Содержание к диссертации
Введение
Глава I: Историко-культурные предпосылки возникновения традиции поэтических переложений псалмов в отечественной литературе 11
Глава II: История развития явления поэтических переложений псалмов 29
Параграф 1: XVII век: Симеон Полоцкий.
Параграф 2: Культурная ситуация XVIII века, подготовившая распространение переложений псалмов.
Параграф 3: Соревнование Сумарокова, Ломоносова и Тредиаковского по переложению 143-го псалма.
Параграф 4: В.К.Тредиаковский .
Параграф 5: М.В.Ломоносов.
Параграф 6: А.П.Сумароков.
Параграф 7: Распространение традиции поэтических переложений псалмов. Поэтическая школа Сумарокова.
Параграф 8: Г.Р.Державин.
Параграф 9: Переложения псалмов конца XVIII - начала XIX веков.
Параграф 10: Переложения псалмов эпохи романтизма.
Параграф 11: Середина XIX века: угасание традиции.
Параграф 12: Обращение к Псалтири поэтов Серебряного века .
Параграф 13: Переложения псалмов в литературе советского периода.
Параграф 14: Продолжение традиции в конце XX века.
Глава III Семантический анализ текстов переложений псалмов 1,2, 18, 50, 136-го, написанных русскими поэтами 125
Заключение 213
Приложение. Список анализируемых текстов 227
Библиография 232
- Историко-культурные предпосылки возникновения традиции поэтических переложений псалмов в отечественной литературе
- В.К.Тредиаковский
- Обращение к Псалтири поэтов Серебряного века
- Семантический анализ текстов переложений псалмов 1,2, 18, 50, 136-го, написанных русскими поэтами
Историко-культурные предпосылки возникновения традиции поэтических переложений псалмов в отечественной литературе
Переводы и переложения библейских псалмов русскими поэтами - уникальная традиция русской литературы, корнями своими уходящая в XVII век, но не потерявшая актуальность до наших дней. Это многоплановое, разнообразнейшее с точки зрения формы, содержания и отношения к священному тексту - Псалтири - явление представляет интерес не только для литературоведов, но и для историков, ибо переложения фиксируют события, взгляды и настроения как отдельных известных личностей, так и целых поколений; философов, так как они могут пролить свет на мировоззрение поэтов-философов; психологов, поднимая проблему преднамеренного и непреднамеренного в творческом акте; лингвистов, давая материал для изучения разных форм художественного перевода и интерпретации священного текста; богословов и теологов, поскольку в переложениях представлен весь спектр возможных толкований Псалтири, из которых должны быть выбраны приемлемые для канонического понимания трактовки и интерпретации и тексты с явными семантическими заменами.
Детальный анализ столь масштабного культурного явления невозможен без выявления причин и предпосылок его возникновения.
Одной из характерных особенностей восприятия русским человеком книг Священного Писания было и остается переживание библейских событий «как событий собственной реальной истории - так примерно, как еврейским народом переживаются события ветхозаветные» (Сурат, 1992, С. 12). Это удивительное свойство, присущее издревле отечественной культурной традиции, было замечено многими исследователями. Так, Б.Н.Романов пишет: «Изгнание из рая, потоп и вавилонское столпотворение, царь Саул и псалмопевец Давид, пророк Моисей и мудрец Екклесиаста - библейские сюжеты и герои живут в нашей памяти издревле, с Крещения Руси...» (Романов 1, 1996, С. 5). Вплоть до начала XX века каждому образованному русскому человеку были хорошо известны все библейские сюжеты. Более того, миропонимание христианина зиждилось на событиях Священного Писания, которые воспринимались как центральная часть, смысловая ось Всемирной истории и начало истории собственной. Русский народ ведет свою историю со времен Адама, что отражено в духовных стихах. Вот один из вариантов
«Голубиной книги»:
От того колена от Адамова,
От того ребра от Еввина
Попит христиане православные
По всей земле святорусские.
