Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Доктринальные обоснования публичной ответственности организаций как субъектов правоотношений 11
1. Место и роль легальных организаций в социальной структуре современного общества: системный подход 11
2. Организации как субъект правовых отношений и юридической ответственности 25
3. Преступность легальных организаций: проблемы ее ограничения и регулирования в современных российских условиях 45
Глава 2. Уголовная ответственность легальных организаций в международном праве и законодательстве зарубежных стран. Публичная (административная) ответственность легальных организаций в России 58
1. Международно-правовые аспекты проблемы уголовной ответственности легальных организаций 58
2. Легальные организации как субъект уголовной ответственности по законодательству зарубежных стран 78
3. Опыт публично-правовой ответственности легальных организаций в России 104
Глава 3. Проблемы законодательного закрепления уголовной ответственности легальных организаций в России 121
1. Проблемы введения института уголовной ответственности легальных организаций 121
2. Основание уголовной ответственности и общие условия уголовной ответственности легальных организаций: проблемы законодательного определения 144
3. Введение уголовной ответственности легальных организаций и эволюция системы уголовных наказаний в России 173
Заключение 193
Литература 200
Приложения 221
- Место и роль легальных организаций в социальной структуре современного общества: системный подход
- Организации как субъект правовых отношений и юридической ответственности
- Международно-правовые аспекты проблемы уголовной ответственности легальных организаций
- Проблемы введения института уголовной ответственности легальных организаций
Введение к работе
Насущность проблематики, связанной с понятием кризис, не нуждается сегодня в специальных обоснованиях. О кризисе говорят ныне представители почти всех областей знания. Социологи констатируют в нашей стране тяжелейшую форму кризисного состояния - патологический социокультурный кризис [98]. Ученые-естественники прямо говорят о кризисе науки и связанных с этим самоубийственных тенденциях современной цивилизации [77]. Философы выдвигают задачу осмысления феномена кризиса как глобальной культурологической проблемы [48, 95, 141].
Что касается литературоведения, то здесь дело ограничивается пока лишь предварительными подступами к проблеме. Специальных работ, посвященных проблематике кризиса как глобального явления, насколько нам известно, в современной науке о литературе не существует. Этим и определяется актуальность той постановки проблемы, которая предпринята в нашей работе.
Во введении мы не ставим целью рассмотрение всех аспектов проблематики кризиса, привлекавших внимание ученых и писателей двух последних столетий, но стремимся прийти к некоторому предварительному представлению о существенных признаках феномена кризиса как такового. Исходя из такого представления, мы и формулируем затем цели и задачи нашей работы.
* * *
В качестве культурологической и историософской проблемы феномен кризиса начинает осмысляться лишь в начале XX в., хотя предпосылки для такого осмысления сложились гораздо раньше - ещё в первой половине XIX в. В России вопрос о кризисном
состоянии культуры обозначился уже в процессе полемики между западниками и славянофилами. Обобщением опыта этой полемики можно считать работы Н.Я. Данилевского "Россия и Европа" (1871) и К. Леонтьева "Византизм и славянство" (1875), предвосхитившие, по признанию современных специалистов, многие выводы О. Шпенглера, А. Тойнби, П. Сорокина и других культурологов и социологов XX в.
Подлинным знамением кризисной эпохи стала, как известно, фигура Фридриха Ницше, констатировавшего "с содроганием подлинного ужаса" (К. Ясперс) последнюю причину крушения современной ему западной культуры : "Бог умер". Кризисное состояние современного мира раскрывалось для Ницше как момент исключительной внутренней напряженности, чреватый возможностью полярно противоположных исходов : "Век, в который он жил, обозначил для него - на историческом фоне тысячелетий -некий поворотный пункт, таивший одновременно и величайшую опасность и величайшую возможность для души человека, для истины его оценок и ценностей, для самой сути человеческого бытия. И Ницше сознательно вступает в самый центр этого водоворота мировой истории" [192, С. 9].
Это значение "поворотного пункта", "переломного момента", обнажающего глубочайший, изначально присутствующий проблематизм во всём, что прежде казалось незыблемым, и есть, по-видимому, важнейший феноменологический признак ситуации кризиса . Ницше пережил эту ситуацию глубоко личным образом,
"Кризис [ < гр. Krisis решение, поворотный пункт, исход] - резкий, крутой перелом, тяжелое переходное состояние" (Словарь иностранных слов. - М., 1984, С. 267). См. также : "Кризис - одно из состояний живого организма. Ещё в Древ-
сознательно став носителем кризисного мироощущения, провозвестником кризисной эпохи. Именно этим он оказался близок многим деятелям русского модернизма конца XIX - начала XX вв., также переживавшим болезни своей эпохи изнутри - в болезнях собственного самосознания. "В Базеле проживал Фридрих Ницше; он есть лезвие всей культуры; трагический кризис её - в его жизненном кризисе," - эти слова Андрея Белого в значительной степени могут быть отнесены к самому поэту [12, С. 262]. Предельное обострение исконных антиномий человеческого сознания осмысляется Белым как проявление глубочайшего кризиса современной ему культуры : "Мы переживаем кризис. Никогда ещё основные противоречия человеческого сознания не сталкивались в душе с такой остротой; никогда ещё дуализм между сознанием и чувством, созерцанием и волей, личностью и обществом, наукой и религией, нравственностью и красотой не был так отчетливо выражен" [13, С. 210]. Глубоко переживаемая реальность вопроса о том, "быть или не быть человечеству", определяет, по Белому, кризисный характер современного искусства : "Предпосылка всякого художника-символиста есть переживаемое сознание, что человечество стоит на роковом рубеже, что раздвоенность между жизнью и словом, сознательным и бессознательным доведена до конца; выход из раздвоения : или смерть, или внутреннее примирение противоречий в новых формах жизни" [14, С. 258].
Для Вячеслава Иванова, другого авторитетного идеолога
ней Греции под кризисом понималось завершение или перелом в ходе некоторого процесса, имеющего характер борьбы. В самом общем виде кризис есть нарушение равновесия и в то же время переход к некоторому новому равновесию" [98, С. 33].
