Содержание к диссертации
Введение
Глава 1: Проблемы описания лексикона языковой личности в современной лингвистике 12
1.1 Понятие «языковая личность» и параметры ее описания 12
1.1.1. Уровень языкового развития 21
1.1.2. Тип речевой культуры 23
1.1.3. Уровень лингвокреативности 27
1.2. Аспекты изучения языковой личности 31
1.2.1. Лингводидактический подход 31
1.2.2 Психолингвистический подход 33
1.2.3. «Оттекстовый» подход 56
1.3. Пути выявления динамических процессов в лексиконе индивида 64
1.3.1. Специфика дискурса, используемого для описания изменений в лексиконе говорящего субъекта 65
1.3.2. Лакуны в лексиконе как маркеры возможности обновления словарного запаса 68
1.3.3. Агнонимы в языковой системе и агнонимичность в вокабуляре языковой личности 71
1.3.4. Заполнение когнитивных лакун 78
1.3.5. Заполнение лексико-семантических лакун 81
Выводы 90
Глава 2 Ментальный сценарий усвоения лексических единиц и его отражение в дискурсе языковой личности 93
2.1. Виды динамических процессов и причины их актуализации 93
2.2. Включение новой единицы в лексикон индивида 98
2.2.1. Знакомство со словом 98
2.2.2. Усвоение лексического и грамматического значений единицы 116
2.2.3. Включение слова в вербальную сеть индивида 123
2.2.4. Творческое использование слова: языковая игра, эксперимент 147
2.3. Доосвоение семантико-прагматического содержания слова 148
2.4. Перемещение лексической единицы по вербальной сети индивида (изменение значимости слова) 161
2.4.1. Снижение актуальности лексической единицы в дискурсивной деятельности человека 161
2.4.2. Конкуренция лексических единиц в словаре индивида 163
2.4.3. Возвращение в лексикон языковой личности ранее вытесненного слова 172
2.5. Описание типового сценария процесса включения единицы в лексикон языковой личности 176
2.5.1. Усвоение слова языковой личностью с низким уровнем лингвокреативности 177
2.5.2. Усвоение слова языковой личностью с высоким уровнем лингвокреативности 180
Выводы 192
Заключение 196
Список литературы 200
- Понятие «языковая личность» и параметры ее описания
- Агнонимы в языковой системе и агнонимичность в вокабуляре языковой личности
- Включение слова в вербальную сеть индивида
- Конкуренция лексических единиц в словаре индивида
Понятие «языковая личность» и параметры ее описания
В аналитическом обзоре научной литературы, представленном в данной главе, особое внимание уделяется таким проблемам, как структура языковой личности, ее рефлексия над новым /чужим /своим и т. д. словом, уровень речевого /языкового развития, способы изменения лексикона говорящего субъекта. Также мы попытаемся обосновать адекватность изучения модели языковой личности на основании фрагментов ее дискурса, вычлененного из художественного текста.
Понятие «языковая личность» в последнее время проникает во все области изучения языка. Ю. Н. Караулов отмечает, что феномен языковой личности «интегрирует разрозненные, далеко расходящиеся интересы и результаты исследовательской практики, вводит их в русло единой лингвистической парадигмы» [Караулов 2002: 25]. Так как устройство самой системы языка уже достаточно хорошо изучено, есть возможность перейти к исследованию предпосылок и условий становления, существования и функционирования этой системы в языковом сознании индивида, поскольку «система языка локализована в мозгу говорящих людей» [Попова, Стернин 1984:13].
Исторические предпосылки возникновения теории языковой личности можно проследить, начиная с XIX века. В. фон Гумбольдт трактовал язык как «орган внутреннего бытия человека» и как выразитель духа и характера народа, нации [Гумбольдт, 1985: 318].
В середине ХІХ-го века к исторической лингвистической парадигме прибавляется психологическая (А. А. Потебня, Г. Штейнталь). Связанный с ней интерес к семасиологии языка, психологическое объяснение эволюции лексических значений - вели лингвистику к антропоцентрическому подходу. Ф. И. Буслаев, оставаясь глубоко и принципиально историческим в своем подходе к изучению языка и к его преподаванию, впервые выдвинул понятие личности ученика в качестве объекта воздействия учителя в процессе преподавания родного языка [Буслаев 1867: 174-175].
