Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Теоретические предпосылки лингв оку льтурологического аспекта анализа в синтаксисе русского языка XX века 13
1.1. Отечественная грамматическая наука о развитии синтаксиса в XX веке 13
1.2. Лингвистика XX века о взаимосвязи языка и культуры 39
1.2.1. Этнолингвистика о языке как тезаурусе культуры народа 39
1.2.2. Этнолингвистика о синтаксисе русского языка как тезаурусе культуры народа 42
1.3. Современная философия об общих процессах в культуре XX века 49
1.4. Современное искусствознание об общекультурных парадигмах XX века 60
ГЛАВА 2. Основные теоретические положения лингвокультурологического анализа 81
2.1. Лингвокультурологический аспект изучения русского синтаксиса XX века 81
2.2. Лингвокультурологическая периодизация развития синтаксиса русского языка в XX веке 98
ГЛАВА. 3. Первый э гап развития синтаксиса XX века 114
3.1. Обоснование взаимосвязи между принципами модернизма и синтаксическими новациями 114
3.2. Синтаксическая неполнота 126
3.3. Парцелляция. 143
3.4. Неграмматическое обособление второстепенных членов предложения 151
3.5. Повтор 158
3.6. Вставные конструкции 163
3.7. Новые явления в конструкциях с чужой речью и диалоге 168
3.8. Активизация «слабых» конструкций разговорной речи 175
ГЛАВА4. Второй этап развития синтаксиса ХХ века 183
4.1. Взаимосвязь понятий «I парадигма культуры» и «классический, иерархический» синтаксический тип художественной прозы 183
4.2. Борьба за нормализацию русского языка в 30-е годы (в частности, синтаксиса) KLJL явление, характерное для I парадигмы культуры ... 189
4.3. Превалирование изобразительных синтаксических средств над выразительными в языке художественной прозы I парадигмы..201
ГЛАВА 5. Третий этап развития русского синтаксиса XX века 215
5.1. Общие процессы в синтаксисе художественной прозы третьего этапа.. 216
5.2. Неграмматическое обособление второстепенных членов и другие случаи ненормативного пунктуационного расчленения предложения 223
5.3. Вставные конструкции 236
5.4. Синтаксическая неполнота 248
5.5. Парцелляция 273
5.6. Сегментация 294
5.7. Общность средств, используемых в конструкциях расчленения...305
5.8. «Слабые» синтаксические конструкции разговорной речи в тексте повествования 308
5.9. Явления, формирующие тенденцию к синтаксическому слиянию...319
5.10. Конструкции с чужой речью 334
ГЛАВА 6. Четвертый этап в развитии русского синтаксисав XX веке 377
6.1. Постмодернизм как тип культуры и художественная парадигма 377
6.2. Тенденция к синтаксическому слиянию 384
6.3. Тенденция к синтаксическому расчленению. 396
6.4. Синтаксические новации и принципы поэтики постмодернизма 402
Выводы 420
Заключение 423
- Лингвистика XX века о взаимосвязи языка и культуры
- Неграмматическое обособление второстепенных членов предложения
- Борьба за нормализацию русского языка в 30-е годы (в частности, синтаксиса) KLJL явление, характерное для I парадигмы культуры
- Синтаксическая неполнота
Лингвистика XX века о взаимосвязи языка и культуры
Если первая половина XX века в лингвистике была расцветом структурализма, то с середины столетия стал несомненным отказ от основных постулатов структуралистов, взрыв интереса к семантике, а чуть позже к прагматике, который очевиден и в наши дни. Отказ от структурализма проявился и в активном интересе к лингво-культурологическим проблемам во второй половине XX столетия. Представляется, что сейчас можно говорить о возникновении лингвокультурологии -синтетической научной дисциплине лингвообщегуманитарной направленности, объединяющей языковедческую проблематику с культурологической, социологической, этнографической, литературоведческой (включая фольклористику), антропологической, искусствоведческой. Лингвокультурология подходит к языку как к хранилищу культуры народа, а следовательно, как к источнику знаний о национальной культуре, о картине мира, существующей в сознании народа, о специфичной для данной лингвокультуры абстрактных понятий (концептах). Из языка можно почерпнуть научно обоснованные данные социологического и культурологического характера. Но источники, которыми пользуются социологи и культурологи, гораздо более субъективны по сравнению с данными языка, отражающими воистину народную, национальную картину мира и абстрактных понятий, культурных концептов.
