Введение к работе
Поэт-новатор, соратник Н. Гумилева, С. Городецкого, А. Ахматовой, О. Мандельштама, М. Зенкевича по акмеистическому цеху, выдающийся организатор литературного процесса, талантливый журналист и редактор, крупный общественный и партийный деятель Владимир Нарбут сегодня по-прежнему мало известен, а наследие его изучено далеко не достаточно.
Сложилась ситуация, при которой исследовательские изыскания по Нарбуту, развиваясь в пошаговом темпе, с продолжительными, порой необъяснимыми, паузами, а порой и с основательными научными достижениями, тем не менее, так и не переросли в устойчивый, последовательный интерес отечественных историков литературы к творчеству и судьбе поэта.
В диссертации предпринимается попытка осмыслить путь Нарбута во всей полноте и сложном взаимодействии разных его творческих ипостасей – поэта, критика, издателя, проследить эволюцию его идейно-эстетических исканий и противоречий в широком историческом контексте. Это изначально определило нацеленность работы на преодоление избирательного принципа исследования, когда сугубо конкретные, проблемные или стиховедческие аспекты творчества художника рассматривались вне более общих целей и задач.
Творческая эволюция Нарбута-поэта осуществлялась в русле непрекращающегося стилевого поиска и усложнения, вплоть до смыслового герметизма. Освобождая личность одного из самобытнейших поэтов XX века, феноменально откликнувшегося на тектонические разломы трагической эпохи русской истории, от ярлыков, слухов и легенд, диссертация стремится представить её в многогранности творческих устремлений и наметить перспективы контекстуализации его творчества.
История вопроса. По точному замечанию одного из исследователей, имя Нарбута по-прежнему скорее «на слуху», чем на своем заслуженном месте в ряду первых литературных величин. Лишь с появлением работ Л. Берловской, Р. Тименчика, А. Бирюкова, О. Лекманова, Н. Богомолова, И. Кукулина, а также защищенной в 2007 г. диссертации А. Миронова (первой диссертационной работе о Нарбуте), стало возможным констатировать наметившееся расширение и развитие представлений о судьбе Нарбута и его наследия.
Л. Гинзбург в своё время указывала на «великую несогласуемость» двух главных для русской интеллигенции ХХ века «комплексов»: «комплекса модернизма, индивидуализма, элитарной душевной жизни и комплекса народнической традиции и воли к справедливому общественному устройству». Это наблюдение вполне приложимо к творчеству Нарбута. Возвращение в большую литературу творческого наследия того, кому Гумилев прочил «одно из самых значительных мест в послесимволической поэзии», вероятно, именно в силу этой «великой несогласуемости», затянулось на долгие десятилетия. И более того, несмотря на кардинальную (отчасти – в 1950-е гг., всецело – в конце 1980-х – начале 1990-х гг.) смену идеологических и вкусовых ориентиров отечественного литературоведения, отношение к творчеству Нарбута как явлению периферийному постепенно выработалось в устойчивый ракурс восприятия, в позицию. Лишь в последнее десятилетие (конца ХХ – начала XXI вв.) интерес к Нарбуту приобрел характер серьезных наблюдений и был отмечен рядом исследовательских публикаций, касающихся различных аспектов его творческой судьбы. Однако, этот сугубо научный, литературоведческий интерес существует на фоне прежнего отсутствия полновесных переизданий нарбутовской поэзии и комментаторской работы. Имя поэта широкому читателю до сих пор практически неизвестно.
Последний прижизненный поэтический сборник Нарбута «Александра Павловна» вышел в харьковском издательстве «Лирень» в 1922 году. После этого в творческой биографии – одни «неявленные» вехи: подготовленная к печати в 1923 году и так и не увидевшая свет книга «Казненный Серафим»; собранный в 1930-е годы поэтический сборник «Спираль», гранки которого были рассыпаны в типографии; эпизодические публикации образцов «научной поэзии» в литературной периодике и загадочное молчание Нарбута-поэта. Фоном этого безмолвия стал стремительный карьерный взлет и ещё более стремительное падение Нарбута-общественного деятеля. В 1927 году Нарбут обращается в ЦКК ВКП(б) с требованием «оградить его от распространяемых» и «порочащих его сведений о прежней его литературной деятельности (сотрудничал в «Новом времени» и в бульварных изданиях, печатал порнографические произведения и что вообще является некоммунистическим элементом)». Ходатайство Нарбута не дало результатов. Поначалу, правда, оно было частично удовлетворено, но 21 сентября 1928 года его исключают из ВКП(б). На этот момент он уже год как смещен с руководящих постов, среди которых: председательство в правлении крупнейшего советского издательства «Земля и фабрика», заведывание подотделом секретариата ЦК ВКП (б), членство в центральном бюро секции работников печати Всеработпроса.
