Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Сущность постиндустриальной социальной организации ... 11
1.1. Понятие постиндустриального общества 11
1.2. Структура постиндустриального общества 27
Глава 2. Россия в системе постиндустриальной организации ... 47
2.1. На пути к постиндустриальному обществу: внутренняя динамика России 47
2.2. Россия в модели «конца истории»: идеологический аспект становления постиндустриализма 68
2.3. Россия в контексте «столкновения цивилизаций»: культурологическая составляющая постиндустриального общества 84
2.4. Россия на «великой шахматной доске» современности: геополитический ракурс становления постиндустриального социума 100
2.5. Россия в глобальном мире: постиндустриальное общество как проект и реальность 120
Заключение 141
Литература
- Структура постиндустриального общества
- Россия в модели «конца истории»: идеологический аспект становления постиндустриализма
- Россия в контексте «столкновения цивилизаций»: культурологическая составляющая постиндустриального общества
- Россия на «великой шахматной доске» современности: геополитический ракурс становления постиндустриального социума
Введение к работе
Актуальность исследования обусловлена, с одной стороны,
- произошедшим во второй половине ХХ в. переходом к новой форме постиндустриальной социальной организации;
- выходом на лидирующие роли в таком обществе постматериальной системы ценностей;
- вытеснением живого труда из сферы непосредственной производственной деятельности;
- неопределенностью положения РФ в постиндустриальном мире;
- неоднозначностью перспектив развития постиндустриального общества в условиях глобализации.
С другой стороны, вытекающим из сказанного комплексом политических, экономических, исторических, культурных обстоятельств:
1. Глобализацией как важнейшим рычагом формирования постиндустриального социума. Необходимостью поиска форм адаптации России к происходящему процессу, повышения ее роли среди постиндустриальных обществ.
2. Полезностью оценки разнообразных (идеологических, культурологических, геополитических) перспектив России как потенциально постиндустриальной державы в моделях отечественных и западных ученых. Учета проявившихся здесь сильных и слабых сторон российского «постиндустриального проекта».
3. Последствиями принимаемых нынешним руководством РФ шагов по технической и технологической модернизации страны (проект «Сколково» и др.), в долгосрочной динамике имеющей целью создание в России постиндустриального общества. Вытекающих отсюда проблемах, путях их решения.
4. Доступ к знанию, символической формации, приобщенность к культуре во все большей мере обусловливают характер общесоциальной интеракции. Стержнем, ядром жизненных процессов оказывается открывающая «эру свободы» гуманитарная коммуникация. Общества завоевывают сегодня лидерство не через наращивание массового производства благ, а через максимальное саморазвитие, всестороннее использование «человеческого потенциала».
Используя модель пирамиды потребностей Маслоу, позволительно утверждать: на первый план выходит межиндивидная коммуникация, подчиняющаяся новой мотивации, базирующейся на приоритете удовлетворения потребностей высшего (нематериального) уровня. В связи со сказанным возрастает роль образования, культуры, морали – духовных ценностей – как тотальных рычагов самосознания, самоконтроля, саморазвития в динамическом постматериальном социуме знания.
Социально-философская аналитика нетрадиционных оснований буквально на наших глазах возникающей постиндустриальной реальности представляет несомненный как теоретический, так и практический интерес. Конкретно центром рефлексии оказываются вопросы поддержания креативности, инициативности человека в массовом обществе всеобщей информатизации, компьютеризации.
Степень разработанности проблемы. Разработка сюжета «социальный статус постиндустриальной реальности» осуществляется по многим значимым направлениям, где выделяются тематические линии: природа, динамика общества знания; стадийный характер истории; технологический детерминизм; сетевой принцип; вычисляющее мышление; информационный империализм; культурная автономия и т.д. В качестве рефлективных платформ концептуального овоения новых реалий наметились модели «общество знания» (П. Дракер, Г. Бехман); «общество всеобщей коммуникации» (Д. Ваттимо); «глобализирующееся общество» (У. Бек); «общество виртуального соприсутствия» (Э. Гидденс); «сетевое общество» (Н. Луман); «общество символических систем, симулякров» (Ж. Бодрийяр), генерализируемые более объемными конструкциями «новое индустриальное общество» (Д. Гэлбрейт), «постиндустриальное общество» (Д. Белл).
Роль некоего идейного ядра указанных респектабельных построений играет представление: фазовый переход от индустриальности к постиндустриальности обусловливается преимущественным ориентированием общественного производства на развертывание сферы услуг (здравоохранение, образование, исследование, управление). Последнее предполагает масштабную передислокацию в сфере занятости: стратовое смещение в сторону роста интеллигенции, истончение слоя «пролетариата»; движущей силой постиндустриализма выступает сила знания, культуры и ее носителей «среднего класса», «интеллектуалов».