На грани XIX и XX веков психологическая парадигма укрепляется, это связано с работами А. И. Бодуэна де Куртене. В 1899 г. он писал: «Человеческий язык, человеческая речь существует только в мозгу, только в «душе» человека, а основная жизнь языка заключается в ассоциации представлений в самых различных направлениях» [Бодуэн де Куртене 1963: 58]. Ярким представителем психологического направления являлся А. А. Шахматов, уделявший особое внимание исследованию языка отдельного человека. Он писал: «...реальное бытие имеет язык каждого индивидуума: язык села, города, области, народа оказывается известной научной фикцией, ибо он слагается из фактов языка, входящих в состав тех или иных территориальных или племенных единиц индивидуумов...» [Шахматов 1941: 5]. В этом высказывании А. А. Шахматов явно идет вслед за А. И. Бодуэном де Куртене, который нередко старался сместить акцент исследования на речь отдельного человека. Ф. де Соссюр, наоборот, шел по пути постепенного вычленения и ограничения предметной области лингвистики, ограничивая ее от всех внешних связей, в том числе и от речи отдельного индивидуума. Влияние авторитета ученого, рекомендовавшего изучать язык только «в себе и для себя», негативно сказалось на изучении проблемы языковой личности. Хотя впоследствии развитие его тезиса «язык насквозь социален» оказалось весьма продуктивным для современной социолингвистики и семиотики, так как это дало возможность говорить о конвенциональности языка, а также открывало путь к рассмотрению языка в неотрывности от говорящего и слушающего, пишущего и читающего. Сам термин «языковая личность» впервые употребил В. В. Виноградов в 1930 году в книге «О языке художественной прозы». Исследователь писал, что «памятник - не только одно из произведений коллективного языкового творчества, но и отражение индивидуального отбора и творческого преображения языковых средств своего времени в целях эстетически действительного выражения замкнутого круга представлений и эмоций. И лингвист не может освободить себя от решения вопроса о способах использования преобразующею личностью того языкового сокровища, которым она может располагать» [Виноградов 1930: 91]. Ученый пришел к понятию языковой личности от исследования языка художественной литературы. Логика развития понятий «образ автора» и «художественный образ», центральных в научном творчестве В. В. Виноградова, подвели исследователя к постановке вопроса о соотношении в произведении языковой личности, художественного образа и образа автора. Первые описания конкретных языковых личностей также принадлежат В. В. Виноградову (глава «Опыты риторического анализа» монографии «О художественной прозе» [Виноградов 1980: 120-146]).
Особенно активно данная область лингвистики стала разрабатываться в 80-е годы XX века, так как категория языковой личности вполне соответствует обозначившемуся в это время новому, антропоцентрическому этапу развития языкознания (подробнее об этом см: [Караулов 1987: 21-23]). В науке возникла потребность в рабочем определении понятия «языковая личность», которое было представлено в работе Ю. Н. Караулова «Русский язык и языковая личность» [Караулов 1987]. В данной работе он показал, что вся логика развития лингвистической науки вела к изучению языковой личности: «Введение человеческого фактора, обращение к феномену человека, к языковой личности вовсе не означает выхода за рамки привычного круга идей и ломки сложившейся в науке парадигмы. При этом надо учитывать два соображения. Первое соображение - эволюционно-гносеологического порядка и состоит в том, что само историческое движение познающей мысли неуклонно вело исследователей к включению языковой личности в круг идей, рассматриваемых философией языка и теоретическим языкознанием ... . Второе соображение, обосновывающее естественность и необходимость обращения современной науки к языковой личности, диктуется состоянием конкретно-аналитических изысканий в языкознании. А оно свидетельствует о том, что языкознание незаметно для себя вступило в новую полосу своего развития, полосу подавляющего интереса к языковой личности ... . Между тем за всем этим кажущимся разнообразием вырисовывается единое организующее начало единый стержень - языковая личность, ее структура, становление и функционирование» [Караулов 1987: 22-25].
В своей книге «Русский язык и языковая личность» ученый дает следующее определение этого термина: «Языковая личность — вид полноценного представления личности, вмещающий в себя и психические, и этические, и социальные и другие компоненты, но преломленный через ее язык, ее дискурс» [Караулов 1987: 86]. В дальнейшем, он расширяет это определение: «Под языковой личностью я понимаю совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и восприятие им речевых произведений (текстов), которые различаются: а) степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности, в) определенной целевой направленностью. В этом определении соединены способности человека с особенностями порождаемых им текстов» [Караулов 1989: 3].
Мы, вслед за Ю. Н. Карауловым, употребляем термин «языковая личность» в значении: «носитель языка, охарактеризованный на основе анализа произведенных им текстов, особенностей использования им системных средств языка, с точки зрения его речевой деятельности» [Караулов 1987: 43].
