Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Особенности формирования усадебного пространства в поэзии XIX - начала XX веков 33
1.1. Дом как основной поэтический образ и центр усадебной композиции 33
1.2. Парк в усадьбе как отражение принципа пространственно-временной протяженности 40
1.3. Дачное пространство и особенности его формирования 74
Глава 2. Особенности усадебного времени в поэзии XIX - начала XX веков 82
2.1. Особенности мифологического времени 82
2.2. Особенности биографического времени 116
2.3. Особенности циклического времени 146
Глава 3. Особенности создания образа русской усадьбы в жанрах послания и руистической элегии 170
3.1. Образ русской усадьбы в жанре послания 170
3.2. Образ русской усадьбы в руистической элегии 220
Глава 4. Русская усадьба в аксессуарных деталях, символах, метафорах 290
4.1. Аксессуарные детали как средство поэтизации усадебного быта... 290
4.2. Символико-метафорический образ усадьбы: способы создания, особенности функционирования 307
Заключение 354
Список использованной литературы 376
- Дом как основной поэтический образ и центр усадебной композиции
- Парк в усадьбе как отражение принципа пространственно-временной протяженности
- Особенности мифологического времени
- Образ русской усадьбы в жанре послания
Введение к работе
Русская поэзия тесно связана с жизнью дворянской помещичьей усадьбы. В старинных «дворянских гнездах» следует искать истоки воспитания, формирования и становления целой плеяды литераторов, творчество которых вписывается в хронологические рамки XIX - «дворянского» века. В большинстве случаев среднерусская усадьба является для поэтов объектом первых наблюдений над жизнью, источником ранних поэтических впечатлений. Названия одних усадеб: Михайловское, Болдино, Тарханы, Остафьево, Спасское-Лутовиново, Мураново всегда «на слуху», слава их прежних владельцев не позволяет вырвать эти «дворянские гнезда» из памяти потомков. Другие же, такие как, например Варварино, Осташево, «Уголок» почти ничего не говорят нашим современникам, исключая, пожалуй, специалистов.
На современном этапе различные аспекты усадебной жизни являются объектом пристального изучения, в первую очередь об этом свидетельствуют около трех десятков прошедших научных конференций, несколько солидных сборников (в том числе восемь сборников «Русская усадьба», изданных Обществом изучения русской усадьбы) и монографий. К бесспорным удачам подвижников усадебной культуры следует отнести возрождение в 1992 году Общества изучения русской усадьбы (ОИРУ), деятельность которого осуществляется в нескольких направлениях. Вызывает заслуженный интерес тщательное изучение учеными и искусствоведами современного состояния «дворянских гнезд», история которых уходит своими корнями в далекие дореформенные или пореформенные годы.
Помимо специализированных сборников, деятельность ОИРУ находит свое отражение на страницах альманаха «Памятники Отечества». Отдельные номера альманаха полностью заняты усадебной тематикой, содержат сведения о новейших разысканиях в этой области и сопровождаются ценнейшим иллюстративным материалом, составленным из старинных гравюр, фамильных
портретов, фрагментов садово-парковой атрибутики, деталей интерьера, предметов из художественных коллекций, оружия («Памятники Отечества», вып. 1 (5), 25, 32, 40).
В альманахе «Памятники Отечества» особое место занимают материалы о создании самого ОИРУ, об энтузиастах изучения усадебной культуры, часть из которых осмелилась в 1920-е годы вступить в конфликт с революционной властью, казалось бы, раз и навсегда определившей участь помещичьих владений (Ю.А. Бахрушин, А.Н. Греч, В.В. Згура, возглавлявшие ОИРУ с 1923 по 1927 гг.). Именно в альманахе состоялась первая в России публикация книги А.Н. Греча «Венок усадьбам», подготовленной им еще в 1932 году на Соловках и все это время хранившейся в архивах КГБ («Памятники Отечества», вып. 32. М., 1994 г.). Лишь спустя два года «Венок усадьбам» был издан отдельной книгой, выпущенной редакцией альманаха «Наше наследие» (М., 1996 г.), а в 2006-м году был опубликован вновь, обогащенный новыми материалами и снабженный биографическим очерком об авторе (Греч 2006 г.).
Альманах предоставил современным читателям возможность пересмотреть однозначное восприятие личности Н.Н. Врангеля. Видный участник Белого движения доказывал свою приверженность дворянской России и в другом -созидательном - виде деятельности, являясь одним из инициаторов изучения и сохранения усадебной культуры. Очевидно, не последнюю роль в этом сыграло участие Н.Н. Врангеля в еще дореволюционном «Обществе защиты и сохранения в России памятников искусства и старины», секретарем которого он был. «Памятники Отечества» обращаются к публикациям фрагментов некоторых его материалов по усадьбоведению, как правило, предвосхищая знакомство читателей с главным трудом - монографией «Старые усадьбы. Очерки истории русской дворянской культуры» (39).
Наряду с общей популяризацией усадебной культуры альманах предлагает читателю систематизированные материалы, раскрывающие процесс освещения различных аспектов этой культуры в изданиях конца XIX — начала XX вв. Среди
бесспорных удач следует назвать статью Г. Злочевского «Русская усадьба на страницах дореволюционных изданий» (78). В поле зрения ученого оказываются журналы, адресованные массовому читателю: «Старые годы» (1907 - 1916 гг.), «Столица и усадьба» (1913 - 1917 гг.), «Мир искусства» (1899, 1901 - 1904 гг.), «Экскурсионный вестник» (1914 - 1916 гг.), «Русский архив» (1863 - 1917 гг.), «Исторический вестник» (1880 - 1917 гг.), а также целый ряд непериодических сборников, книг и брошюр, посвященных усадьбам. В указанных изданиях неизменный интерес Злочевского вызывали публикации Н.Н. Врангеля и С.Д. Шереметева; особенно ценным казалось то, что последний лично выезжал в ранее неизвестные усадьбы, предоставляя затем читателю подробные отчеты о своих путешествиях, сопровождая рассказ о неожиданных находках подробными и обстоятельными комментариями. В наши дни подобную деятельность продолжают авторы-составители указателя «Русская усадьба на страницах журналов «Старые годы» и «Столица и усадьба» (Аннотированный библиографический указатель) (М., 1994 г.) Н.Н. Аурова и Д.Д. Лотарева.
Иван Бунин в 1911 году, беседуя с корреспондентом газеты «Московская весть» (материал был помещен в № 3 от 12 сентября), напомнил читателю о том, что «книга о русском дворянстве, как это ни странно, далеко не дописана, работа исследования этой среды не вполне закончена» (114, 110-111). В то время бунинское беспокойство объяснялось отсутствием у его современников интереса к жизни мелкопоместного дворянства, тогда как, по его мнению, в недавнем прошлом И.С. Тургенев и Л.Н. Толстой выступили блистательными летописцами редких очагов культуры — своих собственных усадеб Спасское-Лутовиново и Ясная Поляна. Как представляется нам, суть проблемы заключается не столько в том, что именно воспели жители усадеб средней полосы России: имение рядовое или же сосредоточившее в себе синтез духовных исканий их владельцев, а, скорее, в слабой изученности дворянской усадебной литературы как таковой. И хотя на сегодняшний день проза И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, Л.Н. Толстого с точки зрения их интереса к усадебному бытописанию исследована достаточно
хорошо, однако «глава о дворянстве не дописана» еще и потому, что в ней минимально освещена такая ипостась творчества русских литераторов XIX -начала XX веков, как усадебная поэзия.
«Усадебная поэзия» как термин и тема нашего диссертационного
исследования нуждается в некоторых методологических обоснованиях.
1) Русское имение в разные времена оставалось одним из наиболее
востребованных образов в литературе, однако его присутствие в тексте того или иного стихотворения не всегда свидетельствует о принадлежности последнего к усадебной поэзии. В литературоведческих, а в особенности — в культурологических исследованиях с завидным постоянством повторяется тезис о том, что «усадебная поэзия» включает в себя «стихотворения, навеянные тихой усадебной жизнью», анализировать которые нужно лишь как исторический источник, чтобы получить «богатый и достаточно конкретный материал для реконструкции той или иной усадьбы, ее планировочного замысла, ландшафта, архитектурного ансамбля» (57, 380). С нашей точки зрения, далеко не все, написанное в усадьбах или упомянутое в связи с дворянской эпохой и помещичьей жизнью, является «паспортной» приметой исследуемого нами явления. Под усадебной мы подразумеваем поэзию, в которой воссоздается образ усадьбы, представленный в нескольких, наиболее характерных аспектах: пространственно-временных, аксессуарных, символико-метафорических. Поскольку духовно-культурный, материально-культурный уровни и этико-экономический аспект хозяйствования позволяют составить наиболее полное представление о специфике усадебного времени, связанных с ним нормах, особенностях и моделях повседневного поведения помещика в русском имении в тот или иной период, то и они, будучи неотъемлемой частью усадебного хронотопа, также становятся материалом для исследования.
