Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Нарратив романа А. Слаповского «Я – не Я»: миромоделирующая и коммуникативная функция 16
Методологические установки 16
Раздел 1. Теория нарратива: социопсихологический потенциал повествовательных моделей 21
Раздел 2. Кумулятивный нарратив: вариации архетипической модели и её концептуальное наполнение 29
Раздел 3. Нарратив авантюрно-плутовского роман «Я – не Я» как первый опыт моделирования общества и концептуального представления несамотождественного человека в прозе А. Слаповского 36
Раздел 4. Роман «Я – не Я» и современный социокультурный контекст обсуждения антиномии «душа – тело» 48
Глава II. Социально-психологический роман А. Слаповского: исследование антиномичных концепций человека 56
Методологические установки 56
Раздел 1. Христологическая концепция личности в романе «Первое второе пришествие»: витальность религиозного сознания 58
Раздел 2. Глубинный психологизм романа «Анкета» как проблема самоидентификации личности 79
Раздел 3. Роман-триллер «Пересуд» как форма социального романа 97
Глава III. Жанровые формы социального романа 107
Методологические установки 107
Раздел 1. Роман «Синдром Феникса»: нравственный эксперимент в рамках сказочного нарратива 112
Раздел 2. Роман «Победительница» как социальный прогноз 121
Раздел 3. «Большая книга перемен»: социальный роман как симбиоз семейного, любовного и философского романа 134
Раздел 4. Ретродистопия «Вспять» – эксперимент с социальным временем 146
Заключение 158
Библиографический список 163
- Кумулятивный нарратив: вариации архетипической модели и её концептуальное наполнение
- Нарратив авантюрно-плутовского роман «Я – не Я» как первый опыт моделирования общества и концептуального представления несамотождественного человека в прозе А. Слаповского
- Христологическая концепция личности в романе «Первое второе пришествие»: витальность религиозного сознания
- Роман «Победительница» как социальный прогноз
Введение к работе
Алексей Иванович Слаповский занимает особое место в ряду авторов, пишущих о современности. Он работает быстро, много и разнообразно, отслеживая актуальные социокультурные тенденции. С начала 1990-х гг. появилось более 20 крупных прозаических текстов (повестей и романов), почти полтора десятка пьес и киносценариев. Его произведения были переведены на многие языки мира, входили в шорт-лист престижных отечественных литературных премий («Русский Букер», «Большая книга»). Вместе с тем, художественный статус писателя не определен и колеблется от признания его ключевой фигурой новейшей российской словесности (А. Не-мзер, Н. Лейдерман, А. Архангельский, В. Грушко) до оценки как успешного беллетриста «второго ряда», но не Творца (А. Балакин, А. Курский, А. Колобродов). Сочетание яркого игрового начала, изобретательной фантазии, интереса к форме и одновременное тяготение к традиции узнаваемости породило противоречие в вопросе принадлежности писателя к постмодернизму (М. П. Абашева, О. В. Богданова, Н. Б. Иванова, Е. В. Тихомирова, М. А. Черняк и др.) или реалистическому типу творчества, для определения своеобразия которого используются термины «новый реализм» (К. Степа-нян, 1992), «постреализм» (И. Лейдерман, М. Липовецкий, 1993), «трансметареализм» (И. Иванова, 1998). Проза А. Слаповского представляет наметившуюся устойчивую тенденцию к преодолению постмодернистской отчужденности литературы от социально ответственного высказывания, поиск форм художественной концептуализации действительности, но обращение к социальной проблематике и «самоценности бытовой ситуации» в романах 2000-х гг. оценивалось лишь как коммерческая стратегия автора . Разноречивые трактовки творчества писателя обусловливают актуальность исследования - рассмотрение художественного положения А. Слаповского как выразителя тенденции к актуализации социальной позиции литературы, как медиатора между полюсами реалистической и постмодернистской парадигм творчества, массовой культуры и содержанием интеллектуальных процессов в культуре начала XXI в.
1 РоговаА. Адаптация времени//Вопросы литературы. -2012. -№4. -С. 177-185.
Степень научной разработанности проблемы определяется недостаточным вниманием к творческой индивидуальности писателя и практикой рассмотрения текстов А. Слаповского как иллюстрации общих тенденций. В тематике это трансформации эсхатологического сюжета (диссертации Н. А. Бирюзовой, С. А. Ильиной, Т. В. Рыжкова, Т. Е. Сорокиной и др.), в поэтике - игровой, интертекстуальный принцип повествования (исследования М. П. Абаше-вой, О. В. Богдановой, Н. Б. Ивановой, Е. В. Тихомировой, М. А. Черняк и др.) и специфика «Я» - нарратива в современной отечественной прозе (диссертации Н. Г. Бабенко, О. В. Евтушенко, С. А. Копыловой, Т. Г. Кучиной, Н. С. Макеевой, С. В. Меликян, Е. А. Семейко, Е. М. Тюленевой, В. Л. Шуникова и др.). Оригинальность современных творческих стратегий в сфере и повествования, и жан-рообразования иллюстрируют особенностями повестей и ранних романов А. Слаповского (диссертации Г. Б. Поповой , М. Ю. Звягиной ). Монографические исследования посвящены ранним текстам автора, как диссертация М. В. Курылёвой «Проза А. Слаповского, вопросы поэтики» , в которой рассматриваются трансформация жанровой формы романа, вопросы генезиса, принципы сюжетно-фабульного конструирования (на примере «Я - не Я»), проанализирована поливалентность символики, многоуровневость прочтения цикла экзистенциальных притч, раскрыто игровое конструирование текста («Искренний художник: ненаписанный роман» и «Анкета»). Автор приходит к выводу, что «творчество А. Слаповского развивается в русле «постреализма», т.е. игровой эксплуатации устаревших форм для наполнения их «новым - этологическим -жанровым содержанием». Ю. А. Арская показала, что аксиология
2 Попова Г. Б. Приемы субъективации в современной русской прозе: явления
модификации : автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата
филологических наук : 10.02.01; Бурятский государственный университет. - Улан-
Удэ, 2012.-25 с.
