Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Х.К. Андерсен в восприятии русской критики и публицистики конца XIX - начала XX века 9
1. Биография 16
2 . Литературная критика 25
3 . Педагогическая критика 33
4 . Адресат 38
5 . Феномен популярности 4 5
Глава II. Особенности переводов сказок Х.К. Андерсена на русский язык в конце XIX - начале XX века 55
1. Перевод названий 56
2 Переводы текстов 7 4
Глава III. Воздействия и влияния (Х.К. Андерсен в художественном, публицистическом, эпистолярном творчестве русских писателей конца XIX - начала XX века) 132
1. Андерсен в публицистике и эпистолярном наследии русских писателей 134
2. Андерсеновские реминисценции в поэзии и прозе русских писателей 146
3. Русская литературная сказка и ее связь со сказками Андерсена 154
Заключение 165
Библиография 169
- Биография
- Литературная критика
- Перевод названий
- Андерсен в публицистике и эпистолярном наследии русских писателей
Введение к работе
Вопрос об освещении и восприятии личности и творчества Ханса Кристиана Андерсена в русской литературе (художественной и публицистической) конца XIX - начала XX в. практически не изучен, в то время как существует обширный материал того времени, свидетельствующий об интересе к творчеству датского писателя и результатах этого интереса. На фоне существования немалого количества исследований, посвященных русско-скандинавским литературным связям, «андерсеновскому» вопросу уделяется относительно мало места, а проблематика указанного периода практически не затрагивается.
Л.Ю. Брауде, создатель многочисленных работ о скандинавских литературах, и в частности о творчестве датского поэта, является автором статей, освещающих тему проникновения андерсеновского наследия в русскую культуру1 (одна из них написана совместно с СП. Шиллегодским) , но вопрос о периоде рубежа веков составляет лишь незначительный аспект этих работ и касается преимущественно критики. Достаточно обширный материал, относящийся не только к критике, но и к влиянию Андерсена на жанр сказки, представлен в статье М.Л. Сурпин2. Обзорный характер носит доклад Б. А. Ерхова, посвященный андерсеновским образам в русской художественной литературе3, однако автор практически не касается указанного периода. Э.В. Переслегина во вступительной статье к фундаментальной работе - библиографическому указателю про-
' Брауде Л.Ю. Х.К. Андерсен в русской и советской критике//Труды Института истории АН СССР- Л., 1970. Вып. 11; Брауде Л.Ю., Шиллегодский СП. Сказки Г.Х. Андерсена в России//Ученые записки ЛГПИ им. А.И. Герцена. Кафедра русской литературы. Л., 1959. Т. 198.
2 Сурпин М.Л. Сказки Андерсена в России//Ученые записки Ярославского пед. ин-та. Ярославль, 1958. Вып.
28.
3 См.: Ерхов Б.А. Андерсен. Русские отражения//На рубеже веков: Российско-скандинавский литературный
диалог. Доклады межд. науч. конф. Москва, 23-27 апреля 2000 г. М., 2001.
изведений Андерсена на русском и датском языках и критической литературы о нем вплоть до 197 9 г. - затрагивает вопрос о популярности и востребованности Андерсена в России, в частности в конце 1880-х - начале 1900-х гг.
В настоящее время тема «Андерсен и русская литература конца XIX - начала XX в.», охватывающая период конца 1880-х - 1910-х гг., по-прежнему недостаточно освещена, не существует крупных исследований, посвященных данной теме, в то время как период этот представляет особый интерес в процессе ассимиляции творчества датского писателя в России.
На фоне всплеска интереса к скандинавским литературам и скандинавской культуре в целом в этот период совершается переход от первичного восприятия Андерсена как некоего «открытия», чужеродного элемента, к тому времени, когда его образы становятся знакомы каждому с детства и вплетаются в культуру как естественная составляющая, неотъемлемая ее часть, без которой сама культура изменилась бы.