русского модернизма, кризис современной культуры раскрылся, прежде всего, как обострение изначального антиномизма правых и неправых начал индивидуализма и гуманизма нового времени. С одной стороны, начиная с эпохи Возрождения, "индивидуализму дан самой моралью царственный простор; личность провозглашена самоцелью, и провозглашено право каждой личности на значение самоцели". Но, с другой стороны, "страшна свобода : где ручательство, что она не сделает освободившегося отступником от целого, и не заблудится ли он в пустыне своего отъединения?" [65, С. 19 - 20]. Кризис, по Иванову, и есть обнаружение подмены, извращения правых начал индивидуализма, ведущее к утрате онтологической почвы личного Я : "Поистине мы только дифференцировались, и нашу дифференциацию принимаем за индивидуализм. Но принцип дифференциации мы обратили на самих себя. Наше я превратилось в чистое становление, т.е. небытие. Поиски иного я разрушили в нас неустанными преодолениями и отрицаниями всякое личное я" [Там же, С. 22 - 23]. Кризис современного индивидуализма означает для Иванова в конечном счете кризис той "меры человеческого", которая господствовала в культуре, начиная с эпохи Возрождения, т.е. гуманизма - "утвердившегося со времен античности и отвлеченного понятия о природном достоинстве человека как такового" [66, С. 106].
Под знаком кризиса ренессансного гуманизма осмысляет содержание всего периода новой истории и Николай Бердяев. Прослеживая диалектику неизбежного перехода гуманистического самоутверждения в самоотрицание, Бердяев в своих выводах во многом оказывается близок Вячеславу Иванову : "... человек, вступивший на путь исключительного самоутверждения, когда он
перестает признавать высшее начало, когда он признает себя самодовлеющим существом, истребляет себя по неизбежной внутренней диалектике, отрицает себя. ...От безграничности и безудержности индивидуализма индивидуальность погибает. Мы видим действительный результат всего гуманистического процесса истории : гуманизм переходит в антигуманизм" [20, С. 121 -122].
О кризисе гуманизма как главном содержании истории европейской культуры XIX - XX вв. размышляет философ Семен Франк в статье "Достоевский и кризис гуманизма" (1931). Под гуманизмом Франк понимает "ту общую форму веры в человека (здесь и далее - курсив С. Франка), которая есть порождение и характерная черта новой истории, начиная с Ренессанса. Её существенным моментом является вера в человека как такового ... в отличие от того христианского понимания человека, в котором человек воспринимается в его отношении к Богу и в его связи с Богом" [164, С. 392]. Этапы развития ренессансного гуманистического мировоззрения и становятся, по Франку, стадиями всё более глубокого обнаружения кризиса гуманизма.
Положительное значение кризиса состоит, по Франку, в том, что кризисное состояние неотвратимо выдвигает задачу опознания и преодоления ложных предпосылок культурного процесса. Путь такого опознания и преодоления указал, по мнению философа, в своем творчестве Достоевский : "Гуманизм должен либо окончательно погибнуть, либо воскреснуть в новой - и вместе с тем исконной и древней форме - в форме христианского гуманизма (курсив - С. Франка), которую для современного человека открыл Достоевский" [Там же, С. 397].
Анализ кризисного состояния культуры, предпринятый рус-
скими философами и мыслителями первой половины XX в. , позволяет прийти к важному заключению : всякий кризис чреват возможностью двух противоположных исходов - возможностью окончательной катастрофы и гибели или же возможностью очищения, обновления, воскресения; актуализация этих двух возможностей и оказывается важнейшим сущностным признаком кризисного состояния. В связи с этим в работах ряда авторов выдвигается важное понятие, непосредственно соотносящееся с понятием кризис, а именно - катарсис.
В культурологии Питирима Сорокина катарсис рассматривается как необходимый этап разрешения кризиса культуры : "Используя терминологию христианского культа, П. Сорокин описывает основные этапы развертывания и выхода из кризиса : кризис - катарсис - харизма - воскрешение, - подчеркивая при этом, что через трагедию кризиса, муки страдания (распятия) общество очистится и вернется к разуму и вечным, универсальным, абсолютным ценностям" [141, С. 46].
О теснейшей связи кризиса и катарсиса как в личной, так и в общенародной жизни размышляет философ Иван Ильин "Религиозное очищение необходимо не только в личной жизни,
Близость изложенному пониманию сущности кризиса гуманизма обнаруживают и современные философы, достаточно далекие от традиций русской религиозной мысли начала XX века : "Опасность гуманизма как мировоззрения состоит в том, что он, с одной стороны, не учитывает слабости человека, его подверженности дурным соблазнам, низменным инстинктам (все то, что религия называет первородным грехом, искажением человеческой природы), а, с другой стороны, недооценивает свободу, присущую человеку... Кризис (и при том неизбежный) переживает гуманистическое (оно же естественно-научное) представление о человеке как целиком вмещающемся в сферу "естественного" [117, С. 13].
но и в национальном бытии ... личный катарсис нуждается в общецерковном и национальном очищении. ... там, где необходимость катарсиса забывается и остается в пренебрежении, - религиозное очищение приходит в виде крушения, кризиса, массовых преступлений, бедствий, мук" [70, С. 249].
К идее катарсиса приходит в своих размышлениях о духовном смысле русской революции Николай Бердяев : "Русскую революцию нужно пережить духовно углубленно. Должен наступить катарсис, внутреннее очищение" [21, С. 455]. Катарсисом именует Бердяев заключительный апокалиптический акт мировой истории : "История есть прежде всего судьба и должна быть осмыслена как судьба. Трагическая судьба, как и всякая трагедия, должна иметь последний, всеразрешающий акт. В трагедии неизбежен катарсис" [20, С. 161].
О том же говорит и Георгий Флоровский в статье "Метафизические предпосылки утопизма" (1926) : "Верующее сознание не знает исторической бесконечности : история, как трагедия, имеет свою развязку, свой катарсис - не имманентное завершение, а судный день ..." [162, С. 95].
Связь понятий кризис и суд вполне закономерна, т.к. греческое слово крюїа буквально означает "суд". В греческом тексте Нового Завета слово кршш (и родственные ему) везде стоит там, где речь идет о "суде" и "осуждении" (как в сфере человеческих отношений, так и в сфере отношений Бога и человека) : "Mf| KplvsTS. iva jj,f| крШг)те. Ev со YaP кріцатг кр_іуєтє, кріОлаедОє." -"Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы" (Мф. 7:1- 2); "A^fjv Я-єую u^uv ауєкхбтєроу єатаї Y1! 2o5op.fflv каі Гоцбррюу ev тцхєра крідєюоч ц тт| кдХгі єкєіуті." — "Истинно говорю вам : отраднее будет земле
Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому" (Мф. 10 : 15).
