Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. ВАРИАТИВНОСТЬ СЕМАНТИКИ ВРЕМЕНИ В ПОЭЗИИ АННЫ АХМАТОВОЙ И ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА АКМЕИСТИЧЕСКОГО ПЕРИОДА ТВОРЧЕСТВА 19
1.1. Субкатегоризация семантики времени при функционировании индикативных форм в поэзии ахматовой и мандельштама 19
1.1.1. Литература вопроса о специфике художественного времени (краткий обзор) 19
1.1.2. Функции временных форм глаголав акмеистических текстах 26
1.1.3. Зависимость полноты временной парадигмы от лексических значений глаголов 44
1.2. СУБКАТЕГОРИЗАЦИЯ ВРЕМЕННЫХ ЗНАЧЕНИЙ В СФЕРЕ ПРЕЗЕНСА 56
1.2.1. Актуализация грамматических категорий глагола в поэзии Мандельштама 56
1.2.2. Ситуации настоящего времени в поэзии Мандельштама 63
1.2.3. Ситуации настоящего времени в поэзии Ахматовой 83
Выводы 87
ГЛАВА 2. ЯЗЫКОВЫЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ СЕМАНТИКИ ВРЕМЕНИ В ПОЭЗИИ АННЫ АХМАТОВОЙ И ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА АКМЕИСТИЧЕСКОГО ПЕРИОДА ТВОРЧЕСТВА 91
2.1. Аспекты анализа темпоральной организации акмеистических текстов 91
2.1.1. Парадигматический аспект анализа времени в поэзии Ахматовой и Мандельштама.... 91
2.1.1.1. Глагольная основа текста 91
2.1.1.2. Лексические темпоральные показатели 94
2.1.2. Синтагматический аспект анализа времени в поэзии Ахматовой и Мандельштама 103
2.2. ЭЛЕМЕНТЫ ПОЛЯ ТЕМПОРАЛЬНОСТИ В ПОЭТИЧЕСКИХ идиостилях 107
2.2.1. Дистрибуция элементов поля темпоральноста в текстах Ахматовой и Мандельштама... 107
2.2.2. Сопоставление с текстами А. С. Пушкина, И. С, Тургенева, А. А. Блока 115
Выводы 119
ГЛАВА 3. ТЕМПОРАЛЬНЫЕ МОДЕЛИ АКМЕИСТИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ АННЫ АХМАТОВОЙ И ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА 122
3.1. Субъективное / объективное представление времени в поэтическом тексте 122
3.1.1. Аспекты проспекции и ретроспекции в анализируемых текстах 122
3.1.2. Ускорение / ретардация художественного времени 124
3.1.3. Временная локализованность / нелокализованность 126
3.2. РАСПРЕДЕЛЕНИЕ КОМПОНЕНТОВ ЛИРИЧЕСКОГО СЮЖЕТА НА ВРЕМЕННОЙ ОСИ 129
3.3. МОДЕЛИ, ОСНОВАННЫЕ НА РАСШИРЕНИИ / СУЖЕНИИ ВРЕМЕННОГО ПЛАНА 131
3.3.1. Расширение временного плана 133
3.3.2. Сужение временного плана 133
3.4. СЕМАНТИКА ВРЕМЕНИ и ЖАНРОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ ТЕКСТА 134
3.5. ТЕМПОРАЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПОЭТИЧЕСКОГО ФРАГМЕНТА 142
3.5.1. Полисемия в сфере темпоральности (на материале конструкций с глаголами памяти) 142
3.5.2. Временной дейксис и временной порядок (на материале конструкций с показателями «еще» и «уже») 153
3.5.3. Темпоральная организация текста с зачином «Когда...» 167
3.5.4. Темпоральные особенности глагольных рядов 180
ВЫВОДЫ 194
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 197
БИБЛИОГРАФИЯ 207
ПРИЛОЖЕНИЕ 225
- Субкатегоризация семантики времени при функционировании индикативных форм в поэзии ахматовой и мандельштама
- Аспекты анализа темпоральной организации акмеистических текстов
- Субъективное / объективное представление времени в поэтическом тексте
Введение к работе
Диссертация посвящена сопоставительному анализу средств выражения семантики времени в идиостилях Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама акмеистического периода творчества и выявлению семантических различий представления идеи времени в акмеистических текстах поэтов.
Предметом исследования является семантика времени и система способов ее репрезентации в лирике Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама акмеистического периода (1912-1921 гг.). Проблема времени была поставлена исследователями поэтики данных авторов как определяющая специфику их видения мира [Виноградов 1976; Топоров 1990; Иванов 2000а; Тарановский 2000; Левин 1998; Terras 1969; Verheul 1971], а ее частные аспекты продолжают активно разрабатываться [Акаткин 1992; Антонов 1999; Бегун, Волощук 1993; Беренштейн 1991; Беркович 1989; Комиссаров, Халина 1997; Кузина 1994, 1995; Леонтьева 1991; Магун 1999; Мишайкина 1997; Насрулаева 1997; Оцуки 1996; Панова 1996, 1998а,б, 2000, 2003; Редькин 1991; Седых 2001; Семчук 1991; Фаустов 1994; Фэвр-Дюпэгр 1991; Ketchian 1986]. Однако, даже при том обостренном внимании к проблеме художественного времени, которое характеризовало филологию 1970-x-l 980-х гг., сравнительное изучение идиостилей с точки зрения темпорального анализа не получило широкого распространения. В частности, на материале творчества Ахматовой и Мандельштама сопоставительный анализ темпоральной организации текстов до сих пор не проводился.
Сравнение темпорального аспекта идиостилей осталось маргинальной областью исследования художественного времени (исключение составляют отдельные работы, в которых, как правило, рассматривается преемственность в конструировании временных моделей авторами, принадлежащими разным эпохам или культурам [Барбачаков 1993; Смирнов 1992; Квасова 1993; Комиссаров, Халина 1997; Мейор 1996; Телетова 2002; Orban 1992], см. также о линейном времени Ш. Бодлера и цикличном времени П. Верлена [Анисимова 1989]). Это объясняется необходимостью предваряющего такое сопоставление детального описания темпорального фрагмента картины мира, репрезентированной в творчестве каждого из авторов. Поскольку время в поэтике Ахматовой и Мандельштама
5 отчасти уже описано, а аппарат анализа художественного времени, в том числе времени в лирике, детально разработан [Казанцева 1991; Петрова 19876; Золотова 1996; Михайлова 1983а,б; Чередниченко 1987 и др.], очевидно, что необходимые предпосылки для осуществления сопоставительного анализа темпорального аспекта идиостилей этих авторов появились.
