Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков Анисимов Кирилл Владиславович

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Становление сибирской областной словесности. Взаимодействие литературных систем центра и региона 31

1. Сибирь как историко-культурный ландшафт: фактор границы («столичная» и «региональная» позиции наблюдателя) 35

2. Типологические и функциональные аспекты сюжета о Ермаке 64

Глава 2. Поэтика литературы Сибири 10-30-х гг. XIX столетия 105

1. Концепции региональной литературы в научном и художественном наследии П.А. Словцова 111

2. «Открытие Сибири» в литературе начала XIX века. Журналы Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник» 133

3. Романы И.Т. Калашникова как феномен сибирской беллетристики первой половины XIX века 154

Глава 3. Литература Сибири второй половины XIX столетия. Формирование областнической концепции автора и героя 184

1. Биографический сюжет в областнической литературе и публицистике. Истоки и структура 188

2. «Темперамент» и «инстинкт». На пути к психологизму региональной словесности 212

3. «Народно-областной тип». Н.М. Ядринцев в полемике с этнографическими изысканиями А.П. Щапова 223

Глава 4. Региональная проза 1900-1910-х гг. Повесть. Роман 241

1. Истоки и развитие темы старообрядчества в литературе Сибири второй половины XIX - начала XX веков 246

2. Повесть А.Е. Новоселова «Беловодье» в контексте областной литературной традиции 255

3. В преддверии «Чураевых» 271

4. Роман Г.Д. Гребенщикова «Чураевы» (1-я часть). Источники и структура сюжета. Художественное пространство 285

Заключение 308

Список использованных источников и литературы 321

Сокращения 344

• Сибирь как историко-культурный ландшафт: фактор границы («столичная» и «региональная» позиции наблюдателя)
• Концепции региональной литературы в научном и художественном наследии П.А. Словцова
• Биографический сюжет в областнической литературе и публицистике. Истоки и структура
• Истоки и развитие темы старообрядчества в литературе Сибири второй половины XIX - начала XX веков

Введение к работе

Активно развивающаяся с 80-х гг. XX в. традиция исследований «локальных» текстов русской литературы, связанная с рецепцией философско-эстетического наследия М.М. Бахтина (в частности, его идей о хронотопе), а также с развитием представлений о семиотике пространства и включающая в себя целый ряд работ о «петербургском», «московском», «пермском», «усадебном», в последнее время «сибирском» текстах национальной словесности, стремится, главным образом, к реконструкции семантических параметров того или иного исторически отмеченного территориального мира, образ которого воссоздается в произведениях русской литературы. При этом изучение литературной работы, ведущейся интеллигентским сообществом внутри данного региона, и вообще придание этой деятельности качества самостоятельного предмета исследования продолжает оставаться в нашей филологической науке редким явлением. Исключение составляет, пожалуй, только Сибирь - крупнейший регион России и одновременно наиболее удаленный от ее историко-географического центра. Вероятно, поэтому тенденция признавать некоторые особенные черты сибирской литературной традиции проявилась еще в 30-е гг. XIX в. (книга Генриха Кенига «Литературные картины России», 1837 г.). В начале XX в. самобытность сибирской региональной словесности, в первую очередь благодаря классическим работам М.К. Азадовского, стала более известной и понятной. Вместе с тем систематически проводящиеся с 10-х годов XX в. исследования русской литературы Сибири (от средневековых летописей, посвященных походу Ермака, до литературно-критической деятельности областников XIX - начала XX вв.), как правило, выполнены в источниковедческом и историко-литературном ключе. Обращение к проблемам поэтики областной литературы Сибири встречается значительно реже и связано, главным образом, с анализом конкретных произведений.

Актуальность данной работы определяется возросшим интересом современного литературоведения к геокультурологическим аспектам истории национальной словесности, проблемам поэтики и семиотики локального текста. В диссертации литература края впервые рассматривается как поэтическая система,

которая располагает рядом объективно заданных параметров, влияющих на творческие поиски авторов региона. Из этих параметров наиболее существенной представляется ситуация отдаленности от культурного центра, которую пишущий человек переживал в Сибири особенно остро и которая одновременно, соотносясь с явлением периферии семиосферы (Ю.М. Лотман), оказывала продуктивное воздействие на процесс художественных и мировоззренческих исканий. Ощущение отдаленности, воздействуя, подобно некоему силовому полю, на авторское самосознание, заставляло писателя вырабатывать способы самоопределения относительно Сибири (как правило, в рамках антитезы «покинуть - остаться») и, соответственно, избирать те или иные приемы ее художественного воспроизведения (с большим или меньшим тяготением к поэтическому остра-нению).

Анализ воздействия самосознания регионального автора на структуру выходящего из-под его пера текста, выявление на этом основании особых качеств сибирской словесности как специфической региональной традиции в рамках русской литературы является основной целью предпринятого исследования. Поставленная цель подразумевает решение ряда конкретных задач, продиктованных как отбором репрезентативного для исследования материала, так и методом его изучения:

1) Проанализировать семиотические параметры Сибири как историко-
культурного ландшафта;

1. Выявить специфику взаимодействия формирующейся региональной словесности Сибири с традицией центра;

2. Рассмотреть формирование первых эстетических концепций литературы края в 10-30-е гг. XIX века (П.А. Словцов);

3. Изучить журналы Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник» (1818-1827) в аспекте поэтики сибирской темы в литературе эпохи романтизма;

4. Исследовать сюжетосложение и жанровую природу первых образцов региональной беллетристики - романов И.Т. Калашникова 30-х гг. XIX в.;

6) Выявить особенности областнической концепции автора и героя (литера
турно-критическое наследие Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева);

7) Реконструировать «биографический текст» областнической культуры
второй половины XIX в. и определить его влияние на художественные экспери
менты областников;

8) Исследовать становление жанров повести и романа в литературе Сибири
1900-1910-х гг. XX в.

Традиция изучения литературы Сибири знает несколько этапов.

В 1929 г. Георгий Федотов, осмысливая трагический опыт русской истории начала XX столетия, с тревогой писал: «...Никто не станет отрицать угрожающего значения сепаратизмов, раздирающих тело России. За одиннадцать лет революции зародились, развились, окрепли десятки национальных сознаний в ее расслабевшем теле. <...> С Дальнего Востока наступает Япония, вскоре начнет наступать Китай. И тут-то мы с ужасом узнаем, что сибиряки, чистокровные великороссы-сибиряки, тоже имеют зуб против России, тоже мечтают о Сибирской Республике - легкой добыче Японии» . Характерна в словах замечательного русского философа и историка, указавшего в своей статье на целый ряд сценариев возможной дезинтеграции страны, эта интонация удивления и недоумения при встрече со странным примером сепаратизма «чистокровных великороссов», разительно отличающимся от десятков традиционных национальных исканий независимости. В 10-е годы XX в. идея сибирской самостоятельности обрела всероссийскую известность во второй раз: в середине 60-х годов предыдущего столетия она уже спровоцировала громкий уголовный процесс². Очевидно, что политическая тенденция, проявившая себя дважды в течение пятидесяти лет,

имела не только социальные основания , но была каким-то образом связана с культурой, мировоззрением сибирской интеллигенции, в среде которой создава-

Федотов Г. Будет ли существовать Россия? // Россия и Европа: Опыт соборного анализа. М., 1992. С. 249.

² См.: Дело об отделении Сибири от России / Публ. А.Т. Топчия, Р.А. Топчия; Сост. Н.В.
Серебренников. Томск, 2002.

³ О революционных перипетиях в Сибири 1917 - начала 20-х гг. см. работу: Перейра Н.Г.О.
Сибирь: политика и общество в гражданской войне. М., 1996. Ей предшествовала специальная
статья автора: Pereira N.G.O. Regional Consciousness in Siberia before and after October 1917//
Canadian Slavonic Papers. 1988. Vol. XXX. № 1. P. 112-133.

6 лись и функционировали какие-то тексты, причем не обязательно только написанные на злобу дня прокламации и прочие агитационные материалы.

Формирование на крайнем восточном рубеже империи интеллигентского сообщества, одной гранью деятельности которого стал пресловутый сепаратизм, не могло проходить в стороне от становления литературной традиции, в контексте которой вырабатывалась специфическая картина мира образованного русского человека, оказавшегося или даже родившегося посреди этой «отдаленнейшей страны нашего Отечества», как выразился о Сибири в начале XIX в. долго живший в ней поэт, член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств В.В. Дмитриев⁴. О возможности такой литературы читателю могли сказать еще средневековые сибирские летописи, созданные в XVII в., одну из которых, принадлежащую перу СУ. Ремезова, широко использовал Герард Фридрих Миллер при написании фундаментальной «Истории Сибири» (1750), а другую - Строгановскую - Н.М. Карамзин, сделавший ее основой своего рассказа о Ермаке в IX томе «Истории государства Российского» (1821).

В скором времени вопрос о региональной словесности Сибири приобрел самостоятельное значение. Немецкий критик и писатель Генрих Кениг в своей книге «Литературные картины России» (1837), известной в русском переводе как «Очерки русской литературы», отметив, что «образующаяся ... сибирская литература не будет, разумеется, иметь собственного, отличного характера», указал: «Она будет иметь такое же положение и такое же отношение к российской литературе, как англо-американская к английской»⁵. Таким образом, впервые после Г.Ф. Миллера и Н.М. Карамзина, использовавших древнерусские хроники похода Ермака в своих целях, была предпринята попытка теоретически обосновать возможность зарождения сибирского литературного регионализма, наметить его перспективы. Принципиально важно при этом, что работа Г. Кени-га родилась в сотрудничестве с «любомудром» Н.А. Мельгуновым, который, судя по всему, подсказал своему собеседнику некоторые ключевые положения его книги, например, что «к многоразличным элементам русской натуры и русской жизни ... принадлежат еще провинциальные элементы <...>: русско-немецкий,

⁴ Дмитриев В.В. Картина Сибири // Сибирский вестник. 1818.4.1. С. 1.

⁵ Кениг Г. Очерки русской литературы. СПб., 1862. С. 220.

сибирский и малороссийский»⁶, что язык сибиряков «во многих оборотах отступает от русского. У них есть свои поэты, произведения которых, обращаясь в рукописях, неизвестны в России» и т.д. Следовательно, концепция литературной самобытности Сибири родилась в самой России, причем под пером объективных наблюдателей, а отнюдь не теоретиков областной обособленности.