Путь Андерсена в Россию вовсе не был таким уж простым. Как отмечает Д.М. Шарыпкин в своей работе «Скандинавская литература в России», первые публикации Андерсена на русском языке остались без внимания. Так, перевод «Импровизатора» Я. Гримом со шведского в 184 4 г. вызвал негативный отклик Белинского. Первые переводы сказок «были вовсе не замечены критикой»4. «Русский читатель воспринял «Импровизатора», а затем и сказки Андерсена как сочинения «"запоздало" романтические»5. «Таким образом, - констатирует ученый, - Андерсену во второй трети девятнадцатого столетия не суждено было стать непосредственным участником русского литературного процесса. Интерес к нему в России возник позже,
4 Шарыпкин Д.М. Скандинавская литература в России. Л., 1980. С. 245.
5 Там же. С. 244.
когда начали писательскую деятельность те, кто в 1840-1850-х годах детьми знакомились со сказками Андерсена»6.
Именно сказки были той частью творчества датского поэта, которой было суждено войти в русскую культуру. Это не случайно, поскольку произведения других жанров не вышли за рамки ординарной национальной литературы, и является причиной того, что в данной работе место уделено почти исключительно сказкам Андерсена. Его романы и стихи не оказали видимого влияния на русскую литературу, след, оставленный ими, минимален: ряд переводов, небольшое количество рецензий и отзывов, тогда как сказки вызвали многочисленные отклики в прессе, неоднократно переводились, выдержали огромное количество изданий и переизданий и нашли отражение в творчестве русских писателей, в частности в том, что касается жанра сказки.
В данной работе при помощи описательно-аналитического метода исследования рассматриваются три представляющие интерес аспекта ассимиляции сказок Андерсена на русской почве: отзывы критики (первичная оценка), переводы на русский язык (прямой путь к читателю) и, наконец, непосредственное воздействие на литературу (отражение). Автор диссертации основывается на отечественной традиции сравнительно-исторического литературоведения, представленной в трудах А.Н. Веселовского, В.М. Жирмунского, М.П. Алексеева и др. Работа затрагивает не столько проблему непосредственно типологического сходства, сколько проблему контактных взаимосвязей как форму отношений между национальными литературами (по определению Л.В. Чернец)7.
6 Там же. С. 245.
7 См.: Теоретическое введение в сравнительное изучение литератур. Сост.: Л.В. Чернец, А.Я. Эсалнек.
Первая глава посвящена оценке творчества Х.К. Андерсена в критико-публицистических работах. При этом уделяется внимание анализу образа автора как принципиального момента для понимания восприятия его произведений читающей публикой, а также оценке популярности тех или иных произведений датского писателя и причинам возникновения интереса к нему.
Во второй главе исследуется проблема перевода сказок Х.К. Андерсена на русский язык. Рассматриваются переводы названий сказок как поле концентрации особенностей, характерных для проблемы в целом, и сами тексты. Для подробного анализа выбраны два наиболее полных издания сказок Андерсена: Собрание сочинений в 4-х томах в переводе А. и П. Ган-зенов и Иллюстрированное издание сказок в б-ти томах в переводе В.Д. Порозовской.
Третья глава посвящена «образам» Х.К. Андерсена в русской литературе: в художественных, публицистических произведениях русских писателей, произведениях эпистолярных жанров (при этом мы не считаем возможным оставаться строго в рамках указанного периода, поскольку андерсеновские реминисценции встречаются у некоторых писателей на протяжении всего их творчества и было бы некорректным разделять то, что целостно по существу), - а также произведениям, написанным под непосредственным влиянием творчества Андерсена. К последним относятся некоторые русские сказки.