3 Звягина М. Ю. Трансформация жанров в русской прозе конца XX в. : диссер
тации на соискание ученой степени доктора филологических наук : 10.01.01. - Ас
трахань, 2001. - 356 с.
4 Курылёва М. В. Проза А. Слаповского, вопросы поэтики : диссертация на со
искание ученой степени кандидата филологических наук : 10.01.01. - Ульяновск,
2002.-229 с.
творчества писателя оппонирует релятивизму . Социальная проблематика прозы А. Слаповского до сих пор не являлась предметом специального исследования, как и творческая эволюция писателя, представленная основным корпусом текстов.
Мы полагаем, что пристальное внимание А. Слаповского к обыденной современности обусловлено поиском нового образа социального художественного высказывания: не тенденциозно-оценочного, дидактического, и не объективистски-отчужденного, а эвристического, т.е. исследующего современность не миметически, а посредством художественного эксперимента. Новый образ высказывания можно определить как постсоветский социальный роман.
Выделение социального романа как особого жанрового подвида достаточно проблематично, поскольку он меньше всего пользуется вниманием теоретиков. Определение В. Львова-Рогачевского (1925) акцентирует конкретный историзм, социальный психологизм и панорамное представление социума: «социальный роман рисует широкую картину общества в определенную эпоху, причем индивидуальности выступают в самой тесной связи с борющимися социальными группами». Появление русской версии жанра связывается с натуральной школой . Закономерно, что он был активен в советскую эпоху еще до оформления канона социалистического реализма (А. Серафимович, Дм. Фурманов, Н. Островский и др.) и просуществовал вплоть до 70-х гг. XX в. Исследователи романа (М. М. Бахтин, Н. А. Вердеревская, Е. Г. Мущенко, Н. Д. Тамарченко, В. Е. Хализев, X. У. Гумбрехт, А. Пятигорский и др.) термином «социальный роман» не пользовались. Дискуссии о романе новейшего времени отмечают демократизацию жанра, размывание гра-
5 Арская Ю. А. Абсолютное в деконструирующем сознании : парадигма твор
чества в русской и немецкой литературе постмодернизма : диссертация на соиска
ние ученой степени кандидата филологических наук : 10.01.01; Сибирский феде
ральный университет. - Иркутск, 2008. - 207 с.
6 Львов-Рогачевский В. Социальный роман // Словарь литературоведческих
терминов. 1925. - Т. 2. [Электронный ресурс]. - URL: (дата обращения: 20.04.2013).
7 Иванова Н. Ускользающая современность. Русская литература XX-XXI ве
ков: от {«некомплектной» к постсоветской, а теперь и всемирной // Вопросы лите
ратуры. -2007. -№3. -С. 30-53. -С. 41.
ниц «между литературой массовой и серьезной» , трансформацию от «деконструкции» к «поиску синтеза» . Среди новых форм отмечено появление жанра романа-боевика и расцвет жанра антиутопии и дистопии, но социальный роман как явление новейшей литературы не рассматривается.
Гипотеза предлагаемого исследования состоит в том, что А. Слаповский - создатель эвристической поэтики современного социального романа, описывающего реальность конца XX - начала XXI вв., типологию героев и духовно-нравственные проблемы переходного общества в процессе ломки одной модели и выстраивания новых отношений. Эвристическая поэтика не может ограничиться эксплуатацией устоявшейся жанровой формы. Для доказательства гипотезы необходимо соотнести социально-психологические и собственно социальные романы писателя в их преемственности и обновлении поэтики жанров.
Объект анализа - эволюция творчества А. Слаповского 1992— 2013 гг. от социально-психологических романов к социальным, концептуально исследующим современность и демонстрирующим разнообразие поиска форм ее представления. Материалом для анализа взяты тексты, представляющие эти концепции.
Предмет анализа - содержание и художественное воплощение социально-психологических исследований писателя в романной форме.
Цель исследования - рассмотрение особенностей социально направленной художественной концептуализации действительности.
Задачи:
-
определить жанровые характеристики социального романа А. Слаповского на фоне его социально-психологических романов, миромоделирующий потенциал и коммуникативные особенности;
-
описать потенциал форм социального романа А. Слаповского;
3) раскрыть нарративные особенности организации социального
высказывания А. Слаповского в романной форме;
Букер десятилетия // Вопросы литературы. - 2012. - №3. - С. 100-107. -С. 103-104.