Во второй половине XIX столетия благодаря деятельности областнически настроенной интеллигенции идея сибирской словесности обрела несколько более рельефный вид. Основной проблемой писательского сообщества востока России на протяжении XVIII — первой половины XIX вв. была разрозненность культурных усилий отдельных энтузиастов и, как следствие, атомизация литературного процесса, который в территориальном отношении локализировался в рамках небольших «культурных гнезд», а в хронологическом - напоминал последовательность спорадических взлетов, после которых следовали годы, а то и десятилетия литературной немоты. Ситуация эта разительно отличалась от занявшего более чем столетие древнерусского периода развития областной литературы, в течение которого между основными памятниками традиции имелась очевидная текстологическая связь и преемственность на уровне поэтики и авторского мировоззрения. Позднее линия этой преемственности прервалась, литературная работа стала уделом одиночек, а Сибирь, начав расцениваться как культурная пустыня, добавила к своему мифологизированному образу еще один малоприятный оттенок.

Идеологи областнического движения Г.Н. Потанин и Н.М. Ядринцев осознавали эту специфическую черту истории региональной литературы и общественной жизни в целом. Ставя проблему специфики Сибири как особого пространства в составе Российской империи, они закономерно должны были рассматривать культуру края как типологически целостное явление. Демонстрируя свое отличное знание ассоциирующихся с Сибирью текстов от летописей и исторических песен, посвященных Ермаку, до творчества полузабытых поэтов недавнего прошлого, давая авторам этих текстов меткие характеристики, област-

⁶ Там же. С. 119.

⁷ Там же. С. 218. В специальной статье о книге Г. Кенига М.К. Азадовский отметил также
влияние на немецкого критика со стороны Н.А. Полевого, автора «сибирских» статей журнала
«Московский телеграф». Азадовский М.К. Сибирская литература. К истории постановки во
проса // Сибирский литературно-краеведческий сборник. Иркутск, 1928. С. 13.

ники, по сути, конструировали историко-литературный процесс Сибири в его целостности, устанавливая взаимосвязи между этапами становления словесности края. Относительно самого областничества писатели XVIII - первой половины XIX вв. были, как известно, разделены на «предтеч», в составе которых оказались, например, П.А. Словцов и П.П. Ершов, и «антагонистов», в число которых попал, скажем, П.П. Сумароков со своими пионерскими журнальными проектами 90-х гг. XVIII в. Итак, в течение примерно полустолетия концепции литературы Сибири прошли путь от введения в читательский и научный оборот памятников истории края, замечаний об особенностях его культурной среды до выработки первых представлений о региональном литературном процессе.

Следующим этапом изучения сибирской областной словесности закономерно должно было стать исследование ее поэтики. Однако здесь литературная критика и филологическая наука начала XX в. (именно в это время вопросы по-

этики областных текстов были впервые поставлены ) столкнулись с рядом методологических проблем. Сложившееся благодаря областникам и их предшественникам общее представление о литературном процессе в Сибири было признанием того, что развитие словесности на востоке страны возможно как таковое. Однако данное наблюдение при всей его чрезвычайной важности не давало непосредственного выхода на проблему художественной специфики и структурной организации репрезентативных текстов традиции. Более того, привнесенная Г.Н. Потаниным и Н.М. Ядринцевым в их литературно-критические построения вне-эстетическая категория областного патриотизма сама нуждалась в поэтологиче-ской интерпретации, без которой региональная словесность в соответствии с давней общенациональной привычкой подверглась бы неизбежному размежеванию по идеологическому признаку.

Отсутствие решения и даже корректной постановки вопроса о литературном областничестве осложнялось распространившимися в 10-20-е гг. в связи с рядом исторических обстоятельств вульгарно-политизированными оценками сибирской культурной среды. Удар был нанесен прежде всего по структурному

⁸ См.: Чужак Н. Сибирские поэты и их творчество. Иркутск, б.г.; Он же. Сибирский мотив в поэзии (От Бальдауфа до наших дней). Чита, 1922; Азадовский М.К. Из литературы об областном искусстве (1923) //Азадовский М.К. Сибирские страницы. Статьи, рецензии, письма. Иркутск, 1988. С. 273-282; Он же. Поэтика гиблого места // Сибирские огни. 1927. № 1. С. 138-158.

ядру этой среды - формировавшимся в течение всего XIX столетия областническим воззрениям, никак не вписывавшимся в концепцию классовой борьбы. Изъятие наследия областников из контекста литературного развития края закономерно провинциализировало его самобытную литературную традицию, надолго превратило ее в бессистемный набор второсортных с эстетической точки зрения текстов.

К концу XX века в филологической науке сибирская словесность начала преимущественно рассматриваться в виде своеобразного зеркала, в котором отражались господствующие в культуре центра художественные направления, причем отражались со значительным опозданием. Литературе региона сообщалась задача повторять творческие решения, транслирующиеся из центра. Проблема, однако, заключается не в том, что такое понимание поэтики литературы Сибири являлось полностью ложным: компиляция, характерное для провинции отставание, воспроизведение «задов», безусловно, имели место. Проблема в том, что в этих чертах виделось основное содержание литературной эволюции на востоке страны. Своего предела данная тенденция достигла в советский, особенно позднесоветский период, когда она считалась наиболее приемлемой⁹. Однако в 20-е гг., в краткую пору расцвета краеведения, предшествовавшую идеологическому окостенению советской литературной науки, активные и интересные дискуссии имели место. К ним после ряда предварительных замечаний мы и обратимся.

Предмет настоящего исследования - русская литература Сибири XIX - начала XX вв. Несмотря на очевидность исходного понятия - «литература Сибири» - четкое осознание его границ во многом проблематично. Это обусловлено, как мы полагаем, тем, что объектом рассмотрения является традиция, инкорпорированная в многоуровневую литературную систему большей сложности (национальная литература), с которой в целом совпадает по ключевым признакам: языку, этапам эволюции и т.д., что, конечно же, существенно затрудняет выделение искомого объекта и может привести к неразличению предметов исследо-

⁹ Показательны в этом отношении работы Ю.С. Постнова: Постнов Ю.С. Русская литература Сибири первой половины XIX в. Новосибирск, 1970. СП, 23.; Он же. Литература Сибири как предмет исследования (статья первая) // Из истории литературы Сибири. Вып. 1. Красноярск, 1976. С. 3-13.; Он же. Литература Сибири как предмет исследования (статья вторая) // Из истории литературы Сибири. Вып.2. Красноярск, 1977. С 3-17.

вания, принадлежащих разным уровням системы. Классическим примером такого неразличения является начавшаяся в 20-е гг. полемика о том, существует ли литература Сибири как таковая со своим набором имен, исторических и поэтических закономерностей или вместо нее существует распыленная по сотням произведений «тема Сибири», для которой безразлично авторское самоопределение в рамках антитезы региональный - нерегиональный писатель.

Вопрос об идентификации региональной словесности является принципиальным для изучения ее поэтики. Не случайно, что в свое время первая попытка классифицировать критерии выделения сибирской литературы была предпринята М.К. Азадовским как отклик на также, по существу, первое ее исследование в аспекте поэтики, проведенное Н. Чужаком-Насимовичем. В статье «Из литературы об областном искусстве» (1923) М.К. Азадовский указал на три фактора, играющих главную роль в формировании областной литературы: язык, местный колорит и региональное самосознание. Критикуя Чужака за ряд недостатков его работы, прежде всего за отсутствие определенности в толковании самого понятия «областной литературы», «формулы» которого у Чужака нет¹⁰, литературовед, тем не менее, тоже дистанцировался от этой проблемы, во всех трех случаях неопределенно сославшись на «писателей», придерживающихся того или иного мнения.

При всех недостатках книги Чужака «Сибирский мотив в поэзии», при всей противоречивости этого критика, непримиримого противника областников и в недалеком будущем теоретика ЛЕФа, трудно оспорить его первенство в постановке вопроса о словесности края как феномене поэтики. Опорные понятия его терминологического аппарата («сибирский мотив», «сибирские мотивы и областничество») до сих пор звучат неожиданно современно и с научной повестки дня не сняты. Это обстоятельство, впрочем, не в состоянии оживить концепцию критика в целом, сегодня она представляется методологически некорректной¹¹. Чужаку свойственна тенденциозная избирательность в отношении материала анализа: явные успехи региональной прозы, очевидные к началу XX в., обойде-

Азадовский М.К. Из литературы об областном искусстве // Азадовский М.К. Сибирские страницы: Статьи, рецензии, письма. С. 274.

" Подробный анализ книги Чужака см. в работе: Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. Красноярск, 1992. С. 165-168.

11 ны им молчанием, а на первый план выдвинута местная поэзия - подражательная и лишенная эстетического самосознания . Юіючевое в методологии работы понятие мотива автором неправомерно (хотя и в духе времени) социологизиру-ется: «Под коренным же сибирским мотивом в поэзии мы разумеем отображение сибирских настроений, вызванных специфическими условиями правового и социального бытия...»¹³ Очевидно, что даже и вне социологической заданности в понятие мотива исследователем вкладывается только смысл местного колорита, более или менее поверхностного отображения «сибирских красок». Именно эта позиция Чужака категорически не устроила его рецензента М.К. Азадовского и была последним подвергнута справедливой критике.

Тем не менее две эти работы, совершенно различные по своим основным теоретическим положениям, с позиций сегодняшнего дня представляются единым целым: их сближает взгляд на локальную словесность как на системное явление, взгляд, решительно противостоящий традиции оценивать областную литературу только в виде некоторого набора авторских имен и ассоциирующихся с ними тщетных попыток подражать столичной классике.

Более определенно о понятии «литература Сибири» М.К. Азадовский высказался в начале 30-х гг. в своей статье для Сибирской советской энциклопедии¹⁴. В качестве важного критерия исследователем впервые была предложена идея связи автора с культурной жизнью края. Наличие такой связи позднее будет признаваться решающим фактором в идентификации писателя как регионального, а также в процессе складывания самой локальной традиции, которая в таком случае окажется совокупностью этих связей. М.К. Азадовский, впрочем, пока не придает «местному литературному движению» исключительного значения, расценивая «тему Сибири» в качестве равноправного критерия. «При изучении ... краевой литературы нужно иметь в виду два основных момента, входящих в состав этого понятия: с одной стороны, как местное литературное движение; с другой - как выход местных сил в общерусскую литературу и как разработка местной (сиб.) темы в общерусской художественной литературе»¹⁵.

¹² Там же. С. 166.

¹³ Чужак-Насимович Н. Сибирский мотив в поэзии (от Бальдауфа до наших дней). С. 61.

¹⁴ Азадовский М.К. Литература сибирская (Дореволюционный период) // Сибирская советская
энциклопедия. T.3. Новосибирск, 1932. Стб. 163.

¹⁵ Там же.