Сущность понятия кризис, исходя из самой этимологии этого слова, хорошо разъясняет И. Ильин : "Слово кризис (здесь и далее курсив - И. Ильина) есть первоначально слово греческое. Оно происходит от "крино", что значит "сужу". Кризис обозначает такое состояние человека, его души и тела, или дел и событий, в котором выступают скрытые силы и склонности; они развиваются, развертываются, осуществляют себя, достигают своего максимального напряжения и проявления, своей высоты и полноты и тем самым обнаруживают свою настоящую природу : они как бы произносят сами над собою суд и переживают поворотный пункт; это их перелом, перевал; час, в который решается их жизненная судьба; это время их буйного расцвета, за которым начнется - или их преодоление и крушение, или же умирание того человека или того человеческого дела, которое было настигнуто кризисом" [7.1, С. 333 - 334]. Аналогичным образом осмысляется это понятие в книге одного из авторитетных представителей эзотерического традиционализма XX в. Рене Генона : "Этимология этого слова ... делает его синонимом таких понятий как "суд", "решение", "установление различий", "различение". Фаза, которую обычно считают "критической" в самом широком смысле, непосредственно предваряет завершение всего процесса, независимо от того, приводит ли это к негативным или к позитивным последствиям. Поэтому в данной фазе происходит подготовка к вынесению окончательного "решения", взвешивание всех "за" и "против", определение того, какие результаты являются позитивными, а какие негативными, и наконец, окончательное выяснение того, в какую же сторону в итоге
склонятся весы...
Некоторые используемые нами выше выражения несомненно вызовут ассоциации с тем, что называют "Страшным Судом" или "Судным Днем". Это совершенно правомерно в обоих случаях -будем ли мы рассматривать идею "Страшного Суда" символически или буквально" [38, С. 11].
Обнаруживающийся в глубинных семантических слоях слова "кризис" эсхатологический заряд необходимым образом углубляет и расширяет тот достаточно узкий смысл, который обычно вкладывают в это понятие в его современном употреблении. Неизбежным оказывается вопрос : не являются ли известные нам частные, локальные, конкретные проявления кризисных процессов выражением глобальных, универсальных закономерностей, охватывающих не только данную область человеческой деятельности в данную эпоху, но весь мир, всё бытие в целом? В какой мере осознавался и как интерпретировался подобный вопрос русскими писателями?
* * *
Общеизвестно, что русская литература двух последних столетий проявляла исключительный интерес к проблематике кризиса. Духовный кризис русской интеллигенции, восходящий, как показал уже Грибоедов, к кризису просветительского гуманизма, - такова магистральная тема русской литературы на протяжении всего XIX в. По мнению С. Франка, "первое своё выражение этот кризис нашел у двух русских умов, которые в этом своем значении ещё совсем не оценены - у Гоголя и у Герцена" [164, С. 393]. Мысли Франка о значении творчества Ф. Достоевского как выражении и преодолении кризиса гуманизма мы приводили выше.
Столь же значительно с точки зрения проблематики кризиса и творчество Л. Толстого. В "Войне и мире" война 1812 г. предстает не только как выражение общенационального и общеевропейского кризиса (добавим - и катарсиса), но осмысляется как результат действующих в мировой истории закономерностей метафизического порядка. В недрах могучего эпического сознания Толстого обнаруживается повышенное тяготение к ситуациям кризисно-катартического характера, которые становятся устойчивыми, можно сказать, доминантными структурами его художественного мира : "Наиболее заветной художественной идеей его было, думается, это : взять человека на его высшей мирской ступени (или возвести его на такую ступень) и, поставив его перед лицом смерти или какого-либо великого несчастья, показать ему ничтожество всего земного, разоблачить его собственную мнимую высоту, его гордыню, самоуверенность..." [26, С. 27]. Толстовский катарсис, как показывает Бунин, обнаруживает радикальную религиозную интенцию (хотя и не христианского типа) -стремление к освобождению от "всего земного" в самом прямом и буквальном смысле. Отсюда тот страстный радикализм в "переоценке всех ценностей", который позволяет характеризовать Толстого как ярчайшего выразителя кризисного мироощущения XIX в. Именно это, думается, давало основание для сопоставления Толстого и Ницше : "В нравственных натурах этих двух величайших моралистов XIX века есть вообще много сходного, несмотря на полное различие в содержании их учений" [165, С. 48].
Обостренная чуткость русских писателей к проблематике кризиса вытекает, как утверждает Бердяев, из самого строя русской души : "Трагедия творчества и кризис культуры достигли последнего заострения у великих русских писателей : у Гоголя, у
Достоевского, у Толстого. Эта трагедия и этот кризис ведомы всякой подлинной русской душе и не позволяют нам жить радостной культурной жизнью ... " [21, С. 301] .
Для литературоведа такого рода признание делает возможным следующий вывод : фактор кризисности - выражение и преодоление средствами искусства кризисных процессов в культуре нового времени - оказывается для русской литературы сущностно определяющим, выдвигается в число её фундаментальных идейно-художественных доминант. Тем самым осознается важнейшая и актуальнейшая задача - извлечь на поверхность этот определяющий фактор, сделать его предметом специального исследования. Попытки такого рода в литературоведении советского периода предпринимались. В статье Е. Тагера "У истоков XX века" (1983) характер всего литературного процесса начиная с 90-х годов прошлого века ставится в тесную связь с понятием кризисности : "Отправным пунктом и питательной почвой для всего нового искусства и явилось более или менее ясное осознание кризиса..., охватившего все сферы человеческого бытия..., нельзя забывать, что именно из динамического катастрофизма историче-
Мыслители начала XX в. обычно не упоминают в числе главных выразителей кризисного мироощущения имя Пушкина. Однако в наше время и пушкинское творчество начинает осмысляться под знаком кризиса "ситуации его главных произведений предельны и катастрофичны... Смерти и убийства, измены и предательства, виселицы и яд, распад семейных и дружеских связей, трагические разлуки любящих, бушевание разрушительных природных и душевных стихий, крушение судеб... многочисленные безумцы, сумасшедшие - всё это буквально наполняет и переполняет мир Пушкина" [118, С. 195, 198]. Исследователь показывает, что интуиция глобального катастрофизма была ведома нашему великому поэту в не меньшей степени, чем интуиция мировой гармонии.