9 Мережинская А. Ю. Художественная парадигма переходной культурной эпохи. Русская проза 80-90-х годов XX века: монография. - Киев: Киевский университет, 2001.-С. 71.
4) выявить особенности психологизма социального романа переходного времени (герой и принципы его изображения);
5) определить синкретическую формулу реалистическо-миметической и игровой поэтики А. Слаповского.
Новизна работы. Впервые предпринимается попытка целостного анализа романного творчества А. И. Слаповского с 1992 по 2013 г., осуществляется системный подход к рассмотрению произведений (нарратив - психологизм - жанровые модификации) с учетом очевидной связи с массовым искусством (приемы сюжетосло-жения в киноиндустрии).
Методология исследования междисциплинарная и включает культурно-исторический, типологический, структурно-семантический, сравнительно-сопоставительный, феноменологический, социокультурный подходы, учитывающие данные психологии, социологии, философии.
Положения, выносимые на защиту:
1. Социальный роман - метажанр, художественный тип высказывания, абсолютно свободный в выборе формы, но содержательно ориентированный на отражение и оценку с общественно значимых позиций узнаваемых проблем, конфликтов и отношений в социуме конкретного времени.
2. Социальный роман А. Слаповского - не идеологический, но
аналитический образ художественного высказывания, автор предла
гает экспериментальные формы исследования поведения и духов
ной жизни человека и социума в обстоятельствах онтологической,
общественной нестабильности, нравственной дезорганизации, де
гуманизации общества.
3. Нарративные принципы эвристического повествования
А. Слаповского используют широкий спектр форм, от архетипиче-
ской кумулятивной модели до открытия собственного жанра (рет-
родистопия). Преимущественный аукториальный тип повествова
ния органично соответствует социально определенной, но не дидак
тической позиции автора.
4. Психологизм романа А. Слаповского в эволюционном движе
нии от социально-психологического к собственно социальному ро
ману разрабатывает постоянную тему способности преображения
человека в процессе самосознания и представляет собой испытание
авторитетных концепций (от обожения до психоанализа) и переход
к ролевой концепции поведения с исследованием степени свободы и духовного развития личности.
5. А. Слаповский - продолжатель традиции аналитического реализма, заостряющего конфликт сюрреалистическим сдвигом повествования. Срединное положение между постмодернистской и ценностно определенной парадигмой творчества обусловлено эвристическим типом художественного мышления, использующим открытия интеллектуального и приемы массового искусства.
Теоретическая значимость исследования состоит в рассмотрении жанровых модификаций новейшего социального романа, в описании творческой практики, сочетающей традиции интеллектуальной ответственности высокого гуманизма с использованием художественных решений, пришедших из массовой культуры и коммерческого кино.
Практическая значимость работы связана с возможностью использовать результаты в преподавании курса новейшей русской литературы в вузах и воспитательной работе в старших классах средней школы.
Степень достоверности и апробация результатов проведенного исследования, обоснованность научных положений, выводов, теоретических и практических рекомендаций. Достоверность материалов диссертационной работы, полученных соискателем, подтверждается применением культурно-исторического, типологического, структурно-семантического, сравнительно-сопоставительного, феноменологического, социокультурного подходов. Подобное изучение вполне обоснованно и отвечает требованиям междисциплинарного исследования романного творчества А. И. Слаповского.
Научные положения, сформулированные в диссертации, подтверждаются литературоведческими трудами М. М. Бахтина, Н. А. Вердеревской, Е. Г. Мущенко, Н. Д. Тамарченко, В. Е. Хали-зева, X. У. Гумбрехта, А. Пятигорского, Н. Б. Ивановой, А. Ю. Ме-режинской и др., определением принадлежности творчества А. И. Слаповского художественной парадигме (Н. Лейдерман, М. Липовецкий и др.), исследованиями современной социальной филологии П. Бурдье, Е. Абдуллаева и др., теорией нарратива, представленной в трудах Р. Барта, И. Брокмейера, Р. Харре, А. Ме-лешко, Ф. Штанцеля, Л. Долежела, И. В. Троцук, К. С. Веселовой и
др., психоаналитическими концепциями К.-Г. Юнга, 3. Фрейда, исследованиями архетипических моделей В. Я. Проппа, Е. М. Меле-тинского, И. Ф. Амрояна и др., данными психологии, социологии, философии, представленными в трудах В. П. Зинченко, П. Д. Тищенко, В. А. Подороги, Л. А. Александровой, Н. Е.Тихоновой и др.
Основные положения работы отражены в 11 публикациях, 3 из которых - в изданиях, рекомендованных ВАК. Содержание отдельных глав диссертационного исследования излагалось на ежегодных научных конференциях факультета филологии и журналистики ФГБОУ ВПО «Иркутский государственный университет» в 2010, 2012 гг.; на международной научной конференции «Время как объект изображения, творчества и рефлексии» (2010, Иркутск); на VI Всероссийской с международным участием научной конференции «Русская литература в современном культурном пространстве: Концепции семьи в парадигмах художественного сознания и авторских моделях» (2012, Томск); на XII Международной научно-практической конференции «Современная филология: теория и практика» (2013, Москва).
Соответствие диссертации паспорту научной специальности. Диссертационная работа посвящена исследованию творчества А. Слаповского в контексте развития русской литературы конца XX - начала XXI вв., выявлению содержательных особенностей и художественной структуры романов 1990-х и 2000-х гг. Полученные результаты соответствуют формуле специальности 10.01.01 Русская литература, пунктам 4 и 8 области ее исследования.
Структура диссертационного исследования подчинена реализации цели и задач. Работа состоит из введения, трех глав, которые структурированы разделами, заключения и библиографического списка, включающего 198 наименований. Объем основного текста работы - 180 стр.
Кумулятивный нарратив: вариации архетипической модели и её концептуальное наполнение
Понятие «архетип» впервые было введено швейцарским психоаналитиком и исследователем мифов К.-Г. Юнгом и означало «первичные схемы образов, воспроизводимые бессознательно и априорно формирующие активность воображения, а потому выявляющиеся в мифах и верованиях, в произведениях литературы и искусства, в снах и бредовых фантазиях» [39]. Юнг считал, что архетипы имеют исключительно моделирующую функцию. Содержательную характеристику первообраз получает лишь тогда, когда он проникает в сознание и при этом наполняется материалом сознательного опыта. Его форму Юнг сравнивает с системой осей какого-нибудь кристалла, которая, не обладая вещественным бытием, до известной степени переформирует образование кристалла в растворе. При всей своей формальности, крайней обобщённости архетипы имеют свойство миромоделирующее и суггестивное: «по мере того, как они становятся более отчетливыми, сопровождаться необычайно оживленными эмоциональными тонами, ... они способны впечатлять, внушать, увлекать» [39]. В позднейшей литературе термин «архетипы» применяется просто для обозначения наиболее общих, фундаментальных и общечеловеческих мифологических мотивов, изначальных схем представлений, лежащих в основе любых художественных структур уже без обязательной связи с юнгианством как таковым. Архетипы определяют, прежде всего, не содержание, а формы мышления. Только наполняясь конкретным жизненным опытом, эта фоpма (шаблон) наделяется содержательностью. Отличие повествовательного архетипа от персонифицированного повествования – в концептуализации коллизий, изначально производных от функционирования отдельного образа, но вырастающих до универсальных формул действий и событий. «Повествовательные архетипы являются абстракциями многих конкретных сюжетных реализаций и, будучи обобщенными моделями образов, соединенными с комплексами чувств и значений, составляют большую часть художественного опыта всякой культуры … так как повествовательные архетипы, превращаясь в культурные символы, наделены несравненно большими значением, энергией и психической реальностью, чем можно ожидать от обычного художественного знака» [96]. Повествовательный архетип эксплицирует коммуникативный потенциал культуры, переводя интенции бессознательного в отчётливые пожелания, вкусы читателя.
Исследователи сводят в системную взаимообусловленность особенность героя (характерологию) и органичный для него и для читателя способ его представления, определенный тип персонажа, располагающий своим «семантическим кодом, предполагает конкретные ситуации и имплицирует манеру письма» [96]. Миро- и социомоделирующий потенциал повествовательного архетипа обусловлен той корреляцией психологического типа и его социальной функции, которая известна реципиенту, – так обеспечивается коммуникативный эффект сопереживания, признания художественной убедительности текста, доверия его автору и резонанс собственного миропонимания с представленной картиной мира. Условность текста не мешает его концептуальной значимости: «Функционируя на основе баланса между чувством реальности и фикциональной составляющей повествования, узнаванием внехудожественного опыта в сюжетной ткани произведения и свободной игровой деятельности, повествовательные архетипы предстают в виде готовых к наполнению конкретным содержанием структур, актуализируемых нарративным дискурсом» [96]. Концептуализации способствует особый диалогизм старого и нового в форме.
Архетипический нарратив по определению интертекстуален, его собственная «память» имманентно присутствует в любой конкретной модификации. По словам С. С. Аверинцева, любой писатель – «продолжатель своих предшественников, товарищей по жанру» [133]. Литературоведы неоднократно говорили о «памяти жанра» (М. М. Бахтин), о тяготеющем над понятием жанра «грузе консерватизма» (Ю. В. Стенник), о «жанровой инерции» (С. С. Аверинцев). М. М. Бахтин писал: «Литературный жанр по самой своей природе отражает наиболее устойчивые, «вековечные» тенденции развития литературы. В жанре всегда сохраняются неумирающие элементы архаики. Правда, эта архаика сохраняется в нем только благодаря постоянному ее обновлению, так сказать, осовременению. … Чем выше и сложнее развился жанр, тем он лучше и полнее помнит свое прошлое» [48].
