Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Литературная позиция раннего Баратынского и эстетическая программа «союза поэтов» 14
1.1. Общие замечания о тактике литературного дебюта 14
1.2. История первой публикации Баратынского 16
1.1. «Дружеский кружок» как литературное явление 20
1.2. Некоторые особенности стилистики раннего Баратынского 33
1.5. Послание «Богдановичу» и литературная позиция раннего Баратынского 43
Глава II. Литературная позиция Баратынского и эстетические споры конца 1820-х гг 69
2.1. Общая характеристика второй половины 1820-х годов в литературной биографии Баратынского 69
2.2. Скрытая полемика с Пушкиным в стихотворении Баратынского «Бесенок» 72
2.3. «Чудесное» и «действительное» у Баратынского и критиков «Московского вестника» 89
2.4. Следы полемики с кругом «Московского вестника» в поэтическом творчестве Баратынского второй половины 1820-х годов 100
Глава III. Первая половина 1830-х гг. в литературной судьбе Баратынского: константы и перемены 117
3.1. Новое в литературной позиции Баратынского начала 1830-х годов 117
3.2. Ирония в стихотворении «Мадона» 124
3.3. «На смерть Гете»: полемический вариант концепции гения 130
3.4. Эстетика «легкой поэзии» в «Недоноске» 148
Заключение 183
Список использованной литературы 185
- Общие замечания о тактике литературного дебюта
- История первой публикации Баратынского
- Общая характеристика второй половины 1820-х годов в литературной биографии Баратынского
- Новое в литературной позиции Баратынского начала 1830-х годов
Введение к работе
Актуальность темы и степень исследованности вопроса. Поэзия пушкинской эпохи является в истории русской литературы одним из наиболее изученных участков, что нисколько не снижает интереса исследователей к данной проблематике. Специальное изучение творчества Баратынского также было начато давно и может считаться достаточно разработанным: стоит вспомнить хотя бы труды М.Л. Гофмана по составлению первого полного собрания сочинений поэта1, комментарии Е.Н. Купреяновой и И.Н.Медведевой к первому изданию Баратынского в серии «Библиотека поэта» , работы Л.Я. Гинзбург3, Г. Хетсо4, В.Э. Вацуро5, И.Л. Альми6, С.Г. Бочарова7, A.M. Пескова8, В.Ляпунова9, И.А. Пильщикова10, Н.Н. Мазур11 и других ученых12.
См. Боратынский Е.А. Полное собрание сочинений: в 2 тт. - СПб.: Разряд изящной словесности Имп. Акад. наук, 1914-1915.
2 См. [Купреянова Е.Н., Медведева И.Н.] Комментарии к стихотворениям // Баратынский
Е.А. Полное собрание стихотворений: в 2 тт. - М.; Л.: Советский писатель, 1936. - Т. 2. - С.
227-304.
3 См. главу о Баратынском в: Гинзбург Л.Я. О лирике. - Л.: Советский писатель, 1974. — С.
74-92.
4 См. Хетсо Г. Евгений Баратынский. Жизнь и творчество. — Oslo; Bergen; TromsO,
Universitetsforlaget, 1973. - 740 с.
5 См.: Вацуро В.Э. Поэзия пушкинского круга // История русской литературы: в 4 тт. - Т.2. —
Л.: Наука, 1981. - С. 324-340; Вацуро В.Э. С.Д.П. Из истории литературного быта
пушкинской поры. - М.: Книга, 1989. - 415 с; Вацуро В.Э. Списки послания Е.А.
Баратынского «Гнедичу, который советовал сочинителю писать сатиры» // Ежегодник
рукописного отдела Пушкинского дома на 1972 год. - Л.: Наука, 1974. - С.55-62; Вацуро
В.Э. Из литературных отношений Баратынского // Вацуро В.Э. Пушкинская пора. - СПб.:
Академический проект, 2000. - С. 333-354.
Большая часть работ И.Л. Альми, посвященных творчеству Баратынского, вошли в недавний сборник статей исследовательницы. См. Альми И.Л. О поэзии и прозе. - СПб.: Изд-во «Семантика-С» совм. с изд-вом «Скифия», 2002. - 528 с.
7 См.: Бочаров С.Г. «Обречен борьбе верховной...» // Бочаров С.Г. О художественных мирах.
- М.: Советская Россия, 1985.- С. 69-123; Бочаров С.Г. Парадокс "бессмысленной вечности".
От "Недоноска" к "Идиоту" // Парадоксы русской литературы: Сб ст. по ред. В.Марковича и
В.Шмида. - СПб.: Инапресс, 2001. - С. 193-218.
8 Песков A.M. Боратынский. Истинная повесть. - М.: Книга, 1990. - 384 с.
9 См.: Liapunov, V. Poet in the Middest. Studies in the Poetry of E.A. Baratynskij. A Dissertation
Presented to the Faculty of the Graduate School of Yale University in Candidacy for the Degree of
Doctor of Philosophy. 1969. [Manuscript]. - 188 p.; Liapunov, V. A Goethean Subtext of E.A.
Baratynskij's "Nedonosok" II Slavic Poetics. Essays in honor of Kiril Taranovsky. - The Hague;
Эстетические воззрения поэта также никогда не исчезали из фокуса исследовательского интереса; в 1981 г. была даже выпущена антология металитературных высказываний Баратынского, составленная Е.Н. Лебедевым .
