Содержание к диссертации
Введение
Глава I. БУДУЩЕЕ ВРЕМЯ НОВОГО ЗАВЕТА 13
1.1. Будущее антропологическое 14
1.1.1. Антропологическое будущее темпоральной перспективы 15
1.1.2. Будущее время личной модальности (субъектное) 29
1.1.3. Будущее время личной модальности (объектное). 33
1.2. Будущее теологическое. 38
1.2.1. Будущее проповедническое 38
1.2.2. Будущее провиденческое 41
1.2.3. Будущее эвристическое 43
1.3. Выводы 48
Глава II. БУДУЩЕЕ ВРЕМЯ ДРЕВНЕРУССКОЙ ГОМИЛЕТИКИ 50
2.1. Представления о времени в эпоху Древней Руси 53
2.2. Особенности футуральной картины мира в гомилетике 59
2.3. Выводы 109
Глава III. БУДУЩЕЕ ВРЕМЯ ДРЕВНЕРУССКИХ ЛЕТОПИСЕЙ 116
3.1. Оппозиция БОГ : ЧЕЛОВЕК 117
3.1.1. Будущее теологическое 117
3.1.2. Народные формы христианского темпорального сознания 124
3.1.3. Будущее антропологическое (профанное) 133
3.1.3.1. Диффузность границ настоящего и будущего 134
3.1.3.2. Глаголы и отглагольные образования с корнем БОУД- 140
3.1.3.3. Человек в системе ВЛАСТЬ : ЗАКОН 143
3.2. Оппозиция будущее эмпирическое : будущее провиденческое 146
3.2.1. Будущее эмпирическое 146
3.2.2. Будущее прогностическое 149
3.2.3. Будущее провиденческое 153
3.3. Оппозиция будущее личное : будущее надличное 164
3.3.1. Будущее надличной модальности 164
3.3.1.1. Будущее объективной неизбежности 169
3.3.1.2. Будущее объективных предпосылок 172
3.3.2. Будущее личной модальности 174
3.3.2.1. Феномен сильной личности 180
3.4. Оппозиция будущее реальное : будущее ирреальное 194
3.4.1. Будущее ирреальное 194
3.4.1.1. Будущее пожелания 194
3.4.1.2. Будущее побуждения 195
3.4.1.3. Будущее сомнения 196
3.4.1.4. Будущее условия 197
3.4.1.5. Будущее цели 198
3.4.1.6. Лексически детерминированные образцы будущего (замысла, готовности к совершению действия, надежды, предвидения и др.) 208
3.4.1.7. Синтексемы V + Inf. 215
3.4.1.8. Эволюция синтаксем V + Inf. 220
3.5. Оппозиция будущее абсолютное : будущее таксисное 227
3.6. Выводы 231
Глава IV. БУДУЩЕЕ ВРЕМЯ ДРЕВНЕРУССКИХ ГРАМОТ 233
4.1. Будущее время официально-деловых грамот 233
4.2. Будущее время бытовых грамот 248
4.3. Выводы 250
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 252
ИСТОЧНИКИ 256
БИБЛИОГРАФИЯ 284
Введение к работе
Предметом исследования является категория футуральности как се-мантико-аксиологическая доминанта средневековой темпоральной картины мира, отраженная в памятниках древнерусской письменности XI - XIV вв.
Категория времени, объективного, философского, лингвистического, по общему признанию исследователей ее, - одна из самых сложных содержательных категорий, основополагающее понятие человеческой культуры. Она пронизывает все сущее, весь многомерный мыслительный универсум человека, отражаясь в разных языках по-разному.
Эволюция темпоральных представлений человека есть ярчайшее отражение эволюции его интеллекта, его культуры. Именно поэтому исследование лингвистического времени как в синхронии, так и диахронии является, безусловно, необходимым аспектом исследования человеческой цивилизации вообще.