ски переломной эпохи родились и небывалые ранее поэтические завоевания, открытия новых художественных горизонтов, и опасные симптомы распада всей человеческой художественной культуры" [152, С. 289]. Фактор кризисности и определяет, по мысли Тагера, важнейшие черты нового искусства, в числе которых, прежде всего, называются новая картина мира, жертвующая "дифференцированной жизненностью изображения ради емкого и всеохватывающего синтетического обобщения", создание форм "лаконических, экономных, способных сразу и непосредственно вскрыть глубинную суть явления", новый масштаб диалектических взаимоотношений "микрокосма отдельной личности с макрокосмом общественного бытия" [Там же, С. 295].
В творчестве А.П. Чехова отмеченные черты нового искусства проявились, как представляется, с наибольшей силой. Общеизвестно и бесспорно, что Чехов - ключевая фигура периода "рубежа веков". Его творчество завершает целую эпоху развития русской литературы и одновременно дает мощные импульсы для развития не только русской, но и мировой литературы XX века. Именно это качество "рубежности", "переломности", "переходности", с огромной силой сказавшееся в творчестве Чехова, и представляется наиболее существенным с точки зрения намеченной выше задачи.
Столь очевидное ныне, это качество чеховского творчества практически не осознавалось современными писателю критиками. Неучтенным и неопознанным здесь оказывается именно фактор кризисности, если и уловимый в какой-то мере в сфере проблематики чеховских произведений, то вовсе не уловимый в сфере поэтики. Связь этих аберраций эстетического восприятия с общими процессами кризисного характера в культурном созна-
нии рубежа веков удачно отмечает Л. Цилевич : "В эпоху резких сдвигов в искусстве возникает своего рода аберрация художественного восприятия : отказ художника от определенных, исторически обусловленных, изживающих себя, эстетически исчерпанных разновидностей (здесь и далее - курсив Л.М. Цилевича) художественных форм воспринимается как отказ от самих этих форм. Аналогичные ситуации возникали на рубеже XIX - XX вв. и в других сферах искусства слова ...
В свою очередь, эти эстетические ситуации можно рассматривать как частный случай более широкой, гносеологической проблемы : преодоление кризиса прежних представлений о качествах и свойствах действительности" [173, С. 16 - 17].
Но само по себе присутствие фактора кризисности не определяет ещё новаторский характер чеховского искусства, поскольку мы признали присутствие этого фактора неотъемлемым и коренным свойством всей русской литературы XIX века. У Чехова нам приходится констатировать качественно новую ступень "овнутрения", имманентизации фактора кризисности кризис предстает уже не как временное нарушение "нормального" течения жизни в виде какого-то экстраординарного события (как это было в дочеховской литературе), а как постоянный, латентно присутствующий, в любое мгновение готовый проявиться и, в этом смысле, "нормальный" фактор. "Ненормальной оказывается ... сама норма жизненных отношений, а не её нарушение ..." [28, С. 21]. "Речь шла о создании картины жизни, и вширь и вглубь захваченной кризисом, поскольку упор делался на трезвом, трезвейшем осмыслении существующих и ежечасно возникающих кризисных ситуаций" [46, С. 56].
Отсюда то новое понимание драматизма , в силу которого моменты кризисно-катартического характера застают чеховских героев в самой обыденной, будничной обстановке : "какое-то новое впечатление, которое может казаться незначительным для окружающих, приобретает в определенный момент их жизни поистине взрывчатую силу. Тогда наступает кризис, тогда рушатся их прежние представления и - как в озарении - перед ними возникают новые истины" [184, С. 60]; "Герой в самой обыкновенной для него ситуации испытывает кризисное состояние, признает негодным своё прошлое поведение" [90, С. 93].
Литературоведы советского периода в целом проявили достаточную чуткость и внимательность к внешним моментам, связанным с фактором кризисности у Чехова. Подробно фиксировались различные аспекты проблематики, дающие феноменологическое раскрытие темы кризиса : утрата "общей идеи" как сверхличной ценности чеховским героем, его неспособность ориентироваться в окружающем мире, восприятие действительности в аспекте абсурда, феномен отчуждения, страх жизни как следствие смыслоутраты, феномен "идейной" одержимости, узкой "специализации" сознания, неспособность к личностной "самоактуализации" и многое другое . Но лишь в немногих случаях советские литературоведы приближались к выводам общего по-
В известном высказывании писателя, передающем это новое понимание, по нашему мнению, как раз и выразилась специфическая чеховская интуиция имманентной кризисности, имманентного проблематизма человеческого существования : "Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни" [Цит. по : 173, С. 18].
См. работы Вялого Г.А. [28], Гурвича И.А. [46], Камянова ВИ. [75], Катаева В.Б. [80], Колобаевой Л.А. [87], Линкова В.Я. [101], Сухих И.Н. [149], Полоцкой Э.А. [127], Тюпы ВИ. [157], Червинскене Е.П. [174], Чудакова А.П. [181] и др.
рядка, дающим представление о действительном масштабе и глубине постижения кризисных процессов в творчестве писателя. В числе таких случаев - высказанное и развитое в книге В. Линкова положение о том, что "Чехов одним из первых сумел осознать новое явление недейственности культуры в среде образованных людей ..." [101, С. 16]. В осмыслении Линкова Чехов выглядит предшественником тех русских философов, писателей, ученых, которые в 10-е - 20-е годы констатировали катастрофический разрыв между культурой и жизнью, их "дурную неслиянность" (Н. Бердяев в работе "Смысл творчества", М. Гершензон и В. Иванов в "Переписке из двух углов", М. Бахтин в своей философии поступка). Ещё один случай такого же рода находим в статье А.П. Кузичевой : "Из основы самой жизни чеховских героев вынут один из краеугольных камней, и существование становится навсегда непрочным, тревожным, проникнутым ощущением катастрофы" [92, С. 256]. Ценность этого высказывания в том, что оно возвращает проблему в необходимое для её адекватного осмысления экзистенциальное измерение - то измерение, которое в своё время было намечено Львом Шестовым в статье "Творчество из ничего" (1905). В этом измерении выявляется сегодня объективная связь чеховского мирочувствия с духовной традицией христианства. Выясняется, например, определяющее значение для чеховского творчества Псалтыри как книги "канонической" в передаче кризисных состояний души : "Псалтырь дала своеобразный канон в толковании и изображении души ищущей, неуспокоенной, драматически напряженной, но при этом неизменно устремленной к идеалу и совершенству, к Богу. Естественно, что писатели переломных эпох, сами переживающие и изображающие духовные кризисы, оказываются во власти этой традиции, еле-
дуют ей и углубляют её" [58, С. 274].