Однако вопрос о позиции Баратынского в современной ему литературной полемике и отражения данной позиции в его творчестве полного освещения не получил. Косвенной причиной этой лакуны можно считать самую историю изучения Баратынского: возрождение интереса к его сочинениям после затянувшегося периода, когда отношение к поэту как второстепенному и устаревшему определялось преимущественно оценкой, данной двум его сборникам Белинским14, началось с работ С.А. Андреевского, Ю.Н. Верховского, В.Я. Брюсова15, для которых стихи Баратынского оказались не
Paris: Mouton, 1973. - Р.277-281; Liapunov, V. Boratynskii and Michelangelo II Elementa. -Eisingen, 1995. - Bd.2.- Vol. 9. - №2. - P. 1-26.
10 См.: Пильщиков И.А. Финские элегии Баратынского: материалы для академического
комментария // К 200-летию Боратынского. Сборник материалов международной научной
конференции, состоявшейся 21-23 февраля 2000 г. (Москва - Мураново). - М.: ИМЛИ РАН,
2002. - С. 69-91; Пильщиков И.А.Понятия «язык», «имя» и «смысл» в концептуальной
системе поэтического мира Баратынского // Wiener Slawistischer Almanach. - 1992. — Bd. 29. —
S. 5-30; Пильщиков И.А. «Я возвращуся к вам, поля моих отцов...»: Баратынский и Тибулл //
Известия РАН. Сер. литературы и языка. - 1994. - Т.53. - №2. - С. 29-47; Пильщиков И.А.
«Les Jardins» Делиля в переводе Воейкова и «Воспоминания» Баратынского // Лотмановский
сборник. 1.-М.: О.Г.И., 1995.-С. 365-374.
11 См. Мазур Н.Н. «Недоносок» Баратынского // Поэтика. История литературы. Лингвистика.
-М.:О.Г.И., 1999.-С. 140-168.
12 Можно указать также монографии П.П. Филипповича, И.М. Тойбина и Е.Н. Лебедева.См.
Филиппович П.П. Жизнь и творчество Е.А. Боратынского. - Киев: тип. ун-та св. Владимира,
1917 - 220 с; Тойбин И.М. Тревожное слово. О поэзии Е.А. Баратынского. - Воронеж, изд-
во Воронежского ун-та, 1988. - 196 с; Лебедев Е.Н. Тризна: Книга о Боратынском. - М.:
Современник, 1985.-301 с.
См. Боратынский Е.А. Разума великолепный пир: О литературе и искусстве. / Вступ, статья, составл. и примеч. Е.Н. Лебедева. - М.: Современник, 1981. - 224 с.
14 Белинский В.Г. О стихотворениях г. Баратынского // Белинский В.Г. Собрание сочинений:
в 9 тт. - Т.1. - М.: Художественная литература, 1976. - С. 185-192; Белинский В.Г.
<Стихотворения Е. Баратынского> // Белинский В.Г. Указ. соч. Т.5. С. 161-189.
15 См. Андреевский С.А. Поэзия Баратынского // Андреевский С.А. Литературные чтения. -
СПб., в тип. А.С.Суворина, 1891. - С. 1-36; Верховский Ю.Н. О символизме Боратынского //
Труды и дни. - 1912. - №3, май-июнь. - С. 1-9; Брюсов В.Я. Далекие и близкие. Статьи и
заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней. - М., 1912. — С. 2-38. Статья С.А
Андреевского во многом была направлена против рецензий Белинского; в защиту критика
выступил С.А. Венгеров. См. Венгеров С.А. Примечания // Белинский В.Г. Полное собрание
сочинений: в 9 тт. - СПб. - Пг., 1900-1917. - Т. VII. - С. 626-637. Анализ отношения Брюсова
только предметом историко-литературного изучения, но и аргументом в текущих литературных баталиях - неслучайно Ю.Н. Верховскии пришел к выводу о «символизме», присущем, по его мнению, поэзии Баратынского . Тем самым с самого начала научного осмысления творчества Баратынского была задана искажающая оптика исследований, диктовавшая извлечение поэзии Баратынского как опередившей свой век из современной для нее литературной среды и последующее изучение его творчества вне связи с литературным процессом 1820-1840-х гг. и - как следствие - доминирование имманентного
(или в раннесоветские годы - вульгарно-социологического ) анализа. На недостаточное внимание к историко-литературным реалиям соответствующей эпохи в изучении творчества Баратынского повлияла, конечно, и собственная литературная маска Баратынского — представителя «индивидуальной» поэзии, поэта «необщего выраженья», заставившая многих ученых искать истоки его поэтики и эстетической позиции в индивидуальном мировоззрении и личных душевных переживаниях18. Работы, посвященные изучению творчества Баратынского в литературном контексте пушкинской эпохи, составили немногие исключения и не сумели восполнить пробела - так, в монографии Л.Г. Фризмана динамика литературной позиции Баратынского была описана как путь от романтизма к реализму, что на сегодняшнем этапе изучения литературы первой половины XIX в. не представляется убедительным19. Баратынского также почти обошли вниманием формалисты; единственным
к поэзии Баратынского см. в: Фризман Л.Г. В.Я. Брюсов - исследователь Е.А. Баратынского. // Русская литература. - 1967. - № 1. - С. 181 -184.
16 Это мнение было оспорено Г.О. Винокуром. См. Винокур Г.О. Баратынский и символисты
// К 200-летию Боратынского. Сборник материалов международной научной конференции,
состоявшейся 21-23 февраля 2000 г. (Москва - Мураново). - М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 28-
49.