Многогранность, полифундаментальность оснований, свойств, черт, признаков упрочающейся постиндустриальной, постматериальной цивилизации обусловила идейный плюрализм его сущностных трактовок, аналитических подходов, стратегий концептуализации. С известной долей условности в принципиальной оценке роли технико-технологического фактора в системе культуры возможно обособить позиции:
- критицизм (Бердяев, Фромм);
- иррационализм (Н. Гартман, Зиммель, Рембо, Уайльд, Ибсен);
- антицивилизм (Руссо, Хайдеггер, Дессауэр, Мамфорд, Эллюль);
- романтизм (Годвин, Гельдерлин, Шопенгауэр);
- инструментализм (Дьюи);
- социологизм (Дюркгейм).
Не впадая в цивилизационную некрофилию – в эту, выражаясь языком Фромма, страсть ко всему искусственному, механическому, отметим значимость аргументов к издержкам научно-технического развития. В чем-то прав Бердяев, тревожившийся, что если «ранее человек был органически связан с природой, и его общественная жизнь складывалась соответственно с жизнью природы», то теперь в обстановке техногенного существования машина нарушает эту связь «она не только по-видимости покоряет человеку природные стихии, но она покоряет и самого человека… Какая-то таинственная сила, как бы чуждая человеку и самой природе, входит в человеческую жизнь, какой-то третий элемент, не природный и не человеческий, получает страшную власть и над человеком, и над природой». Между тем никакой разумной альтернативой машинизму на индустриальной и постиндустриальной стадии своего бытия человечество не располагает. Критику техницизма можно адресовать будущему; применительно к прошлому и отчасти настоящему она выглядит мелодекламаторски. Без техники, интенсивного потребления и переработки планетарного тела возможности жизни и выживания рода минимальны. Оттого и идеализации доиндустриализма в буколическом духе призрачны, по крупному, мизантропичны. Цена прогресса высока, но она оплачена, – оплачена уровнем жизни, относительным благоденствием человечества.
Объективная оценка сделанного в теории подводит к заключению: проблематика социальных аспектов постиндустриализма получила достойное представление. Во второй половине ХХ в. вышел целый ряд серьезных трудов с адекватными моделями структуры, функций, перспектив постиндустриального мира, – работы Д.Белла, З.Бжезинского, У. Бека, М. Кастельса, М. Маклюена, В. Ильина, Н. Моисеева, В. Иноземцева, Л. Туроу, Е. Гильбо, Г. Кана и др.
Вместе с тем ощущается нехватка идей относительно перспектив социального и экзистенциального прогресса, детерминируемого в том числе зависимостями технико-технологическими (персональная трансформация в информационном социуме; жизненный и личностный мир в пространстве интенсивной коммуникации; самоидентификация малых групп в обществе знаний и т.д.). Намерения в каких-то аспектах восполнить отмеченные пробелы движили исследовательскими устремлениями автора. В ходе поиска использовались разработки Н. Лумана, Э. Тоффлера, И. Пригожина, Т. Рокмора, Ф. Уэбстера и др.
Объект исследования – постиндустриальное общество как объективный социо-культурный феномен, сформировавшийся на рубеже ХХ-XXI вв.
Предмет исследования – структурные составляющие постиндустриализма, представленные в философско-аналитическом дискурсе.
Цели и задачи поиска. Цель работы – на основе оценки реалий, результатов философско–методологического дискурса подвергнуть рефлексии объемный феномен постиндустриализма. Согласно указанной цели формировалась совокупность взаимосвязанных задач:
- раскрыть сущность постиндустриальной социальной организации;
- исследовать структуру постиндустриального общества;
- уточнить место России в системе постиндустриализма.
Информационные источники исследования. Использованы аналитические труды зарубежных и отечественных авторов, подвергающих рефлексии характер постиндустриального мира. В их числе – произведения классиков социальной философии, макросоциологии, культурологии; данные, свидетельства, фиксируемые специальными источниками, научной литературой.
Методологические, эвристические основы работы обусловлены предметным контекстом, спецификой источниковой базы исследования, нацеленного на концептуальное освоение реалий современной действительности. Прямую целеориентацию поиска осуществляли общефилософские методологические регулятивы объективности, всесторонности, историчности, конкретности рассмотрения. Автор прибегал к применению генетического, структурного, функционального, сравнительного методов организации мысли.
Достоверность исследования обеспечена соответствием избранной методологии общему замыслу работы, доказательным способом удостоверения результатов, их эмпирическим опробованием.
Диссертация удовлетворяет требованиям паспорта специальности 09.00.11 – социальная философия.
Научная новизна исследования и обоснование основных положений, являющихся непосредственным предметом защиты.
Научная новизна исследования определяется социально-философским анализом державного статуса России в контексте постиндустриального мира. Конкретно научная новизна работы заключается в получении следующих теоретических результатов.
-
На базе осмысления итогов социально-философских дискуссий раскрыты сущностные признаки постиндустриальной общественной организации: радикализация статуса фундаментального знания; становление интеллектуальных технологий; превалирование производства услуг; оформление «экономики информации».
