Содержание к диссертации
Введение
2. Дягилевский текст в мемуарной литературе 12
2.1. Образ героя и мемуарный текст 12
2.2. Образ Дягилева в мемуарной литературе 21
2.2.1. Художественное пространство образа героя 30
2.2.2. Художественное время образа героя 48
2.2.3. Ценностно-смысловое целое образа героя 73
3. Дягилевский контекст русской литературы 88
3.1. Дягилевский контекст и «Вишневый сад» А. Чехова 90
3.2. Дягилевский контекст «Поэмы без героя» А. Ахматовой 104
3.3. Дягилевский контекст романов В. Набокова 120
4. Заключение 131
Список использованной литературы 141
- Образ Дягилева в мемуарной литературе
- Художественное время образа героя
- Дягилевский контекст «Поэмы без героя» А. Ахматовой
- Дягилевский контекст романов В. Набокова
Введение к работе
Важность для современной культуры обширного творческого наследия, связанного с именем С.П. Дягилева, не вызывает сомнения.
Произведения, в которых появляется образ Дягилева, рассматриваются нами как единый текст, который в диссертации называется «Дягилевский текст». Понятие «текст» в данном случае используется в широком значении – как «текст культуры», как часть целого, обладающая определенной внутренней структурой и связанная с множеством других текстов и иных феноменов культуры, имеющих, в частности, литературное воплощение. При таком понимании текст оказывается точкой пересечения множества связей, объединяющих в единое пространство автора и читателя, литературу и иные формы культуры.
Дягилевский текст может быть рассмотрен в ряду других «именных» («персональных») текстов, объединенных личностью известного деятеля культуры, – таких как «Пушкинский текст», «Толстовский текст», «Чеховский текст» или «Бунинский текст».
«Именные» тексты выявляются на основе следующих признаков: 1) наличие письменных текстов об определенном деятеле культуры; 2) большая или меньшая целостность в сознании читателя образа, возникающего из совокупности текстов; 3) связь образа с культурным контекстом. Дягилевский текст объединяется не только изображением личности импресарио, но воспроизведением широкой картины культурной жизни первой половины XX в., размышлениями о закономерностях и парадоксах развития русской культуры в контексте культуры Европы.
Дягилевский текст (как и любой другой именной текст) соотнесен с культурно-историческим контекстом, часть которого (философско-исторические и критические работы, «нехудожественные» документы эпохи и т. п.) также выражена текстуально. Дягилевский текст включает документальный материал и его разнообразные интерпретации в мемуарной и художественной литературе. В нем представлен особый тип реальности, связанной с жизнью в эмиграции, постоянными гастролями, игрой на сцене; для него характерно тяготение к знаковости, свойственной культуре данной эпохи. Дягилев интерпретируется современниками как центр мира русской культуры XX в. и выразитель его внутренних потребностей.
Актуальность темы диссертации обусловлена тем, что изучение эстетического восприятия современниками личности Дягилева дает уникальную возможность для осмысления особенностей функционирования искусства в обществе, где приоритет принадлежит не столько самой культуре, сколько связанному с ней контексту, который способствует мифологизации культурных объектов. В периоды коренных изменений актуальным становится вопрос о значении для общества «человека дела» и «человека слова». Актуальным представляется и тип Дягилева – человека, который сумел сделать себя сам, добиться общественного успеха и признания.
Свидетельством актуальности наследия Дягилева служат многочисленные культурные проекты последних лет: балетные и театральные фестивали, художественные выставки, «римейки» балетов дягилевской труппы, издание воспоминаний о Дягилеве и о его труппе, документальные и художественные фильмы.
Несмотря на то, что к культурному наследию С. Дягилева многократно обращались в России и за рубежом, его образ в литературоведении не рассматривался. Исключением являются работы В. Гаевского, Г. Стернина, C. Голынца, А. Ласкина, в которых аспекты творческой биографии импресарио освещались в культурологическом аспекте.
