Содержание к диссертации
Введение
Глава I Решение А.С. Пушкиным проблемы художественного воплощения исторической действительности в трагедии «Борис Годунов». 46
1. Особенности отбора и интерпретации исторических источников, использованных А.С. Пушкиным для воссоздания «образа эпохи» в трагедии «Борис Годунов». 51
2. Использование А.С. Пушкиным исторических фактов в построении образа Бориса Годунова . 59
3. Использование А.С. Пушкиным исторических фактов в построении образа Самозванца. 83
Глава II Специфика драматургического действия в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов». 103
1. Функция мотива вины в развитии драматургического конфликта в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов». 106
2. Мотив убийства и образ Самозванца в структуре сюжета трагедии «Борис Годунов». 127
Глава III Трагедия А.С. Пушкина «Борис Годунов» и формирование историко-философских взглядов писателя . 148
1. Художественно-историческая концепция трагедии «Борис Годунов» и риторика. 149
2. Художественный опыт А.С. Пушкина в становлении и оформлении его историко-философских воззрений . 168
Заключение 194
Список литературы
- Особенности отбора и интерпретации исторических источников, использованных А.С. Пушкиным для воссоздания «образа эпохи» в трагедии «Борис Годунов».
- Использование А.С. Пушкиным исторических фактов в построении образа Бориса Годунова
- Мотив убийства и образ Самозванца в структуре сюжета трагедии «Борис Годунов».
- Художественный опыт А.С. Пушкина в становлении и оформлении его историко-философских воззрений
Особенности отбора и интерпретации исторических источников, использованных А.С. Пушкиным для воссоздания «образа эпохи» в трагедии «Борис Годунов».
И. Средний-Камашев тоже не стал хвалить Пушкина - только, в отличие от Плаксина, он даже не настаивал на гениальности и оригинальности поэта: «Пушкин никогда не был литературным гением, разумея под этим словом лицо, подобное Данту, Шекспиру, Байрону, Гете... Чего ж хотели от Бориса Годунова?..»14 Автор статьи хвалил язык Пушкина15, верность передачи исторического колорита16, но замечал, что отбор сцен для изображения в трагедии носит случайный характер: «...событие развивается вяло, неясно, сцены взяты не такие, каких ожидал бы читатель, - по большей части они все весьма незначительны.. .»17
В том же 1831 году, практически сразу после выхода в свет трагедии, была написана заметка Н.В. Гоголя «Борис Годунов. Поэма Пушкина», которая впервые была опубликована только в 1881 г. В этой заметке Гоголь попытался дать не столько рациональную, сколько эмоциональную оценку произведению Пушкина - он устами своего персонажа убеждал публику, что при чтении книги всего важнее эмоциональный отклик, возникающий у читателя: «Будто прикованный, уничтожив окружающее, не слыша, не внимая, не помня ничего, пожираю я твои страницы, дивный поэт! И когда передо мною медленно передвигается минувшее и серебряные тени в трепетании и чудном блеске тянутся бес конечным рядом из могил в грозном и тихом величии, когда вся отжившая жизнь отзывается во мне и страсти переживаются сызнова в душе моей, - чего бы не дал тогда, чтобы только прочесть в другом повторе-нии всего себя?..» Показательно, что Гоголь говорит здесь именно о воссоздании прошлого во всей его полноте, о погружении читателя в атмосферу минувшего - именно этой цели добивался Пушкин.
Из других выступлений 30-х гг. XIX в. есть смысл остановиться на высказываниях таких авторитетных критиков, как И.В. Киреевский и Николай Полевой. Статья И.В. Киреевского «Обзор русской литературы за 1831 год» вышла в 1832 г. в журнале «Европеец» (1832 г., январь, № 1), статья Н. Полевого «Борис Годунов», сочинение Александра Пушкина» появилась в журнале «Московский телеграф» несколько позже - в 1833 г. («Московский Телеграф», 1833 г., ч. 49, №№ 1-2).