Цель данного исследования заключается в выявлении и сопоставлении принципов
организации художественного времени в поэзии О. Мандельштама и А. Ахматовой
акмеистического периода творчества (1912-1921 гг.). Анализ особенностей темпоральной
структуры поэтического текста требует учета специфики отбора и сочетания средств
выражения идеи времени в художественном произведении. Как отмечал Я. И. Гин, «поэт сам
создает грамматико-поэтические фигуры и использует их как детерминанты композиции
текстов» [Гин 1996: 213]. Отбор грамматических форм и категорий Я. И. Гин предложил
именовать грамматикоупотреблением. Описание специфики поэтического
«грамматикоупотребления» в сфере темпоральности и составляет цель данной работы. Очевидно, что оно возможно только на фоне уже разработанных описаний функционально-семантического поля (ФСП) темпоральности в русском языке [ТФГ 1990; Бондарко 1999а].
ФСП, по определению А. В. Бондарко, охватывает «группировку грамматических (морфологических и синтаксических), лексических, а также комбинированных (лексико-грамматических, грамматико-контекстуальных) средств ... языка, используемых для выражения различных вариантов данной семантической категории» [ТФГ 1990: 5], в данном случае — категории времени. Анализ, таким образом, базируется на описании взаимодействия грамматических значений глагольного времени и контекстуального окружения — лексически выраженных темпоральных значений.
Поставленной целью обусловлены следующие задачи:
Выявление образно-поэтических вариантов употребления временных форм (например, в сфере презенса такими вариантами являются настоящее актуальное момента речи, расширенное настоящее, настоящее постоянного действия, настоящее повторяющегося действия, настоящее узуальное, настоящее вневременное, настоящее историческое).
Выделение дополнительных оттенков семантики времени, возникающих у данных форм в художественном тексте, в том числе регистрация полисемантических и недифференцированных в плане частного значения времени употреблений.
Описание парадигматического (темпоральной основы, темпоральной структуры) и синтагматического (темпоральной перспективы) аспектов темпоральной организации текста и построение на основе этого описания темпоральных моделей текстов.
Фиксация распределения элементов функционально-семантического поля темпоральности в идиостилях.
Регистрация отличий, обусловленных идиостилем каждого из авторов, на уровне реализуемых в текстах темпоральных моделей.
В результате реконструкции темпоральных композиционных схем акмеистического текста в ходе исследования определяются некоторые жанровые и идиостилевые закономерности, обусловленные поэтикой грамматических категорий1; описываются варианты взаимодействия разных аспектов семантики времени в рамках одного текста и систематизируется многообразие средств выражения этой семантики.
Поэтический текст как материал лингвистического анализа представляет значительную сложность. Как пишет Л. В. Зубова, «особые условия поэтического текста, способствующие реализации языковых потенций, определяются его структурно-семантическими отличиями от текстов обиходного языка: ориентацией не только на коммуникативную, но и на эстетическую функцию языка, смысловой многоплановостью поэтического слова, тенденцией к преодолению автоматизма в порождении и восприятии языковых знаков, ориентацией на нелинейное восприятие поэтического текста, особой эмоцией формы, тенденцией к преобразованию формального в содержательное, тенденцией к деформации языковых знаков в связи с особой позицией языка поэзии по отношению к норме литературного языка» [Зубова 1989: 3]. Эти особенности поэтического языка требуют концентрации внимания на специфических чертах семантики формально идентичных обиходному языку единиц.
Материалом исследования являются тексты авторов, условно объединяемых по принципу принадлежности к одному направлению, что обеспечивает основание для сопоставления — общность некоторых черт поэтики, исходных принципов организации текста. Акмеизм — «неореализм», по определению В. М. Жирмунского, — ориентирован прежде всего на «точную, мало искаженную субъективным душевным и эстетическим опытом передачу раздельных и отчетливых впечатлений преимущественно внешней жизни, а
' В одной из первых работ, посвященных грамматике времени в поэтическом тексте, В. В. Виноградов отмечал в качестве такой закономерности стиля А.Ахматовой «игру времен» [Виноградов 1976: 432]. Е. В. Падучева переопределяет эту особенность поэтики как смену режимов интерпретации — переход, в частности, от нарративного режима к речевому [Падучева 1996: 372].
7 также и жизни душевной, воспринимаемой с внешней, наиболее раздельной и отчетливой стороны» [Жирмунский 1977: 131]. Эта «раздельность и отчетливость» представляется чрезвычайно важной при описании семантики времени, поскольку подразумевает четкое осознание поэтом различения временных планов и установку на их сопоставление при раскрытии событий «внешней / внутренней жизни» в их единстве. Сама степень осознанности выбора тех или иных средств для реализации темпоральной (как и любой другой) семантики при этом может быть различной: «Бывает, что текст по своей глубине превосходит намерения автора, когда активизируется не эрудиция, не логика, а интуиция... часто наши языковые игры или ошибки воплощают в себе отголоски неизвестной нам архаики в фонетике, грамматике, лексике. <...> Кроме того, они могут указывать на альтернативные возможности развития слов и форм и становиться сигналами будущих свойств языка» [Зубова 2000: 7].
В данной работе анализируются тексты условно выделяемого акмеистического периода творчества поэтов. Нижней границей акмеистического периода в истории русской поэзии принято считать либо конец 1911 года (если вести отсчет от создания «Цеха поэтов» и вступления в него Ахматовой и Мандельштама) [Баженов 1991: 87], либо 1912 год (если отталкиваться от появления поэтических сборников, выпущенных Цехом; при этом акмеизм, по выражению Ахматовой, был «решен» на одном из собраний Цеха осенью 1912 года [Жирмунский 1973: 33]), хотя манифесты появились позже: статьи Н. С. Гумилева «Наследие символизма и акмеизм» и С. М. Городецкого «Некоторые течения в современной русской поэзии» опубликованы в первом номере журнала «Аполлон» за 1913 год. Верхней границей периода условно можно признать год смерти Н. С. Гумилева — 1921 (см., например, историю возникновения акмеизма в работе Б. М. Эйхенбаума [1980]).
В творчестве Ахматовой выделяют три периода [Кихней 1997а, б], из которых в рамки акмеизма укладываются первые два, точнее — вторая половина первого и начало второго (от сборника «Четки» до стихотворений 1921 года из сборника «Подорожник»). Для Мандельштама, осознанно перешедшего на позиции акмеизма в 1912 году [Кихней 19976: 30] (первый период творчества поэта считается символистским), установлены даже поворотные от символизма к акмеизму тексты — традиционно это стихотворение «Нет, не луна, а светлый циферблат» (с точки зрения поэтического видения мира) или, согласно новейшим наблюдениям, «Золотой» и «Царское село» (с точки зрения грамматических инноваций [Панова 19986: 236]). В периодизации творчества поэта, описанной Ю. И. Левиным [1972: 7], из пяти основных периодов (1. 1908-1915 — «Камень», 2. 1916-1920 — «Tristia», 3. 1921-
8 1926 — последний раздел книги «Стихотворения», сб. 1928 г.; 4. 1930-1934 — «Новые стихи»; 5. 1935-1937 — «Воронежские тетради») к акмеизму следует отнести часть первого, второй и начало третьего периода. Итак, материал исследования ограничен текстами, датированными 1912-1921 гг. (132 основных текста Мандельштама и 188 основных текстов Ахматовой общим объемом более 3000 строк, см. список текстов в приложении). На защиту выносятся следующие положения:
Композиция стихотворения определяется его темпоральной организацией, которая, в свою очередь, зависит от последовательности глагольных форм с определенной временной характеристикой и безглагольных синтаксических конструкций с семантикой настоящего или потенциально возможного будущего времени. Эту последовательность можно определить как «темпоральную основу» текста.