Идеи М. Бахтина дают ответ на вопрос о причине устойчивости нарратива и его актуализации в определённых условиях. Нарратив регенерируется в модификациях жанров: «При этом в процессе эволюции литературы уже существующие жанровые образования неминуемо обновляются, а также возникают и упрочиваются новые; меняются соотношения между жанрами и характер взаимодействия между ними» [180, с. 341]. Так кумулятивный нарратив сказки должен обрести в литературе узнаваемую и обновлённую форму. Нам важно проследить трансформацию кумулятивного нарратива сказки в повествовательную модель плутовского романа и способность изначально апсихологической формы, ориентированной на действие, адсорбировать новый психологический опыт. Повествовательный повтор – один из самых распространенных приемов организации фольклорных текстов, в кумулятивной сказке он стал композиционной формулой. Первое описание кумулятивного нарратива дано в «Морфологии волшебной сказки» В. Я. Проппа, хотя термин пришёл из указателя сюжетов Н. П. Андреева. В основе классификации жанров, предложенной В. Я. Проппом, лежат структурные признаки, особенности композиционного построения текстов. Немногочисленность этого вида сказок не мешала обособлению жанра, поскольку они «обладают настолько специфическими композиционными и стилевыми особенностями, что выделение их в особый разряд не вызывает никаких сомнений» [137, с. 292]. Принципиально важным является определение содержания понятия «кумуляция» – от латинского cumulare: «накоплять, нагромождать, увеличивать» [137, с. 293]. Под кумуляцией понимаются два способа присоединения звеньев: в одних случаях звенья перечисляются по очереди, в других – при присоединении каждого нового звена повторяются предыдущие. Миромоделирующий потенциал жанра, казалось бы, ограничен: «в этом нагромождении и состоит весь интерес и всё содержание сказок. В них нет никаких “событий” сюжетного порядка. Наоборот, само событие ничтожно, и ничтожность этого события иногда находится в комическом контрасте с чудовищным нарастанием вырастающих из него последствий и с конечной катастрофой (разбилось яичко – сгорает вся деревня)» [137, с. 293]. Виды сказок определяются в зависимости от смысла, заключенного в их кумулятивных частях. Так, один повторяет «ряд посылок» («Петушок подавился»), другой – «ряд пожираний» («Глиняный паренёк», «Колобок»), третий – «ряд обменов» («За курочку уточку») и т. д.
Нарратив авантюрно-плутовского роман «Я – не Я» как первый опыт моделирования общества и концептуального представления несамотождественного человека в прозе А. Слаповского
«Я – не Я» – первый роман А. Слаповского, повествующий о приключениях героя, чья душа сменила 7 оболочек, странствуя по телам, городам и весям. Работа над книгой шла во время перестройки – в 1986-1991 годы, вторая редакция появилась в период «стабилизации» – в 2005 году. Но замысел не изменился: это повествование о человеке, потерявшем себя и не желающем обрести свою самость. Проблема героя и романа – почему человек поддаётся власти метаморфоз, испытывает на себе самые разные идентификации, но не стремится к закреплению социальной роли и статуса. Проблема не имеет однозначного решения: то ли это потеря себя в условиях социального хаоса, то ли доступная рядовому человеку степень свободы, то ли авторское исследование психосоматической природы сознания… Действие происходит в некоем условном времени, когда ещё правит «Главный на сегодняшний день человек страны», похожий на Брежнева, но пространство подчёркнуто узнаваемо – сначала это город Саратов, а потом юг страны. Но художественное открытие, совершённое писателем, переросло масштаб удачной найденной формулы – «Я – не Я» – для изображения человека и даже социума, потерявшегося в собственной истории. Авторское определение жанра – «авантюрно-философский роман» – вынесено на обложку первого книжного издания, но можно предположить, что это авторская самоирония (в позднем интервью жанр назван «авантюрно-философическим») по поводу собственной авантюры – остроумной идеи провести героя по стратам, показывая его буквальные перевоплощения. В последующих изданиях авторское определение жанра снято. Нам представляется, что единство антиномий, подчёркнутое автором в заглавии, реализовано не с равным успехом. Философский потенциал романа, т. е. тема самосознания, имманентен фабуле перевоплощений, но не заявлен в глубокой рефлексии героя, автор остался в рамках кумулятивного нарратива. Формула плутовского романа – приключения героя, всё время ищущего удачи в череде поворотов судьбы, – очень удобна для описания разных страт социума и его типов, но главный герой А. Слаповского, оказавшись плутом как будто по случайности, очень скоро начинает управлять процессом перемен своего социального статуса, поэтому жанр романа следует определить как авантюрно-плутовской. От плутовского романа осталась кумулятивная фабула – череда переселений души главного героя Неделина в тела разных «героев своего времени», нарратив авантюрного романа предполагает деятельный тип искателя приключений, преследующего собственную цель – достижение и испытание всё новой и новой благодати: богатства – власти – всеобщего восхищения и т. д. Наша задача – исследовать художественный потенциал нарративной модели, показывающей нестабильность социальной действительности и представляющей неопределённого социального героя. При создании романа «Я – не Я» автор обращается к традиционной авантюрной фабуле приключений. Название определяет психологическую коллизию произведения – самосознание через самоотрицание. Острота приёма состоит в том, что герой познаёт себя в процессе метемпсихоза. Во время путешествия-блуждания по телам других персонажей душа героя изменяет себя и себе. Так, авантюрное повествование включает в себя рефлексивность психологических коллизий, поскольку герой постоянно открывает в себе новое Я – неожиданное, но желанное.