Будущее время - самый молодой представитель темпоральной триады: ПРОШЕДШЕЕ - НАСТОЯЩЕЕ - БУДУЩЕЕ - является на сегодняшний день во многом terra incognita. Это кажется на первый взгляд парадоксальным, если взять во внимание весь массив лингвистических исследований в области темпуса. Однако если учесть работы, посвященные будущему времени, то окажется, что их доля крайне мала. Особенно недостаточно исследован фу-турум (шире - категория футуральности) в диахронии, в различных жанрах литературы. А вместе с тем именно категория футуральности оказалась в истории человечества в эпицентре пересечения глобальных процессов, связанных с эволюцией мышления и культуры, отразив процесс становления личности и появления новых цивилизационных парадигм.
Категория футуральности рассматривается в работе как семантическая, смыслосоставляющие которой реализуются различными языковыми средствами на уровне текста.
Актуальность исследования состоит в том, что исторический синтаксис, историческая футурология включаются в систему функционально-семантических исследований антропоцентрической направленности.
Краеугольным камнем языкознания и одновременно движущей силой научного прогресса была и остается проблема соотношения формы и содержания языкового знака. Неудовлетворенность односторонним подходом к изучению структуры и функций языковых единиц (с приматом формы над содержанием или наоборот), осознание того, что язык - не просто особым образом организованная система знаков, созданная для кодировки реалий объективного мира, но нечто такое, что, при применении к нему безупречных, с точки зрения формальной логики, операций анализа, распадается на ряд материальных элементов, характеристики которых в своей совокупности не тождественны целостному объекту, требовали поиска новых подходов к раскрытию феномена языка.
Стремление постичь суть языка во всей полноте и многообразии его связей с внешним миром и внутренним миром человека привело к возникновению систематизирующих концепций (В. Гумбольдт и его русские последователи Г.П. Павский, И.И. Срезневский, А.А. Потебня, Б. де Куртенэ, А.А. Шахматов, P.O. Якобсон, Н.С. Трубецкой, СИ. Карцевский), где в центре внимания «оказывается не язык в отвлечении от человека, а только человек как носитель языкового мышления» (Б. де Куртенэ) и где историческому языкознанию была отведена особая роль - «показать на деле участие слова в образовании последовательного ряда систем, обнимающих отношение личности к природе» (А.А. Потебня). Это был прорыв в диалектической стратегии научного познания, поставивший историю языка в авангарде гуманитарных исследований, главным объектом которых стал Человек.
Гумбольдтовский «дух народа» резонансом отозвался не только в отдельных авторских штудиях (Э. Сепир, Б. Уорф, К. Леви-Стросс), но и в создании целых направлений, связанных с «возвращением» человека в язык: прагмалингвистики, лингвосемиотики, лингвистической антропологии, лингвистической культурологии и этнокультурологии. Возникает понятие «язык культуры» (Ю.С. Степанов, Ю.М. Лотман, Ю.А. Сорокин, А. Вежбицкая, Н.Д. Арутюнова, Е.М. Верещагин, В.Н. Телия, Н.И. Толстой, Ю.Д. Апресян, М.В. Всеволодова, Н.Ф. Алефиренко, Б.А. Парахонский, А.Г. Шмелев, Ю.Н. Караулов, Е.В. Падучева, B.C. Храковский, В.В. Колесов, Е.С. Кубря-кова, Н.Н. Болдырев). «Когда культура была открыта как особая реальность, как продукт истории и сама история человека, началось освоение пространства «под именем человек» [Федотова, 1982: 92].
Современный язык, оказавшийся благодатным, «живым» материалом для исследований антропоцентрической направленности, оттеснил на периферию палеорусистику. Потребность в историческом знании - показатель зрелости научной мысли - в последние десятилетия заметно снизилась. В наибольшей степени это относится к историческому синтаксису, многие проблемы которого ждут своего решения. К числу таких в первую очередь следует отнести изучение семантики категории футуральности в языке восточных славян эпохи Древней Руси (XI-XIV вв.) как культурно-исторического феномена, так как именно в этот период происходит вычленение будущего времени из нерасчлененного настояще-будущего, сопровождавшееся активным поиском грамматических средств и синтаксических конструктов, способных выразить футуральную идею. Решение данной задачи в аспекте Человек - Язык - Культура закономерно предполагает рассмотрение параметров языковой личности, форм этнокультурного сознания, роли индивида в «актах языкового употребления», аксиологических констант человека эпохи Средневековья.