Сама специфика жанра сказки приводила к тому, что на рубеже веков восприятие творчества Андерсена теми или иными писателями в целом носило наднаправленческий характер. Жанр сказки занимал особое место в русской литературе конца XIX - начала XX в. Расцвет жанра был закономерен на фоне общего всплеска интереса к фантастическому. Сказка приобретает философскую функцию; серьезные изменения происходят в пони-
мании специфики жанра. Одним из определяющих свойств сказки данного периода являлась открытость разнообразным влияниям. Кроме того, эпоха рубежа XIX - XX вв. характеризуется повышенным интересом к детской литературе как таковой, составной частью которой традиционно считались произведения сказочного жанра, и к проблемам педагогики. Сказка являла собой широкое поле для актуализации аксиологической проблематики, моралистического начала во внешне непритязательной форме. Сказки - косвенное свидетельство возросшего в это время интереса к миру детства. Создается огромное количество произведений детской литературы (не только сказочной), появляется много переводов, пересказов народных сказок, научно-популярной литературы для детей. Практически все детские журналы печатали сказки: оригинальные, переводные, пересказы, переделки. Русская литературная сказка конца XIX -начала XX в. представляла собой явление неоднородное в жанровом и стилистическом отношении, апеллировала ко многим традициям, допуская эксперименты с различными жанровыми формами, языком, охватывала широкую тематику. Однако это касается лучших образцов жанра. Большой пласт так называемой «детской» литературы составляли произведения тенденциозные, морализаторские, призванные не оскорбить вкус «благовоспитанных» детей и привить им правильные представления о моральных нормах. Это положение дел сочеталось с усиленным вниманием к этическим проблемам и проблемам воспитания. Таков был фон, на котором сказки Андерсена - не тенденциозные, но в высшей степени «нравственные», «универсальные»8 по своей природе, по-своему преломляющие стереотипы традицион-
Брауде Л.Ю. Скандинавская литературная сказка. М., 1979. С. 74.
ной фантастики, - воспринимались русской читающей публикой - детьми и взрослыми.
Данная работа не претендует на полный и всесторонний охват всего имеющегося материала по заявленной тематике, однако преследует цель создания общей концепции восприятия Х.К. Андерсена русской литературой определенного периода как культурным феноменом.
9 См.: Брауде Л.Ю. Указ. соч. С. 85.
Биография
В конце XIX - начале XX в. создается ряд биографий, посвященных жизни и творчеству Андерсена и поддерживающих (или создающих) «миф об Андерсене». Это было несомненно обусловлено неподдельным интересом к личности Андерсена.33 Первая биография принадлежит М.Г. Бекетовой. Опираясь на автобиографию Андерсена («Das Marchen meines Lebens») и собрание его писем34, она шаг за шагом описывает события жизни датского поэта. Очень подробно рассказывая о детстве, Бекетова останавливается на некоторых выразительных эпизодах, касающихся впечатлений будущего писателя и его отношений с окружающим миром. Надо сказать, что проблемы, возникавшие при общении с ровесниками, не носили такого тотального характера, как может показаться при чтении и этой, и других биографий. Так, современный исследователь Бо Грёнбек в монографии о жизни и творчестве Андерсена замечает, что «в общем он ладил с ребятами», хотя, конечно, выделялся среди них.35 Рисуя портрет Андерсена как личности необычной, неординарной, М. Бекетова описывает его первые наивные попытки писать, увлечение театром, стремление вырваться за пределы той жизни, которая, казалось, была суждена ему по рождению, его фантастическую способность приобретать покровителей благодаря своей непосредственности, наивности и настойчивости (Грёнбек называет это качество назойливостью, впрочем, без оттенка осуждения, что было невозможно для исследователей и популяризаторов 1890-х - 1910-х, склонных к наивной идеализации личности писателя) , что проявилось особенно после отъезда из Оденсе, во время мытарств в столице Дании. Рассказывая о положении Андерсена в Копенгагене, автор очерка останавливается на описаниях его бедственного положения как в материальном отношении, так и в смысле душевного состояния, полностью полагаясь на автобиографическую прозу самого Андерсена. В особенности психологический дискомфорт выступает на первый план в рассказе о годах учения писателя, а впоследствии - когда речь заходит о его взаимоотношениях с литературной и театральной критикой. Надо сказать, что опираясь на автобиографию Андерсена и поневоле допуская неточности вслед за первоисточником, Бекетова, располагая весьма ограниченным материалом, все же удивительно точно передала некоторые нюансы психологического портрета Андерсена, в то же время сохранив объективное отношение к его мемуарному произведению.