Фабула романа стремительно играет превращениями поначалу авантюриста поневоле – безвольного наблюдателя чужой жизни, которого случай подтолкнул к перевоплощениям и испытаниям чуждой сущностью и чужой судьбой. Но, овладев секретом метаморфоз – энергией зависти и обменом душ через обмен взглядов, пытливый герой управляет процессом. Сергей Неделин за короткое время успел побывать бандитом, первым лицом государства, эстрадным певцом, алкоголиком, курицей, на короткое время женой Главного и врачом-психиатром. Так реализовался потенциал фамилии – семь пятниц на неделе – семь метаморфоз одного несамотождественного Я.
Психологическое самопознание героя осуществляется в жанровых рамках плутовского романа, который призван развлечь читателя похождениями пройдохи, а заодно показывает панораму социума. Изначально герой плутовского романа неизменен, равен себе, даже если меняет маски, как слуга двух господ или персонаж в ситуациях вынужденного переодевания. У А. Слаповского он не переодевается, а перевоплощается и буквально реализует метафору «влезть, побывать в чужой шкуре». Так он открывает в себе потенциал бесконечности своего Я – испытания себя во всё новом социальном статусе. Но, как оказалось, свобода превращений отнюдь не беспредельна. Скромный интеллигент Неделин обретает чудесным образом способность строить свою судьбу, но всё время попадает в ловушку чужого тела и чужой роли. Перипетии самопознания разворачиваются событийно и постоянно требуют самоопределения во всё новых ситуациях: потеря себя из-за социальных передряг – поиск новой социальной роли – конфликт души (Я) с телом (сома диктует рефлексы, которые подчиняют психею) – испытание «научной» трактовкой внутреннего конфликта (ложной, ибо, успокаивая, она уводит от вопросов). Герою нужно сделать выбор: найти себя или раствориться в череде превращений, т. е. стать личностью или потерять индивидуальность. Сопоставив повествование с примерами метаморфоз в литературе, попытаемся найти объяснение художественного замысла при обращении к этой модели раскрытия судьбы человека.
Христологическая концепция личности в романе «Первое второе пришествие»: витальность религиозного сознания
Второй роман А. Слаповского отмечен не менее парадоксальным замыслом и чрезвычайно дерзким художественным решением: современность интерпретируется в эсхатологическом ключе, буквально сквозь призму Откровения Иоанна Богослова, обыгрывается тема явления Христа народу, и это явление трактуется как узнавание Бога в себе – тоже буквально и со всей мерой ответственности. Идея романа мистическая и витальная: только духовное преображение человека может отдалить конец света, поэтому роман называется «Первое второе пришествие» (1993, 2005). Миссия Христа доверена рядовому – бывшему десантнику Петруше Салабонову, который по воле автора пройдёт все этапы судьбы Спасителя. Интертекстуальный ряд так плотен, мотивы и аллюзии так обнажены, что возникает закономерный вопрос – не является ли вся книга постмодернистской игрой, деконструкцией религиозного мифа? Для решения этого вопроса, для анализа смысла и функции христианских мотивов в прозе А. Слаповского необходимо определиться с методологией интерпретации религиозной проблематики и образности в художественном тексте. Теоретические споры сводятся к определению степени авторской свободы в неканоническом решении сакральной темы и поиску критерия не просто его содержательности, но релевантности священному. Решение вопросов зависит от приоритетности для исследователя религиозной догматики или рационального, феноменологического, культурологического рассмотрения семантики текста. В интерпретации явления сталкиваются три претензии на истину: творческая, богословская и научная. Позиция православного литературоведения высказана М. Дунаевым: «В пространстве душевном и духовном подлинные критерии запечатлены в Божественном Откровении, в истине Христовой, а она раскрывается в Священном Писании и Священном Предании Церкви. Полнота же Христовой Истины именуется Православием, и поэтому для всякого православного верующего (даже и для неофитов) православное же осмысление любого явления бытия, в том числе и литературы, является исчерпывающе истинным» [76]. Постсоветское литературоведение открыло новое пространство безусловных смыслов – Священное Писание, теологию, отчасти религиозную философию. Появилась возможность новой интерпретации текстов и даже «ключ» для определения духовной значимости явления, превалирующей над эстетической. Но введение в научный дискурс новых авторитетных аргументов как абсолютного мерила содержательности, ценности текста и авторской позиции вызвало сопротивление духовной аксиологии как новой «идеологии». Дискуссии возникли вокруг научной состоятельности методологии, которую С. Г. Бочаров определил как «религиозная филология» [54]. К ней относится освещение истории литературы с позиций канонического православия [82], введение новых эстетических категорий, например, «церковность» [113], поиск в произведениях не только осознанной религиозной аксиологии, но и духовного подтекста [80; 147; 86]. Споры возникли не только между секуляризованным и религиозным прочтением текстов, но и внутри «православного литературоведения». В первом случае обсуждается применимость конфессиональной истины как мерила духовной полноценности индивидуального творчества. В. С. Непомнящий, отвечая на обвинения С. Г. Бочарова в ненаучности суждений о поэзии с религиозных позиций, в необоснованности выводимых не из текста интерпретаций, напоминает, что филология «всегда покоилась на внеположных ей мировоззренческих основаниях» (позитивизм, марксизм, философия онтологии и др.). Следовательно, «религиозная» филология – это «скорее попытка самосознания филологии в “старом” качестве: деятельности, самоназвавшейся любовью к Логосу; попытка об этой своей природе вспомнить, её посильно осмыслить и осуществить, уже на основе христианского опыта – который и русскую литературу создал» [128]. Отсюда ориентация на идеал – божественную целостность истины, добра и красоты, подлинность осознания-обретения идеала зависит от согласия с вероучением.