Изучение категории лингвистического времени, поиски языковых ме
ханизмов, определяющих ее эволюционные изменения применительно к ис
тории русского языка осуществлялись с позиций «языка в себе» преимущест
венно на материале морфологии глагола. Это вполне объяснимо, так как ни
где с такой выразительностью и пульсирующей энергией время не проявляет
себя, как в глаголе. Исторический же синтаксис (Ф.И. Буслаев, И.И. Да-
выдов, В.И. Борковский, А.Н. Стеценко, К.В. Горшкова, Г.А. Хабургаев; Е.С.
Истрина, Й. Добровский, В.В. Иванов, В.И. Собинникова, Б.П. Лавров)
шел, в основном, по пути формально-грамматического освоения синтаксического материала, сосредоточиваясь на особенностях структуры, типах и способах связи элементов высказывания, частеречной принадлежности главных и второстепенных членов.
Появление системно-функциональной концепции позволило по-новому взглянуть на проблему семантики грамматических категорий. Стало очевидно, что категория времени, являясь базовой в формировании предикативности высказывания, буквально растворена в синтаксисе и что язык располагает целым рядом «неучтенных» традиционной грамматикой средств выражения темпоральности. Полагаем, что функциональный подход вполне актуален и для истории языка. Мнение о том, что язык древних текстов ввиду своей редуцированности, экзегетичности представляет изолированный участок лингвистических исследований, кажется сегодня не вполне правомерным и достаточно условным: «Так как историчность есть существенная черта языкознания и так как синтаксис есть момент истории языка, то неисторическое языкознание как наука, неисторическая этимология и неисторический синтаксис равно немыслимы» [А.А. Потебня, 1958: 48].
Оживившийся в последние годы интерес к проблемам исторического синтаксиса (фундаментальное исследование В.Б. Крысько 1997), исторической темпорологии [Г.В.Звездова, 1996] и исторической лингвоантропологии [Вендина, 2002], а также несомненные достижения в изучении категории
темпоральности на материале современного русского и других языков (труды Л. Блумфилда, Л. Теньера, О. Есперсена, P.O. Якобсона, В.В. Виноградова, Б.А. Маслова, А.В. Бондарко, М.А. Шелякина, Н.Ю. Шведовой, Г.А. Золото-вой, П. Адамца, Т.П. Ломтева, В.Г, Гака, Е.В. Падучевой, В.Г. Руделева, Н.К. Рябцевой, М.А. Кронгауза, Н.Д. Арутюновой, Козинцевой, Е.С. Яковлевой, В.Г. Григорьева, А.Л. Шарандина и многих других) дают надежду на успех в области, не без основания считающейся труднодоступной, и определяют актуальность предпринятого исследования.
Цель исследования: реконструкция системы футуральных представлений восточнославянской народности эпохи Древней Руси.
Цель работы определяет решение следующих задач:
Провести лингвистический анализ памятников письменности по жанрам, выявляя текстовую семантику лексем и структур, выражающих идею будущего времени.
Выявить причины и условия возникновения семантических вари--антов общекатегориального значения будущего времени.
Установить причины нейтрализации временных значений. -,
Выявить условия объективации футурального значения в тексте источника.
Определить характерный для данного жанра репертуар языковых средств, формирующих футуральную перспективу.
Выявить лингвистические и экстралингвистические параметры соотношения субъект-предикат как концептуальной основы темпоральной картины текста.
Методы исследования. Ведущий метод нашего исследования - феноменологический, концептуальной стратегией которого является «беспредпо-сылочность», а основная задача — погружаясь в материал источника, - понять человека прошлого и через него окружающий мир, в связи с чем текст источника представляется «единственной реальностью, с которой следует
считаться». Подобный подход предполагает отношение к извлекаемой из текста информации как к когнитивной верифицирующей основе порождаемых ею философских и социокультурных концепций ВРЕМЕНИ и опирается на такие важные методы, как метод интерпретации, функционально-семантический, дедуктивно-индуктивный, сравнительно-сопоставительный, филологического анализа, пресуппозиционных «включений», оппозитивный. Новизна исследования заключается в том, что в нем впервые на материале широкого круга памятников письменности:
Устанавливается объем содержания категории футуральности в древнерусском языке XIV - XV веков.