Свидетельством того, насколько насущной оказывается сегодня необходимость целостного взгляда на творчество Чехова с точки зрения проблематики кризиса, может служить всё более явственно проступающая в работах чеховедов последних лет тенденция к глобализации проблематики чеховского творчества в перспективе футурологических предвидений писателя. Художником-провидцем, способным прозревать "зарождение будущих глобальных конфликтов в личных судьбах, в частной жизни своих героев", видит Чехова Т. Князевская [85]. Апокалиптические мотивы отмечает исследовательница в пьесах "Дядя Ваня", "Чайка", "Три сестры". Образ Соленого оценивается как предвестие нового типа homo sapiens - "человека толпы", "личности без личности". Принимая в целом такую оценку, следует добавить, что здесь мы имеем дело с явлением, подлинная сущность которого может быть раскрыта лишь в контексте важнейшей для культурологической мысли последующих десятилетий темы варваризации культуры, поднимавшейся в работах Д. Мережковского ("Грядущий Хам"), Н. Бердяева ("Смысл истории", "Новое средневековье", "Варварство и упадничество", "Духовное состояние современного мира"), С. Франка ("Крушение кумиров", "Свет во тьме"), X. Ортеги-и-Гассета ("Восстание масс"), Романо Гвар-дини ("Конец нового времени"), Рене Генона ("Кризис современного мира") и многих других мыслителей XX в.
Писатель-эколог, предугадывающий катастрофические последствия технического прогресса, - эту ипостась творческой личности Чехова акцентирует М. Громов : "Чехов был врачом, естественником; он действительно первым обратил внимание на трагическую односторонность технической цивилизации... ему,
естественнику и врачу, было не так уж трудно представить себе, во что выльется ход вещей, приведший к современной НТР со всеми её новшествами, с конфликтами душ и машин" [45, С. 172]. Тот же исследователь со всей определенностью говорит о пророческом даре писателя, проявившемся уже в первой пьесе "Безотцовщина", не опубликованной при жизни автора (о ней речь пойдет в 1 главе нашей работы).
В совершенно непривычном качестве - как феноменолог культуры - представлен Чехов в книге американского ученого С. Сендеровича. Прослеживая феноменологическое раскрытие "культурного комплекса" Св. Георгия Победоносца в творчестве Чехова, исследователь приходит к заключению, что "просвечивание" архетипической природы этого комплекса у Чехова "имеет место в состояниях кризиса индивидуального сознания, в разрывах ткани обыденного бытия, в моменты экзистенциального напряжения" [140, С. 276]. Вывод, венчающий монографию Се-недеровича, придает понятию кризиса в художественном мире Чехова значение "радикального формообразующего концепта" [Там же, С. 278].
Опыт, накопленный чеховедением последних лет, создает необходимые предпосылки для предпринятой нами постановки проблемы, предполагающей решение следующих задач : 1) выявить определяющее значение фактора кризисности как в сфере проблематики, так и в сфере поэтики Чехова; 2) проследить истоки миросозерцательных интуиции, определяющих содержание самого понятия кризис у Чехова; 3) переосмыслить ряд ключевых проблем чеховедения (прежде всего проблему чеховского "антиномизма") с учетом фактора кризисности.
Конечная цель работы имеет в виду выход к адекватному
осмыслению фактора кризисности как модуса чеховской художественности.
В перспективе таким образом понимаемых конечных целей и задач выясняются конкретные направления нашего исследования. Первая глава носит как бы пропедевтический характер. Здесь совершается первоначальное вхождение в художественный мир Чехова, путем усвоения "микрокосмических" и архетипиче-ских принципов его художественного видения. Прочтение первого опубликованного рассказа ("Письмо к ученому соседу") и первой, юношеской пьесы ("Безотцовщина") в аспекте постижения "эмбрионального" характера их художественной структуры позволяет придти к некоторым необходимым предварительным выводам относительно особенностей проявления фактора кризисности в проблематике и поэтике произведений писателя.
Вторая глава посвящена исследованию негативных проявлений фактора кризисности в сфере чеховской философии человека (с выходами в сферу философии природы и культуры). В качестве такого рода проявлений здесь осмысляются феномены "хмурости", "хамелеонства", "футлярности", а также феномен "возвышенного эгоцентризма". В конце главы намечается выход к осмыслению позитивного аспекта чеховской антропологии -категории "таланта".
В третьей главе исследуется возможность интерпретации кризиса, катарсиса и чуда как структурных моментов чеховской картины мира и составляющих чеховского метасюжета.
В заключении подводятся итоги, делаются необходимые общие выводы и осмысляются перспективы применения предложенного нами исследовательского подхода.
Место и роль легальных организаций в социальной структуре современного общества: системный подход
Как известно, дееспособный человек, относящийся к жизненным потребностям как к возможностям, способен блокировать их "необходимость". Так, необходимость в пище безусловна, но эта безусловность определяется биологически, а не духовно. В человеческой духовности потребность в пище предстает как возможность в ряду других возможностей. Иначе потребность в пище, безусловно, подавляла бы все другие возможности (потребности); выбор в пользу ее удовлетворения был бы всегда предопределен: ради потребности в пище человек был бы готов изменить любым ценностям. По выражению Н. Аббаньяно, "возможности человека становятся сразу же потребностями, т.е. действительным или возможным использованием вещей мира как инструмента" .