17 См., например, статью Д.С. Мирского, несмотря на вульгарно-социологическую
направленность, существенно недооцененную: Мирский Д.С,Баратынский // Баратынский
Е.А. Полное собрание стихотворений: в 2 тт. - М.; Л.: Советский писатель, 1936. - Т.1. - С.
V-XXXIII.
Такой взгляд свойствен даже проницательной работе И.М. Семенко. См. Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. - М.: Художественная литература, 1970. - 295 с. 19 См. Фризман Л.Г. Творческий путь Баратынского. - М.: Наука, 1966. - 142 с.
6 исключением явилась газетная заметка Б.М. Эйхенбаума к 100-летию со дня смерти поэта .
Вопрос об источниках и значении эстетических взглядов Баратынского в его поэтической практике также далеко не был исчерпан исследователями; так, например, эстетика «легкой поэзии», столь важная, как мы пытаемся показать в диссертации, для Баратынского на протяжении всего его литературного пути, обыкновенно описывается лишь как основа раннего этапа его творчества. Этот период вообще до последнего времени почти не привлекал к себе внимания литературоведов; ранняя лирика (за исключением элегий) подчас трактовалась как не самый существенный для последующего творчества след «ученичества» молодого Баратынского, не отмеченный оригинальностью его поздних сочинений. Тем самым, разбивалась цельность литературного облика поэта: его творчество оказывалось разделенным на два не связанных между собой и неравных по длительности и художественной ценности этапа. В настоящей же диссертации ранняя лирика Баратынского описывается как полноценная часть его литературной биографии, в которой были заложены основы литературной позиции поэта в последующие периоды творчества.
Вышеописанные тенденции была преодолена только в 1960-70-ые гг. с
появлением работ И.Л. Альми, С.Г. Бочарова, В.Э. Вацуро, Ю.В. Манна , Г.Хетсо и других ученых, а в последующие годы в трудах нового поколения литературоведов: A.M. Пескова, И.А.Пильщикова, Н.Н. Мазур и так далее. Однако задача последовательной и подробной реконструкции литературной позиции поэта в этих работах — в основном, в силу локального характера избранных исследователями тем - так и не была решена. Исключениями в этом ряду стоит признать лишь обширный труд Хетсо, чей объем не всегда соответствует концептуальности подхода, а также статью В.Э. Вацуро
См. Эйхенбаум Б.М. Е.А. Баратынский. К 100-летию со дня смерти. // Эйхенбаум Б.М. О поэзии. — Л.: Советский писатель, 1969. - С. 319-320.
21 См. в монографии исследователя главу, посвященную поэмам Баратынского: Манн Ю.В. Русская литература XIX века: Эпоха романтизма. - М., Аспект Пресс, 2001. - С. 174-205.
«Баратынский» в многотомной «Истории русской литературы»22 и две вступительные статьи A.M. Пескова к вышедшим под его редактурой «Летописи жизни и творчества Е.А.Боратынского» и 1 тому «Полного собрания сочинений и писем Е.А. Боратынского» , которые, сообщая читателю ясную и полновесную картину литературной биографии Баратынского, тем не менее, не могут отвечать - прежде всего в силу небольшого объема и необходимого следования чисто биографической канве жизни поэта - всем требованиям, предъявляемым к детальной реконструкции литературной позиции поэта.
При этом ввиду известного «пушкиноцентризма» изучения русской литературы рассматриваемого периода существенная часть ценных наблюдений и тезисов, имеющих отношение к нашей теме, были сделаны либо в работах, непосредственно посвященных творчеству Пушкина, либо в исследованиях более широкого контекста т.н. «пушкинской эпохи». Преимущественно речь идет об исследованиях тех, кого мы уже перечислили: В.Э.Вацуро24, Л.Я. Гинзбург, Ю.М. Лотмана25, а также Ю.Н. Тынянова26, Б.В. Томашевского , М.И. Гиллельсона , в последнее время - О.А. Проскурина и других.
Вацуро В.Э. Е.А. Баратынский // История русской литературы: в 4 тт. - Т.2. - Л.: Наука, 1981.-С.380-392.
23 См.: Песков A.M. Взгляд на жизнь и сочинения Боратынского // Летопись жизни и
творчества Е.А.Боратынского. - М.: Новое литературное обозрение, 1998. - С. 9-47; Песков
A.M. Е.А. Боратынский. Очерк жизни и творчества // Боратынский Е.А. Полное собрание
сочинений и писем. - М.: Языки славянской культуры, 2002. - Т.1. - С. 22-70.
24 См. работы, собранные в: Вацуро В.Э. Записки комментатора. - СПб.: Академический
проект, 1994. - 347 с; Вацуро В.Э. Пушкинская пора. - СПб.: Академический проект, 2000. -
624 с.
25 См. работы Лотмана по пушкинистике, собранные в один том Б.Ф. Егоровым: Лотман
Ю.М. Пушкин. - СПб.: СПб-Искусство, 1995. - 847 с.
26 См. работы, републикованные в: Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. - М.: Наука,
1969.-424 с.
27 Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 1. - М.; Л.: Издательство АН СССР, 1956. - 743 с;
Томашевский Б.В. Пушкин и Франция. - Л.: Советский писатель, 1960. - 498 с.
28 См.: Гиллельсон М.И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. - Л.: Наука, 1974. - 226
с; Гиллельсон М.И. От арзамасского братства к пушкинскому кругу писателей. Л.: Наука,
1977.-200 с.
29 См.: Проскурин О.А. Поэзия Пушкина, или подвижный палимпсест. - М.: Новое
литературное обозрение, 1999. - 462 с; Проскурин О.А. Литературные скандалы
пушкинской эпохи. - М.: О.Г.И., 2000. - 368 с.
