Содержание к диссертации
ВВЕДЕНИЕ 3
Глава I. ФОРМИРОВАНИЕ ОППОЗИЦИИ «КОНКРЕТНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ - МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ» В РОМАНЕ «РУДИН»
Выводы по первой главе 43
Глава П. ЧЕЛОВЕК И СУДЬБА В РОМАНЕ «ДВОРЯНСКОЕ
ГНЕЗДО» (РАВНОВЕСИЕ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ) 45
Выводы по второй главе 125
Глава III. НА ПУТИ К ВСЕОБЪЕМЛЮЩЕМУ СИНТЕЗУ
(«ПРЕХОДЯЩЕЕ - ВЕЧНОЕ» В РОМАНЕ «НАКАНУНЕ») 130
Выводы по третьей главе 158
Глава IV. ОДИНЦОВА И ДРУГИЕ (О МЕТАФИЗИЧЕСКОЙ
СУЩНОСТИ РОМАНА «ОТЦЫ И ДЕТИ») 161
Часть 1. Природа, любовь и женщина в «Отцах и детях» 169
Часть 2. Имя героя как выражение всеобщего, универсального начала
в тургеневском романе (Кирсановы в «Отцах и детях») 262
Выводы по четвертой главе 310
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 315
ПРИМЕЧАНИЯ 325
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 375
Введение к работе
Изучению романов И. С. Тургенева 1856-1862 гг. посвящена обширная научная литература. В целом история их изучения отражает логику исследования всякого классического литературного произведения: от непосредственной, социально-исторической, «жизненной» интерпретации -к его более глубокому, философскому истолкованию, ведущему к осмыслению универсальной, «вечной» проблематики.
О такой направленности изучения этих романов свидетельствуют обзоры последних десятилетий о творчестве писателя1.
Интерес к философской проблематике, например, к вопросу о соотношении универсального, всеобщего и исторического, социально-конкретного в художественном мире Тургенева вообще, и в романах, в частности, возник уже при жизни их творца.
Так, современник Тургенева, критик Н. Н. Страхов, назвал «Отцы и дети» «всегдашним» романом, в котором автор во временном указал на вечное, отразил «общие силы жизни», стоящие выше главного героя2.
А. И. Герцен, комментируя финал «Отцов и детей», отметил его мистическую окраску .
В конце XIX века поэт и критик С. А. Андреевский констатировал принципиальную исчерпанность темы «Тургенев и его время». «Тургенев «исторический», Тургенев - чуткий отразитель известной общественной эпохи - уже исследован вдоль и поперек», - писал он. «Но Тургенев «вечный», Тургенев - поэт (то есть певец высоких и вневременных истин -С. А.) - не встретил еще должного изучения и объяснения, не заслужил еще подобающего поклонения и восторга...»4. Ему вторил М. О. Гершензон («Образы прошлого», 1912), полемизируя с сугубо историческим подходом к тургеневскому наследию: «Самым существенным в его творчестве считают именно «идею». В свое время его идеи действительно входили в умственный оборот и, может быть, сыграли свою роль; теперь от них никому не тепло,
они выдохлись давным-давно, а живым и жгучим для всех осталось в его творениях то, что он действительно любил: женщина и ее любовь»5.
Известный русский философ В. Н. Ильин отмечал в статье 1958 года наличие двух сторон в творчестве Тургенева: «дневную», солнечную и «ночную», мистическую. Последняя сторона, замечает он, «делает Тургенева не только первоклассным и совершено современным писателем, но еще и писателем будущего, в значительной степени опередившим оба века - XIX и XX»6.
Об интересе юного Тургенева к философским, мистическим вопросам, проявившемся уже в раннем сочинении «Стено» (1834) пишет Л. С. Журавлева в своих комментариях к «Мемориалу»7.
Между тем вопрос о механизме соединения, соотнесения частного, эмпирического (социального, конкретного, логически ясного) и всеобщего, универсального (трансцендентального, природно-вечного, таинственного) в творчестве писателя критиками символистской и иной направленности не ставился и не решался. Две стороны единого литерат}фного мира Тургенева оказались разорванными, противостоящими друг другу в оценках критики конца XIX - начала XX века.
В ряде последующих работ первых десятилетий XX века о Тургеневе оппозиция «вечное - историческое» обозначалась, но не изучалась на уровне поэтики произведения.