-
Структура постиндустриального общества раскрывается в следующих измерениях: социальном (преобладание сферы услуг над иными сегментами социума), групповом с соответствующей динамикой (демонстрирующей увеличение числа индивидов, занимающихся интеллектуальным, а не физическим трудом); производственном (где первичный, вторичный сектора хозяйства диверсифицируются, виртуализуются); культурном – где наблюдается доминирование английского языка. Уточнено место России в системе постиндустриальной организации. Россия прошла путь в глобальном мире за более, чем 20 лет самостоятельного существования после распада СССР. Здесь явно выделяются «разновеликие» этапы: 90-е и 2000-е гг. В первом случае налицо упадок, паралич власти, отсутствие программ развития страны, раболепие перед Западом (и ответное плохо скрываемое презрение), буквально витавшая у «порога» перспектива распада РФ. Сохранение территориальной целостности – главный «успех» демократических реформ. Во втором – постепенное возрождение государства, попытки планирования его развития, формулировка цели модернизации экономики, опирающиеся не на демократические институты, «гражданское общество», а административные «ресурсы». На международной арене к России 2000-х гг. приходит уважение мирового сообщества за определенную долю самостоятельности в принимаемых решениях, отходе от «безоглядной дружбы» с Западом, лишенной прагматического начала.
Положения, выносимые на защиту.
-
Постиндустриальное общество есть общество информационного потребления – общество знания, где знание как когнитивный ресурс приобретает значение управленческого, властного ресурса по отношению к социуму в целом.
-
В ситуации, когда знание, информация становятся жизненно важными ценностями, актуализируется роль общеметодологической рефлексии, препятствующей вплетению мифологии в структуры социальной жизни. Подразумеваются столь негативные феномены, как подмена образования медиаоперациональностью, творчества – распознаванием информации, расширение тезауруса – движением в нем.
-
Мир символической мысли обслуживает мир жизни, но не подменяет его. Противоядие сциентистскому насилию – повсеместная критика, аналитика, предотвращающая гиперболизацию того или иного сценария науки (образа знания).
-
Россия не может безоговорочно принять западные «рецепты» перехода к постиндустриальному обществу. Требуется государственная программа достижения постиндустриального социального состояния, учитывающая специфику, историю, культуру страны, преобладающие установки массового сознания.
Теоретическое значение работы состоит в рефлективной проработке реалий современного постиндустриального мира, способствующей упрочению адекватной социально-философской картины изучаемого явления.
Практическая значимость исследования. Обобщения, выводы работы способствуют оптимизации управления духовными процессами, могут быть использованы при разработке перспективных программ интеграции России в мировое целое. Основные положения диссертации могут найти применение в преподавании – подготовке, чтении специальных и общих лекционных курсов, практикумов по социальной философии, социологии управления.
Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования нашли отражение в 9 публикациях автора. Результаты поиска неоднократно излагались в докладах, выступлениях на научных семинарах, конференциях, симпозиумах РОСНОУ, МГУ («Ломоносовские чтения»), ННПГУ («Рождественские чтения») в 2010-2013 гг.
Структура постиндустриального общества
Постиндустриальное общество, как ранее аграрное и индустриальное, имеет структуру, т.е. состоит из определенных групп, динамично изменяющихся сфер с различной иерархией. Учитывая, что в основе данного типа социальности лежат новые технологии, перемены происходят максимально быстро, даже на протяжении одного поколения (за время около 20 лет). Здесь будущее настолько скоро становится настоящим, а настоящее – уходит в прошлое, что у людей происходит пространственно-временная дезориентация, названная Э. Тоффлером «шок будущего», являющаяся следствием его «преждевременного прихода», к которому человек не успевает адаптироваться. В результате одни в короткий срок оказываются богатыми, состоятельными благодаря собственным уникальным знаниям (подобно Б.Гейтсу, С.Джоббсу, М. Цукербергу и т.п.), другие, наоборот, – быстро попадают на жизненное «дно». В отличии от аграрного, индустриального социума, развивавшихся постепенно, в постиндустриальном – нет гарантии «позитивности» завтра для любого индивида, сохранения его прежнего места, социальной роли. В тоже время высока мобильность человека, открывающая новые возможности «талантам» даже при отсутствии образования (скажем, С. Спилберг стал режиссером в Голливуде без вузовского диплома, получив его уже в зрелые годы, а Г.Форд пришел в популярные актеры, покинув профессию «строителя коттеджей»). Примеры можно продолжать, но ясно одно: постиндустриальный социум по строению кардинальным образом отличается от предшественников, а потому достоин подробного анализа.