Языковая личность имеет свою структуру, предполагающую характеристику семантико-строевого уровня ее организации, реконструкцию языковой модели мира, или тезауруса данной личности, выявление ее жизненных или ситуативных доминант, установок, мотивов, находящих отражение в процессах порождения текстов и их содержании, а также в особенностях восприятия чужих текстов [Караулов 1987: 43]. При анализе языковой личности на каждом из этих уровней (вербально-семантическом, тезаурусном и мотивационном) используются соответствующие единицы, вступающие между собой в определенные отношения и свойственные данному уровню стереотипные объединения единиц. 1. Первый уровень - вербально-семантический (лексикон), реализующийся в описании формальных средств выражения определенных значений (т. е. описание лексического, грамматического и т. д. строя языка).
Он предполагает «для носителя нормальное владение естественным языком, а для исследователя - традиционное описание формальных средств выражения определенных значений» [Караулов 1989: 3-4].
Лексикон включает «фонд лексических и грамматических средств, использованных личностью при порождении ею достаточно представительного массива текстов» [Караулов 1987: 87]. Ученый отмечал, что «грамматикой тесно связан с лексиконом и до известной степени растворен в нем в силу лексикализации определенной части грамматических явлений, которая на деле распространена, оказывается, значительно шире, чем это принято обычно думать». [Караулов 1987: 89]. Впервые на это обратил внимание В. В. Виноградов, уделивший большое внимание лексикализации при описании грамматического строя русского языка [Виноградов 1972].
Агнонимы в языковой системе и агнонимичность в вокабуляре языковой личности
Агноним - это совмещенная единица лексической системы, представляющая собой совокупность лексических и фразеологических единиц родного языка, которые неизвестны, непонятны многим его носителям [Морковкин, Морковкина 1997: 86]. Данные лексические единицы определяют не объективное соотношение слов в языке и речи, а отношение говорящего человека к элементам своего лексикона, способ существования этих элементов в его сознании. Агнонимом считается лексическая единица, относительно которой носитель язык может сказать: «1) совершенно не знаю, что значит слово; 2) имею представление только о том, что слово обозначает нечто, относящееся к определенной, весьма широкой сфере; 3) знаю, что слово обозначает нечто, относится к определенному классу предметов, но не знаю, чем именуемый предмет отличается от других предметов данного класса; 4) знаю, что слово обозначает определенный предмет, но не знаю конкретных особенностей этого предмета, способов его использования, функционирования; 5) знаю, что обозначает слово, но не представляю, как выглядит соответствующий предмет; 6) знаю слово в связи с особенностями своего жизненного опыта и своей специальности, но предполагаю, что многие другие люди его не знают или знают недостаточно» [Морковкин, Морковкина 1997: 106].
Агнонимы являются антопоцентрической по характеру совмещенной единицей лексической системы. Следовательно, агноним - это субъективное понятие, индивидуальное для каждого носителя языка, какие-то слова являются агнонимами для большего числа носителей языка, какие-то - для меньшего [Морковкин, Морковкина 1997: 87]. На то, что слово является агнонимом для языковой личности, указывают контекст, метатекстовый комментарий, наличие рефлексии индивида относительно семантики слова и т. п.
Представляется, что соотнесение типов агононимов, выделенных В. В. Морковкиным и А. В. Морковкиной, с типами лакун в лексиконе говорящего субъекта позволит описать то, как происходит поэтапное усвоение лексических единиц и осмысление этого процесса языковой личностью: момент осознания, рефлексии и т. п., а также определить зависимость особенностей усвоения разных слов от степени их освоенности языковой личностью. Для этого необходимо рассмотреть лакуны в лексиконе говорящего субъекта, описать их виды и построить типологию.
Мы считаем возможным условно разделить лакуны в лексиконе языковой личности на два основных типа и соотнести их с типами агпонимов:
1) Лакуны первого типа или когнитивные можно обозначить как полное отсутствие лексики, относящейся к определенному предмету или явлению. Данные лакуны соотносятся с абсолютными лакунами в межкультурной коммуникации по классификации Е. В. Бердниковой [Бердникова 2006]. 2) Лакуны второго типа в лексиконе языковой личности - лексико-семантические - представляют собой отсутствие в лексиконе какого-то одного слова, относящегося к определенной области. Данный тип пересекается с частичными и векторными лакунами по классификации Е. В. Бердниковой, т. е. лексемы оказываются неполностью совпадающими по своему содержанию.