Объект диссертации – Дягилевский текст и созданный в нем собирательный образ Дягилева. Предметом исследования являются художественные представления современников о феномене Дягилева, отраженные в мемуарах, художественных произведениях, в эпистолярных, литературно-критических, публицистических и биографических материалах, а также «дягилевские» реминисценции в литературе.
Целью работы является определение особенностей Дягилевского текста и образа Дягилева, а также выявление контекстов русской литературы ХХ в., в которых функционирует Дягилевский текст.
Для реализации цели были поставлены следующие задачи:
-
определение состава, семантики и структуры Дягилевского текста;
-
уточнение методологических подходов к анализу образа героя в мемуарных текстах;
-
анализ особенностей образа Дягилева в мемуарной литературе, а также художественных средств, используемых для его создания;
-
выявление места образа Дягилева в культурном контексте эпохи;
-
исследование художественных контекстов русской литературы ХХ в. и реминисценций, с которыми связан Дягилевский текст.
Материалом исследования стала совокупность мемуарных источников, в которых представлено имя Дягилева (воспоминания художников, музыкантов, литераторов, участников балетной труппы). В числе исследуемых авторов можно назвать имена А. Белого, А. Бенуа, А. Блока, С. Волконского, С. Григорьева, М. Добужинского, Е. Дягилевой, Т. Карсавиной, Ж. Кокто, М. Кшесинской, М. Кузмина, М. Ларионова, С. Лифаря, С. Маковского, Л. Мясина, В.Набокова, Н. Набокова, М.Нестерова, В. Нижинского, Б. Нижинской, А. Остроумовой-Лебедевой, С. Прокофьева, Ф. Пуленка, Н.Рериха, М. Серт, И. Стравинского, М. Тенишевой, Н. Тихоновой, М. Фокина и др.
Дополнительным материалом послужили художественные произведения ХХ в., относительно которых литературоведами и культурологами высказывались гипотезы об их связи с отдельными фактами биографии и творческой деятельности С. Дягилева.
В работе использован метод историко-типологического исследования с элементами культурно-контекстуального анализа. В основу методики описания структуры образа в мемуарах были положены фундаментальные идеи М. Бахтина. Для характеристики Дягилевского текста использовалась принципы анализа пространственных и именных текстов, разрабатывавшиеся Б. Гаспаровым, В. Топоровым, Н. Меднис, В. Абашевым. Для исследования особенностей функционирования образа Дягилева в культуре XX в. и принципов его интерпретации применялись отдельные положения мифопоэтики (Е. Мелетинский, Дж. Кэмбелл).
Для исследования авторских художественных рецепций личности С. Дягилева в литературных произведениях первой половины ХХ в. были использованы подходы, разрабатываемые представителями литературоведческой психологической школы (А. Потебня, Н. Рубакин).
Научная новизна исследования заключается в следующем:
-
введено понятие «Дягилевский текст» и проанализированы его особенности;
-
выполнено литературоведческое исследование образа Дягилева на материале художественных документов эпохи;
-
определены механизмы мифологизации биографии в мемуарном творчестве;
-
выявлены ключевые для образа Дягилева ценности европейской и отечественной культуры первой половины ХХ в.;
-
проанализированы литературные контексты, связанные с именем Дягилева.
Теоретическая значимость исследования связана с разработкой теории «именного текста» и уточнением жанрового своеобразия мемуарной литературы. Мемуары впервые рассматриваются как одна из форм культурного мифотворчества (мифологизации повседневности), основанного на «приращении» к документальному материалу мифологизированного содержания.
Практическая значимость исследования заключается в том, что материалы диссертации могут быть использованы в курсах истории русской литературы и культуры XX в., в спецкурсах об истории литературы русского зарубежья и мемуарной литературы, о взаимодействии литературы и театра. Результаты могут найти применение в практике работы вузов и школ, музеев, в организации социокультурных проектов и акций, пропагандирующих наследие С. Дягилева.
Гипотеза исследования состоит в том, что Дягилевский текст, с одной стороны, выразил важные тенденции развития художественной культуры первой трети XX в., с другой – сам оказывал определенное воздействие на художественные искания современников.