Каждая из этих граней литературного наследия Сибири, М.К. Азадовским объединявшихся, найдет впоследствии своих приверженцев: «тема» и «деятельность местных писателей» будут полемически противопоставляться. Так, развитие идеи областной литературы как совокупности мотивов, связанных с тематическим принципом, было предложено в 1928 г. учеником М.К. Азадовского Б.И. Жеребцовым, впрочем, предложено в весьма и весьма эклектической форме. Обратимся к его программной статье «О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки»¹⁶.

Задавшись вопросом, «в чем проявлялось отличие сибирской "областной" литературы от литературы общерусской, каковы были их взаимоотношения и как отражался в сибирской литературе своеобразный "местный колорит"»¹⁷, исследователь вплотную приблизился к идее поэтики. Не случайно терминологический аппарат статьи Б.И. Жеребцова изобилует понятиями, навеянными методологией формализма. «...Необходимо отыскать в литературной эволюции ее внутренние, имманентные законы...»¹⁸; «при разрешении такой задачи значительную помощь может оказать формалистический анализ...»¹⁹; «...опять вопрос упирается в необходимость формального изучения данной литературной

традиции...» и т.д. Избранный аспект исследования закономерно дополняется ссылкой на «Теорию прозы» В.Б. Шкловского²¹.

Одновременно на работу Б.И. Жеребцова отчетливо воздействует внелите-ратурный и вообще вненаучный фактор, заставляющий специалиста дистанцироваться от сибирского областничества. Требование такого подхода открыто заявлено в предисловии к сборнику, где говорится следующее: «Не должно подлежать никакому сомнению, что ... не может быть и речи о каких-либо областнических тенденциях, о воскрешении споров и понятий, имевших место в доре-

волюционную эпоху» . Игнорирование областнической традиции заставляет автора апеллировать к тематическому критерию.

Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки // Сибирский литературно-краеведческий сборник. Иркутск, 1928. С.23-50.

¹⁷ Там же. С. 23.

¹⁸ Там же. С. 24.

¹⁹ Там же.

²⁰ Там же.

²¹ Там же. С. 37.

²² Сибирский литературно-краеведческий сборник. Иркутск, 1928. С. 2.

«Термин "сибирская литература", - пишет Б.И. Жеребцов, - можно понимать в двояком смысле: как литература о Сибири и как произведения, созданные писателями-сибиряками, хотя бы и не посвященные Сибири. Мы берем этот термин в первом значении. Под сибирской литературой в настоящей статье понимаются произведения писателей-сибиряков и не сибиряков, посвященные художественному описанию сибирского быта, природы и вообще национально-бытовых, культурных и социально-экономических особенностей Сибири. Таким образом, за основу термина "сибирская областная литература" берется признак "краеведческий"»²³.

Тематизм соседствует в работе Б.И. Жеребцова со сверхусложнением основной задачи. Отвергнув областническую составляющую литературы Сибири, он допускает, однако, существование, с одной стороны, «своеобразных художественных форм, сложившихся на почве своеобразного культурного развития данной области»²⁴, с другой стороны, настаивает на том, что «как "национальная", так и "областная" литература должны, конечно, браться в классовом разрезе -как литература господствующего в данную эпоху класса»²⁵. В итоге в задачу работы ученый включает освещение литературы Сибири и в формальном, и в социологическом, и в краеведческом аспектах, а поиск «своеобразных художественных форм» перекликается с задачами исторической поэтики. Методологическая эклектика такого рода в целом характерна для ранних литературоведческих изысканий в области регионализма.

Научные поиски Б.И. Жеребцова были спустя несколько десятилетий продолжены Г.Ф. Кунгуровым. В своей книге «Сибирь и литература» исследователь выдвигает на первый план тематический подход. «Мы ... считаем решающим не принцип выделения "сибирской литературы" в обособленный предмет исследования, такой литературы нет; предметом глубокого исследования должна стать проблема - Сибирь в русской художественной литературе»²⁶. Теоретическая часть монографии Г.Ф. Кунгурова полемически заострена против готовившегося

²³ Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки. С. 48. В даль
нейшем Б.И. Жеребцов полностью перейдет на позиции тематизма и откажется от понятия
«сибирская литература», предпочтя ему «тему Сибири», о чем он сообщит в письмах к М.К.
Азадовскому от 7 и 24 окт. 1936 г. См.: ЛНС. Т. 1. Новосибирск, 1969. С. 256-257.

²⁴ Жеребцов Б. О сибирской литературной традиции. Наблюдения и заметки. С. 24-25.

²⁵ Там же. С. 25.

²⁶ Кунгуров Г.Ф. Сибирь и литература. Изд. 2-е. Иркутск, 1975. С. 20.

в течение 60-70-хх гг. обобщающего коллективного труда по истории сибирской региональной словесности. Авторы этого академического издания, появившегося в 1982 г. под названием «Очерки русской литературы Сибири», также взяли за основу теоретические положения М.К. Азадовского, усилив идею связи автора с территорией и существенно понизив, наперекор своим предшественникам, роль тематизма.

«На наш взгляд, - писали составители двухтомника в его вводной части, -литература области или края - это часть общенациональной литературы, представленная художниками, которые тесно связаны с общественной жизнью данной области и участвуют в местном литературном движении. Подобное определение, естественно, оставляет за пределами исследования то, что было написано не на основе пребывания авторов в Сибири, а на материале чужих впечатлений, как, например, многочисленные романтические поэмы о Сибири, наводнявшие русские журналы и альманахи 20-х годов XIX в., сочиненные на модную тогда сибирскую тему "понаслышке". Таким образом, в основу данного исследования положен территориальный признак и рассматривается в нем главным образом то, что происходило в самой Сибири» . Вместе с тем авторы отдают себе отчет в ограниченных возможностях данного критерия. Очевидно, что в случае переезда писателя-сибиряка в столицу (скажем, И.Т. Калашникова, Н.М. Ядринцева эпохи «Восточного обозрения») или интенсивной культурной работы в Сибири посланцев «центра» (классический пример - декабристы), «территориальный признак» перестает работать. Сознавая это, авторы «Очерков» возвращаются к отвергнутому на первых порах тематическому подходу. «В данном случае тематический принцип опять-таки позволяет выделить в творчестве общерусских художников то, что принадлежит литературе Сибири»²⁸. Таким образом, идея связи все же дополняется тематизмом, но живые впечатления побывавшего в Сибири человека отделяются от информации, полученной «понаслышке» и на этом основании остающейся за рамками исследования.

Предлагаемая авторами «Очерков» периодизация историко-литературного процесса в Сибири основана на уже упоминавшемся тезисе о запаздывании ли-

²⁷ Очерки русской литературы Сибири: В 2 т. Т. 1. Новосибирск, 1982. СП.

²⁸ Там же. С 12.

тературного развития в крае, где приходящие из столиц эстетические инновации могли сохранять актуальность уже после их исчезновения и замены другими в

центре .

Рассмотренные способы выделения региональной литературной традиции, предлагавшиеся специалистами 20-80-х гг. XX в., на наш взгляд, не вполне корректны, поскольку ни один из двух критериев в случае абсолютизации его значения не подкрепляется данными текстов, материалом конкретных писательских биографий. Приведем несколько примеров.

Отправившийся в 1823 г. в Санкт-Петербург будущий романист И.Т. Калашников утратил непосредственные связи с культурной средой Сибири, продолжая лишь эпистолярное общение со своим учителем П.А. Словцовым, никогда на родину не возвращался, все его зрелое творчество связано со столицей, «обстоятельства» которой, как он признавался, «меня сделали писателем». Вместе с тем сибирская тематика культивировалась им исключительно интенсивно, объект описания был неизменным. «Сибирь все мне любезна, и писать об ней есть мое наслаждение»³⁰. Со временем Калашников будет стремиться побывать в Сибири и даже сожалеть о расставании с ней. «Мне чрезвычайно хотелось бы побывать в Сибири, хотя на время» . «Мое семейство меня радует; служба теперь приятнее; но за всем тем все было бы лучше, если бы я был на родине»³². Невозможность реального возвращения в Сибирь словно компенсируется возвращением литературным: на склоне лет, в 60-е гг., Калашников пишет обширные «Записки иркутского жителя», текст мемуарного характера, важнейший источник наших знаний о культурной среде края 10-20-х гг. XIX в. Творчество Калашникова рассматривается в академическом двухтомнике, однако едва ли критерии «тесной связи» писателя «с общественной жизнью данной области», участия «в местном литературном движении», «территориальный признак», заставляющий исследователя интересоваться прежде всего тем, «что происходило в самой Сибири»³³, будут применимы к нему как региональному литератору. В

² Там же. С. 13.

³⁰ ИРЛИ. Ф. 120. Оп. 1. Ед. хр. 36. Л. 22. Письмо к П.А. Словцову, относящееся к началу 1833
г.

³¹ Там же. Ед. хр. 37. Л. 34об. Письмо к П.А. Словцову от 12 марта 1839 г.

³² Там же. Ед. хр. 38. Л. 14об. Письмо к П.А. Словцову от 17 янв. 1841 г.

³³ Очерки русской литературы Сибири. Т. 1. С. 11.

16 рамках этого подхода невозможно учитывать самосознание писателя, проявляющееся не только в эпистолярных признаниях, но в поэтике его художественных текстов: в адресации их, сюжетосложении, специфике авторской позиции и т.д.

Противоположный пример - журналистская, издательская и переводческая деятельность П.П. Сумарокова в Тобольске в 1787-1801 гг. Находясь посреди одного из самых продуктивных за Уралом «культурных гнезд», создав важнейший прецедент для всего сибирского журнального дела, будучи, следовательно, исключительно тесно связанным с той самой «общественной жизнью ... области» и в полной мере соответствуя «территориальному признаку», П.П. Сумароков в своем творчестве оказался, как известно, абсолютно чужд и сибирской теме в ее обобщенном поэтическом выражении, и конкретным реалиям окружавшей его жизни. Об этом в полной мере свидетельствуют проблематика, стилистика и состав источников его журналов «Иртыш, превращающийся в Ипокре-ну» и «Библиотека ученая, економическая, нравоучительная, историческая...»³⁴. Как видим, тезис о связи автора с литературным сообществом региона - принципиальный фактор идентификации его как областного писателя - не охватывает всей полноты явлений словесности края, а значит, не может применяться как единственный критерий.

Тематический подход, при всей его продуктивности в связи с популярными в последнее время исследованиями территориального «текста» , вообще никак не способствует выявлению историко-литературных и поэтических параметров региональной словесности. Сторонникам этой научной традиции присущ показательный нигилизм в отношении областной литературы, вспомним заявление Г.Ф. Кунгурова: «...такой литературы нет».