Источниками работы послужили для нас, в первую очередь, сочинения Баратынского (стихи, две критических работы, письма и т.д.), а также многочисленные произведения описываемой и предшествующей ей литературных эпох, очерчивающие максимально полный контекст творчества поэта.
Предметом работы стала литературная позиция Баратынского, понимаемая в диссертации как система эстетических воззрений поэта, одновременно, находящих непосредственное применение в его поэтической практике и диктующих принципы литературного поведения. В результате исследований в диссертации сделан вывод о том, что в центре литературных поисков Баратынского оказывается вполне цельная эстетическая программа, сформировавшаяся еще в пору его поэтической молодости и ставшая стержневой для всего последующего творчества.
Цель и задачи исследования. Целью предпринятого исследования является реконструкция литературной позиции Баратынского на протяжении нескольких этапов его литературной биографии, ограничивающихся намеченным периодом - 1820-ми и первой половиной 1830-х годов. Для реализации этой цели были выдвинуты следующие задачи:
Выделение опорных пунктов литературной позиции Баратынского в указанные годы, анализ их отражения в его поэтическом творчестве и литературном поведении.
Установление источников эстетических взглядов Баратынского, определяющих для его литературной позиции.
Анализ литературной позиции поэта в диахронии, то есть рассмотрение транформаций, которым она подвергалась в различные этапы творческой биографии Баратынского и в различных литературных ситуациях.
В основе методологических принципов диссертационной работы лежит вполне традиционный подход к истории литературы, который сегодня можно
назвать «контекстуальным». Творчество Баратынского рассматривается нами как часть системной истории литературы данного периода и исследуется в контексте литературного процесса своей эпохи и эстетических принципов, актуальных в это время. Образцом исследований такого рода послужили для нас прежде всего работы В.Э.Вацуро, объединяющие скрупулезный анализ отдельного поэтического текста с широким взглядом на литературный контекст времени его написания, что, на наш взгляд, позволяет даже при рассмотрении локальных тем ближайшим образом приблизиться к системному построению истории литературы данного периода.
В своем понимании «литературной позиции» как системы, организующей творческую практику и литературно-бытовое поведение писателя и зиждящейся на его эстетических представлениях, мы опираемся- прежде всего на работы Б.М. Эйхенбаума , Ю.Н. Тынянова и Ю.М. Лотмана . Тынянов, в частности, формулирует в своих работах понятие «литературной личности» — «речевой установки литературы», по его выражению, «идущей оттуда в быт»33. Это понятие послужило основой для обоснованного Л.Я. Гинзбург и ставшего классическим концепта «лирического героя», первым прецедентом которого в русской литературе, по мнению исследовательницы, стоит считать литературный и биографический облик Лермонтова; единство «лирического героя» (а следовательно и «литературной личности») Баратынского Гинзбург отрицает, указывая на жанровую обусловленность избранного поэтом образа («<...> не только "финляндский изгнанник" ранних стихов Баратынского, но даже скорбный автор "Сумерек" воспринимались современниками в
См.: Эйхенбаум Б.М. Литературный быт // Эйхенбаум Б, М. «Мой временник»... Художественная проза и избранные статьи 20-30-х годов. - СПб: Инапресс, 2001. — С.61-70; Эйхенбаум Б.М. Литература и писатель // Эйхенбаум Б. М. Указ. соч. С. 70-92; Эйхенбаум Б.М. Литературная домашность // Эйхенбаум Б. М. Указ. соч. С. 92-96.
31 СМ.: Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы.
Кино. - М.: Наука, 1977. - С. 255-269; Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов
Ю.Н. Указ. соч. С. 270-281.
32 См., например: Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина // Лотман Ю.М. Карамзин. — СПб.:
Искусство - СПБ, 1997. - С. 10-310.
Тынянов Ю.Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю.Н. Указ. соч. С. 279. Курсив автора.
традиционном элегическом ряду»34). Мы не станем оспаривать это утверждение, но обратим внимание на то, что здесь Гинзбург, вслед за Тыняновым, оперирует факторами читательской рецепции, а не литературных задач самих поэтов. Между тем, тенденция к выстраиванию литературной личности может сопутствовать творчеству литератора, даже если публика не воспринимает авторский миф в том виде, в котором он предлагается ей писателем. К тому же, во-первых, предлагаемая автором «литературная личность» как сумма сигналов к восприятию автора в том или ином литературно-биографическом ключе может быть адресована не широкой публике, но более узкому кругу читателей - чаще всего, сообществу литераторов вообще или небольшому кругу собеседников самого поэта, составляющих его литературную среду. Во-вторых, в том случае, с каким мы имеем дело, анализируя литературную позицию Баратынского, можно, вероятно, говорить о несостоявшейся рецепции: так, гипотетический замысел Баратынского представить себя в качестве представителя «субъективных поэтов» и тем самым утвердить свое место в литературной иерархии, восстанавливаемый во 2 главе настоящей диссертации, за малыми исключениями не встретил понимания в литературной среде конца 1820-х гг. >; Тем самым, опираясь прежде всего на понятие «литературной личности», введенное Тыняновым, мы пытаемся расширить сферу его действия: говоря о «литературной позиции», мы имеем в виду не тот авторский миф, который сложился в результате читательской рецепции, но совокупность собственных литературных установок автора, объединяющих его поэтическое творчество и литературно-бытовое поведение и в таком виде предлагаемых для рецепции читателя. Литературная позиция нуждается в реконструкции; генезис авторского мифа - в изучении, ибо сам он дан нам в непоследственном виде традиции читательского восприятия. «Литературная личность» как результат рецепции публикой, в основном, значительно упрощает, а подчас и совершенно искажает как литературный, так и биографический облик автора, влияя иногда
34 Гинзбург Л.Я. Указ. соч. С. 90.