2) Приступая к изучению усадебной поэзии, мы исходили из тех предпосылок, которые с давних пор характеризуют усадьбу, как явление синтетическое, объединяющее архитектурный облик «дворянского гнезда» и его ландшафтную,
садово-парковую среду, особые представления о специфике времени, определяющего жизнь нескольких поколений, типичные для того или иного периодов дворянского века музыкальные, художественные, театральные пристрастия владельцев вотчины, импонирующие им ремесла, народные промыслы. Безусловно, подобное восприятие продиктовано особенностями, присущими современному усадьбоведению, теми задачами, которые в первую очередь призван решить любой исследователь, обратившийся к дворянской эпохе и русскому имению, как одному из ее важнейших атрибутов. Поэтому на начальном этапе работы с лирикой «усадебных» поэтов мы, подобно исследователям - искусствоведам, архитекторам, культурологам, определили корпус текстов, содержащих признаки усадебного пространства. В поэзии данный аспект представлен следующим образом: лирический герой обнаруживает знакомство с архитектурными или ландшафтными особенностями своего имения и описывает их с помощью образов-символов и достоверных реалий. 3) Уже изначально следовало учитывать специфику усадебных поэтических текстов, существенно отличающихся от остального материала, так или иначе связанного с усадебным наследием. Изучение пространства имения в поэзии предполагает рассмотрение его и в архитектурно-ландшафтном аспекте, и в собственно литературоведческом, неразрывно связывающем категории пространства и времени в едином хронотопе, характеризующем ту или иную
*
среду, эпоху, традиции, ментальность. Именно поэтому терминологический аппарат исследования включает в себя и понятия сугубо специфические для усадьбоведения - связанные с архитектурным и ландшафтным обликом имения, отраженным в поэзии, и понятия, необходимые при проведении литературоведческого анализа поэтического текста. Подобный синтез представляется нам оправданным и необходимым, особенно в тех случаях, когда речь заходит о раскрытии пространственных характеристик усадебного хронотопа, соотносимого и с культурологической моделью исследования, и с доминантными для любого литературоведа пространственными моделями
изучения художественного произведения, например, такими как открытое и закрытое, статическое и динамическое, внутреннее и внешнее пространства, ближнее и дальнее и т. д.
4) В одной из классических работ по теории хронотопа (времени -
пространства) М.М. Бахтин привлекает внимание читателя к чрезвычайно
востребованному в литературе пространственному уголку, «где жили деды и
отцы, будут жить дети и внуки <...> в тех же условиях, видевших то же самое
<...>, ту же рощу, речку, те же липы, тот же дом» (12, 373). С развитием
идиллического хронотопа Бахтин, в первую очередь, соотносит магистральный
жанр русской литературы - социально-психологический роман, хотя в
современных исследованиях жанровая принадлежность дефиниции трактуется
несколько иначе: идиллия выступает одним из преломлений «усадебного топоса»
(Гинзбург 1964; Вацуро 2000; Вершинина 2002), и именно в этой связи
«усадебный топос» русской классической литературы рассматривается как
архетип (Гринько 2000; Большакова 2001). По мнению А.С. Панарина,
«архетипическо-культурныи анализ в чем-то сродни психоанализу: он выявляет
подсознательное давление определенной культурной традиции на создателей тех
или иных доктрин или идеологий, в котором они чаще всего не отдают себе
отчет» (132, 152). Применительно к усадебной поэзии архетипический анализ,
помимо общей реконструкции жизни в русском имении, позволяет выявить и
свой, специфический вариант архетипа «прекрасного места» (locus amoenus), или
«идеального места», восходящего к самым разным жанровым источникам: ода
Горация со своим идеалом «золотой середины», французская «легкая поэзия» как
источник философии домашнего уединения, Гете с песней Миньоны из романа
«Годы учения Вильгельма Мейстера» (формула «Ты знаешь край...») и т. д.
5) В работах Хаева (2001), Вершининой (2002), Никифоровой (2002), Саськовой
(2002) анализу подвергаются мотивные комплексы в «усадебном тексте» в целом
и «усадебной идиллии» в частности, рассмотренной на материале поэзии
«пушкинской поры». Одной из задач нашего исследования стало изучение
признаков усадебного архетипа в руистических элегиях и посланиях поэтов «пушкинской поры», в творчестве И.С. Тургенева, А.К. Толстого, Н.П. Огарева, Афанасия Фета, И.А. Бунина.
6) Границы усадебного архетипа довольно протяженны, в каждом конкретном случае читатель получает возможность познакомиться либо с топонимическими признаками одного из поместий, либо с обобщенными образами-символами, лишающими привычный малый мир имения его бытийных, реальных черт. Стихотворения первой разновидности вполне могут служить точным путеводителем по усадьбе и ее окрестностям, даже если не привлекать для сличения материал документальной и мемуарной литературы.
В текстах второй разновидности облик поместья проступает сквозь метафорические поля и цепочки символов, расшифровывать которые представляется занятием не менее увлекательным, чем следовать по имению, руководствуясь прямыми авторскими указаниями.
Несмотря на наличие значительного массива справочной литературы по теории и истории символов мировой культуры, до сих пор не описан традиционный для отечественной поэзии и прозы образ-символ дворянской усадьбы; исключением является лишь частотно-тематический указатель в книге М.Н. Эпштейна (193, 296), где интересующий нас объект замечен в отдельных стихотворениях А.К. Толстого. Однако востребованность облика имения у русских поэтов столь высока, что доказывает необходимость обособления данной реалии в суверенный топос с присущими ему одному границами и приметами, и, что немаловажно, своеобразным генезисом символических образов. Применительно к последнему в системе поэтических «дворянских гнезд» заметно преобладание канонических, освященных литературной традицией и обогащенных культурно-историческим контекстом знаков или эмблем, которые с одинаковой долей вероятности можно встретить, например, в текстах Е.А. Баратынского, Н.П. Огарева, И.С. Тургенева, разделенных несколькими десятилетиями. При несомненном интересе отечественных ученых к метафоре в пейзажной и любовной лирике (84, 138—143),
по-прежнему не разработан аспект преображения с ее помощью поместной жизни, вбирающей в себя не только картины природы и сцены свиданий, но и собственно быт уединенных «дворянских гнезд», воссозданный с большей или меньшей степенью художественной условности.
Обращаясь к архетипу дворянской усадьбы, мы, исходя из традиционных предпочтений русских лириков XIX века, концентрируемся на изучении центров двух своеобразных и обширных метафорических полей (194, 153), образованных эмблемами усадьбы (дома) и сада (пейзажного парка), у которых различные генезис и эволюция в условном, поэтическом мире. Учитывая первые опыты в изучении садов Д.С. Лихачева (97), привлекая новейшие исследования по осмыслению садово-парковой символики (4; 34; 35; 183), отражению в литературном процессе символа Дома (45; 190; 191; 192), обратимся к указанным художественным реалиям с учетом их привязки к атмосфере имения, так как в другом контексте интересующие нас образы так же органично могут служить метафоризации городского пейзажа или дворцово-паркового ансамбля.
Выяснить, каковы доля реальности и художественной условности в усадебной
поэзии XIX века, определить авторские предпочтения в подборе символических
деталей, создающих вышеназванный архетип, также является нашей задачей.
7) В лирике поэтов XIX века усадебная идиллия, усадебная пастораль
предполагают ретроспективное мышление автора-персонажа или лирического героя; жизнь в имении устремлена в близкое прошлое и сопряженные с ним ценности - семейные, родовые, земледельческие.
Время усадебное воспринимается прежде всего как мифологическое, оно всегда в прошлом и замкнуто на прошлом, приходит к лирическому герою и персонажу в воспоминаниях о детстве и юности, атмосфере любви, заботы, внимания, царящих в замкнутом, камерном мирке поместья.
Во многих стихотворениях, раскрывающих образ усадьбы, мифологическое время созвучно биографическому, характеризующему этапы детства, юности, зрелости лирического героя, а также времени историческому, отражающему
неумолимую смену укладов русской жизни, неизбежную смену поколений в поместье, и не допускающему идеализации уходящего в прошлое помещичьего быта. Критический пафос и реалистическая деталь в таких стихотворениях приходят на смену поэтизации и идеализации усадебной жизни, сопутствующих времени мифологическому.
Вспоминая русскую усадьбу, поэты, как правило, четко очерчивали границы времени циклического, чаще всего оно могло предстать в таких разновидностях, как земледельческое, календарное, суточное. Безусловно, каждая из перечисленных выше форм времени заслуживает особого рассмотрения в соответствующей главе («Особенности усадебного времени в поэзии XIX — начала XX веков»), однако на данном этапе работы считаем необходимым обозначить границы исследуемого нами явления, поскольку именно мифологическое, биографическое (историческое) и календарное время чаще других в усадебной поэзии привлекаются для создания образа русского имения. 8) Для большинства исследований отправной точкой становится само понятие русской усадьбы, этимология которого восходит к значению «садиться» («сидеть») и ряду однокоренных слов, объединенных общим значением стабильности, прочности, укорененности. Современные ученые видят в усадьбе место, где «человек решил осесть, зажить домом, пустить корни» (116, 67). Исходя из этого, значительная часть исследователей рассматривает усадьбу и круг мотивов, раскрывающих образ, в тесной связи с изучением проблематики Дома (Янковский 1981; Носов 1994; Щукин 1994; Большакова 2001; Хаев 2001). Об актуальности данной темы свидетельствует как тематика научных конференций последних лет («Столица и усадьба: два дома русской культуры». -Пушкинские Горы; Москва, 2003), так и тематика научных сборников («Город, усадьба, дом в литературе». - Оренбург, 2004).