Киреевский, по примеру многих других авторов, пытался сформулировать свой собственный ответ на претензии публики, связанные с туманностью авторского замысла в трагедии, разорванностью повествования, присутствием сцен, явно лишних с точки зрения развития действия, и т.п. Существенным в концепции Киреевского следует признать впервые выдвинутый тезис о важности роли царевича Димитрия в пьесе - Киреевский в поисках объединяющего начала остановился на той версии, что смысловым стержнем трагедии следует признать образ убитого царевича: «Очевидно, что и Борис, и Самозванец, и Россия, и Польша, и народ, и царедворцы, и монашеская келья, и Государственный совет -все лица и все сцены трагедии развиты только в одном отношении: в отношении к последствиям цареубийства. Тень умерщвленного Димитрия царствует в трагедии от начала до конца, управляет ходом всех событий, служит связью всем лицам и сценам, расставляет в одну перспективу все отдельные группы, и различным краскам дает один общий тон, один кровавый оттенок»
Николай Полевой, рассматривая драму «Борис Годунов», старался поместить это произведение в контекст эпохи, т.е. соотнести с тенденциями, наметившимися в литературе в конце XVIII - начале XIX вв. Он не просто критиковал трагедию, но стремился оценить ее объективно, во-первых, в русле общелитературных тенденций того времени, во-вторых, в соотношении с остальным творчеством Пушкина. Полевой полагал, что в «Борисе Годунове» Пушкин выразился весь и полностью20. Данная драма интересовала Полевого прежде всего с точки зрения формы - критик сосредоточился на драматургическом новаторстве Пушкина, пытаясь определить, какое влияние может оказать данное произведение на дальнейшее развитие русской литературы. Полевой пришел к выводу, что Пушкин имел целью создать историческую драму на национальной основе, причем чрезвычайно удачно избрал и жанр, и характер изображения, и сам предмет (эпоху Бориса Годунова). При этом Полевой отмечал, что Пушкин в создании своей драмы предположительно не был ограничен никакими рамками, т.к. пользовался методом романтизма.
Однако дальше критик оставил похвалы и высказал мнение, что Пушкин полностью подчинил свой замысел концепции, изложенной в «Истории государства Российского» (в особенности в отношении образа Бориса), и в этом заключалась его ошибка. Любопытно, что в качестве подтверждения этой точки зрения Полевой, как и многие другие критики, привел посвящение: «Прочитав посвящение, знаем наперед, что мы увидим карамзинского Годунова: этим словом решена участь драмы Пушкина»21. Конечный вывод Полевого лежал в русле общего мнения публики - он утверждал, что отдельные сцены в драме вполне хороши, но эти частные достоинства не искупают общей несвязности текста, не объединенного одной идеей22.
Подводя итог, можно сказать, что отзывы критиков - современников Пушкина были как положительными, оправдывающими, так и отрицательными, осуждающими, однако, вне зависимости от своей окраски, они все опирались на ограниченное количество основополагающих тезисов - во-первых, современники воспринимали трагедию как повторение идей, встречающихся у Карамзина, и, во-вторых, они обращали внимание на своеобразное построение пьесы, где сцены чередовались между собой, как казалось читателю, в произвольном порядке и не были связаны единством времени, места и действия.
Своеобразной заключающей работой можно назвать статью В.Г. Белинского, написанную уже после смерти Пушкина, которая, будучи созданной в 40-е гг. XIX в., претендует на некоторую объективность, отстраненность, но, с другой стороны, все еще несет на себе отчетливый отпечаток мнений современников поэта и не рвет кардинально с устоявшимися взглядами на пушкинскую драму. Речь идет о статье десятой из цикла «Сочинения Александра Пушкина», которая впервые появилась в 1845 г. в журнале «Отечественные записки».
Использование А.С. Пушкиным исторических фактов в построении образа Бориса Годунова
Внимание Пушкина к народному мнению, разумеется, не осталось незамеченным исследователями - данная особенность пушкинского мировоззрения неоднократно отмечалась в научной литературе. О существенной роли народа вообще и конкретно «мнения народного» в трагедии М.П. Алексеев , Г.А. Гуковский . Однако в упомянутых работах народное мнение в большей степени рассматривалось в связи с разрешением вопроса о том, кто является главным героем трагедии, причем вопрос о предпочтении, оказанном тому или иному персонажу, переносился в политическую сферу. Отношение к народу и понимание его роли использовалось для характеристики политических взглядов Пушкина, особенно в советский период, когда в драме предпочитали видеть не морально-этические проблемы, а изображение классовых противоречий.
Сосредотачиваясь на политической стороне вопроса, исследователи убедительно доказывали наличие у Пушкина пристального внимания к роли народа, однако стремление подчеркнуть важность этой роли именно для исторического процесса, в том числе желание советских литературоведов свести трагедию к столкновению правящих и эксплуатируемых классов, способствовало тому, что некоторые аспекты отношения Пушкина к народу оставались незатронутыми.
Корректирующей можно назвать позицию И.З. Сермана, который, исходя из утверждений о важности роли народа в драме Пушкина, риск нул предположить, что поэта больше интересовали не социально-политические аспекты, а особенности, вернее, парадоксы народного соз-нания, образ мыслей людей того времени .