Распространению традиции переложения псалмов также способствовало влияние Ветхого Завета на русскую литературу ХУЛ - XVIII веков. Как отмечают исследователи древнерусской культуры, «христианство на Руси с самого начала стало устанавливаться не в Евангельском, Новозаветном, а в Библейском, Ветхозаветном варианте» (Исторические традиции философской культуры народов СССР и современность, 1984, С. 28). Вспомним, например, «Слово о законе и благодати» (XI в.) и «Слово о Никите затворнике» в Киево-Печерском патерике (XIII в.) - два памятника древнерусской литературы, наглядно демонстрирующие нам, как на протяжении XI - ХШ вв. с неослабевающим интеллектуальным напряжением ведется спор о том, что важнее для христианина, Ветхий или Новый Завет. Памятники древнерусской литературы изобилуют реминисценциями, цитатами из книг Ветхого Завета, аллюзиями к известным эпизодам. Нередко агиографы черпают из них схемы и каноны описаний персонажей, что подробно было показано нами на материале сравнения жизнеописания библейского царя Давида и «Жития Александра Невского» .
Новая литература, зарождающаяся в XVII и формирующаяся в XVIII в., также продолжает испытывать ветхозаветное влияние. Как показывает анализ поэтических текстов, в стихотворениях этого периода ветхозаветные темы и сюжеты преобладают над новозаветными, что подтверждают исследователи: «В христианской религиозности нередко возникают очень заметные ветхозаветные акценты... Ветхозаветность глубоко пронизывает иные культурные эпохи, захватывает миросозерцание и творчество иных деятелей. Литература XVIII века демонстрирует это с замечательной наглядностью. Бог постигается ею аретологически - в земных проявлениях Его зиждительной мощи и благой власти, минуя посредничество Христа - Логоса, Церкви» (Котельников, 1996, С. 343). Однако причины этого явления нельзя свести лишь к слепому следованию традиции древнерусской литературы. Они сложнее и глубже. Немаловажно здесь и влияние на русскую литературу XVIII века масонской мистики, использующей преимущественно ветхозаветные каноны и символы.
Преобладание ветхозаветности в русской литературе уходит лишь к XIX веку. Однако и в этот период нельзя говорить о ее полном исчезновении. В XIX веке ветхозаветные настроения: пребывание в тайне, ожидание «разгадки», прикосновение к истине (но не обладание ею) оказываются созвучными романтизму. Русские романтики, подобно Байрону, которому Новый Завет казался «заданным уроком» и лишь Ветхий Завет «доставлял наслаждение», воспринимали Евангельское откровение как утрату тайны, а значит, надежды. «В определенном смысле, в Новом Завете все уже случилось, тайна будущего открыта... - есть Судный день как реальность, заданность. Уже ничего не случится», - пишет С.НЗотов, пытаясь понять ветхозаветность романтизма, который он называет «своего рода ересью, то есть неевангельской попыткой решить проблему мироустройства» (Зотов, 1997, С. 95). В творчестве Бунина, как отмечает Котельников, «ветхозаветность не только присутствует, но и господствует» (Котельников, 1996, С. 344).
Таким образом, благодаря таким характерным признакам нашей литературы, как «переживание» («проживание») библейских событий и влияние Ветхого Завета, стало возможным не только обращение авторов к Псалтири как к величайшему памятнику древности, но и адаптация этого текста для нового времени, новой ситуации, «вживление» его в новую культурную среду.
Еще одной причиной возникновения в русской литературе столь масштабного явления поэтического переложения псалмов стало особое отношение русских людей к Псалтири, а также та роль, которую эта книга всегда играла в жизни русского человека. «Нам трудно даже представить, что значила Псалтирь для наших предков», - пишет Т.Жирмунская (Жирмунская 4, 1994, С. 66). Как известно, Псалтирь была самой распространенной и любимой книгой на Руси. Поскольку вплоть до конца XVII века число церковных книг превышало в нашей стране число книг светского содержания, Псалтирь, наряду с Евангелием и Деяниями Апостолов необходимая в каждом храме и в каждом доме, зачастую использовалась не только по целевому назначению. Сферы ее функционирования в Древней Руси давно изучены и подробно описаны.14 Мы остановимся лишь на некоторых функциях этой книги в русском социуме.