На защиту выносятся следующие положения:
-
на протяжении XX в. в литературе сформировался особый Дягилевский текст, в центре которого находится образ импресарио, тесно связанный с художественным контекстом эпохи;
-
основным содержательным компонентом представлений о Дягилеве является утверждение ценности личностного жизнеустроительства на основе волевого и деятельностного начал, национальной самоидентификации, самореализации в культурных акциях и проектах;
-
Дягилевский текст ориентирован на выражение мифологической парадигмы социокультурных ценностей поколения;
-
в мемуарах о Дягилеве воплотились представления современников о «культурном герое» эпохи;
-
Дягилевский текст тесно связан с культурно-историческим контекстом (Дягилевским контекстом), который выражается в системе реминисценций и литературных аллюзий.
Апробация результатов исследования проводилась на международном симпозиуме «Дягилевские чтения» (2009 г.), международной молодежной конференции «Два рубежа» (Пермь, 1998 г.), всероссийской научно-практической конференции «Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания» (Пермь, 2003 г.), научной конференции «Проблемы филологии и преподавания филологических дисциплин» (Пермь, 2005 г.), международной конференции «Мои друзья – герои мифов (к 100-летию “Русских сезонов” С.П. Дягилева)» (Санкт-Петербург, 2009). По теме исследования опубликовано 7 работ.
Структура работы определяется поставленными целью и задачами. Диссертация состоит из введения, двух основных разделов (один из которых посвящен Дягилевскому тексту, а другой – Дягилевскому контексту), заключения и списка использованной литературы, который включает 233 наименования. Объем работы составляет 160 страниц.
Образ Дягилева в мемуарной литературе
Основной корпус произведений, представленных в Дягилевском тексте, — мемуары, создававшиеся родственниками и сподвижниками импресарио на протяжении почти всего XX в. Большая часть мемуаров, входящих в Дягилевский текст, относится к балетной мемуаристике, которая стала предметом диссертационной работы «Мемуары как источник культурологического исследования» Т. Головиной [Головина, 1998]. В диссертации Т. Головиной балетная мемуаристика выделяется в отдельный жанр (что, с нашей точки зрения, спорно, поскольку такое выделение основывается преимущественно на своеобразии тематики произведений и в значительно меньшей степени определяется своеобразием их формы).
Мемуары - жанр, пока еще недостаточно исследованный в литературоведении. Одним из важных для понимания специфики жанра вопросов является определение эстетического своеобразия образа в мемуарах, изучение особенностей соотношения в нем документального и художественного. Изучению данной проблемы посвящены работы ряда отечественных литературоведов - М. Бахтина [Бахтин, 1994; 1986], Ю.Тынянова [Тынянов, 2005], Б.Эйхенбаума [Эйхенбаум, 1987], Л. Гинзбург [Гинзбург, 1999] и др.
Исследование своеобразия эстетической природы мемуарного образа обычно проводилось на текстах конкретных произведений. В диссертации предлагается рассматривать мемуарный текст как текст культуры, как открытую систему, для адекватной" интерпретации которой необходимо учитывать социокультурный контекст. Проецируемый на множество связанных между собой мемуарных текстов, контекст становится результатом деятельности определенной социокультурной среды. К вопросу об истории изучения мемуарной литературы.
Теоретическое осмысление особенностей мемуарной литературы долгое время велось в русле противопоставления «исторического» и «литературоведческого» подходов. При «историческом» подходе акцент делался на свойственном мемуарам документализме, а при «литературоведческом» — на преобразующем эстетическом замысле автора.
Примером использования исторического подхода к мемуаристике являются работы П. Пекарского «Русские мемуары XVIII века» [Пекарский, 1855], Г. Геннади «Записки (мемуары) русских людей» [Геннади, 1861], К.Бестужева-Рюмина «Записки» в книге «Русская история» [Бестужев-Рюмин, 1872], М. Пыляева «Записки русских людей первой половины XIX в.» [Пыляев, 1890], Н.Чечулина «Мемуары, их значение и место в ряду исторических источников» [Чечулин, 1891].