На наш взгляд, эта точка зрения имеет больше обоснований, чем концепция, связывающая значительность роли народа в трагедии с политическими воззрениями Пушкина. Если признать, что появление народа на переднем плане трагедии обуславливается, скорее, общим пониманием хода истории, присущим Пушкину, и принципами воссоздания прошедшей эпохи в художественном повествовании, то это поможет пролить новый свет на вопрос о характере отображения действительности в «Борисе Годунове» и о возможных источниках драмы.
Пушкин сделал народ одним из первостепенных действующих лиц пьесы, т.к. считал, что «народное мнение» создает историю - оценка событий, сложившаяся в народной массе, предопределяет и судьбу отдельного исторического лица, и все происходящее в целом24. Если рассматривать этот тезис в применении к событиям, описанным в трагедии, то видно, что, например, в случае с Борисом Годуновым многие были уверены в его виновности в смерти маленького царевича, в отсутствии у Бориса прав на престол, в связи с чем отношение к нему, несмотря на его таланты правителя, было негативным. Аналогичным образом народ поверил в то, что Самозванец - это спасшийся царевич Димитрий - и Самозванцу удалось не только свергнуть Годунова, но и воцариться в Москве.
Пушкин верил в право любого народного мнения на существование - оно стоит вне категорий «правильное-ошибочное» и перевешивает любые частные убеждения. Данный постулат сочетался еще и с ощущением, что народ в целом не может ошибаться и всякая случайно возникшая клевета, циркулируя в народной массе, рано или поздно уничтожается сама по себе. Исключения из данного правила очень редки и связаны с особой убедительностью клеветы, которая не противоречит действительности ни в единой детали. В статье о Вольтере, написанной как отзыв на изданную переписку Вольтера с президентом де Броссом, Пушкин отмечал следующее: «Клевета, преследующая знаменитость, но всегда уничтожающаяся перед лицом истины, вопреки общему закону, для него [т.е. для Вольтера - Д.О.] не исчезала, ибо была всегда правдоподобна...»
Таким образом, описывая в своей трагедии эпоху Смуты, Пушкин стремился прежде всего воссоздать взгляды современников на происходящее, восстановить события такими, какими, как ему казалось, их видели люди того времени, чтобы «образ эпохи» был наиболее достоверным. Из каких источников он мог извлечь необходимые ему сведения?
Взгляды и мнения, бытующие в народе, могут сохраняться в двух формах - письменной и устной. В одном случае их с какой-либо целью записывают очевидцы событий, в другом передаваемый от человека к человеку рассказ, мнение, эпизод постепенно приобретает более или менее устойчивую форму устного предания. Современные исследователи фольклора выделяют исторические предания и песни в отдельную группу, отмечая, что, хотя подобные произведения и не имеют установки на строгую достоверность и точность топографических и хронологических указаний, однако они хорошо отражают общее восприятие ситуации и отношение народа к историческим лицам
Мотив убийства и образ Самозванца в структуре сюжета трагедии «Борис Годунов».
Хронограф 1617 года повествует о бедах, насланных «грех ради наших» - о голоде и море, бывших в 1602-1603 гг., и описывает появление Самозванца в этом же ряду . Под личиной царевича, как Хронограф утверждает вслед за всеми остальными источниками, скрывался Григорий Отрепьев, сын боярский из Галича, сначала бывший монахом, а потом сбежавший в Литву. Там он назвался царевичем, ввел в заблуждение поляков и заручился их поддержкой. С помощью поляков ему удалось захватить пограничные города - Чернигов, Путивль и Стародуб. Больше подробностей о военной кампании Лжедмитрия Хронограф не сообщает, переходя сразу к реакции Бориса на происходившее в стране.
Связав, как мы уже говорили в параграфе, посвященном непосредственно Борису, его смерть со страхом перед появлением Лжедмитрия, автор Хронографа дальше повествует о печальной участи сына Годунова, который унаследовал отцу. Важно, что повествование о гибели юного Феодора ведется буквально теми же словами, какими традиционно обрисовывается смерть царевича Димитрия - дается сравнение с истреб-лением цветущего побега . Деталей (имен убийц, подробностей убийства) автор Хронографа не приводит.
Повесть И.М. Катырева-Ростовского, объясняя причины появления Самозванца, как и многие другие источники, ссылается на смерть царевича Димитрия, кровь которого должна быть отомщена . Приводя биографию Самозванца, автор «Повести» принимает уже привычную версию - человек, провозгласивший себя царевичем, на самом деле бо 118 Там же.