Сохранявшие свою актуальность на протяжении советского периода в истории отечественной науки, дополняя друг друга, а иногда, как у М.К. Азадов-

См.: Рак В.Д. Русские литературные сборники и периодические издания второй половины XVIII века. (Иностранные источники, состав, техника компиляции). СПб., 1998. С. 195-262. ³⁵ См. работы, тесно связанные с нашим материалом: Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе XX века. Пермь, 2000; Тюпа В.И. Мифологема Сибири: к вопросу о «сибирском тексте» русской литературы // Сибирский филологический журнал. 2002. № 1.С. 27-35; Сибирский текст в русской культуре. Сб. статей. Томск, 2002; Алтайский текст в русской культуре. Вып. 1. Барнаул, 2002; Алтайский текст в русской культуре. Вып. 2. Барнаул, 2004.

ского, объединяясь, оба подхода являлись, в сущности, единственно возможными способами осмысления региональной культурной традиции в условиях, когда ее содержательное ядро - самосознание, менталитет представителей областной интеллигенции - было предано остракизму. Космополитическая установка со-циологизированного литературоведения, ориентировавшегося на выявление всюду одинаковых классовых противоречий как основного культурогенного фактора, закономерно препятствовала описанию истории региональной словесности и поэтики составляющих ее текстов. Все это, в конечном счете, приводило к экспансии механистических воззрений на литературу края как на «участок» «общерусской» литературы, при изучении которого «не "краеведные особенности" должны быть положены исследователями во главу угла, а общие, единые для всей страны, в том числе для литературы, закономерности развития»³⁶. Продиктованное политическим давлением опасение «краеведных особенностей» делало подобные формулировки парадоксальными еще и в чисто в научном отношении: слова о единых для всей страны закономерностях литературного развития, которые рассматриваются в их региональном преломлении, еще до всякого исследования предвосхищали вывод. То, что должно быть предметом изучения, постулировалось заранее, превращая весь последующий анализ конкретного материала в тавтологию.

Связь литератора с краем и участие в культурных процессах, разворачивающихся на его территории, - критерии существенные, но все-таки факультативные. На первом плане при изучении региональной словесности должна находиться личность писателя, его самосознание, т.е. стремление ассоциировать свою деятельность с регионом, соотносить свою биографию с его исторической судьбой. Параметры авторского самосознания, этапы его становления могут быть выявлены в процессе анализа вершинных текстов традиции. Фактором, определяющим возможность развития областной литературы как целостности, является формирование «внутренней» авторской позиции, которая противостоит складывающейся, как правило, значительно раньше системе «внешних» воззрений, обычно предвзятых относительно данного ландшафта и мифологизирующих его.

Очерки русской литературы Сибири. Т.1. С. 8.

В регионалистике XX века концепция самоопределения развивалась преимущественно западным литературоведением и культурологией, избежавшими диктата вульгарно-социологических оценок. Представителями этой традиции обоснована антитеза противоположных точек зрения - "outside" и "inside", - авторских установок относительно того или иного историко-культурного ландшафта, противопоставление которых формирует структуру регионального самосознания как явления³⁷. Различие авторских позиций предполагает прежде всего различие в поэтике описания территории. Понятно, что предвзятый взгляд путешественника будет принципиально отличаться от взгляда аборигена на свою родину (при этом ситуация внешнего наблюдения может дополнительно осложняться наличием антитезы свободного странствия или передвижения под надзором, что очень характерно именно для восприятия Сибири русским человеком, нередко попадавшим туда не по своей воле).

В отечественной науке ситуация изменилась в 90-е гг., когда интерес к разнообразным региональным явлениям существенно возрос . В 1992 г. появилась монография Б.А. Чмыхало, в которой проблема сибирской литературы обсуждалась в широком историческом и культурно-философском контексте. Исследователь справедливо отрицает уподобление локальной словесности местному колориту, не раз становившееся основной концепцией работ прежних лет. «...Литературный регионализм начинается там, где кончается "местный колорит" в обычном смысле этого понятия»³⁹. Анализируя мировоззренческую основу областной культуры, специалист приходит к выводу о доминирующей роли авторского самоопределения и приводит этнологическую аналогию регионализму - идею субэтноса, развивавшуюся во второй половине XX в. Л.Н. Гумилевым. «...Национальная литература соотносится с региональной так, как этнос соотносится с субэтносом»⁴⁰. Подобное утверждение закономерно привело

³⁷ См., например: Relph Е. Place and Placelessness. London, 1976. P. 45-50; Steiner M., Mondale C.
Region and Regionalism in the United States. A Source Book for the Humanities and Social Sciences.
New York-London, 1988. P. 141-142; на сибирском материале: Diment G. Siberia as Literature II
Between Heaven and Hell. The Myth of Siberia in Russian Culture I Ed. by G. Diment & Y. Slezkine.
New York, 1993. P. 7-8.

³⁸ Впрочем, серьезный интерес к проблеме соседствовал с характерными для начала 90-х гг.
XX в. примерами конъюнктурного использования областнических идей в целях местечкового
сепаратизма. См. об этом: Вуд А. Сибирский регионализм: прошлое, настоящее, будущее? //
Расы и народы. Вып. 24. М, 1998. С. 203-217.

³⁹ Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. Красноярск,
1992. С. 47.

19 к переоценке роли областников в культурогенезе Сибири XIX - начала XX вв. И дело даже не в том, что были отброшены и без того устаревшие к 70-80-м годам XX в. политизированные оценки областничества, а в том, что в центр региональной литературной системы впервые был помещен сам духовный акт местного самосознания, столь свойственный областническому мироощущению. И если ранее, к примеру, М.К. Азадовским фактор локального самоопределения, менталитета, учитывался, но не анализировался и даже не конкретизировался, то в книге Б.А. Чмыхало его «типологообразующая» роль рассмотрена на большом количестве примеров.

В свете предложенных Б.А. Чмыхало новых подходов к изучению литературного регионализма оказалось возможным по-новому оценить роль классической для русского регионоведения работы - книги Н.К. Пиксанова «Областные культурные гнезда» (1928)⁴¹. Н.К. Пиксанов исходил из справедливой посылки: «Подобно истории хозяйства и учреждений, и литературная русская история тоже централизована»⁴², центров у нее только два - Москва и Петербург, причем каждый со своими особенностями. Значит, «следует раз навсегда усвоить это различение двух столичных гнезд и приучать свою мысль применять этот принцип в историко-литературном мышлении»⁴³. По существу, Н.К. Пиксанов предлагает исследовать специфические «московские» и «петербургские» черты литературных произведений, разрабатывая данный подход одновременно с Н.П. Анциферовым и предвосхищая позднейшие исследования «московского», «петербургского» и других вариантов локального «текста» русской литературы. Далее ученый предлагает «топографическую дифференциацию культуры», основанную на идее «гнезда», «провести дальше и глубже - в области»⁴⁴. Но в каком свете представляется Н.К. Пиксанову функционирование самого этого областного культурного гнезда? Прежде всего, задача последнего заключается в поставке созревающих местных талантов в столицу. «Все эти областные культурные гнезда ... объединены тем признаком, что издавна накапливая местные культур-

⁴⁰ Там же. С. 65.

⁴¹ Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. М-Л., 1928.

⁴² Там же. С. 15.

⁴³ Там же. С. 17.

⁴⁴ Там же. С. 18.

ные средства, они воспитывали исподволь своих питомцев, которые потом перемещаются в столицу»⁴⁵. «В изучаемом нами соотношении провинции и столицы для выходца из провинции обычен путь усвоения культуры сначала на месте,

потом в столице и только изредка - на Западе» .

Спору нет, подобные процессы имеют место в культуре, характеризуя взаимодействие «центра» и «периферии», однако какое отношение они имеют к Сибири? В XVII в., в период зарождения культурной традиции за Уралом, мы сталкиваемся скорее с экспортом литературы из Москвы на восточные окраины Руси, процессом, напоминающим литературную трансплантацию XI в. Ядру же культуры Сибири нового времени - областничеству - свойственна как раз борьба за сохранение местных интеллектуальных сил, за предотвращение их абсентеизма; особую ценность и знаковую отмеченность обретает в период активной деятельности Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева сценарий возвращения интеллигента на свою родину. Н.К. Пиксанов понимает оригинальность сибирской ситуации и специально оговаривается (не распространяя, впрочем, свою мысль), что «областничество - это уже не фактическая наличность того или другого местного культурного запаса; это - осознанная тенденция, учет живых местных сил, стремление организовать их к дальнейшему развитию и противопоставить нивелирующему центру»⁴⁷. Сибирь, следовательно, вряд ли будет соответствовать исходному пониманию культурного гнезда: ей в историко-литературном процессе принадлежит «более высокий уровень, нежели "культурное гнездо"», -пишет Б.А. Чмыхало, анализируя книгу Н.К. Пиксанова⁴⁸.

Впрочем, выявление системообразующей для областной словесности роли регионального самосознания решает далеко не все проблемы. Полагаем, что едва ли возможно просто разделить связанные с Сибирью тексты на позволяющие это самосознание реконструировать и, соответственно, не позволяющие, после чего приступить к изучению первых, отбросив вторые. В какой-то мере это будет напоминать попытки прежних лет идентифицировать литературу Сибири на основании обязательной связи ее представителей с территорией Зауралья. Ста-

⁴³ Там же. С. 30.

⁴⁶ Там же. С. 38.

⁴⁷ Там же. С. 32.

⁴⁸ Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в истории русской литературы. С. 29.

новление регионального самосознания - сложный и неоднозначный процесс. Изучение его литературной составляющей порой заставляет исследователя обращаться к неожиданному, на первый взгляд, материалу, отбор которого в рамках литературного сибиреведения представляется чрезвычайно актуальной проблемой.

Так, один из разделов нашей работы будет посвящен выходившим в Санкт-Петербурге в 1818-1827 гг. журналам Г.И. Спасского «Сибирский вестник» и «Азиатский вестник». Спасский не был уроженцем края, тем более не планировал, скажем, по примеру Панкратия Сумарокова что-либо публиковать на его территории. Более того, после прекращения издания журналов сибиреведческий интерес ученого и литератора отходит на периферию, уступая место увлечению археологией северного Причерноморья: Спасский надолго уезжает в Одессу, подобно тому, как в молодости почти на 14 лет уехал за Урал. Несмотря на «академизм» этой биографии, в которой изучение Сибири было пусть самым важным и известным, но все-таки эпизодом ученой карьеры, деятельность Спасского необходимо рассматривать в контексте формирующейся региональной словесности. Дело в том, что издатель «Сибирского вестника» оказался еще и литератором, оставившим оригинальные природоведческие и бытописательные тексты. Кроме того, в рамках своей журналистской работы он сформировал определенную стратегию воспроизведения русского Востока, которой подчинялись все отбираемые для публикации материалы. Наконец, напечатав тексты средневековых летописей о победе над ханством Кучума, Спасский определил границы репертуара классических произведений о Сибири. Можно ли без результатов его деятельности представить себе развитие в начале XIX в. собственно сибирского краеведения, предвестника будущей «областнической тенденции»? Ответ очевиден.

