Содержание к диссертации
Введение 3
Глава I. Герой ранней прозы В. Максимова (повести 1960-х гг.)
1. «Возвращение к истокам» как путь духовного возрождения героя
(повесть «Жив человек») 23
2. Влияние традиций русской литературы на образ «молодого героя»
в раннем творчестве В. Максимова (повесть «Мы обживаем землю»)... 37 3. Особенности изображения христианского прозрения героя
(повесть «Дорога») 50
4. Языковая характеристика героев ранней прозы В. Максимова 59
Глава II. Особенности создания образа героя
в романе В. Максимова «Семь дней творения»
1. Семья Лашковых как центральный герой романа 70
2. «Хемингуэевский образец» и его интерпретация
в романе «Семь дней творения» 89
3. Система интертекстуальных проекций
в романе В. Максимова «Семь дней творения» 98
Глава III. Автобиографический герой прозы В. Максимова
(роман «Прощание из ниоткуда») 1. Общая характеристика автобиографического героя
в творчестве В. Максимова (Влад Самсонов) 117
2. Герой как творец собственной художественной реальности:
нарратологический подход 128
3. Автоцитация как способ создания образа героя
в романе «Прощание из ниоткуда» 136
4. Специфика повествовательной структуры романа 153
Заключение 171
Список использованной литературы 176
Введение к работе
В одной из статей, посвященных 70-летию со дня рождения «писателя, диссидента, эмигранта, патриота» Владимира Максимова приведены удивительные по точности слова: «У советского интеллигента были четыре грустные заповеди: "Не думай. Если думаешь, то не пиши. Если думаешь и пишешь - не подписывайся. А если думаешь, пишешь и подписываешься, - то тогда не удивляйся!". Свободомыслящему гражданину, писателю Владимиру Максимову пришлось испытать все это на себе»1.
И жизненная, и литературная судьба Владимира Максимова складывались непросто. Путь писателя изобилует немыслимыми по крутизне поворотами. Мальчик из обычной, не самой неблагополучной семьи, потомок крестьян и мастеровых, осевших в Москве, четвероклассником убегает из дома и по собственной воле становится бродяжкой. Юноша, прошедший через детприемники, тюрьмы колонии, психушки и вербовки в самых разных уголках страны, не получивший регулярного образования, запоем читает любые попадающиеся под руку книги и реализует возникшее стремление к творчеству в восторженных лирических монологах «о времени и о себе». Молодой журналист, внештатник «Литературной газеты», автор двух поэтических сборников сходит с проторенного пути и обращается к прозе. Первую свою повесть публикует в полуоппозиционном провинциальном сборнике, часть тиража которого уничтожается по цензурным соображениям, вторую - в «реакционном» журнале «Октябрь», войдя вскоре в состав его редколлегии. В целом достаточно благосклонно принимаемый критикой, писатель не оставляет темы и идеи, кажущиеся ему жизненно важными и единственно истинными, а идеологам от литературы - «непроходными» и крамольными; как результат -публикация романа «Семь дней творения», отвергнутого издательством «Советский писатель», в «тамиздате», исключение из Союза писателей и эмигра-
1 «Книга о самом себе»: К 70-летию писателя Владимира Максимова // .
ция. В. Максимов живет в Париже, создает и в течение почти 20 лет редактирует международный общественно-политический журнал «Континент», задуманный как издание, объединяющее силы сопротивления тоталитарной системе и идеологии, в котором в разное время сотрудничали А. Солженицын, А. Синявский, А. Сахаров, И. Бродский, - и занимает непримиримо-критическую позицию по отношению к либеральной интеллигенции, резко осуждает ее моральный релятивизм, трусость и конформизм. На волне перестройки в начале 1990-х гг. часто приезжает на родину - и становится практически постоянным автором «Правды» и «Советской России», возвышая свой голос против «американизации» страны и «кровавого беспредела» новой, «псевдодемократической» власти...
Итог прожитому и сделанному писатель подводит в одном из последних своих интервью: «Я никогда не выступал против России. Я выступал против идеологии. Я считал, что это - единственный груз, который мешает России становиться могущественной страной. Это была моя большая трагическая ошибка. ...я внутренне разрушаюсь от ощущения полной безнадежности и полного бессилия повлиять на изменение ситуации. <.. .> Если не будет России, то вся моя жизнь - абсолютно бессмысленна» . Десятилетиями ранее, покидая страну, в романе «Прощание из ниоткуда» В. Максимов устами своего автобиографического героя признавался: «...ярость без сострадания прибавляет сил, но опустошает душу, поэтому, оглядываясь назад, он посылает тебе не проклятье, а благодарность, которая... не иссякнет в нем, ибо и той частицы твоей, какую удалось унести ему (на подошвах собственных башмаков) для него достаточно, чтобы по-сыновьи, с яростью и сострадани-ем любить тебя - Россия!» (т. 5, с. 267).
Столь же непростой оказалась и судьба произведений В. Максимова в критике. Первым откликом, оценивающим творчество писателя, можно счи-
1 С душевной болью за Россию: [Беседа с писателем В. Максимовым; публикация / Записал
В. Большаков; Послеслов. А. Ильина] // Правда. 1995.28-29 марта, С. б.
2 Здесь и далее, указывая в тексте номер тома и страницу, цит. по: Максимов В.Е. Собрание сочи
нений: В 8т. М., 1991-1993.