Рассмотрим эти два вида лакун и способы осмысления происходящего говорящим субъектом па материале персонажной речи.
При наличии в лексиконе когнитивной лакуны языковая личность может сказать: «Совершенно не знаю, что значит слово». Сюда же можно отнести слова, знакомые частично. Например, знание лексического значения слова в жаргоне, но полное отсутствие представления о его значении в литературном языке. К этому типу лакун такясе можно отнести лакуны, связанные с общекультурными понятиями, знанием прецедентных текстов. При наличии лакун данного типа языковая личность может игнорировать незнакомое слово, пытаться вывести его значение из коммуникативной ситуации (удачно или неудачно), просить собеседника пояснить неизвестную лексему. Например:
1) Рядом с тротуаром резко остановился малюсенький таункар — Николас знал, что эта модель называется «Ока».
Открылась дверца.
— Мотаем! - крикнул женский голос. ...
— Дверь, — раздался тот же голос, что давеча выкрикнул загадочное слово «лютаем».
2) — Завтра будет ясно, ищут тебя пожарные и милиция или нет. Ты кейс-то тут оставь, никто его не возьмет.
-А пожарные почему? — спросил Фандорин (Б. Акунин).
Языковая личность — русский эмигрант во втором поколении, хорошо владеет литературным русским языком, но современный молодежный жаргон не понимает, что приводит к коммуникативному сбою. Во втором примере индивид не понимает цитату из детского стихотворения, известную всем носителям языка.
Еще один вариант реакции на незнакомое слово: индивид пытается встроить его в свою вербальную сеть, классифицировать и отнести к какой-то тематической области. Встраивание может быть как успешным, так и неуспешным. Непонимание или искажение значения слова приводит к коммуникативным помехам/провалам, например:
Во время танца он непрерывно говорил, но я понимала максимум одно слово из двадцати. Несколько раз прозвучало слово «карта», из чего я заключила, что парень не дурак поразвлечься. (Карта — название некоторых компьютерных составляющих: видеокарта, звуковая карта, сетевая карта и т. д.). Один раз он употребил слово «порт», из которого можно было понять, что его профессия как-то связана с морем. (Порт — отверстие в свиче — узловом соединении сети, в которое вставляется кабель.) Термин «кабель» указывал на то, что он имеет отношение к электричеству. (Кабель - используется для соединения компьютеров в сеть.) Короче, такой загадочный парень оказался — это что-то. Под Koueif тапца он настолько раздухарился, что долго изображал на столе с помощью бутылок, банок и столовых приборов какую-то странную структуру, которую назвал «Схемой роутинга почты в нашей сетке». (Здесь имеется в виду электронная почта — получение писем через Интернет.) Из чего я поняла, что он также имеет какое-то отношение к почтовому отделению. Видимо, по утрам подрабатывал разноской почты (А. Экслер).
В данном контексте героиня пытается понять значение незнакомых слов, которыми изобилует речь понравившегося ей молодого человека. На ее непонимание его речи указывают ее комментарии: «понимала одно слово из двадцати, такой загадочный парень оказался». Она пытается сама сформулировать значение, исходя из собственной языковой компетенции. Но поскольку одним из способов создания жаргонной лексики является «парадоксальное искажение семантической структуры» (Д. Н. Шмелев), ей это не удается. То есть лексическое значение слова, данное в словаре, может меняться совершенно нелогично и непонятно для носителя языка. В данном случае, можно провести какие-то аналогии (например, компьютерная сеть это соединение нескольких компьютеров по принципу плетения сети), но для этого необходимо хорошо знать особенности профессиональной деятельности. Наша языковая личность же о компьютерах и связанных с ними реалиях имеет смутное представление. Аналогичные сложности возникают и при последующем общении героев. Здесь проблема в том, что языковая личность знает литературное лексическое значение слова, кодифицированное в словаре. И пытается встроить рассказ собеседника в имеющуюся у нее языковую картину мира (карта - играть в карты, порт имеет связь с морем, кабель - связано с электричеством и т. д.).
После того, как ячейка в вербальной сети построена, слово начинает усваивается по типу лексико-семантической лакуны.