Однако практически любое, известное на сегодняшний день, обоснование термина «усадьба» содержит существенную оговорку, обязывающую исследователей учитывать тот немаловажный аспект, что с усадьбой «не надо
смешивать поместье-имение: усадьба - не все землевладение, а лишь помещичий дом с примыкающими строениями, двором и садом» (172, 144).
В словаре языка В.И. Даля, на первый взгляд, и заложена основа подобного восприятия: усадьбой он тоже называет «господский дом на селе, со всеми ухожами, садом, огородом и пр.»1. Вскользь упомянутое Далем «прочее», вмещает в себя, согласно материалам других статей его словаря, не менее обширную территорию, в первую очередь, так называемую пустошь - «дальний особняк или участок того же владельца, но не входящий, по дальности своей, в надел; покинутые надолго из-под сохи поля, залежь; покосы из-под пашен»2. Представленные таким образом границы усадебной территории приобретают уже иные очертания: частью пространства являются и заброшенные, отдаленные, приспособленные больше для охоты, чем для сельскохозяйственных работ, угодья. На этот же аспект указывает и СИ. Ожегов в «Словаре русского языка»: «Усадьба — отдельное поселение, дом со всеми примыкающими строениями, угодьями»3. Некоторые определения позволяют рассматривать принадлежность к усадьбе и сельского погоста - церкви с прилегающим участком и с кладбищем, в стороне от села. Современные трактовки термина допускают большую вариативность: «усадебный комплекс» (118, 127), «усадебный ансамбль» (133, 58), включающие в себя, помимо вышеперечисленных, и другие функциональные пространства: плотину с мельницей, конюшни (конский завод), псарни, суконную фабрику, гончарные мастерские и т. д. Очевидно, что эти и подобные территории выходят за пределы усадебного Дома, поэтому замыкаться только на изучении его проблематики мы не можем.
9) На сегодняшний день существует обширная литература, в которой
исследуются пространственно-временные категории, что свидетельствует об актуальности их изучения (Лотман 1970; Егоров 1974; Медриш 1974; Баевский 1982; Топоров 1983; Гринько 2000; Савельева 2002; Федоров 2002). В своем
1 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1998. Т. 4. С. 1066.
2 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М., 1998. Т. 3. С. 1415.
3 Ожегов СИ. Словарь русского языка. М., 1961. С. 825.
исследовании мы рассмотрим дефиниции пространства и времени как фундаментальные начала усадебной поэзии, чтобы выяснить, какими специфическими чертами наделяли образ русского «дворянского гнезда» поэты XIX - начала XX веков. Априори можно предположить, что основные пространственно-временные характеристики, применяемые в поэзии при изображении поместья и его разновидностей, сформировались еще в самом начале XIX века и затем долгое время бытовали, представляя собой инварианты одного и того же образа. Окажется ли пространственно-временная характеристика существенной для раскрытия особенностей усадебной поэзии, покажет исследование.
10) Исследуя признаки усадебного пространства и особенности усадебного времени, мы, как правило, обнаруживали их присутствие в сюжетных стихотворениях, позволяющих поэту не только передавать чувства лирического героя, но и рассказывать о событиях, происходивших в имении. Со временем потребовалось более тщательное изучение лирических жанров, чаще других используемых поэтами в процессе создания образа русской усадьбы. Изначально наше внимание привлекли жанры послания и руистической элегии, в которых образ усадьбы воссоздается с привлечением некоторых постоянных приемов, например, панорамного пейзажа или идиллического хронотопа, являющегося неотъемлемой частью руистической элегии, что подробнее будет рассмотрено в главе «Особенности создания образа русской усадьбы в жанрах послания и руистической элегии».
В некоторых случаях изучение циклов посланий и элегий с усадебными мотивами позволяет выявить проблему поэтического отражения в них событий личной судьбы поэта, например, «бакунинский» цикл И.С. Тургенева, связанный с «прямухинским романом», или «варваринский» цикл И.С. Аксакова. Циклы посланий и элегий К. Р. («осташевский») или К.К. Случевского («Песни из Уголка») позволяют поэтам создать своеобразную биографию обустройства на совершенно незнакомом для них прежде участке земли, со временем ставшем
единственным убежищем от бурь и тревог неспокойных для России 1890-1910-х годов.
Русской усадьбе посвящены многочисленные исследования последнего десятилетия: «Мир русской усадьбы» (М., 1995 г.), «Усадебное ожерелье юго-запада Москвы» (М., 1997 г.), «Художественный мир русской усадьбы» (М., 1997 г.), «Архитектура русской усадьбы» (М., 1998 г.), «Дворянские гнезда России. История, культура, архитектура» (М., 2000 г.), «Дворянская и купеческая сельская усадьба в России XVI - XX вв.» (М., 2001 г.), «Подмосковный Парнас: О дворянских судьбах, судьбах писателей и их произведений» (М., 2001), «Самые знаменитые усадьбы России» (М., 2001 г.), «Новый век российской усадьбы» (М., 2001 г.). Как правило, современными учеными наиболее детально изучаются три содержательных аспекта усадьбоведения - архитектура, история и культура. Вызывают интерес монографические очерки, посвященные отдельным московским усадьбам, прежде всего это относится к специальной серии книг, издаваемой Советом по изучению и охране культурного и природного наследия РАН.
Осуществляется издание серий книг культурологического,
искусствоведческого характера, рассматривающих судьбу известнейших усадебных комплексов, этапы формирования их уникального облика, историю жизни владельцев. «Кусково и Останкино», «Царское Село и Павловск», наряду с самыми знаменитыми европейскими дворцами и парками («Лувр», «Версаль») представлены в серии «Памятники всемирного наследия» (2004, 2005 и др.).
Серийный характер носят и научно-краеведческие сборники, такие, как «Михайловская пушкиниана» (издается с 1996 года) или журнал «Ясная Поляна» (выходит с 1990 года по 4 номера в год). Авторами материалов в этих и подобных изданиях являются, помимо литературоведов, сотрудники музеев в Михайловском, Тригорском, Болдино, Ясной Поляне и др., устанавливающие связь между произведениями с усадебной тематикой и непосредственными впечатлениями, ставшими «первоосновой» художественной образности.
Последние десять лет «усадебный текст» успешно изучается в рамках структурно-семиотического подхода; на сегодняшний день существуют как фундаментальные исследования по теме (Лотман 1983, 1994; Смирнов 1994; Щукин 1994, 1997), так и отдельные статьи, раскрывающие тот или иной аспект усадебной темы в творчестве писателей и поэтов XVIII - XX веков. Произведения И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, И.А. Бунина, А.П. Чехова изучаются как метатексты, или тексты-коды, содержащие определенную информацию о той или иной стороне усадебной жизни.
В случаях, когда «усадебные» тексты рассматриваются как носители информации «закодированной», объектом исследования избираются «флористический», «вегетативный», «гастрономический» и прочие «коды» литературного произведения (Эпштейн 1990; Турчин 2000; Шарафадина 2003).
В некоторых современных исследованиях русская усадьба характеризуется как одна из важнейших составляющих дворянской культуры XIX века; различные аспекты патриархально-аграрного уклада иллюстрируются примерами из наиболее типичных периодов помещичьей жизни. Такой подход к явлению мы обнаруживаем в книгах Н. Марченко «Приметы милой старины. Нравы и быт пушкинской эпохи» (М., 2001 г.) и Ю. Овсянникова «Картины русского быта. Стили, нравы, этикет» (М., 2001 г.). Работа Марченко, посвященная памяти Ю.М. Лотмана, по сути, является прямым продолжением изысканий ученого, не представляющего для себя изучения литературного произведения вне бытового и исторического контекстов. Марченко преимущественно предоставляет слово самим обитателям «дворянских гнезд»: В. Бурьянову, К. Головину, М. Бутурлину, А. Болотову. Подобный прием диалогического, а подчас и полифонического звучания в одном контексте нескольких «голосов» помещиков прошлого (или их гостей) и современного ученого позволяет автору перенести смысловые акценты с простого перечисления особенностей внутреннего и внешнего устройства усадебного пространства на непосредственное восприятие людей далекой эпохи, действительно ощутивших особый аромат атмосферы «дворянских гнезд».
В другом исследовании - «Картины русского быта» Ю.М. Овчинникова в «усадебных» главах («В Москве и в провинции», «Мир усадьбы») также соседствуют описания и комментарии современного ученого и рассказы «свидетелей эпохи», как называет их автор: А.С. Пушкина, Г.Р. Державина, А.А. Фета. Нередко лаконичные фрагменты эпистолярного жанра или мемуарной литературы сопровождаются стихотворными зарисовками помещичьей жизни, а подробные и обстоятельные перечни усадебных аксессуаров дополняются иллюстративным рядом, составленным из фотографий коллекционной посуды, полотен старых мастеров, статуй мифологических героев и богов, рисунков или схем типичного оформления гротов, мостиков, мавзолеев, колонн. Иллюстрация в данном случае также создает особый эмоциональный фон, помогает иначе воспринимать авторские комментарии и рассказы очевидцев о временах господства патриархально-аграрного уклада.