Далеко не всем исследователям удавалось беспристрастно оценить «Сказку моей жизни». Пл. Краснов сравнивает автобиографию Андерсена с «Dichtung und Wahrheit» Гёте и приходит к выводу, что произведение немецкого поэта сильно усту пает «Сказке» как в стилистическом отношении, так и в том, какой предстает перед читателем фигура автора. Любопытно мнение критика, что «Андерсен, как личность, все время остается на втором плане»36 (в отличие от Гёте, «самодовольная фигура» которого «повсюду появляется на сцену» 7) . Краснов восхищается тем, что на первом плане в «Сказке» - «собственно история литературных успехов Андерсена с тех пор, как он впервые стал рассказывать сказки в Оденсе знакомым девочкам и до последних лет его жизни...» Автора не смущает то обстоятельство, что детские «пробы пера» Андерсена ни в коей мере не могут считаться «литературными успехами». Пл. Краснов идет дальше самого Андерсена в обвинениях и, причислив к обидчикам датского поэта таких его друзей и покровителей, как семейство Коллинов, называет их наряду с некоторыми другими людьми «ничтожествами, когда-то оказывавшими мелкие прозаические услуги Андерсену»
Объективность Бекетовой проявляется, в частности, в ее суждении о превосходстве первой части автобиографии, которая «относится к детству Андерсена, к неудачам и превратностям его судьбы», по сравнению со второй, написанной, по мнению автора, «бледнее», «формально, поверхностно и едва ли вполне искренно»40. Особенно интересно точное замечание Бекетовой о том, что во второй части автобиографии приходится видеть «одну и ту же характеристику совершенно разных лиц. Все они одинаково интересны, любезны, умны, талантливы и вообще - прекрасные люди». Речь идет о бесконечных перечислениях знакомых коронованных особ, художников и других известных людей (в то время как у Пл. Краснова андерсеновские рассказы о признании его таланта «коронованными особами Европы» вызывают искренний интерес). Однако даже о первой части «Сказки моей жизни» современным исследователем сказано буквально следующее: «Первая часть - то есть время до 1828 года - самая лучшая, но, к сожалению, на нее можно полагаться не больше, чем на бабьи сплетни». Чрезмерная чувствительность Андерсена к критике также отразилась на его автобиографии и, как следствие, и на биографическом очерке, посвященном его жизни. При чтении его создается впечатление, что критика всегда была несправедливой и безжалостной. Но, хотя непризнание в Дании действительно имело место долгие годы, критика далеко не всегда бывала несправедливой. Например, вполне закономерен был тяжело переживаемый Андерсеном провал драмы «Агнета» как вещи посредственной; к сказкам же и сам автор поначалу не относился серьезно44, что не отражено в очерке М. Бекетовой. Имеют место и неточности перевода. На совет книгопродавца Иверсена заняться каким-нибудь ремеслом Андерсен у Бекетовой отвечает: «Это было бы большим грехом!»45, что вызывает некоторое недоумение, как несуразность или свидетельство непомерной гордыни; действительный же смысл андерсеновской фразы: «Нет, это было бы обидно!»46.
Литературная критика
Для литературной критики в собственном смысле слова интерес представляли художественные особенности произведений Андерсена, а также, в числе прочего, степень обусловленности написанного событиями жизни автора. Критики давали в целом достаточно объективную оценку творчества писателя, выделяя сказки как лучшую часть написанного, шедевр, также отмечая часть малой прозы и характеризуя как менее интересные - романы, стихи и как в целом неудачные - пьесы.