Определяются культурно-исторические обоснования различных моделей Будущего в текстах разных жанров и в границах одного жанра.
Выявляется соотношение социально-иерархических, религиозных, индивидуально-психологических параметров субъектов-объектов носителей футуральной информации в тексте источника и продуцируемых* ими футуральных смыслов как выражение имплицитных связей языка и культуры.
Устанавливается аксиологическая «значимость» категории футуральности для каждого жанра в отдельности и русской культуры эпохи Средневековья в целом.
Объектом нашего исследования являются тексты XI-XIV веков1, переводные и оригинальные, принадлежащие ведущим жанрам древнерусской письменной культуры: скриптурному (Новый завет), проповедническому, летописному, делового и бытового письма (грамоты). Обращение к столь разным по назначению, содержанию и стилю источникам объясняется потребностью выявить как внутрижанровые особенности реализации футуральных представлений (варианты), так и наджанровые образцы (инварианты), в своей совокупности манифестирующие архетип темпорального мышления наших
предков. «... Мы имеем дело не просто с текстами, а с языком, с пространством смыслов, в котором живет человек, а законы смыслообразования... не зависят от памятника письменности» [Вендина, 2002: 17].
Теоретическое значение исследования - в дальнейшей разработке синтаксической теории в историческом аспекте, направленной на выявление концептуальных основ формирования и функционирования категории футу-ральности в древнерусском языке; в установлении соотношения между онтологическим инвариантом и его эпистемологическим коррелятом применительно к реконструкции архетипа темпорального сознания эпохи Древней Руси; в выявлении действующих в эпоху средневековья культурных закономерностей, участвующих в формировании темпоральной картины мира; в определении содержательной структуры категории оценки в исследуемый период; в разработке некоторых частных проблем лингвистики текста (способы выражения культурно-прагматической интенциональности, специфика презентируемого времени в метатекстовых единицах, особенности перевода как отражение речевого идеала и аксиологических установок данного социума).
На защиту выносятся следующие положения:
1. Категория лингвистического времени, пройдя длительный исторический путь развития, в начальный период древнерусского языка являлась вполне сложившейся для выражения основных темпоральных различий прошедшее :: непрошедшее. Категория вида на этапе вычленения будущего времени из нерасчлененного настояще-будущего явилась хотя и сильным, но не определяющим средством, «вытолкнувшим» категорию будущего времени на поверхность понятийных представлений. Именно потому, что объем концепта «будущее» набрал критическую массу, возникла потребность в появлении языковых средств, репрезентирующих эту категорию. Заверша-
В терминологии историков и культурологов - эпохи Средневековья.
11 ется данный процесс появлением специальных форм. «Создание новой формы есть всегда создание новой грамматической категории, что и следует иметь в виду, говоря о замене одних форм другими [Потебня, 1977: 114]. Такими формами стали: результативный презенс, получивший в условиях становления видовой корреляции значение простой формы будущего времени, и нарождающаяся аналитическая форма с инфинитивом.
Одним из важнейших культурно-исторических факторов, обеспечивших становление будущего времени как самостоятельной темпоральной категории, явилась христианизация Руси и усвоение в связи с этим новых культурных ценностей: идеи Бога, космопланетарной Вечности, необратимости временного потока.
Революционный трансцендентный метод познания мира, заявивший о себе в философии Нового завета (так никогда не было, но так будет, если я поверю) был противопоставлен эмпирическому и коренным образом менял представление о будущем, расширяя границы человеческого разума и «распрямляя» вектор времени. Возникают контуры эвристического мышления, креативной харизматической личности.
4. Русская гомилетика с ее антропоцентричностью и вниманием к
внутреннему духовному миру человека подготовила почву для самоиденти
фикации субъекта в потоке времени, отразившуюся в усилении «личностно
го» начала (интенциональной референции) в текстовой манифестации буду
щего времени.
5. Становление личности явилось следующим этапом освоения тер
ритории будущего. Этот процесс наиболее ярко проявляет себя в древнерус
ских летописях, где коллективным формам сознания, связанным с идеей цик
личности времени, противопоставляется индивидуальный способ моделиро
вания будущего. Возникают предпосылки объективации будущего времени
на уровне обыденного сознания.