Этносемантические исследования дают социологам, политологам и культурологам объективные основания для выводов о менталитете народа, о передающихся из поколения в поколение вместе с языком его представлениях об общественных институтах (например, права, власти), моральных нормах и ценностях, духовных потребностях, являются ключом к истории, политике, этносоциологии, этнофилософии и даже этнопсихологии. По-видимому, первые этносемантические идеи возникли у философов в конце XVII века. В 1690 году Джон Локк писал о том, что словарь каждого языка включает такие понятия, идентичных которым нет в других языках. Другими словами, он выразил мысль, что в языках отражаются разные представления об одних и тех же реалиях: «...среди названий сложных идей... едва ли найдется одно слово из десяти, которое означало бы совершенно ту же идею, что и другое слово, которым оно передается в словарях [на другом языке — Е.П.]» [Locke - 1960]. Этнолингвистические идеи вне науки существовали задолго до их научного оформления, и многие отмечали связь между языком и национальным характером, менталитетом. Сразу вспоминается хрестоматийно известное наивно этнолингвистическое рассуждение Н.В .Гоголя о слове француза, немца, британца и русского: «И всякий народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров бога, своеобразно отличился каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни на есть предмет, отражает в выраженье его часть собственного своего характера. Сердцеведеньем и мудрым познанием жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умно-худощавое слово свое немец; но нет слова...» [Гоголь - 1959]. Первым лингвистом, сформулировавшим эту проблему, был В.Гумбольдт: «Тем же самым актом, посредством которого человек из себя создает язык, человек отдает себя в его власть: каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг» [Humboldt - 1848]. К сожалению, эта идея
Гумбольдта была подхвачена и развита лингвистами только в XX веке: неогумбольдтианцами в Европе и Э.Сепиром и Б.Уорфом в США. Э.Сепир в конце 30-х годов выдвигает теорию лингвисти ческой относительности, и следующие ее идеи через несколько десятков лет дают мощный импульс к возникновению новой научной дисциплины - лингвистической антропологии, или этносемантики: - язык является символическим руководством к пониманию культуры; - лексика - очень чувствительный показатель культуры народа; - языкознание имеет стратегическое значение для методологии общественных наук [Sapir -1949]. Идеи Сепира-Уорфа легли в основу предложенной А.Вежбицкой теории языковых универсалий и созданной ею (совместно с большой группой ученых-специалистов по различным «экзотическим» языкам) естественного семантического метаязыка (ЕСМ), дающего оригинальную методику выявления различий в значениях, ранее казавшихся тождественными или очень близкими, культурных концептов в разных языках. Например, при помощи ЕСМ А.Вежбицкая блестяще анализирует концепты libertas (лат.), freedom, liberty (англ.), wolnosc (пол.), доказывая, что за этими словами, традиционно используемыми переводчиками как эквиваленты, стоят весьма различные понятия, которые отражают разное понимание и отношение к свободе у народов, говорящих на этих языках [Вежбицкая -1999]. Эти строго объективные данные являются ценнейшим источником для размышлений обществоведов о разной степени свободы в общественных системах носителей этих языков. Исследования этнолингвистов имеют не только констатирующее, но и прогнозирующее значение, ибо их выводы о заложенных в языке основополагающих концептах необходимо учитывать при разработке путей социального, правового и даже экономического развития страны.