Для рецензий, опубликованных в крупных журналах, характерно внимание к стилю, языку,73 сюжету - достоинствам и недостаткам и самих произведений, и переводов (элементы «художественной критики», как уже было отмечено, встречаются и в работах с педагогической направленностью, примером могут послужить статьи Н. Леонтьевой и И. Феоктистова). К таким работам принадлежат, например, следующие: рецензия «О чем рассказывал месяц» (Русская мысль. 1890. № 3), представляющая собой краткую характеристику издания «Книги картин без картин» - адекватности, стилистики, синтаксиса перевода, предполагаемой адресной направленности самого произведения, а также информативности предисловия к книге; помещенная в №6 «Мира Божия» за 18 94 г. рецензия на первый и второй выпуски 1-го тома Собрания сочинений Андерсена в переводе А. и П. Ганзен, автор которой кратко определяет место Андерсена в скандинавской литературе и анализирует поэтику сказок и соотношение их с другими произведениями писателя. Среди положительных в целом отзывов (критики отмечают такие качества произведений, как гуманность, поэтичность, простота и сжатость языка, «необыкновенное понимание детской натуры» и совершенная форма74, «несравненная поэзия в соединении с тонким юмором, с чистотою и искренностью чувства»75, красота языка и стиля) упреки встречаются относительно редко. Любопытно поэтому отметить замечание критика журнала «Мир Божий» о том, что «практическое понимание счастья» заставляет писателя «нередко заканчивать довольно пошло и сентиментально тонко задуманные поэтические сказки» (речь идет о сказке «Соловей»). Фактически автору вменяется в вину погрешность против хорошего вкуса и излишняя сентиментальность, что, если учесть общее сентиментальное настроение критики и читателей, является достаточно оригинальным и смелым замечанием. Однако в целом рецензент дает самую высокую оценку творчеству Андерсена, называя его сказки «печальными отражениями антагонизма души и требований жизни», отмечая само «изображение» как имеющее преимущество по отношению к выводам, морали произведения. Именно эта черта отмечалась многими критиками: внутренняя гармония изображения, «гармония между мыслью и ее выражением», органичность произведения; нравилась простота, естественность, «изящество без всяких усилий», отсутствие «кричащего, эффектного»
В рецензии на то же издание (Ганзен) во втором номере «Русской мысли» за 18 94 г. акцент сделан на творческой биографии Андерсена в ее связи с историей создания сказок. В № 12 того же журнала содержится рецензия на 1-3-й тома Собрания, где можно уже увидеть краткий разбор некоторых произведений писателя (рецензент предположительно один и тот же)
Статья Платона Краснова «Датский сказочник», напечатанная в сентябрьском номере «Книжек Недели» за 1895 г., представляет собой в формальном плане рецензию на Собрание сочинений Андерсена в четырех томах в переводе А. и П. Ган-зен. Реально самому изданию посвящено лишь несколько обязательных строк, где автор статьи, как и многие критики и сами переводчики, подчеркивает важность «взрослого» издания Андерсена. В этой развернутой статье не только дается оценка творчеству датского писателя, но присутствует попытка выявить причины популярности Андерсена. Уже в самом названии - «Датский сказочник» - четко определены приоритеты, восприятие Андерсена как создателя прежде всего сказок (хотя Краснов уделяет внимание и рассмотрению романов Андерсена, его путевых очерков и автобиографии). В более краткой рецензии во «Всемирной иллюстрации» Краснов также отдает приоритет сказкам, касаясь и прочих произведений Андерсена.81 Автор другой, уже упоминавшейся рецензии на ганзенов-ский четырехтомник в свою очередь выделяет сказки как «центр творчества» датского писателя. Разумеется, знаковым является название книги Александрова «Великий сказочник». Об Андерсене как авторе сказок идет речь и в написанной в форме диалога статье А. Пресса8
Перевод названий
Сказка «Den grimme ailing»3 вошла в русскую традицию под названием «Гадкий утенок» несмотря на то, что прилагательное grim вернее было бы перевести как безобразный или некрасивый, и хотя эта лексема может иметь значение «гнусный», «отвратительный», в сказке несомненно идет речь о физическом безобразии, скорее даже некрасивой, по мнению окружающих, внешности без следов уродства. В четырехтомном собрании А. и П. Ганзен (I, 1.1) 4, как и в шеститомных Иллюстрированных сказках Б.Д. Порозовской (I, 2.2), сказка имеет название «Безобразный утенок», однако позже, в советское время, в переводах Анны Ганзен употребляется уже эпитет «гадкий».