Так, схематично, в общем виде о соотношении конкретно-исторического и метафизического начал в творчестве Тургенева писал В. М. Фишер (1920), утверждавший, что в творчестве писателя над общественным элементом всегда «торжествует вечное, и художник побеждает
общественника» . По выражению В. М. Фишера, писатель всегда метался между временным и вечным в своем творчестве: «Если ... Тургенев от ужаса вечности бежит к временному, то неудовлетворенность временным и ограниченным пробуждает в нем, с другой стороны, возвышенную тоску о вечном, непреходящем»9. По справедливой оценке А. Б. Муратова, «хотя
исследователь и верно отметил, что философский элемент пронизывает все творчество Тургенева, но он не сумел объяснить сложную соотнесенность общефилософских и конкретно-исторических проблем в романах и повестях писателя и в итоге не выявил специфики ни «міальїх» жанров прозы Тургенева, ни его романа»10 (курсив мой).
В том же духе написана статья М.А. Петровского «Таинственное у Тургенева» (1920), в которой в общих чертах характеризуется собственно «иррациональный аспект» в творчестве писателя. Как пишет автор статьи, «...Тургенев в окружающей его жизни усматривает две сферы бытия, две стихии: одну - стройную, логически ясную ... другую - иррациональную...», которую составляют три «таинственных» субъекта: любовь, смерть, судьба11. Он же замечает, что одной из форм «таинственного» в произведениях Тургенева являются сны, с помощью которых в повествование входит «иррациональный элемент»12.
Как и работа Фишера, статья Петровского подчеркивала оппозицию «метафизического и исторического» у Тургенева, но не раскрывала конкретных связей этих начал в его художественной системе.
Вместе с тем эта основополагающая для творчества Тургенева оппозиция, в конечном итоге сводящаяся к теме «Человек и Природа», получила детальную разработку в работах, посвященных изучению поэзии, «малой прозы» (прежде всего «таинственных повестей») и «Стихотворений в прозе» писателя.
Исследование оппозиции, выяснение миросозерцания писателя осуществлялось в связи с анализом «Поездки в Полесье», «Фауста», «Призраков», «Довольно», «таинственных повестей» и «Стихотворений в прозе», а также лирики и поэм писателя. Среди историков литературы, обращавшихся к этой теме, - Н. И. Аммони, Л. П. Гроссман, Л. В. Пумпянский, Г. А. Бялый, Г. Б. Курляндская, С. Е. Шаталов, А. Б. Муратов, В. М. Головко и ряд других известных ученых13.
В этих работах звучала важная мысль о сквозной роли таинственного, мистического для всего творчества Тургенева. По справедливому мнению Г. Б. Курляндской, «... внимание Тургенева к «таинственному» было постоянным почти на всем протяжении творческих сознательных лет»14.
Ту же мысль высказывает А. Б. Муратов в своем исследовании «Тургенев-новеллист» (1985): «Тема неведомого, странного, страшного, непонятного - одна из основных тем творчества Тургенева вообще и в той или иной мере присутствует в каждом произведении писателя. С этой точки зрения все они «таинственные»» .
В том же духе пишет о роли таинственного у Тургенева и немецкий славист М. Ледковски, которая считает, что «тема иррационального, мистического в человеческой жизни проходит через все творчество Тургенева, начиная с его юношеских поэм и достигая кульминации в так называемых «таинственных повестях»16.
Применительно к изучению романов Тургенева в избранном аспекте существенное значение имеют, созданные в 1950-1970-е годы, труды Г. А. Вялого, Г. Б. Курляндской, А. И. Батюто. Как пишет Е. В. Тюхова, «в них раскрыта сущность космического пессимизма Тургенева и его философские истоки, отмечена и противоречивость позиции писателя»17.
Как замечает Г. А. Бялый, «... с точки зрения Тургенева человек живет не только в сфере общественных отношений; он находится также под
1 Q
властью внеисторических вечных стихий универсальной жизни» . Одним из выражений «темного», «неведомого» в творчестве писателя является любовь, которая «в соответствии с его философскими взглядами, рисовалась ему стихийной и бессознательной силой, перед властью которой человек беззащитен»19.
