной прозе, перекликающуюся с теорией полифонии М.М. Бахтина («Множественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голосов...» [20, с. 6]; «Главные герои Достоевского действительно ... не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного, непосредственного значащего слова» [20, с. 7]). Для художественного произведения характерно наличие «внутренней» и «внешней» точки зрения [20, с. 13]. Наличие общей и частных точек зрения дифференцирует разные планы повествования: общий план (герой — объект оценки) и субъективный план (герой - оценивающий субъект) [179, с. 19]. Носителями точек зрения, по Б.А. Успенскому, могут быть автор (понимаемый как образ автора), рассказчик и герой (персонаж), причем, во всех, кроме первого, случаях наличие точки зрения обусловливает прием остраннения (отстранения). Явление полифонии отнесено Б.А. Успенским к проявлению разных точек зрения в плане идеологии произведения [179, с. 22]. Кроме подобного факта, в тексте присутствует план фразеологии, в пределах которого также реализуется множественность точек видения [179, с. 30-33].
Реализация словесных и композиционных приемов субъективации в текстах Владимира Маканина
Контекст «Тут случался известный парадокс. Желтые горы оказывались не там, где мы сидели и где разжигали дневной костер, а дальше — горы как бы отодвигались. Сколько ни иди, э/селтые вершины отодвигались, и попасть на них было нельзя — а видеть их было молено» мы определяем как словесный прием несобственно-прямой речи, на субъективированный характер которой указывают: а) разговорное наречие «тут» и определение «известный», характеризующее не только сферу сознания и размышления рассказчика, но и общефилософское рассуждение; б) личное местоимение «мы» и уточняющая частица «как бы», имеющая разговорный оттенок. Следующие фразы также, на наш взгляд, имеют статус несобственно- прямой речи: а) вводная конструкция разговорного типа «Сколько ни иди» и инфинитивный характер конструкции с безлично-предикативным словом «попасть на них было нельзя» и «видеть их было можно» также носит субъективированный характер; б) синтаксис параллельно построенных предикативных частей «...и попасть на та было нельзя — а видеть их было можно», графически выделенный с помощью знака препинания тире вместо более традиционной запятой. На наш взгляд, такая пунктуация подчеркивает противопоставление смысловых частей конструкции, что придает фразе характер субъективного суждения. Два следующих предложения «Это относилось к чему угодно» мы таюке относим к реализации несобственно-прямой речи. Признаками субъективации мы считаем: а) разговорный характер фраз, повтор указательного местоимения «это» и глагола «относилось», образующих параллельные конструкции, а также разговорное выражение «к чему угодно» , б) парцеллированный характер конструкции таюке, с нашей точки зрения, указывает на точку видения рассказчика, поскольку таким образом создается эффект обрывочности мысли, что также отражает языковое сознание персонажа. Следующее предложение «Рукой не взять, а видеть можно — формулировка включала в себя огромный, часто болезненный опыт прославленной уральской широты и терпимости», также отнесенное нами в разряд несобственно-прямой речи, создает точку видения рассказчика с помощью характерных языковых средств: а) определение «огромный, часто болезненный опыт» относится к субъективной сфере рассказчика, так как прилагательные «огромный» и «болезненный» в данном случае приобретают оттенок субъективности, как и наречие «часто»; б) выражение «прославленной уральской широты и терпимости» явно сигнализирует о наличии точки видения, причем не только рассказчика, но также об общественном мнении, некоем социальном сибирском стереотипе (в когнитологии - концепт) [ 192]. Следовательно, перед нами явление «точки видения в точке видения». Подобный феномен в художественном повествовании описан в кандидатской диссертации Э.Н. Полякова. Несмотря на то, что автор анализирует явление субъективации именно в авторском повествовании, он затрагивает также повествование, связанное с образом рассказчика [155, с.127]. В своей работе Э.Н. Поляков характеризует наличие точки видения внутри точки видения как «эхо народное» [155]. Мы в большей мере склоняемся к термину «точка видения в точке видения» или «двойная точка видения». Данное явление во многом отличается от явления «субъективация в субъективации», которое будет охарактеризовано далее. Последняя фраза «Рождается ли человек с терпимостью, а если нет, с чего она начинается, поди знай» завершает реализацию такого словесного приема субъективации, как несобственно-прямая речь в композиционном отрезке. На субъективированность в повествовании указывают: а) неуверенно-предположительный тон фразы, создаваемый писателем за счет частицы «ли» («Рождается ли...»), а также союз «если» («а если нет»); б) разговорный оттенок выражения «поди знай» относит конструкцию в разряд предположений не только персонажа-рассказчика, но и размышлений философского уровня. Перед нами опять явление «точка видения в точке видения» - рассуждения героя как бы включаются в сферу вечных философских раздумий человечества (если можно так выразиться, в сферу «надсубъектива- ции»). Следовательно, в данном фрагменте можно проследить развитие субъективации, связанной с образом рассказчика, от слов-сигналов до ярко выраженного приема несобственно-прямой речи. Вторая часть, представленная полностью с помощью развернутой несобственно-прямой речи, характеризует точку видения не только рассказчика, но и точку видения его окружения, социума (а шире - человечества), в которую позиция рассказчика включается как частное в более общее. Кроме того, на наш взгляд, этот небольшой композиционный отрезок также демонстрирует определенную эволюцию образа рассказчика. Так, если в начале контекста рассказчик предстает перед нами в образе мальчика, повествующего о своих походах с другими детьми («пацанами») к Желтым горам, то в конце фрагмента мы видим наблюдения философского плана, характеризующие взрослого человека, и к тому же такого взрослого, который имеет достаточный жизненный опыт. Следовательно, мы имеем дело со сложным явлением перехода образа рассказчика от ребенка к взрослому, причем детские воспоминания, изображаемые с позиции мальчика, осмысливаются уже в сфере рассказчика взрослого. Следует отметить, что данный образ меняется на протяжении всей повести. Так, о своих детских годах повествует рассказчик- мальчик. Взрослый рассказчик, ставший писателем, вспоминает о своих первых литературных успехах и неудачах, а также рассуждает о разных мотивах и сюжетах в литературе, сопоставляя их с фактами своей жизни, а также жизни своих знакомых. Связь рассказчика-ребенка со взрослым реализуется через воспоминания писателя о своей попытке включить в дебютное произведение факты своего детства - образ Желтых гор и образ своего ровесника, двенадцатилетнего смертельно больного Кольки по прозвищу Мистер. В повествовании об этой попытке можно даже говорить об ипостасях рассказчика: рассказчик-ребенок, рассказчик - молодой писатель, рассказчик - опытный писатель. Все это представим в виде следующей схемы.