Особый интерес представляет монография Т.П. Каждан «Художественный мир русской усадьбы» (М., 1997 г.), обращенная к архитектурному, ландшафтному облику, истории создания усадебных комплексов, возведенных с 1830-х гг. XIX века по начало XX века. В работе Каждан русское имение представлено цельно, показано как синтез различных искусств, организующих тот или иной усадебный ансамбль, отзывающийся цитатами из написанных в поместьях мелодий П.И. Чайковского, «усадебных» стихотворений А.А. Фета или И.А. Бунина. Усадебные пространство и время, семантика и символика архитектурных ансамблей данного времени, стилистика «знаковой» садово-парковой системы, периодизация и типология этих памятных «знаков», «эмблем», характерных для периода, показаны на примерах из истории создания и функционирования Подмосковных и Санкт-Петербургских имений, а также тяготеющих к ним по расположению и культурной атмосфере усадеб Центральной России.
Картина современного усадьбоведения была бы неполной, если бы из нее исключили так называемые геокультурологические исследования, авторы
которых, исследуя различные аспекты жизни в русских и европейских имениях, приходят к созданию своеобразной «усадебной мифологии». Лучшими из подобных работ на сегодняшний день принято считать монографии «Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай» Е.Е. Дмитриевой и О.Н. Купцовой (М., 2003 г.) и «Миф дворянского гнезда: Геокультурологическое исследование по русской классической литературе» В.Г. Щукина (Кгакоу, 1997 г.). Авторы первой из указанных работ отходят от хронологического принципа изложения материала и раскрывают особенности усадебной культуры, руководствуясь иными принципами - проблемно-тематическими. Не последнюю роль в создании целостного облика русской усадьбы сыграл тот факт, что тон исследованию задавал пространственно-временной аспект, главным образом представленный отсылками к прозаическим «усадебным» текстам XIX века. В прозе И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, А.П. Чехова, И.А. Бунина, как и в некоторых поэтических произведениях, авторы работы находят соответствие многим теоретическим положениям известных и неведомых зодчих, создававших особый мир, малое государство в пределах отдельно взятой вотчины. Различные ипостаси усадебной жизни русского дворянина-помещика раскрываются не только в главах, посвященных созданию внутреннего (в доме) и внешнего (в саду, в парке, за оградой) пространств, но и в организации им запоминающегося досуга для самого себя, родственников и гостей. Именно поэтому значительную долю исследования составляют материалы по истории русского усадебного театра, распределенные по нескольким разделам. Первый раздел содержит перечень губерний и уездов, прославившихся театральными постановками в той или иной усадьбе. Далее представлены хронология создания и типы усадебных театров. Позже выявляются репертуарные предпочтения усадебных театров и провинциальных режиссеров, а также жанровые признаки наиболее популярных постановок. Особое место в работе занимает информация библиографического характера, содержащая сведения о тех или иных представлениях усадебных театров, которые упоминаются в художественной литературе или журнально-
газетных статьях, иллюстрируя многообразие форм театральной жизни, развившейся на периферии.
Вспоминая важнейшие принципы организации пространства русских имений, авторы исследования обнаруживают соответствия им в европейских дворцовых комплексах и загородных поместьях. Различие в планировке парковой зоны у поклонников «английского» и «французского» садовых стилей рассматривается с привлечением литературно-художественных материалов. Особое место среди примеров «усадебных» материалов занимают современный перевод текста Людовика XIV «Как следует показывать сады Версаля», заявленного как путеводитель, и цикл садовых надписей: «Надписи в стихах к просекам, дорогам и храмам в Английском саду его сиятельства князя Александра Борисовича Куракина, в вотчине его, в селе Надеждине, Саратовского наместничества, в Сердобской округе, сочиненных Т. Троепольским». Произведения, помещенные авторами в раздел «Приложения», разделены не только целым столетием (время создания — XVII и XVIII вв. соответственно), но и садово-парковым стилем, которому отдано предпочтение. В первом случае изучаемый и демонстрируемый Версальский парк каждым своим атрибутом свидетельствует о торжестве «французского» способа организации пространства, во втором - сад в русском поместье Надеждино-Куракино рассматривается с точки зрения его соответствия «английскому» стилю. Исследователи предлагают расшифровывать семантику и символику ансамблей вслед за Людовиком XIV и А.Б. Куракиным - внимательно и неторопливо вчитываясь в «книгу» садов и парков, существенно различающихся, помимо прочих особенностей, сугубо художественной манерой подачи: по сравнению с первым текстом, тяготеющим к стилистике классицизма, второй обнаруживает черты, характерные для сентиментализма и, как представляется нам, может рассматриваться в одном контексте с поэтическим циклом Н.М. Карамзина «Надписи в парке Эрменонвиля».
В монографии В.Г. Щукина «Миф дворянского гнезда...» также преобладает проблемно-тематический подход в рассмотрении материала. Основываясь на
мемуарах, эпистолярном наследии усадебных жителей, в некоторых случаях стихах и прозе, Щукин исследует пространственно-временные категории, определяющие границы и семантику усадебного пространства и времени. Рассуждая о роли усадебной культуры в жизни русского человека, исследователь рассматривает степень воздействия на него садово-паркового искусства, впервые подвергнувшегося тщательному, разностороннему анализу в монографии Д.С. Лихачева «Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей» (СПб., 1991 г.). Значительная часть работы проводится в том же направлении, что и в сугубо искусствоведческих изданиях: Вергунов А.П., Горохов В.А. «Русские сады и парки» (М., 1988 г.), они же: «Вертоград. Садово-парковое искусство (от истоков до начала XX века)» (М., 1996 г.). Усадебная культура для Щукина создается, но не исчерпывается только садом, она включает в себя и организацию бытового пространства - аксессуары, необходимые в помещичьем хозяйстве, и произведения разных видов искусства, постепенно оседающие в доме. Вписанность людей и вещей в особый природный и культурный ландшафт изучается Щукиным в тесной связи с течением усадебного времени, его характерными проявлениями и изменениями.
В работе Щукина последовательно проводится мысль о том, что «усадебный хронотоп» пришел в русскую поэзию из прозы, преимущественно мемуарной прозы дворянских писателей, поэтому он вполне обоснованно привлекает для анализа разнообразные «семейственные записки», в первую очередь, знаменитые «Записки» А.Т. Болотова, в которых «поэтосфера» усадьбы раскрыта во всех своих составляющих.
На сегодняшний день есть все основания проводить изучение не только подобных «записок», но и «усадебных мемуаров» - материалов, долгое время находившихся в частных собраниях, российских и зарубежных архивах и лишь недавно опубликованных впервые, например, воспоминания Л.Д. Духовской, урожденной Воейковой («Последние дворянские гнезда»), повествующей о мелкопоместной усадебной жизни конца XIX - начала XX вв.; описание
орловской усадьбы князей Куракиных Преображенское, написанное архитектором В.А. Бакаревым («Записки»); ранее неизвестные мемуары о курской усадьбе Ивня графа Клейнмихеля, сохранившиеся у его зарубежных потомков («Путешествие в Ивню») и др.
Прозаический «усадебный текст» Щукин рассматривает как продуктивную модель, раскрывающуюся посредством обращения писателей к устойчивым образным, мотивным, аксессуарным и символическим клише, пришедшим в литературу из дворянского быта.
Однако, по меньшей мере, один аспект выпал из поля зрения Щукина: методическая сторона материалов Болотова, который не только подробнейшим образом осветил этапы пребывания своего семейства в имении Дворяниново, но и вооружил помещиков XVIII - XIX вв. методикой освоения усадебного пространства, что было осуществлено в материалах научно-популярных статей, написанных им для одного из первых специализированных изданий - журнала «Экономический магазин», и не могло не отразиться в поэзии его современников и потомков.
Болотов-журналист постоянно опирается на опыт Болотова-помещика, в частности, в начале какого-нибудь обширного материала об основании нового парка в имении он составляет регулярный план сада в усадьбе, подробно указывает на схеме место расположения всех его составляющих; затем приводит данные о садах, подобных этому, анализирует успехи и промахи в его обустройстве, снабжает материал обширнейшим комментарием, в котором преобладают научные данные о состоянии грунтов, движении подземных вод, о породах деревьев и кустарников, характерных для данной местности, и напоминает, что приступать к разбивке сада можно лишь, «советуясь с натурой».
В некоторых статьях Болотов приводит свои наблюдения о состоянии русской природы, выступая и помещиком-практиком и поэтом.
В современных специализированных изданиях, таких, как «Ландшафтная архитектура», «Строительство и архитектура», в газетах и журналах справочно-
информационного характера, в научно-популярной литературе (Популярная энциклопедия архитектуры: Новый век российской усадьбы. - М., 2001) возрождается интерес к статьям Болотова и их влиянию на русское садово-парковое искусство, в то время как его «Записки» воспринимаются необходимым звеном в освоении уникальной ментальносте русского помещика XVIII века, характерных для него идеалов, воззрений, привязанностей, стремления жить «оседло», на земле вотчины.