В ряде переводов конца XIX - начала XX в. также использовалась лексема «гадкий», например у А. Борисовой (I, 16), И. Введенского(I, 17), Н.И. Перелыгина(I, 7) и др. М.А. Лялина (I, 5.1) перевела название сказки как «Уродливый утенок», что, на наш взгляд, предполагает большую степень безобразия, нежели та, что предположительно заложена в оригинальном названии. Однако следует учитывать тот факт, что семантическое поле лексемы grim [некрасивый, безобразный, уродливый, гнусный, отвратительный) очень широко и пересекается с синонимичными ей лексемами styg {уродливый, дурной, гадкий, скверный) , feel {уродливый, некрасивый, неприятный, скверный) , зекеї {противный, отвратительный) , heeslig {некрасивый, безобразный, уродливый), vaemmelig {отвратительный, противный, неприятный, отталкивающий), slem
[плохой, скверный).5 Таким образом, здесь заложена возможность различного толкования. Однако, как указано выше, по нашему мнению наиболее адекватным, с учетом всего текста сказки, переводом является «Безобразный утенок».
В названии сказки «Kejserens nye klasder» (традиционно закрепившееся в русском переводе - «Новое платье короля») трудность представляет перевод лексемы «klasde», имеющей значение одежды вообще. В названии она употребляется во множественном числе. Следовательно, буквально следует переводить: «Новые одежды короля». В Собрании сочинений Ганзе-нов (I, 1.1) сказка названа «Новый наряд короля», однако позже переводилась ими как «Новое платье короля» (I, 10), тот же перевод («Новый наряд короля») можно встретить у Н.И. Перелыгина (I, 7) . У Порозовской сказка называется «Новое платье короля» (I, 2.1). Так же переведено у М. Благовещенской (I, 12), О. Пономаревой (I, 13). Лексема «платье», равно как и «одежды», может иметь значение одежды вообще. Таким образом, перевод «klasder» как «платья» представляется наиболее удачным.
Другой проблемой является перевод лексемы «kejser», которая в действительности означает не «король», а «император, кайзер». Для обозначения «короля» в датском языке используется другая лексема, «konge»6. Однако в большинстве изданий «kejser» переводится как «король», в настоящее время это можно считать традиционным7. Любопытно, что название сказки «Dynd-Kongens Datter», содержащее как раз лексему «konge» («король») , переводилось и Ганзенами, и Порозовской как «Дочь болотного царя» (I, 1.2; I, 2.3), но само понятие Болотного короля не имеет жесткой привязки к реалиям датской культуры, поэтому такой перевод оправдан.8
Название сказки «Rejsekammeraten» переводилось как «Дорожный товарищ» Ганзенами (I, 1.1) и как «Попутчик» (I, 2.1) Порозовской. Оба варианта представляются правомерными. Словосочетание «Дорожный товарищ» является буквальным пере водом сложного слова «rejsekammeraten» (rejse - поездка, путешествие, kammerat - товарищ), смысловой эквивалент ко торого в русском языке - «спутник, попутчик». Как «Попут чик» сказка переводилась также М.А. Лялиной (I, 5.1), как «Дорожный товарищ» - Н.И. Перелыгиным (I, 7).
Совершенно неадекватное заглавие, не имеющее отношения к реальному и преследующее своей целью, видимо, заинтриговать возможного читателя, - в издании этой сказки 18 92 г.9
Сказка «То jomfruer» в переводе Ганзенов звучит как «Две девицы (I, 1.1), что представляется совершенно адекватным оригинальному названию (так же у Нееловой, I, 5.2) . Б.Д. Порозовская переводит название как «Две бабы» (I,
2.2) . Такой перевод необоснован (так же у А. Гатцука, I, «Ksrestefolkene» - «Парочка» у Ганзенов (I, 1.1), «Влюбленная парочка» у Порозовской (I, 2.2). Собственно название следовало бы перевести как «влюбленные» или «суженые, нареченные». Однако ироническое содержание сказки, которая переводилась также как «Мяч и кубарь» (I, 18), «Жених и невеста» (I, 11), оправдывает на наш взгляд подобную вольную интерпретацию названия.