Элементы модификации приемов субъективации в прозе Владимира Маканина
На взаимодействии словесных и композиционных приемов строится языковая композиция повести «Лаз»: «Продолжая путь вдоль ровно стоящих пятиэтажек, он выходит знакомой асфальтовой тропой к пустырю — пустырь переходит в разнотравье, а тропа из асфальтовой становится обычной тропой, узкой, петляющей в траве. Тропа еще хорошо различима. Вот и приметные два куста конского щавеля, высоко выбросившего свои метелки. Ключарев подходит к узкому лазу в земле, или к дыре, как он этот лаз окрестил; он привычно постукивает ногами, чтобы не тащить с собой в дыру лишнюю грязь. (Когда дождь, он счищает налипшую грязь о жесткую траву. Но до.ждя нет. Слава богу.)» [201, с. 257]. Первый сигнал проявления позиции персонажа в ткани повествования данного отрывка усматривается в употреблении определения «знакомой ( тропой)», ориентирующем нас на восприятие описываемой ситуации с точки видения Ключарева, с позиции узнаваемости для него этого места. Как пример несобственно-прямой речи выступает второе предложение {«Тропа еще хорошо различгша»), выражающее оценку героем ситуации наряду с простой констатацией увиденного. На субъективно-оценочное значение данной фразы указывают: а) частица «еще», отражающая временные рамки, актуальные для Ключа- рева, которому необходимо попасть в «лаз» до темноты, наречие «хорошо» с модальным значением; б) косвенным образом на субъективированный характер повествования ориентирует значение синтаксического времени - настоящее, совпадающее с моментом восприятия субъектом описываемой ситуации, сближающее читателя с позицией персонажа. Статус несобственно-прямой речи приобретает следующее предложение, о чем сигнализируют: а) употребление частицы «вот и», удерживающей читателя на позиции «субъект - момент восприятия», и неполный характер синтаксической конструкции, имеющей оттенок разговорности; б) временная характеристика (настоящее время) данной фразы соотносит ее с предыдущей как следование воспринимаемых персонажем расчлененно во времени ситуаций. Данная фрагментарная картина позволяет говорить о «монтаже» как приеме субъективации в этом отрывке, с помощью которого автор отражает в тексте особенности человеческого внимания. Формальное смещение повествования на авторскую позицию в следующих предложениях не отражает, пожалуй, их внутреннюю организацию, стержнем которой является скрытая субъек- тивация. На присутствие в данной части отрывка точки видения Ключарева указывают: а) наличие вводной конструкции «как он этот лаз окрестил» и конструкции со значением тождественности «или к дыре», отсылающих читателя к позиции персонажа, который дал свое наименование воспринимаемого предмета; б) сферу сознания героя также представляет субъективированный характер вставной конструкции, сходной с микротекстом. Помимо значения попут- ности размышлений, содержащихся в информативной стороне вставки, позицию персонажа раскрывает читателю наличие несобственно-прямой речи (предложения «Но дождя нет. Слава богу»). То, что данные фразы принадлежат Ключареву, доказывают оценочность конструкций и применение писателем приема парцелляции для создания эффекта имитации процесса восприятия и оценки в человеческом сознании. Как видим, несобственно-прямая речь, создаваемая посредством лексических, синтаксических и стилистических приемов, взаимодействует с приемом монтажа в композиции текста. Переход композиционного приема монтажа в несобственно-прямую речь наблюдается в повести «Утрата». Например, это можно проследить при описании мертвеца, которого увидел возле своей шахты Пекалов, один из героев повести, купец, решивший рыть подкоп «под Урал»: «Мертвый лежал возле самого подкопа, неровно рыжеволосый, в вихрах, с запекшейся на лице кровью. Песок налип на щеки, на глаза. Даже и руки ему не сложили, нехристи. Это уж был второй прибитый — немного ли?» [204, с. 5]. Монтаж проявляется при переходе точки видения героя от одной воспринимаемой детали к другой: мертвый — неровно рыжеволосый — с запекшейся на лице кровью — щеки — глаза — руки не сложили. Однако некоторые сигналы указывают на наличие в контексте несобственно-прямой речи: а) описание места «возле самого подкопа», поскольку определение «самого» характерно для речи того, кто этот подкоп роет; б) описание мертвого «неровно рыжеволосый, в вихрах» , в) нелестный отзыв о других рабочих, не позаботившихся о теле убитого «нехристи». Последняя фраза представляет завершение перехода и также определяется нами как несобственно-прямая речь. Таким образом, происходит вкрапление несобственно-прямой речи в прием монтажа, что отражает движение точки видения героя.