11 не только на массовые представления о поэте, но и становясь основой научных изысканий; нечто подобное произошло и с Баратынским, чей авторский миф, основанный на категориях поэтической искренности и индивидуальности и восходящий преимущественно к эстетике «легкой поэзии» и элегической эстетике, побудил исследователей к описанию творчества Баратынского как следствия внутренних переживаний поэта. Такая ситуация тем более настойчиво требует детальной реконструкции литературной позиции, не только снимающей аберрации традиции чтения, но также объясняющей причины и указывающей источники тех мотивов и тем, которые сформировали данный канон рецепции. Такой подход, как представляется, позволяет системно представить литературный облик поэта в современном ему контексте. Положения, выносимые на защиту
Литературная позиция Баратынского может и должна быть описана как допускающая трансформации, но в целом единая эстетическая система, находящая свое непосредственное отражение в поэтической продукции и влияющая на литературно-бытовые реалии биографии Баратынского.
Основой этой литературной системы явились эстетические принципы «легкой поэзии» и элегического жанра, ставшие базовыми не только для раннего этапа творчества Баратынского, но и сохранившие свое исключительное значение в сочинениях более позднего периода.
Важнейшим фактором ранней литературной позиции Баратынского оказывается литературная идеология, ассоциированная с эстетическими представлениями о «дружеском кружке» поэтов. Таким «дружеским кружком» стал для Баратынского т.н. «союз поэтов».
Едва ли не определяющей для литературной позиции поэта, начиная со второй половины 1820-х годов и во всяком случае до середины следующего десятилетия, оказалась эстетическая полемика с представителями круга «Московского вестника» (СП. Шевыревым, М.П. Погодиным и т.д.).
Научная новизна исследования состоит в следующем:
В диссертационной работе впервые детально реконструируется литературная позиция Баратынского 1820-первой половины 1830-х годов как цельная эстетическая система.
К рассмотрению предлагается материал, ранее не привлекавшийся исследователями в качестве контекста, значимого для творчества Баратынского.
Около дюжины стихотворений Баратынского (среди них такие известные, как «Муза», «Мой дар убог...», «На смерть Гете», «Недоносок») получили в диссертационном сочинении новую историко-литературную интерпретацию.
Теоретическая и практическая значимость работы. Теоретическая значимость предпринятого исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы в исследованиях по теории культуры и истории русской литературы первой половины XIX века.
Практическая значимость результатов работы заключается в возможности их использования при разработке лекционных курсов по истории русской литературы, спецкурсов, посвященным поэзии первой половины XIX века, творчеству Баратынского.
Также в работе представлен обширный материал к стихам и письмам Баратынского. Таким образом, результаты настоящей работы могут быть использованы при подготовке комментированного издания сочинений Баратынского.
Апробация результатов исследования. Изложенные в диссертации идеи нашли отражение в публикациях и докладах автора на:
конференциях молодых филологов в Тарту в 2001, 2002 гг.;
конференциях молодых филологов в Таллинне в 2001, 2002 гг.;
XI и XII Тыняновских чтениях в 2002, 2004 гг.;
III Пушкинских чтениях в Тарту в 2003 г.;
III Эткиндовских чтениях в 2004 г.;
- XII Лотмановских чтениях в 2004 г.
Общие замечания о тактике литературного дебюта
Рассматривая литературное поведение писателя как систему сознательных литературных актов, каждый из которых занимает свое место в общей стратегической схеме, нельзя обойти вниманием литературный дебют как одну из важнейших составляющих такой схемы. Вступая на литературное поприще, автор имеет возможность сразу задать систему координат для восприятия своего имени и творчества. Любой факт здесь оказывается значимым. Это относится и к выбору собственно литературного инструментария: жанра, стиля, поэтического языка дебютных сочинений, — и к литературно-бытовым реалиям: журнала, в котором печатается первое стихотворение, подписи под текстом, возможно, его посвящения или адресации. Каждая заполненная графа этой воображаемой анкеты служит своего рода сигналом читателю, способному определить желаемое для дебютанта место на литературной карте1.
Здесь, вероятно, стоит оговориться: под «литературным дебютом» мы подразумеваем не только первую публикацию молодого автора, но и любой заметный поступок «новичка», обращающий на себя внимание литературного круга. Статусом дебютного, таким образом, может наделяться и текст, получающий широкое хождение в рукописи или прочитанный на заседании литературного общества, равно, как и не первое опубликованное, но первое вызвавшее интерес произведение. Так, например, пушкинским дебютом ретроспективно оказалось не послание «К другу стихотворцу», напечатанное в 1814 г. «Вестнике Европы», но состоявшийся позднее лицейский экзамен и чтение «Воспоминаний в Царском Селе» в присутствии Державина, получившее характер «передачи лиры».
Тактика литературного дебюта часто подсказывает начинающему писателю такую форму первого сочинения, которая позволяла бы декларировать свои литературные взгляды, указать на ориентиры в текущей словесности и, тем самым, попытаться примкнуть к тому или иному литературному лагерю. Так и поступает молодой Пушкин в послании «К другу стихотворцу»: сатирические прозвища «Рифматов» (Шихматов) и «Графов» (Хвостов) недвусмысленно демонстрируют его принадлежность к партии так называемых «карамзинистов» в их литературной войне с представителями «Беседы любителей русского слова» . Форма послания и публикация в «Вестнике Европы» также диктуются выбором литературной партии.