Главное, фундаментальное изменение структуры постиндустриального общества, отмечено еще в 60-е гг. Это – рост количества занятых в сфере услуг в обществах, достигших постиндустриальной стадии, активный уход трудоспособного населения из материального (промышленного и аграрного) производства. Они переходят в розничную торговлю, административные органы, систему коммуникаций, науки, образования и т.д. В результате, по словам Тоффлера, «…впервые в истории человечества… была создана первая в мире экономика сферы услуг». Сокращение же числа работающих в промышленности, ведущих фермерское хозяйство, объяснялось тем, что здесь появлялись новые технологии, требующие меньше «обслуживающего персонала».Дж. Гэлбрейт перевел подобные теоретические обобщения Тоффлера на язык цифр. Получилось, что в 1965 г. в США рабочая сила распределялась следующим образом: служащие – 44,5%, промышленные рабочие – 36,7%, сфера личного обслуживания – 12,9%, трудящиеся в сельскохозяйственном производстве – 5,9%. Показатели говорили о ряде интересных тенденций. Одна из них состояла в том, что в «совокупной рабочей силе быстро возрастает доля служащих, включая инженерно-технических работников и лиц свободных профессий, – в 1900 г. эта доля равнялась 17,6 %, в 1965 г. – 44,5%». Вместе количество работающих в сфере услуг (служащие плюс представители сегмента «личного обслуживания») составило 57,4%, а в промышленности и сельскохозяйственном производстве – 42,6 %. Заметно, что уже в 70-е гг. в США сфера индустриального производства заметно сужается: число занятых в ней составило менее половины общей рабочей силы. В структуре позднего индустриального общества Белл обнаруживает ряд фундаментальных изменений: «модернизация промышленного предприятия в силу появления контролирующих организацию управляющих; перемены в профессиональной структуре, вызванные относительным сокращением промышленного пролетариата и расширением нового технического и профессионального слоя; трансформация политической системы вследствие распространения государственной бюрократии и повышения роли политических технократов». Сходные процессы тогда шли в капиталистическом и социалистическом обществах. В первом случае это вызывало проблему взаимодействия технических, бизнес - управленцев (технократов) и политиков (бюрократов). Во втором – эволюцию политической бюрократии, ставшей самостоятельным классом, в технократическую. Тенденция сокращения работающих в промышленности только усилилась за последующие полвека. Ф. Друкер пишет о современных западных странах, что здесь «с каждым годом будет уменьшаться количество молодежи, способной заниматься физическим трудом, – в Западной Европе и Японии это уменьшение будет идти очень быстро, в США несколько медленнее... Мировыми лидерами в последнем столетии стали те страны и те отрасли, которые лидировали в повышении производительности работников физического труда: во-первых, США, во-вторых, Япония и Германия. Через 50 лет — если не раньше, — лидерство в мировой экономике перейдет к странам и отраслям, которым удастся наиболее систематически и максимально эффективно повышать производительность умственного труда».
Изменения в социальной динамике, сопровождавшиеся становлением постиндустриального общества, привели к существенной трансформации составляющих его групп. В индустриальных странах (отождествляемых в марксизме с капиталистической формацией) на первый план выходило взаимодействие и противостояние двух антагонистических групп (классов) – буржуазии и пролетариата. Первые являлись собственниками средств производства, вторые – лишенными права собственности, наемными работниками, «продающимися» за одну зарплату, не заинтересованными в развитии средств производства, без элементарных социальных гарантий (в случае беременности, инвалидности, пенсионного обеспечения по старости и т.д.). Тяжелое положение рабочего класса в индустриальную эпоху признавал даже такой противник марксизма, нарисованного им образа капитализма, как К. Поппер: «…Маркс жил … в период наиболее бесстыдной и жестокой эксплуатации… Следствие этого … жизнь рабочих в таком глубоком отчаянии и такой страшной нищете, которые вряд ли можно представить в наши дни. Особенно велики были страдания женщин и детей». Единственный выход в таком обществе для пролетариата, как его видели К. Маркс, Ф.Энгельс,- силовое свержение власти буржуазии под руководством революционной партии, экспроприация накопленных ею богатств.