Основоположником литературоведческого подхода к мемуарам можно считать В. Белинского, впервые определившего мемуары как жанр художественной литературы: «Мемуары, лишенные совершенно всякого вымысла, ценимые только по мере верной и точной передачи ими действительных событий, самые мемуары, если они мастерски написаны, составляют последнюю грань в области романа, замыкая ее собою» [Белинский, 10, 1956: 316]. Эстетические возможности мемуаров и способы выражения в них авторского отношения становятся предметом литературоведческих размышлений в начале XX в. Так, в монографии Д. Овсянико-Куликовского «Л.Н. Толстой как художник» отмечено, что мемуары «по праву могут быть рассматриваемы не как простая копия действительности, а как ее художественное обобщение и истолкование» [Овсянико-Куликовский, 1905: 1].
Лишь во второй половине XX в. в российском литературоведении утвердилось отношение к мемуаристике как к самоценному литературному явлению. Отметим литературоведческие исследования Г. Елизаветиной «"Былое п думы" Герцена и русская мемуаристика XIX века» [Елизаветпна, 1968], И. Янской и Э. Кар дина «Становление жанров автобиографии и мемуаров», «Пределы достоверности» [Янская, Кардин, 1981], Л.Гаранина «Мемуарный жанр советской литературы» [Гаранин, 1986], С. Машинского «О мемуарно-автобиографической прозе» [Машинский, 1960], Т. Колядич «Воспоминания писателей: Проблемы поэтики жанра» [Колядич, 1998], а также ряд сборников4. Отметим и вышедшую под редакцией Е. Местергази энциклопедию «Литература нон-фикшн / non-fiction» [Местергази, 2007].
Внимание исследователей мемуаров было направлено на определение формальных признаков жанра; анализ структурообразующего центра мемуаров (личность повествователя или историческое событие); создание внутрижанровой классификации; определение особенностей мемуарного образа, взаимопроникновение факта и вымысла, документального и художественного в его структуре. Однако при этом проблема взаимодействия текста и контекста применительно к мемуарной литературе оставалась неизученной.
Особенности мемуаров как жанра. Вслед за другими литературоведами мемуары рассматриваются нами как «промежуточный жанр», сочетающий признаки документальной и художественной литературы. Устойчивыми признаками жанра являются связь с реальными событиями, фактографичность, ретроспективность, исповедальность, открытость в жизнь, внутренняя неоднородность, живописность, многоязычие, непосредственность и субъективность оценок автора, проявляющаяся как в отборе фактов, так и в способах их освещения
Художественное время образа героя
В 1990-2000-е гг. были изданы книги «Дягилев» [Лифарь, 1993] и «Мемуары Икара» С. Лифаря [Лифарь, 1995], «Мои воспоминания» А. Бенуа [Бенуа, 1990], «Листы дневника» Н.Рериха [Pep их, 1995], «Портреты словами: Очерки» В.Ходасевич [Ходасевич, 1995], «Вацлав Нижинский» Р. Нижинской [Нижинская, 1996], «Дневник, 1906-1916» И. Толстого [Толстой, 1997], «Семейная запись о Дягилевых» Е. Дягилевой [Дягилева, 1998], «Дневник 1934» [Кузмин, 1998] и «Дневник, 1905 -1907» [Кузмин, 2000] М. Кузмина, «Дневники» З.Гиппиус [Гиппиус, 1999], «Петух и Арлекин: Либретто. Воспоминания» Ж. Кокто [Кокто, 2000], «Багаж: Мемуары русского космополита» Н. Набокова [Набоков, 2003].
Значительным событием стал выход в 1982 г. двухтомного издания «Сергей Дягилев и русское искусство» [Сергей Дягилев и русское искусство, 1982]. Составители издания проделали гигантскую работу по изысканию и систематизации материалов, раскрывающих образ Дягилева: его статей, интервью, переписки, воспоминаний современников, представленных именами А. Бенуа, С. Волконского, И. Грабаря, М. Добужинского, Т. Карсавиной, М. Ларионова, А. Луначарского, С. Маковского, М. Нестерова, А. Остроумовой-Лебедевой, А. Рылова, Н. Рериха.