Исследователи, утверждающие ценности православной духовности, настаивая на актуализации мировоззренческой основы русской литературы, спорят о степени органичности вычитывания христианского кода в тексте и точности аргументации при обращении к Священному Писанию, катехизису и богословским источникам [79]. Камни преткновения – свобода личного самоопределения в отношении к сакральному: допустимость художественной и исследовательской интерпретации догматов (соборность, софийность, троичность и др.), конфликты писателя с церковью, оправданность неканонического (до апостасии, т. е. вероотступничества ) обращения с священной образностью, претензий на собственную проповедь. Критерием соответствия абсолютному духовному идеалу для православного литературоведения является смирение перед догматами вероучения (М. Дунаев), а для секуляризованного – та ли иная степень «чувства благочестия», т. е. искренность и глубина веры (И. А. Есаулов). В постмодернистском контексте современной культуры абсолютная свобода игры с сакральным отнюдь не предполагает ответственность за радикальные переосмысления канона. Поэтому логично будет оценивать содержательность и оправданность обращения к сакральному в той системе ценностей, которую исповедует писатель. Для этого надлежит определить степень общезначимости аксиологии и уже в этом свете решать вопрос о духовной миссии религиозной образности и художественной оправданности обращения к ней. Наша задача – рассмотреть ценность религиозного мировоззрения в витальном миропонимании А. Слаповского как агностика [33], если мировоззрение – это сложившаяся система взглядов, а миропонимание – это процесс выработки собственной позиции.
Витальность как жизнестойкость и воля к спасению отнюдь не противоречит религиозности. Психологи указывают на потребность в метафизических горизонтах существования как на одно из условий осуществления воли к полноценной жизни. Именно соотнесение себя с высшими началами даёт силы для сопротивления унынию, депрессии, отчаянию, гневу, т.е. антивитальным переживаниям [41]. Традиционный путь – возвращение к религиозному миропониманию. Литература, озабоченная спасением человека и человечности в условиях тотального кризиса ценностей, ставит вопрос о возможности воскрешения гуманистических основ общежития через регенерацию христианской веры. Такова тема романа «Первое второе пришествие», и она решается в ситуации предельной – как буквальное признание текущей истории началом Апокалипсиса и столь же буквальное осознание героем себя как ипостаси Спасителя. А. Слаповский исследует процесс обожения человека, что, с точки зрения православной филологии, очевидно, есть апостасия. М. Дунаев даёт такое толкование «классической формулы святого Афанасия Великого»: «“Бог вочеловечился, чтобы человек обожился” (В др. переводе: “Бог стал человеком, чтобы человек стал богом”). Действительно, обожение есть завершение и венец всего дела спасения человека. Но понятие обожения ещё нельзя отнести к человеку, не избывшему греха, покорному страстям и соблазнам» [75]. Петруша Салабонов, возомнивший себя Христом, впадает в самые тяжкие грехи, но завершает свой путь распятым. Можно ли признать ответственным такое художественное освещение христианского догмата и можно ли назвать витальным сам выбор героем миссии Мессии и последовательное движение к трагическому исходу?
Роман «Победительница» как социальный прогноз
А. Слаповский обращается к условной форме – пророчеству о недалёком будущем, и это тоже социальный портрет современного общества в развитии. В романе «Победительница» (2009) героиня-красавица волею судьбы продолжает существование в изуродованном теле и повествует из будущего о том, как трансформировался Homo sapiens: человек прошёл путь от «золотого века», торжества нанотехнологий, вживления внутричерепных компьютеров до жизни в ржавых бочках [5]. А. Слаповский, задавая вопрос «Что есть красота и спасёт ли она мир?», рассматривает негативную тенденцию развития социума, впавшего в зависимость от научно-технического прогресса, когда технологии формируют новую – дегуманизированную – культуру и нового человека. Теперь это человек информационный, т. е. живой скоростной компьютер, мощный интеллект будущего, лишённый эмоциональной жизни. Цифровое тело не обладает душой. Обретение её возможно лишь с утратой прекрасной новой оболочки. Так читателю предлагается фантастическая перспектива – или утопия сверхчеловека, или антиутопия сверхразума, или дистопия технокультуры. Точность указания не жанр романа зависит от статуса идей ароморфоза человека и трансгуманизма в современном культурном пространстве и от определения авторской позиции по отношению к перспективе киберорганической эволюции человека – есть ли это ароморфоз, т. е. неизбежная логика развития разума, или прогрессирующй процесс дегуманизации, имманентный развитию цивилизации? В первом случае это дистопия – проекция тенденций настоящего, «сегодняшний ад, который только продолжится и усилится в будущем». Во втором антиутопия – «это произведение, задавшееся целью высмеять и опорочить саму идею совершенства, утопическую установку вообще» [170, с. 10]. По мнению В. А. Чаликовой, «дистопия ближе к реалистической сатире, всегда обладающей позитивным идеалом, антиутопия – к модернистской, негативистской и отчуждённой» [170, с. 10]. Идеи ароморфоза и ценности трансгуманизма обсуждаются интенсивно и с участием широкого круга философов, публицистов, культурологов и литературоведов. Ароморфоз есть вообще свойство живого – это «усложнение организации и функции организмов в процессе исторического развития (эволюции), дающее им возможность расширить использование внешней среды» . Термин «трансгуманизм» ещё не вошёл в словари и в Википедии определяется так: «(от лат. trans – сквозь, через, за; лат. humanitas – человечность, humanus – человечный, homo – человек) – рациональное, основанное на осмыслении достижений и перспектив науки, мировоззрение, которое признает возможность и желательность фундаментальных изменений в положении человека с помощью передовых технологий с целью ликвидировать страдания, старение и смерть, а также значительно усилить физические, умственные и психологические возможности человека» .