Известно, что расцвет русской усадьбы приходится на вторую половину XVIII - начало XIX веков. Отправной точкой для начала усадебного строительства стали правительственные документы: Манифест Петра III от 18 февраля 1762 года, так называемый «Закон о вольности дворянской» 1763 года и Жалованная дворянству грамота 1785 года, которые предоставили знатным россиянам право не служить. Каждый из этих документов повлек за собой разной степени интенсивности освоение помещичьих владений. Согласно планам развития российского государства, усадьба должна была символизировать в миниатюре незыблемость и могущество необъятной империи, и, следуя этому требованию времени, на российские просторы привлекали лучших архитекторов того времени: В.И. Баженова, М.Ф. Казакова, А.Н. Воронихина. Их стараниями вслед за роскошными, помпезными дворцовыми комплексами Царского Села, Павловска, Гатчины были возведены более типичные для России загородные поместья, такие как Быково, Виноградово, Троицкое-Кайнарджи, Петровское-Алабино, Братцево, Гребнево и другие. Со временем в России выделились комплексы иного типа, привлекающие современников и потомков не столько архитектурными изысками, сколько интенсивной творческой жизнью -преимущественно литературные усадьбы. Если в 1830-е годы А.С. Пушкин, мечтая о помещичьей жизни в Михайловском, видел себя в роли владельца деревенской резиденции просвещенного дворянина, далекого от хозяйственных забот, то уже к середине века многие дворяне-помещики преуспели в создании и культурных очагов, и доходных имений. Другие же, и их большинство,
предоставив хозяйственные дела управляющим, сознательно дистанцировались от «прозаической» стороны усадебной жизни.
В середине XIX века к усадебной жизни почти одновременно обратились лучшие литераторы эпохи: И.С. Тургенев, А.К. Толстой, Л.Н. Толстой, А.А. Фет. Однако, как замечает Е.А. Маймин, «...ирония судьбы состоит в том, что сословие это переживало глубокий кризис. Помещичьи гнезда разорялись, гибли. Все меньше оставалось в России помещиков, всерьез верящих в свою общественную полезность» (103, 93).
Причины, которые заставили известных или начинающих литераторов покинуть Москву, Петербург и вернуться в провинциальные имения, различны. Так, Тургенев вынужден был приехать в Спасское-Лутовиново в 1853 году «поневоле», так как ему запретили въезд в столицы. Л.Н. Толстой в своем деревенском уединении и помещичьих занятиях искал и нашел наиболее подходящие условия для творческой деятельности. А.А. Фет, поселившись в первом своем имении (Степановке), «сделался агрономом - хозяином до отчаянности <...> о литературе слышать не хочет и журналы ругает с энтузиазмом» (165, т. 6, с. 240).
Показательно, что Тургенев и Фет - земляки, но познакомились уже в зрелом возрасте, в усадьбе отца Фета - Новоселки. С этого времени, с 1853 года, сложились дружеские и творческие отношения, связавшие их на долгие годы. В воспоминаниях современников, близких к литературному или же семейному их окружению, многое часто не совпадает, местами даже противоречит, но общая атмосфера усадебной жизни передается на удивление единодушно: общение Тургенева, Толстого, Фета было необходимо им как на первых порах, так и на протяжении долгих десятилетий «деревенского» затворничества.
Как свидетельствуют архивные документы, особенно широко усадебное строительство развернулось в Подмосковье. И хотя маститые литераторы расселились в более отдаленных уголках России: Тульской, Курской, Орловской губерниях, тем не менее, по возможности часто они использовали близость к
столице, сохраняя на зиму московские дома. В остальное время года общение, переписка, поэзия становились для них единственной «отдушиной» в помещичьей прозе. Вопреки сложившимся представлениям о том, что в деревенском уединении все неудобства компенсируются общением с природой, в воспоминаниях А.К. Толстого, А.А. Фета, И.С. Тургенева появляются слишком частые жалобы на скуку, однообразие, отсутствие смысла в помещичьей жизни. В этом плане показательны размышления Тургенева, прогнозирующего будущее Фета, наблюдая за его попытками надолго осесть на земле: «Скучно ему в Степановке и с каждым годом будет еще скучнее, но он, хотя и полунемец, а вне России жить не может» (164, с. 419). Да и самого Фета даже в последнем имении (Воробьевке) однообразие усадебной жизни отпугивало своей предсказуемостью, побуждая поэта задолго до начала нового «летнего» сезона жаловаться в письме Н.Н. Страхову от 2 января 1891 года: «Люди не хотят понять, как мне скучно и как я пугаюсь лета! Если б хватило сил, поехал бы в Японию» (176, с. 426). Страхов же добавляет от себя: «Не ужасно ли это? Он в декабре уже чувствует тоску будущего мая» (176, с. 426).
Нередко А.А. Фет в своих воспоминаниях о помещичьих годах склонен слишком многое объяснять вмешательством рока, судьбы, высших сил: «...увлекись Василий Петрович (Боткин, тесть. - Т. Ж.) кологривовским селом и передай его нам, мы бы, как и позднее несостоявшейся покупкой значительного имения Николая Сергеевича Тургенева, - были окончательно привязаны к Степановке <...> Судьба, очевидно, все время гнала нас к югу (в Воробьевку. -Т.Ж.) и не дозволяла совершаться событиям, могущим преградить наше стремление на юг» (174, с. 387). Но не менее важными нам представляются факты, связанные с литературным дебютом А.А. Фета. В 1842-1843 годах в «Москвитянине» и «Отечественных записках» практически одновременно были опубликованы его поэтические циклы «Снега», «Вечера и Ночи» и поэма «Талисман». В них Фет сразу зарекомендовал себя сельским жителем, признавшись: «Деревню я люблю... Плохой я горожанин». С тех же позиций
заявляет о себе лирический герой стихотворения «Деревня»: «Люблю я приют ваш печальный//И вечер деревни глухой...», столь же типичные усадебные образы составляют экспозицию «Вечернего сада»: «Не бойся вечернего сада,//На дом оглянись-ка назад». Новый, неведомый ранее поэт начал с признания своей принадлежности к миру усадебной России. Аполлон Григорьев в 1858 году в письме от 4 января обращался к Фету, приветствуя его помещичью деятельность, в которой оставалась ниша и для поэзии: «Рад твоей Маниловке, рад твоим стихам, которые прилетают ко мне -
Как май ароматный
В дыханьи весны,
Как гость благодатный
С родной стороны ...»
(50, с. 355) Я.П. Полонский, вспоминая события прошедшего лета в фетовской Воробьевке, замечал в письме к другу: «По твоим стихам невозможно написать твоей биографии и даже намекать на события из твоей жизни <...> Увы!., по моим стихам можно проследить всю жизнь мою <...> Мне кажется, что не расцвети около твоего балкона в Воробьевке чудной лилии, мне бы и в голову не пришло написать «Зной, и все в томительном покое...». А не будь действительно занавешены окна в твоей комнате, где я у тебя спал, может быть, не было бы и стиха: «Тщетно шторою оконной» (134, с. 432).
И.С. Тургенев, долгие годы остававшийся литературным советчиком Фета, тоже благодарил вмешательство судьбы за то, что она поселила Фета, Толстого, его на таком близком расстоянии друг от друга. В 1857 году Тургенев торопит публикацию в «Сборнике лучших произведений русской поэзии» четырех своих произведений. Среди них - «Из поэмы, преданной сожжению», в лаконичном отрывке из которой, должно быть, сконцентрировано отношение русского человека к поэзии усадебной жизни:
... И понемногу начало назад
Его тянуть: в деревню, в темный сад, Где липы так огромны, так тенисты И ландыши так девственно душисты, Где круглые ракиты над водой С плотины наклонились чередой, Где тучный дуб растет над тучной нивой, Где пахнет конопелью да крапивой... Туда, туда, в раздольные поля, Где бархатом чернеется земля, Где рожь, куда ни киньте вы глазами, Струится тихо мягкими волнами И падает тяжелый, желтый луч Из-за прозрачных, белых, круглых туч. Там хорошо; там только - русский дома.
(167, с. 261) Действительно, и в отдаленных от столицы «дворянских гнездах» кипела жизнь, «русский дома» обустраивался в соответствии со своими пристрастиями и возможностями. Уже в 1870 - 80-е годы выделялись два типа помещиков и, соответственно, усадебного быта. С одной стороны, в имениях сохранялся культ специфически старого: в интерьере по-прежнему господствовали портреты предков по стенам, громоздкая мебель местного производства, уже ставшие данью прошлому шелковые обои, усиливающие общую атмосферу запустения в разрушающемся доме. С другой стороны, именно в этот период в поместьях появляются люди, не стесненные в средствах, в основном большую часть года проживающие за границей и научившиеся там вести усадебное хозяйство на европейский манер, окружая себя ни столько роскошными, сколько комфортными вещами. И.С. Тургенев, обращаясь к Фету в письме из Парижа от 16 декабря 1878 года, восхищался именно осовремененной системой хозяйствования и быта в Воробьевке: «Вы так наглядно представляете жизнь русского country gentleman
в новом вкусе - с парком, машинами, олеандрами, европейской мебелью, чистой прислугой в ливрее, усовершенствованными конюшнями и даже ослами (не аллегорическими, а настоящими)» (164, с. 420).