Текст Псалтири лежит в основе всего православного богослужения. Отдельные псалмы (например, 50-ый и 90-ый) прочитываются ежедневно и не раз. В православной церкви клирик, читающий ежедневную службу часов, называется «псаломщик». Вся Псалтирь прочитывается в церкви за неделю (Великим постом два раза). Также отдельные куски из псалмов входят в состав часослова, служебника, требника, служебных Евангелия и Апостола.
Псалтирь входит в ежедневное молитвенное правило как инока, так и мирянина, и, следовательно, отдельные псалмы являются непременной частью молитвослова. Также для домашнего или келейного использования были созданы Псалтирь-четья (без комментариев, но с прибавлениями библейских песен) и Псалтирь толковая (с комментариями). Как отмечает Е.М.Верещагин, в Древней Руси пользовались комментариями Исихия Александрийского, которые в славянской традиции ошибочно приписаны были Афанасию Александрийскому, и Феодорита Кирского (Верещагин, 2001, С. 163).
Многие поколения учились читать по Псалтири. Изучивший Псалтирь считался человеком грамотным - книжным. Научившись читать по Псалтири, древнерусский человек обычно не расставался с ней. Псалтирь была не только настольной книгой, которую читали дома в свободное от работы время, ее брали с собой в дорогу.
В.К.Тредиаковский
Тредиаковский был первым из русских поэтов XVTII века, кто переложил стихами всю Псалтирь. Будучи формально последователем Симеона Полоцкого, поэт резко критиковал труд своего предшественника за форму: «Псалтирь Рифмотворную» он не считал поэтическим произведением и затруднялся в определении его вида. Таким образом, по мнению Тредиаковского, он вновь давал читателю первый стихотворный образец Псалтири на русском языке. Как и Симеон Полоцком, он ощущал необходимость связи его переложений с музыкой и даже сам напевал свои псалмы. В «Предуведомлении», которое, как и Симеон, автор предпослал Псалтири, он отмечает, что «было в мысли положить каждый псалом на распев» (Тредиаковский, 1989, С. 8), однако, ссылаясь на недостаток времени, поэт предоставил это право другим. Сходство с Симеоном Полоцким проявилось и в названии: Тредиаковский также именует свои переложения «псалмами».
В «Предуведомлении» поэт называет причины создания собственного переложения:
1. Подражание западным народам христианским.
2. Ревность к услужению охотникам (поэт ссылается на тот факт, что ранее напечатанные 10 переложений возбудили интерес читателя к подобному виду поэтического творчества).
3. Желание переложить всю Псалтирь.
4. Любовь к всеобъятности Псалтири.
5. Желание ввести Псалтирь, а не образцы «языческой» поэзии, в круг чтения.
Анализ причин переложения показывает, что Тредиаковский полностью следует линии Симеона Полоцкого: отмечая востребованность материала (пункт 2), он пытается соединить древнерусскую традицию обращения к библейским памятникам как к образному источнику художественного творчества (пункты 3 - 5) с требованиями новой литературы, суть которых, по мнению автора, - преобразование формы и языка, а не содержания. Пример подобного соединения он и находит в западной литературе, решавшей на материале содержания Псалтири проблемы формы (пункт 1).
Основная работа Тредиаковского по переложению Псалтири приходится на конец 1740-х - начало 1750-х годов. Ставя перед собой задачу передать точный смысл подлинника, а не перевести в стихи славянскую Псалтирь, Тредиаковский пытается исправить неточности славянского перевода, опираясь на Септуагинту, а также латинский и французский переводы, выполненные с древнееврейского языка. «С сею помощью троякою, - отмечает автор, - добрался я, по возможности, до желаемой мне в славянской Псалтири ясности, которую разлить повсюду и по своему переложению всемерно тщился» (Там же, С. 7).