Более сложным примером является литературное наследие декабристов. Действительно, в публицистике, поэзии, эпистолярии и мемуарах периода ссылки декабристам как никому из их предшественников удалось рельефно выразить амбивалентную знаковую природу Сибири, что в перспективе развития «сибирского текста» русской литературы было исключительно продуктивным достижением. Примеров таких оценок литература декабристов дает очень много. Так,

замечание М.С. Лунина в его письме к сестре от 3 декабря 1839 г. знаменует низший оценочный уровень в системе образов, связанных с Сибирью - местом кары и страдания. «Л.<юбезная> с.<естра>. Скоро исполнится четвертый год моего заключения. Начинаю чувствовать влияние сибирских пустынь: отсутствие образованности и враждебное действие климата. Тип изящного мало-помалу изглаживается из моей памяти»⁴⁹. Подобное настроение преобразовывалось поэтической традицией декабристов в последовательность известных образов-клише, весьма далеких, впрочем, от скептического прозаизма цитированного лунинского наблюдения и близких «изящному» своей нарочитой возвышенностью. В предельно концентрированном виде они предстают, например, в стихотворении В.Ф. Раевского «Послание к К...ву» (1828), где автор перечисляет «...Все высокие картины / Природы грозной красоты: / Саяна снежные вершины / И мрачный вид безвыходной тайги, / Бурана рев и лом, и треск реки, / Подавленной, стесненной в беге льдами, / И торосы, вскипевшие стенами, / Как вековых руин следы...» Враждебный мир может быть как средоточием романтических атрибутов («снежные вершины», «буран», «безвыходная тайга»), так и попросту пустыней, главные черты которой - дурной климат и «отсутствие образованности».

Подобные оценки уравновешивались полярными по смыслу и форме суждениями. «Местность Читы и климат были бесподобны, - писал Н.В. Басаргин. Растительность необыкновенная. Все, что произрастало там, достигало изумительных размеров. Воздух был так благотворен, и в особенности для меня, что никогда и нигде я не наслаждался таким здоровьем»⁵¹. «Проезжая через Сибирь, я была удивлена и поражена на каждом шагу тем радушием и гостеприимством, которые встречала везде. Была я поражена и тем богатством и обилием, с которым живет народ и поныне (1861 год), но тогда еще более было приволья всем» . Эти слова принадлежат жене декабриста П.Е. Анненковой, француженке, до замужества носившей имя Полины Гебль. И.Д. Якушкин дополняет ее описание красот природы, удобства климата, радушия населения статистикой

⁴⁹ Лунин М.С. Письма из Сибири / Изд. подг. И.А. Желвакова, Н.Я. Эйдельман. М., 1988. С. 23.

⁵⁰ Раевский В.Ф. Стихотворения. Библиотека поэта. Малая серия. Л., 1952. С. 163-164.

³¹ Записки декабриста Николая Васильевича Басаргина // Своей судьбой гордимся мы. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1977. С. 23. ² Записки жены декабриста Прасковьи Егоровны Анненковой // Там же. С. 281.

смертности ссыльных, любопытным образом переосмысливая давний и присущий на первых порах высказываниям самих декабристов параллелизм Сибири -пространства смерти. «Во все время нашего заключения в Чите и в Петровском заводе у нас умер один только Пестов, принадлежавший к Славянскому обществу <...> Образ нашего существования, очевидно, был причиной такой малой смертности между нами. Вообще мы подвергались несравненно менее всем тем случайностям, которым подвергаются люди наших лет, живущие на свободе...»⁵³

Основная роль декабристов в сибирской жизни XIX столетия заключается в интенсивном воздействии на общественную среду и формирующуюся интеллигенцию края. Хорошо знавший ссыльных «государственных преступников» сибиряк Н.А. Белоголовый вспоминал: «Истинное просвещение сделало то, что люди эти не кичились ни своим происхождением, ни превосходством образования, а, напротив, старались искренно и тесно сблизиться с окружавшей их провинциальной средой и внести в нее свет своих познаний <...> Каждый из них в отдельности и все вместе взятые, они были такими живыми образцами культуры, что естественным образом поднимали значение и достоинства ее в глазах всякого, кто с ними приходил в соприкосновение <...> Недаром же с этого именно времени, т.е. с конца 40-х годов ... в иркутском обществе обнаруживается первое стремление молодежи в университеты, которое, получив тогда первый толчок, продолжало с тех пор только прогрессивно расти и развиваться»⁵⁴. Именно это стало их подлинным вкладом в становление сибирской литературы и культуры в целом. Прецеденты прямого воздействия декабристов на творчество писателей-сибиряков от М. Александрова и Д.П. Давыдова до П.П. Ершова и Н.М. Ядринцева⁵⁵ были в перспективе становления литературной среды Сибири

Записки декабриста Ивана Дмитриевича Якушкина // Там же. С. 268-269. ⁵⁴ Белоголовый Н.А. Из воспоминаний сибиряка о декабристах // Дум высокое стремленье. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1975. С. 151-152.

³⁵ Постнов Ю.С. Поэзия романтизма в литературе Сибири // Вопросы русской и советской литературы Сибири. Материалы к «истории русской литературы Сибири». Новосибирск, 1971. С. 109; Бахаев В.Б. К вопросу о культурных связях декабристов в Бурятии // Сибирь и декабристы. Вып. 1. Иркутск, 1978. С. 83; Утков В.Г. Гражданин Тобольска. Свердловск, 1979. С. 99, 104; Шахеров В.П. Сибирь в жизни и творчестве В.И. Штейнгеля // Сибирь и декабристы. Вып. 2. Иркутск, 1981. С. 68, 76-77.

чрезвычайно важны⁵⁶, но непосредственных результатов, как правило, не имели. Характерный в этой связи пример - скрупулезно учитывавшиеся исследователями планы издания рукописных журналов, интересные, но микроскопические по своим реальным результатам⁵⁷. Более заметной была краеведческая деятельность декабристов, которую М.К. Азадовский посчитал свидетельством их ис-

тинной «привязанности к стране» . (Вместе с тем не следует забывать, что после амнистии 1856 г. из 19 оставшихся в живых участников событий 1825 г. Сибирь покинули 16, включая уроженца края Г.С. Батенькова.)

Прямой запрет на издание художественных сочинений, переводов и научных трудов исключил произведения декабристов из национального литературного обихода, создал барьер на пути взаимодействия с местными авторами, которое, в принципе, могло быть чрезвычайно плодотворным. Таким образом, определяющего влияния на собственно региональную словесность декабристское творчество периода сибирской ссылки не оказало, наиболее характерные тексты областной словесности 30-40-х гг., как, например, произведения П.А. Словцова, не позволяют увидеть следов воздействия декабристского мировоззрения. Отправленные после 14 декабря 1825 г. в Сибирь революционеры сыграли важную роль в повышении культурного уровня местного общества, что косвенно, безусловно, стимулировало развитие регионального самосознания, однако вызвать его к жизни напрямую не могло, становление этого самосознания проходило внутри самого общества под воздействием иных обстоятельств.

Вместе с тем сама ситуация принудительного исхода в Сибирь ярких представителей столичной общественности стала продуктивной культурной моделью для последующих этапов общенационального литературного развития. Она повлияла на формирование в русской классической традиции XIX в. устойчивой

Специально на эту тему см.: Канунова Ф.З. О значении эстетики писателей-декабристов в развитии литературного сознания Сибири (А. Бестужев, В. Кюхельбекер) // Критика и критики в литературном процессе Сибири XIX - XX вв. Новосибирск, 1990. С. 21-34; Она же. Общественно-литературная деятельность декабристов как фактор развития общественного и литературного сознания Сибири // Сибирь. Литература. Критика. Журналистика. Памяти Ю.С. Постнова. Новосибирск, 2002. С. 65-76.

⁵⁷ Азадовский М.К. Рукописные журналы в Сибири // Азадовский М.К. Очерки литературы и
культуры Сибири. Иркутск, 1947. С. 110; Паликова А.Н. Влияние декабристов на создание
рукописных журналов в Восточной Сибири // Декабристы и Сибирь. Новосибирск, 1977. С.
203-208.

⁵⁸ Азадовский М.К. Странички краеведческой деятельности декабристов в Сибири // В сердцах
Отечества сынов. Декабристы в Сибири. Иркутск, 1975. С. 30.

связи «сибирских» реалий с сюжетом о нравственном преображении, воскресении героя⁵⁹. Взаимодействие этого нового способа мифологизации русских восточных колоний с опытом их описания «изнутри» представляется важной научной проблемой, которая нуждается в отдельно исследовании.

В заглавие данной работы включено понятие поэтики. Считаем необходимым в этой связи после замечаний о способах выделения региональной словесности в предмет научного исследования и принципах отбора материала остановиться на методологии его анализа.

Проблемы поэтики как системы «рабочих принципов какого-либо автора,

или литературной школы, или целой литературной эпохи» в рамках советского литературного сибиреведения ставились некорректно, без учета важнейших условий существования сибирской региональной литературной традиции. Действительно, если ей сразу отказывали в самобытности, то автоматически ее художественная природа становилась компилятивной относительно поэтики вершинных произведений национальной литературы. Вместе с тем очевидно, что та или иная поэтическая система (метода, жанра, авторского творчества, отдельного произведения) располагает своим структурным ядром, определяющим параметры этой системы на всех ее уровнях и тесно связанным с картиной мира, присущей данному типу культуры. Традиция отечественного литературоведения знает немало примеров успешного исследования художественных форм, обусловленных картиной мира в ее различных национальных и хронологических вариантах. В работах О.М. Фрейденберг, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, С.С. Аверинцева, Ю.В. Манна и др. анализ структурной организации произведений одновременно позволяет приблизиться к фундаментальным категориям культуры в целом⁶¹.

Исследователь, изучающий русскую литературу Сибири, должен понимать, что художественная природа большинства текстов, появлявшихся на далекой

⁵⁹ См.: Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лотман Ю.М.
О русской литературе. СПб., 1997. С. 724-725.

⁶⁰ Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 3.

⁶¹ Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977; Бахтин М.М. Проблемы
поэтики Достоевского. Изд. 4-е. М., 1979; Он же. Франсуа Рабле и народная культура средне
вековья и Ренессанса. 2-е изд. М., 1990; Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. 2-е
изд. Л., 1971; Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю.М. Лотман и тартуско-
московская семиотическая школа. М., 1994. С. 17-245; Манн Ю.В. Поэтика русского роман
тизма. М., 1976; Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1936.