Россия в модели «конца истории»: идеологический аспект становления постиндустриализма
Завершение «холодной войны» потребовало от западных ученых поиска теоретических моделей, обосновывающих новый миропорядок, учитывающий изменение роли отдельных государств в международном масштабе. СССР, олицетворяемая им экономическая, политическая, культурная система «социалистического содружества» ушли в прошлое в 1989-1991 гг. В итоге осталось одно государство-гегемон, которое и ранее признавалось за образец политического (демократия) и экономического (рыночная экономика) устройства, где, по признанию некоторых сторонников постиндустриалистской теории, построено «информационное», «технотронное», «сервисное» общество: США. Соответственно, СССР и его «наследнику» РФ отводилась незавидная роль государств, обреченных на постоянное заимствование с Запада социальных институтов, технологий, форм организации общества. В настоящей работе сделана попытка проследить формирование указанных концепций (иллюстрирующих изменение сущности постиндустриализма в 90-е гг.) в динамике. В теории «конца истории» Ф.Фукуяма только признает крах марксистско-ленинской идеологии, неизбежность для СССР приобщения к разряду либеральных государств, копирования западного опыта. С.Хантингтон создавал теорию «столкновения цивилизаций» после распада СССР, а потому отводил РФ место хоть и значительного на международной арене, но постоянно балансирующего между Западом и Востоком государства. З. Бжезинский, сочувствуя РФ как «бывшей империи», полагал, что ее удел – обслуживание интересов США в Евразии, а уровня постиндустриального социума – не достичь. Тем самым указанные специалисты раскрывали ряд аспектов становления (приближения) РФ к постиндустриальному обществу: идеологический – надо ли вырабатывать свою идеологию или довольствоваться западным либерализмом? (Фукуяма); культурологический – отношение страны к Западу, его ценностям как цивилизации (Хантингтон); геополитический – положение России среди иных (постиндустриальных, индустриальных, аграрных) государств. Показательно, что Фукуяма, Хантингтон, Бжезинский постепенно пересматривали собственные позиции относительно будущего России в 1990-е и 2000-е гг. Интересно и другое. При соответствующей теоретико-методологической модернизации, смещении прозападных ценностных аспектов, указанные теории Фукуямы, Хантингтона, Бжезинского дают противоположный результат: позволяют обосновать самостоятельное место РФ в мировом сообществе, выявить пути построения здесь постиндустриального социума. Ф.Фукуяма стал известен в период завершения «холодной войны», когда в 1989 г. вышла в свет работа с символическим названием «Конец истории?». Здесь провозглашалось, что «у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив» в идеологическом плане. Нацистское мировоззрение уничтожено в 1945 г. вместе с гитлеровским «Третьим Рейхом» и более не возрождалось. Коммунистическая система взглядов активно теряет популярность. Причина, по Фукуяме, проста - «марксизм-ленинизм мертв как идеология, мобилизующая массы: под его знаменем людей нельзя заставить трудиться лучше, а его приверженцы утратили уверенность в себе». Оставшиеся альтернативы либерализму – религия (представленная теократическими политическими режимами на Ближнем Востоке, в Иране) и национализм – опять-таки несостоятельны. Они якобы не в состоянии дать «материальное изобилие», которое есть на Западе. Как пишет Фукуяма, «впечатляющее материальное изобилие в развитых либеральных экономиках и на их основе – бесконечно разнообразная культура потребления, видимо, питают и поддерживают либерализм в политической сфере». Он выводит даже формулу: «общечеловеческое государство – это либеральная демократия в политической сфере, сочетающаяся с видео и стерео в свободной продаже». Следовательно, рыночная форма хозяйствования – база становления демократии, ее институтов.
Конечно, концепция «конца истории» не нова. Фукуяма называет в качестве предшественников К. Маркса, Г. Гегеля, В. Кожева. Однако важно, что ученый подчеркивает «окончательный характер» не социальной, а именно идеологической эволюции человечества. Для предыдущих мыслителей «конец истории» – какой-то реализованный на практике тип общества, Фукуяма же полагает, что нельзя построить ничего совершеннее либерализма. Поскольку ученый исповедует идеалистическую позицию («экономическое поведение обусловлено сознанием и культурой», «экономика и политика предполагают автономное предшествующее им состояние сознания, благодаря которому они только и возможны»), постольку торжество либеральной идеологии означает господство порожденного им типа социума. Отсюда, по Фукуяме, «исчезновение марксизма сначала в Китае, потом в Советском Союзе будет означать крах его жизнеспособной идеологии, имеющей всемирно-историческое значение. …Тот факт, что ни у одного крупного государства эта идеология не останется на вооружении, окончательно подорвет ее претензии на авангардную роль в истории. Ее (марксистско-ленинской идеологии – авт.) гибель одновременно будет означать расширение «Общего рынка» в международных отношениях и снизит вероятность серьезного межгосударственного конфликта».
Дальнейшие рассуждения Фукуямы строятся исходя из простой логики. Одни страны мира достигли торжества либеральной идеологии, порожденной ей рыночной экономики, демократии, а фактически находятся на постиндустриальной стадии социального развития, другие - нет. Соответственно, первые относятся к постистории, вторые – к истории. «Историческим» обществам нет смысла пытаться быстро догнать постисторические: «в конце истории нет никакой необходимости, чтобы либеральными были все общества, достаточно, чтобы были забыты идеологические претензии на иные, более высокие формы общежития». Фукуяма не исключает конфликтов по линии «постисторический – исторический миры», отдельных войн в рамках последнего. Здесь националистически настроенные народы –палестинцы и курды, сикхи и тамилы, армяне и азербайджанцы и др. продолжат враждовать друг с другом. Однако масштабных столкновений (подобных Мировым войнам первой половины ХХ в.) более не будет, ибо исчезнут крупные, полярно идеологически «заряженные» государства. Отсюда постисторический мир кажется Фукуяме скучнее предшествующего: «Конец истории печален. Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя». Положение России (тогда СССР) в постисторическом мире виделось Фукуяме однозначным. Ей следует перенимать с Запада идеологию, но по состоянию на 1989 г. данный процесс только начинался, а позитивных перспектив он не сулит: «В настоящее время Советский Союз никак не может считаться либеральной или демократической страной; и вряд ли перестройка будет столь успешной, чтобы в каком-то обозримом будущем к этой стране можно было бы применить подобную характеристику». Хотя, по мнению Фукуямы, положительно, что М. Горбачев позволил советским людям открыто говорить о «бессмысленности» марксистско-ленинской идеологии, поражении «идеи социализма» на практике. В подобном «прогнозе» Фукуяма ошибся. Уже два года спустя выражение «демократическая Россия» стало общеупотребительным на Западе, а СССР, лишенный, в том числе идеологической «опоры», распался. Фукуяма одобряет шаги руководства СССР, направленные на внедрение рыночных институтов.