Древнерусские грамоты, демонстрирующие изменение соотношения субъект- предикат на рубеже XIV-XV веков, указывают на возможную связь данного явления с историческим процессом становления государственности и, как следствие, - к личной свободе выбора решения на будущее. Верификация данной гипотезы находит отражение в смене модального вектора: надличная модальность уступает место личной.
Языковая аранжировка текстов различных жанров, отражающаяся в специфическом наборе средств, используемых для выражения идеи будущего, определяется эпистемическои модальностью - ценностно-смысловой позицией автора, в соответствии с которой и строится текст культурьі [Але-фиренко, 2002: 90].
Практическая значимость обусловлена возможностью использования результатов исследования в практике научной разработки проблем исторического синтаксиса, исторической лингвоантропологии, линвокультурологии. Полученные результаты могут быть использованы в теоретических и практических курсах по исторической грамматике русского языка, по современному русскому языку (исторический комментарий к синтаксическим явлениям современного языка, к особенностям формирования морфологической категории времени, к проблеме взаимодействия категорий вида и времени).
Апробация. Диссертация обсуждена на кафедре русского языка Тамбовского государственного университета имени Г.Р. Державина.
Основные теоретические положения и практические результаты доложены на научных международных конференциях в Москве, Санкт-Петербурге, Великом Новгороде, Тамбове, на ежегодных научных конференциях и семинарах в Тамбовском государственном госуниверситете, а также в авторских курсах по. истории русского языка, истории русского литературного языка, исторической этимологии, дисциплинам специализации (спецкурсы и спецсеминары по исторической грамматике русского языка), при руководстве дипломными работами и проблемными группами.
Будущее антропологическое
Глава посвящена изучению функциональной семантики категории фу-туральности в Новом завете на материале трех Евангелий: от Матфея, Марка, Луки2 - с привлечением соответствующих византийских оригиналов.
Обращение к Новому завету не случайно. Причин тому несколько. Во-первых, с появлением христианства «человечество потряс этический взрыв, аналогичный «Большому взрыву», создавшему нашу Вселенную. Возникла Вселенная Духа» [Гулыга, 1995: 32]. Провозвестниками нового мировоззрения, новой гуманитарной эпистемы стали книги Священного Писания, явившие собой основание христианской доктрины и занявшие пьедестал почета в «иерархической пирамиде» жанров древнерусской литературы [Толстой, 1961: 54], оказывая сильнейшее воздействие на развитие русской духовной культуры, самой книжности и письменно-книжного языка [Берман, 1982: 162; Мечковская, 1998: 227; Верещагин, 1996: 7]. Церковная письменность -это не только и не столько совокупность текстов, написанных особым языком, это обозначение ... «соборного, православного, христоцентричного типа сознания, способа мышления художника, его иерархии ценностей, его отношения к миру» [Левшун, 2000: 13], которое он передает своему собеседнику, пастве.
Во-вторых, хотя язык Нового завета и «предстает как сложное и многослойное явление, отразившее разновременность создания частей канона, влияние разных греческих диалектов и соседних языков» [Славятинская, 1996: 165], для историка древнерусского языка церковнокнижные тексты тем не менее всегда были достаточно надежным источником лингвистической и культурно-исторической информации. «Поскольку образ мира, в котором (и которым] жил человек древней Руси, определялся именно сакральными христианскими... текстами, исключение их... из источниковедческой практики существенно затрудняет, а то и делает вовсе невозможным верное понимание смыслов древнерусских источников» [Юрганов, Данилевский, 1998: 23].
В-третьих, переводы Нового завета дают развернутую картину футу-ральных представлений человека раннего средневековья и способов их выражений в языке того времени. В-четвертых, сравнение с языком оригинала (греческий язык византийской эпохи) предоставляет исследователю уникальный материал, благодаря которому можно проследить степень адекватности футуральных представлений славянских переводчиков греческому оригиналу.