Процессы, происходящие при заполнении лексико-семантических лакун, на начальном этапе принципиально отличаются от заполнения когнитивных лакун. В первом случае полностью конструируется определенная ячейка лексикона, во втором же лексическая единица вступает во взаимодействие с другими элементами вербальной сети. Между малознакомым словом и остальными языковыми единицами, относящимися к данной области знаний, устанавливаются парадигматические, синтагматические, деривационные и ассоциативные отношения. Лексемы, заполняющие лакуны этого типа, соотносятся с некоторыми типами агнонимов (по классификации В. В. Морковкина, А. В. Морковкиной). Это 1, 2, 3, 4 их подвиды. Проиллюстрируем данные подвиды примерами:
— Занимаемся дальше, — твердо сказала я. — Кстати, а как называется вот эта серая коробка?...
— Ну, дык, это... компьютер это и есть, — сказал папулъка, несколько растерявшись. ...
— Что за дикая серость? Первый раз в жизни компьютер видишь, что ли?
— Не первый. Но откуда я знаю, что именно это — и есть компьютер. Я всегда думала, что компьютер — это где экран (А. Экслер).
В данном тексте героине знакомо слово «компьютер», она знает особенности его функционирования, но ошибается, путая системный блок с монитором.
Включение слова в вербальную сеть индивида
При появлении в языковой системе новой лексической единицы, близкой по значению к уже имеющейся, возможны два варианта развития событий: 1) если слова различаются оттенками значения, то они образуют синонимический ряд; 2) если лексические значения двух слов дублируют друг друга, одно из них со временем уходит из языка или у него появляется определенная маркированность, связанная со сферой употребления единицы (устаревшее, разговорное и т. п.)- В речи языковой личности это происходит сходным образом. Говорящий субъект, осваивая новое слово, применяет такой прием, как «временная синонимия» - одновременное использование двух и более лексических единиц, являющихся неточными синонимами (различающихся оттенком значения, стилистической маркированностью, сферой употребления и т. п.) в качестве точных синонимов.
Языковая личность, осваивая слово, выстраивает синонимические цепочки, включает его в синтагматические и парадигматические отношения с другими единицами лексикона. Индивид может в течение достаточно продолжительного времени использовать разные номинации для одного и того же предмета. Это может быть обусловлено сложностью выбора какого-то одного слова, влиянием языкового вкуса, привычки. Постепенно или одно слово «побеждает», вытесняет другие, используется чаще них, или языковая личность продолжает использовать несколько названий для предмета, разведя их в своем сознании по каким-то критериям: стилистической характеристике, степени официальности обстановки, точности определения и т. п.
Если существует возможность адекватной синонимичной замены лексической единицы, говорящий субъект может выбирать из двух номинаций в пользу более интересной /понятной /простой /пригодной в определенной коммуникативной ситуации.
Соответственно, выбор того или иного синонима обусловлен отношением к нему языковой личности. Как правило, сначала в памяти первым сплывает старое /привычное /«своё» слово, позже первым появляется уже новое слово, но для себя индивид еще поясняет его старым. Например:
1) Не выдержал, спросил - в тот же день, во время рекреации после утреннего мордобоя. Как, мол, вам, Маса-сенсей, такое от женщин счастье? Научите сироту, явите такую милость.
Попросил Христом-Богом: обучите, сенсей, как мне одну обоэюаемую особу сердечно завоевать.
Маса ничего, никакой насмешки над Сенькиной эмоцией не сделал. Велел подробно разобъясиитъ, что за особа. Скорик все, что про Смерть знал, рассказал, а под конег{ дрожащим голосом спросил:
— Что, дядя Маса, никак невозможно мне такую лебедь стрелой Амура сразить?
Учитель руки на животе сложил, почмокал губами.
2) — Чего это вы, сенсей? — удивился Сенька. — С любовного свидания, да? У Федоры Никитишны были или новую какую завели?
Вроде был вопрос как вопрос, для мужского самолюбия даже лестный, однако японец отчего-то рассерчал.
— Гдзе нада, там и быр! Вставай, бездерьник, порденъ удзе!
И еще замахнулся, басурман. А сам вежливости учит!
Дальше хуже пошло. Усадил сонного человека на стул, намазал щеки мылом.
— Э, э! — заорал Сенька, увидев в руке сенсея бритву. — Не трожь! У меня борода отрастает (Б. Акунин).
Языковая личность узнает новое слово — сенсей. Оно является для нее полным агнонимом, который заполнит лакуну второго типа. Ему объясняют, что так следует обращаться к учителю. Индивид начинает использовать в своей речи данную лексическую единицу. Первое время он еще неуверенно употребляет новое слово, часто заменяет в речи привычным русским синонимом учитель, традиционным обращением по имени, а иногда даже и просторечным обращением или характеристикой {дядя Маса, басурман). Чуждость единицы маркируется и дублированием привычного обращения по имени и нового слова: Маса-сенсей. Ср. также:
Если б Жорж: не взял в раздевалке увеличительные стекла («бинокль» называются), совсем скучно бы было. А так Сенька разглядывал все подряд (Б. Акунин).