Отметим и один из последних издательских проектов «Эвтерпа, ты?». Это записи бесед М. Меплаха с артистами русской эмиграции. Первая книга посвящена балету, в нее вошли воспоминания артистов, танцевавших в балете Дягилева, и воспоминания об артистах балета, работавших с Дягилевым [Мейлах, 2008].
К сожалению, до сих пор еще не переведены и не изданы на русском языке воспоминания S.W.Beaumont «Serge Diaghilev» [Beaumont, 1933], N.Nabokov «Old Friends and New Music» [Nabokov, 1951], L. Sokolova «Dancing for Diaghilev» [Sokolova, 1960], A. Dolin «Autobiography» [Dolin, 1960].
Начало изучения личности С. Дягилева за рубежом было положено усилиями его учеников, сотрудников антрепризы «Русские сезоны».
Первые исследовательские суждения во многом определялись личными воспоминаниями о близком человеке. Позднее появились теоретические работы. Наиболее значительными из них следует считать зарубежные монографии и обзоры А. Хаскелла [Haskell, 1935], Р. Бакла [Buckle, 1955], Д. Персиваля [Percival, 1971], Л. Гарафол [Garafola, 1989]. Из личной беседы с Ниной Лобановой-Ростовской, знакомой с С. Лифарем и И. Стравинским, удалось узнать, что первые биографы Дягилева не столько стремились к объективности изложения, сколько опирались на представления лояльно настроенных к ним сотрудников «Русского балета». В основу монографии А. Хаскелла [Haskell, 1935] легла известная мемуарно-биографическая работа В. Нувеля «Дягилев - множество любовно написанных заметок», а в основу монографии Р. Бакла [Buckle, 1955] - воспоминания Б. Кохно.
Существенным недостатком европейских и американских монографий о Дягилеве является неполнота сведений о русском периоде деятельности импресарио. Единственным источником для многих служили мемуары С. Лифаря, цитирующего книгу А. Тырковой об А. Философовой [Сборник памяти А.П. Философой, 1915]. При этом российская действительность, особенности менталитета русского человека интерпретируются европейскими и американскими авторами достаточно условно, в контексте существующих на Западе стереотипных представлений.
В 2009 г. в Великобритании издана биография Дягилева «Diaghilev. A Life», написанная голландским ученым Ш. Схейеном (Scheijen) [Схейен, 2009]. Несомненно, это издание заслуживает пристального внимания, поскольку содержит нестандартные наблюдения о жизни и деятельности импресарио с опорой на зарубежные архивные материалы.
Изучение деятельности Дягилева в России практически не велось до середины 1980-х гг. Расширение международного сотрудничества, открытие культурных границ, последовавшие после распада СССР, способствовали возрождению интереса к фигуре Дягилева.
Отметим наиболее значительные из российских изданий 1990-2000 -х гг.: альбомы репродукций «Русские сезоны в Париже: Эскизы декораций и костюмов. 1908-1929» (автор вступительной статьи М. Пожарская) [Пожарская, 1988], «Дягилев и его эпоха» (автор вступительной статьи В. Леняшин) [Дягилев и его эпоха, 2001]; монографию И Нестьева «Дягилев и музыкальный театр XX века» [Нестьев, 1994], документальные романы А. Ласкина «Неизвестные Дягилевы, или Конец цитаты» [Ласкин, 1994], «Долгое путешествие с Дягилевыми» [Ласкин, 2003], каталог «В поисках Дягилева: Выставка-книга» (автор-составитель А.С. Ласкин) [Ласкин, 1997], сборники научных материалов, изданных по итогам «Дягилевских чтений», проходящих в Перми с 1987 г. по настоящее время.