Избранное нами направление исследования: от текста - к культурно-исторической интерпретации - представляется принципиально важным для историка языка: оно устанавливает иерархию отношений между языком и той формой культуры, выразителем которой является человек в данный отрезок исторической эпохи. Таким образом, к оценке футуральных воззрений, отраженных в Новом завете, мы подходим прежде всего с лингвистической точки зрения, при необходимости дополняя и иллюстрируя языковую панораму сведениями философского и культурно-исторического содержания.
Обратимся к тексту Нового завета. В нем ясно противопоставляются две темпоральные сущности: будущее антропологическое (человека) и будущее теологическое (бога), или сакральное.
Будущее антропологическое понимается нами как будущее, манифестируемое человеком. При этом оно может непосредственно инициироваться самим человеком (от первого лица) в виде волитивных или оптативных установок либо проявляться как темпоральная перспектива3, порождаемая и поддерживаемая значением и соположением в тексте глагольных форм и лексических темпоративов (будущее таксисное) (к примеру, в нарративно-повествовательных контекстах). Таким образом, абсолютное и относительное (таксисное) будущее в работе не противопоставляются, дополняя друг друга и представляя футуральную картину текста во всем многообразии средств ее выражения.
Поскольку семантико-грамматическое содержание антропологического и сакрального футурма контрастно, рассмотрим их в отвлечении одно от другого.
Представления о времени в эпоху Древней Руси
Проповедническая литература, или гомилетика (от гр. оиАєсо - «быть вместе, собеседовать»), пришедшая на Русь одновременно с первыми переводами священного писания, очень скоро осваивается как жанр и получает дальнейшее творческое развитие и совершенствование в трудах замечательных русских проповедников, таких, как митрополит Иларион, Кирилл Туровский, Серапион Владимирский, и многих других известных и безвестных мыслителей, творчески развивших основные догматы христианской концепции. Являясь одним из ведущих жанров русской письменно-книжной культуры на протяжении всего древнерусского периода11, гомилетика заложила основы нового мировоззрения, новой этики, определила пути формирования личности русского человека на будущее и становление «речедеятеля нового мира»: «Гомилетика на русской почве - один из ведущих видов речи. С гомилетикой связано становление русской культуры. Можно сказать, что русская гомилетика - основа русского миросозерцания до сих пор» [Рождественский, 1997: 208]12.
Языковая картина мира, отраженная в проповеднической литературе, имеет свои яркие специфические черты, которые были предметом исследований с различных точек зрения: природы жанра [Лихачев 1987; Левшун 1992, 2000; Лунде, 1995; Верещагин, 1996], описания функциональной, стилистической, языковой, традиционно-новаторской специфики этого рода литературы [Алексеева, 1975; Сазонова, 1984; Колосов, 1998; Буланин, 1989; Кругликова, 1990; Новак, 1998; Прохватилова, 2000 и др.]. Особенности же отражения временных представлений в проповеднической книжности и — шире - в письменно-книжной культуре были традиционно в большей степени предметом интереса философов, преимущественно религиозных, и культурологов-историков [Флоренский, 1990; Розанов, 1990; Бердяев, 1924; Би-цилли, 1919; Лосев, 1927; Мелетинский, 1980а; Аверинцев, 1975; Гулыга, 1995; Гуревич, 1969, 1974, 1984, 1990; Токарев, 19786; Топоров, 19806; Курганов, 1998 и др.]. Однако лингво-культуроведческая оценка специфики выражения данной категории в гомилетике еще далека от своей полносты и завершенности и нуждается в решении многих проблем.
Будущее как один из центральных, философски, этически и культурно-исторически значимых образов в гомилетике заслуживает особого внимания лингвиста, поскольку именно будущее время явилось ареной, где развернулось самое захватывающее драматическое действие эпохи средневековья, название которому - становление НОВОГО HOMO SAPIENSa; борьба за человека приняла невиданные масштабы, охватившие все сферы общественно-политической жизни эпохи средневековья, и этот процесс естественным образом отразился в языке как оттиске культуры своего времени. Будущее время становится объектом притяжения религиозно - философской мысли, вожделенной лакуной, куда была направлена вся энергия и мощь христианской идеологии, стремящейся к установлнию монотеистического порядка в мире.