Одновременно, вопреки повсеместно господствующей сейчас идее об индивидуальной самодостаточности каждого отдельного человека, духовность и ценностный опыт человека формируются и определяются "корпоративной" духовностью, в которую он "погружен". Легальная организация, обладающая коллективным духом, духовной общностью, создает определенную степень "изоляции" от внешнего контроля и в состоянии оказать определяющее влияние на индивидуальные установки и мотивацию. Даже собственную самооценку человек формирует прежде всего через восприятие суждений о самом себе со стороны членов его коллектива, что подтверждается многими исследованиями".
Сознание человека всегда было обусловлено духовностью сообщества, членом которого OEI является: первобытные общества, ранние христианские общины, средневековые гильдии и цеха, масонские ложи и т.п. Принципиальным отличием первобытных обществ от последующих сообществ, является обособленность и самодостаточность первобытных общин. Они подчинялись исклю-ЧИТЄЛЬЕІО собственным нормам. Последующие сообщества существуют уже в рамках более широких сообществ (государств) и вынуждены сообразовывать свою жизнь одновременно с двумя системами норм и правил поведения - с собственно "корпоративной" и общегосударственной. Для члена организации первичными являются локальные нормы. Позитивное право по отношению к "корпоративным" правилам - это объективная необходимость, но его законы всегда остаются для организации "внешними".
Чем более замкнуто сообщество людей, тем более крепки существующие в ней нормы и меньше пространства для индивидуализма. Это означает, что в пределах одной организации расхождения в поведении людей и в их взглядах минимальны, а значит, минимальны и нарушения существующих в них правил.
Именно из-за разнородности и разобщенности общества оно объединено в некое единое целое только благодаря внешней силе - государству. Гражданское общество включает в себя как различные организации, так и индивидов-люмпенов, не примыкающих ни к одной из них. В этом существенное различие общества и организации: люмпены есть только в обществе, они естественный его продукт. Чем больше их в обществе, тем выше уровень преступности.
Проблема соотношения легальной организации и общества - это проблема соотношения публичного и частного , соотношения между "корпоративной" нравственЕюстьЕО и моралью личности, между обычаем и позитивным правом, между проступком и преступлением. Исторически, постепенно нравственность как система норм и правил сообщества уступает место моральности индивидуума как его особому внутреннему убеждению, абсолютную самоценность получают природные эгоистические качества человека, стремление любыми способами удовлетворить личные потребности за счет общества.
В этом смысле наилучшее определение предназначения государства дал Р. Иеринг: "основной идеен государства представляется обеспечение общих всем интересов, т.е. интересов общества против угрожающего им частного интереса. Эти охраняемые таким образом интересы общества мы называем правом"4. В этом ключ к верному пониманию сущности преступления: за всяким преступлением непременно стоит частный интерес.
Человек по своей природе — "политическое существо", а потому общее благо как целое выше индивидуального блага, которое является его частью; "справедливое есть то, что полезно как для целого государства, так и вообще для всех его граждан"5.
Для нас бесценно философское учение Н.А. Бердяева (1874-1948), ключевым аспектом которого является различение понятий "личность" и "индивид". Индивид есть категория биологическая и социологическая, а личность — духовная. Именно в качестве личности человек есть микрокосм, а не атом какого-то внешнего целого. В номиналистическом индивидуализме личность разлагается и распадается. "Личность есть свобода и независимость человека в отношении к природе, к обществу, к государству, но она не есть эгоистическое самоутвер-ждевше, а как раз наоборот. Персонализм не означает, подобно индивидуализму, эгоцентрической изоляции. Личность в человеке есть его независимость по отношению к материальному миру, который есть материал для работы духа"6. Но и коллектив, являющийся лишь механическим соединением отдельных людей - "безличный коллектив, лишенный души, оторванный от онтологической основы, несет с собой смерть всякому личному бытию" .
Организации как субъект правовых отношений и юридической ответственности
Практические преимущества установления уголовной ответственности легальных организаций вполне очевидны. Еще в XIX в. Франц фон-Лист отметил, что "признание преступных деяний корпораций, поскольку признаЕіа их дееспособность, и наказание корпораций, поскольку они являются самостоятельными носителями юридических благ, не только возможны, но и вполне целесообразны"1. Но это вовсе не означает, что возникновение данного института обусловлено исключительно причинами прикладного характера.
Еще в античности был осмыслен тот факт, что человек по своей природе — политическое существо. Философия таких авторов, как Аристотель (384 - 322 до н.э.), Луций Анней Сенека (4 до н.э. - 65 н.э.) и др., пронизана идеей о том, что человек нуждается в сотрудничестве с другими людьми, в совместной деятельности, Еіаправленной на общее благо. Необходимость осуществления такой деятельности, направленной на достижение общезначимого результата, обусловлена как духовной стороной человеческой жизни, так и материальЕюй, что доказано в трудах К. Маркса (1818 - 1883), Ф. Энгельса (1820 - 1895).
Развитие человеческого общества, усложнение его социальной оргаЕшзации, экономических отношений и развитие общественного сознания потребовали юридически оформить фактическое участие коллективных субъектов в общественных отношениях. Право, регулируя те или иные отношения, придает им правовую форму. В результате отношения приобретают новое качество, облекаются в юридическую оболочку. С помощью нормативного воздействия государство переводит определенные отношения под свою юрисдикцию, придает им упорядоченность, стабильность и желаемую направленность. Их участЕїики наделяются правосубъектностью, юридическими правами и обязанностями, а отношения становятся подконтрольными и управляемыми. При этом регулируемые отЕюшения не утрачивают своего фактического содержания, а лишь приобретают новое дополнительное свойство. Иначе говоря, правоотношение не отделяется от опосредуемого им реального отношения, не находится где-то рядом или над ним. "Право само по себе ничего не создает, а только саЕікцио-нирует обществеЕШые отношения. ...Законодательство всего лишь протоколи-рует, выражает экономические потребности" . Государство не может при помощи правовых средств произвольно менять изначальный характер тех или иных отношений, а тем более создавать новые. Если бы это было возможно, то решение многих проблем жизни общества было бы легкой задачей. Государство путем издания законов может лишь ускорять развитие отношений и, напротив, сдерживать, вытеснять негативные и отжившие связи и процессы3.
Исторически, правовое регулирование отношений и ответственности не только применительно к организациям, но и применительно к физическим лицам, первоначально строилось на частно-правовых принципах, а многие преступные деяния, например кража или даже убийство, рассматривались как частно правовые деликты. Помимо этого, институт правового регулирования статуса организаций пронизывает различные отрасли права. Поэтому вполне обоснованным является обращение в настоящем исследовании к историческому и теоретическому опыту не только уголовного права, но и иных отраслей.