восточной окраине государства, связана с самосознанием, которое рядом своих черт отличалось от самосознания человека, воспитанного в географическом центре национального культурного ареала. Деятельности писателя, отчетливо сознававшего свою отдаленность от столиц русской культуры, находившегося в постоянном контакте с маргинальными мирами североазиатских аборигенов и высланных из метрополии преступников, едва ли могла сопутствовать разработка эффектных эстетических доктрин, однако ее могла сопровождать интенсивная рефлексия о собственном я, о перспективах интеллектуальной работы как таковой. Недостаток эстетического контекста, синкретизм форм ранней сибирской литературы, совмещавшей художественность с наукообразием, природопи-санием, а позднее - идеологией, заставляет исследователя обратить самое пристальное внимание на структуру текста. При анализе образцов региональной словесности, часть которых еще не кристаллизовалась как собственной литературные произведения (скажем, тексты П.А. Словцова или проект романа Г.Н. Потанина и Н.М. Ядринцева «Тайжане»), уместно восприятие их как явлений своеобразной «смысловой среды». Эта последняя, включая в себя, по словам Б.М. Гаспарова, «многоразличные "обстоятельства" - крупные и мелкие, необходимо важные или случайные, общезначимые или интимные, - так или иначе отпечатавшиеся в данном тексте», «пропитывает и окружает собой текст»⁶², привносит важные компоненты в его структурную организацию. Привлечение этого материала к изучению провинциальной литературной традиции совершенно необходимо, ибо ее тексты часто так и не обретают статус самостоятельных художественных целостностей, иногда вообще только отчасти принадлежат сфере искусства и соприкасаются остальными своими гранями с примыкающими к словесности областями гуманитарной деятельности или с нерефлективной культурой, ментальностью как таковой⁶³.

Самосознание сибирского литератора и поэтический строй выходящих из-под его пера текстов, на наш взгляд, тесно связаны и взаимообусловлены, именно поэтому на данном этапе изучения словесности Сибири мы считаем необхо-

Гаспаров Б.М. Структура текста и культурный контекст // Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века. М., 1994. С. 275.

⁶³ О ментальности как антитезе идеологии, «имеющей дело с продуманными системами мысли», см.: Гуревич АЛ. Уроки Люсьена Февра // Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 517 и ел.

димым поставить проблему ее поэтики. Без выявления и описания основных тенденций и параметров региональной литературы невозможно понимание специфики регионального самосознания, а также дальнейшее движение в области семиотики, культурологии, социологии сибирского литературного процесса, в выявлении характера взаимосвязей, диалога провинции и центра. Обо всех этих специфических чертах явления можно говорить лишь после того, как, пользуясь удачным выражением В.Я. Проппа, явление это описано⁶⁴.

В связи с этим, предваряя содержание основных разделов работы, остановимся на основном, по нашему мнению, факторе сибирского культурного регионализма и одновременно доминанте областного самосознания. На наш взгляд, это ситуация отдаленности Сибири, которая провоцирует культурно-психологический дискомфорт человека, чувствующего, как отметил Г.Н. Потанин, «что он живет не на родине того ядра русского народа, которое создало русское государство, русскую литературу, русскую политическую жизнь...»⁶⁵. Ощущение отдаленности воздействует на поведенческие модели, вырабатываемые русским человеком, живущим на территории с двойственным статусом -России в административном отношении и одновременно не России в культурном, географическом и социальном (ср. известный факт отсутствия крепостничества в Сибири). Первый способ поведения, представленный массой примеров и необычайно продуктивный с точки зрения его литературного освоения, - это сценарий абсентеизма, возвращения человека на территорию исторического центра страны. Ему диаметрально противоположен второй тип поведения, связанный с попыткой ментального укоренения в «новообретенных» землях. После похода Ермака, в период расцвета Тобольской архиепископии присвоение Сибири осмысливалось в текстах как ее конфессиональная ассимиляция, уподобление Руси⁶⁶. Культура нового времени позволила выработать механизмы поиска идентичности на основе идеи оригинальности Сибири, своеобразия ее исто-

⁶⁴ Пропп В.Я. Морфология сказки. Изд. 2-е. М., 1969. С. 10.

⁶⁵ Потанин Г.Н. Нужды Сибири // Сборник к 80-летию дня рождения Григория Николаевича
Потанина. Томск, 1915. С. 58-59.

⁶⁶ И много позднее в инструкциях, например, христианских миссионеров на Востоке содержа
лось требование сделать сибирского аборигена «русским человеком по вере, языку и образу
жизни», повлиять на него «в духе православия, самодержавия и русской народности» (Цит. по:
Очерки истории книжной культуры Сибири и Дальнего Востока. Т.1. Конец XVIII — середина
90-х годов XIX века. Новосибирск, 2000. С. 77).

рического статуса и даже исторической миссии (ср. упоминавшийся в самом начале «сепаратизм»). В поведенческом отношении этот тип мироощущения предполагал «патриотическое» служение «родине» и пребывание на ее территории. Разумеется, данные культурно-психологические и поведенческие сценарии становились прообразами литературных сюжетов и со временем начинали непосредственно воздействовать на процесс писательского творчества, преобразовываясь из реальности социокультурной в реальность поэтическую.

Изучение литературы Сибири в данном аспекте обусловило новизну работы. Впервые литературная традиция Сибири XIX - начала XX вв. рассмотрена как целостная, закономерно развивающаяся поэтическая система, прошедшая ряд этапов - от конструирования мифопоэтического образа Сибири в комплексе произведений еще не дифференцированных на собственно областные и принадлежащие общерусской литературе к выработке первых представлений о будущей словесности (П.А. Словцов), адаптации к региональным условиям некоторых жанровых моделей литературы центра до формирования требований к писателю-сибиряку, концепции областнического романа и т.д.

1. Установлено, что в древнейших воззрениях на Зауралье присутствует целый ряд мотивов, связанных с мифопоэтической картиной мира;

2. На примере сюжета о Ермаке изучено осуществлявшееся с начала колонизации Сибири литературное взаимодействие центра и окраины;

3. В творчестве П.А. Словцова, относящемся к первой половине XIX в., выявлен синкретический сплав научно-описательной и беллетристической традиций, взаимовлияние которых характеризует специфику сибирской литературы в целом;

4. Исследована эволюция точки зрения повествователя, которая, находясь в непосредственной связи с развитием писательского самосознания, актуализируется в региональной литературной системе начиная с романов И.Т. Калашникова;

5. Описан характерный для областнического периода сибирской словесности (вторая половина XIX в.) процесс выработки ценностно отмеченной позиции «внутреннего» наблюдателя, писателя-«патриота»;

6) Доказано, что проза начала XX в. тесно связана как с литературно-критическими воззрениями «старших» областников, так и с жанровыми, характерологическими, сюжетными исканиями их предшественников.

Положения, выносимые на защиту.

6. В течение более чем столетия своего развития - с первых десятилетий XIX в. до 1917 г. - сибирская региональная словесность представляла собой целостную, закономерно развивавшуюся поэтическую систему;

7. Принципиальным аспектом, определившим своеобразие поэтики текстов, создававшихся на дальней периферии русского культурного мира, стало региональное самосознание, становление которого было исторически обусловленным процессом;

8. Эволюция поэтики ассоциирующихся с Сибирью произведений заключалась в формировании таких способов художественной рефлексии, в которых архаичная система воззрений на «далекие» земли постепенно вытеснялась «внутренней» авторской позицией, предполагавшей существенное снижение роли приемов остранения и экзотизма повествования в целом;

4) С самого начала своего развития литература Сибири находилась в со
стоянии продуктивного взаимодействия с традицией центра, обогатив послед
нюю имеющим бесспорно общенациональное значение сюжетом о Ермаке;

5) Структурным ядром сибирской региональной литературы стало офор
мившееся во второй половине XIX в. областничество, представители которого
предложили связную концепцию литературной истории Сибири и выработали
требования к региональному писательскому сообществу.

Научно-практическая значимость диссертации. Полученные в процессе исследования результаты позволят конкретизировать имеющиеся представления о территориальной локализации русской литературы, о работе механизма взаимодействия между литературным центром и периферией. Кроме того, введенные нами в научный оборот архивные материалы могут быть востребованы в эдици-онной практике - при издании и комментировании научного, художественного, публицистического и эпистолярного наследия Г.И. Спасского, И.Т. Калашникова, Г.Н. Потанина, Г.Д. Гребенщикова. Представленные в диссертации наблюдения, примеры анализа текстов могут быть использованы в лекционных курсах по

зо истории русской литературы XIX - начала XX вв., специальных курсах по теории и истории регионализма в России.

Апробация работы. Содержание диссертации отражено в ряде докладов, прочитанных на всероссийских и международных научных конференциях: «Американский и сибирский фронтир» (Томск, ТГУ, 2001 г.), «Проблемы литературных жанров» (Томск, ТГУ, 2001 г.), «Сибирский текст в русской культуре» (Томск, ТГУ, 2002 г.), «Интерпретация художественного произведения: сюжет и мотив» (Новосибирск, СО РАН, 2003 г.), «Мир и общество в ситуации фронтира: проблемы идентичности» (Томск, 2003 г.), «Мировоззренческие реконструкции традиционного сознания в евроазиатском сообществе: стереотипы и трансформация» (Томск, ТГУ, 2003 г.), «Алтайский текст в русской культуре» (Барнаул, АГУ, 2004 г.), «Евроазиатский культурный диалог в коммуникативном пространстве языка и текста» (Томск, ТГУ, 2004 г.). Материалы диссертации использовались при разработке специального курса «Проблемы истории и поэтики литературы Сибири», читавшегося автором в Красноярском государственном педагогическом университете в течение 1998-2002 гг. По теме диссертации опубликовано 18 работ, в числе которых монография и два учебных пособия.

Сибирь как историко-культурный ландшафт: фактор границы («столичная» и «региональная» позиции наблюдателя)

Первые опыты географического и литературного воспроизведения Уральских гор относятся ко времени, предшествующему зарождению самой сибирской словесности. Урал издавна расценивался как символическая реальность, наделенная статусом границы между Россией и Сибирью, между Европой и Азией16. В семиотическом аспекте любая пространственная граница — явление особое. Как правило, ей придается значение универсального рубежа между миром «своим» и «чужим»17. Так, например, уже Геродот поместил мифические северные страны за гряду высоких гор, «через которые никто не в силах перейти»18.