В 1880-90-е годы, говоря о русском имении, чаще всего имели в виду просто дачу - летний дом с небольшими угодьями. Только следуя старой традиции, называли «Уголок» или Осташево помещичьими усадьбами, - в них господствовали старая культура и быт, на всем лежал отпечаток интеллектуальности и интеллигентности.
Хозяйственная деятельность, конечно, наложила отпечаток на творческую жизнь поэтов: «...Я не могу передать тебе, как меня радует твое фермерство, -писал Л.Н. Толстой 12 августа 1861 года Фету в Степановку. - Не говоря уже о том, что это есть единственное практическое понятие, которое может ужиться с поэтическою душою. Всякая другая практическая деятельность противна ей до нетерпимости» (159, с. 376).
И хотя Л.Н. Толстой в шутку называл себя и Фета «литераторами в отставке», отдавшими предпочтение помещичьей жизни, он же советовал другу в новом имении (Степановке) подготовиться к первой зиме и сразу настроить свою лиру на поэтический лад. Н.Н. Страхов, отразив в своих стихах красоту фетовского парка уже в Воробьевке, уверял: «С тех пор я не пишу стихов, но что бы ни написал, я непременно пришлю Вам. Я знаю, что в Воробьевке не только играют на бильярде, но и более живут умственными интересами и лучше их понимают, чем в Петербурге» (176, с. 422). Сохранились многочисленные воспоминания о том, что до публикации стихотворения подвергались правке, доработке и обсуждению в литературном и одновременно помещичьем окружении; чаще всего в эпистолярном наследии воспроизводится своеобразный ритуал: как только приближалась весна, Л.Н. Толстой обращался к Фету с просьбой прислать ему новое «весеннее» стихотворение: «У вас весной поднимаются поэтические дрожжи, а у меня восприимчивость к поэзии» (159, с. 393).
Поэзия XIX - начала XX веков, в которой воссоздается образ русской усадьбы, составляет предмет нашего исследования. Но уже первые наблюдения свидетельствуют о том, что, с одной стороны, поэтические пристрастия концентрируются на изображении территории, ограниченной усадьбой: пространственных зон помещичьего дома и сада (парка), составляющих окультуренное окружение лирического героя. С другой стороны - в лирике столь же органично присутствует мир «дикий», но не менее интересный для большинства поэтов: водоемы, окрестные дороги, лесные болота, туманы, заросли, затененные тропинки. Еще один круг постоянных мотивов связан с изображением покинутой и осиротевшей усадьбы, главным образом это происходит в 1890-900-е годы, отзываясь в лирике поэзией опустевших комнат, разрушенных фонтанов, балконов, беседок, «зацветших» прудов. Сожалея о запустении родовой вотчины, лирический герой, тем не менее, сохраняет надежды на оживление дорогих пределов в будущем. Для поэтов в любом проявлении русская усадьба символизировала красоту и подлинно гармоничную жизнь в согласии с природой и с заветами предков. Так, у Фета в воспоминаниях встречаем: «Это именно место для людей, убедившихся, что не только человек, но и вся человеческая история <...>- в сущности, пуф <...>, а солнце, луна и звезды, мирно проступающие между темными верхушками столетних дубов, -видимые края вечной, непорочной ризы божества» (103, с. 126).
Предпринятая научно-критическая аннотация работ по проблеме позволяет определить предмет настоящего диссертационного исследования, его цель и задачи.
Предметом нашего исследования стало творчество поэтов «пушкинской поры», «оленинского кружка», А.С. Пушкина, И.С. Тургенева, А.К. Толстого, Н.П. Огарева, К.С. Аксакова, И.С. Аксакова, Я.П. Полонского, А.А. Фета, К.К. Случевского, К. Р., И.А. Бунина, которые внесли свой вклад в создание поэтической, образной, но при этом вполне достоверной летописи жизни русских «дворянских гнезд». Литературное и эпистолярное наследие
усадебных поэтов дает возможность говорить об общности эстетических взглядов, единой традиции, сопровождающих описание помещичьей жизни на протяжении XIX - первых десятилетий XX веков.
Актуальность темы обусловлена, прежде всего, тем, что усадебная поэзия в русской литературе XIX - начала XX веков еще не являлась предметом специального исследования. Чаще всего в исследовательской литературе усадебные тематика, мотивный строй, образный ряд только намечены, и при несомненном интересе к явлению обращает на себя внимание фрагментарный характер трактовки реалий дворянской эпохи либо в творчестве одного поэта, либо в стиле литературных антагонистов — «урбанистов» и «деревенщиков». По-прежнему актуальной остается проблема традиций и новаторства, сопутствующих изображению имения в лирике. Создание образа-эмблемы усадьбы, его составляющих и границ требует осмысления в современных культурных и исторических условиях. «Дворянское гнездо» исследуется как важнейшая универсальная модель бытия русского человека XIX столетия, место приложения его практических знаний и творческой энергии.
В работе прослеживается эволюция русской усадебной поэзии в литературном процессе XIX - начала XX веков. Эта проблема также не являлась предметом специального исследования. На материале творчества «дворянских» поэтов нами исследуется своеобразие пространственно-временной характеристики усадьбы, выявляются особенности создания образа усадьбы в жанрах послания и руистическои элегии, анализируется специфика подлинных усадебных реалий и символико-метафорической картины мира.
Цель настоящей работы - всестороннее исследование усадебной лирики поэтов «пушкинской поры», И.С. Тургенева, А.К. Толстого, Н.П. Огарева, А.А. Фета, Я.П. Полонского, К.К. Случевского, К. Р., И.А. Бунина, сочетающей пространственно-временные атрибуты, реалии дворянской эпохи, символико-метафорическое оформление и особый эмоциональный ореол.
Общность сюжетно-тематических узлов, постоянного круга образов и мотивов, символико-метафорического комплекса позволяют говорить о своеобразии усадебной поэзии, следовании единым принципам в создании одного из центральных художественных хронотопов дворянской эпохи. Основные задачи работы заключаются в следующем:
Проследить этапы формирования образа «дворянского гнезда» в начале XIX века на материале творчества поэтов «оленинского кружка», «пушкинского круга», в дореформенные и пореформенные годы в лирике И.С. Тургенева, А.К. Толстого, К.С. Аксакова, И.С. Аксакова, А.А. Фета, Н.П. Огарева, Я.П. Полонского.
Осмыслить роль угасающих очагов дворянской культуры в сборниках К.К. Случевского, К. Р., И.А. Бунина конца XIX - начала XX столетий.
Исследовать систему образов-символов, метафорических полей, характерных для развития усадебной поэзии.
Выявить типологию реалий, наиболее востребованных усадебными лириками.
Научная новизна исследования.
1. Впервые усадебная поэзия изучается как отдельная разновидность поэзии
XIX - начала XX веков. Определение места и роли «усадебной» поэзии в
литературном и культурно-историческом контекстах эпохи рассматривается нами
как необходимый вклад в изучение русской лирики XIX века.
2. Вопреки сложившемуся мнению, что образы «дворянских гнезд» и
«вишневых садов» являются магистральными для прозы и драматургии второй
половины XIX века, мы трактуем их возникновение и бытование несколько иначе.
3. В работе впервые сделано теоретическое обобщение образной системы
усадебной поэзии, прослежена эволюция символико-метафорических
конструкций — от алфавитных, мифологических, вневременных - до
описывающих конкретное русское «дворянское гнездо», ставших обязательными
при создании облика «малой родины».
4. Предметом специального исследования в работе стала лирика К. Р., К.К.
Случевского. Мы вносим коррективы в представление о традиции, под
воздействием которой развивалась их лирика, определяем место усадебных
мотивов в творческом наследии.
5. В работе всесторонне исследуется лирика И.С. Тургенева. Анализ поэзии с
усадебными мотивами позволил пересмотреть некоторые, ставшие
традиционными в тургеневедении положения, касающиеся фактов биографии и
творчества писателя. Нами уточняются временные границы «бакунинского»
цикла и тематика поздней лирики Тургенева.
6. Типология реалий и усадебных знаков-эмблем в большей степени
выявляется в поэзии А.А. Фета. Мы рассматриваем созданные им сборники с
разделением их на периоды пребывания в одноименных усадьбах
(«новоселковский», «степановский», «воробьевский») и, корректируя
представление о нем как пейзажном лирике, очерчиваем пространственно-
временные границы его усадебного мира, приводим различные классификации
реалий и метафорических символов.
7. В современном литературоведении отсутствуют исследования о самом
позднем продолжателе традиций русской усадебной культуры — И.А. Бунине. В
то время как его «деревенская» проза изучена довольно тщательно, усадебная
поэзия, ее эволюция в буниноведении лишь с недавних пор оказываются в поле
зрения исследователей, появляются первые классификации лирических текстов,
анализ материала производится преимущественно по хронологическому
принципу или по образам (Ершова Л.В. «Лирика И.А. Бунина и русская усадебная
культура»//Филологические науки. М., 2001. № 4. С. 13-22). Мы применяем
тематический принцип анализа бунинской усадебной лирики, связывая
проблематику с семантикой пространственно-временных атрибутов, с приемами
подачи материала (реалистической образностью или символико-
метафорическими конструкциями), с элегической тональностью, сопутствующей
изображению жизни русского дворянина-помещика, прощающегося, но так и не нашедшего в себе силы расстаться с семейным, родовым «гнездом». Практическая значимость.