Отмечая романтические тенденции в реалистическом методе Тургенева (или, иначе говоря, сочетание универсального, вечного и эмпирического, исторического), Г. Б. Курляндская указывает на две важнейшие темы писателя, их определяющие. «Тема трагической
зависимости творческого человека от бессознательно действующей «слепорожденной» и «равнодушной» природы, - пишет она, - сосуществует рядом с темой мироздания как торжествующей гармонии. Обе эти темы порождают ту романтическую субъективность, которая обогащает реалистические изображения Тургенева» . Во взаимодействии этих тем и обнаруживается «диалектика миросозерцания» писателя в его творчестве, полагает ученый, справедливо считая в этом смысле «Поездку в Полесье» (1857) «своеобразным методологическим введением к повестям и к роману»21.
Вместе с тем источником романтических тенденций, по мнению известного литературоведа, являются «представления Тургенева об идеале как единстве естественного и нравственного, природного и духовного»22.
Саму же «плотность» метафизического, иррационального начала в творчестве Тургенева Г.Б. Курляндская связывает с жанровой спецификой его произведений. В отличие от повестей, «...в романах - утверждает исследователь, - это «таинственное», «иррациональное» дается лишь второстепенным планом. Главное в романах Тургенева - это диалектика сопоставления характеров, выражающих расхождение исторических сил и исторических тенденций»23. Справедливо замечание ученого о родстве воззрений Тургенева и Тютчева на природу: «Принимая «неторопливость и сдержанность ощущений», как выражение высшей мудрости и красоты природы, Тургенев, подобно Тютчеву, убежден в том, что под этой гармонией «хаос шевелится»24. Принципиальное значение для выражения философского плана в изображении героев имеет тургеневский пейзаж. В работе «Эстетический мир И.С. Тургенева» (1994) Г.Б. Курляндская подводит итог своим наблюдениям над ролью пейзажа в произведениях писателя: «В разных видах пейзажа Тургенев с разной степенью органичности добивается включения человека в природный мир» . В ее статье 1997 г. «Принципы создания образа-персонажа» освещается дискуссионный вопрос о приемах включения универсально-метафизического
плана в характеристику тургеневских героев. Как считает ученый, «... символ не становится главным средством выхода к трансцендентному, хотя, разумеется, символика в какой-то степени присуща и реализму Тургенева»26.
По ее мнению, механизм сопряжения эмпирического и метафизического в повествовании тургеневских романов заключен «в самом способе изображения человека: ведущие герои ... писателя выступали сразу в двух измерениях - социально-историческом и общечеловеческом» .
В целом концепция «Человека и Природы» Г.Б. Курляндской обнажает глубинные творческие принципы художественного мира И.С. Тургенева. Многие ее положения получили развитие в работах современных тургеневедов. В настоящем труде мы также опираемся на ее принципиальные суждения о творческой манере и мировоззрении И.С. Тургенева.
Достижения тургеневедения 1960-1990-х годов в области изучения эмпирического и универсального изложены в обзорных статьях Е. В. Тюховой «Конкретно-историческое и универсальное в творчестве Тургенева: итоги изучения» (1991) и Г. Б. Курляндской «Монографии о Тургеневе последнего десятилетия» (2000). В статьях, в частности, прослеживается движение научной мысли от констатации двоемирия (злободневного и вечного) в произведениях Тургенева к изучению механизма соединения этих двух планов в сфере поэтики его романов.
Подход к романам Тургенева 1856-1862 гг. с позиций онтологических, бытийных получил свое развитие в исследовании петербургского ученого В. М. Марковича «Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50-е годы)» (1982), вобравшем в себя итоги предыдущих работ, посвященных философской проблематике тургеневских романов. Резюмируя достижения ученых в этой области, Е. В. Тюхова верно отмечает: «Современные исследователи нашли новый аспект в разработке проблемы (исторического и вечного - С. А.), обратившись к сфере поэтики. Им удалось выявить принципы соединения конкретно-исторического с
вселенским, выяснить значение «второго сюжета» для понимания истинного
смысла тургеневских романов и их художественной целостности» .
В дальнейшем мы специально обратимся к этой работе В. М. Марковича, а теперь продолжим характеристику других исследований, затрагивающих аспект «вечное-преходящее» в произведениях писателя.