В 80-е годы XVII в. Никифор Венюков писал о «Камени Верхотурском», что он «граница между Московскимъ и Сибирскимъ царстве»19. По общему убеждению, Уральские горы отделяют Русское государство от его восточных окраин, которые в течение длительного времени воспринимаются скорее как отдельная территория, чем как часть России. При этом, например, составители «Книги записной», летописного свода конца XVII в., относят «Камень» именно к Сибири. «По тому царствующему граду Сибири старой и по речке Сибирке вся страна Сибирская от Верхотурскаго Камени, и до Лены, и до Даурские земли, и до моря нареченна бысть Сибирью» . С Урала начинается уже «не Россия». Это русский дипломат, землепроходец, ссыльный XVII и последующих веков осознавал прекрасно. Восприятие «Камня» как границы закономерно привело к возникновению в различных текстах специфически «уральского» образного и знакового поля: оценки хребта нередко отличал нарочитый гиперболизм, а простирающаяся к востоку от него территория приобретала экзотический облик. «Описание пути за Камень было желанным поводом к разворачиванию цветного шат-ра легендарно-утопической географии», - отмечает А.И. Плигузов . Приведем примеры.

Информацию, судя по всему, непосредственно связанную с Уралом, находим в Мазуринском летописце конца XVII в., где в самом начале рассказывается об обширности владений легендарных Словена и Руса. Земли их доходили «... даже и до предел Ледовитаго моря и ... по великим рекам Печери и Выми и за высокими и непроходными горами во стране, рекомая Скир, по великой реке Оби (здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, курсив наш. -К.А.) и до устия Беловодныя воды, ... тамо беруще дорогою ценою звери ... соболи». Чудесные и диковинные явления, как, например, упомянутая «Беловод-ная вода», которая «бела, како млеко» , не случайно помещены именно за «непроходными» горами: мифологизированная география требует четкого отделения мира обыденного от ирреального. Появляющийся в таком случае гиперболизм отдельных мотивов и оценок обязателен.

Участники военной экспедиции «во Югру» в 1499 г. сообщали об увиденном: «...а Камени во облаках не видити, а коли ветрено, ино облака раздирает; а длина его от моря до моря»25. Схожую характеристику привел Савва Есипов в своей летописи, завершенной в 1636 г. «Сих же царств Росийскаго и Сибирьские земли, облежит Камень превысочайший зело, яко досязати инем холмом до об-лак небесных, тако бо Божиими судьбами устроись, яко стена граду утверже-на».

Вероятно, к концу XVII в. подобные оценки начали казаться слишком уж поэтически неправдоподобными. В это время появляются авторы, которые с очевидным недоверием относятся к возвеличивающим Уральские горы описаниям. Одним из первых «скептиков» был Юрий Крижанич, писавший около 1680 г. следующее: «Место это (район реки Камы. - К.А.) есть конец России и начало Сибири. Отсюда к югу простираются горы весьма длинные, но не особенно высокие: они отделяют Россию от Сибири и Астраханскую землю от Калмыцкой».

В середине XVIII в. Г.Ф. Миллер также усомнится в цитируемых им и только что приведенных нами словах о походе к Камню дружины князей П.Ф. Ушатого и С.Ф. Курбского. Историк заметит, что записывавшие этот рассказ «наивно преувеличивали» получаемую информацию «или просто не были знакомы с действительностью»28. Наконец, еще через столетие, в конце 60-х годов XIX в. у гиперболического восприятия Урала появился, возможно, самый резкий противник. Им стал Н.Я. Данилевский, выдвинувший и всесторонне обосновавший в своей книге «Россия и Европа» (1871) идею культурно-исторического типа. Как известно, Данилевский был противником таких географических «мифов», как понятия «Европа» или «Азия». Подлинной реальностью для него обладал лишь культурно-исторический тип - сложный комплекс национальных и наднациональных качеств, анализирующийся Данилевским в V главе его книги. Полемизируя с распространенным убеждением в существовании границы между Европой и Азией, он неизбежно касается Урала и оценивает его весьма своеобразно. «Положена ли тут природою какая-нибудь граница? Уральский хребет занимает около половины этой границы. Но какие же имеет он особые качества для того, чтоб изо всех хребтов земного шара одному ему приписывать честь служить границею между двумя частями света, - честь, которая во всех прочих случаях признается только за океанами и редко за морями? Хребет этот по вышине своей - один из ничтожнейших, по переходимости - один из удобнейших; в средней его части, около Екатеринбурга, переваливают через него, как через знаменитую Алаунскую плоскую возвышенность и Валдайские горы, спрашивая у ямщика: да где же, братец, горы? Если Урал отделяет две части света, то что же отделять после того Альпам, Кавказу или Гималаю?»

Концепции региональной литературы в научном и художественном наследии П.А. Словцова

Если в XVIII в. интеллектуальное освоение Сибири было отдано на откуп академической науке и в литературу плоды ученых изысканий первого поколения сибиреведов попадали лишь эпизодически, то в XIX столетии всеобщая - и ученая, и литературная - заинтересованность восточными территориями России сформировала весьма плодотворную зону контакта между чисто научными и литературно-поэтическими принципами их описания. В этот период изящная словесность, воссоздающая жизнь далеких земель, закономерно совмещалась с географией и природоведением. Одним из ярких примеров такого стилистико-поэтического синтеза стало творчество П.А. Словцова.

Продолжительная (1767-1843) и богатая на события жизнь сибирского просветителя, его своеобразное культурное лицо (священник по образованию, чинов- ник, историк и литератор по основному роду занятий) способствовали органическому сочетанию ряда традиций в его научном и литературно-художественном наследии. Начав еще в XVIII в. как одописец и проповедник, Словцов окончил свое творчество созданием образцов литературного краеведения и фундаментальным «Историческим обозрением Сибири». Почти все его - а в особенности сиби-реведческие - произведения не были рафинированными образцами того или иного жанра и всякий раз представляли собой ситуации межжанрового контакта. По меткому замечанию ученика Словцова И.Т. Калашникова, «...сочинения его не имели взаимной систематической связи и состояли из разнообразных статей, из отрывчатых приливов мысли, произведений случайных, обнимающих разнородные предметы. Они скорее были беседами умного и просвещенного человека, чем серьезными занятиями ученого или литератора».

В историко-культурной перспективе фигура Словцова оказалась особым образом отмеченной. От него и его деятельности тянется далее во вторую половину XIX в. линия сибирской областнической тенденции. Так считают и современные исследователи творчества Словцова , и, что особенно важно, сами областники. Так, Г.Н. Потанин в статье-воспоминании о Н.М. Ядринцеве 1895 г., рассуждая о том, что «по какой-то причине сибирская жизнь не течет широким потоком, а, как степная река, течет порывисто, омутами», прямо уподобил Словцова Ядринцеву, указав на творческий универсализм как основную черту деятельности обоих. Словцов, по мнению Потанина, был «одиночкой». «Тогда не было еще в Сибири никаких ученых учреждений, ни географических обществ, ни университета. В одном Словцове сосредоточивалась вся умственная жизнь Сибири, вся ее наука; он совмещал в себе целое географическое общество, целый исторический институт. Таким же, почти одиночкой, является впоследствии и Николай Михайлович Яд-ринцев после тридцатилетнего затишья»27. В свою очередь сам Ядринцев, характеризуя в известной своей статье «Судьба сибирской поэзии и старинные поэты

Сибири» (1885) Словцова как первого сибирского патриота, пишет, что он был «до известной степени поэт, художник» . При этом теоретик областничества невысоко ставит поэзию Словцова, считая, что «собственно художественных мыслей, образов читатель гораздо более найдет в его истории и в его исторической прозе» . С точки зрения двух лидеров областничества второй половины XIX в., создатель «Исторического обозрения» предстает как первый патриот края и, кроме того, автор, сочетающий художественное и научное начала.

Мы полагаем, что творческое многообразие и даже эклектизм Словцова обусловливались сложной структурой его «протообластнического» мировоззрения. Словцов вплотную подошел к идее оригинальности исторической судьбы Сибири, что невольно заставляло его писать, вообще говоря, обо всем, имевшем отношение к Зауралью, в том числе и об основе любой территориальной оригинальности - местной культуре и, прежде всего, словесности. Универсалистская установка закономерно повлияла на жанровое многообразие его творчества, ибо различные предметы его ученой рефлексии - от, к примеру, травника, проблем статистики и демографии до вопросов сибирского источниковедения и личности Ермака - требовали абсолютно разных творческих подходов. Вместе с тем решить проблему своеобразия Сибири Словцову, человеку, воспитанному еще XVIII столетием, не удалось. Не создав, подобно своим последователям «старшим» областникам, более или менее стройной концепции исторического и культурного развития Сибири, Словцов оставил после себя колоссальный резервуар разнообразных творческих и идейных решений, начавших процесс расподобления и спецификации еще при его жизни.

В настоящем разделе работы мы проанализируем некоторые близкие областничеству аспекты мироощущения Словцова, их воздействие на эстетические концепции, связанные с проблемой литературы края. Особое внимание будет также уделено синтетической художественной природе его ключевых произведений 20-30-х гг. XIX в. «Писем из Сибири» и «Прогулок вокруг Тобольска».

Биографический сюжет в областнической литературе и публицистике. Истоки и структура

В сюжетологическом отношении значительный комплекс биографических и автобиографических сведений, принадлежащих перу как самих сибирских авторов (не претендуя на исчерпывающий характер списка, назовем широко известные воспоминания областников Г.Н. Потанина11, Н.М. Ядринцева12, С.С. Шашкова13), так и исследователей их деятельности и жизненного пути продолжает оставаться практически неизученным. Не выяснена, прежде всего, специфика влияния материала биографического на художественный14. В данном разделе работы мы постараемся показать, как областниками выстраивалась осмысленная биография, концептуальность которой напоминала литературный сюжет, биография, способная влиять на создающиеся в их среде произведения и литературно-критические доктрины.