Многочисленные лингвоантропологические работы А.Вежбицкой имели огромный резонанс в российском языкознании, и хотя ее методика использования ЕСМ в России практически не применяется, значение ее идеи лингвоспецифической картины мира трудно переоценить. С 80-х годов до наших дней наблюдается взрыв интереса к описанию русской лингвокартины мира в отечественном языкознании. Это статьи, сборники и монографии Н.Д.Арутюновой, А.Д.Шмелева, Т.В.Булыгиной, Е.С.Яковлевой, В.Н.Топорова, П.П.Червинского и др. [Арутюнова - 1999; Яковлева - 1994; Топоров - 1995; Червинский - 1990; Булыгина, Шмелев - 1998].
Неграмматическое обособление второстепенных членов предложения
Термином обособление второстепенных членов определяют два достаточно самостоятельных явления. А.М.Пешковский, основатель учения об обособлении, первый обратил внимание на то, что второстепенные члены предложения могут произноситься с особой интонацией, состоящей в повышении тона и ударении обособляемой группы. Автор показывает, что такая интонация имеет грамматическую основу: «Интонационные модификации не внешни, не случайны, а создают действительно особую форму словосочетания», что «форма эта имеет во всех случаях одно и то же значение определенной аналогии данных словосочетаний с отдельными придаточными предложениями, причем аналогия наблюдается и в интонации, и в характере связей с окружающими словесными массами, так что первый признак является словесным выражением второго».
Поэтому А.М.Пешковский формулирует следующее определение обособления: «Обособленным второстепенным членом называется второстепенный член, уподобившийся (один или вместе с другими, зависящими от него членами) в отношении мелодии и ритма и - параллельно - в отношении связей своих с окружающими членами отдельному придаточному предложению» . АМЛешковский указывает на ряд грамматических условий, вызывающих необходимость обособления: взаимное отношение не связанных иными синтаксическими узами членов, определяющего к определяемому и частного к общему; обратный порядок слов, выделяющий представленное слово, объем обособляемой группы, соседство других обособленных групп, намеренное отдаление группы от ближайшего члена, к которому она могла бы примкнуть, и отнесение к более отдаленному [Пешковский - 1956, 415-423]. В монографии А.М.Пешковского рассматриваются и случаи обособления, вызванного не грамматическими причинами, а необходимостью выделить, подчеркнуть член предложения. Характеризуя обособление управляемых существительных, А.М.Пешковский отмечает: « В отличие от обособленных прилагательных и наречий, где мы найдем довольно тесную связь между определенным строением сочетания и обособляющей интонацией, здесь в огромном большинстве случаев возможны обе интонации - и обособляющая, и обычная. В таких предложениях как, «Мой сын по домашним обстоятельствам не смог явиться в класс...» обычно затрудняются, ставить запятые или нет, обычно ищут каких-то «правил», не подозревая, что единственный возможный критерий здесь - произношение и что нужно только прочитать сочетание вслух и выбрать ту интонацию, какую желаешь внушить читателю» [Пешковский - 1956,418]. Таким образом, в работе А.М.Пепшовского заложены основы и второй трактовки обособления, существующей в современном языкознании. Речь идет об обособлении, вызванном необходимостью подчеркнуть, актуализировать второстепенный член. И.П.Распопов называет обособлением выделение второстепенных членов, причина которого лежит целиком в коммуникативной плоскости: «Только по отношению к этим и подобным случаям следует говорить об обособлении в собственном и вполне определенном смысле слова. В указанном смысле обособление есть особое синтаксическое явление, которое возникает как бы на самой поверхности структуры предложения, создавая своеобразную «надстройку» над основной линией тех связей и отношений, в которых находятся друг с другом его грамматические члены» [Распопов-1967,106]. Итак, в современном языкознании термин «обособление» употребляется, во-первых, для того, чтобы обозначить выделение второстепенных членов, вызванное грамматическими причинами, и, во-вторых, для наименования соответствующего явления коммуникативного аспекта. В данной работе для разделения этих понятий будут использованы термины: грамматическое и актуализированное, коммуникативное, неграмматическое обособление.