В статье Ю. В. Лебедева «Преходящее и вечное в художественном миросозерцании И. С. Тургенева» (1991) «вечность» понимается как «непреходящая ценность художественных образов, идей, философско-этических исканий писателя»29. В статье подчеркивается универсальное значение тургеневской красоты, которая рождает у человека «великую надежду на превращение смертного в бессмертное, временного в вечное»30. Вместе с тем «вечное» у Тургенева ученый связывает с его даром «предвидений и предчувствий», позволяющим прозревать будущее и отражать его .
К работам последних десятилетий, в той или иной мере касающимся вопросов художественной онтологии писателя, относятся исследования И. В. Карташовой, В. А. Недзвецкого, В. С. Краснокутского, О. М. Яворской, Ю. В. Удеревского, Ю. М. Лотмана, А. Н. Иезуитова, О. Н. Осмоловского, а также книги и статьи западных ученых: М. Ледковски, Е. Каган-Кане, Ж. Зёльдхейи-Деак, В. Г. Щукина, Луи Алл єна, Джейн Колстоу и др. Многие из этих работ вошли в юбилейные сборники, посвященные 175-летию и 180-летию со дня рождения И. С. Тургенева.
В своих работах И. В. Карташова анализирует «вечное и преходящее» у Тургенева в связи с эстетическими взглядами и творчеством немецких романтиков, повлиявших на формирование художественного мира русского писателя . В одной из своих последних работ ««Из глубины поэтической личности»: Гете и немецкие романтики в эстетическом сознании Тургенева (40-50-е годы XIX века)» исследователь подчеркивает глубинную связь творческого мышления Тургенева с литературно-философским наследием немецкого романтизма и прежде всего с произведениями
И. В. Гете. Так, тургеневская философия любви как болезни, как стихийной страсти, отмечает И. В. Карташова, во многом близка к гетевскому определению любви . В целом, утверждает ученый, нельзя осмыслить основополагающие черты тургеневского мировоззрения, не учитывая контекста немецкой философии, эстетики, литературы, хорошо знакомых русскому писателю.
Обзорная статья Ю. В. Удеревского включает в себя оценки и восприятия русскими символистами, отчасти акмеистами и эгофутуристами, позднего, «мистического» Тургенева, творчество которого было близко новым течениям в русской литературе начала XX века34.
О. М. Яворская рассматривает «сквозные» символические образы и мотивы (гнезда, бездны, круга, водной стихии), в которых пересекаются два изобразительных плана - философский и социально-исторический. Оба этих плана в конечном итоге, пишет автор статьи, восходят к тургеневской концепции индивидуального человеческого бытия35.
О. Н. Осмоловский, сравнивая символическое мышление И. С. Тургенева и Ф. М. Достоевского (на материале романов «Дым» и «Преступление и наказание»), подчеркивает, что символ у этих писателей -«важнейшая форма онтологического познания человека и бытия, реального и сверхреального. Символический план является своеобразным «метатекстом», синтезирующим в себе все уровни обобщений (социально-бытовой, психологический, философский)»36.
Смысл «таинственных произведений» И. С. Тургенева с позиции «философии взаимодействия» по-новому трактует А. Н. Иезуитов .
Метафизические аспекты творчества Тургенева в центре внимания и современных зарубежных исследователей.
Так, Ж. Зёльдхейи-Деак анализирует эти аспекты в статье
«Таинственное у И. С. Тургенева и В. Я. Брюсова» .
Современный американский ученый Е. Каган-Кане полагает, что Тургенев никогда не был сторонником реализма, но всегда оставался
11 писателем-философом. В центре ее работы такие образы-мотивы, как змей,
полет птицы, огонь, кольцо и разные аллегории . «М. Ледковски в своей книге о Тургеневе, - как пишет Ли Ханг Зе, - определяет весь процесс творчества писателя как переход от романтизма к символизму». Оба ученых «утверждают, что за маской писателя, великого реалиста, скрывается лицо романтика, мистика, предтечи символизма»40. Как замечает далее Ли Ханг Зе, «эти литературоведы во многом разделяют положение сменовеховцев начала XX века (Н. Бердяев, А. Измайлов, М. Гершензон), которые подходили субъективно и вневременно к творчеству русских писателей, включая Тургенева»41.
О своем изживании либерально-прогрессивных, общественных стереотипов в отношении писателя и об открытии другого, «странного» Тургенева - мистического, иррационального, метафизического рассказывает известный кинорежиссер С. А. Соловьев, создавший сценарий «Иван Тургенев. Метафизика любви»42.