После знакомства с подробностями партийных разбирательств по делу Нарбута 1927-1928 гг. становится очевидным, что повсеместно звучавшие в рецензиях и статьях 1930-х гг. обвинения стихов Нарбута в «болезненно-сексуальной окрашенности» питаются не только материалом дореволюционных судебных преследований, но и отголосками формулировок, долетевших до чуткого слуха критиков из закрытых протоколов ЦКК ВКП (б).
Неким «программным» обобщением, квинтэссенцией антинарбутовской литературоведческой кампании, можно считать словарную статью о Нарбуте в Литературной энциклопедии, выходившей под редакцией В.М. Фриче в 1929-1935 гг. Здесь поэт представлен как «сын помещика», воспевавший «все твари божие» вплоть до «погани лохматой», за «фетишизацией предметов» скрывавший «апологию капиталистического строя, характерную для всего творчества акмеистов». «Окончательно и бесповоротно» закрепляет пренебрежительное, «периферийное» отношение к его творчеству статья В. Кирпотина «Литература и советский период». Литературоведческий «приговор» был вынесен незадолго до ареста Нарбута в октябре 1936 года. В такой, весьма двусмысленной зависимости от контекста эпохи во многом будет складываться и посмертная судьба творческого наследия Нарбута.
Книги Нарбута не переиздаются и после его официальной реабилитации 1959 года. Единственный путь приобщения к творческой судьбе поэта – непосредственное знакомство с текстами, вживание, строка за строкой, в «твердую породу» (выражение Л. Озерова) нарбутовского стиха – по-прежнему закрыт для широкого читателя вследствие тотальной «раритетности» прижизненных нарбутовских изданий. Начавшие робко появляться после 1959 г. на страницах газет, журналов и монографий упоминания о Нарбуте, немногочисленные попытки литературоведческого осмысления масштаба личности и творчества автора, «вопиющего против гладкописи, против шаблона и общих мест», неизменно заслоняла непроглядная «пелена домыслов и мифов» по поводу его «таинственной и страшной» судьбы – судьбы «падшего ангела» и «исчадия ада» (повесть-воспоминание В. Катаева «Алмазный мой венец»). Постепенно «туман мифологизации» усиливался, сгущаясь под сводом «апокрифических», большей частью к беллетристике относящихся, источников, немало способствовавших созданию искаженно-шаржированного образа Нарбута, которыми до сих пор питаются любители окололитературных легенд и преданий. В этом ряду персонажей имя Нарбута соседствует с Бабичевым из романа Юрия Олеши «Зависть» и даже с булгаковским Воландом. С долей издёвки изображён Нарбут в повествовании Елены Афанасьевой, где он в качестве главного действующего лица выведен под собственной фамилией.
Если до 1950-х гг. включительно Нарбут упоминается как «забытый акмеист», вне новой советской литературы, то в 1960-е намечается иная тенденция. Нарбут – в числе небольшой группы других акмеистов - получает «пропуск» в советскую литературу, правда при необходимом условии – заочном «открещивании» от старой «акмеистической веры». В частности, А. Волков в монографии «Русская литература ХХ века» пишет: «В своем творчестве советских лет они отошли от эстетических принципов акмеизма, которые оказались чуждыми новой советской эпохе». Исследователи 1960-х гг. всё смелее включают Нарбута в контекст «разрешенных» к изучению как одного из тех поэтов (вместе с Городецким, Ахматовой), которые «постепенно вошли в советскую литературу».