Ключевым деятелям областнического движения было свойственно ощущение, что сибирская словесность начинается непосредственно с них, что произведения, появлявшиеся на востоке от Урала едва ли не с конца XVI в., с их собственной деятельностью никак не связаны15. Средневековые летописцы лишь «рассыпались в хвалах: одни Ермаку, другие Строгановым...», как писал Ядринцев в 1865 г. в статье «Сибирь перед судом русской литературы»1 . Деятель тобольского «культурного гнезда» конца XVIII в. Панкратий Сумароков, поэт и публицист, был, по словам того же Ядринцева, «бездарность», «притом, как ссыльный, чуждый краю, он не понимал и не мог понимать его нужд...» Похожие мысли позднее повторятся в статье «Судьба сибирской поэзии и старинные поэты Сибири» (1885). Здесь Ядринцев утверждает, что сибиряку из-за суровости его жизни «не до песен», что за Уралом забыт, например, «эпос Ермака»18, а когда явится настоящий поэт - «бог весть!»19 Ю.С. Постнов, комментируя эту статью, сделал верное наблюдение: «...Ядринцеву важно было в данном случае подчеркнуть, что в Сибири нет искусства. И такой вывод ему был тогда необходим не для того, чтобы констатировать это как нечто постоянное, напротив: он страстно отстаивает мысль о том, что, если искусства нет, значгит, нуж-но создать его!» А «создать» его областники планировали, во многом опираясь на собственный, прежде всего биографический, опыт. Исчерпывающе высказался на этот счет Г.Н. Потанин, вспоминая о своей переписке с Ядринцевым 60-70-х: гт. «Я как-то писал Ядринцеву, что сибирской литературы еще нет, она вся в будущем, а пока она только заключается в его письмах ко мне»21. Приведенные оценки вряд ли отражают реальную картину (учитывая сложную систему «влияний» авторов друг на друга внутри литературного процесса, обязательное наличие «предшественников» и т.д.), однако они прекрасно характеризуют литературное самосознание самих областников.

С чего же они начали, вернувшись в Сибирь из Санкт-Петербурга в 1863 г.? Каким образом стали помогать «родам нашей литературы», как выразился Яд-ринцев в письме к В.П. Сукачеву Первой сферой приложения усилий стала газетная и журнальная публицистика, литературная критика, увидевшие свет раньше их художественного творчества. Однако, добившись бесспорных успехов в этой области, Потанин и Ядринцев потерпели неудачу как беллетристы, авторы совместного романа «Тайжане», опубликованного только в наше время. Почему получилось именно так? Как кажется, областническая публицистика, помогая четко сформулировать идеологию и задачи движения, в той или иной степени определиться с типом героя (вроде «сибиряка» и «навозного» ядринцевских фельетонов), не соприкасалась с художественной традицией непосредственно и не позволяла в короткий срок создать, к примеру, областную разновидность романа. Правда, в таком случае за основу могли бы быть взяты сюжетные модели современной областникам тургеневско-гончаровской традиции, тем более что, как указывал Потанин, «потребность в чтении в Сибири удовлетворялась произведениями Тургенева, Гончарова, гр. Толстого, Островского, Писемского и др. .. . Мы воспитывались на фигурах Рудина, Инсарова, Елены Стаховой, Ольги Ильин-ской...» Однако в этой же статье «Роман и рассказ в Сибири» (1876) он пишет следующее: «Роман из жизни интеллигентных людей в Сибири не имеет до настоящего времени необходимой для него почвы, ... попытки создать его неизбежно будут неудачны.. .»24

Ядринцев вторит ему в неподписанной редакционной статье «Восточного обозрения»: «Запад всегда представлялся заманчивым для образованных сибиряков; там тот мир, который рисует ему литература и рассказы, там Рудневы (очевидно, «Руди-ны». - К.А.), Инсаровы, Елены Стаховы и тому подобные типы, совсем не встречающиеся в сибирской среде»25. Проблема в том, что в Сибири отсутствовала дворянская поместная культура, а вместе с ней и почва для романной сюжетики «онегинского» типа. Позднее Потанин скажет по этому поводу: «В Сибири не было "дворянских гнезд". Мы знакомились с жизнью в этих гнездах по книгам, из произведений русских писателей, из Гоголя и Тургенева...»26 «Мы вчуже упивались привлекательностью помещичьей жизни ... Но на всем обширном пространстве своей родины сибиряки не видели ни одной дворянской усадьбы» . В силу этого влияние русского классического романа XIX в. на складывающуюся областную словесность было далеко не безусловным. Так, разрабатывая план «Тайжан», Ядринцев отдавал себе отчет в том, что идеи некоторых эпизодов текста окажутся непонятны читателю и критику, воспитанному в эстетической системе «центра». «Роман издадим отдельно, не помещая в журналы, может потому, что его не примут. Критика пусть ругает, нам наплевать. Она в этом ничего не поймет»28. Одновременно следовать многолетней традиции и создавать очередные произведения, которые только бы «били» «на эффекты» местной жизни «и нимало» не задевали «горькой действительности»29, было неприемлемым для областников по определению. Тогда из какой же «плоти» создавать «местную» литературу?

Истоки и развитие темы старообрядчества в литературе Сибири второй половины XIX - начала XX веков

Вряд ли можно считать случайным тот факт, что два ключевых произведения региональной беллетристики начала XX столетия - повесть А.Е. Новоселова «Беловодье» и роман Г.Д. Гребенщикова «Чураевы» — тематически связаны с сибирским старообрядчеством. Выбор данной тематики был очень характерным для областного писателя.

Русский религиозный вольнодумец, целенаправленно в течение столетий удалявшийся от культурного и административного влияния центра, невольно оказался чрезвычайно привлекательной фигурой для интеллигента-публициста, исповедующего областнические взгляды. Сибирский старообрядец, находясь в жесткой оппозиции официальным русским властям, сохранил тем не менее коренные обычаи, культурные основы национального самосознания далеко за пределами своей исторической родины. В конфликте с официозом он сумел отстоять свое самоопределение. Если не учитывать конфессиональный момент, сибирский интеллигент-областник находился в очень похожих условиях. Оппонируя правительству и русскому обществу (в интерпретации Потанина акцент, как известно, смещен с правительства именно на общество ), он оставался в то же время носителем всех основных традиций русской культуры. Один из исследователей областничества не мог не отметить этот парадокс. «Все время своего существования движение это носило характер чисто русского (теперь даже сказали бы великорусского) общественного движения»23. Мало того, по оценкам некоторых офицеров, занимавшихся процессом «сепаратистов» в 1865 г., идеология их находящихся под стражей собеседников изначально была мало связана с Сибирью, поскольку, по их мнению, «импортировалась» за Урал из столичных университетов. «Весь этот безумный замысел людей, еще недоучившихся, без всякого сомнения зародился в их головах отнюдь не в кадетском корпусе, да и вообще не в Сибири, а есть к несчастию гибельная прививка современных идей университетов...» - писал 19 июня 1865 года генерал-майор Политковский .

Сибирский интеллигент второй половины XIX в., носитель сложного самосознания, в котором культурная и этническая принадлежность к России сочеталась с «местным патриотизмом» и «сепаратизмом», закономерно стремился найти своего «единомышленника» в толще народной жизни, в перипетиях национального исторического процесса. В этом отношении сибирские старообрядцы казались ему в некотором смысле собственным отражением, а специфический уклад их жизни -«народным» аналогом самого областничества.

Чаще других о староверах Сибири писал Н.М. Ядринцев. Отметим существенную особенность его обращений к теме: почти всегда сибирский «патриот», изучавший старообрядцев, игнорировал конфессиональное содержание их культуры. Внимание привлекало совсем другое. Приведем пример из ранней работы Яд-ринцева «Общественная жизнь в Сибири» (1864), в которой, строго говоря, автор не пишет о староверах непосредственно - опыт их адаптации за Уралом необходим публицисту для того, чтобы подчеркнуть одну из излюбленных областнических идей: народная колонизация восточных окраин лучше, чем правительственная. «...Целые общины, проникнутые духом авантюризма, создавали поселения в темных лесах в виде раскольничьих селений и вольных слобод, - так несколько деревень, под именем каменщиков, жили в вершинах Бухтармы, до присоединения их при Екатерине к России, самостоятельною жизнью, с своим народным правлением. Это была чисто народная колонизация, поддерживаемая беглыми и недовольными, искавшими приюта в наших тайгах и урманах»25. В свою очередь государственная колонизация совершенно исключала свободу, зато стимулировала «...создание сел, острогов и городов». «В то же время началась перепись переселившихся, - обложение податью, надзор за беглыми, устройство таможен и создание оседлой городской жизни»26. Понятно, что самодостаточность старообрядцев, опыт их выживания отдельно от государства были Ядринцеву-областнику дороже всего. Так рождалось парадоксальное притяжение сибирского интеллигента к культуре и быту староверов. Именно парадоксальное, если иметь в виду одну из характеристик, данную Ядринцеву Потаниным: «Это был человек, всецело охваченный мечтою о лучшем будущем Сибири, ... западник, воспитавшийся на Белинском, Герцене и Чернышевском, с жадностью впитавший в себя идеи Запада, преклонявшийся перед западной культурой и ставивший целью своей жизни пересадку европейских форм жизни на русский восток, прививку европейских идей сибирским умам»27. Решительно антизападнический характер мировоззрения самих старообрядцев не помешал Ядринцеву открыто выражать симпатии к их образу жизни. Такое отношение, по-видимому, было общим для всех областников, и впервые было продемонстрировано еще их предшественником А.П. Щаповым, с деятельностью которого формирование областнических доктрин связано непосредственно.

Известно, что один из начальных разделов своей книги «Сибирь как колония» Ядринцев посвятил «народно-областному типу» сибирского населения, образовавшемуся «путем скрещивания с туземными азиатскими племенами» и не разделяющему «в одинаковой степени признаков родоначальных рас - славяно-русской и азиатско-инородческой»28. Данный пример является, пожалуй, единственным в публицистике Ядринцева примером безоговорочно сочувственного цитирования неоднозначных статей А.П. Щапова начала 70-х гг., одна из которых и содержала приведенную формулировку. Однако ссыльный иркутский этнограф вдохновлял Ядринцева отнюдь не только как автор концепции народно-областного типа.

Похожие диссертации на Проблемы поэтики литературы Сибири XIX - начала XX веков

Малая проза конца XIX - начала XX века (Проблемы циклизации и жанровой модификации)Тростюк, Егор Михайлович

А. Фет и проблема мифологизма в русской поэзии XIX-начала XX вековКозубовская, Галина Петровна

Проблемы синтеза искусств в украинской литературе конца XIX - начала XX векаРисак, Александр Опанасович

Проблемы развития русской литературы и журналистики конца XIX - начала XX века, С. Ф. ШараповКирютина Татьяна Михайловна

Феномен массовой литературы XX века: проблемы генезиса и поэтикиЧерняк Мария Александровна

А.Н. Толстой и русская классическая литература XIX - начала XX веков Крюкова Алиса Михайловна

И.С. Тургенев в критике и литературоведении конца XiX - начала XX веков Малышева Нина Мелетьевна

Традиции демократических писателей 1860-х годов (Г. и Н. Успенские, В. Слепцов, Н. Помяловский, Ф. Решетников, А. Левитов) в реалистической прозе конца XIX - начала XX веков Шахов Василий Васильевич

Поэтический пейзаж М. Волошина в контексте русской поэзии конца XIX - начала XX векаЛимонова, Людмила Вадимовна

Русская литературная пародия конца XIX-начала XX века : (Жанровые и функциональные особенности)Тяпков, Сергей Николаевич