В статье «Космос Тургенева» В. Г. Щукина объектом исследования становится сама тургеневская космология «в некотором отвлечении от культурно-бытового и социального аспекта его творчества»43.
Постоянен интерес литературоведов и к «старой» теме «Тургенев и Шопенгауэр»44, или к проблеме влияния немецкого философа на творчество русского писателя. Этот вопрос обстоятельно анализируется на материале «Стихотворений в прозе», например, в монографии В. М. Головко «Художественно-философские искания позднего Тургенева (изображение человека)»45.
В статье Ю. М. Лотмана «Сюжетное пространство русского романа XIX века» (1986, 1988) отмечается, что «сюжеты его произведений разыгрываются ...в трех планах: во-первых, это современно-бытовой план, во-вторых, архетипический и, в-третьих, космический»46.
Этот третий, природно-космический план, подчеркивает ученый, вторгаясь в повествование тургеневских произведений, отменяет два
первых, представляя человеческую жизнь «бессмысленной и, следовательно, трагической. Но это не высокая трагедия смысла, а безнадежная трагедия бессмыслицы»4 . Соотношение нескольких планов Тургенева-художника рассмотрено с точки зрения развития сюжетного пространства в его прозе.
В монографии В. А. Недзвецкого «Русский социально-универсальный роман» (1997), а также в его статье об «Отцах и детях» (1999) подчеркивается влияние тургеневской философско-психологической повести на формирование метафизического плана в романах Тургенева48.
В других новейших работах о Тургеневе: В. Н. Топорова «Странный Тургенев» (1998), С. С. Сандомирского «Неизвестные писатели. Гоголь, Тургенев, Грибоедов» (1998), X. Э. Суньиги «Загадка Тургенева» (1998) -внимание сосредоточено на выяснение «темной», иррациональной, мистической стороны тургеневского творчества и жизни49.
Особое место в постижении универсального и, в частности, метафизического слоя в тургеневском романе занимает исследование петербургского ученого В. М. Марковича. «И. С. Тургенев и русский реалистический роман XIX века (30-50-е гг.)» (1982).
Новизна этой работы, получившей высокую оценку в науке, состоит, как известно, в том, что в ней впервые в ходе анализа поэтики тургеневских романов выявлены принципы соединения двух планов изображения действительности: конкретно-исторического и универсального; а также «выяснено значение «второго сюжета» для понимания истинного смысла тургеневских романов и их художественной целостности»50.
К существенным итогам работы относятся и такие ее положения: вывод о том, что «выход к универсальным категориям стал для Тургенева неотменимым принципом осмысления материала и организации романа»; суждение об универсальном изображении Базарова, в образе которого план исторический соединился с метафизическим ; и, наконец, утверждение о символике как о «главном средстве образного сопряжения эмпирического и метафизического начал изображения»; гораздо реже, по мнению ученого, в
13 тургеневском романе метафизический смысл «выявляется только психологическим анализом» .
Все эти принципиальные оценки тургеневских романов 1856-1862 гг. побудили нас продолжить исследование их метафизического слоя в аспекте эволюции «конкретно-исторического и вечного». Эта проблема - проблема эволюции «вечного и преходящего» внутри художественной системы первых романов, или «сквозное» эстетическое развитие данной оппозиции от одного роману к другому и ее итоговое отражение в «Отцах и детях» - осталась за пределами цели и задач работы В. М. Марковича.
Хотя автор и назвал свой раздел о Тургеневе: «Эволюция художественной системы Тургенева-романиста 1856-1862 гг.», но в итогах своего исследования приходит к выводу о том, что «в кульминации своего развития тургеневский роман вновь приближается к своим истокам»53.
По логике ученого, «роль трагического начала при всех изменениях облекающих его форм неизменно существенна и по с)лги своей однородна»54.