В 1964 году, в книге 1 «Максим Горький и советская печать», вышедшей в серии «Архив Горького», целый раздел отведен переписке Горького и Нарбута. Опубликованное в разделе письмо Нарбута Горькому от 7 августа 1925 г. и ответ Горького из Сорренто от 17 августа 1925 г. в полной мере раскрывают масштаб личности Нарбута-издателя, наглядно иллюстрируя эпистолярную формулу Серафимовича о нем как о «собирателе литературы земли Союзной», а также воспоминания работника отдела печати ЦК ВКП (б) А. Аршаруни о Нарбуте как о руководителе «принципиальном и сведущем в делах не только поэзии, но и литературы вообще». Публикация эпистолярной подборки в серии «Архив Горького» ценна также данной в преамбуле ссылкой на статью Нарбута «Читатель хочет романтизма», опубликованную в №10 «Журналиста» за 1925 год. По сути, это отсылка к целому пласту мало изученной нарбутовской публицистики, разрабатывавшей насущные вопросы развития литературного процесса (на протяжении 1920-1930-х гг. статьи Нарбута регулярно выходили на страницах «Журналиста» - журнала теории и практики печати, органа Центрального и Московского бюро секции работников печати).
Исподволь намечаются два возможных пути возвращения поэта из небытия. Один, издательский «герменевтический», объективно необходимый: переиздание творческого наследия Нарбута, возвращение его самобытной поэзии к широкому читателю, литературоведческое изучение текстов произведений поэта. Второй путь - «биографический», в котором впоследствии возобладала мифологизация личности и судьбы самого поэта. В 1968 г. появляются воспоминания К. Паустовского, где образ Нарбута вновь дается в противоречивой «несогласуемости» личности и творчества.
В этом же, 1968 году, в «Краткой литературной энциклопедии» помещена словарная статья о Нарбуте. Вехи биографии излагались здесь информационно сухо, однако были лишены оценочных ярлыков, а те немногие места, где содержались характеристики особенностей стиля поэта, интонированы положительно.
Литературоведческие формулы 1930-1950 гг. звучали безапелляционно: поэт безвозвратно забыт, ибо, всецело принадлежа акмеизму с «его холодным эстетизмом и гербариями засушенных, собранных со страниц античных и средневековых антологий цветов», по определению является воплощением старого, «уходящего» мира. Вместе с тем, писал же Д. Мирский: «Абстрактные, расплывчатые, туманно-религиозные образы наводняют стихи Ахматовой, Гумилева… Мандельштам вместо конкретных предметов давал однословные сцепления ассоциаций». И только у Нарбута и Зенкевича отмечалось «последовательное выполнение акмеистической программы».
В 1977 г. в серии «Библиотека всемирной литературы» вышел I том «Советская поэзия». В него были включены пять «хрестоматийных» стихотворений Владимира Нарбута, посвященных революционной России. В этом же томе, в подборке Анны Ахматовой помещено её стихотворение «Про стихи» («Это – выжимки бессонниц…») с посвящением Владимиру Нарбуту. Литературоведение начала 1980-х гг. включило Нарбута в число поэтов, которых революция «выводила из замкнутого прежде круга абстрактно-схоластических суждений о некоем «новом искусстве» и «новом миросозерцании», открывая им иные творческие перспективы. Показателен круг этих авторов, футуристических по духу: «Велимир Хлебников и Николай Тихонов, Сергей Городецкий и Николай Асеев, Василий Каменский и Владимир Нарбут». В своей обзорной статье историк литературы В. Базанов, пожалуй, впервые за долгое время предпринимает попытку объективной оценки фигуры поэта, делая акцент на «раздвоении» авторской личности Нарбута.