Россия в контексте «столкновения цивилизаций»: культурологическая составляющая постиндустриального общества
Формирование постиндустриального общества не отменяет имеющихся между народами мира цивилизационных отличий. Возникают вопросы: как будут строиться отношения между государствами, достигшими разных стадий социальной организации, обладающих неодинаковой культурной спецификой? Ждет ли «постиндустриально-индустриально-аграрное» человечество будущего мир или новые кровопролитные конфликты, подобные войнам первой половины ХХ в.? Собственный ответ, получивший широкий резонанс в 90-е гг., дал С. Хантингтон. В 1993 г. появляется новая модель мирового порядка, объясняющая причины существующих и предсказывающая будущие конфликты, раскрывающая место отдельных стран в политической системе, сложившейся после распада СССР, ОВД, фактического завершения «холодной войны». Это – концепция «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона. Его позиция принципиально отличается от рассуждений «раннего Фукуямы» образца 1989 г. о вечном безальтернативном бытии либерализма в посткоммунистическом мире, отсутствии среди постиндустриальных государств коренных противоречий, ведущих к войнам. Иллюстрациями к теории Хантингтона служат разрушительные конфликты начала 90-х гг.: первая война Западной коалиции с Ираком С.Хусейна 1990-1991 гг., распад Югославии, СССР, гражданские войны на «обломках» данных «империй», этнический геноцид в Африке (достигший пика в Руанде 1994 г.). Ученый полагает, что «момент эйфории по окончании «холодной войны» породил иллюзию гармонии, и вскоре оказалось, что это была именно иллюзия. Мир стал другим по сравнению с началом 90-х гг., но не обязательно более мирным». В методологическом плане интересно и другое обстоятельство. Хантингтон стремится в осмыслении мировой динамики 90-х гг. уйти как от марксизма с его подчеркиванием исключительно экономических факторов, так и от идеализма Фукуямы, выводящего трансформацию социальной структуры преимущественно из смены идеологических «парадигм» (либеральная идеология приходит на смену коммунистической в глобальном масштабе). Ученый избирает цивилизационный подход, имеющий под собой значительную историософскую традицию (Н. Данилевский, Л. Морган, П. Сорокин, О. Шпенглер, А. Тойнби и др.). Его исходное понятие «цивилизация» априори синтетично, совмещает материальные и идеальные компоненты. Этим указанная категория импонирует Хантингтону, задумавшему подвести под конфликты будущего фундаментальное основание.
Позиция Хантингтона вызвала в 1993 г. и позже острую дискуссию. Ситуация не случайна. Как отмечает В. Иноземцев, «целый ряд прогнозов автора, и в первую очередь относительно роста влияния на мировую политику этнических, религиозных, языковых и других различий, основанных на следовании устоявшимся традициям, получил за этот короткий срок весьма впечатляющие подтверждения». Конечно, можно привести ряд противоположных примеров, когда позиция Хантингтона оказалась ложной, или «ограниченно годной». (Например, в ходе войны в Персидском заливе 1990-1991 гг. западные государства помогали освобождать Кувейт от оккупации другой исламской страной – Ираком. Противостояние «цивилизаций», оформленное соответствующей «идентификацией», здесь отсутствовало). Важно, что Хантингтон предложил своеобразный, новый подход (выгодно отличавшийся от марксизма, модели «холодной войны», либерального «монизма» Фукуямы), позволявший объяснять отдельные аспекты мирового порядка 90-х гг. Хантингтон модернизирует и традиционную модель объяснения международных отношений, сторонники которой видят причины конфликтов в межгосударственных взаимодействиях. Он полагает, что в последнее десятилетие ХХ в. и позже государства останутся «доминирующими фигурами мировых событий». Тем более, что после распада ОВД, Югославии их число возросло до 184. Однако интересы отдельных стран в новом геополитическом пространстве определяются ныне цивилизационной принадлежностью. Государства стремятся к общению с близкими по культуре странами, а «конфликтуют намного чаще со странами с другой культурой». Более того, полагает Хантингтон, «страны со сходными культурами и общественными институтами будут иметь сходные интересы. Демократические государства имеют много общего с другими демократическими странами, поэтому они не сражаются друг с другом. Канаде вовсе не нужно заключать союз с другой страной, чтобы предотвратить вторжение США». Государства останутся, но конфликты и союзы между ними будут определяться цивилизационными (культурными отличиями).