По мнению автора, тургеневский роман 1856-1862 гг. - одна и та же художественная модель, в основе которой находится трагическое начало; эта модель видоизменяется, варьируется в каждом романе, но остается по сути своей неизменной. Каждый роман, счита.ет В. М. Маркович, утверждает трагическое начало как средоточие универсального, которое всякий раз по-новому соединяется с планом историческим, эмпирическим. Следовательно, отличие одного романа от другого заключается только в «конкретных формах реализации» «двойной перспективы, в способах сопряжения преходящего и вечного»55. Итак, меняются только принципы, формы соединения, сращения этих двух планов от романа к роману. Но в данном случае пред нами не собственно художественная эволюция, не диалектическое развитие оппозиции «вечного и преходящего» в системе тургеневского романа. Проблема «как сделано» не является собственно эволюционной категорией, но предполагает изучение механизма сращивания двух изобразительных планов, чему и посвящена монография ученого.
В целом вывод В. М. Марковича об однородности трагического начала в романах Тургенева 1856-1862 гг. восходит к известной концепции Л. В. Пумпянского (1930) о типологическом единстве первых четырех романов, о единых принципах их построения, которые позволили ученому назвать их классическим типом тургеневского романа56.
С другой стороны, исследователь отмечает, что сама «динамика смены исторических ситуаций обусловила направление творческих поисков Тургенева»57, вложив тем самым традиционный (общественный) смысл в содержание эволюции тургеневских романов 1856-1862 гг.
Таким образом, развитие «вечного и преходящего» внутри художественной системы романов Тургенева 1856--1862 гг. осталась за кругом научных интересов данного автора.
В целом же литературоведы, писавшие «о метафизическом» слое тургеневского творчества, в силу своих исследовательских задач не обращались к изучению эволюции «конкретно-исторического и вечного» в самих романах писателя, статически (а не динамически) соотнося эти два плана между собой в их художественном мире.
Учитывая все имеющиеся достижения в изучении двуплановости тургеневских романов, согласуясь с ними, мы продолжаем исследование диалектической пары «историческое - вечное» в эволюционно-стилевом аспекте.
В связи с вышесказанным научная новизна нашей работы определяется тем, что в ней впервые прослеживается эволюция «вечного и преходящего» в самом художественном мире тургеневских романов, изучается движение этих категорий внутри данной словесно-эстетической субстанции, при этом выявляется логика такой эволюции; по-новому интерпретируются сами романы писателя. В нашей работе акцент сделан на изучении видоизменений, вариаций метафизического потенциала тургеневских романов, на выяснении мотивировки переходов, переливов этого потенциала от романа к роману. В ходе этой эволюции романы
Тургенева оказываются включенными в широкий контекст русской литературы XVIII-XIX вв.
Итак, цель нашего исследования состоит в том, чтобы проследить «сквозное» развитие амбивалетной пары «вечного и преходящего» от первого романа к заключительному в этом литературном ряду.
Для этого необходимо решить следующие задачи:
изучить специфику соотношения «вечного и преходящего» материала в каждом романе, сконцентрированного вокруг главных образов;
выявить стилевые переходы от одного романа к другому в указанном аспекте; при этом выяснить преемственность метафизических связей между ними;
выяснить роль тургеневского пейзажа в романах Тургенева как обязательного элемента их метафизической подосновы;
определить логику развития художественного мира романов в аспекте двуплановости от «Рудина» к «Отцам и детям»;
охарактеризовать итоговое, суммарное состояние оппозиции «вечного-преходящего» в заключительном звене этого романного ряда - в «Отцах и детях»;
продолжить усилия своих предшественников (Г., Б. Курляндской, В. М. Марковича, О. Н. Осмоловского и других) в изучении приемов и способов сопряжения вечного и преходящего в романах писателя, увязывая при этом двуплановый элемент-образ с художественным целым; в связи с этим обратить внимание на реминисценции как на условие создания искомой двуплановости.
Все эти задачи выдвигают иную, чем прежде, методику тщательного композиционно-стилевого анализа тургеневских романов, то есть многоуровневого изучения поэтики романов в избранном аспекте. Сквозное прослеживание искомой двуплановости требует обстоятельного литературоведческого исследования стиля, манеры письма художника.
Такой - композиционно-стилевой подход - исходит из общего представления об изначальной целостности литературного произведения.
Так, новизна поставленной цели влечет за собой и новизну самого аналитического подхода к данному объекту исследования, иную методику его анализа. Суть этой методики - во внимании к слову писателя, к художественному языку как основе смысла целого. Такой многоуровневый анализ {от слова к тексту) повышает доказательность и точность исследования.