Темпоральная основа является важнейшим элементом темпоральной структуры текста, создаваемой также контекстуальными лексическими показателями. Взаимовлияние лексики и грамматики является причиной модификации исходных морфологических значений временных форм глагола и обеспечивает отличие темпоральной структуры текста от его темпоральной основы.
Если темпоральная структура текста характеризует парадигматический аспект его строения, то темпоральная перспектива— синтагматический аспект его построения. Понятие темпоральной перспективы текста, с одной стороны, отражает абсолютную направленность художественного времени — проспективную, ретроспективную или включающую множественные переключения временного плана. С другой стороны, темпоральная перспектива поэтического текста строится также по модели «относительного» взаиморасположения компонентов лирического сюжета (в том числе в рамках одного временного плана): описание может быть последовательным (по принципу «раньше — позже») или непоследовательным, и тогда возможны комбинаторные варианты («раньше — позже — раньше», «позже — раньше — позже», «позже — раньше — раньше», «позже — позже — раньше»).
Отбор элементов функционально-семантического поля темпоральности в идиостиле формирует индивидуально-авторскую иерархию средств выражения семантики времени. Идиостили Ахматовой и Мандельштама различаются с точки зрения представления в текстах темпорального фрагмента картины мира: соотношением обстоятельств временного дейксиса и временного порядка, значимостью глагольного повтора, временными характеристиками глагольных рядов, преобладающими
темпоральными моделями, собственно количественным распределением элементов
поля темпоральности. При этом для Ахматовой поэтические инновации характерны в
меньшей степени.
5. Характеристика стиля Мандельштама как «именного» нуждается в уточнении,
поскольку сравнение с «нейтральным» стилем Ахматовой в ряде случаев показывает,
что «именной» стиль Мандельштама оказывается по своим характеристикам ближе к
глагольному, чем «нейтральный» стиль Ахматовой.
Актуальность исследования. Изучение языка поэзии имеет многолетнюю традицию,
однако приоритетное внимание уделяется обычно лексической семантике, фонетике и
синтаксису, тогда как поэтика грамматических категорий остается наименее исследованной
областью. Несмотря на то, что в классических и современных работах о грамматических
категориях лица, рода, определенности, времени и вида в поэтическом тексте содержатся
интересные частные наблюдения и глубокие выводы (это работы Р. О. Якобсона [1975, 1983,
1985, 1987], Г. О. Винокура [1990], В. В. Виноградова [1936, 1963, 1976], Т. В. Цивьян [1979,
2001], Я. И. Гина [1996], И. И. Ковтуновой [1986а,б], Л. В. Зубовой [1989, 1999, 2000, 2001],
О. Г. Ревзиной [1988, 1990, 1998] и др.), грамматика поэтического текста остается изученной
неполно и неравномерно. В частности, редки компаративные исследования, проведенные на
материале нескольких идиостилей и направленные на описание общих черт и существенных
различий в лексико-грамматической репрезентации определенной семантической области.
Одной из таких областей остается семантика времени, поскольку большинство работ о
темпоральности в лирике носят литературоведческий характер, см., например, [Грехнев 1973,
1994а, б, в; Григорьева 2000; Егоров 1974; Николаев 1996, 1999; Никольская 1977, 1983, 1988;
Павловский 1986; Паперный 2000; Поборчая 1993; Полукарова 2000; Попов 1987; Редькин
1988, 1991; Топоров 1993; Федоров 1988; Фрейдин 1997, 2000 и др.], а среди собственно
лингвистических работ преобладают лексикологические исследования [Анацкая, Золина
1998; Воронинская 2000; Григорьев 1997; Капленко 1992; Павлов 1995; Петров 1974;
Соломыкина 2002; Стальмахова 1998; Фатеева 1997; Щепин 1974; Юдина 1999; Юрков 1988;
Яшуничкина 1999 и др.]. Поэтическая грамматика времени изучается преимущественно на
примере конкретных текстов [Анисимова 1988; Арват 1992; Золотова 1990; Черняков 2002;
Barth 1991], реже— на материале корпуса текстов одного автора [Абрамис 1947, 1963;
Анисова 1995; Ветрова 1982; Воробьева 1994; Жиляков 1967, 1973; Конькова 1998; Поспелов
1960, 1990; Слащева 1967]. Минимально затрагиваются грамматические проблемы в
исследованиях темпоральности в текстах представителей одного литературного направления
10 [Михайлов 1970; Панченко 1979] или в произведениях одного жанра [Бахтина 1997; Малыхина 1989; Матхаузерова 1972; Неклюдов 1972]. Последовательное сравнительное изучение темпоральной организации корпуса поэтических текстов двух авторов с позиций функциональной грамматики до сих пор не проводилось, а между тем в современной лингвистике не получили еще всестороннего освещения механизмы преломления семантики времени в языковой ткани поэтического текста и такое описание может быть предпринято именно с опорой на методы функциональной грамматики, позволяющей показать континуальность переходов от специализированных общеязыковых средств выражения времени через периферию ФСП к авторским инновациям.
Категория времени (наряду с категориями лица и наклонения) признается играющей особенно важную роль в структуре поэтического текста (в частности, об этом неоднократно писал Я. И. Гин, см., например, [1996]), оппозиция времен считается одной из ведущих семантических оппозиций лирики «серебряного века» (на что указывала Т. В. Цивьян, см., например, [1979]), и значимость категории времени для изучения поэтической картины мира не вызывает сомнений. Реконструкция картины мира (и, в частности, темпорального ее фрагмента), отраженной в языке русской поэзии XX века, ставшая магистральным направлением исследований в области лингвопоэтики в последнее время, позволяет понять, как меняется восприятие времени при переходе от оперирования диктуемыми разговорной речевой средой формулами к поэтическому текстопорождению, как вырабатываются индивидуальные способы представления идеи времени — ключевой для философии XX века. В последние годы проблема картины мира, репрезентируемой художественным текстом, интенсивно изучается с разных позиций филологами многих направлений. Данное исследование лежит в русле когнитивного подхода к интерпретации текста и продолжает традицию соединения инвариантного (системноязыкового) и прототипического подходов, развиваемую петербургской школой функциональной грамматики. Такой методологический синкретизм также закономерен для современной филологии, которой свойствен интегративный подход к художественному тексту.