Новым шагом в изучении деятельности импресарио стал выход двух библиографических изданий: «Персона Дягилева в художественной культуре России, Западной Европы и Америки» под редакцией О. Брезгина [Брезгин, 2007] и «Сергей Павлович Дягилев: 1872-1929» под редакцией А. Ласкина [Ласкин, 2007]. Особенно отметим издание под редакцией А. Ласкина, поскольку в нем содержится систематизация публикаций о Дягилеве в периодической российской печати. Несомненно, выход этих библиографий будет способствовать появлению в дальнейшем новых исследовательских работ.
Литературоведческое исследование образа Дягилева в мемуарах современников проводится впервые и обусловлено тем, что существует обширный и интересный материал, обладающий эстетической значимостью. Следует иметь в виду, что авторы мемуаров о Дягилеве были людьми самобытными, художественно одаренными (большинство из них -люди творческих профессий), их восприятие деятельности Дягилева было связано глубоко личностным, индивидуальным видением художественных процессов эпохи, отсюда яркие образы, символы, аллегории, метафоры.
Мемуары, посвященные личности Дягилева, существенно отличались от большинства других мемуарных текстов. Если в «обычных» (традиционных) мемуарах частная жизнь человека предстает в виде «текста» («текст как жизнь»), то в Дягилевском тексте сама жизнь описываемого в них персонажа нередко была построена по законам художественного текста («жизнь как художественный текст»), в котором есть свой сюжет, а участники событий разыгрывают определенные предписанные им театральные роли.
Отметим и определенные «типы» интерпретаций личности Дягилева, проявляющиеся при его изображении современниками («авторские стратегии»). Так, для А. Бенуа Дягилев прежде всего «ученик» (большая часть повествования посвящена истории духовного становления Дягилева); для И. Стравинского — «человек его круга», «родственник», «удачливый человек», «гедонист»; для С. Лифаря описание жизни Дягилева - это повод рассказать о самом себе; для В. Нижинского Дягилев - «тиран»; для М. Фокина — «легенда, созданная в заказных статьях»; для С. Григорьева - основатель «Русского балета»; для Т. Карсавиной -«духовный наставник», «небожитель»; для Н. Рериха — «герой-воин».
Дягилевский контекст «Поэмы без героя» А. Ахматовой
В данном подразделе исследуются описания наружности (портрет, манеры, выражение лица в ключевые моменты жизни), действия и поступки человека в художественном пространстве, пластически-живописные пространственные ценности, которые соответствуют сознанию героя и его миру, познавательно-этическим установкам, и завершают образ «извне», из сознания о нем другого [Бахтин, 1994: 108-109].
Анализ пространственного целого в мемуарной литературе имеет свои особенности. Прежде всего он связан с отбором мемуаристами при изображении человека наиболее значимых, семантически насыщенных деталей внешности. Особенностью пространственного воплощения образа человека в мемуарном тексте является то, что интерпретации различными мемуаристами внешности персонажа объединяются в едином контексте смыслового наполнения пространственного целого образа, существующего в культурном сознании читателя.
С. Дягилев обладал колоритной внешностью, которая привлекала внимание современников и была запечатлена в ряде мемуаров. Можно отметить разнообразие оценочных суждений по поводу внешнего облика С. Дягилева.
Приведем наиболее яркие и разнородные словесные портретные зарисовки для определения характеристик пространственного целого образа импресарио. Принятие внешности Дягилева - и отчасти даже восхищение ею — запечатлено в мемуарах С. Маковского: «Нельзя было назвать его красавцем ... но все было в нем выразительно и нарядно» [Маковский, 2, 1982: 308]. Похожую характеристику предлагает Т. Карсавина: «Без такого отклонения от принятых норм он был бы просто красивым мужчиной. Свежий и яркий цвет лица, блестящие, хорошо уложенные, черные, как стеклярус, волосы, с единственной седой прядью - все это нуждалось в известных коррективах, чтобы подняться над привычными представлениями о красоте. Природа внесла эти коррективы, дав ему эти особенности, которые не поддавались обычным меркам красоты» [Карсавина, 2, 1982: 301].