Говорящий субъект первым использует привычное, старое выражение увеличительные стекла, но сразу же вспоминает и употребляет в речи терминологическую номинацию. Показательно, что согласование подлежащего и сказуемого в предложении идет по первому, привычному словосочетанию увеличительные стекла называются бинокль, хотя по логике предложения согласовываться должно со вторым словом: бинокль называется. Это реализация сложившегося у героя стереотипа при употреблении этой единицы. Слово бинокль, как и слово сенсей, является для индивида полным агнонимом, который заполняет в лексиконе лакуну второго типа. Ср.:
1) — Интересно, — улыбнулся я. — Так интересно, что голова кругом идет. Сэр Лойсо все правильно сказал про эту лисичку, чиффу. Тут мы с вами здорово похожи!
2) Не знаю, как сэр Дэкуффин, а вот я сам действительно здорово похож на эту кеттарийскую лисичку, чиффу — не зря Лойсо мне про нее рассказал.
У) — В вашем сердце снова проснулась эта симпатичная горная лисичка, чиффа? - лукаво спросил я (М. Фрай).
Герой вводит в свой словарь новую лексическую единицу - название вида лисички — чиффа. Несмотря на то, что слово усваивается индивидом, не проходя этапа, связанного с произносительными, грамматическими и др. ошибками, можно отметить неуверенность говорящего субъекта при его использовании. В его речи достаточно долгое время присутствуют оба наименования: общее {лисичка) и частное (чиффа). На данном этапе старое слово употребляется первым, а после него уже добавляется новое, недоосвоенное. Возможно, это способ дистанцироваться от чужого слова, говорящий субъект комментирует слово: «эту лисичку», «эту кеттарийскую лисичку», «эта симпатичная горная лисичка», «сэр Лойсо сказал» и т. п. Также это иллюстрирует момент связывания лексических единиц в словаре языковой личности. Конечно, нельзя не учитывать и то, что это может быть авторским приемом — читатель тоже должен, хотя бы временно, погрузиться в пространство текста, усвоить эти слова. Данные пояснения слова героем помогают читателю запомнить неизвестное слово, которое является агнонимом и для героя, и для читателя. В тексте реализуется сценарий усвоения /запоминания посредством языкового развития персонажа, но нужен он не последнюю очередь для читателя, приглашенного автором к этой филологической игре.
Таким образом, можно говорить о том, что активное использование синонимов в речи индивида, так же, как и в языковой системе, маркирует наличие определенных динамических процессов. Повторение двух синонимов - своего и чужого - для говорящего субъекта это: 1) способ запомнить слово; 2) соотнесение слова с соседями по вербальной сети индивида. Для исследователя это способ увидеть в тексте, что процесс усвоения начался.
В проанализированном материале данное явление (активное употребление синонимов) встретилось около 200 раз. Приблизительно в 90% случаях соблюдается данная закономерность: первоначальное употребление на первом месте старого, знакомого слова, потом попытка заменить его в речи новым. Приблизительно в 80% случаях наблюдается постепенное вытеснение старого слова, новая лексическая единица употребляется первой, но пока индивид неуверенно ее употребляет, встречается пояснения ее уже знакомым и понятным словом. На финальном этапе новая лексическая единица уже входит в речь индивида и старое слово теряет свою актуальность (приблизительно 68% проанализированного материала), или, наоборот, говорящий субъект отказывается от новой номинации в пользу старой (около 12%), или они продолжают сосуществовать в его речи одновременно (приблизительно 20%).
Конкуренция лексических единиц в словаре индивида
На втором этапе изменения словаря говорящего субъекта происходит вытеснение неактуального слова и одновременная замена его новым словом, которое или усваивается говорящим субъектом, или уже ему известно, но находилось в его пассивном словаре, иногда новое слово не появляется, а актуализируется какая-то другая единица из лексикона индивида, которая заменяет ушедшую. Этот процесс имеет свою специфику, связанную с перемещением по вербальной сети обоих слов - старого и нового. При освоении нового слова лексикон обогащается за счет добавления единиц. Процесс, связанный с усвоением /актуализацией литературного слова, сложнее: новая лексическая единица не просто входит в речь, она, как правило, вытесняет на периферию старую (просторечную, жаргонную), меняет ее значимость в лексиконе. Таким образом, здесь наблюдаем одновременно два процесса: вхождения лексической единицы в речь и вытеснения ее дублета или синонима из активного словарного запаса. Этот процесс не всегда прямолинеен: слова могут не вытеснять друг друга, а быть переосмыслены и разведены по разным областям вербальной сети, вступить в различные семантические отношения.