Противоположный вариант стратегии литературного дебюта проанализирован Ю.М. Лотманом на примере творческого пути Карамзина3. В раннем программном стихотворении «Поэзия» Карамзин, перечисляя великих поэтов, не находит в нем место для представителей отечественной словесности. Вся предшествующая традиция русской литературы (Ломоносов, Сумароков, Херасков, Державин и др.) отрицается молодым поэтом; будущее ее, таким образом, должно начаться с его собственного творчества. Дебюту одного автора вменяется не просто роль начального этапа его карьеры, но революционный слом в истории национальный литературы. В том же тексте Карамзин предлагает и формулу такого переворота: в упомянутый пантеон он демонстративно не включает ни одного французского писателя, значительно акцентируя роль английских и немецких преромантических авторов.
Именно таким, революционным, дебютом в истории русской литературы оказалась, например, элегия Жуковского «Сельское кладбище», названная B.C. Соловьевым «родиной русской поэзии», хотя адекватно оценить степень осознанности осуществленного Жуковским переворота едва ли возможно. Характерно, однако, что сам Жуковский считал свою элегию в полном смысле дебютом, то есть «первым напечатанным стихотворением» при том, что до публикации перевода из Грея молодой поэт успел напечатать более десятка своих сочинений. Стоит заметить, что и история этого дебюта не обошлась без участия авторитетного литератора: речь идет о редактуре Карамзина, как известно, отправившего первый вариант перевода на стилистическую переработку .
Дебют Баратынского сложно назвать революционным, однако достаточно проанализировать историю его первой публикации, чтобы выделить многие важные элементы литературной позиции раннего Баратынского, связанные с его принадлежностью к дружескому кружку «союза поэтов» и отчетливой ориентацией на идеологию «легкой поэзии».
История первой публикации Баратынского
Первое напечатанное стихотворение Баратынского «Мадригал. Пожилой женщине и все еще прекрасной» появилось в феврале 1819 г. в «Благонамеренном»6. Согласно семейной легенде, стихотворение отдал в печать Дельвиг, не уведомив о том автора, который, по позднейшему свидетельству А.Л.Баратынской, «часто говорил о неприятном впечатлении полученном им, вступая в нежеланную известность»7. А.Р.Зарецкий полагает, что чувство неловкости вызвали у Баратынского другие публикации — те, что впервые были снабжены его полной подписью8. Уклоняясь от решения этого вопроса, заметим, что эта легенда (вне зависимости от того, какие именно стихи заставили поэта испытать «неприятное впечатление») имеет концептуальное значение для формирования литературного облика раннего Баратынского.
Дельвиг не в первый раз, по преданию, исполнял роль проводника нечаянной славы для великого поэта. В пушкинистике бытует версия, пущенная в ход В.Гаевским9, что лицейское послание «К другу стихотворцу», напечатанное в «Вестнике Европы», было отослано издателю журнала В. Измайлову не Пушкиным, а Дельвигом. Сам Пушкин писал в послании «К Д ельвигу »:
Увы мне, метроману, Куда сокроюсь я? Предатели-друзья Невинное творенье Украдкой в город шлют И плод уединенья Тисненью предают, -Бумагу убивают! Поэта окружают С улыбкой остряки.10
Легенды такого свойства сопутствуют также ранней литературной биографии Лермонтова (публикация «Хаджи-Абрека» в «Библиотеке для чтения»)11, Е.Ростопчиной (появление ее стихотворения «Талисман» в «Северных цветах») и других. Публичное объявление о несогласованной с автором публикации произведения используется также как прием литературной стратегии: к нему обращается, например, молодой Вольтер после напечатания первого варианта «Генриады» .
Публикацию же ранних стихотворений Баратынского, якобы инспирированную Дельвигом, можно считать, прежде всего, литературным жестом самого Дельвига, который в сонете «Н.М.Языкову» 1822 г. точно описал свое пристрастие к выдвижению новых литературных имен: Я Пушкина младенцем полюбил, С ним разделял и грусть, и наслажденье, И первый я его услышал пенье И за себя богов благословил. Певца Пиров я с музой подружил И славой их горжусь в вознагражденье.
Дельвиг приписывал себе открытие Пушкина как наследника Державина, как надежду русской словесности («На смерть Державина»). Иначе говоря, революционный дебют, вроде того, что мы, вслед за Ю.М.Лотманом, отмечали в раннем стихотворении Карамзина, осуществлялся здесь чужими руками, руками «друга стихотворца». Этот факт имеет принципиальное значение для поэтической культуры «союза поэтов»: понятие «дружеского кружка» выходит из сферы литературных мотивов и становится частью литературного поведения. Это поведение имеет отчетливо декларативный характер: встраиваемое в тот же ряд обращение «мой Гораций» («Дельвигу» Баратынского), многократно осмеянное литературными противниками, служило своего рода вызовом нового поколения старому.
Та же идеология «дружеского кружка» поэтов обусловливает и понимание литературной известности как «нежеланной» в отзыве Баратынского. В эстетике «легкой поэзии», столь важной для раннего Баратынского и всего «союза поэтов»15, мотив поэтической «безвестности» является едва ли не центральным. Кружок, состоящий из друзей-единомышленников, единственно способных оценить поэзию друг друга, противопоставляется холодной и бесчувственной «толпе судей» («К кн. Вяземскому и В.Л.Пушкину» Жуковского), хвала и хула которых равно достойны презрения поэта: «И что ж? пусть презрит нас толпа: / Она безумна и слепа!» 16 («Поэты» Кюхельбекера, предопределившее название кружка — «союз поэтов»). Соответственно и стремление к славе оказывается своего рода синонимом бездарности, как, например, в послании Баратынского «К А. А.Крылову »:
Общая характеристика второй половины 1820-х годов в литературной биографии Баратынского
Во второй половине 1820-х гг. происходит резкий перелом в литературной судьбе Баратынского. С открытием «Московского Вестника» (далее в библиографических описаниях - MB) на авансцену русской словесности выходит кружок т.н. «московских романтиков»1, включавший Шевырева, Погодина, Ивана Киреевского, Титова, Одоевского и др. В одночасье поэты пушкинской генерации из литературной «золотой молодежи» становятся, по выражению Шевырева, «средним поколением». Для каждого из них это событие имеет свои последствия, но особенно остро реагирует на него Баратынский, поскольку он, единственный из бывшего «союза поэтов», безвыездно (не считая отлучек в деревни) живет в Москве: деятели «Московского вестника» составляют среду его литературного обитания.
«Московские романтики» приходят в литературный мир с особым представлением о путях развития русской словесности2. СП. Шевырев включает в программное «Обозрение русской словесности за 1827 год» такую возрастную иерархию современных литераторов:
Поэтов наших можно справедливо разделить на три поколения. К старому принадлежат те, которые уже довершили свое поприще и сделали все то, чего могло от них ожидать отечество. Теперь настала очередь поэтов среднего поколения, на которых устремлены внимательные взоры уповающих сограждан. Их слава уже утверждена; они уже развились; они показали, что могут совершить, упрочили о себе надежды, но еще не созрели.
Торжественность тона можно счесть насмешкой: далее критик рассматривает, «что принесло в прошедшем году литературе сие поколение» , и среди всех его представителей положительно аттестует одного лишь Пушкина. Сочинения остальных получают более или менее язвительные отзывы; первой и наиболее вызывающей в этом ряду оказывается едкая рецензия на вышедшие в 1827 г. «Стихотворения Евгения Баратынского».
С этого момента критика в адрес Баратынского больше не сводится к брюзжанию литературных «староверов» («Благонамеренного» и «Вестника Европы») или эпизодическим выпадам друзей (например, Кюхельбекера). В первой половине 1820-х гг. ни то, ни другое не вредило литературной репутации Баратынского, Дельвига и Пушкина: молодые и дерзкие представители «союза поэтов» отвечали злыми эпиграммами на Измайлова и подшучивали над Кюхельбекером5. Теперь же ситуация складывается иначе: согласно категорической формулировке В.Э.Вацуро, « ... издателям "Московского Вестника" органически чужд весь пушкинский круг 1820-х годов. Они холодно относятся к поэзии Дельвига и откровенно не приемлют Вяземского и Баратынского. Все это для них - поэзия прошлого, доживающая свой век» .
Литературная позиция Баратынского в этих условиях подвергается модификациям: титул «русского Парни» больше не может обеспечивать серьезное место на литературной сцене . Однако, как мы попытаемся показать, кардинальных перемен в его поэтической доктрине не происходит. Баратынский черпает новые смыслы из старых воззрений, не изменяя уже устоявшимся эстетическим взглядам (основанным на «легкой поэзии» и элегической традиции), а лишь приноравливая их к иной литературной ситуации и находя новые обоснования для старых идей. В наброске последней своей статьи о Баратынском (редакторское заглавие - « Баратынский. ») Пушкин среди прочего говорит: «Время ему занять степень, ему принадлежащую - и стать подле Жуковского и выше певца
Пенатов и Тавриды» . Как представляется, в этих словах точно описано не только иерархическое положение поэта в современной ему литературе, но и самый путь его развития. В другом месте мы уже пытались показать, что ранний Баратынский последовательно опирается на лирическую систему Батюшкова9. К концу 1820-х гг. такое самоопределение совершенно теряет смысл. Баратынский обращается к литературному опыту двух поэтов, удерживающих свой авторитет - Жуковского и Пушкина.
Значение Жуковского для молодых москвичей определялось двумя факторами. Во-первых, именно ему русская поэзия была обязана переводами из немецких романтиков; во-вторых, Жуковский вполне удовлетворял нравственному идеалу поэта, столь важному для московских критиков10. В то же время Пушкин, охотно сближавшийся с кругом «Московского вестника» и легитимировавший его статус11, единственный рассматривался молодыми москвичами в качестве «универсального гения», появление которого могло обеспечить расцвет русской литературы .
Дружеские связи с Пушкиным облегчали Баратынскому задачу. Пушкин, высоко ценивший его талант, пытался поддержать товарища: начал писать похвальную рецензию, упомянул его в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях» («Никто более Баратынского не имеет чувства в своих мыслях и вкуса в своих чувствах» ), напечатал в «Московском Вестнике» маленькое послание к Баратынскому («Стих каждый в повести твоей...»), упрекал Шевырева за пренебрежительный отзыв о нем и т.д. Однако в настоящую дружбу приязненные отношения не переросли. Баратынский, опасаясь, по-видимому, потерять важного союзника, писал Пушкину в феврале 1828 г. (через месяц после выхода статьи Шевырева):
Я теперь в Москве сиротствующий. Мне, по крайней мере, очень чувствительно твое отсутствие. Дельвиг погостил у меня короткое время. Он много говорил мне о тебе: между прочим, передал мне одну твою фразу, и ею меня несколько опечалил. - Ты сказал ему: "Мы нынче не переписываемся с Баратынским, а то бы я уведомил его", - и проч. - Неужели, Пушкин, короче прежнего познакомясь в Москве, мы стали с тех пор более чуждыми друг другу? - Я, по крайней мере, люблю в тебе по-старому и человека, и поэта.
Новое в литературной позиции Баратынского начала 1830-х годов
Как мы отметили в прошлой главе, описанная нами система литературных взглядов Баратынского второй половины 1820-х гг. меняется на рубеже 1820-1830-х гг. с началом его литературной и личной дружбы с Иваном Киреевским. Точно датировать установление близких отношений между ними, разумеется, не представляется возможным. Однако до нас дошли письма Баратынского к Киреевскому, первое из которых относят к октябрю 1829 г. Осень 1829 г., по-видимому, и стоит считать terminus post quern дружбы двух литераторов.
Стоит заметить, что самый факт причинной связи между изменениями в литературной позиции и личной дружбой с очевидностью указывает на продолжающуюся зависимость эстетических воззрений Баратынского от той системы координат, основанной на «легкой поэзии» с ее культом «дружества», которую мы пытались разобрать в начале настоящего диссертационного сочинения.
В литературном плане отпадение Баратынского от прежних союзников в пользу Киреевского и его круга наиболее ярко проявилось в событиях, последовавших за смертью Дельвига в 1831 г. Кончина 32-летнего поэта воспринималась его друзьями как утрата ядра того маленького общества, которое за 10 лет до того называлось «союзом поэтов». Так, Пушкин писал Плетневу:
Грустно, тоска. ... Изо всех связей детства он Дельвиг — Д.Х. один оставался на виду - около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? ты, я, Баратынский, вот и всё ... . Баратынский болен с огорчения. Меня не так-то легко с ног свалить.1
Спустя несколько дней Пушкин, Баратынский, Языков и Вяземский — то есть узкий круг близких знакомых покойного — поминали Дельвига в ресторане «Яр»2. В следующем письме к Плетневу Пушкин уже сообщал о намерении Баратынского сочинить «жизнь Дельвига» и в весьма возвышенных тонах предлагал писать ее втроем; в этот момент уже задумано издание «Северных цветов на 1832 год» в память о Дельвиге3. Еще через неделю Пушкин упрекает Плетнева в молчании по поводу задуманного жизнеописания их общего друга и как будто ставит в пример Баратынского, который «не на шутку думает об этом»4. Все это происходит в январе-феврале 1831 г. Однако в сентябре-октябре того же года в ходе интенсивной переписки с Киреевским Баратынский узнает
0 его намерении издавать журнал и сразу горячо включается в дело: придумывает варианты заглавия, сообщает об издании Языкову и — главное обещает дать туда стихотворение «Не славь, обманутый Орфей» («Мой Элизий»), посвященное смерти Дельвига, а также биографию последнего, как будто забыв и о предложении писать ее вместе с Пушкиным и Плетневым, и о собиравшемся Пушкиным альманахе5. Последний, еще в июле пребывавший в уверенности относительно «сокровищ» , которые Баратынский пришлет для «Северных Цветов», в ноябре уже вынужден стыдить его в письме к Языкову (вероятно, Пушкин рассчитывал на устную передачу содержания письма): « .. . да и Баратынскому стыдно. Мы правим тризну по Дельвиге. А вот как наших поминают! и кто же? друзья его! ей богу, стыдно ... » . В ноябре Баратынский все же отправил для альманаха два довольно коротких стихотворения: «Не славь, обманутый Орфей» и «Бывало, отрок, звонким кликом». Однако биографию Дельвига он, по-видимому, так и не написал, а двумя присланными текстами (несмотря на уверения Баратынского, что у него
«больше ничего нет за душою» ) Пушкин не был удовлетворен: второй из них он, ничего не объясняя автору, не стал публиковать. Баратынский в письме к Киреевскому выражал недоумение по этому поводу («Еще просьба: напечатай в «Европейце» мое: «Бывало, отрок» etc. Я не знаю, отчего Пушкин отказал ей место в "Северных цветах"»9), но, на самом деле, должен был догадываться о причинах пушкинского поступка: с точки зрения Пушкина такое поведение выглядело, вероятно, неуважением к памяти покойного и его оставшимся в живых друзьям. С этого времени связь между Пушкиным и Баратынским заметно слабеет10: они встречались еще несколько раз, однако мы не имеем никаких следов их общения. Единственная тема их бесед в это время, известная нам, принадлежит к деловой сфере: это переговоры со Смирдиным об издании сочинений Баратынского11. Наконец, в 1836 г. Пушкин пишет жене: «Баратынский однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг ко другу»12.
Несмотря на обращенное к Пушкину заверение в отсутствии материалов для альманаха, Баратынский сразу становится одним из деятельнейших вкладчиков «Европейца». Характерно, что в это время резко меняется и жанровый репертуар его сочинений: помимо стихов, он высылает Киреевскому прозаическую повесть «Перстень», «Антикритику» (ответ на критические замечания Надеждина о «Наложнице»), не дошедшую до нас драму, намеревается даже писать трагедию13. Такое неожиданное расширение видового состава его творчества стоит, по-видимому, считать результатом сближения с Киреевским. На смену литературной позиции второй половины 1820-х гг., построенной на скрытых, но оттого не менее нарочитых анахронизмах, приходит очевидное стремление к обновлению, к исполнению требований века, то есть к прозе и драме