Неграмматическое обособление второстепенных членов предложения -еще одно яркое экспрессивное синтаксическое средство. Его экспрессивность основана на актуальном членении предложения с неграмматическим обособлением. Автор актуализирует второстепенный член предложения, создавая таким образом или дополнительную рему, или особо выделяя в реме значимый для него компонент. Восславляй Бальмонт сиракузских тиранов и Ивана Грозного — ему бы простили. Восславляй Сологуб Спартака и Парижскую Коммуну - ему бы - не простили: тона, каким бы он восхвалял. («Бальмонту») В этом примере в предикативной единице «ему бы не простили тона»
темой должно являться «ему бы не простили», потому что и местоимение, и глагол «не простили» - это уже известное из предыдущей части текста (известно, что местоимение отсылает к сказанному ранее, так как оно не называет, а указывает на вышеуказанное лицо или предмет, его конкретное лексическое значение проявляется именно в такой отсылке к контексту, то есть местоимение обычно входит в или образует тему; повтор слова или понятия -это тоже типичный признак темы). Ремой данной предикативной единицы является прямое дополнение - «тона». Однако Цветаевой важно, с одной стороны, актуализировать тему, что она и делает, причем используя совершенно необычный для обособления пунктуационный знак - двоеточие (забегая вперед, уже сейчас скажем, что он не прижился в последующей литературе), а с другой стороны, ей необходимо актуализировать компонент темы «ему», и его она обособляет (вопреки грамматическим причинам стандартного обособления), причем используя тоже более «сильный» знак, чем запятую, - тире. Таким образом, мы видим, что в предикативной единице два информативных центра: актуализированная рема и актуализированная часть темы. И то, и другое является примером неграмматического обособления второстепенного члена.
Борьба за нормализацию русского языка в 30-е годы (в частности, синтаксиса) KLJL явление, характерное для I парадигмы культуры
Итак, в авторской речи прозы Цветаевой начали употребляться почти «табуированные» для классической литературы «слабые» конструкции разговорной речи: различные плеоназмы, повторы, не обусловленные конструкцией грамматические формы, вставка-вопрос вместо необходимого компонента предложения. Все они имеют прагматическую установку, характерную для искусства П парадигмы культуры: моделируют ситуацию непосредственного общения творца и читателя, зрителя, творческий акт, іфоисходящий на наших глазах, здесь и сейчас. .Первым этапом развития синтаксиса в XX веке можно считать эпоху модернизма (первая четверть -треть XX века) в русской культуре. В это время в языке художественной литературы появляются синтаксические новации, перспективные для дальнейшего развития языка. Их функционирование в творчестве некоторых писателей-модернистов (объектом нашего исследования была проза М.И.Цветаевой) можно считать первой ступенью вхождения этих новых синтаксических явлений в русский литературный язык. 2. Эти перспективные синтаксические явления объединяются тем, что они стали средством воплощения принципов искусства II парадигмы, «веществом существования» этих принципов в литературном тексте. Связь между принципами модернизма и конкретными синтаксическими конструкциями опосредована художественно-стилистическими функциями последних. Эти функции одновременно являются признаками модернистского текста. Изучение взаимосвязи между принципами культурной парадигмы эпохи и характерными языковыми средствами реализации этих принципов в прозе
Цветаевой проведено в данном разделе. 3. В модернистском дискурсе прозы Цветаевой получила существенное развитие синтаксическая неполнота. В авторском речевом слое функционируют самые разнообразные структурные типы неполного предложения, вплоть до контаминационных структур, где по вербализованным второстепенным членам нельзя однозначно восстановить полный инвариант предложения. Понятие синтаксической неполноты расширяется за счет появления неполных словоформ, в которых отсутствует знаменательное слово, а вербализовано лишь служебное, за счет отсутствия обязательной для структуры и семантики предложения отрицательной частицы. Синтаксическая неполнота создает лаконизм, фрагментарность, динамизм, аритмию, затемненный смысл модернистского текста, в которых реализуются основные принципы П парадигмы культуры: антитрадиционализм, эстетика дисгармонии, алогизм, интимизация. 4. Яркое средство создания модернистского дискурса - парцелляция. В прозе Цветаевой встречаются наиболее экспрессивные случаи парцелляции, когда разрыв речевой цепи проходит по линии самых сильных связей в предложении, когда грамматически связанные компоненты дистанцированы другими предложениями. Парцелляция создает фрагментарность, динамизм, аритмию, может затемнять смысл предложения, имитировать спонтанность высказывания - все те свойства модернистского текста, в которых реализуют себя постулаты модернизма. 5.