Научная новизна исследования. Сравнение двух временных систем, представленных в текстах поэтов близких творческих установок — Ахматовой и Мандельштама (с 1911/1912 по 1921 год оба автора принадлежали к акмеистическому течению), — еще не проводилось. Это сопоставление позволяет установить как общий для творчества данных авторов темпоральный фон, так и специфические для каждого черты поэтики, связанные с отражением идеи времени. Сопоставительный комплексный анализ индивидуально-
авторских функционально-семантических полей темпоральности на материале двух идиостилей, принадлежащих одной культуре и даже одному литературному течению в рамках одного хронологического периода, на русском материале осуществляется впервые.
Интерпретации с точки зрения выявления темпоральной семантики подвергается полный корпус текстов определенного периода творчества, классифицируются все единицы, участвующие в репрезентации идеи времени (определяются темпоральные функции всех форм индикатива, модальных конструкций, лексических, в том числе необстоятельственных, показателей).
Все изучаемые тексты анализируются с точки зрения воплощенных в них темпоральных моделей трех типов (при выделении моделей использованы классификации Е. М. Михайловой [19836], В. И. Чередниченко [1986], Г. А. Золотовой [1996]).
Выбор авторов для такого анализа не случаен. Эпоха, к которой принадлежат поэты, отличается повышенным интересом к философии времени, что неизбежно выразилось в поэтической практике изучаемых авторов. Выбор материала обусловлен, кроме того, отчетливой языковой рефлексией данных поэтов, нашедшей отражение в их теоретических высказываниях. Сопоставление темпоральных особенностей ранней лирики Ахматовой и Мандельштама позволяет реконструировать акмеистическое видение категории времени.
Методологическая основа исследования. В основе подхода к языку поэзии, представленного в диссертации, лежат модели анализа, разработанные в трудах Р.О.Якобсона [1975, 1983, 1985, 1987], В.В.Виноградова [1936, 1963, 1976], Я. И. Гина [1996]. Грамматический уровень художественного текста анализируется указанными исследователями как эстетически нагруженный, обладающий собственным семантическим потенциалом, который раскрывается в смысловом поле текста как одна из составляющих этого поля. В рамках такого подхода к анализу языка поэзии постулируется существование особого уровня грамматической образности в поэтическом тексте, который интерпретируется как глубинная семантическая организация этого текста. При анализе поэтического текста описание грамматики дает возможность установить систему соответствий между формально-грамматическим и содержательным уровнем: как отмечают исследователи (см., например, Т. В. Цивьян [1979]), естественно, что соответствия такого рода выходят за рамки частностей и лежащих на поверхности схождений. «Грамматика поэзии» как подход к анализу текста является доминирующим ракурсом рассмотрения материала.
Категориальный аппарат, применяемый в ходе анализа материала, разработан в рамках функциональной грамматики (в трудах В. Г. Адмони [1964], Ю. С. Маслова [1984],
12 А. В. Бондарко [1971а,б, 1996, 1999а,б, 2001, 2002]). Это направление развивается в настоящее время сотрудниками отдела теории грамматики ИЛИ РАН. В работе выделяются инвариантные признаки и рассматривается диапазон варьирования переменных черт в значении и употреблении временных показателей — как собственно грамматических, так и контекстуальных. Методологические основания интерпретации языкового материала заложены также в работах о языке поэзии В. Г. Григорьева (ИРЯ РАН) и его школы (например, в серии «Очерки истории языка русской поэзии начала XX века»).
«Грамматика поэзии» как раздел лингвистической поэтики. Соположение терминов «грамматика» и «поэзия» впервые возникло в работах Г. Г. Шпета: «Поэтика в широком смысле есть грамматика поэтического языка и грамматика поэтической мысли» [Шпет 1922, 2: 67; Шапир 1987: 222]. Традиция изучения грамматики лирического текста опирается на представление о наличии «особого уровня грамматической образности в поэтическом тексте» [Цивьян 1979: 348], который понимается как глубинная семантическая организация этого текста. Данный подход к изучению языка поэзии восходит к работе В.В.Виноградова 1925 года о языке поэзии Анны Ахматовой [1976: 369-459] и статьям Р. О. Якобсона о «грамматике поэзии» [1975, 1983, 1985, 1987].
Р. О. Якобсон в 30-х гг. XX века сформулировал тезис о том, что в поэзии грамматические средства выполняют эстетическую функцию и их специфически поэтическая семантическая нагруженность может быть не меньшей, чем у лексических единиц [1983: 462; 1987: 215]. Отстаивая право грамматики поэзии на существование, он ссылается на работы Дж. М. Гопкинса, который ввел термин «грамматическая фигура» и обосновал необходимость изучения соположения грамматических фигур в поэтическом тексте, см. [Гин 1996: 223]. Вопросам грамматики поэзии посвящен третий том «Избранных трудов» Р. О. Якобсона и специальная монография «Poetry of Grammar and Grammar of Poetry» 1961 r. Сходные проблемы интересовали в 1930-х гг. Л. В. Щербу [1936], ср. также [Davie 1955; Berry 1958; Поспелов 1960]. Развитие эти идеи получили во второй половине XX века.
Интерес к грамматической составляющей семантического плана художественного текста как одному из способов передачи индивидуальной авторской манеры письма проявляли В. В. Виноградов, Б. А. Ларин, Г. О. Винокур (о различиях между трактовками «поэтической грамматики» Г. О. Винокура и «грамматики поэзии» в работах Р. О. Якобсона см. [Шапир 1987; Винокур 1990: 333-334, 337]). Как писал В.В.Виноградов, «язык драматурга, язык лирика, язык новеллиста или романиста различны по своим конструктивным задачам, по своему художественному грамматико-семантическому и
13 ритмико-синтаксическому строю» [Виноградов 1963: 175]. Изучением особенностей этого строя, по мнению В. В. Виноградова, и должны заниматься поэтика и стилистика в первую очередь.
Грамматический подход к интерпретации феномена лирического произведения развивался в работах Я. И. Гина [1996], И. И. Ковтуновой [1986а, б], И. А. Ионовой [1988], Вяч. Вс. Иванова [1974, 1981, 1987, 2000а,б], Т. В. Цивьян [1979, 2001], И.П.Смирнова [1977], эта традиция продолжается также О. Г. Ревзиной [1988, 1990, 1998], Л.В.Зубовой [1989, 1999, 2000, 2001], Н. Г. Бабенко [1989], М. Л. Гаспаровым [2000], В. П. Григорьевым и его учениками (серия «Очерки истории языка русской поэзии начала XX века»). Я. И. Гин сформулировал очередную задачу изучения «грамматики поэзии» (у него - «поэтики грамматических категорий», со ссылкой на В. П. Григорьева) как рассмотрение морфологического уровня поэтического текста «в парадигматике» [Гин 1996: 76], а также применил принцип поля к описанию грамматики поэтического текста. Полевой подход при рассмотрении категорий авторского художественного текста активно разрабатывался 3. Я. Тураевой [Тураева 1985], впервые описавшей категории текста в терминах поля, и ее учениками (в частности, Е. М. Михайловой [Михайлова 1983а,б]).
Получил распространение пришедший в широкую лингвистическую поэтику из стиховедения тезис «поэтика - точная наука», с опорой на который строятся статистические исследования грамматической структуры поэтического текста, например, в последних работах М. Л. Гаспарова [2000]. Этот подход восходит к традиции статистических исследований в поэтике (в 1970-е гг. такие исследования проводили, в частности, ученики Б. Н. Головина, см., например, [Хакимова 1974]). Изучение текстов Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама с точки зрения статистических сопоставлений в некоторой степени упрощается в связи с наличием конкордансов (A Concordance to the Poems of Osip Mandelstam. Ed. by D. J. Koubourlis with a Foreword by С Brown. Ithaca; London, 1974; A Concordance to the Poetry of Anna Akhmatova. Ed. by Tatiana Patera with a Foreword by V. Chernykh (конкорданс подготовлен к изданию и существует в машинописи с 1994 года)), хотя текстологические исследования последних десятилетий и продолжающееся уточнение состава корпуса текстов обоих поэтов не всегда позволяют относиться к данным этих частотных словарей с полным доверием.
Отдельную проблему в последние годы (отчасти это связано с ростом интереса к исследованию языковой картины мира) в связи с анализом грамматической составляющей поэтического текста представляет собой соотношение языкового и мыслительного
14 содержания, выражаемое в уровневой организации текстового содержания, — так называемая стратификация семантики (идея стратификация семантики восходит к работам В. Гумбольдта и А. А. Потебни). В фокусе внимания при рассмотрении этого аспекта семантической организации текста оказываются соотношение значения (элемента языковой системы) и смысла (явления речи, имеющего ситуативную обусловленность), смысловой основы и интерпретационного компонента значения (в тексте первичным может быть как денотативно-референциальный компонент, так и интерпретационный, ср. жанры детектива и поэмы), интенциональность и ее аспекты (коммуникативный и информативный) и степени (от импликации до эксплицитного выражения), смысловая актуализация грамматических значений в эстетических целях (в художественном тексте). Значение характеризует план содержания языковых знаков, смысл объединяет то общее, что сохраняется в содержательном аспекте высказывания при синонимической замене элемента или межъязыковом переводе. Применительно к тексту план содержания трактуется как взаимодействие речевых реализаций языковых (лексических и грамматических) значений, а речевой смысл текста -как та информация, которая передается адресантом адресату и воспринимается последним на основе выражаемого языковыми средствами содержания, взаимодействующего с контекстом и речевой ситуацией, с элементами опыта и знаний участников коммуникации. Различают два аспекта понятия «смысл»: системно-категориальный и речевой. «В сферу речевого смысла входят разного рода импликации и пресуппозиции. Возможны расхождения в интерпретации ... компонентов речевого смысла, связанные с соотношением точек зрения говорящего и слушающего» [Бондарко 2002: 103]. (Ср. рассуждения С. Т. Золяна о семантическом уровне как ракурсе рассмотрения языковой единицы [Золян 1991: 12-15].) Таким образом, развитие «грамматики поэзии» идет как по линии усложнения формального подхода к тексту и внедрения точных методов анализа (направление Б. Н. Головина-М. Л. Гаспарова), так и по линии уточнения семантики грамматических категорий лирики (Я. И. Гин, В. П. Григорьев, Л. В. Зубова, О. Г. Ревзина и др.). Данная работа развивает второе направление.
Теоретическая значимость исследования. Проблема времени привлекает внимание филологов своей многоаспектностью. Данные, накопленные на материале сопоставительного изучения языков разных систем и подсистем одного языка (диалектных, профессиональных, арготических), позволяют реконструировать темпоральную картину мира носителя того или иного языка, в том числе носителя, использующего нестандартные регистры. В связи с появлением такого рода интерпретаций во второй половине XX века обострился интерес
15 лингвистов к отражению идеи времени в художественном тексте. Поэтический текст представляет собой в этом ракурсе поле повышенного напряжения, поскольку именно в лирике возможно конструирование собственных языковых миров со своей особой системой темпоральной репрезентации. Исследование проблемы времени в поэтическом тексте требует освещения двух аспектов вопроса: каково содержательное наполнение этой категории для изучаемого автора и какими средствами представлено время в его текстах. Идиолект поэта строится на основе отбора общеязыковых средств, и сам принцип отбора показателен с точки зрения реконструкции темпоральных моделей видения мира. Кроме того, необходимо учесть и языковое творчество поэта, т. е. изобретение им собственных, отличных от нормативных средств выражения временных смыслов. Изучение поэтической грамматики времени, таким образом, целесообразно начать с описания функционально-семантического поля времени, представленного в лирике автора. Для этого следует выделить основные типы частных временных значений в рамках плана прошедшего, настоящего и будущего времени; рассмотреть средства их репрезентации; сравнить полученный результат с общеязыковыми моделями. Интерпретация идеи времени, построенная на основе такого описания, будет отражать реальное видение мира поэтом. Сочетание лингвистического анализа, базирующегося на идеях функциональной грамматики, теории инвариантов и на прототипическом подходе к описанию объекта, с интерпретацией полученных данных в свете особенностей поэтики изучаемых авторов позволяет всесторонне описать темпоральный фрагмент картины мира, представленный в поэтическом тексте.
В частности, в диссертации обоснованы следующие положения.
Доминирующий временной план в лирике Ахматовой — прошедшее время. Этот тезис подтверждается как на уровне морфологии (12,2% форм глаголов СВ прошедшего времени и 8,8% форм глаголов НСВ прошедшего времени составляют суммарно 21% элементов ФСП темпоральности, что является статистической доминантой), так и на уровне семантики: в ее лирике доминирует значение аориста (22,5%). В лирике Мандельштама преобладает настоящее время: глаголы в настоящем времени составляют 29,9% элементов ФСП темпоральности, что является статистическим максимумом, а на семантическом уровне превалирует значение настоящего абстрактного (27%). Тем не менее некоторые закономерности характерны для лирики как рода литературы: так, закономерно преобладание морфологического презенса в обоих идиостилях при дифференцированном подсчете видовых форм — отдельно СВ и НСВ прошедшего времени (такое видовое разделение приводит к следующим результатам: у Ахматовой 20,2% от всех элементов поля темпоральности
составляют формы презенса, что является максимумом, как и у Мандельштама (29,9%)). Таким образом, поэтическая природа текста накладывает ограничения на употребление ряда общеязыковых элементов поля времени, а особенности идиостиля корректируют интерпретацию времени в лирике как роде литературы: если для классического лирического текста типичным доминантным темпоральным значением является значение условно-поэтического настоящего актуального, то для ахматовского текста это аористическое значение, а для текста Мандельштама — значение настоящего абстрактного.
Как отмечалось выше, в исследованном корпусе текстов при раздельном подсчете видовых форм (СВ и НСВ) прошедшего и будущего времени доминируют формы презенса и синтаксические конструкции с семантикой настоящего времени, третье место в ряду частотности средств выражения темпоральной семантики занимают формы СВ прошедшего времени с аористическим или перфектным значением. При этом у Ахматовой перфектные формы характеризуют движение лирического сюжета (обозначают возникновение новой ситуации), а у Мандельштама появляются в стихотворном зачине и вписывают изображаемую ситуацию в более общий временной контекст, а движению лирического сюжета не способствуют.
Поэзия допускает языковые инновации — в частности, употребление в темпоральной функции нетемпоральных лексических единиц. Это обусловлено эффектом «тесноты стихового ряда» — семный состав слова меняется под влиянием контекста, одни семы актуализируются и попадают из периферии значения в его ядро, другие под влиянием контекста инкорпорируются в значение, хотя в словарном толковании слова отсутствуют. Как показывает проведенное исследование, Мандельштам пользуется этим свойством поэтического текста активнее, чем Ахматова.
Поэтический язык предполагает возможность нарушения общеязыковых норм и формирования собственных лингвопоэтических норм, в частности на уровне идиостиля. Одним из проявлений этой тенденции становится использование в поэтичесой речи аграмматизмов. В идиолекте Мандельштама нарушение норм грамматики приобретает системный характер (например, характерным становится употребление самостоятельного деепричастного оборота, придаточных компонентов сложного предложения при отсутствии в синтаксическом целом опорного главного компонента; кроме того, Мандельштам восстанавливает «ущербные» парадигмы: одновидовые глаголы приобретают видовую пару (свечереть), возникает окказиональный переходный глагол при нормативном непереходном (очумитъ), в идиостиле появляются не фиксируемые словарями грамматические формы —
17 например, деепричастные (лопатясь, коричневея, болъшевея), причастные (переогромлен), личные (грамотеет), сочетаемость с субъектом-подлежащим получают безличные глаголы (березы вечерели)).
В диссертации описан темпоральный фрагмент картины мира поэтов-акмеистов; выявлены особенности идиостилей Ахматовой и Мандельштама, связанные с категорией художественного времени; поставлен вопрос о специфике индивидуально-авторского варианта поля темпоральности; разграничены понятия темпоральной основы, темпоральной структуры и темпоральной перспективы текста; обоснована применимость описаний темпоральных моделей текста, разработанных для нарратива и классической лирики, к акмеистическим стихотворным текстам.
Практическая значимость исследования заключается в том, что полученные результаты можно использовать при подготовке специальных курсов по лингвистической поэтике, включающих описание языковой картины мира и анализ поэтического текста, по истории литературы начала XX века, при подготовке комментариев к изданию поэтических текстов.
Работа прошла апробацию на заседаниях семинара «Функциональная грамматика» при Петербургском лингвистическом обществе, на Всероссийской конференции «Теоретические проблемы функциональной грамматики» ИЛИ РАН в 2001 году, Межвузовских научно-методических конференциях аспирантов, преподавателей и студентов в СПбГУ (1999, 2000 и 2001 гг.), Международных конференциях историков, филологов и философов в Петрозаводске (1999 и 2001 гг.), в рамках Летней школы молодого филолога в Калининграде (2000 и 2001 гг.), на Международном семинаре молодых филологов в Таллинне в 2000 году.
Структура работы. Работа состоит из введения, в котором охарактеризован материал исследования, описаны применяемые методы анализа, определены цели и задачи работы, ее актуальность, теоретическая и практическая значимость; трех глав и заключения, в котором указаны основные результаты и обобщены выводы исследования. Список литературы насчитывает свыше 200 наименований. По теме диссертации опубликовано 8 работ:
1. "Грамматика поэзии" — взаимовлияние метода и материала // Внутренние и
внешние границы филологического знания. Калининград, 2001. С.12-17.
2. Образно-поэтическое настоящее актуальное в ранней лирике О. Э. Мандельштама //
Исследования по языкознанию. К 70-летию члена-корреспондента РАН А. В. Бондарко. СПб.,
2001. С. 144-154.
#
3. Актуализация грамматических категорий, связанных с выражением семантики
времени, в поэзии О. Мандельштама // Studia slavica. Сборник научных трудов молодых
филологов-2. Таллинн, 2001. С.253-264.
Вариативность средств выражения семантики настоящего времени в лирике Анны Ахматовой (акмеистический период) // Теоретические проблемы функциональной грамматики. СПб., 2001. С. 107-108.
Некоторые способы трансляции культурного опыта в поэзии акмеистов // Культура исторической памяти. Петрозаводск, 2002. С. 207-212.
6. Темпоральная структура акмеистического текста: аспектуально-темпоральные
показатели еще и уже в лирике А. Ахматовой и О. Мандельштама (1912-1921 гг.) // Вестник
молодых ученых 8'2002. Филологические науки. №Г2002. С. 36-43.
7. Время в поэзии — от формы к семантике: Восприятие акмеистического текста
современным читателем // Методологические основания современной филологии. Калининград, 2002. С.22-35.
8. Варианты ситуаций настоящего времени в акмеистическом тексте (на материале
лирики О. Мандельштама) // Проблемы функциональной грамматики: Семантическая
инвариантность / вариативность. СПб., 2003. С. 133-154.
Субкатегоризация семантики времени при функционировании индикативных форм в поэзии ахматовой и мандельштама
Начало исследования художественного времени датируется 1920-ми-1940-ми гг.: время в нарративе стало объектом пристального изучения немецких литературоведов (В. Метц, Г. Мюллер, Г. Мэдер, Э. Штайгер). Параллельно развивались англо-американская школа новой критики и французский новый роман, также поставившие проблему особенностей темпоральной организации романной эпики [Ржевская 1989: 44]. К художественному времени как объекту филологического анализа обращались также К. Гамбургер, Р. Паскаль, И. Пуйон, Р. Пер, Е. Леммерт, А. Мендилоу, в отечественной традиции — М. Л. Петровский, В. В. Виноградов, А. Г. Цейтлин, Л. С. Выготский, подробнее см. [Левченко 1987: 54; Марова 1974: 15; Успенский 1995: 90].
Пробуждение интереса к этой проблеме связано с общей культурной ситуацией рубежа XIX—XX веков: попав в сферу внимания сначала точных и естественных наук, а затем и философии, феномен времени получил новое осмысление в культуре. Филология второй половины XIX века в свою очередь «разрушила идею Канта о времени как неизменном умственном каркасе, не поддающемся эволюции» [Мурьянов 1978: 52] и приступила к описанию темпоральных моделей, представленных в языковых системах различных типов (первые работы на эту тему принадлежали П. Реньо и К. Бругману). Следующий шаг в философском осмыслении этой проблемы был сделан уже во второй половине XX века, см. [Мурьянов 1978: 52-54].
Изучение способов представления идеи времени в языках разных типов стало одним из магистральных направлений языкознания прошлого столетия. Собственно лингвистические исследования, направленные на выявление отраженной в языке этнической специфики видения мира, сформировали необходимую основу для осмысления времени как художественной категории в литературном тексте. Как пишет К. Поморска, повышенный интерес к темпоральному фрагменту картины мира проявился и в России: «Увлечение вопросом пространства и времени приобрело в России особую силу в первые десятилетия XX века. Оно захватило самые широкие круги интеллектуалов, ученых и художников. Основным толчком этого, почти исступленного, интереса послужили, несомненно, теории Минковского, а затем Эйнштейна, популяризировавшегося в России до и после революции» [Поморска 1981:341].