Выводы В. Базанова во многом перекликаются и со статьей Л. Берловской «Владимир Нарбут в Одессе», годом раньше, в 1982 г. опубликованной в журнале «Русская литература». Эту статью в контексте развития «нарбутоведения» следует считать этапной. Исследование Берловской лишено мифологизации, основано на архивных источниках и текстах произведений Нарбута. Упоминаниями о Нарбуте сопровождаются и «Новые материалы и исследования» в 5-ти томах «Литературного наследства», посвященных жизни и творчеству Александра Блока. В четвертом томе, в разделе «Блок и литераторы», опубликовано письмо Нарбута Блоку, а также обширные выдержки из очерка Нарбута «О Блоке. Клочки воспоминаний», с комментариями Р. Тименчика, содержащими подробности издательской деятельности поэта (отмечено, в частности, его деятельное участие в выпуске журнала в 1911 г. «Gaudeamus», а в 1918-1919 гг. издание в Воронеже журнала «Сирена»). «Воронежскому» периоду, ставшему в биографии Нарбута этапным, посвятил свою статью А. Крюков.
1988-й – год столетия со дня рождения Нарбута (и пятидесятилетней годовщины его гибели) - ознаменовался юбилейной статьей Р. Тименчика . Впоследствии Р. Тименчик подготовил статью о Нарбуте для библиографического словаря «Русские писатели. 1800-1917». Нельзя не упомянуть и его небольшую, но до предела насыщенную материалом заметку «К вопросу о библиографии В.И. Нарбута», опубликованную в №11 журнала «De Visu» в 1993 году.
Рукопись первого отдельного посмертного издания произведений поэта была подготовлена Леонидом Чертковым к печати ещё в 1964 году, при самом активном участии В.Б. Шкловского и ближайшего друга Нарбута, акмеиста М. А. Зенкевича. Книга «Владимир Нарбут. Избранные стихи», снабженная предисловием и комментариями Леонида Черткова, вышла в Париже в 1983 году - спустя более 60 лет после последнего прижизненного издания нарбутовской книги «Александра Павловна». Впрочем, выход сборника не спровоцировал возобновления в литературе русского зарубежья устойчивого интереса к творчеству Нарбута. Публикация Леонида Черткова ознаменовалась лишь рецензионным, тем же годом датированным, откликом В. Бетаки. Таким образом, формула Д. Кленовского, еще в 1954 году причислившего Нарбута к авторам, «казненным молчанием», и за рубежом оправдывала себя в полной мере. Вместе с тем, зарубежное литературоведение о Нарбуте было ознаменовано появлением двух работ, которые можно считать этапными в определении «направленческого» и мировоззренческого контекста нарбутовского творчества. В 1950 г. Л. Страховский, в статье «Three Sojourners in the Acmeist Camp: Sergei Gorodetsky, Vladimir Narbut, Mikhail Zenkevich», обращает внимание на особое, «гостевое», место Городецкого, Нарбута и Зенкевича в лоне акмеизма. Эта точка зрения, а также тезис о влиянии творчества «синдика» Городецкого на поэзию своих младших товарищей по цеху, позже будут разрабатываться литературоведами в контексте вопроса об особом, «левом фланге» в акмеистическом лагере. Не менее значимой следует считать статью R.D.B. Thomson «The Vision of the Bog: The Poetry of Vladimir Narbut», где впервые задаётся концептуальный для современного нарбутоведения вектор богоискательства.
Через семь лет после подготовленного Л. Чертковым парижского издания, в 1990 году, на волне «возвращенной» литературы, сборник Нарбута большим тиражом выходит в СССР. Эта книга, выпущенная издательством «Современник» и снабженная большим предисловием и комментарием, стала первым наиболее полным собранием стихотворений поэта, увидевшим свет на его родине. Параллельно с выходом сборника, в нью-йоркском «Новом журнале» появилась подборка Нарбута «Стихотворения: монастырские песни». Публикация ранних произведений Нарбута 1911-1913 гг. а также предпосланная подборке статья И. Померанцева акцентировали внимание на практически не изученной лирике поэта; к тому же впервые предпринималась попытка сосредоточиться на собственно «духовной» сфере творчества Нарбута. Попытка эта была связана и с обращением к проблеме стиля поэта, зарождения корневых черт его художественного мира воплощение которого было неотделимо от мучительного духовного поиска, осуществления «вочеловечения». В конце 1980 – сер.1990 гг. появились книги воспоминаний – Н. Мандельштам, Э. Герштейн, В. Шаламова, С. Липкина, где имя поэта упоминается достаточно часто (по крайней мере, в сопоставлении с предыдущими десятилетиями).
Эти публикации не только оживили линию «биографического» интереса к поэту, но и в какой-то мере наметили в ней «беллетристическую тенденцию» (например, статьи В. Беспрозванного и О. Лекманова). Однако подлинными открытиями в биографическом направлении стали архивные исследования историка А.М. Бирюкова. Основанные на работе с документальными первоисточниками, эти изыскания прояснили детали последнего, «колмыского» этапа в трагической жизни Нарбута, отчасти известного по сохранившимся в архиве В.Б. Шкловского письмам Нарбута к жене из заключения. Опубликованный А. Бирюковым протокол последнего допроса поэта «о/у 4-го отделения УГБ УНКВД по ДС сержантом ГБ Моховым» в «карперпункте №2» Магадана 4 апреля 1938 г. и выдержки из других документов проливают свет на тайну гибели поэта, вокруг которой бытует несколько версий. В свете этих изысканий наиболее вероятной представляется версия, по которой Нарбута расстреляли 14 апреля 1938 года, в день его пятидесятилетия, в рамках исполнения на Колыме «ежовского» приказа №00447.
Ценные биографические сведения о детстве и юности поэта содержатся в воспоминаниях его родных, процитированных, в частности, в монографии П. Белецкого «Георгий Иванович Нарбут», посвященной старшему брату – выдающемуся художнику, «мирискуснику», родоначальнику украинской графики. Воспоминания сына поэта Романа Нарбута развернуто приводятся во вступительных статьях Н. Бялосинской и Н. Панченко к сборнику 1990 г., а также во вступлении к обширной подборке нарбутовских стихотворений, опубликованной в том же году внучкой поэта Т.Р. Нарбут совместно с В. Устиновским .
Подготовленная Л. Пустильник в №3 журнала «Арион» за 1995 г., публикация нарбутовских стихотворений и писем к М. Зенкевичу дала ещё одно, эпистолярное подтверждение – устами самого автора – глубокой укоренённости нарбутовского художественного мира в русском поэтическом авангарде. Ведь на стилевую и образную близость поэзии Нарбута к футуристам указывали ещё Брюсов и Шкловский. Р. Тименчик подчеркивал, что логика стилевого поиска футуристов была «параллельна и одновременна нарбутовской». Однако посыл о новаторском, авангардистском по духу начале поэзии Нарбута литературоведением середины 1990-2000 гг. практически не был развит, несмотря на растущий читательский и литературоведческий интерес к русскому поэтическому авангарду.
Посмертная судьба поэзии Нарбута во многом объясняется его мучительными биографическими и идейно-эстетическими противоречиями. Сын помещика, потомок древнего казачьего дворянского рода – и… активнейший участник большевистского строительства. Тонкий лирик, чьи произведения (цикл «Большевик», книги «Казненный Серафим» и «Александра Павловна», поздние стихи «Воспоминание о Сочи-Мацесте», «Сердце», «Ты что же камешком бросаешься…») свидетельствовали об «элитарной душевной жизни», – и поборник эпического осмысления действительности. Сложнейший, трудно читаемый поэт – и «борец за простоту».
Эти мировоззренческие и эстетические противоречия, последовательно проявившиеся в поэтическом и критическом творчестве Нарбута, а также в артефактах его издательской деятельности, будучи исторически обусловленными, несли в себе скрытую угрозу самому существованию Нарбута-поэта. Вобравшая в себя всю полноту интенциональных аспектов, определивших, с одной стороны, направление идейных исканий Нарбута, а, с другой, - трагический исход его судьбы, творческая эволюция Нарбута стала непосредственным объектом нашего исследования.
Цель исследования состоит в том, чтобы проследить основные направления и раскрыть содержание идейно-эстетических исканий и творческой эволюции Нарбута. Избранная при этом установка на преодоление одностороннего восприятия мировоззренческих и эстетических аспектов жизни и творчества поэта, стремление к максимально объективному восприятию его художественного мира, имеет несомненную научную актуальность. Для достижения цели исследования было необходимо решить следующие задачи:
- определить общий ракурс восприятия творческого наследия Нарбута в контексте эпохи с учётом всей полноты мировоззренческих, идейно-эстетических и общественно-культурных противоречий поэта;
- очертить местоположение творчества Нарбута в литературном процессе (символизм, акмеизм, футуризм, экспрессионизм);
- показать глубокое своеобразие идейно-эстетических исканий Нарбута, с одной стороны, укоренных в поле христианской системы ценностей, а с другой, четко увязанных с идеей социального обновления мира;
- выявить степень соотношения «революционного» и «библейского» в поэтике Нарбута, зримо обнаружить «присутствие» в его поэтическом мировоззрении натурфилософских исканий; показать, как эти искания были восприняты и полемически усвоены сквозь призму учения Г. Сковороды, основанного на идее «сродности» и «христианского добронравия» совершенного человеческого общества;
- проследить эволюцию идейно-эстетических воззрений Нарбута (его движение к «быто-эпосу», а затем, обращение к лиро-эпическим жанрам), в контексте его критической и издательской деятельности;
Для решения поставленных задач в исследовании использовались методология историко-культурного анализа и герменевтики. Интерпретационный подход ко всей совокупности фактов творческой деятельности поэта сочетается в диссертации с архивными разысканиями, обращением к первопубликациям, осмыслением контекстов. Все это позволяет выявить ключевые проблемы творческой эволюции поэта, проследить процессы возникновения и преодоления идейно-эстетических противоречий, возникающих на протяжении всей писательской судьбы Нарбута.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Решающее влияние на становление поэтического стиля Нарбута оказывает, с одной стороны, его укоренённость в духовном пространстве «малой родины» – малороссийской Глуховщины, а, с другой, – погружение в гущу петербургской литературной жизни 1910-х гг. «Послесимволический» период в русской литературе, отмеченный сложными процессами появления, взаимовлияния и борьбы новых школ и направлений, обуславливает противоречивую, стремительную суть поэтических исканий Нарбута.
2. Начав творческий путь с «наследования символизму», развивая эстетическую программу в русле акмеизма, поэт в своей радикальной, соревновательной эволюции приходит к «натуро-реализму», созвучному исканиям нового искусства, «интонированному» глубоко своеобразными экспрессионистическими чертами. Однако, идейно-эстетические принципы, сформулированные в пору акмеистического содружества, остаются значимыми для его поэтического мировоззрения на протяжении всего жизненного пути.
3. Определяющим для Нарбута в контексте идейно-эстетических исканий становится отношение к лирическому и эпическому началам в поэзии и литературе. Динамика воззрений Нарбута-критика и организатора литературного процесса соотносится с «эпическим» масштабом социальных преобразований, характеризуется последовательным «наклоном к эпосу», который во многом ориентирован на наследие Гоголя и творчество Бунина.
4. Концептуальное присутствие в поэтике Нарбута «революционного» и «библейского» обусловлено значимой для мировоззрения поэта идеей социального обновления мира. Во многом оппозиционные, оба эти начала пересекаются в окрашенном провиденциальными предощущениями сквозном мотиве пасхальной «мудрой жертвы».
5. Поэтическая эволюция Нарбута ознаменована сложной траекторией движения по пути «прозаизации» к обретению жанра «быто-эпоса», который сменяется мощной, во многом стихийной, лирической рефлексией, отразившейся в последних прижизненных сборниках, стихах и письмах, написанных незадолго до гибели.
Практическая значимость диссертации обусловлена возможностью использовать ее основные положения при разработке вузовских общих и специальных курсов, посвященных творчеству поэтов акмеистического круга и, шире, - «постсимволического» периода; при чтении лекционных курсов по истории русской литературы первой половины ХХ в.; в исследовании творческих исканий и идейно-эстетической борьбы в процессе становления русской литературы на новом её историческом этапе.
Апробация работы. Основные положения работы изложены в публикациях по теме диссертации, в докладах на международных научных конференциях «Научно-литературные чтения, посвященные 150-летию со дня рождения И.Ф. Анненского» (Москва, Литературный институт им А.М. Горького, 2005), «Жизнь и творчество Георгия Иванова» (Москва, Литературный институт им. А.М. Горького, 2008). Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры новейшей русской литературы Литературного института им. А.М. Горького.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии, включающей в себя 191 источник.