Результаты работы могут быть использованы в исследованиях монографического характера, посвященных творчеству «усадебных» поэтов; при подготовке спецкурсов и спецсеминаров по русской литературе XIX - начала XX веков, при изучении образной системы отечественной поэзии и некоторых проблем культурологии.
Методологической и теоретической основой исследования являются принципы историко-генетического, структурно-типологического, культурно-исторического изучения литературного творчества. В ряде случаев анализ «усадебных» поэтических текстов предполагает обращение к религиозному и философскому аспектам, которые также способствуют целостному изучению литературного произведения.
Апробация работы. Общая концепция и отдельные положения диссертации изложены в публикациях, докладывались на международных, Всероссийских и межвузовских конференциях.
Работа состоит из четырех глав, введения и заключения.
Дом как основной поэтический образ и центр усадебной композиции
Традиционно основными зонами усадебного пространства принято считать дом (дворец), парк (сад), парковые павильоны, и они же в русской лирике наделяются особыми чертами, приметами и эмоциональным ореолом, образующими цельный социокультурный локус - «бытовое культурное пространство» (191, 62).
Так сложилось, что в поэзии довольно подробно и достоверно отразился процесс создания в России усадебного пространства, начиная с первых опытов 1760-1770-х годов, последовавших за указом «О вольности дворянской» и постановлением «О сделании всем городам, их строению и улицам специальных планов, по каждой губернии особо», и заканчивая реализацией неоромантической традиции в усадебном строительстве начала XX века.
Различные тенденции в расположении городских и загородных усадеб, следование классицистической, сентиментальной, романтической (как вариант -готической) системам в оформлении главного усадебного здания и преемственность между «французской» и «английской» организацией садово-паркового пространства отражены в образах многочисленных посланий, элегий, романсов, в пейзажной и ролевой лирике.
В большей части исследуемых текстов Г.Р. Державин, А.К. Толстой, А.А. Фет, К.К. Случевский, И.А. Бунин и другие обнаруживают хорошее знакомство с принципами создания пространства в поместье, в частности, передавая очарование городской усадьбы, учитывают принцип регулярности (симметрии, соразмерности частей); вызывая в памяти черты загородного имения, основной . акцент переносят на принцип живописности, характерный для главного атрибута - пейзажного, ландшафтного парка, получившего распространение в начале XVIII века в Англии, а в 1760-1770-х годах и в России.
Несмотря на существенную временную дистанцию между Г.Р. Державиным и А.К. Толстым, И.С. Тургеневым и И.А. Буниным, обращает на себя внимание тот факт, что из памяти русских дворян-помещиков не стерлись образы великого реформатора Палладио и его последователей: Камерона, Кваренги, Растрелли, оставивших след в ордерных конструкциях, купольных ротондах-миловидах, белых колоннах, высоких окнах усадебных домов по всей России. Об этом свидетельствует обилие образов-символов и достоверных реалий в стихотворениях А.К. Толстого «Ты помнишь ли, Мария...» и «Пустой дом», С. Копыткина «Очерк Растрелли», М.А. Кузмина «В старые годы» и других, о которых будет сказано ниже.
Внимание читателя в них приковано к дому, как центру пространства всего имения, и залу, как его доминирующему элементу, являющемуся «ядром и началом движения от него пространств как внутри здания, так и (что особенно важно) вовне» (9, 112). В каждом стихотворении появляются черты палладианского стиля в архитектуре и искусстве. По сравнению с естественностью, свободой пейзажного «английского» парка, дом и главный зал, будучи ядром усадебного пространства, подчеркивают геометрическое, упорядоченное начало в поместье, акцентируя внимание на высоте и огромности галереи с портретами предков на стенах: («Ты помнишь ли, Мария...», «Пустой дом» А.К. Толстого), величественности замысла архитектора, увековечившего на века, для новых поколений фамильный герб на фронтоне: Стоит опустелый над сонным прудом, Где ивы поникли главой, На славу Растреллием строенный дом, И герб на щите вековой. (А.К. Толстой. «Пустой дом», с. 76)
Как непременный атрибут палладианского и французского (классического) стилей в архитектуре, напоминают о себе белые колонны у входа в дом с ордерной, преимущественно вертикальной формой и членением, плавно переходящие в колонны натуральные, природные - стволы лесных и парковых деревьев - естественные образцы традиционного ордера и одновременно его реальный «многоствольный» фон:
Я люблю этот очерк Растрелли,
Эту белую сказку колонн,
Эти старые дубы и ели
И ночной золотой небосклон.
(С. Копыткин. «Очерк Растрелли», с. 88) Прием этот типичен для пространственной структуры среднерусского имения, когда «здания благодаря ордеру не только фиксировали ориентиры пространственной композиции усадьбы, но и отчасти соединялись с окружающей живописной средой» (9, 119).
Гладкие стены, мощные, несколько утяжеленные, но уравновешенные по пропорциям портики, накладные барельефы, чугунное литье оград, специфическая бело - желтая цветовая палитра фасадов определяли характер архитектуры, взаимодействующей с парковым пейзажем, привнося в усадебную атмосферу мотив триумфальности (34, 270).
Четкие вертикальные линии в пространстве имения просматриваются в готических постройках домов и парковых павильонов Осташева, Орианды и Монрепо, например, в романтических башнях, со временем разрушающихся и «врастающих» в окружающую природу:
А ныне я брожу среди развалин:
Обрушился балкон; фонтан разбит;
Обломками пол каменный завален;
Цветы пробились между звонких плит;
Глицинией, беспомощно печален;
Зарос колонн развенчанных гранит;
И мирт, и лавр, и кипарис угрюмый
Вечнозеленою объяты думой!
Парк в усадьбе как отражение принципа пространственно-временной протяженности
В большом мире, который в поместье в первую очередь - садово-парковый, структура подчинена другому принципу - пространственно-временной протяженности. Он задается семантикой аллей, представленных в поэзии довольно разнообразно, как и было в реальной помещичьей жизни, надолго разграничившей поклонников «французского» парка, с его ровными аллеями, где человека уже не может подстерегать никакая неожиданность, и «английского» -почти естественного ландшафта, лишенного симметрии и «правильности». Противопоставление этих двух садово-парковых систем можно обнаружить еще в лирике Н.М. Карамзина и М.Н. Муравьева, А.Ф. Воейкова, относящейся к концу XVIII - началу XIX веков:
Ищи в других местах искусства красоты: Здесь вид богатыя Природы Есть образ счастливой свободы И милой сердцу простоты. (Н.М. Карамзин. «Надписи в парке Эрменонвиля», с. 94) Пусть грубый землемер, компасом вооруженный, Идет в свой кабинет, от сада удаленный, Соразмеряя все, премудрый план чертит, И пусть по правилам хороший портит вид; А ты иди в свой сад; на белый лист бумаги Снимай там сколки с мест, вид вдаль, холмы, овраги; Все затруднения умей предузнавать, Предвидеть способы и средства приискать:
Чудотворения из трудностей родятся . Очевидно, учитывая антитезу «естественное» - «искусственное» (заданное схемой, правильное), современные ученые разграничивают и более масштабные пространственные модели, такие, как Петербург и Москва (Топоров 2003). Московское пространство противопоставляется петербургскому по доминирующему принципу органичности, естественности, «почти природности», возникновения без чьей-либо воли, плана, вмешательства. Обращая внимание на обилие растительных метафор в описаниях Москвы, Топоров видит в них едва лине главное средство создания особой конкретности и «заземленности» этого города. В то время как неорганичный, вызванный к жизни некоей насильственной волей, Петербург, созданный в соответствии с предумышленной схемой, планом, правилом, ощущается лишь как обезличенный город-призрак, город-мираж. (161, с. 20-21).
Изначально корифеи русского усадебного строительства - Н. Львов, А. Болотов вынуждены были определиться с планировкой подходов к дому и методами организации прилегающих к нему садов и парков. С их реформаторской деятельностью связан процесс вытеснения «французских» садов «английскими», простыми и натуральными, будто «выросшими» из самой природы, улучшить которую нельзя.
Неизменной на многие десятилетия остается традиция сохранять принцип регулярности в расположении подъездной аллеи и примыкающей к главному дому территории.
«Героиней» большинства стихотворений с усадебными мотивами является прямая аллея, ведущая к парадному подъезду, она же выполняет функцию главной оси парадного двора, и ей соответствует центральная ось здания.
Главная ось вовсе не случайно фигурирует в лирике, поскольку дворянские поэты ощущали в ней организующее начало придворцовой территории.
По сравнению с пейзажной частью парка - «натуральной», постоянно меняющейся, главная аллея создается в поэзии как образ статичный, заставляющий задуматься о вечном, о смене поколений в родовой вотчине.
Аллея въездная (она же парадная, главная, центральная) воспринимается продолжением дома, воплощением мировосприятия хозяина — помещика, так как она обустроена в соответствии с личными пристрастиями барина, историей его рода, тесно переплетающейся с важными событиями в жизни страны.
Особенности мифологического времени
Очертив границы пространства имения, выявив особенности его формирования, мы подошли к решению другой задачи - изучению усадебного времени. Подводя итоги исследования дефиниции, мы констатируем преобладание в усадебном хронотопе времени мифологического. Это связано с характерной для усадебной поэзии идеализацией старины, уходящего в прошлое помещичьего быта. Идеализация прошлого, как правило, происходит в границах архетипической оппозиции «ухода» - «возвращения» («встречи»). В исповедальных монологах героя, как правило, воспроизводится патриархальная модель целеполагания, с необходимыми для ее воплощения строительством дома, посадкой деревьев на территории имения, воспитанием детей.
Лирический герой ощущает потребность рассказать о своих былых мечтах, о жизни семьи в родовой вотчине, и происходит это в основном тогда, когда он прогуливается по окрестностям или по комнатам дома, появившись там спустя месяцы или годы и мысленно многократно отправляясь в неторопливое путешествие в прошлое. Ступая по круговым, сходящимся и расходящимся дорожкам усадебного парка, персонаж подчиняется и ритму воспоминаний, каждый раз протекающим «по кругу», возвращающим в годы детства и юности, запомнившиеся, как самые счастливые и безмятежные.
Память персонажей хранит воспоминания о некогда благоденствующих помещиках-старожилах и многочисленных семейных династиях, о слугах, преданных как своим владельцам, так и стенам, ставшим приютом для них на долгие годы, о любви героев с мятущейся душой, обретших счастье здесь же, рядом, в соседнем имении.
Мифологическое время вызывает многочисленные ассоциации у усадебных жителей, так, это может быть сладкая греза стареющей помещицы о былых свиданиях, происходивших на дорожках парка (А. Белый. «Воспоминание»), может быть мучительный самоанализа помещика, встречающего смерть в опустевшей усадьбе (И.С. Тургенев. «Старый помещик»). Нередко услужливая память подсказывает лирическому герою, какие атрибуты помещичьего обихода могут предстать в чужом дворянском гнезде, так похожем на свое, родное и сотни других, разбросанных по бескрайним российским просторам: Мне кажется все так знакомо, Хоть не был я здесь никогда: И крыша далекого дома, И мальчик, и лес, и вода, И мельницы говор унылый, И ветхое в поле гумно ... Все это когда-то уж было, Но мною забыто давно. (А.К. Толстой. «По гребле неровной и тряской...», с. 74) Путь героя к мифологизированному прошлому осуществляется в границах архетипической оппозиции «ухода» - «возвращения» («встречи»), длительного расставания с привычным усадебным окружением, знакомыми приметами местности, укладом старого дома и семейными традициями. Вполне естественно, что «припоминание» и «узнавание» привычных атрибутов во время очной и заочной (по памяти) экскурсий по территории имения сопровождается исповедью лирического героя, его монологи чаще всего содержат сетования на жизнь, поманившую мнимыми кумирами и отнявшую все, кроме светлой памяти об усадебном прошлом.
В частности, исповедальное начало преобладает в стихотворении И.С. Тургенева «Старый помещик». Лирический герой, который во многом автобиографичен, в данном случае примеряет на себя чужую модель поведения -историю жизни убеленного сединами обитателя имения. Поэт, в действительности переживающий «прямухинский роман» с Татьяной Бакуниной, в стихотворении развивает образ человека, обойденного любовью. Мистификация усиливается, так как молодой хозяин Спасского или гость Прямухина - Тургенев - в монологе-исповеди героя рассказывает об уже прожитой жизни помещика-старика: И я был молод, ел и пил, И красных девушек ласкал, И зайцев сотнями травил, С друзьями буйно пировал... Бывало, в город еду я Купцы бегут встречать меня... Я первым славился бойцом, И богачом и молодцом...
(И.С. Тургенев. «Старый помещик», с. 17) Герой баллады, по сути, ведет рассказ о пребывании в провинции любого дворянина конца XVIII - XIX веков, с усадебными досугами и полезной деятельностью, вплоть до сколачивания капитала для наследников, строительства церкви и усадебного дома.
Самый страшный грех для старого провинциала - прожить «бесплодно», в его понимании - не зная любви, в чем он исповедуется единственному близкому человеку — племяннику Ване.
Образ русской усадьбы в жанре послания
В классических литературоведческих трудах послание рассматривается как сложная система, вбирающая элементы нескольких жанровых форм - элегии, сатиры, оды, особенной «домашней семантикой», намеками, той конкретной недоговоренностью, которая «присуща действительным обрывкам отношений между пишущим и адресатом» (169, 231 - 232), интонацией непринужденного разговора, полного автобиографических отступлений, непосредственного ощущения беседы, протекающей в условиях «особой идеальной обстановки» (104, 137 - 138). В зависимости от контекста, в посланиях могли преобладать то лирическая, то эпическая, то сатирическая, то ироническая тональность; в некоторых случаях заметно их взаимопроникновение и взаимообогащение. Автор послания, удалившись от «света», приобретал право на духовную и эмоциональную раскрепощенность; с шуткой и иронией, предназначенными адресату, настроенному на схожее восприятие действительности, в жанр послания он привнес полифонию. Дружеское послание занимало свою, особую нишу в поэзии, созданное исключительно для единомышленников, понимающих друг друга с полуслова, с полунамека на какой-нибудь факт или лицо. Практически любому началу — лирическому и эпическому, прозаическому и поэтическому, смешному и серьезному, высокому и низкому - находилось место в послании. Будучи освещенной и преображенной в послании, русская действительность получала осмысление с разных точек зрения и тем самым проявляла свою многогранность.
Тематическое и стилистическое разнообразие посланий, в которых воссоздается образ усадьбы, до сих пор впечатляет читателя, воспринимаясь своеобразной, но все же весьма достоверной летописью частной жизни русского дворянства XIX века. Очевидно, нельзя усматривать простое совпадение в том, что их эмпирическая, конкретная основа довольно часто уводит автора и адресата от мишурного блеска великосветских салонов в обстановку усадьбы, с ее преимуществами и возможностями, открывающимися не «вдруг» и не каждому, а лишь тому, кто способен стать неотъемлемой частью «дворянского гнезда» и по-настоящему плениться уединенной жизнью:
Счастлив, кто убежал от светских наслаждений, От городских забав, превратностей и смут Далеко в тишь и глушь, в приволье вдохновений,
В душеспасительный приют. Беги же ты в свои родимые долины, На свежие луга поемных берегов, Под тень густых ветвей, где трели соловьины И лепетание ручьев!
(Н.М. Языков. «Е.А. Баратынскому», с. 302) Вместе с тем, именно в послании, окрашенном в патетические или шутливо-иронические тона, поэты получали возможность проявить свое реальное «я», поскольку в текст вовлекались события и факты повседневной жизни, а в данном случае и во всех последующих примерах наблюдения и переживания лирического героя берут начало в поместных событиях и «удостоверяют его (послания - Т. Ж.) биографическую и географическую реальность» (104, 140).
Создавая послание, автор рассчитывал на взаимопонимание со стороны адресата - то состояние души, которое придавало тональности стихотворения ощущение оптимизма, базирующееся на уверенности в том, что поэт будет понят адресатом.
Безусловно, существовала опасность, отталкиваясь от непосредственных впечатлений, и признанным поэтам уподобиться многочисленным альбомным сочинителям, которые с избытком заполняли культурный вакуум в удаленных от столицы уездах. Точно так же поэты-дилетанты пересылали из поместья в поместье рифмованные сообщения о бытовых проблемах, видах на урожай, семейных событиях. Жалоба В.К. Кюхельбекера в «Мнемозине» на дружеское послание, чрезвычайно востребованное непрофессиональными литераторами, довольно типична для поэтической обстановки того периода: «Трудно не скучать, когда Иван и Сидор напевают нам о своих несчастиях: еще труднее не заснуть, перечитывая, как они иногда в трехстах трехстопных стихах друг другу рассказывают, что, слава Богу, здоровы и страх как жалеют, что так давно не видались! Уже легче, если, по крайней мере, ретивый писец вместо того, чтобы начать: «Милостивый Государь NN...» воскликнет: чувствительный певец,
Тебе (и мне) определен бессмертия венец! -а потом ограничится объявлением, что читает Дюмарсе, учится азбуке и логике» (ПО, 33-34).
Разумеется, жанры послания и стихотворения «на случай» оказались наиболее приспособленными к передаче такого рода информации, но впервые их обогащение новыми чертами, далекими от примитивного бытописания, произошло в 1810-1820-е годы.
Понятие «золотой век» русской поэзии ассоциируется в сознании читателей с первыми десятилетиями XIX столетия. Столь разные его представители, как П.А. Вяземский и Н.М. Языков, Д.В. Давыдов и Е.А. Баратынский, П.А. Катенин и объединяющий плеяду А.С. Пушкин, преимущественно к нему обращались в своих лирических декларациях, однако, случалось, отдавали предпочтение «екатерининскому времени». Довольно часто романтические и реалистические тенденции, патетика и ирония, критический пафос и пафос активного преобразования действительности в творчестве поэтов пушкинской поры оттеняли стремление к гармоничному усадебному существованию.