С точки зрения общей теории права, "юридическая ответственность представляет собой возникшее из правонарушения правовое отношение между государством в лице его специальных органов и правонарушителем, на которого возлагается обязанность претерпевать соответствующие лишения и неблагоприятные последствия за совершенное правонарушение"4. Участниками правоотношений являются субъекты права, круг которых изменяется с развитием общества. Далеко не все люди в прошлом признавались субъектами права - так, рабы могли быть лишь объектами права. В обоснование этого Аристотель, например, утверждал, что рабы отличаются от свободных, как тело от души, "...раб... есть часть господина, как некоторая, отдельно от него существующая, одушевленная часть его тела..."5. Это весьма напоминает доводы противников уголовной ответственности организаций. В связи с этим необходимо рассмотреть обстоятельства, свойства, которые позволяют сущностям, не являющимся естественными (данными от природы) физическими лицами, выступать наравне с последними субъектами права.
Различные теории юридического лица достаточно рассмотрены как в трудах по частному праву, в числе которых следует отметить труды Н.С. Суворова6, Г.Ф. Шершеневича7, С.Н. Братуся и др., так и в уголовно-правовых исследованиях А.С. Никифорова и ряда других ученых. И.В. Ситковским, например, изучению и анализу таких теорий отведено весьма значительная часть работы10. Поэтому имеет смысл ограничиться их критически необходимым анализом.
Римское право, определившее основные принципы континентальной системы права, долгое время не знало иных субъектов частного права, кроме физических лиц. Объединения физических лиц, организации рассматривались в качестве субъектов только в праве публичном и выступали носителями властных полномочий. Поэтому в частно-правовых источниках — Институциях Гая и императора Юстиниана, - отсутствуют положения о таких субъектах.
Однако ни римская юридическая жизнь не могла обойтись без признания особого рода субъектов права, не совпадающих с естественными лицами, ни римская юридическая наука не могла игнорировать действительного существования таких субъектов. Для их обозначения римские юристы использовали выражение: "personae vice fungi", или "privatorum loco haberi", желая этим сказать, что нечто, не будучи естественным человеческим лицом, persona, выступает в правоотношениях вместо такового лица, как таковое лицо. Вместе с тем, нет оснований считать, что римские юристы исходили из того, что юридические лица являются чем-то фиктивным. Термины, используемые в римском праве для обозначения таких лиц: "corpus" и "universitas", не подразумевают что-либо воображаемое, в противоположность реальному. Оба термина употреблялись не только применительно к союзам лиц, но и применительно к собирательным вещам, объединенным в одно целое: стадо рабочего скота, табун лошадей, корабль. С этими объединенными в одно целое вещами, римляне прямо сопоставляли объединенную совокупность лиц: народ, легион, войско, сенат. Таким образом, терминология не дает повода полагать, что римляне связывали с umverstates personarum идею фиктивного, не существующего в действительности лица: подобное предположение не более вероятно, чем и то, что с universitates rerum связывалась идея фиктивной, не существующей в действительности вещи.
Международно-правовые аспекты проблемы уголовной ответственности легальных организаций
Последние десятилетия показали, что транснациональные корпорации (далее по тексту - ТНК) научились использовать в своих целях либерализациїо экономики и открытые границы. Корпорации, использующие преступные способы ведения бизнеса, часто извлекают наибольшую выгоду из процесса глобализации. Легитимный бизнес сталкивается со значительными ограничениями, содержащимися в законах и регулирующих нормативных актах в своей стране и за рубежом, А корпорациям - преступникам с помощью коррупции удается использовать в своих целях преимущества открытых рынков и демократии.
Основной рабочий принцип подобных ТНК состоит в уходе из-под контроля правоохранительных органов. Иностранные юрисдикции становятся территориями, безопасными для занятия преступной деятельностью.
Особенно заметны последствия преступных деяний легальных организаций в России и странах СНГ. В отличие от США и стран Западной Европы, "корпоративная" преступность, возникшая после распада СССР, охватывает весь диапазон деятельности, приносящей прибыль. Организации прибегают к преступным деяниям, а часто и к насилию в качестве главного элемента стратегии бизнеса, поскольку криминал глубоко проник в легальную экономику. Одной из особенностей является внешне легальное оформление в виде юридических лиц, созданных в рамках закона, но осуществляющих при этом деятельность противозаконными способами, включая коррупцию. Поэтому, например, для американских компаний - инвесторов, вложивших свои капиталы на территории бывшего СССР, высокий уровень коррупции стал дополнительной проблемой, поскольку они обязаны соблюдать Закон США о коррупции за рубежом. Этот за- закон объявляет уголовно наказуемым взяточничество, являющееся для наших организаций обычным явлением.
Кроме того, возрастающее влияние ТНК, совершающих преступные деяния, вызывает беспокойство во всем мире- ТНК контролируют активы в миллиарды долларов, их экономическая мощь содействует распространению преступности в отдельных странах и во всем мире, а огромные прибыли, отмываемые на международных финансовых рынках, подрывают безопасность мировой финансовой системы и снижают конкурентоспособность законных предприятий.
Астрономические доходы объясняются тем, что организации-преступники поставляют товары (наркотики, оружие, ядерные материалы и др.) и предоставляют услуги (порнография, нелегальное перемещение людей и т.п.), пользующиеся повышенным спросом, поскольку они для того или иного государства нежелательны по политическим мотивам, из соображений охраны здоровья людей и по причинам соблюдения религиозных, этнических или культурных норм.
Согласно докладу Генсека ООН К. Аннана, "власти правительства и гражданскому обществу в растущей мере угрожают транснациональные преступные сети... Доступ ... к различным институтам, при помощи которых функционирует глобальная рыночная экономика, значительно увеличили потенциал могущества и влияние этих групп, создавая угрозу праву и порядку, а также законным экономическим и политическим институтам"1.