«Псалтирь» Тредиаковского - образец духовной поэзии. Автор очень тонко чувствует глубинный смысл псалма и в переложениях никогда не нарушает его. «Не надлежало мне толковать Псалтирь, а токмо разум грамматический постигать в каждом» (Там же, С. 6). Тредиаковский перенес из древнерусской литературы традицию отношения к библейскому тексту как к священному, неприкосновенному с точки зрения содержания. Для него это образец истинной поэзии, пример для подражания. Сам стихотворец говорил о псалмах: «Все обоняю в псалмах Велико, Величественно, Велелепно! Все дышащее божьим духом, благоухающее святостью, и вещающее божественным красноречием ощущаю! В них красуется Небо с златозарными Светилами и с силами Полков и Кругов их неисчетных, в них шумно рыщет в торжественном возмущении воздух с тучами и громом, с молниями... в них все хвалит Господа и хвалится само своим превосходным Создателем и Царем» (Там же, С. 4 - 5).
Анализируя характер переложения псалмов Тредиаковского, А.О.Чугунова пишет, что автор воспроизводит псалмы «с их двойственным хронотопом, открытым для религиозного символического толкования» (Чугунова, 1999, С. 28). Подмечена очень важная черта поэзии Тредиаковского: он действительно не стремится трактовать псалмы, в отличие от большинства своих последователей, ему удается сохранить полисемантичность почти каждой фразы. Вероятно, именно с этой целью, чтобы не «урезать» грани смысла, обращался автор, сын священника, бывший ученик Духовной Академии, к толкованиям Афанасия Александрийского.
Как было показано на примере сравнительного анализа поэтических переложений 143-го псалма, переложение Тредиаковского обычно в два раза превосходит по объему сам псалом. Это достигается за счет использования техники расширения: сохраняя лексемы, звучащие в каноническом тексте в начале и конце строфы, автор раздвигает пределы текста, включая в его середину не разрушающие семантику стиха добавления, эпитеты, синонимы, пояснения. Объясняя потребность к амплификации философско-религиозных образов Тредиаковского, ААЛевицкий отмечает: «Почти каждое слово ...получает дублетную рифму на семантическом, грамматическом, фонологическом и морфологическом уровнях, создавая этим мастерски сплетенную ткань взаимопроникающих ниток значения. Именно сложность поэтического ковра была принципиально важной для автора... Его искусство можно приравнять к практике вышивания гобеленов» (Левицкий, 1993, С. 74 - 76). Проиллюстрируем это на примере переложения 50-го псалма:
Помилуй мя, о! Боже мой, По милости твоей великой, И по щедроте всем толикой,
Сойми злодействие долой;
Но больше смой с меня преступство,
И все греха очисти глупство,
Его и скверное сугубство.
(«Псалом 50»: Тредиаковский, 1989, С. 131).
В этом стихе прослеживаются два синонимических ряда (первый выделен жирным шрифтом, второй подчеркнут). Синонимия, как и отмечалось, осуществлена не только на лексическом уровне с целью усиления и пояснения значения, но и на уровне грамматики, морфологии, синтаксиса, фонологии (синонимы образуют рифмовые пары).
Сложная поэтическая форма служила автору не только для сохранения полисемантичное текста. Согласно представлениям Тредиаковского, именно мастерство стихотворной формы, а не лексический состав произведения, как полагал Ломоносов в теории трех штилей, отличало «Божественное красноречие» от простой речи. Малоисследованная усложненная поэтическая форма переложений Тредиаковского и стала впоследствии причиной нападок на автора.
Роль Тредиаковского в формировании традиции поэтического переложения Псалтири наиболее точно определил Левицкий: «Тредиаковскому не только удалось предать известности два десятка своих стихотворных переводов псалмов и псалмических песен в 1752 году, но, более того, задолго до этого определить «судьбу» псалмов как моделирующего начала для дальнейшего развития русской поэзии в эту довольно-таки светски настроенную эпоху» (Левицкий, 1993, С. 72 - 73). В «Рассуждении об оде вообще» Тредиаковскии предлагает считать псалмы образцом для написания од: «Охотник Российский может приметить высоту слова, какова должна быть в одах, в псалмах Святаго Пииты Псалтирическаго, то есть, блаженнаго Пророка и Царя Давида: ибо псалмы не что иное, как оды... Увидит он тут и благородство материи, и богатство украшения, и великолепие слова; .. .увидит и скажет, что то самый божий язык». Таким образом, Тредиаковскии сознательно пытается утвердить Псалтирь в качестве образца для русской поэзии.
В «Предуведомлении» к Псалтири находим еще одно тому подтверждение: «Доказать бы многим, которые, углубляясь в Пиндаров и Анакреонтов, не мнят уже нигде быть подобной высоте и сладости, что языческое оное и песенное великолепие в песенных слогах есть токмо тень... божияго и небеснаго гласа, в Давидовых псалмах гремящего» (Тредиаковскии, 1989, С. 5). Говоря о «Пиндарах» и «Анакреонтах», Тредиаковскии намекает, соответственно, на Ломоносова и Сумарокова, которые, хотя и согласились с ним в том, что избранные псалмы являются лучшими примерами од, однако продолжали ориентироваться и на языческую древность, используя мифологические имена и сюжеты в своей поэзии.
Тредиаковскии выступал за максимальную семантическую адекватность сакральных текстов поэтическому их переложению. Вспомним, например, его полемику с Сумароковым по этому поводу. в 1755 году Тредиаковскии посылает донос на Сумарокова, в котором обвиняет его в семантических подменах при переложении псалмов. В том же году, после публикации в «Ежемесячных сочинениях» «Гимна Венере сафическим стопосложением» Сумарокова, он обвинил редактора журнала Миллера в том, что он напечатал «гимн ...в прославление (о беззаконие человека-христианина!) прескверной из богинь блядчонке, которой имя Венера» (Живов, Успенский, 2000, С. 505).
Обращение к Псалтири поэтов Серебряного века
Серебряный век не предоставляет исследователю поэтических переложений псалмов обширного материала для изучения. Слишком далеки поэты Серебряного века от канонического восприятия Библии. В.Паперни в статье «Библия, иудео-христианская конфронтация и „новое религиозное сознание" в русской культуре конца XIX - начала XX веков» отмечает: «Библия была принята новой религиозной мыслью рубежа веков в качестве ключевого текста веры, но принята как текст, семиотически частично чуждый, а поэтому требующий перевода» (Паперни, 1995, С. 168). Это высказывание проливает свет на причины возникновения и сосуществования в рамках одной культуры и одного временного пространства столь разнообразных, порой диссонирующих способов восприятия библейского текста и внедрения его в поэзию. Перевод в другую семиотическую систему отличается от перевода на другой язык: здесь разрешаются не только синтаксические или лексические замены, сопровождаемые некоторыми семантическими изменениями, но и комментарии, добавления, объяснения. Именно поэтому переложения псалмов на рубеже веков трансформируются в самостоятельные стихотворения с использованием отдельных мотивов псалмов. Но в сравнении с XIX веком, в XX авторская речь в таких стихотворениях почти полностью заглушает идеи канонического псалма.
Впрочем, подобное восприятие Библии свойственно далеко не всем поэтам Серебряного века. Нередко использование библейской лексики и библейских сюжетов -это только дань моде или стилизация под древность. Для многих поэтов Библия становится в один ряд с фольклорными текстами, полностью теряя сакральность. Но даже сознательное обращение к Писанию в поисках истины чаще всего недолговременно, непоследовательно или идет вразрез с христианским учением.
Нередко те или иные библейские образы или мотивы используются поэтами как символы. В.Я.Брюсов описал технику внедрения чужеродного мотива (библейского или любого другого происхождения, в зависимости от мировоззренческой, философской и религиозной позиции автора) в поэтическое произведение: «Постепенно выработался шаблон символического стихотворения: бралось историческое событие, народное сказание, философский парадокс или что-либо подобное, излагалось строфами с богатыми рифмами, в конце присоединялся вывод в форме отвлеченной мысли или патетического восклицания - и все. Такие стихотворения изготавливались сотнями» (Брюсов, 1975, Т. 6, С. 506). Цель использования в поэтическом произведении библейского, в том числе и псалтырного образа- или мотива-символа, - напомнить читателю о непознаваемом, вечном, о том, что за внешней реальность существуют другие миры, а внешнее содержание поэтического текста - ни что иное, как путь к другой реальности, к бесконечности смыслов. То, что невозможно выразить словами языка, можно обозначить при помощи художественных иносказаний. Желание прикоснуться в поэзии к невыразимому и непознаваемому не позволяло большинству поэтов Серебряного века использовать готовые шаблоны (канонический текст псалма), так как каждый, принявшийся за обработку Псалтири, неизменно теряет ее полисемантичность и обязан выбрать и ясно выразить один (реже несколько) смыслов. Но это лишь декларация собственной позиции, актуальная для XVIII века, а не попытка познания иного мира, свойственная Серебряному веку.
Тем не менее, поэтическая память хранит мотивы и символы Псалтири. Особенно отчетливо звучат они в поэзии С.Соловьева, Ф.Сологуба, Н.Клюева, И.Бунина, Н.Гумилева, О.Мандельштама, ААхматовой, В.Иванова, П.Родимова. Некоторые поэты даже выносят ключевое слово «псалом» в название (П.Родимов - «Псалом зачала», И.А.Бунин «Псалтирь», В.Иванов - «Псалом солнечный», Н.Клюев «Поддонный псалом»). Отсутствие указания на номер псалма намекало не только на наличии мотивов различных псалмов в стихотворении, но и на свободу автора в выборе тем и трактовок. Но все это, по оценке Б.Романова, «поэзия сомнений, искусов, рефлексии, иногда остающаяся лишь эстетической игрой» (Романов, 1995, С. 53).
Псалтирь неразрывно связана в Серебряном веке с образом псалмопевца Давида, одного из любимых героев эпохи. Об этом свидетельствуют не только большое количество стихов, посвященных царю-праведнику на рубеже веков, но и обращение поэтов к 151 псалму, содержащему описание его жизни и подвига. Встречаются и случаи переложений 151 псалма. К образу царя и пророка Давида обращаются В.Брюсов, Ф.Сологуб, К.Р. (великий князь Константин Романов), А.Ахматова, З.Гиппиус, О.Мандельштам, С.Фруг.
Одним из немногих поэтов Серебряного века, писавших переложения псалмов (хотя их относят к числу «случайных и необязательных опытов»: Романов, 1995, С. 52), был К.Д.Бальмонт. Появились они все в тот же «фофановский» период: в 1895 году в составе книги «В безбрежности».
Бальмонт, как и Фофанов, пропускает библейский текст через себя, делает его фактом личного, субъективного опыта, сохраняя при этом и основную идею, и, частично, лексику и синтаксис, и дух псалма. Стихотворение «На мотив псалма XVIII-го» - это одновременно и памятник библейской поэзии, и выражение личного духовного опыта поэта Серебряного века:
Все от Него - и жизнь, и смерть.
У ног Его легли, простерлись бездны,
О помыслах его вещает громко твердь,
Во славу дел Его сияет светоч звездный...
И сладостней, чем мед, и слаще капель сота
Единый жизни миг, дарованный тобой!
(Бальмонт, 1895).
С установлением советской власти в России традиция поэтических переложений псалмов прерывается, или почти прерывается. В 1919 году в Харькове выходит последний сборник начала века, содержащий переложения псалмов - «Еврейские поэмы» переводчика и литературоведа Г.А.Шенгели. Шенгели продолжает линию поэтов XIX века, которые, используя лексический состав и синтаксический строй псалма, создавали злободневные произведения. Один из примеров такого стихотворения - «Псалом XI». Единственное серьезное отступление автора от канонического варианта псалма -грамматическое: большинство глаголов поэт ставит не в форме будущего времени (истребит, сохранишь, соблюдешь), а в форме повелительного наклонения (укрой, помилуй, исполни). Таким образом, поэтическое произведение приобретает молитвенный характер (что было более актуально в 1919-м году - период неизвестностей, сомнений и молитв).
Псалмы, рассчитанные на восприятие их людьми всех времен и народов, очень легко трансформируются в злободневные стихотворения.
Это прекрасно получается у Шенгели:
Боже, укрой и помилуй:
Праведных нынче не стало,
Льстивы и лживы их речи,
Ядом напитан язык.
Господи! Праведной силой
Вырви лукавое жало,
Сгорби надменным их плечи.
Гневный яви им Твой лик.
Семантический анализ текстов переложений псалмов 1,2, 18, 50, 136-го, написанных русскими поэтами
Изучение традиции переложения псалмов в русской поэзии XVII - XX веков будет неполным без детального сравнительного анализа стихотворных текстов с канонической версией псалмов.
В третьей части работы будет представлен семантический анализ поэтических переложений пяти псалмов, написанных в период с XVII по XX века. Задачи нашего анализа:
1. Сопоставить поэтические переложения 1-го, 2-го, 18-го, 50-го, 13 6-го псалмов, написанные на русском языке, с первоисточником (каноническим библейским вариантом). При сопоставлении будет использован церковнославянский, а применительно к поэзии XX века и русский переводы Псалтири, так как почти все поэты при работе над переложениями ориентировались, в первую очередь, на эти варианты перевода. Для сравнительно-сопоставительного анализа будут привлечены следующие издания Псалтири: «Киевская Псалтирь 1397 года из государственной публичной библиотеки имени Е.М. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде», М., Искусство, 1978; «Толковая Псалтирь Евфимия Зигабена (греческого философа и монаха), изъясненная по святоотеческим толкованиям. Перевод с греческого», Киев, 1882 (репринтное издание); «Псалтирь в святоотеческом изъяснении». Святая гора Афон, 1997; «Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета на церковнославянском языке с параллельными местами», М., Российское библейское общество, 1997; «Толковая Библия, или комментарии на все книги Священного писания Ветхаго и Новаго Завета. Издание приемников А.П.Лопухина» (на русском языке), Т. 4, Пг., 1907 (Второе издание института перевода Библии, Стокгольм, 1987).
2. Выявить семантические несовпадения переложений с каноническим вариантом, а также элементы толкования или свободной интерпретации источника. Оценить смысловую адекватность переложения тексту-источнику.
3. Отделить авторские идеи от идей, заключенных в псалме.
4. Оценить стилистическую, синтаксическую и лексическую близость переложений церковнославянскому (русскому) оригиналу.
5. Отметить новаторство поэтов в использовании художественных средств и приемов обработки библейского текста.
В нашу задачу не входит:
1. Сопоставление переложений псалмов с текстом древнееврейского оригинала, а также с различными переводами Псалтири (греческим, латинским, немецким, французским и другими), которые, наряду с церковнославянским, могли служить поэтам источником для переложения, поскольку в центре нашего внимания стоит не проблема перевода, а анализ сознательного выбора смысла.
2. Подробное описание всей парадигмы толкований каждого отдельного псалма, так как это тема отдельного исследования, не вписывающегося в рамки литературоведения.
3. Детальная оценка толкований переложений псалмов русскими поэтами с точки зрения того или иного религиозного учения или философской доктрины, адептом которых мог быть автор.
4. Детальный разбор лексики каждого из переложений.
В работе нам пришлось ограничить число псалмов, анализ переложений которых мы представим к рассмотрению. Причиной подобного ограничения является, разумеется, объем диссертационного исследования, не позволивший выйти за рамки рассматриваемого нами материала. При выборе псалмов для сравнения мы пользовались следующими критериями:
Значение переложений данного псалма для истории русской культуры (1, 18, 136);
а Частота переложений (1, 2, 18, 136);
а Насыщенность псалма лексико-семантическими категориями, на протяжении многих веков вызывающими интерес у русских мыслителей: суд, закон, грех, наказание и мн. др. (1,2, 18,50);
Многообразие возможных трактовок псалма (1, 2, 18, 50, 136);
а Использование псалма в церковном, домашнем или ритуальном обиходе, его популярность (1, 50).
Ограничение объема явилось также основной причиной схематичности проделанного нами анализа. Мы не сможем рассмотреть интерпретацию авторов каждой из семантических категорий, содержащейся в каноническом псалме-источнике переложения, и остановимся лишь на наиболее характерных и значимых для русской культуры толкованиях.
1 ДСАЛОМ
Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и па пути грешных не ста, и на седалищи губителей не cede:
Но в законе Господни воля его, и в законе Его поучится день и нощь.
И будет яко древо насажденое при потоках вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет: и вся, елика аще творит, успеет.
Не тако нечестивый, не тако: но яко прах, его же возмещает ветр от лица земли.
Сего ради не воскреснут нечестивый на суд, ниже грешницы в совет праведных.,
Яко весть Господь путь праведных, в путь нечестивых погибнет.
Первый псалом - один из наиболее известных и значимых как для русской культуры в целом, так и для литературной традиции переложения Псалтири. Издревле он активно использовался в церковном обиходе и домашней молитве. Многие поколения знали его наизусть.
Первый псалом получил широкое распространение в отечественной поэзии в качестве источника для переложений. Это было связано как с его местоположением в Псалтири (многие поэты начинали переложения именно с 1-го псалма), так и с его исключительно сложной и богатой, предоставляющей широкое поле для интерпретаций, семантикой. К нему в разное время обращались: Симеон Полоцкий, В.К.Тредиаковский, М.В.Ломоносов, А.П.Сумароков, Г.Р.Державин, В.И.Майков, Н.П.Николев, И.В.Лопухин, АГ.Крылов, И.Попов, Н.М.Шатров, В.В.Капнист, Г.А.Пакатский, Ф.Н.Глинка, И.П.Бороздна, Н.М.Языков, Г.В.Сапгир, А.Лукашин, НМ.Гребнев, С.Стратановский, В.Горт.109 Известен также ряд его анонимных переложений XVIII - начала XIX веков, напечатанных в журналах того времени (среди них два неатрибутированных переложения, изданные в «Вечерах» вместе с переложением Майкова в связи с масонским соревнованием на лучший орденский вариант этого псалма); стихотворение «Щастие» по мотивам 1-го псалма, появившееся в «Собеседнике любителей российского слова» за 1784 г. и сборниках Решетникова.110
В первом псалме представляет наибольший интерес толкование различными поэтами следующих стихов канонического текста:
1:1: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе».
Данный стих допускает множество толкований: от буквального - в этом случае «совет нечестивых» воспринимается как некое собрание противников Бога, входить в которое запрещается; до аллегорического (у Василия Великого), при котором «совет нечестивых» отождествляется с греховными помыслами самого человека. Глаголы 1-го стиха («не иде - не ста - не седе») могут восприниматься как последовательность движения по пути зла: «ходить» - духовная неразборчивость, «стоять» - успокоение на пути противников Бога, «сидеть» - окончательное растление в грехе.111
1:2: «Но в законе Господни воля Его, и в законе Его поучится день и нощь».
В этом стихе представляет интерес интерпретация поэтами категории закона, зачастую служащая индикатором новозаветного (с учетом всего христианского опыта) или ветхозаветного (с позиций псалмопевца) толкования псалма.