Особое внимание к стилю писателя диктуется не только задачей фронтального исследования избранного аспекта, но и соображениями иного рода. Во-первых, как показало наблюдение В. М. Марковича над романом «Рудин», именно пушкинская реминисценция в образе Рудина придает ему всечеловеческий, универсально-философский масштаб, превращая частного человека в символический образ вечного искателя истины. Другое наблюдение ученого установило, что именно влияние фетовского лирического стиля при обрисовке Лаврецкого позволяет установить связь между личностью и мирозданием «напрямую, минуя все собственно социальные опосредствования»58. Таким образом, литературная традиция в форме реминисценций и отзвуков становится одним из способов соединения двух планов в повествовании, существенным элементом метафизического содержания тургеневского романа. В ходе композиционно-стилевого анализа возможны аналогичные находки, позволяющие увидеть в обычном, житейском глубинный, метафизический смысл. Так в нашем анализе органически соединяются - аспект «вечного и преходящего» с изучением литературной традиции в романах Тургенева.
Во-вторых, такая методика системно-стилевого исследования тургеневских романов диктуется не только задачами исследования, но и самим общим состоянием изучения языка и стиля тургеневской прозы. По наблюдению П. Г. Пустовойта, самым малоизученным элементом формы тургеневских романов является их стиль, или словесно-речевая структура.
Как пишет ученый в одном из своих обзоров творчества Тургенева: «Как ни странно, но у нас до сих пор нет научной монографии о языке и стиле
Тургенева» .
Это положение (1983 г.) актуально и в настоящее время, так как количество работ, посвященных литературоведческому анализу стиля и языка тургеневских романов, незначительно . Остается в силе и не устарело и поныне пожелание, высказанное Андрэ Мазоном (в 1931 году) в заключении главы «Искусство романиста»: «Лишь ... углубленное изучение печатного текста основных произведений даст нам возможность с некоторой точностью определить, в чем заключается мастерство этого несравненного стилиста» .
В силу этого многие аспекты поэтики Тургенева-романиста не освещены должным образом (например, ономастика, цветопись и др.).
Теоретической основой нашей работы являются труды известных российских ученых - В. В. Виноградова, А. В. Чичерина, Г. А. Гуковского, Н. К. Гея, М. М. Бахтина, А. П. Скафтымова, Ю. Н. Тынянова, А. А. Жолковского62.
Здесь необходимо заявить, что мы пониманием под ключевыми терминами нашей диссертационной работы, вынесенными в ее заглавие.
Под литературной эволюцией мы подразумеваем «изменение соотношения членов системы, то есть изменение функций и формальных элементов», при таком условии «эволюция оказывается «сменой» систем»63. Сам термин «эволюция» входит «в группу общесистемных теоретических понятий», связанных с развитием той или иной системы; сама же система понимается как «комплекс элементов, находящихся во взаимодействии»64.
В нашей работе мы рассматриваем эволюцию оппозиции «метафизического - конкретно-исторического», члены которой по-разному соотносятся между собой в каждом романе и в то же время связаны друг с другом.
Вместе с тем хочется подчеркнуть, что понимание в работе метафизического и конкретно-исторического диктуется исследовательским контекстом (мотивированным в свою очередь текстом романов). Если речь идет о характеристике главного героя, то «метафизическое - конкретно-историческое» в данном случае отражает полюса его личности, в которой бытовое, частное, историческое сочетается с устремленностью к высшему, философско-метафизическому, вневременному пониманию человеческой жизни. С другой стороны, когда те же герои сталкиваются с метафизическим вне их, или природно-космическим, бытийным, тогда сами они в таком контексте оказываются не более как эмпирическими сущностями, смертными личностями, переходя здесь в разряд «конкретно-исторического». Весь их метафизический комплекс (высшая философия) оказывается перед «вечной Немезидой» только «ничтожной пылью» (Ф.И. Тютчев).
Методы исследования: интертекстуальный, комплексный анализ художественного текста на стыке лингвистики и поэтики, сравнительно-типологический65 .
Актуальность работы состоит в том, что в последнее время в литературоведении усилился интерес к онтологическому аспекту тургеневского творчества в целом и в сфере поэтики, в частности. Наша работа находится в русле именно такой интерпретации романистики писателя. Вместе с тем вопросы изучения поэтики произведения, остающиеся «вечно» дискуссионными, ныне дополнились приемами современного интертекстуального анализа, который широко используется нами в ходе анализа произведений Тургенева.