Русская историческая библиотека. Т. XIII. Ст. 568-569. ярский сын из Галича по имени Гришка Отрепьев, бывший сначала монахом, а потом прельщенный дьяволом и убежавший в Литву122. У Ка-тырева-Ростовского упоминается история с ложной исповедью, рассказывается о поддержке поляками авантюры мнимого Димитрия, в повествовании о походе на Россию звучат названия городов Путивля, Чернигова, Новгорода-Северского123, где происходили сражения, а также название городка Кромы124. В рассказе о происходившем после смерти Бориса важно отметить историю семьи Годунова - посланный Самозванцем Гаврила Пушкин сумел взбунтовать московских жителей, и они посадили Годуновых под арест125, а позже Годуновых умертвили по прямому приказу Самозванца126.
«Сказание о Гришке Отрепьеве» также во всех основных пунктах согласуется с другими источниками - оно излагает историю сбежавшего из России монаха по имени Григорий Отрепьев, родом из Галича, который назвался именем убитого царевича Димитрия и привлек на свою сторону поляков, чтобы они помогли ему взойти на российский престол127. Любопытно, что в этом русском источнике звучит версия, обычно замалчиваемая летописцами, хотя она имела в свое время хождение на Руси - она объясняет чудесное спасение царевича тем, что вместо не-го был убит другой мальчик (этот вариант развития событий зато, как мы увидим далее, очень охотно приводили иностранные писатели).
Описаны арест и смерть близких Годунова - сначала посланцы Самозванца Наум Плещеев и Гаврила Пушкин приехали в Москву и сумели склонить москвичей на свою сторону131, так что те схватили Годуновых, а затем специально посланные Лжедмитрием люди с ними расправились - в числе учинивших расправу названы Василий Васильевич Голицын, Василий Мосальский и Богдан Сутупов . Сообщив, что все было сделано согласно приказу, автор Сказания подводит итог, связывая печальную участь Годуновых со смертью царевича Димитрия, чья кровь была отомщена таким образом .
Версии иностранцев по поводу Лжедмитрия отличаются большим разнообразием и живописностью, чем идеи, высказываемые в русских источниках, они меньше были склонны следовать какой-то одной тенденции и среди них часто находились сторонники Самозванца, хорошо относившегося к иноземцам. Порой именно в связи со своей приверженностью Лжедмитрию сочинители стремились изложить факты в таком виде, чтобы они рисовали Самозванца с выгодной стороны. В частности, в зарубежных источниках чрезвычайно часто повторяется история о чудесном спасении царевича от рук убийц, практически всегда игнорируемая русскими авторами и являющаяся сильнейшим оправданием действий Самозванца, который в такой интерпретации вел справедливую войну против узурпатора, возвращая себе незаконно отнятый престол.
Француз Маржерет, служивший Самозванцу и, естественно, старавшийся изобразить его в наилучшем свете, свидетельствовал именно в . Маржерет сообщает и о смерти семьи Годунова, но таки образом, чтобы не бросить тень на своего покровителя: «Носилась молва, что они сами приняли яд; но думают, что их задушили...»135. Роль ЛжеДмитрия в этой трагедии не акцентируется.
Георг Паерле тоже целиком посвятил себя изложению и поддержке версии о чудесном спасении царевича - он сообщал, что царевича подменил другим мальчиком его наставник, узнавший о готовящемся убийстве136. Говоря о судьбе Годуновых, Паерле сводит все к самоубийству - вдова Бориса приготовила яд, и сын выпил яд вместе с ней, а дочь Летопись Московская Мартина Бера (или Конрада Буссова) сообщает, что настоящий царевич погиб в Угличе, а появление Димитрия в начале века - это ловкая авантюра беглого монаха Гришки Отрепьева, который, однако, не сам себя выдавал за царевича, как утверждают рус 138 ские летописи, а воспользовался подставным лицом .
Художественный опыт А.С. Пушкина в становлении и оформлении его историко-философских воззрений
Далее Шуйский приводит правдоподобное объяснение своего многолетнего молчания (на момент разговора со смерти царевича прошло уже почти семь лет) - он, якобы, побоялся объявлять правду царю Фео-дору, который целиком и полностью подпал под влияние Годунова. Это заявление, оправдывается Шуйский, было бы совершенно бесполезным и при этом опасным, потому что Феодор наверняка бы прислушался к совету Годунова, а не к словам князя, и самому князю угрожала в данном случае несомненная опасность - Борис сумел бы расправиться с опасным для него человеком. Вдобавок сразу же после убийства Шуйского смутило хладнокровие Годунова, который прекрасно держался тогда и ничем не обнаруживал своей причастности к делу, так что Шуйский, как он поясняет, счел невозможным бросать ему в лицо столь серьезное обвинение.