Энтузиасты трансгуманизма не скрывают антидемократическую стратегию улучшения породы человека ради создания новой элиты [144; 158; 159; 160], другие, не предполагая направленную селекцию, озабочены перспективой антропологии в целом: «в связи с развитием компьютерных и биогенетических технологий понятие “всечеловек” приобретает новый смысл: целостное природно-искусственное существо, сочетающее в себе свойства универсальной машины со свойством человеческого индивида» [191, с. 125]. Прогностический взгляд уже озабочен дальними последствиями нового дуализма: «По сравнению с накалом противоречий нового всечеловека, биотехновида, может показаться мелкой борьба в душе “всечеловека” ставрогинского, карамазовского или даже пушкинского типа. Можно ли обладать скоростью света или подвижностью волны и сохранить тоску по дому? … Можно ли знать о другом “всё” – и одновременно любить его? … Как быть и вполне машиной, и вполне человеком, не убивая в себе одного и другим?» [5, с. 126] Философский взгляд колеблется от предупреждения опасности изменения природы с позиций традиционного гуманизма [159; 192], до формулирования неизбежности перехода человека «в послеприродную, поствитальную, рукотворную, негуманоидную форму»: «теория поствитализма утверждает: любая разумная планетарная жизнь начинается как биологическая (вита), а затем неизбежно переходит в искусственную форму (поствита). Некст сапиенс закономерно сменит гомо сапиенс, как последний в своё время пришёл на смену обезьяне» [123, с. 2]. Очевидно, действует закон ароморфоза: «Цель, если тут вообще уместно говорить о какой-то цели, человеческого существования – создать более совершенного и защищённого следующего разумного» [123, с. 2]. Следовательно, гуманистические сомнения не имеют никакой содержательной силы.
Теории интеллектуального ароморфоза противопоставлен проект естественных мутаций, которые трактуются широко – как мутации социальные. Перенос на социальную практику аналогий из теории эволюции, в частности, понятия «обнадёживающий урод», сулит неожиданные перспективы: «Может быть, к середине XXI века, как намечено современной киберфутуристикой, исполнится предсказание о “сингулярности”, торжестве искусственного разума – о цивилизации, управляемой компьютерными программами и уже неподвластной контролю людей как биологически ограниченного и малоэффективного вида. И тогда отсталая Россия окажется позади этого самоубийственного прогресса и останется заповедником “глупого”, естественного, не управляемого кибернетикой разума, что может стать спасительным для человечества…» [192, с. 16]
Все эти идеи имеют непосредственное отношение к роману «Победительница», поскольку его проблемное поле – перспектива постгуманизма и возможность выживания духовной традиции, подверженность России общей тенденции и способность сохранить себя в грядущем. Поскольку героиня романа связывает настоящее и будущее, но живёт в нём вечными ценностями, то жанр можно определить как дистопию, а замысел автора – как проповедь естественных оснований жизни, усиленную трагикомической перспективой расплаты за отступление от них. А. Слаповский, критикуя настоящее, рассматривает негативную тенденцию развития социума, впавшего в зависимость от научно-технического прогресса, когда технологии формируют новую – дегуманизированную – культуру. Она решает проблемы бытового комфорта, здоровья, продолжительности жизни, однако не её смысла, т. е. самой оправданности человеческого существования. Так духовная деградация, как показано в романе, ведёт к истощению всех ресурсов.
Обращение к фантастической теме усилено необычной для А. Слаповского нарративной моделью – сочетанием акториального и Я-повествования эпистолярного романа. Акториальное повествование начинается со сноски в первой строке текста «Письмо первое » и предлагает игру в историзм, отсылая к 2218 году, когда в Отделе исторической реставрации (ОИР) Института хронологических исследований (ИХИ) обнаруживаются письма-воспоминания некой Дины Лавровой, адресованные нерождённому сыну. Тут вступает в действие Я-нарратив: одна из красивейших женщин XXI века, обладательница титула «Мисс мира», обращается из будущего в наше настоящее. События её молодости – начало XXI века, пишет она из того времени, котором мечтают киберфутуристы – конец XXI века. Я-нарратив рассказывает о «победе» этой перспективы.
Похожие диссертации на Социальный роман А. Слаповского: жанровые модификации и эволюция героя