В русскоязычной филологической традиции исследование художественного времени восходит к двум классическим трудам. Первый, «Формы времени и хронотопа в романе» [Бахтин 2000: 11-193], датирован 1937-1938 гг., хотя концепция хронотопа разрабатывалась М. М. Бахтиным в 1920-е гг. [Поморска 1981: 342], а в научный обиход работа вошла только после публикаций в 1970-х. Исследование посвящено взаимосвязи пространственных и временных отношений, художественно освоенных литературой, в том числе греческим романом, античной биографией, рыцарским романом. Для М. М. Бахтина время в литературно-художественном произведении «...сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем. Этим пересечением рядов и слиянием примет характеризуется художественный хронотоп» [Бахтин 2000: 10]. Основная идея М. М. Бахтина, сформировавшаяся в ходе исследования многообразных типов хронотопа, заключалась в детерминировании процесса развертывания события пространственно-временными параметрами ситуации. На первый взгляд, это утверждение справедливо только для эпических текстов, обладающих собственно нарративной природой. Однако изменение трактовки термина событие (ср. современное понимание в качестве события любого изменения положения дел/состояний мира) и экстраполирование его в новую сферу — область внутреннего, душевного, психического мира человека — позволили эффективно применить понятие хронотопа к лирическому тексту, см. [Петрова 1986, 1987а,б, 1988, 1989а,б, 1990; Чередниченко 1986, 1987; Казанцева 1991; Хазан 1991; Orban 1992; Гребнева 1994; Шибкова 1998; Поборчая 1993; Чернейко 1994; Степанов 1995, 1996; Пчелинцева 1996; Панова 1996, 1998а,б; Мишайкина 1997; Насрулаева 1997; Фрейдин 1997; 2000; Tucker 1997; Топорова 1999; Николина 2000; Полукарова 2000 и др.], ср. также более ранние интерпретации пространственно-временного континуума лирического текста в работах В. А. Грехнева [1973, 1994а,б,в].
В современной науке утверждается принципиальная роль третьего компонента лирического хронотопа — субъекта восприятия, на существование которого обращается особое внимание при исследовании дейктических средств лирики [Ковтунова 19866]: в лирической поэзии говорящий активно включается в структуру сообщения, так что возникает необходимость рассмотреть хронотоп в соотнесении с субъектной поэтикой коммуникации. Учитывая эту особенность, Н. Н. Петрова переопределяет исходное (заимствованное из естествознания) понятие хронотопа как «совокупность пространственно-временных отношений, реализующихся через посредство единиц языка относительно субъекта речетворческого акта» [Петрова 1990: 109]. Выделяют и четвертый компонент, дополнительный для локально-темпорально-субъектной структуры, — алгоритм действия (т. е. собственно вписанное в координаты пространства и времени, наблюдаемое лирическим субъектом событие) [Казанцева 1991]. На современном этапе развития филологии хронотоп в лирике изучается в связи с жанровой спецификой произведения. Круг жанров, описание, анализ и интерпретация которых при помощи этого понятия признаются адекватными, постоянно расширяется.
Вторым трудом, определившим направление исследования темпоральной структуры литературного произведения в российской филологии, стала «Поэтика художественного времени» [Лихачев 1979]. В первой публикации [1962] Д.С.Лихачев утверждает, что филологическое изучение художественного времени только начинается, ср. в более поздней редакции: «В работах, предшествующих моей, разрабатывался либо вопрос о воззрениях писателей на время, либо о фактической протекаемости времени в произведениях см., например, [Ermatinger 1923: 316-317; Walzel 1926; Spitzer 1928; Steiger 1939; Meyerhoff 1955; Storz 1957] — Я.А. . Моя задача специфичнее— художественное время, время как часть художественной системы литературного произведения» [Лихачев 1979: 4]).
Аспекты анализа темпоральной организации акмеистических текстов
Костяк временной структуры текста образуется индикативными глагольными формами, облигаторно обладающими определенной темпоральной семантикой (например, в стихотворении Ахматовой «Как вплелась в эти темные косы...» это следующий ряд форм: вплелась, сумеешь, слышишь, смотришь, не дышишь, звучит, замирали, звенела, пела), и безглагольными конструкциями с семантикой настоящего или потенциального будущего времени (И только красный тюльпан, тюльпан у тебя в петлице; Ах, не трудно угадать мне вора; И мне недолго терпеть). Этот костяк представляет собой грамматическую основу темпоральной организации текста — темпоральную основу стихотворения. Так, в стихотворении Мандельштама «Казино» темпоральная основа представлена следующим рядом форм: 1-3) настоящее в безглагольных конструкциях; 4-8) настоящее, выраженное глагольными формами индикатива (играет — ложится — висит — люблю — люблю). Темпоральная основа данного текста реализована в презенсном временном плане. В стихотворении «Как вплелась в эти темные косы...» ситуация иная: темпоральная основа текста строится на переключении временных планов: прошедшее СВ — будущее СВ — настоящее — 3 формы прошедшего времени глаголов НСВ. Таким образом, уже темпоральная основа этого текста демонстрирует ситуацию переключения временных планов.
При описании временной модели (или, иначе, композиционной схемы), реализованной в стихотворении, опорой является именно темпоральная основа текста: последовательность морфологических глагольных форм времени. Эта глагольная основа модифицируется под влиянием лексического контекста, образуя темпоральную структуру стихотворения.
Семантическая трансформация происходит за счет относительного употребления времен (например, форма будущего времени в контексте прошедшего может получить значение будущего в прошедшем: Я думал, что приду, но не получилось), транспозиции (употребления морфологической формы одного глагольного времени в значении другого; например, в настоящем историческом презенсная форма получает значение прошедшего времени при сохранении эффекта актуализации события: Иду вчера и вижу) и корректировки временных значений глагольных форм лексическими темпоральными показателями {По неделе ни слова ни с кем не скажу — форма будущего в значении настоящего узуального), в предельном случае приводящей к ситуации конфликта лексики и грамматики (семантического несоответствия глагольной формы времени лексическому темпоральному конкретизатору).