Таким образом, в самом начале трагедии Пушкин помещает на первый взгляд неоспоримое свидетельство очевидца, направленного расследовать дело, и теперь, кажется, уместно ожидать, что дальше действие будет разворачиваться в соответствии с тезисом о бесспорной виновности Годунова. Однако в сцене четвертой («Кремлевские палаты») Шуйский отказывается от собственных слов - Воротынский при очередной встрече, уже после избрания Бориса на царство, напоминает о недавнем разговоре, а Шуйский замечает: «...я злословием притворным / Тогда желал тебя лишь испытать, / Верней узнать твой тайный образ мыслей...» (с. 198) Он сам обесценивает собственные заявления, внушая, что его слова могли быть продиктованы соображениями сиюминутной выгоды. Получается, что верить его обвинениям безоговорочно уже нельзя - непонятно, когда и в какой степени он лжет.
В следующей, пятой, сцене («Ночь. Келья в Чудовом монастыре») Пушкин выводит еще одного свидетеля - о вине Годунова говорит старый монах Пимен: «Прогневали мы Бога, согрешили: / Владыкою себе цареубийцу / Мы нарекли» (с. 203).
Пимен тоже выступает как очевидец - в день убийства он находился в Угличе и непосредственно после события прибежал на царский двор, где и увидел зарезанного царевича. Он присутствовал при поимке убийц и слышал, как «в ужасе под топором злодеи / Покаялись - и назвали Бориса...» (с. 204) Показания Пимена не ставятся под сомнение непосредственно в тексте - напротив, образ монаха выступает как воплощение некоего «общего мнения», предстоящего «мирского суда». Отшельник лишен субъективности, он только спокойно фиксирует то, что стало ему известно, ничего не утаивая - об этом на протяжении сцены не раз говорит чернец Григорий. Слова «мирской суд» тоже произносит Григорий, когда, завершая сцену, предрекает Годунову Божий суд и суд мирской - всеведущий Бог, естественно, знает о преступлении Бориса, а на земле грехи Годунова будут зафиксированы бесстрастным пером монаха-летописца:
А между тем отшельник в темной келье Здесь на тебя донос ужасный пишет: И не уйдешь ты от суда мирского, Как не уйдешь от Божьего суда (с. 204). Помимо того, что Пушкин непосредственно в тексте трагедии формирует определенный образ Пимена - беспристрастного свидетеля, существуют и дополнительные указания на то, как автор воспринимал своего персонажа. Реагируя на отзыв о сцене «Ночь. Келья в Чудовом монастыре» (отзыв прозвучал в статье СП. Шевырева «Обозрение русской словесности за 1827 г.»), Пушкин составил «Письмо к издателю «Московского Вестника», которое так и не было напечатано, однако проливало свет на некоторые аспекты авторского отношения к трагедии. Среди других высказываний в этом «Письме» встречается и замечание по поводу Пимена: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти царя, данной им Богом, coin вершенное отсутствие суетности, пристрастия...» Здесь тоже, как и в словах Григория, подчеркнута беспристрастность, отсутствие личной заинтересованности со стороны летописца, т.е., ориентируясь, во-первых, на текст пьесы и, во-вторых, на заметки Пушкина по поводу драмы, можно предположить, что свидетельство Пимена автор не ставит под сомнение, как это было сделано с высказываниями Шуйского, опровергающего самого себя непосредственно в тексте трагедии.
Однако утверждения Пимена, не опровергаемые напрямую, все-таки не остаются совсем без комментария. Всего через одну сцену Пушкин дает возможность высказаться самому обвиняемому, т.е. Борису Годунову. Логично предположить, что показания Бориса должны иметь больше веса, чем слова постороннего человека - никто не знает больше о Годунове, чем он сам. В сцене «Царские палаты» Пушкин показывает Годунова рассуждающим наедине с самим собой, но, несмотря на это, в монологе, который считается ключевым, не звучит никаких признаний. Борис как наблюдатель пересказывает слухи, ходящие в народе, взгляды людей на происходящее, и все его оценки сводятся к естественной реакции человека, на которого обрушились волны злословия - он уязвлен. Он перечисляет, что народ обвинял его в неурожаях, в пожаре Москвы, в смерти царя Феодора Иоанновича и его жены, сестры Бориса, даже в смерти жениха любимой дочери Годунова (с.208).