Андерсен в публицистике и эпистолярном наследии русских писателей
Есть прямые свидетельства того, что М. Волошин, И. Бунин, Г. Газданов, М. Горький, Черубина де Габриак, М. Цветаева, А. Белый в детстве с удовольствием читали сказки Андерсена. Для каждого это свои сказки.
Так, для Черубины де Габриак это «Русалочка». В своей автобиографии она пишет: «А когда вставала, то почти не могла ходить (и с тех пор хромаю) и долго лежала у камина, а моя сестра читала мне сказку Андерсена про Морскую Царевну, которой тоже было больно ступать. И с тех пор, когда я иду и мне больно, я всегда невольно думаю о Морской Царевне и радуюсь, что я не немая»9. И.А. Бунин в автобиографической заметке 1915 г. вспоминает, что особенно глубокое впечатление на него произвела сказка «Колокол»: «В гимназии много из того, что обычно читается в такие годы, мне совсем не нравилось. (Из того, что произвело на меня в первые гимназические годы особенно поэтическое и восторженное впечатление, вспоминается сейчас «Колокол» Андерсена)»10. Для М.И. Цветаевой одними из любимых сказок были «Русалочка» и «Снежная королева».
Леонид Андреев в письме к В.Ф. Боцяновскому упоминает Андерсена в числе авторов, которых читал в детстве.11
Р.Л. Щербаков отмечает, что сказки Андерсена «были первой книжкой, прочитанной Гумилевым самостоятельно, он с любовью хранил ее до последних дней».
Л. Силард в коллективной монографии Института мировой литературы «Русская литература рубежа веков» и А. Лавров в книге «Андрей Белый в 1900-е годы» приводят высказывание Андрея Белого о его гимназических годах, в котором он ста вит сказки Андерсена в один ряд с русскими народными сказками, собранными Афанасьевым: «...Музыка входила в душу, как родной мир; сказки (Афанасьева, Андерсена) и стихи Уланда, Гейне и Гете...»
Свидетельство, связывающее имена Белого и Андерсена можно найти также у М.И. Цветаевой в воспоминаниях 1936 г. Она приводит высказывание Белого о том, как тяжело быть профессорским сыном: «Если уж непременно нужно быть чьим-то сыном, я бы предпочел, как Андерсен, быть сыном гробовщика. Или наборщика...»14. Здесь, однако, допущена ошибка (А. Белым или М. Цветаевой) . Андерсен был сыном не гробовщика, а сапожника .
В отношении самой М.И. Цветаевой15 следует говорить об установлении семейной традиции чтения сказок Андерсена: сама Марина Ивановна, ее сестра Анастасия Ивановна, а также дети любили и читали Андерсена.16
В воспоминаниях А.И. Цветаевой говорится, что любимой сказкой «всех нас» была «Снежная королева»: «Что-то было общее между Марусей и Маленькой разбойницей, и Маруся любила ее иной любовью, чем Ундину, Русалочку, Герду. Мне кажется, в ее любви к Маленькой разбойнице было некое панибратство, узнавание себя в другом, молчаливый кивок».
Сама Цветаева уже в 1920 - 1930-е гг. делает записи о впечатлении, которое произвело чтение «Русалочки» на сына19, и о любви дочери к Андерсену. В приписке к письму А. Эфрон к А. Ахматовой от 17/30 марта 1921 г.: «Аля каждый вечер молится: - «Пошли, Господи, царствия небесного Андерсену и Пушкину, - и царствия земного - Анне Ахматовой».20 Текст письма А. Эфрон также имеет непосредственное отношение к Андерсену: «Читаю Ваши стихи «Четки» и «Белую стаю». Моя любимая вещь, тот длинный стих о царевиче. Это так же прекрасно, как Андерсеновская русалочка, так же запоминается и ранит - навек. И этот крик: Белая птица - больно! Помните, как маленькая русалочка танцевала на ножах? Есть что-то, хотя и другое».21
В том же 1921 г. Ариадна Эфрон пишет из Москвы Е.О. Волошиной: «Недавно нашла Вашего щелкуна, Вами выкрашенного, с ружьем, в остроконечной шапке. Мои любимые книги: сказки Андерсена и самый, самый первый мир: каменный век с идолами и топорами».