Методология Хантингтона построена в классическом ключе. Он начинает с определения главного понятия: «цивилизация – наивысшая культурная общность людей и самый широкий уровень культурной идентификации, помимо того, что отличает человека от других биологических видов». У цивилизации есть два вида элементов: объективные (язык, история, религия, обычаи, социальные институты); субъективные (самоидентификация людей, т.е. возможность отнесения себя на ментальном уровне к какой-либо цивилизации). Хантингтон считает, что наиболее важны для цивилизации субъективные основания: «Цивилизации – … самые большие «мы», внутри которых каждый чувствует себя в культурном плане как дома и отличает себя от всех остальных «них». Однако здесь возникает другая трудность. Идентифицировать себя с каким-то абстрактным целым (скажем, Западом или Востоком) человеку сложно, ему требуется конкретное основание для отнесения к культурной общности. Им, по Хантингтону, выступает религия. Он полагает, что «основные цивилизации в человеческой истории … отождествлялись с великими религиями мира; и люди общей этнической принадлежности и общего языка, но разного вероисповедания, могут вести кровопролитные братоубийственные войны, как … случилось в Ливане, бывшей Югославии и в Индостане». Цивилизации не смогут жить в мире друг с другом. Поскольку в основе каждой из них лежат отличные идентификации людей, постольку неизбежно противостояние. Хантингтон выводит на этот счет своеобразную закономерность: «цивилизация представляет собой человеческий род в его высшей (курсив авт.) форме, а столкновение цивилизаций выступает в качестве межродового конфликта глобального масштаба». Конфликты будут как между соседними государствами, относящимися к различным цивилизациям, так и между ведущими государствами, сверхдержавами, принадлежащими к различным цивилизациям. Последние, по мнению Хантингтона, наиболее опасны: «В мире … царит анархия, он изобилует межплеменными и национальными конфликтами, но конфликты, которые представляют наиболее серьезную угрозу для стабильности, – это конфликты между государствами или их группами, относящимися к различным цивилизациям». В наиболее острых формах противостояние пройдет по границам цивилизаций (т.н. «цивилизационным разломам»). Подобная идея – центральная в рассматриваемой модели. Для Хантингтона новые «линии разлома (границы – прим. авт.) между цивилизациями – это и есть линии будущих фронтов». После завершения «холодной войны» такая «линия» появилась в Европе, отделив «народы западного христианства от мусульманских и православных». Процесс культурных «разломов» охватит и другие государства, материки, проникнет в психологию отдельных индивидов. Как считает Хантингтон, «для людей, которые ищут свои корни, важны враги (курсив авт.), и наиболее опасная вражда всегда возникает вдоль «линий разлома» между основными мировыми цивилизациями». Следовательно, столкновение цивилизаций станет универсальным способом взаимодействия как стран, народов, так и людей.
Россия на «великой шахматной доске» современности: геополитический ракурс становления постиндустриального социума
Государство, стремящееся создать структуру постиндустриального общества, должно учитывать не только идеологический, культурологический, но и геополитический аспект подобных усилий. В нынешнем глобальном мире любая страна действует не в одиночку, а в тесной связи с иными субъектами международной политики (права). Отсюда РФ требуется видеть собственное место в «мировых шахматах», чтобы вовремя делать правильные, эффективные для нее «ходы». В 90-е гг. интересной теорий, рассматривающей политический процесс как особую шахматную игру, стала концепция З. Бжезинского, которая стала предметом интенсивного обсуждения в РФ и за ее пределами. После краха СССР, ОВД, мировой «системы социализма» возникла необходимость по новым основаниям осмыслить роль и место РФ на международной арене. По данному пути пошли политические деятели, аналитики Запада. Исходным чувством, одолевавшим первых, являлась эйфория. «Врага» удалось сокрушить без войны (тем более, ядерной), с минимальными усилиями. Президент США Б.Клинтон в 1995 г., выступая перед представителями военных кругов, заявил о последствиях краха СССР: «… Мы … преподнесли американцам на блюдечке Россию со всеми ее сырьевыми богатствами… За четыре года (1991-1995 гг. –прим. авт.) мы… получили стратегического сырья на 15 миллиардов долларов, сотни тонн золота… Нам передали за символическую цену свыше 20 тыс. тонн цезия, бериллия, стронция, современные технологии… Да, мы позволим России быть державой, но империей будет одна страна – США». О полной победе капитализма говорил и вице-президент США при Б.Клинтоне А.Гор, который констатировал: «соперничающие с капитализмом системы, в первую очередь коммунизм, оказались неконкурентоспособны…». Такая победа приводила западных политиков к выводу: необходимо зафиксировать существующее статус-кво, сохранить Россию на многие десятилетия слабым государством, не дать ей достичь положения, которое в прошлом занимал СССР.