В синтаксисе XX века появляется новый вид обособления второстепенных членов - неграмматическое обособление, необходимость которого лежит в коммуникативной плоскости, а не связана с полупредикативностью, двойными связями и отношениями, позицией обособленного компонента или его размером и т.д. Экспрессивность этого явления связана с его ролью в актуальном членении предложения (актуализацией ремы или ее части) и зависит от силы связи обособленного компонента с главным словом. В неграмматическом обособлении реализуются такие типологические черты модернизма, как антитрадиционализм, расчлененность, фрагментарность, дисгармоничность картины мира, аритмия и динамизм, нарушение иерархии главного и второстепенного, имитация спонтанности высказывания, интимизация текста. 6. Повтор в дискурсе модернизма приобретает новые функции. Ассоциативно-композиционная функция повтора связана с рождением стиля потока сознания, в котором текст развивается не логически - линейно, а ассо-циативно-кристаллически, стиль довлеет над сюжетом. Усложняюще-перцептивная функция повтора связана с характерным для модернистского текста затемнением смысла, активизацией со-творчества читателя. Фоно-ритмическая функция, характерная для прозы поэта, состоит в ритмизации прозы и создании звуковых аллюзий. Все эти функции реализуют в языке
Синтаксическая неполнота
По ассоциации со «слабыми» и «сильными» позициями в фонологии, В.Д. Левин разделил разговорно-речевые конструкции на «сильные» и «слабые». «Слабые» обусловлены самой формой бытовая разговорной речи -устностью, спонтанностью, неподготовленностью, выражением мысли по мере ее формирования. Они неосознанны, ненамеренны. «Сильные» элементы создаются намеренно, как следствие неофициальной обстановки, непринужденности общения. Они, в отличие от первых, экспрессивны. В классической русской литературе именно они использовались в прямой речи персонажей для имитации разговорной речи. Однако в XX веке и «слабые» элементы разговорной речи проникают в книжную речь, преобразуясь в экспрессивные синтаксические конструкции.
Таков путь сегментации и парцелляции, его проследил и описал В.Д. Левин [Левин - 1971, 38 ]. Представляется, что активизация «слабых» элементов разговорной речи, их проникновение в речь письменную, книжную - более мощный процесс. Лишь некоторые «слабые» разговорные конструкции стали книжными экспрессивными; но ведь многие другие вышли за рамки разговорно-речевой Ч стихи и тоже стали употребляться в речи письменной, книжной. Правда, они так и не стали книжными экспрессивными конструкциями, но у них своя немаловажная роль в письменной художественной речи: они имитируют уст-ность, непосредственность общения, отсутствие времени на обдумывание фразы до конца, то есть спонтанность. Почему эти корявые, в общем-то, конструкции попали в литературу, причем в авторскую речь? Для ответа на этот вопрос мы опять возвращаемся к технике искусства модернизма, к новой роли автора-творца-демиурга, не воспроизводящего реальность, а своей фантазией создающего свой мир, где все сиюминутно, спонтанно, непосредственно, где мир рождается на наших глазах, здесь, сейчас. «Достаточно вспомнить картины и рисунки Пикассо и Хемингуэя, фильмы Феллини и Антонио ни, чтобы стало ясно - художник XX века в большинстве случаев не склонен наделять свое произведение жесткими гранями и тяжелой неподвижностью памятника «на века»; он приступает к его созданию, будто не ведая, что получится, «забывая» выделить начало и конец, смазывая структуру сюжета, жанра, повествования, словно бы не поспевая за героями. В вещах Пикассо как бы овеществляется само «деяние», акт творения. Сама техника создает ощущение только что прерванного становления.
Они как бы еще не успели остыть, еще не приняли окончательную форму», - пишет искусствовед Г.А.Недошивин [Недопшвин - 1984, 101]. Эта сторона искусства модернизма будет развиваться на протяжении всего столетия, и, читая роман М.Фриша «Назову себя Гантенбайн» и глядя на картину Дали, где кисть художника прорисовывает солнце и на пустом холсте оно, наконец, родилось, мы будем ощущать себя свидетелями рождения произведения нового искусства. «Писатели, художники, драматурги, режиссеры XX века не однажды обыграют и превратят в прием открытость художественного произведения, которое, почти как частица - волна, может стать в одно и то же время и результатом, и процессом творчества. Такое произведение сочиняется или, вернее, как бы сочиняется по ходу дела, в присутствии читателей, зрителей» [Батракова -1996,103]. Как же на уровне языковом создается этот эффект? Самоперебивами, повторами с распространением, уточнением, поисками нужного слова, которые остаются не в черновиках, а в тексте, уточняющими вопросами к себе, автору, конструкциями с плеонастическими компонентами, вставками. Все эти «слабые» элементы разговорной речи мы встречаем в прозе М.Цветаевой. С тех пор, да, с тех пор, как Пушкина на моих глазах на картине Наумова убили... («Мой Пушкин») В - каком? - году (несущественность для Гончаровой хронологии, почти нет дат), совсем молодая еще Гончарова едет на Юг, в Тирасполь... («Наталья Гончарова») Чтобы не забыть. К моему имени-отчеству он прибегал только в крайних случаях, с третьими лицами, и всегда в третьем лице, говоря обо мне, не мне, со мной же Плеонастическое местоимение в тексте Цветаевой может вовсе не служить для образования экспрессивной конструкции - сегментации; оно может имитировать устность, спонтанность, отсутствие времени на обдумывание фразы, как это бывает в разговорной речи, когда, начиная фразу, мы еще не знаем, чем ее закончим, отсюда - неправильные формы, плеонастические и со смысловой, и со структурной, и с коммуникативной точки зрения слова:
Смерть Пушкина, которую я, в иные часы, особенно любя его, охотно ее вижу в прелестном обличий Гончаровой, -Гончаровой прощания, например, поящей с ложечки, чем в хохочущей образине Дантеса, - смерть Пушкина вернулась к месту своего исхождения: на пером ткацком станке Абрама Гончара ткалась смерть Пушкина. («Наталья Гончарова») Здесь две «слабые» конструкции разговорной речи: плеонастическое местоимение «ее» в уже замещенной позиции прямого объекта словоформой «которую»; сравнительный оборот с союзом «чем» требует компаратива, например: вижу ее охотнее в обличий Гончаровой, чем в образине Дантеса. При первом заносе ноги, нога лее, она же, узнает никогда не испытанные ступени пирамид. («Наталья Гончарова») В этом случае типичный разговорно-речевой плеоназм усиливается по-тором, единственная функция которого - имитировать устность, с ее шероховатостью, непродуманностью слова. В сущности, избыточны тут два слова: «ноги» и «она». Наиболее грамматически и стилистически «правильным» был бы такой трансформ: «При первом заносе нога узнает никогда не испытанные ступени пирамид». Но теряется ощущение устности, спонтанности, необдуманности, неотработанности. Автор сам с собой спорит, сам говорит себе «да» и «нет», и опять возникает это ощущение рождающегося на наших глазах текста: Пушкин есть факт, опрокидывающий теорию. Расизм до своего зарождения был опрокинут Пушкиным в самую минуту его рождения. Но нет -раньше: в день бракосочетания сына арапа