Специфику этого процесса мы рассматриваем преимущественно на примерах из романа Б. Акунина «Любовник Смерти». Герой данного произведения Сенька Скориков, говорящий на просторечии, в силу обстоятельств попадает в языковую среду преступников и осваивает уголовный жаргон, позже учится говорить на литературном языке, вытесняя просторечные и жаргонные слова из своего лексикона. Например:
1) Во второй коляске, попроще первой, но тоже справной, на козлах сидела баба. Ручищи — будто окорока, башка туго замотана цветастым платком, из-под которого выпирали толстые красные щеки. Спереди, под кофтой, будто две тыквы засунуты — никогда Сенька такого грудяного богатства не видал.
2) Сенька башкой, то есть головой, вправо-влево покрутил, провел ре-ког-но-сци-ровку. Ничего подозрительного не приметил.
3) — Найти бы его, паскуду, и башку оторвать, — вставил свое слово Сенька.
- Не б-башку, а голову. Но как бы там ни было, сначала нужно его найти
4) Вот Проха тряхнул башкой (ну головой, головой), сунул руки в карманы, развернулся на каблуке и споро пошел обратно.
5) Вот он отчего поперхнулся, Проха-то. Это ему в один миг башку отвернули, в самом что ни па есть прямом значении. А Проха от такого с собой обращения взял и помер (Б. Акунин).
Слово башка для Сеньки является стилистически и эмоционально-оценочно нейтральным, оно не имеет дополнительных коннотаций (см. текст №1). Это связано с отсутствием нейтрального фона: все слова в речи индивида относятся к просторечью и не воспринимаются им как нарушающие литературную норму. Позже речь героя приближается к норме, и просторечные слова становятся запретными, он пытается избавиться от них, заменяя нормативными.
Замене одного слова другим способствует влияние собеседника (текст №3), который исправляет героя. Здесь стоит отметить, что метод запрета грубого, просторечного слова ведет к обеднению лексикона: слово исключается из речи языковой личности, вместо того, чтобы быть отнесенным к какой-либо семантико-стилистической области (например, к грубой, просторечной, жаргонной, разговорной, эмоционально-оценочной и т. п.). Таким образом, у героя не формируется коннотативный экспрессивный синоним слова голова - башка, что приводит к обеднению его лексикона. Лексическая единица голова была известна Сеньке, таким образом, происходит своеобразная рокировка: единица из активного словарного запаса {башка) уходит в пассивный, слово голова индивид пытается ввести в свою речь. Как мы видим из примеров, эти два слова довольно долгое время сосуществуют в его речи приблизительно на одном уровне. Причем, еще рано говорить о том, что процесс замещения просторечного слова литературным завершен. Языковая личность контролирует, саморедактирует свою речь, но, тем не менее, во всех примерах первым в памяти всплывает своё, привычное слово. В стрессовой ситуации (пример №5) индивид и не вспоминает про новую, литературную лексему, не обращает внимания, что опять использует слово башка.
Аналогичные процессы происходят при попытке заменить грубые слова харя, рожа нейтральной лексемой лицо:
1) —Навеїиать бы тебе за паскудство по харе, да некогда, дела.
2) Проха дернул вверх по Звонарному, в темноту. То-то, пролетарий штопаный. Тут тебе не Хитровка, а чистый квартал. Ишь чего удумал -«по харе».
3) Был в полной готовности и по харе получить.
4) Нет, возразил Эраст Петрович. Зачем пренебрегать телом? Оно и есть жизнь, а душа, если она вообще существует, принадлежит вечности, то есть смерти. Недаром по-славянски, жизнь называется «живот».
Между прочим, и вы, японцы, размещаете душу не где-нибудь, а гшенно в животе, «харе».
Тут Сенька встрял. Спросил, так где у японцев душа - в брюхе или в харе? Интересно же!
Инэюенер Сенькиного вопроса сначала не понял, а когда понял, заругался и велел впредь харю называть не «харей», не «мордой» и не «рожей», а «лицом».
В крайнем случае, если захочется выразиться сильней, то можно «физиономией».
5) И это еще что. Как только пастух, бесстыжая харя, то есть бесстыжее лицо, катеньку в картуз прибрал, корова встала и пошла себе. Хоть бы что ей - идет, выменем трясет.