Оппозиция БОГ : ЧЕЛОВЕК
Данная оппозиция выявляется на основе противопоставления сакраль-ныех образцов футурума профанным и является мировоззренчески одной из главных, показывая в скупых и зачастую формульных оценках событий летописной истории формирование народных образцов христианского сознания. Маркировка в этой оппозиции проходит по линии: адресант - адресат.
Будущее теологическое
Теологическое (сакральное) будущее нашло свое полное и яркое отражение прежде всего в таких важнейших жанрах литературы Древней Руси, как вероучительный и проповеднический30, а также в жанрах Поучений, апологетических, премудростно-гностических сочинений, толкований, которые широко представлены в летописях. Несмотря на определенные различия, эти жанры демонстрируют достаточно однородную картину футуральных представлений, поэтому контексты с сакральным будущим рассматриваются в работе как однородный текст.
В летописях сакральное будущее адекватно отражает особенности теоцентрического времени, проявляясь во фрагментах, связанных с христианской тематикой, там, где летописцу или эпическому герою были необходимы обоснование действий и поступков либо их нравственно-этическая оценка с точки зрения христиаского вероучения. «Летописец обращается к библейской вечности, чтобы в событиях Священного Писания найти что-то, что объяснило бы происходящее настоящее. Священное Писание — вечный семантический фонд, в котором можно найти готовые образцы для осмысления своего собственного жизненного опыта» [Юрганов, 1998: 316]. И даже там, где речь идет о мирских делах и заботах, сакральная идея присутствует: «Дополнение смысла Повести вторым, эсхатологическим, планом изложения позволяет легко объяснить, почему летописец с такой настойчивостью фиксировал события, далекие от «мирских страстей и политических интересов»: затмения Солнца и Луны, налеты саранчи, землетрясения, моровые поветрия, появления комет, огненных столпов, «знамений змиевых» и т.д. Все они подпадают под категорию знамений, которые могли предвосхищать конец света, а потому каждое из них могло стать логическим завершением труда летописца - в полном соответствии с «программой», провозглашенной им в назвавшій Повести» [Шахматов, 1916: 359; Данилевский, 1995: 107].
Отличительной чертой произведений данных жанров является то, что большинство контекстов в них выстроены по схеме свернутого диалога, предполагающего наличие воображаемого собеседника. Адресантом в них традиционно выступает высшая сила (БОГ) либо медиатор воли этой высшей силы (апостолы, святые, отцы церкви, священнослужители, пророки), предписывающие (повелевающие, советующие) человеку совершить то или иное действие в будущем согласно христианским заповедям; адресатом — человек, претерпевающий воздействие этой силы. Объект-пациенс (адресат) принимает в тексте форму в зависимости от идейной позиции адресанта. Условно эти позиции можно охарактеризовать так:
а) позиция «дистанцирования» (= назидания) с характерной для нее вертикальной иерархией взаимоотношений «наставник — ученик». В этом случае форма адресата - 2-е лицо глаголов и императивов, реже — 3 лицо;
б) позиция «соучастия» с характерной для нее горизонтальной иерархией «наставник = ученик». В этом случае формой выражения адресанта и адресата становится 1-е лицо (т.н. «формы совместного действия»):
Позиция «дистанцирования» (=назидания):
(Господь - грешникам): Овратитеся ко мні;, оврящуся к ВАМЪ и АЗТ» отверзу влмъ ХЛЯБИ НЄБЄСНЬІЯ, и возрлщу гн Ьв ъ мои от влс. Взыщете мене зли, и не ОБрящете. JIH, 88; реме господь: иже лще х Щєть душю свою спасти, ПОГУБИТЬ Ю; А иже ПОГУБИТЬ душю свою, то спасете ю; и плкы реме: КАЯ ПОЛЗА человеку, дще всего мирл цдрство приимет, А ду-шю свою ПОГУБИТЬ, то мто дасть измину НА души своей; иже БО постыдится мене и моих словесъ и испов ксть мя пред челов кы, и АЗТ» испо-в Ъмъ его пред отцемь моим ь JTH, 170.
Адресный посыл при этом может исходить непосредственно от высшей силы в виде озвучивания цитат из книг священного писания либо от личности, которая является медиатором воли бога.