тать рецензию Е. Осетрова на литературно-художественный сборник «Та-русские страницы»1, на страницах которого в 1961 г. увидела свет повесть «Мы обживаем землю». Альманах в целом производит на критика не самое благоприятное впечатление по причине «слабости современной темы», не нашедшей в книге достойного выражения. Более-менее подробный разбор нескольких «определяющих облик "Тарусских страниц"» текстов, в том числе и повести В. Максимова, как раз и подчинен доказательству данного тезиса.
Е. Осетров хвалит молодого автора за богатство и разнообразие факти-ческого материала, «массу живых, невыдуманных подробностей» . Вполне устраивает критика и внутренняя идея произведения, заключающаяся, по его мнению, в проблеме взросления молодого человека, закаляемого в горниле суровых испытаний, «впервые увидевшего людей в трагических обстоятельствах» . Однако тут-то и находится повод пожурить писателя - за то, что герой, забывая подчас о жажде «справедливости, честности и добра», позволяет себе «циничные откровения» или «тривиальные философские рассуждения»4. И уж совсем парадоксально выглядит интерпретация критиком одного из ключевых в становлении личности героя моментов - эпизода гибели цыгана. По словам Е. Осетрова, цель введения данной «неубедительной» сцены в текст повести - «желание попугать читателя»5.
Публикация в журнале «Октябрь» повести «Жив человек» породила большее число критических откликов , в массе своей вполне благожелательных. Не забывая упомянуть о некоторой «узнаваемости» сюжетных ходов и приемов, таких как параллельное развитие сюжета в двух временных пластах - прошлом и настоящем, или предрешенность финального раская-
1 Осетров Е. Поэзия и проза «Тарусских страниц»//Литературная газета. 1962. 9янв. С. 2,4.
2 Там же. С. 2.
3 Там же.
4 Там же.
5 Там же.
6 См., например: Светов Ф. Жив человек // Известия. 1962. № 250. С. 3; Бушин В. Спор века //
Звезда. 1963.№3.С. 195-200; Берзер А. Победил человек//Новый мир. 1963. №4. С. 253-255.
ния, «исправления» героя, критики говорят о несомненно весомом жизненном опыте молодого писателя, об умении «спрессовано, лаконично передать состояние души взбудораженной, смятенной»1, о богатой образной структуре произведения. Наиболее подробно и пристрастно разбирает максимов-ский текст А. Берзер. Она отмечает параллели с творчеством Ф. Достоевского, М. Горького и А. Гайдара, «непростую, книжную» образность, «с утратой порой чувства меры, такта, даже и вкуса»2. И тут же встречаем следующий пассаж: можно углубляться в дебри филологического исследования текста сколь угодно долго, «но делать это не хочется, так как повесть отмечена дарованием и так как она неразрывно связана с жизнью, со страданием и раздумьем» - вполне, собственно, характерное для литературоведения 1960-х гг. утверждение. Итак, все творческие поиски молодого писателя одобрены, поскольку ведутся в верном ключе. Вердикт критика: «Повесть Владимира Максимова раскрывает в нем писателя, заставляет предчувствовать будущие книги, их незаурядность, их серьезность»4.
Весьма доброжелательный отклик на повесть «Жив человек» находим в книге Л. Фоменко. Критик рассматривает это произведение В. Максимова как отражающее проблемы «социальной педагогики», воспитания личности советского человека. Достаточно подробно пересказав сюжет повести с особым акцентом на образе скорняка Семена Семеновича, Л. Фоменко констатирует: «Драматическая форма, мрачный колорит таят в себе серьезные опасности для художника. Стоило бы Максимову пойти за материалом, где-то упустить самое важное, свое гуманистическое мерило, - повесть не поднялась бы до такой оптимистически-звонкой, искренней ноты, какой завершается она в финале»5. И далее: «Если ко всему этому прибавить то, что в повести соблюдена точная художественная пропорция, что в ней нет лишних
1 Берзер А. Победил человек... С. 254.
2 Там же.
3 Там же.
4 Там же. С. 255.
5 Фоменко Л.Н. Черты времени: Идеи и характеры в прозе 60-х годов. М., 1970. С. 200.
эпизодов, что вся она точно, прицельно сделана, то мы убедимся в недюжинном таланте автора»1.
Основные перспективы научного исследования ранних произведений В. Максимова наметили такие критики, как Л. Аннинский, И. Золотусский, В. Петелин . Последний, анализируя повесть «Стань за черту», признается: «...не покидает ощущение (или что-то вроде предчувствия), что во Вл. Максимове происходит ломка прежнего и поиски нового художественного стиля, соответствующего его более зрелым и оригинальным творческим замыслам» . А Лев Аннинский в статье «Опровержение одиночества», давая оценку сборнику из пяти повестей писателя, утверждает, что проза В. Максимова, исследующая «человеческое сознание на изломе», - «это, конечно, философская проза, вот что держит ее, вот что искупает в ней и тяжелую словесную ткань, и тяжелую символику подробностей, и тяжелую драматическую непоправимость сюжетов» .
Когда В. Максимов в 1968 г. подписал коллективное письмо в защиту осужденных за политические выступления диссидентов, а в начале 1970-х, после неудачной попытки напечатать роман «Семь дней творения» на родине, дал согласие на его публикацию во франкфуртском русскоязычном издательстве «Посев», периоду его официального признания как «выдающегося советского писателя» приходит конец. Так, в «Списке книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети» значились двенадцать произведений В. Максимова, в том числе его ранние повести, рассказы и драмы 1960-1970-х гг.5 Упоминать о прозаике в СССР стало не принято.
Зарубежная критика начала писать о Владимире Максимове с 1974 г., игнорируя его первый творческий этап, но активно рецензируя изданный на
1 Фоменко Л.Н. Черты времени: Идеи и характеры в прозе 60-х годов...
2 Аннинский Л. О спектакле «Жив человек» // Театр. 1965. № 10; Золотусский И. Рецензия на по
весть В. Максимова «Стань за черту» // Юность. 1967. № 5; Петелин В. Россия - любовь моя (По
страницам современной русской прозы)//Волга. 1969. J&3. С. 156-182.
3 Петелин В. Указ. соч. С. 178.
4 Аннинский Л. Опровержение одиночества // Новый мир. 1971. № 4. С. 238.
5 Список книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети: Библиографический указа
тель. М., 1981. С. 60.
Западе роман «Семь дней творения» (1971). Здесь следует упомянуть работы Л. Ржевского, А. Краснова-Левитина1. Наиболее интересной выглядит, пожалуй, книга «В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова», -сборник, объединивший выдержки из критических статей, написанных советскими авторами в 1960-е гг., а также отрывки из работ западных и эмигрантских критиков, в том числе В. Иверни, В. Марамзина и др.2
В конце 1980-х - начале 1990-х гг., на волне «возвращения» писателей-эмигрантов, интерес к личности В. Максимова превалирует над интересом к его текстам. В эти годы в самых разных периодических изданиях публикуются интервью с писателем3. Круг затрагиваемых вопросов четко определен: факты биографии (главным образом, те, что «способствовали» изгнанию), жизнь «русского зарубежья», мнение о настоящей политической ситуации в стране. Писатель общается с журналистами много и охотно, причем все чаще и чаще - с «реакционной» прессой, чем вызывает в свой адрес поток недоуменных и несколько брезгливых обвинений в беспринципности и идейной капитуляции. Заметных же аналитических работ, посвященных творчеству В. Максимова, эти годы не дали, даже несмотря на выход первого на родине многотомного собрания сочинений. В беседе с А. Щупловым сам писатель сетует: «Критики о своих книгах я не слышу почти никакой. Почти никакой! Эпизодически кто-то где-то что-то скажет, но оценки тому, что я сделал за 40 лет работы в литературе, не слышно. Это часто оценки политические, общественные...»4
Ржевский Л. Триптих В.Е. Максимова. Алгебра и гармония // Грани. Франкфурт, 1978. Т. XXXIII, № 9. С. 96-124; Краснов-Левитин А. Владимир Максимов //Два писателя. Париж, 1983. С. 124-197.
2 В литературном зеркале: о творчестве Владимира Максимова. Париж-Нью-Йорк, 1986. 3См., например: Пугач А. В гостях у «Континента» //Юность. 1989. № 12. С. 80-84; Культура русского зарубежья: [Беседа с писателем В. Максимовым / Записала Т. Зсмскова] // Телевидение и радиовещание. 1990. № 5. С. 29-33; Писатель, диссидент, эмигрант, патриот: У нас в гостях Владимир Максимов//Международная жизнь. 1992. I.C. 150-158.
4 Щуплов А. «Я - христианский анархист: мне будет неудобно при самой идеальной власти...»: 27 ноября исполнилось бы 70 лет писателю Владимиру Максимову // Независимая газета. 2000. 25 нояб. С. 9.
Кончина писателя в марте 1995 г. обусловила появление большого числа публикаций-некрологов1. Тон их преимущественно покаянный, В. Максимов предстает «человеком высоконравственным», «прошедшим со своей страной через страдания», «истинно русским патриотом, честным и бескомпромиссным художником слова» . И опять-таки горечь утраты не позволяет произвести честный, глубокий анализ творческого наследия писателя.
В последующие годы имя В. Максимова сходит со страниц общественно-политических изданий и занимает, наконец, предназначенное ему место в истории русской культуры XX в. Литературные журналы печатают статьи, посвященные отдельным произведениям писателя3, их тексты привлекаются в качестве материала для анализа в смежных с литературоведением дисциплинах . Кроме того, краткие сведения о биографии и этапах творческого пути В. Максимова становится возможным почерпнуть из справочно-энциклопедических изданий5. К сожалению, авторы большинства публикаций последних лет предпочитают оперировать достаточно широкими понятиями и общими категориями, за счет чего критические статьи по большей части состоят из обтекаемых фраз типа: «Вместе с героями своих произведений писатель, движимый чувством патриотизма, переосмысливает прошлое, стремится к трезвой, взыскательной оценке явлений и событий современно-
См,, например: Венок памяти Владимира Максимова II Континент. М, - Париж, 1995. № 2 (84). С. 13-34; Юдин В. Обо всему него болела душа//Литература в школе. 1995,№ 6. С. 28-31.
2 См.: Юдин В. Указ. соч. С. 28-29.
3 См., например: Смирнова Л. «С яростью и состраданием любить тебя - Россия!» // Литература в
школе. 1995. № 6. С. 25-28; Пономарев Е. Толцыте - и отверзется...: Оправдание Владимира Мак
симова // Звезда. 1999. № 9. С. 217-224.
4 См., например: Фокина М. Особенности функционирования фразеологических единиц в диалоги
ческой речи (по романам Владимира Максимова) // Фразеология - 2000: Материалы Всерос. науч.
конф. «Фразеология на рубеже веков: достижения, проблемы, перспективы» (Тула, 25-26 апреля
2000 г.). Тула, 2000. С. 186-189.
5 См., например: Биккулова И., Ланин Б. Краткий путеводитель по русскому литературному зару
бежью. М., 1993. Из содерж.: Максимов Владимир Емельянович. С. 61-63; Вронская Д., Чугуев В.
Кто есть кто в России и бывшем СССР: выдающиеся личности б. Сов. Союза, России и эмиграции.
М., 1994. В.Е. Максимов. С. 332.
сти, не прекращает поиска в людях добра и красоты» ; «Развитие сюжетных линий, развертывание характеров героев и мотивов определяется стремлением выявить и переосмыслить в жизненном материале вечное...»2
Особо следует отметить работы польских ученых, объектом исследовательского внимания которых становится взаимосвязь социальных мотивов творчества В. Максимова с библейским контекстом3.
В то же время приходится констатировать, что заметных работ монографического характера, посвященных творчеству В. Максимова, в настоящее время не существует. Исключением, пожалуй, можно счесть лишь вышедший в Тамбове курс лекций «Проблемы современной русской литературы». Одна из глав этого издания посвящена динамике художественной системы прозы Владимира Максимова, а «трансформация стилевой доминанты» его творчества названа здесь «наиболее показательным примером взаимодействия различных стилевых течений и разных художественных систем в эпоху постмодернизма»4. Автор данной главы И.М. Попова, по нашим сведениям, в настоящее время занимается подготовкой монографии, посвященной всестороннему изучению прозы В. Максимова.
В конце 1990-х - начале 2000-х гг. было защищено несколько кандидатских диссертаций, тематика которых прямо либо косвенно сопряжена с проблемами творчества В. Максимова. Это квалификационные работы Е.В. Авдеевой, А.В. Баклыкова, М.М. Глазковой, А.Р. Дзиова, Т.Е. Жуковой, А.А. Ильинского, А.В. Сенкевич, Н.Н. Савушкиной, Л.А. Шаховой, Чу
1 Глазкова М.М. Писатели русского зарубежья. Владимир Емельяновым Максимов // Русская сло
весность. 2005. № 8. С. 37.
2 Векуа Н.Н. «Семь дней творения» в контексте судьбы и творчества писателя Владимира Макси
мова // Вестник РУДН. Сер. Литературоведение. Журналистика. 2003-2004. № 7-8. С. 24.
3 См., например: Дуда К. Власть и народ. Творчество Владимира Максимова. Краков, 2001; Ана-
ничев А. Библейские мотивы в прозе Владимира Максимова // Картина мира и человека в литера
туре и мысли русской интеллигенции: Материалы Междунар. коиф. Краков, 25-27 августа 2002 г.
Краков, 2002. С. 297-310.
4 Попова И.М., Хворова Л.Е. Проблемы современной русской литературы: Курс лекций. Тамбов,
2004. С. 70,
Юань и др. Пристальному изучению в названных исследованиях и публикуемых по их итогам статьях подвергаются разнообразные аспекты произведений В. Максимова, относящихся ко всем периодам его творчества - от ранних повестей 1960-х гг. до последних романов. Первые диссертации, посвященные творчеству писателя, носят по преимуществу обзорный характер, а работы последних лет касаются в основном таких вопросов, как проблематика и жанровая специфика конкретных произведений; кроме того, внимание ученых привлекает евангельский интертекст прозы В. Максимова, проводится анализ концептосферы и мотивной организации его текстов. Однако комплексного исследования творчества писателя в аспекте одной конкретной проблемы осуществлено не было.
В то же время именно изучение направлений эволюции героя в прозе В. Максимова 1960-1970-х гг. позволяет точнее определить место его произведений в истории русской литературы второй половины XX в. и выявить истоки творческих находок более позднего времени.
С нашей точки зрения, специфика создания образа героя является одной из наиболее интересных литературоведческих проблем. Герой (персонаж) обычно понимается как «одно из обозначений целостного существования человека в искусстве слова <...> в совокупности его облика, образа мыслей, поведения и душевного мира»2. Правда, приведенное определение страдает некоторой узостью, поскольку в литературных произведениях нередко присутствуют и в центр читательского внимания попадают также образы очеловеченных животных, растений и вещей. Исследователи делают попытки
' См., например: Баклыков А.В. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Кочевание до смерти»: Дис, ... канд. филол. наук. Тамбов, 2000. 189 с; Глазкова М.М. Роман Владимира Максимова «Семь дней творения»: проблематика, система образов, поэтика: Автореф. дис, ... канд. филол. наук. Тамбов, 2004. 14 с; Дзиов А.Р. Проза Владимира Максимова: Дис. ... канд. филол. наук. СПб., 1994. 160 с; Жукова Т.Е. Поэтико-философскии аспект повестей Владимира Максимова 1960-х годов: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2004. 13 с; Сепкевич А.В. Жанровое своеобразие романа Владимира Максимова «Семь дней творения»: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2004. 13 с; Шахова Л.А. Функции интертекста в романистике Владимира Максимова (па примере романа «Ковчег для незваных»): Дис. ... канд. филол. наук, Тамбов, 1999. 162 с. - и др.
1 Литературный энциклопедический словарь / Под общ, ред. В.М. Кожевникова и П.А. Николаева. М., 1987. С. 195.
разграничить термин «герой» («литературный герой») с близкими и синонимичными понятиями. Так, В.И. Масловский, автор соответствующей статьи в «Литературном энциклопедическом словаре», подчеркивает ведущую, господствующую роль главного героя - носителя основной проблемно-тематической нагрузки в произведении - по сравнению с персонажами как фигурами второго плана . В.Е. Хализев, напротив, более широким считает термин «персонаж», а в синонимичных выражениях видит дополнительные оттенки значения: «слово "герой" подчеркивает позитивную роль, яркость, необычность, исключительность изображаемого человека, "действующее лицо" - тот факт, что персонаж проявляет себя преимущественно в совершении поступков» . С точки зрения Н.Д. Тамарченко, под словом «персонаж» «обычно подразумевается "субъект действия", "действующее лицо", а также субъект речи»3. Тот же ученый замечает: литературный герой «часто не отграничивается, с одной стороны, от типа - когда последнему приписывается нормативное для всякого образа единство индивидуального и общезначимого, с другой стороны - от характера, когда таковым считается всякое изображение человека в словесном искусстве»4.
Являясь воплощением художественной авторской концепции, герой получает свое уникальное значение только в общей системе (контексте) данного произведения. «Именно в образе литературного героя отвлеченно-мировоззренческая проблематика сгущается до личностной и психологической напряженности ситуации, требующей немедленного разрешения» . На основе выделяемых героев отдельные произведения возможно группировать по идейной близости (литература о «маленьком человеке», «потерянном поколении» и т.п.). С другой стороны, рассматривая литературный процесс в диахроническом аспекте, возможно выстроить направление эволюции героя,
См.: Литературный энциклопедический словарь... С. 195 1 Хализев В.Е. Теория литературы: Учеб. 2-е изд. М., 2000. С. 160.
3 Литературная энциклопедия терминов и понятий/Под ред. А.Н. Николюкина. М., 2001. Стб. 177.
4 Там же. Стб. 176.
5 Литературный энциклопедический словарь... С. 195.
а также выявить так называемые «вечные образы», неоднократно воплощавшиеся писателями разных народов и эпох.
Существуют многообразные классификации типов литературных героев, выстраиваемые по разным основаниям: герои произведений различных жанров; герои индивидуальные и коллективные, групповые; плоды чистого писательского вымысла или результаты домысливания облика реально существовавших людей и т.п. Весьма интересен аксиологический подход к данной проблеме В.Е. Хализева, который, базируясь на теории А.А. Ухтомского о личностной доминанте, предлагает выделять надэпохальные и интернациональные литературные «сверхтипы».
Авантюрно-героический сверхтип, который «твердо верит в свои силы, в свою инициативу, в способность добиваться поставленной цели» и «проявляет свою сущность в активных поисках и решительной борьбе, в приключениях и свершениях». В литературе он представлен в таких не похожих одна на другую модификациях, как герои мифов и народного эпоса, центральные фигуры средневековых рыцарских романов, персонажи детективных, фантастических и приключенческих произведений, романтически настроенные бунтари и духовные скитальцы типа Фауста или (в приземленной вариации) лермонтовского Печорина, «прекраснодушные юноши» вроде пушкинского Ленского, а также «классические» авантюристы и карьеристы (Чичиков, Борис Друбецкой, Остап Бендер). В терминологии А.А Ухтомского это лица с «доминантой на себя».
Житийно-идиллический сверхтип, предполагающий, что человек «не причастен какой-либо борьбе за успех». Персонажи подобного рода «пребывают в реальности, свободной от поляризации удач и неудач, побед и поражений»; со свойственными им твердыми установками сознания и поведения, верностью нравственным устоям они укоренены в повседневной, близкой реальности с ее радостями и горестями. К данной группе можно отнести героев античных идиллий и русской агиографии, сказочных персонажей типа Золушки или Иванушки-дурачка, а также многочисленных героев классической
литературы ХІХ-ХХ вв. - от Гриневых и Мироновых в «Капитанской дочке», Ростовых и Левина у Л.Н. Толстого до Турбиных М.А. Булгакова, Матрены А.И. Солженицына и беловского Ивана Африкановича. В случае с подобными персонажами имеет смысл говорить о «доминанте на другое лицо».
3. Отрицательный сверхтип, представленный героями, которые являются либо воплощением безусловно негативных черт, либо «средоточием попранной, несостоявшейся человечности», «всецело подчинены безжизненной рутине, омертвевшим стереотипам среды, <...> либо томятся однообразием и бессмысленностью существования, либо с ним примиряются и чувствуют себя удовлетворенными»: гоголевские Поприщин и Акакий Акакиевич, Ионыч и подобные ему персонажи у А.П, Чехова, герои произведений Ф. Кафки и «драм абсурда»1.
Теоретическое осмысление сущности литературного героя становилось объектом пристального внимания многих ученых. Так, В.ІІ. Пропп, говоря о сказочных героях, трактовал их в качестве носителей определенных сюжетных функций и определял их значимость прежде всего как факторов движения событийных рядов. Всего в волшебной сказке действуют «7 персонажей (антагонист-вредитель, даритель, помощник, царевна, отправитель, герой, ложный герой)» , которые, наряду с 32 функциями (от отлучки и недостачи до наказания и свадьбы), и образуют структуру ее мета-сюжета.
Е.М. Мелетинский, утверждавший, что «генетически литература связана с мифологией...»3, рассматривал литературных героев в аспекте отражения в их образах архетипических признаков (культурный герой-демиург, трикстер и т.п.).
Значительную роль в разработке теории литературного героя в аспекте взаимоотношений «герой - автор» сыграли труды М.М. Бахтина. Согласно его философской концепции, структуру бытия формируют диалогические
1 См.: Хализев В.Е. Теория литературы,,. С. 161-168.
2 Культурология. XX век: Энциклопедия: В 2 т. / Глав, ред., сост. и автор проекта С.Я. Левит.
СПб.,1998.Т.2.М-Я.С. 139.
3 Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. 3-е изд., репринтное. М., 2000. С. 277.
взаимоотношения «я» и «другого». Данная посылка следующим образом трансформируется во взаимоотношения автора и героя в художественном тексте: «В эстетическом событии мы имеем встречу двух сознаний, принципиально неслиянных, причем сознание автора относится к сознанию героя не с точки зрения его предметного состава, предметной объективной значимости, а с точки зрения его жизненного субъективного единства, и это сознание конкретно локализуется,., воплощается и любовно завершается»1.
Автор в концепции Бахтина предстает как «единственно активная формирующая энергия»2, «носитель напряженно-активного единства завершенного целого, целого героя и целого произведения», по отношению к которым обладает «избытком видения»3; «сознание героя, его чувство и желание мира... со всех сторон, как кольцом, охвачены завершающим сознанием автора о нем и его мире; самовысказывания героя охвачены и проникнуты высказываниями о герое автора»4. Наряду с со-бытийным соотношением и взаимодействием участников эстетического акта весьма важна устойчивая позиция вненаходимости автора герою, с которой первый мог бы «любовно» завершать и «миловать» второго, извне даруя ему форму и эстетическое спасение.
Активное творческое «я» постигает «другого» следующим образом: «Я должен вчувствоваться в этого другого человека, ценностно увидеть изнутри его мир так, как он его видит, стать на его место и затем, снова вернувшись на свое, восполнить его кругозор тем избытком видения, который открывается с этого моего места вне его, обрамить его, создать ему завершающее окружение из этого избытка моего видения, моего знания, моего желания и чувства»5. «Завершение» «целого» героя происходит по трем векторам: пространственному, временному и смысловому .
1 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / Сост. С.Г. Бочаров; текст подгот. Г.С. Еерііштейи
и Л.В. Дерюгина; примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. М., 1979. С. 79-80.
2 Там же. С. 10.
3 Там же. С. 12.
4 Там же.
5 Там же. С. 24.
"См.: Там же. С. 26-162.
Исследователь подвергает классификации формы, соответствующие различным принципам отношения автора к герою; критерием этой классификации он делает свободу героя от автора. Как в исторических типах культуры, где «я» и «другой» находятся, по Бахтину, в разнообразных формах взаимного подавления, здесь также возможны все соответствующие типы неравновесных соотношений: либо подавление героя автором, либо автора героем, либо их нейтрализующее слияние в недифференцированном целом абстрактно всеобщего сознания.
В ранних работах Бахтина причины дисгармонических отношений и «бунта героя» толковались как результат нарушения традиционных эстетических канонов, приведшего к потере автором позиции вненаходимости. Однако «эстетика завершения автором героя» лишала последнего диалогической активности, которая требовалась общефилософскими постулатами ученого. В дальнейших исследованиях Бахтин выдвигает в качестве способа преодоления кризиса авторской позиции аналогичный этическому эстетический императив: «как в "другом" нужно провидеть "ты", так автор в идеале должен не "завершать" и "объективировать" остающегося пассивным героя, что превращает его, даже при исходном признании в нем равноправного сознания, из "личности" в любовно милуемую, но "вещь", а сохранять в нем активное "ты", "творческое ядро" личности, которое может быть выражено только изнутри самого героя и в котором каждая личность "бессмертна"»1. Таковым видится герой осуществивших принципиально новаторскую художественную форму полифонических романов Достоевского, ведущий равноправный «диалог» с автором; свобода героя означает исчерпание им до конца собственных идеологических потенций, полное обнаружение своих взглядов на «последние» мировоззренческие проблемы . Сохраняя в герое его полноправное, активное и самовыражающееся «ты», автор полифонического романа за счет специфических художественных средств, таких как двуголосое
1 Лексикон ноиклассики. Художественно-эстетическая культура XX века / Под ред. В.В. Бычкова.
М„ 2003. С. 54-55.
1 См.: Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963.
слово и типы хронотопических отношений, сохраняет, по Бахтину, и свою вненаходимость изображенному миру, являющуюся условием осуществления эстетического акта как обособленного от других форм «событий бытия».
Исследуя художественные особенности романа различных эпох, Бахтин касается и вопроса о схеме образа человека в произведениях этого жанра. Она представляется ученому реакцией на специфический тип героя «высоких дистанциированных жанров» - «эпического человека», окончательно завершенного и абсолютно равного самому себе, лишенного всякой идеологической и языковой инициативы, сплошь «овнешненного»: «Между его подлинной сущностью и его внешним явлением нет ни малейшего расхождения. Все его потенции... до конца реализованы в его внешнем социальном положении, во всей его судьбе, даже в его наружности; вне этой определенной судьбы и определенного положения от него ничего не остается»'.
Под влиянием смеховой фамильяризации в образ человека была внесена существенная динамика. Народные карнавальные маски могут проделать любую судьбу и фигурировать в любых положениях, но сами они никогда не исчерпываются ими, сохраняя свой веселый «избыток». Эта их особенность и оказала громадное влияние на развитие образа романного героя. Бахтин выводит емкую формулу: человек в романе «или больше своей судьбы, или меньше своей человечности. Он не может стать весь и до конца чиновником,
'У
помещиком, купцом, женихом, ревнивцем, отцом и т.п.» Таким образом, эпическая цельность человека в романе распадается сразу по нескольким линиям: герой невоплотим до конца в существующую социально-историческую плоть; появляется существенный разнобой между внешним и внутренним человеком, человеком для самого себя и человеком в глазах других; герой приобретает идеологическую и языковую инициативность, что представляет собой новый и высший тип индивидуализации образа.
1 Бахтин М.М. Эпос и роман (О методологии исследования романа) // Бахтин М.М. Эпос и роман.
СПб., 2000. С. 225.
2 Там же. С. 228.
Ю.Н. Тынянов в работе «Проблема стихотворного языка» выдвинул концепцию динамического литературного героя. Его подход базируется на категории «единство», которое «...уже совершенно очевидно не является наивно мыслимым статическим единством героя; вместо знака статической целости над ним стоит знак динамической интеграции, целостности. Нет статического героя, есть лишь герой динамический. И достаточно знака героя, имени героя, чтобы мы не присматривались в каждом данном случае к самому герою» . Развивая указанные идеи, Л. Гинзбург прослеживает пути и способы создания «единого» образа героя средствами художественной символики. Исследовательница утверждает: «Единство литературного героя - не сумма, а система, со своими организующими ее доминантами. Литературный герой был бы собранием расплывающихся признаков, если бы не принцип связи - фокус авторской точки зрения.. .»2
Концепция персонажа, выдвинутая представителями нарратологиче-ской школы, рассматривает его как «сложный, многоаспектный феномен, находящийся на пересечении различных аспектов того коммуникативного целого, каким является художественное произведение»3. В нем выделяется две основные функции - действие и рассказывание - и, соответственно, две возможных для него роли: актора либо рассказчика-нарратора. Впрочем, каждый нарратолог вводит для обозначения названных ролей свои обозначения: «герой» и «историк» у Г. Джеймса, «повествующее Я» и «переживающее», «испытывающее Я» у немецкоязычных теоретиков, «я-рассказывающее» и «я-рассказываемое» - у французских. Роль, которую играет в процессе повествования рассказчик, признается более значительной, нежели функции актора; в соответствии с ней нарраторы подразделяются на протагонистов и
~ 4
персонажей второстепенного значения, «свидетелей» .
1 Тынянов 10. Проблема стихотворного языка. Статьи. М., 1965. С. 27. Цит. по; Гинзбург Д. О литературном герое. М., 1979. С. 34. : Гинзбург Л. Указ. соч. С. 90.
3 Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции,
школы, термины: Энциклопедический справочник. М., 1996. С. 98.
4 См.: Ильин И.П. Постмодернизм: Словарь терминов. М., 2001. С. 192-193.
Нам представляется, что рассмотрение творческого наследия В. Максимова советского периода в аспекте формирования, функционирования и эволюции образа героя окажется весьма интересным и будет способствовать обогащению филологической науки.
В соответствии с вышеизложенным, актуальность нашей работы обусловлена назревшей необходимостью глубокого и разноаспектного изучения творчества выдающегося русского прозаика В. Максимова, очевидными пробелами в корпусе исследований, посвященных «узким» проблемам его творчества. Рассмотрение эволюции героя в произведениях, относящихся к советскому периоду деятельности писателя, позволит получить более глубокое представление о логике развития творческой системы В. Максимова, а также, в определенной степени, всей русской литературы 1960-1970-х гг., в том числе в аспекте обновления литературных традиций XIX-XX вв., синтеза реалистических и постмодернистских установок.
Объектом диссертационного исследования являются произведения В.Максимова периода 1960-1970-х гг. (повести «Мы обживаем землю», «Жив человек», «Дорога», «Стань за черту», «Баллада о Савве»; романы «Семь дней творения» и «Прощание из ниоткуда»). Выбор конкретных текстов обусловлен специфическими особенностями их структурирования и идейно-тематического наполнения.
Предметом анализа стали особенности функционирования образа героя в прозе В. Максимова указанного периода.
Цель работы - осуществить многоаспектное исследование эволюции образа героя в прозе В. Максимова 1960-1970-х гг. Для достижения данной цели были поставлены следующие задачи:
выделить характерные для разных периодов творческой деятельности писателя персонажные типы, определить их истоки и специфику воплощения в творчестве В. Максимова;
раскрыть особенности трансформации писателем существующих в современной ему литературе традиций создания образа героя;
рассмотреть пути «миграции» персонажей из ранних текстов В. Максимова в более поздние, выявить автореминисценции и автоцитаты;
охарактеризовать автобиографического героя как особый элемент системы образов произведений В. Максимова, описать приемы его создания;
выявить повествовательные особенности текстов писателя, обусловливающие воплощение образа героя как фигуры постмодернистской эстетики.
Методологической базой диссертационного исследования является сочетание биографического, историко-функционального, сравнительно-типологического, герменевтического и структуралистского подходов к изучению художественных произведений. Автором диссертации учтены теоретические положения, выдвинутые М.М. Бахтиным, Е.М. Мелетинским, Б.А. Успенским, Р. Бартом, Ж. Женеттом. В работе обобщен опыт исследователей, непосредственно обращавшихся к творчеству В. Максимова; В. Иверни, И.М. Поповой, Т.Е. Жуковой, М.М. Глазковой, А.А. Сенкевич.
Научная новизна работы обусловлена тем, что впервые осуществлен анализ творчества В. Максимова советского периода в аспекте эволюции создания образа героя; охарактеризованы пути структурирования произведений прозаика на основе переосмысления традиций «босяцких» текстов М. Горького и «молодежной прозы», особенности восприятия В. Максимовым приемов постмодернистского письма; ранние повести писателя и романы «Семь дней творения» и «Прощание из ниоткуда» рассмотрены комплексно, выявлены реминистемы и автоцитаты.
Материалы диссертационного исследования могут быть использованы в вузовских курсах и спецкурсах по истории русской литературы XX в. и литературы русского зарубежья, в спецсеминарах по творчеству В. Максимова, что обусловливает практическое значение работы.
Теоретическая значимость диссертации состоит в способствовании более глубокому осознанию идейно-эстетических изменений, происходящих в литературе последней трети XX столетия.
Апробация работы. Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы Астраханского государственного
университета и были изложены на итоговых научных конференциях АГПУ (Астрахань, 2001-2002 гг.), на научно-практической конференции «Современные проблемы русистики и их интерпретация в системе "Школа- вуз"» (АГПУ, 2001 г.), на научной конференции студентов и аспирантов высших учебных заведений Поволжья и Юга России «Современная филология: инновации и традиции» (АГУ, 2006 г.), на Международной научной Интернет-конференции «Художественная литература и религиозные формы сознания» (АГУ, 2006 г.). Материалы исследования отражены в публикациях в сборниках тезисов, статей, в научных журналах.
На защиту выносятся следующие положения:
Прозе В. Максимова 1960-1970-х гг. свойственна эволюция типов главного героя, в общем виде соотносимая с направлением эволюции эстетических взглядов писателя. Герой-маргинал ранних повестей («Мы обживаем землю», «Жив человек», «Стань за черту», «Баллада о Савве»), «выламывающийся» из среды и рвущий все родственные, дружеские, социальные связи, постепенно трансформируется в персонажа вполне социализированного и пребывающего в одиночестве по причине пагубного влияния тоталитарной системы, отнявшей у своего народа истинные ценности и подменившей их «муляжами», способствовавшей гипертрофированным проявлениям «гордыни» и «своеволия» («Дорога», «Семь дней творения»). Оборванные связи восстанавливаются в финале произведений на основе вечных нравственных, а затем и христианских законов. Вершинная ступень описанной эволюции -автобиографический герой романа «Прощание из ниоткуда», который не только переживает описанное перерождение, но и рефлексирует его в своих текстах.
Авторский подход к созданию образа героя заключается в последовательном отрицании традиций романтизированного изображения босяков М. Горьким, клишированных сюжетных ситуаций, свойственных произведениям соцреализма, и принципов художественного восприятия действительности, выдвинутых «молодежной прозой» 1960-х гг. В. Максимов отдает явное предпочтение приемам русской классической литературы XIX в., а в бо-
лее поздних произведениях прибегает к приемам, введенным в литературу авторами постмодернистского толка.
Повести и романы В. Максимова советского периода объединяются в художественный комплекс на основе метатекстуальных принципов. В романе «Прощание из ниоткуда» фигурируют персонажи, «прототипы» которых (как с идентичными именами, так и с похожими судьбами) были представлены в более ранних произведениях; их образы конкретизируются, раскрываются с новых сторон, описание их характеров и судеб дополняется немаловажными подробностями.
В романе «Прощание из ниоткуда» В. Максимов прибегает к приему раздвоения автобиографического героя, цельный образ которого формируется из двух ипостасей: постепенно взрослеющего Влада и состоявшегося писателя Владислава Самсонова, поясняющего, комментирующего и оценивающего события собственного детства и молодости. Писатель включает героя в круг реальных лиц из своего окружения и «отдает» ему собственные произведения - повести 1960-х гг. и роман «Семь дней творения», - что способствует еще большему сближению автобиографического героя с автором и позволяет считать его полноправным выразителем авторских воззрений и оценок, как общественно-политических, так и творческих.
Одним из значимых способов создания образа героя в творчестве В. Максимова 1960-1970-х гг. является система интертекстуальных отсылок к произведениям устного народного творчества, русской и мировой классики. Герой-нарратор романа «Прощание из ниоткуда» вступает в постмодернистские игровые отношения с интертекстовой реальностью, которые выражаются главным образом в активном употреблении разнообразных цитат, в том числе представляющих собой реакцию субъекта повествования на происходящие события.
Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 206 наименований. Общий объем диссертации - 195 страниц.