Механизмы взаимодействия лексического темпорального конкретизатора и грамматической формы, обладающей временной характеристикой, не однотипны. Одним из вариантов является совмещение в одном контексте противоположных значений (статальности и акциональности, дискретности и континуальности, актуальности и узуальности). Так, в примере Навсегда забиты окошки обстоятельственной наречие со значением «на все время, на всю жизнь» (MAC), «отныне и до самого далекого будущего, на всю жизнь» [Ушаков 1938: 318], нормативно сочетающееся с глаголом в прошедшем времени или инфинитивным оборотом {навсегда исчезла, не думал / не думаю осесть там навсегда, расстались навсегда, ср. также прощайте навсегда, раз навсегда, собираюсь в Петербург — должно быть, навсегда), сочетается со страдательным причастием прошедшего времени глагола СВ. Не вполне типична сочетаемость с показателем длительности и для наречий на -н/-т. По мнению Ю. П. Князева, способность сочетаться с таким показателем свидетельствует о проявлении у причастия статального значения, причем глагол должен обозначать временное или устойчивое состояние. Если же состояние постоянно или необратимо, то сочетаемость с показателем длительности возможна только при дополнительных условиях (множественность субъекта, актуализация кванторного значения у показателя длительности) [Князев 1989: 85-86]. В результате из двух возможных значений (статива и акционального перфекта) в причастии актуализируется статальное — за счет самой способности сочетаться с показателем длительности, а перфектное (значение актуального результата действия, совершенного в прошлом) — за счет семантической специфики этого показателя, причем происходит расширение плана настоящего в результате подключения к временному плану неограниченной футуральной перспективы. Значение состояния в этом примере парадоксально сочетается с актуализацией семы акциональности (ср. нормативный контекст с перфектным значением глагола Окна забили навсегда). Ср. аналогичную ситуацию в примере Влюбленный в меня навсегда.
Субъективное / объективное представление времени в поэтическом тексте
3. Я. Тураева рассматривает категории текста как своего рода микрополя, организующие макрополе этого текста [Тураева 1985]. По аналогии можно описать темпоральное «микрополе» текста как составляющую «макрополя» темпоральности идиостиля. Е. М. Михайлова, описывая макрополе художественного времени в нарративе, выделяет такие признаки временной структуры текста, как 1) последовательное / непоследовательное развитие событий; 2) локализованность / нелокализованность действия во времени и 3) быстрое / медленное развитие действия. Средства воплощения дифференциальных признаков художественного времени в тексте образуют микрополя, не совпадающие по составу конституирующих их единиц. Так, по мнению исследователя, при выражении (не)последовательного развития событий ядро микрополя образуют языковые средства в их несобственной функции (приобретающие темпоральные семы под воздействием контекста), ближнюю периферию — морфологические и композиционно-смысловые средства, дальнюю периферию — синтаксические средства, текстовый дейксис и т. п. Микрополе (не)локализованности во времени в ядро включает морфологические и параязыковые средства, а его периферия состоит из лексических и композиционно-смысловых средств. Ядро микрополя скорости строится на основе контекстуальных и лексико-семантических средств выражения [Михайлова 1983а: 125-127]. Учитывая эти наблюдния, рассмотрим темпоральные модели, характерные для лирики Ахматовой и Мандельштама акмеистического периода творчества. Экстраполирование классификации, разработанной для нарратива, на лирический текст оказывается возможным, поскольку категории проспекции/ретроспекции, временной (не)локализованности и скорости протекания художественного времени носят универсальный характер и не имеют жестких жанровых ограничений (возможны скорее определенные предпочтения, обусловленные жанровой принадлежностью текста). Классификация приобретет следующий вид.
А. (Не)последовательная темпоральная перспектива текста. При отсутствии движения во времени возникает модель АО («Да, я любила их, те сборища ночные...», «Пешеход», «Казино»). Перфектное значение при анализе интерпретируется как вариант семантики плана настоящего времени и не является маркером переключения временного плана из настоящего в прошлое, поскольку результат действия, обозначенного глагольной формой с перфектным значением (собственно глагольной или неличной), важен для плана настоящего (см., в частности, [Поспелов 1990]): Неужели же ты не измучен смутной песней затравленных струн?; Все отнято: и сила, и любовь; Потускнел на небе синий лак и слышнее песня окарины; Солнце комнату наполнило пылью желтой и сквозной; Протертый коврик под иконой, в прохладной комнате темно, и густо плющ темно-зеленый завил широкое окно.
Проспективные тексты.
Ретроспективные тексты.
Тексты с множественным переключением временного плана.
Примером проспективно организованного текста (тип А1) служит стихотворение Анны Ахматовой «И на ступеньки встретить...»: лирическая героиня входит в дом, слышит голос друга, видит огонь в камине, теряет туфельку, получает в подарок гвоздики, ждет исполнения собственной судьбы по сценарию сказки о Золушке. События расположены на временной оси линейно и контактно, в тексте последовательно описана одна постепенно разворачивающаяся презенсная темпоральная ситуация. Другой вариант проспекции представлен стихотворением «Углем наметил на левом боку...»: в этом тексте последовательно описаны три контактные темпоральные ситуации (во-первых, точечное настоящее момента изображения, в котором действует лирический герой — новый возлюбленный лирической героини, во-вторых, непосредственно следующее за этим моментом будущее без финальной границы — временной план лучевой организации, субъектом действия в этой открытой в будущее футуральной ситуации становится метонимический двойник героини — ее тоска, и, в-третьих, отдаленное точечное будущее, в котором действует третий субъект — бывший возлюбленный лирической героини). Наконец, ситуации в проспективно организованном лирическом сюжете могут располагаться на временной оси дистантно, как в стихотворении «Дал ты мне молодость трудную...» (юность, которая давно осталась в прошлом, сменяется изображением зрелости, протекающей в настоящем, а финал стихотворения — отдаленное (посмертное) будущее). Последний вариант задает полную трехкомпонентную проспекцию: прошлое-настоящее-будущее. Ретроспективный лирический текст (тип А2) может строиться как по принципу «из настоящего в прошлое» («Я пришла тебя сменить, сестра...»), так и по принципу «из будущего в настоящее» («Будешь жить, не зная лиха...»). Оба случая дают частичную редукцию более редкой полной трехкомпонентной модели будущее-настоящее-прошлое. Последовательная прототипическая ретроспекция выстроена, например, в стихотворении «И мнится — голос человека здесь никогда не прозвучит...», которое начинается футуральной ситуацией, продолжается расширенным настоящим {лишь ветер каменного векам в ворота черные стучит), сужающимся до настоящего актуального с перфектным элементом (и мнится мне, что уцелела под этим небом я одна), а заканчивается прошедшим аористическим {за то, что первая хотела испить смертельного вина).
Переключение временных планов (тип A3) может охватывать как одну доминирующую темпоральную ситуацию с включением дополнительных временных планов (например, «Как велит простая учтивость...» — в стихотворении изображена ситуация плана прошедшего времени, в которую встроено плюсквамперфектное прошедшее воспоминания, а затем описано возвращение в первоначально заданный план ситуации прошлого и продолжение последовательного описания длящейся в прошлом ситуации), так и несколько равноправных темпоральных ситуаций (например, «Мальчик сказал мне...» — темпоральные ситуации неконтактны на временной оси: настоящее расширенное, прошедшее длящегося действия, настоящее расширенное с перфектным элементом, будущее, настоящее актуальное). Количественное распределение текстов, построенных по моделям данного типа, приведено в таблице 10, отражающей классификацию стихотворений с точки зрения абсолютной темпоральной перспективы.