6) Сенсей от Сенькиной распорядительности вовсе обленился. То на коленках битый час сидит, жмурится (это у японцев вроде молитвы — собственную душу наблюдать, которая у них в животе сидит). То с Эрастом Петровичем где-то пропадает. То у него свидание. А то вдруг затеет Сеньку японскому мордобою учить.
7) А Скорик еще, чтоб меньше отсвечивать, надел под черную тужурку черную же рубаху, даже рооюу. в смысле лицо, сажей намазал. Когда из подворотни в переулок вынырнул, аккурат к костерку, где согревались вином двое хитроват\ев, те на черного человека охнули, закрестились.
8) У Скорика челюсть отвисла. Коварный господин Неймлес этим воспользовался и покрасил золотую фиксу в гнилой цвет, а потом засунул в разинутый рот какую-то дулю в марле, пристроил между десной и щекой.
От этого всю рожу, то есть лицо, у Сеньки перекосило набок.
9) — Не буду я жиденком! ... , Ненавижу ихние рожи крючконосые! В смысле— лица!
- А какие лица любишь? — поинтересовался инженер. — Курносые? То есть, если русский человек, то ты за одно это его сразу обожаешь?
10) — Врете! - Инженер вздохнул:
- Нужно говорить «лжете», а лучше бы без крайней надобности совсем такого не г-говоритъ, потому что... — он сделал неопределенный жест.
—...Можно за это схлопотать по лицу. — догадался Сенька.
- И поэтому тоже.
11) - Тряпье бы бабское снять и краску с хари смыть, - все же проворчал Скорик. — От людей срамно.
- Перед людьми стыдно. - поправил занудный инженер (Б. Акунин).
В речи героя активно используется грубая жаргонная номинация харя. Он не ощущает особенностей этой единицы, для него она не имеет дополнительных коннотаций, он использует данное слово для номинации, без коннотативной семантики, см. примеры №1, 2, 3, 11. Синонимом данной единицы в речи героя выступает слово рожа, которое также в его представлении не имеет оценочного, экспрессивного значения. Он употребляет данные лексемы, называя своё лицо (примеры №7, 8, 11), при этом он не оценивает, не выражает эмоции, просто дает номинацию, из чего можно сделать вывод об отсутствии у слова эмотивно-оценочного компонента в представлении данного говорящего субъекта.
Фандорин объясняет Сеньке, что данные лексические единицы в литературном языке использоваться не должны (текст №4). Одновременно с этим говорящий субъект узнает еще одно значение звукокомплекса харя (хара) — в японском языке так называется живот. Далее индивид пытается контролировать свою речь, вытесняя из своей речи грубые слова харя и рожа, заменяя их литературной единицей лицо. Этот процесс растянут во времени, протекает трудно для героя (тексты №5, 7, 8, 9, 11). Он настолько привык к этим просторечным единицам, что никак не может избавиться от них. В речи у него автоматически всплывает сначала привычное, своё слово. Стоит отметить настойчивость индивида в достижении цели: он последовательно отслеживает употребление единицы, исправляет себя. При том, что сам учитель не помогает ему - см. примеры (10), (11). В данных текстах мы можем наблюдать, что Фандорин единожды исправив Сеньку, в дальнейшем игнорирует эту единицу в речи, в тексте (11) он исправляет уже другую ошибку, не обращая внимания на то, что Сенька опять использует слово харя. Конечно, здесь нельзя не учитывать определенную условность художественного текста, автор использует прием, связанный с языковой игрой и акцентирует внимание на интересном для него в данный момент процессе. Но всё же, сам Сенька последовательно редактирует свою речь и рефлексирует относительно нее. В тексте (10) языковая личность совершает стилистическую ошибку при употреблении нейтрального слова лицо в стилистически сниженной конструкции схлопотать по лицу. Данный оборот речи разговорный, грубый и предполагает использование соответствующей номинации, например, схлопотать по морде. Подобная ошибка связана с уже отмеченным недостатком в методе его учителя, который упускает при обучении разграничение лексики на стилистически нейтральную, сниженную, жаргонную, просторечную и т. п. Он последовательно пытается исключить из речи Сеньки все слова, которые не входят в состав литературного языка, в связи с чем речь последнего обедняется, а также индивид не понимает, как должны сочетаться слова в потоке речи. Вероятно, автор иронизирует над Фандориным, который так необдуманно удаляет из лексикона своего подопечного экспрессивную лексику, которая необходима говорящему субъекту.