Практическая ценность диссертации заключается в том, что ее положения, оценки, наблюдения, выводы могут быть использованы при создании специальных работ по творчеству Тургенева в целом, обобщающих исследований поэтики русского романа XIX века, при изучении проблем анализа литературного произведения, а также в лекционных вузовских курсах по истории русской литературы XIX века.
Апробация работы: основные положения диссертации изложены в книгах, учебных пособиях, статьях, а также в выступлениях на конференциях - международных (Казань, 1995, 1997; Москва, 1997; Уфа, 1998; Санкт-Петербург - Орел, 1998; Тверь, 1998; Буживаль (Франция), 1999), всероссийских - (Сыктывкар, 1994, Саратов-Сыктывкар, 1996), межвузовских - (Сыктывкар, 1993;), а также внутри республиканских -(Сыктывкар, 1995; Уфа, 1997, 1999); часть статей опубликована за границей (Париж, Будапешт, Сосновец). Общий объем опубликованных по теме диссертации работ - свыше 25 п.л. Материал диссертации использовался в общих курсах по истории русской литературы 1840-1860-х годов, в спецкурсе «Проблемы поэтики Тургенева-романиста», в спецсеминаре «Проблемы анализа литературного произведения», которые читались как в вузах, так и учителям-словесникам на курсах повышения квалификации.
Диссертация состоит из четырех глав, введения, заключения, примечаний, списка использованной литературы.
Первая глава «Формирование оппозиции «конкретно-историческое -метафизическое» в романе «Рудин»» посвящена становлению данной оппозиции в тургеневском романе. В связи с этим особое место занимает творческая история произведения, исследование которой помогает раскрыть логику становления указанной оппозиции в «Рудине».
В ходе анализа выясняется, что сложный, противоречивый, контрастный характер героя есть следствие разрыва «эмпирического» и «метафизического» полюсов его личности, который соотносится в произведении с той же оппозицией, но уже в онтологической плоскости как соизмерение человека и мира, субъекта и бытия.
Трагизм Рудина - в принципиальной неразрешимости, как внутренних, так и внешних противоречий, ведущих героя к безысходности и мысли о смерти, следствием чего является его сознательная гибель, освобождающая его из бесконечного экзистенционального тупика, в котором он оказался.
Вторая глава «Человек и судьба в романе «Дворянское гнездо» (равновесие противоположностей)» прослеживает развитие главного героя в романистике Тургенева от трагической дисгармонии (Рудин) к его духовному совершенству (Лаврецкий), благодаря чему оба начала - преходящее и вечное - уравновешиваются в системе целого. Нерушимая, «вечная» гармония в душе героя обретается им на пути любви к героине, к девушке глубоко религиозной, а сам роман трактуется как концепция «совершенного человека». В целом роман демонстрирует и равенство двух этих героев в структуре целого, ибо нравственный взлет героя, его сюжет неотделим от образа Лизы.
Третья глава «На пути к всеобъемлющему синтезу («преходящее -вечное» в романе «Накануне»)» посвящена анализу преимущественно образа Елены, совершенной личности, в которой гармонически сочетались эмпирическое и метафизическое начала. Героиня и соотносимый с нею бытийно-универсальный план в концовке романа обнаруживают тенденцию взаимопроникновения в рамках одного изобразительного целого. Исчезая «навсегда и безвозвратно», героиня как бы растворяется в безбрежном потоке жизни, сливаясь с ним.
В четвертой главе «Одинцова и другие (о метафизической сущности романа «Отцы и дети»)» тенденция слияния женского и вечного в один образ, намеченная в предыдущем романе, ведет к возникновению образа-символа, совмещающего в себе житейское и бытийно-онтологическое. Именно с образом героини по преимуществу связано философско-метафизическое содержание этого тургеневского романа. С этой героиней столкнется и в итоге потерпит крушение еще одна «сознательно-героическая натура» - Базаров. «Фокус» Одинцовой станет средоточием самой художественно-философской реальности в новом романе, подчинившим себе «фокус» героя, Базарова. Образ Одинцовой итожит эволюцию «конкретно-исторического» и «метафизического» в романах Тургенева 1856-1862 годов.