Вторым - аналитикам, ученым (особенно американским) - оказывалось недостаточным констатации превосходства капитализма над коммунизмом или любой иной идеологией, заклинаний о том, что «мы позволим России быть державой, но империей будет одна страна – США». Требовалось наметить комплекс практических мероприятий, позволявших проводить политику «сдерживания России» в будущем. Это обстоятельство обуславливало необходимость создания соответствующей теоретической базы, концепции, имеющей категориальный аппарат, основные положения и т.д. Создать такую теорию в 90-е гг. попытался З. Бжезинский. В контексте настоящего исследования интересно, что указанный специалист в 70-е гг. стоял у истоков теории постиндустриального общества, рассматривая последнее как «технотронное». Подобные научные поиски наложили отпечаток и на геополитические взгляды указанного автора. По крайней мере, в 1970 г. Бжезинский уже видел роль США в мире как определяющую: «Рим дал миру право, Англия – парламентскую демократию, Франция – культуру и республиканский национализм, а современные Соединенные Штаты Америки … научно-технический прогресс и массовую культуру, связанную с высоким уровнем потребления». В рамках последующего рассмотрения показательна тогдашняя (несмотря на наличие СССР) уверенность ученого в том, что США и в начале XXI в. останутся «основной движущей силой глобальных изменений, независимо от того, будут господствовать про- или антиамериканские настроения». Подчеркнем (в плане прагматизма разрабатываемой модели) и другой момент. Если Фукуяма видит в мире после завершения «холодной войны» «конец истории», гармонию интересов на основе общности либеральных ценностей, Хантингтон рассматривает глобальную конфликтность как проявление борьбы культурных образований («цивилизаций»), то Бжезинский стремится уйти от «философских абстракций» к конкретике. Отсюда он уподобляет социум «великой шахматной доске». Напомним, что в Др. Индии, где придумали эту игру, последняя использовалась для быстрого обучения раджей (правителей) азам военного дела. Получается, что сравнение мира с шахматной доской для Бжезинского - лучший способ обучения современных властителей (особенно - американских) технологиям завоевания господства. Подобный подход, с одной стороны, - практической – полезен, а с другой, научной, - вреден, ибо заранее обедняет модель, редуцируя ее лишь к геополитическим и политологическим теориям, выводя за пределы широкого социально-философского контекста. Кроме того, в этическом плане такие «геополитические шахматы» антигуманны, ибо рассматривают отдельных людей и народы в качестве «безмолвных пешек», которыми свободно играют правители, политические силы, достигающие собственных целей. О. Хайям с юмором и грустью писал о печальной судьбе «второстепенных фигур»: «Мир я сравнил бы с шахматной доской: То день, то ночь. А пешки? Мы с тобой – Подвигают, притиснут – и побили… И в темный ящик сунут на покой». Итог подобных «игр» – тысячи погибших в различных конфликтах. Предпосылками позиции Бжезинского явились следующие тезисы. Во-первых, мир подобен «шахматной доске», где есть сильные (активно играющие) и слабые (зависимые от них) «государства-фигуры». Во-вторых, господство США в многополярном мире (по крайней мере, на ближайшие 30-40 лет) неоспоримо, выступает благом для иных стран. Однако нуждается в осмыслении приоритетов (императивов) внутренней и внешней политики. В-третьих, геостратегия покоится на допущении о существовании мировых империй, окружающих их «варварских» государств. Отсюда Бжезинский справедливо считает: Западу после успеха в холодной войне нельзя «расслабляться», забывать о наличии у него многочисленных противников. Или, как выразился по данному поводу А.Гор, «недавняя победа капитализма должна вызвать в тех из нас, кто в него верит, желание идти вперед, а не почивать на лаврах». В противном случае «победителя» ждет участь «побежденного». Бжезинский пытается объединить описание геополитической ситуации («великой шахматной доски») и правил игры на ней для США, которые формируются постоянно изменяющейся реальностью («Господство Америки и его геополитические императивы»).
Концепцию геополитической стратегии Бжезинского целесообразно свести к следующим положениям. Ведущими игроками на мировой арене выступают империи, объединяющие значительные территории, населяющие их народы. Они находятся в сложной ситуации. С одной стороны, «внутренние элементы» империй, т.е. население аннексированных территорий, стремится к большей автономии, а в перспективе – к суверенитету (так погибла Австро-Венгерская империя в 1918 г.). Отсюда Бжезинский с пониманием цитирует мнение Д. Пучалы: «империи являются нестабильными, потому что подчиненные элементы почти всегда предпочитают большую степень автономии».
С другой стороны, если империя удерживает собственную целостность, то никакой враг извне ей не страшен. Опыт Рима, считает Бжезинский, учит: «пока империя могла поддерживать внутреннюю жизнеспособность и единство, внешний мир не мог с ней конкурировать».
В 90-е гг. ХХ в. ведущей империей, сверхдержавой выступает США, которая должна сохранить господство на как можно более долгий срок. Его корни лежат в экономической сфере. «Экономический динамизм Америки, - полагает Бжезинский, - служит необходимым предварительным условием для обеспечения главенствующей роли в мире» данного государства. Такая система выступает наиболее приемлемой, позитивной для иных народов. Исследователь приводит аналогичное высказывание по данному поводу Хантингтона: «Постоянное международное главенство Соединенных Штатов является самым важным для благосостояния американцев и для будущего свободы, демократии, открытых экономик и международного порядка на земле».