В 2000 г. в г. Палермо (Италия) принята Конвенция ООН по борьбе с транснациональной организованной преступностью, которую в числе 128 стран мира подписала и Россия. Государства взяли на себя обязательство считать преступной деятельностью отмывание ДЄЕІЄГ, коррупцию и препятствование отправлению правосудия. Согласно Конвенции государства обязуются не отказываться от предусмотренных ею действий на основании банковской тайны. Это может оказаться одним из самых действенных компонентов Конвенции, поскольку преступный бизнес во многом теряет привлекательность, если Еіельзя надежно хранить полученные прибыли. Конвенция предусматривает систему конфискации доходов от преступной предпринимательской деятельности.
Ранее в вопросах международно-правовой ответственности господствовали цивилистические концепции. Нормы международного права об ответственности коллективных субъектов права - государств за международные правонарушения, предусматривали единый режим ответственности за любой деликт (независимо от характера, содержания и значения нарушенного обязательства), которая сводилась к возмещению ущерба от правонарушения. В тот период международное право не запрещало агрессивные войны и колониальное ограбление, как обычные явления, перед международным правом ставилась лишь задача урегулирования их последствий.
Позднее получила признание концепция, что среди различных международных деликтов следует выделять категорию международных преступлений, имеющих особую общественную опасность. Уже тогда обнаружилась принципиальная слабость подходов ряда ученых, пытающихся сформулировать понятие международного преступления. Исходя из представления о том, что коллективный субъект не может нести уголовную ответственность, они возлагали всю ответственность на физических лиц. Перечень международных преступлений сужался до группы деликтов, в которых ответственность физических лиц могла быть легко установлена. Это приводило к тому, что общие, довольно правильные определения международных преступлений выхолащивались и в качестве перечня таких преступлений приводились не правонарушения, действительно угрожающие международному правопорядку и безопасности мирового сообщества, а, скорее, преступления международного характера типа подделки денежных знаков.
Проблемы введения института уголовной ответственности легальных организаций
Одной из важнейших проблем, возникших в ходе реформирования уголовного законодательства России, является расширение состава субъектов преступления за счет включения легалышх организаций в число таких субъектов.
Необходимость создания эффективного механизма ответственности легальных организаций не вызывает у нас сомнений, однако, для законодательного закрепления их уголовной ответственности необходимо теоретическое решение данной проблемы. В российской науке присутствуют противоположные позиции по этому дискуссионному вопросу. С одной стороны имеется группа ученых, полностью отвергающих возможность внесения подобных изменений в уголовный закон, с другой - сторонники коренной перестройки уголовного законодательства. Возможный, с точки зрения практической реализации, вариант установления уголовной ответственности организаций не разработан.
Аргументы противников подобного реформирования уголовного права практически неизменны, и их недостатки рассмотрены в научной литературе1. Воззрения противников публичной ответственности организаций исходят из советского правосознания. Показательно, что и апеллируют они к таким источникам, как, например, Курс советского уголовного права под редакцией А.А. Пионтковского, цитируя советскую точку зрения о том, что "совершенное от имени юридического лица то или иное преступление не делает его субъектом преступления. Юридическое лицо не может нести уголовную ответствен-ЕЮСТЬ за совершенное деяние. Субъектом преступления и здесь остаются те фи-зические лица, которые его фактически совершили" .
В советский период вопрос об уголовной ответственности юридических лиц не был актуален по той простой причине, что все средства производства находились в собственности государства, а соответственно и все организации были "продолжением" его органов власти и управления. Наиболее четко это сформулировано в разработанной СИ. Аскназием теории юридического лица, которая основывалась на том, что за каждым государственным предприятием стоит собственник его имущества — само государство. Государственное юридическое лицо - это само государство, действующее на определенном участке системы хозяйственных отношений . Легальные организации фактически отсутствовали в структуре общества как самостоятельный субъект отношений.
Отрицательное отношение к институту уголовной ответственности легальных организаций в советской науке уголовного права было обусловлено также тем, что он существовал и развивался в капиталистических странах. В США, например, этот институт с 50-х гг. XX в. весьма активно использовался для уголовного преследования коммунистической партии, профсоюзного движения и иных общественных организаций, например, женской организации против абортов4. Подобные факты предоставляли советским ученым возможность рассматривать отрицание отечественным уголовным правом способности организаций быть субъектом преступления в качестве признака более прогрессивного характера советского уголовнюго права (УК РСФСР 1922, 1926 и 1960 г.5).
С проведением кардинальных преобразований государства и общества в России государство утратило монопольное право собственности на средства производства. Это подразумевает переход от тотального контроля государства над всеми организациями к государственному регулированию их деятельности на основе демократических принципов. Но предоставление им широкой.свободы предполагает и наличие самостоятельной ответственности, адекватной вредным последствиям возможных противоправных деяний организаций.
В настоящее время легальные организации как объединения отдельных лиц активно участвуют в экономической, политической и духовной сферах жизни общества и государства, н их деятельность зачастую противоречит публичным интересам общества. "Сложилась новая система общественных отношений: "государство - юридические лица (организации) - граждане", а система права продолжает действовать еще прежняя: "государство - гражданин"6.
До настоящего времени в основе уголовной ответственности в нашей правовой системе лежит структурная модель, включающая простые преступления -насильственные индивидуальные преступления, причинение ущерба собственности индивидом, а также другие действия индивидов. Сложившийся механизм законодательства утрачивает свою эффективность, когда речь идет о коллективном деянии. Реальный объект контроля (коллективный правонарушитель) не рассматривается в качестве виновного за результаты своей деятельности. «Стоимость» преступления «возлагается» на потерпевших либо на государство.
В таких условиях отсутствие уголовной ответственности организаций приводит к парадоксальной ситуации, когда "корпорации не только имеют намного больше прав, чем физические лица, но и несут гораздо меньшую ответственность"7. С другой стороны, введение такого института как уголовная ответст-венность легальных организаций потребует серьезного изменения российского уголовного закона, поэтому необходимо рассматривать не только положительные, но и отрицательные аспекты подобного реформирования.
Научная позиция противников уголовной ответственности организаций, к числу которых относятся М.И. Бажанов, Л.Д. Ермакова, П.П. Иванцов, Н.Ф. Кузнецова, Т.В. Кондрашова, А.Г. Корчагин, С.Ф. Милюков, Л.К. Савюк, Б.А. Спасенников и др., показывает полную рецепцию советской доктрины. Они убеждены в полном противоречии данного института принципам уголовного права и основывают аргументы на следующих исходных посылках: 1. Лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина .
