Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Состояние проблемы «и.с. шмелев и традиции» в современном литературоведении 12
1.1. Традиция как историко-литературное понятие и формы ее усвоения 12
1. 2. Литературные традиции И.С. Шмелева в оценке эмигрантской критики и трудах историков литературы 20
Выводы по первой главе 30
Глава II. Общелитературные традиции в художественном наследии И.С. Шмелева 32
2.1. Изображение быта в творчестве И.С. Шмелева 32
2. 1. 1. Бытописание в контексте традиций 32
2. 1. 2. Описания быта в «Истории любовной» 43
2. 2. Типология женских образов в произведениях И.С. Шмеле ва 52
2.3. Традиции русской натуральной школы в творчестве И.С.Шмелева 70
2.4. Нигилизм и нигилисты в художественном отражении И.С.Шмелева 79
2.4. 1. Жанровая классификация антинигилистических романов 80
2. 4. 2. Типологические признаки антинигилистической литературы в романе «Пути небесные» 85
2. 4. 3. Н.С. Лесков и И.С. Шмелев 97
2. 5. «Чужое слово» в творчестве И.С. Шмелева 108
Выводы по второй главе 117
Глава III. Персональные творческие ориентиры и.с. шмелева в русской литературе XIX века 119
3. 1. А.С. Пушкин и И.С. Шмелев 119
3. 1. 1. Пушкинский вектор в прозе писателя 120
3. 1. 2. Пушкинские реминисценции в творчестве И.С. Шмелева 133
3. 1.3. Образ метели в одноименной повести А.С.Пушкина и рассказе И.С. Шмелева «Глас в нощи» 141
3. 2. Н.В. Гоголь и И.С. Шмелев 151
3. 3. И.С. Тургенев и И.С. Шмелев 160
3. 3. 1. И.С. Тургенев в творческом сознании писателя 160
3. 3. 2. Первая любовь глазами И.С. Тургенева и И.С. Шмелева 168
3. 3. 3. Отголоски И.С. Тургенева в романе И.С. Шмелева «Пути небесные» 176
3. 4. И.А. Гончаров и И.С. Шмелев 184
3. 4. 1. Литературная цитата в творчестве И.А.Гончарова и И.С. Шмелева 184
3. 4. 2. Повествовательная структура романов «Обрыв» И.А. Гончарова и «Пути небесные» И.С. Шмелева 197
3. 5. Ф.М. Достоевский и И.С. Шмелев 207
3. 6. Л.Н. Толстой и И.С. Шмелев 221
3.6. 1. Трагедия войны в «Севастопольских рассказах» Л.Н. Толстого и «Суровых днях» И.С. Шмелева 222
3. 6. 2. Философия жизни и смерти в произведениях «Смерть Ивана Ильича» Л.Н. Толстого и «Росстани» И.С. Шмелева 237
3. 7. B.C. Соловьев и И.С. Шмелев 247
3. 7. 1. Философия любви B.C. Соловьева в творчестве И.С. Шмелева 248
3. 7. 2. Историософия B.C. Соловьева и И.С. Шмелева 262
Выводы по третьей главе 268
Глава IV. Художественное взаимодействие И.С. Шмелева с литературным процессом XX века 272
4.1. М. Горький и И.С. Шмелев 272
4. 1. 1. Художественные идеи натуральной школы в «Супругах Орловых» М. Горького и «Гражданине Уклейкине» И.С. Шмелева 274
4. 1.2. Богопознание против богостроительства («Мать» М. Горького и «Человек из ресторана» И.С. Шмелева) 289
4. 1.3. «Бывшие люди» в творчестве М. Горького и И.С. Шмелева 299
4. 2. Л.Н. Андреев и И.С. Шмелев 307
4. 3. И.А. Бунин и И.С. Шмелев 320
4. 3.1. И.А.Бунин и И.С. Шмелев в литературе Русского зарубежья 320
4.3.2. Народная Россия в творчестве И.А. Бунина и И.С. Шмелева 331
4. 3. 3. И.А. Бунин и И.С. Шмелев о любви 342
4. 4. Б.К. Зайцев и И.С. Шмелев 352
4. 5. К.Д. Бальмонт и И.С. Шмелев 361
4. 5. 1. Образ солнца в художественном наследии К.Д. Бальмонта и И.С. Шмелева 363
4. 5.2. Образ России в эмигрантском творчестве К.Д. Бальмонта и И.С. Шмелева 378
Выводы по четвертой главе 389
Заключение 393
Библиография
- Литературные традиции И.С. Шмелева в оценке эмигрантской критики и трудах историков литературы
- Традиции русской натуральной школы в творчестве И.С.Шмелева
- Образ метели в одноименной повести А.С.Пушкина и рассказе И.С. Шмелева «Глас в нощи»
- Народная Россия в творчестве И.А. Бунина и И.С. Шмелева
Введение к работе
Творчество И.С. Шмелева, долгие годы исследовавшееся лишь в одной, дооктябрьской его части, в последнее десятилетие все чаще становится объектом научного изучения во всем объеме. Кроме монографий и диссертаций, творчеству писателя посвящен ряд содержательных статей. Несмотря на это, пока нет оснований говорить о всесторонней изученности художественного наследия Шмелева.
Пристальное внимание литературоведов обращено на православные основы произведений писателя. Эта коренная особенность его творчества, замалчиваемая в советском литературоведении, в последнее время выдвинулась в разряд важнейших.
Исследователи ставят и решают вопросы жанрового своеобразия, художественного метода, поэтики и мифопоэтики, духовных и национальных основ прозы Шмелева. Однако целостная концепция творчества писателя еще не сформировалась, многие вопросы по-прежнему остаются открытыми. Это касается такой важнейшей особенности художественного облика прозаика как связь с предшествующими и современными ему литературными истоками. Проблема места и роли традиций в формировании самобытной творческой индивидуальности Шмелева является одной из малоизученных как с точки зрения разработки фактического материала, так и в теоретико-методологическом плане.
Художественные достижения одного из самых ярких представителей эмиграции «первой волны», творчески претворившего в своем опыте каноны русской литературы XIX века, опыт философско-эстетических и этических концепций своего времени, представляет интерес как феномен продолжения традиций русской классической литературы в XX веке.
Актуальность исследования определяется, с одной стороны, устоявшимся в литературоведении мнением относительно укорененности творчества писателя в традициях, а с другой – практическим отсутствием специальных монографических исследований, посвященных данной проблеме.
Изучение творчества Шмелева с этой точки зрения отражает общий интерес к художественному миру писателя, к проблеме восстановления целостности литературного процесса XX века. Таким образом, изучение наследия Шмелева в избранном аспекте входит в число актуальных вопросов современного литературоведения.
Предметом исследования являются традиции русской литературы в творчестве Шмелева.
Объектом диссертационной работы является художественная и публицистическая проза писателя (романы «Няня из Москвы», «История любовная», «Лето Господне», «Пути небесные»; повести «Человек из ресторана», «Росстани», «Стена», «Неупиваемая Чаша», «Богомолье»; рассказы дореволюционного и эмигрантского периодов; очерки; публицистические выступления); эпистолярий – переписка И.С. Шмелева с И.А. Ильиным и О.А. Бредиус-Субботиной, К.Д. Бальмонтом, М. Горьким.
Целью предпринятого исследования является выявление различных типов связей творческого наследия Шмелева с традициями русской литературы, изучение художественного своеобразия произведений писателя в ракурсе обозначенного подхода.
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:
– выявить контекстуальный аспект творчества Шмелева и определить его роль в формировании самобытного художественного мира писателя;
– рассмотреть бытование общелитературных традиций в прозе Шмелева на жанровом, сюжетно-композиционном, образном и стилистическом уровнях;
– на основе наблюдений над текстами сделать обобщение о видах, способах включения и характере функционирования реминисценций в художественных произведениях писателя;
– проследить динамику обращения прозаика к традициям русской классической литературы;
– определить влияние идей В.С. Соловьева и творческих принципов символизма на становление человеческой и творческой индивидуальности Шмелева;
– охарактеризовать художественное взаимодействие писателя с литературным процессом XX века;
– исследовать конкретные малоизученные и по-новому прочитать известные произведения Шмелева через их соотнесение с литературным контекстом;
– обобщить инновации Шмелева, утвердившиеся как следствие творческого усвоения традиций.
Научная новизна работы обусловлена тем, что проблема изучения творчества Шмелева в контексте традиций до сих пор оставалась на периферии исследований. В настоящей работе предпринято целостное рассмотрение шмелевского наследия в историко-литературном контексте, выявлен генезис идей и формально-поэтических традиций в произведениях писателя. Изучение проблемы традиций как важного звена поэтики Шмелева позволяет уяснить характер эволюции его творчества.
Диссертационная работа основана на гипотезе, что исследование литературных традиций является важным этапом создания целостной концепции творчества Шмелева, выявления закономерностей поэтики, обусловленных духовной и культурно-исторической преемственностью. Круг связей творчества Шмелева с литературным опытом предшественников и современников составляет определенный контекст, позволяющий глубже осмыслить характер и результаты художественных исканий писателя, выявить их генезис и значение в становлении индивидуального творческого сознания.
В работе впервые системно рассматривается вопрос о месте и значении литературных традиций для творческого облика Шмелева, характеризуется художественная специфика взаимодействия прозаика с опытом писателей-современников, утверждается мысль о продолжении «золотого века» русской литературы в наследии Шмелева.
Рассмотрение литературных взаимосвязей как одного из условий становления творческой личности писателя необходимо для объективного определения закономерностей ее формирования и развития.
В основу критериев отбора произведений для сопоставительного анализа выдвигается степень проявленности традиции на интертекстуальном, жанровом, сюжетно-образном, повествовательном и миросозерцательном уровнях. Несмотря на то, что исследовательский интерес работы обращен на выявление наиболее значимых творческих взаимосвязей, их анализ в каждом конкретном случае приобретает локальный характер в контексте более широкой и многоаспектной проблемы, которая неизбежно потребует дальнейшего изучения. Исследование обозначенных в диссертации художественных сближений направлено на концептуальное осмысление ведущих тенденций и принципов взаимодействия прозы Шмелева с предшествующим и современным писателю литературным опытом. При этом рассмотрение одних традиций не отрицает важности других, поскольку сущностной особенностью творческой природы прозаика является многоплановое усвоение литературного наследия.
Методы предпринятого исследования основываются на комплексном подходе, включающем использование биографического, генетического, сравнительно-исторического, типологического, структурного методов.
Теоретико-методологической базой работы послужили труды отечественных и зарубежных исследователей, посвященные проблемам преемственности и новаторства в литературе (А.Н. Веселовского, М.М. Бахтина, Д.Д. Благого, А.С. Бушмина, В.В. Кожинова, Ю.Б. Борева, Д.С. Лихачева, Ю.М. Лотмана, Г.Н. Поспелова, В.Е. Хализева и др.); теоретические наработки ведущих ученых по проблемам поэтики и художественного метода (Г.А. Бялого, В.М. Жирмунского, В.В. Виноградова, Б.В. Томашевского, В.А. Келдыша, С.Т. Ваймана).
Основу диссертационного исследования также составили фундаментальные работы по истории литературы Русского зарубежья (Г.П. Струве, А.Г. Соколова, О.Н. Михайлова, Ж. Нива, Л.А. Смирновой, А.Н. Николюкина, В.В. Агеносова, Н.Н. Примочкиной); труды русских религиозных мыслителей (В.С. Соловьева, И.А. Ильина, Н.А. Бердяева, В.В. Розанова, Н.О. Лосского).
Работа включает опыт изучения проблематики и поэтики творчества И.С. Шмелева, представленный в исследованиях М.М. Дунаева, В.Т. Захаровой, А.М. Любомудрова, Е.А. Осьмининой, О.Н. Сорокиной, А.П. Черникова, Н.М. Солнцевой, Л.А. Спиридоновой, С.В. Шешуновой и др.
Продуктивными для решения поставленных в диссертации задач оказались исследования, посвященные творчеству писателей, вовлеченных в художественное взаимодействие с прозой Шмелева. Это работы Л.П. Гроссмана, В.И. Кулешова, В.А. Воропаева, Г.Б. Курляндской, Ю.В. Манна, В.С. Непомнящего, О.В. Сливицкой, В.Б. Томашевского, А.Г. Цейтлина и др.
Теоретическое значение исследования состоит в углублении представлений о содержании и художественном значении «традиционализма» Шмелева. Результаты диссертации расширяют представление об особенностях творческого облика прозаика, неповторимость которого преемственно связана с открытиями писателей XIX века и современным для Шмелева художественным опытом. Работа служит выработке целостной концепции творчества писателя и осмыслению роли традиций в литературном процессе XX века.
Практическое значение диссертации. Результаты исследования могут применяться в ходе дальнейшей разработки вопроса о духовных и художественных традициях русской классики в литературе эмиграции, при решении проблемы «русская литература и православие», в процессе формирования объективной, научно обоснованной картины русской литературы XX века.
Материалы диссертации могут быть использованы при разработке вузовских курсов истории русской литературы, в спецкурсах и семинарах по творчеству Шмелева, в научной работе исследователей русской литературы XIX и XX веков, при написании учебных пособий для высших и средних учебных заведений, в практике школьного преподавания гуманитарных дисциплин.
На защиту выносятся следующие положения:
– обращение к открытиям предшествующих литературных эпох является одной из важнейших особенностей художественного сознания Шмелева, самобытный творческий облик которого сформировался в опоре на художественно-философский опыт писателей-предшественников;
– связь прозы Шмелева с литературными традициями прослеживается на протяжении всего творческого пути, в условиях эмиграции интерес писателя к ценностям национальной культуры усилился;
– наряду с общелитературными, в художественном наследии прозаика различимы персональные традиции XIX и XX веков;
– взаимодействие прозы Шмелева с литературным опытом прошлого осуществлялось как в форме традиции, так и в форме влияния;
– связь творчества писателя с литературной традицией А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, И.А. Гончарова происходила по линии этико-художественной преемственности;
– взаимодействие произведений Шмелева с миром И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, Н.С. Лескова преимущественно ориентировано на формально-эстетическую сферу;
– приоритетным для писателя был опыт русской классической литературы;
– характер восприятия традиций в прозе художника опосредован культурной атмосферой рубежа XIX–XX веков;
– связь творчества Шмелева с наиболее значимыми художественными традициями в синхронии осуществлялась, главным образом, на уровне тематическом, сюжетно-композиционном и мотивно-образном; богостроительство А.М. Горького и богоборчество Л.Н. Андреева были для писателя чуждыми;
– исследование характера бытования традиций в произведениях Шмелева способствует выработке целостной концепции его творчества и вносит вклад в восстановление картины литературного процесса XX века.
Апробация работы осуществлялась в форме научных докладов, прочитанных на всероссийских и международных научных конференциях, семинарах и симпозиумах, а также в виде публикаций в сборниках научных трудов, посвященных проблеме функционирования традиций в русской литературе: «Шмелевские чтения» (Алушта, 1996, 1998; Москва, 2000, 2009, 2011); «Пушкинские чтения» (Севастополь, 1996; Симферополь, 1997); «Русская литература XX века: проблемы изучения и преподавания» (Москва, МГУ, 1998); «Пасхальные чтения» (Санкт-Петербург, ИРЛИ РАН, 2001); «Зайцевские чтения» (Калуга, 2003, 2005); «Панковские чтения» (Москва ГИРЯ им. А.С. Пушкина, 2005, 2007, 2008); «Пушкинские чтения» (Москва, ГИРЯ им. А.С. Пушкина, 2005, 2013); «Наследие Н.С. Лескова и проблемы литературоведения в изменяющейся России» (Орел, 2006); юбилейная конференция, посвященная 190-летию со дня рождения И.С. Тургенева (Москва, 2008; Орел, 2008); «Виноградовские чтения» (Москва, МГПУ, 2005, 2007), «Березинские чтения» (Москва, МГЭИ, 2008); «Ручьевские чтения» (Магнитогорск, 2007); «Нижегородский текст русской словесности» (Нижний Новгород, 2009); «Орловский текст российской словесности» (Орел, 2009); «Словесное искусство Серебряного века и русского зарубежья в контексте эпохи» (Москва, МГОУ, 2008, 2009, 2011); «А.П. Чехов, И.А. Бунин и русская литература» (Москва, МГПУ, 2010); «Русское литературоведение на современном этапе» (Москва, МГГУ, 2010, 2011); «Неореализм в русской литературе конца XIX – первой трети XX века» (Москва, МГПУ, 2011); «Традиции в русской литературе» (Н. Новгород, НГПУ, 2011, 2012) и др.
Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы XX века МГОУ.
Результаты исследования отражены в 57 публикациях общим объемом 59,18 п.л.
Структура и объем диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и списка литературы. Объем диссертационного исследования – 445 страниц, библиография насчитывает 540 наименований.
Литературные традиции И.С. Шмелева в оценке эмигрантской критики и трудах историков литературы
Художественные взаимодействия осуществляются как в диахронии (тогда речь идет об удаленной традиции), так и в синхронии (ближайшая, или современная традиция ). Творческие взаимосвязи внутри одной эпохи служат не только целям постижения художественного мира отдельно взятого писателя, но отражают литературное сознание времени посредством актуализации значимых культурно-исторических ценностей.
Сфера воздействия предшествующего и современного литературного опыта распространяется на все уровни художественного текста: язык, образы, сюжет, композицию, формы повествования. Однако ни в одном из проявлений, отмечает Н.А. Грознова, традиция не присутствует в «чистом виде», но находится «в процессе постоянного обновления» [155, с. 269]. В пределах одного и того же произведения могут сосуществовать несколько различных традиций, которые, синтезируясь авторской волей, включаются в создание художественного целого.
По характеру отношения к элементам авторского текста традиции могут быть полемически направленными или усвоенными органически, воспринятыми целостно или фрагментарно, акцентированными или скрытыми. Традиция может быть общелитературной и персональной. В целом генетические литературные связи с трудом поддаются классификации.
А.С. Бушмин пришел к выводу, что «сама ценность той или иной традиции в каждом конкретном случае определяется прежде всего тем, в какой мере она способна участвовать в синтезе нового» [118, с. 159]. Характер новаций связан с влиянием времени, эстетическими установками писателя и особенностями его художественного дарования. Приоритетным в данном ряду является творческая активность писателя, его «избирательность», «уменье из
О роли традиций в литературном процессе см. «Теория литературы в 4-х томах. Литературный процесс» [30, с. 9-25]. разнообразного опыта взять на свое вооружение то, что отвечает именно его творческим исканиям, что может органически слиться с его собственной натурой» [И 8, с. 159].
Новаторство не стоит в оппозиции к традиции, но логически вытекает из процесса творческого преображения канонических элементов формы и содержания. В конечном итоге художественный синтез венчает процесс творческого усвоения традиции. В некотором смысле, как считает К. Кларк, «каждый писатель сам создает своих предшественников. Его творчество приводит нас к пересмотру прошлого так же, как оно видоизменяет будущее» [235, с. 33].
Традиции настолько тесно связаны с новаторством, что вне этой связи превращаются в штамп. Поэтому разговор о традиционном начале в творчестве писателя неизбежно связан с обозначением того нового, что он внес в освоение прошлого художественного опыта. Так, последовательная, сознательная ориентация на традиции «золотого века» русской литературы в творчестве Шмелева диалектически уживается с принципиальным новаторством, обусловленным ходом истории, влиянием литературного процесса, этико-эстетической позицией и субъективным жизненным опытом. Нельзя не согласиться с мыслью В.Е. Хализева, утверждавшего, что «поистине художественное произведение с необходимостью отмечено прямыми контактами не только с предшествующей литературой, но и (главное!) с "внехудожествен-ной" реальностью» [32, с. 259].
Выберем в качестве рабочего следующее определение понятия «традиция». Литературная традиция — это явление осознанного или бессознательного заимствования и последующей трансформации идейно близких или воспринятых полемически мировоззренчески и миросозерцательно значимых компонентов поэтики, укорененных в историко-культурном опыте.
Предложенное определение не противоречит современным представлениям о содержании интересующего нас термина. Основываясь на концепции М.М. Бахтина о «малом» и «большом историческом времени» (современная писателю действительность и опыт предшествующих эпох), В.Е. Хализев различает два значения слова «традиция». Первое, синонимичное словам «традиционность» и «традиционализм», связано с обрядово-регламентирующим началом в общественной жизни людей (обряд, этикет, церемониал). Традиционализм в литературном процессе долгое время был связан с соблюдением определенных, прежде всего жанровых принципов, но уже к XIX веку начал восприниматься как архаизм и вскоре утратил свою роль.
На современном этапе развития литературы актуально второе значение термина «традиция». Это «инициативное и творческое (активно-избирательное и обогащающее) наследование культурного (и, в частности, словесно-художественного) опыта, которое предполагает достраивание ценностей, составляющих достояние общества, народа, человечества» [32, с. 353]. Культурное прошлое, питающее истинно художественное произведение, разнопланово. По мнению В.Е. Хализева, «это, во-первых, словесно-художественные средства, находившие применение и раньше, а также фрагменты предшествующих текстов (в облике реминисценций); во-вторых, мировоззрения, концепции, идеи, уже бытующие как во внехудожественной реальности, так и в литературе; и, наконец, в третьих, формы внехудожественной культуры, которые во многом стимулируют и предопределяют формы литературного творчества ... » [32, с. 354-355].
С этой позицией солидаризуется Н.И. Пак: «Традиция - категория многоуровневая, требующая изучения художественных и эстетических категорий в их историческом развитии, обусловленном, прежде всего, спецификой мировоззрения как передающей, так и принимающей сторон. Особую значимость здесь приобретают вопросы актуализации традиции в культурной памяти эпохи: какие уровни традиции доминируют и в каких формах, чем обусловлены эти доминанты и формы» [370, с. 6].
Традиции русской натуральной школы в творчестве И.С.Шмелева
Среди героинь Достоевского Шмелева более всего привлекают Сонечка Мармеладова и Аглая Епанчина. Драму последней он видел в безверии: «Огромная ошибка Достоевского ... ни одной черточки... веры, молитвенно-сти ... . Чудесное сердце, но не... наполненное!., впустую отстучало» [420, с. 236]. В Дарье Королевой из «Путей небесных» художник показал качества, отсутствующие в Аглае, - религиозность, способность к духовному водительству. «Русская женщина, девушка... сущность ее... вести!» [420, с. 236] -утверждал писатель.
Идея духовного хождения сближает Дариньку с другой героиней Достоевского, Сонечкой Мармеладовой, чья кротость, смирение и действенная любовь оказываются спасительными для Раскольникова. «Вместе ведь страдать пойдем, вместе и крест понесем!» [52, т. 6, с. 324] — обещает она герою. И Сонечка Достоевского, и Даринька Шмелева во всем полагаются на волю Творца, в нем одном видят утешение и защиту. И учат обе героини об одном - спасительности страдания. В обоих случаях любящие женщины оказываются способными повернуть человека к Богу, претворить его в «гениального созидателя», как подчеркивал автор «Путей небесных».
Способность к состраданию указывает на «душу живу». Это качество в высшей степени свойственно Соне. «Ненасытимое сострадание» позволяет ей проникнуться сочувствием не только к отчаявшимся отцу и мачехе, но и к Раскольникову с его бесчеловечной теорией. Та же готовность к состраданию у шмелевской Дариньки. «Мой грех я не искупила... я должна искупить его и за тебя, пойми же! если ты не найдешь в себе силы искупить, воли... веры... сознать и принять твою долю в этом... я должна все принять!., и я приняла, и понесу... за нас» [68, т. 12, с. 454], — объясняет она Вейденгаммеру.
Стремление привести любимого к вере роднит шмелевскую Дариньку с героинями Лескова. В романе «На ножах» эта тема намечена в рассказе о супругах Форовых. У Лескова была мысль показать, как Катерина Астафьев 59 на привела мужа к вере, но в романе она не получила достаточного развития. В «Путях небесных» идея духовного воскресения стала сюжетообразующей. У лесковской Катерины Астафьевны и шмелевской Дариньки общее — жизнь вне церковного брака с мужем-невером и бездетность. Но главное, что роднит их, - вера в Бога, в Его спасительный Промысел, безграничная доброта, постоянная забота о ближнем и готовность нести бремя чужого греха. Как Дариньку страшило неверие Вейденгаммера, так и Катерина Астафьевна «боялась за душу Форова и всегда лелеяла заветную мечту "привести его к Богу"» [56, т. 9, с. 64]. Отсутствие веры для обеих женщин - «ужасное несчастие», недуг, требующий «лечения». «Господь велит мне не покидать его, — писала Даринька о Вейденгаммере в своей "записке", — больная у него душа, жаждущая Духа» [68, т. 12, с. 54]. В обоих случаях женщинам приходится иметь дело не столько с убежденными нигилистами (хотя лесковский герой и настаивает на этом), сколько с объятыми грехом героями, которым не закрыт путь к возрождению.
В романе «На ножах» показана еще одна попытка воскрешения невера. Жертву Александры Синтяниной в конце концов оценил даже ее деспот-муж. Герой, который, по его словам, жизнь прожил, не вспомнив Бога, перед смертью поставил в своей комнате картину с изображением Христа, венчанного тернием (икона в этом случае, конечно, была бы уместнее, но сознанию «новообращенного» ближе картина). При этом очень важно, что Александра Синтянина вовсе не претендует на роль спасительницы. Спасать, возрождать любимого человека собирается у Лескова Лариса: «Он любит меня, а любовь творит чудеса,, и это чудо над ним совершу я!..» [56, т. 4, с. 417]. Однако из этой попытки ничего не вышло, потому что Лариса сама «дитя сомнений», она по-настоящему любит только себя. Александра же, когда переступает порог генеральского дома, не помнит о себе, думает о тех несчастных, которым дорого могло обойтись легкомыслие Висленева. Образ Александры Синтяниной, как и Дариньки у Шмелева, выдержан в житийной традиции. Отчасти в этом же духе дан и характер Катерины Форо-вой.
«Помощь оттуда» укрепила Александру Синтянину в ее жертвенном подвиге: «Я повторяю, что там была не я: в моей груди кипела сотня жизней и билось сто сердец, вокруг меня кишел какой-то рой чего-то странного, меня учили говорить, меня сажали, поднимали, шептали в уши мне какие-то слова, и в этом чудном хаосе была, однако, стройность, благодаря которой я все уладила» [56, т. 4, с. 432]. И за всем этим «стоял Христос с его великой жертвой». И Даринька у Шмелева часто получает «внушения», «знамения», «знаки».
В истории Женни Гловацкой нет ничего житийного, но этот образ близок тому женскому типу, который запечатлел Шмелев в Дариньке. Героиня Лескова посвятила себя семье и видит свое призвание в заботе о близких, в исполнении своих естественных обязанностей. Единственное желание Женни - «путь всем будет хорошо» - главное и в жизни шмелевской Дариньки. В Ютово она всецело поглощена хозяйством, и ее заботами жизнь окружающих людей делается легче, отраднее: «Не прошло недели, как все в "Уютове" отстоялось, получило налаженность. Все ходили довольные» [68, т. 12, с. 421]. В Ютове у Дариньки появляется даже не свойственная ей прежде деловитость и распорядительность: «Все у ней шло по ряду, словно она всегда была хозяйкой» [68, т. 12, с. 419].
Образ метели в одноименной повести А.С.Пушкина и рассказе И.С. Шмелева «Глас в нощи»
В целом, однако, подобная пикантность не свойственна Лескову, чего нельзя сказать о Шмелеве в «Путях небесных». Но важнее другое: и у Шмелева, и у Лескова духовность редко бывает бесстрастной. Героям «Соборян» хорошо известны простые, земные чувства. О своей попадье Наталье Николаевне отец Савелий говорит, что она «тонкая лукавица» и «наипервейшая кокетка, да еще к тому и редкостная, потому что не с добрыми людьми, а с мужем кокетничает» [56, т. 1, с. 77]. «Кокетерию» попадьи, конечно, нельзя принимать всерьез. В устах Туберозова это звучит как свидетельство его бесконечной любви к жене. «Прелесть», — говорит о ней о. Савелий, забывая тот отнюдь не одобрительный смысл, который вкладывается в данное слово церковью («Пошел, целовал ее без меры, но ушел опять, чтобы занотовать себе всю прелесть жены моей под свежими чувствами» [56, т. 1, с. 77]). Но та же самая «прелесть» употребляется Лесковым и для характеристики духовных качеств. Это слово всплывает, например, в размышлениях Подозерова об Александре Синтяни-ной: «В ее жертве ее прелесть, ее обаяние, и ее совершенство в громадности любви ее ... » [56, т. 9, с. 50]. Другого слова не находит и отец Евангел: «Женщины - это прелесть! Они наши мироносицы: без их слез этот злой мир заскоруз бы-с!» [56, т. 9, с. 67].
У Шмелева подобным образом расширяется смысл слова. У обоих писателей это следствие того, что предмет их художественного осмысления не столько духовное, сколько душевное.
Наконец, антинигилистические романы Лескова и «Пути небесные» Шмелева сближает даже характер художественных несовершенств. Достоевский в известном письме к Майкову так отозвался о романе «На ножах»: «Читаете ли Вы роман Лескова в "Русском вестнике"? Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества, - но зато отдельные типы!» [52, т. 29, кн. 1, с. 172].
Показательно, что похожие упреки критики делали в адрес самого Достоевского. Многие считали, что «Бесы» нисколько не возвышаются над уровнем журнальной антинигилистической беллетристики. Д.Д. Минаев в этом отношении не видел никакой разницы между Лесковым и Достоевским, объединял «Бесы» и «На ножах» в «одно цельное произведение» г. Лескова-Достоевского-Стебницкого: «Люди, привыкающие ко всему на свете, привыкли мало-помалу и к литературной кадрили "Русского Вестника", - кадрили, состоящей из гг. Клюшникова и Писемского, Достоевского и Лескова. Два последние романиста ... в новейших своих романах "Бесы" и "На ножах" слились в какой-то единый тип, в гомункула, родившегося в знаменитой чернильнице редактора "Московских Ведомостей"...» [334, с. 57].
В антинигилистических романах Лескова исследователи отмечали «вы-думанность и ходульность героев ... , неправдоподобность характеров, ситуаций, быта ... » [489 с. 143], установку на внешнюю занимательность [159, с. 138], считали, что «образно-стилевое решение проблемы "нигилизма" в романе "Некуда", а уж тем более в "На ножах", не выдерживает серьезного эстетического разбора» [123, с. 27-28]. В том же духе высказываются литературоведы о романе «Обойденные» [159, с. 139]. Своего рода общим выводом об антинигилистическом романе звучало заявление советского литературоведа Л.П. Гроссмана: «Антинигилистический роман спускался до уровня дешевой мелодрамы и ходкого романа-фельетона» [159, с. 139].
О художественной фальши, неправдоподобии, схематизме характеров писали и по отношению к «Путям небесным» Шмелева [218, с. 365; 75, с. 74-75; 473, с. 258 и др]. И Лесков в своих произведениях, и Шмелев в «Путях небесных» тяготеют к острой, занимательной интриге (это особенно характерно для первого тома шмелевского романа), резкому противопоставлению добра и зла. Оба писателя прямолинейно делят героев на добродетельных и злодеев, порой не пренебрегают мелодраматическими эффектами (у Лескова увенчана брачным венцом добродетель Александры Синтяниной, Шмелев снимает с Дариньки клеймо внебрачного ребенка, она возвращается в родо 108 вое гнездо и получает наследство). В «Путях небесных» часто встречаются не убедительно мотивированные перемены характеров (остепенился ловелас Вагаев, преобразился «полный нигиль» Кузюмов, «приручился» медик Ютов). У Лескова фабула усложнена роковыми совпадениями и случайностями (гибель Водопьянова), узнаваниями (в негоцианте Альтерзане обнаруживается Нафтул Соловейчик), переодеваниями (полковник превращается в каноника Кракувку); в его романах не обходится без запутывающих действие тайн (история замужества Александры Синтяниной) и заговоров. Но за нарочито усложненным сюжетом, искусственностью композиции и схематизмом героев этих произведений угадывается острое писательское неприятие идей отрицания и радикализма.
Таким образом, автор «Путей небесных» последовательно проводил свою тенденцию - написать об «исправившемся» мире, вообще о возможности исправления. Он, в сущности, показывает, как вокруг одной праведницы спасаются многие. Н.С. Лесков в этом отношении остается, во-первых, реалистом, во-вторых, критиком православной церкви. Раскол духовный — на пастырей добрых и забывших свое призвание — есть и в церкви. Шмелев в «Путях небесных» продолжает быть православным писателем. Он, хотя и показывает ютовский рай, все-таки исповедует не принципы утверждения совершенной справедливости на земле, а принцип христианского смирения: «Да будет воля Твоя!». Покориться Воле Божьей, принять ее — вот, что важно уметь, по Шмелеву. И Даринька, согласно замыслу, должна была в финале безропотно принять ее.
Народная Россия в творчестве И.А. Бунина и И.С. Шмелева
Однако видимое сходство в данном случае только резче оттеняет принципиальное различие. Точки пересечения автора «Журавлей» с классиком лежат почти исключительно в области творческой, хотя и их тоже нельзя преувеличивать, учитывая тот факт, что, по мнению В.Д. Сквозникова, «нравственный идеал тургеневского "художества" всецело секуляризован» [435, с. 107]. Еще меньше схождений у Шмелева и Тургенева в вопросах мировоззренческих.
Отношение к религии Тургенева отличалось противоречивостью, тогда как в близких к славянофильским взглядах Шмелева вера занимала центральное место. Ценности православия, получившие отражение на страницах произведений классика XIX века, были для него неким нервом художественной аксиологии, но в своей самооценке он был суров и категоричен. Так, в статье «По поводу "Отцов и детей"» (1869) Тургенев аттестовал себя прямо и однозначно: «Я - коренной, неисправимый западник, и нисколько этого не скрывал и не скрываю...» [64, т. 14, с. 100]. А пятью годами ранее в письме, к Е.Е. Ламберт от 22 августа 1864 года он не менее определенно высказался о своих отношениях с религией: «Я не христианин в Вашем смысле, да, пожалуй, и ни в каком ... » [64, т. 5, с. 278].
В то же время неоднократные признания Шмелева обнаруживают в нем верующего и воцерковленного человека. Ю.А. Кутырина вспоминала, как писатель говорил о себе: «Бог дал грешнику жизнь, и это обязывает. Хочу жить настоящим христианином и смогу осуществить это только в церковном быту» [236].
Отмеченные различия явственно сказались на отношении писателей к проблемам общественный жизни. С одной стороны, Тургенева и Шмелева отличает повышенное внимание к движению общественной мысли, творческая интуиция в определении состояния умов и настроений современников.
Так, тревоги автора «Отцов и детей», высказанные в этой связи в письме к П.В. Анненкову от 12 июля 1862 года, вполне могли принадлежать Шмелеву, испытавшему похожие опасения без малого полстолетия спустя: «Общество наше, легкое, немногочисленное, оторванное от почвы, закружилось, как перо, как пена; теперь оно готово отхлынуть или отлететь за тридевять земель от той точки, где недавно еще вертелось; а совершится ли при этом, хотя неловко, хотя косвенно, действительное развитие народа, этого никто сказать не может. Будем ждать и прислушиваться» [64, т. 5, с. 25].
С другой стороны, художники резко расходились в определении причин и перспектив общественного неблагополучия. Потомственный дворянин Тургенев видел корень зла в невнимании к образованному классу России и уповал на «прогресс в европейском его истолковании» [435, с. 107], тогда как Шмелев усматривал истоки национальной трагедии в культе атеизма и ложного человеколюбия русской интеллигенции. Автору «Лета Господня» также всегда была очевидна узость европейской цивилизации, построенной на чуждых русскому человеку принципах рационализма и утилитаризма.
Указанные различия в определенной степени, наверное, осознавались самим Шмелевым. Не случайно к концу жизни он несколько охладел к Тургеневу, о чем сообщал Ильину в письме от 6 августа 1949 года: «Все меньше влечет Тургенев. Но у него есть шедевры. Изящный, так сказать, писатель» [221, с. 400].
Таким образом, интерес Шмелева к наследию Тургенева бесспорен и глубоко закономерен. Он связан с общей ориентацией автора «Лета Господня» на художественные открытия русской литературы «золотого» века и близостью эстетических взглядов. Однако оппозиционность миросозерцательных доминант Тургенева и Шмелева ограничивает сопоставительный анализ их произведений плоскостью формально-эстетической преемственности, не позволяя говорить о широко понимаемой литературной традиции.
И.С. Тургенева как автора повестей «Ася» (1858), «Первая любовь» (1860), «Вешние воды» (1872) по праву называют «певцом любви» в русской литературе. Роман Шмелева «История любовная» (1927) — одна из форм рецепции тургеневской традиции. В сюжете, системе образов и тональности шмелевского произведения нашла отзвук повесть «Первая любовь» (1860) Тургенева.
Упоминание о том, что герой «только что прочитал "Первую любовь"», служит эмоциональным зачином рассказанной им истории: «На раскрытой книге Тургенева — яркое радужное пятно от хрустального стакана с туго насованными подснежниками, густыми, синими. Праздничное сиянье льется от этого радостного пятна, от хрусталя и подснежников, и от этих двух слов на книге, таких для меня живых и чудесно-новых» [68, т. 7, с. 184]. Книга Тургенева сопровождает Тоню на протяжении всего повествования, являясь своеобразной точкой отсчета и нравственным мерилом происходящего. Жизнь делится для него на ту, которая была до прочтения «Первой любви», и на новую, радостно-беспокойную жизнь под знаком тургеневской повести: «В тот вечер "Первой любви" я долго слонялся у забора ... . Самое это место казалось мне необыкновенным. Здесь говорила она со мной!» [68, т. 7, с. 194]. И себя, и предмет своей юношеской влюбленности Тоня отождествляет с персонажами тургеневского произведения: «Похожа она на Зинаиду? ... Я восторженно рисовал себе, как она склоняется надо мной и осыпает безумными поцелуями, как в "Первой любви" с Володей, и замирал от счастья» [68, т. 7, с. 195]. Сама история Тони прочитывается как своеобразное «продолжение» «Первой любви» Тургенева, которое юноша безуспешно искал в библиотеке.