Другим мы видим Дягилева в дневниках В. Нижинского: «Дягилев красит свои волосы, чтобы не быть старым. У Дягилева волосы белые, Дягилев покупает черные помады и натирает их... Дягилев имеет два передних зуба фальшивых. Я это заметил, ибо когда он разнервничается, то трогает их языком. Они шевелятся, и я их вижу. Мне Дягилев напоминает старуху злую, когда он шевелит двумя передними зубами. У Дягилева передний клок накрашен белыми красками. Дягилев хочет, чтобы его заметили. Его клок пожелтел, ибо он купил скверную белую краску» [Нижинский, 2000: 143]. Общим в приведенных оценочных суждениях является указание на некое отклонение образа от привычного и повседневного, на театральность его природы. В приведенных выше цитатах выражено представление о необычности героя: «...Все было в нем выразительно и нарядно»; в его облике есть «особенности, которые не поддавались обычным меркам красоты»; «Дягилев хочет, чтобы его заметили». Общее впечатление от внешности Дягилева в суждениях мемуаристов — это его «инаковостъ», которую мемуаристы трактуют каждый по-разному: от подчеркнутого отклонения в сторону элегантности п изящества, неповторимой выразительности (воспоминания С. Маковского и Т. Карсавиной) до вульгарно сниженного в интерпретациях, подчеркивающих фальшивость и иллюзорность внешнего облика (дневник В. Нижинского).
Индивидуальность и исключительность внешности Дягилева практически во всех мемуарах становятся важнейшим ценностным смыслом в портретных характеристика. Мемуаристы обуславливают эти качества как природной предрасположенностью, так и сознательной позицией Дягилева, решающего определенные задачи через внешнее позиционирование. Косвенным свидетельством последнего является письмо Дягилева, подготовленное в ответ на эмоциональное послание А. Бенуа по поводу щеголеватой внешности товарища. Приведем лишь несколько суждений: «В сущности все твое письмо заключается в том, что тебе не нравится моя оболочка, начиная с платья и кончая тем часто неискренним тоном, которым я говорю об тебе в печати. ... Менять свой облик считаю слишком мелочным и недостойным. Буду, как был, и все тут. Нужда заставит - и в лохмотьях буду ходить. Что касается до впечатления, которое я произвожу на окружающих, то этот вопрос несколько сложнее ... Припомни, сколько времени я вам казался внутренним гусаром. Затем начались нападки общества на мою пустую внешность, напыщенность, фатовство. ... Тут есть совмещение двух чувств. Во-первых, чисто человеческое чувство неприязни к этому миру недоброжелателей, в великой дозе смешивающееся с презрением к ним, и во 2-х, большая вера в то, что эта фаза пройдет, если в жизни моей будет успех» [Дягилев, 2, 1982: 21-23].
Устойчивыми отличительными характеристиками визуальных впечатлений от внешности С. Дягилева на протяжении всей его жизни являлись такие черты, как тяготение к позе («осанистое изящество», «внушительный вид»). В воспоминаниях Е. Дягилевой мы встречаем описание «юного Сережи», с любопытством взирающего на рождественскую елку: «Как сейчас вижу его фигурку в синем костюмчике, со штанишками по колено, в коротеньких носочках, в туфельках, с выпяченным вперед животиком и заложенными за спину ручками» [Дягилева, 1998: 124]. Степенность юного Сергея, заложенные за спину руки (поза, не свойственная ребенку) характеризуют героя через расположенность к позе, жесту. Данные мотивы отметит и разовьет в документальных романах о Дягилеве А. Ласкин. «Фигура его обращала на себя внимание барственной, несколько надменной осанкой ... Высокий, плотный и породистый ... он покорял осанистым изяществом», - писал С. Маковский [Маковский, 2, 1982: 308]. Б. Асафьев отмечал: «Застал я его в облике неожиданном: так, приятный «русский барин», в позе с «ленцой», небрежной, «несобранной», словно от утомления, но не подчеркнутого, а словно им самим не чувствуемого» [Асафьев, 1974: 241]. Похожее описание мы встречаем у С. Григорьева: «Это был высокий, довольно плотный человек, с крупной головой и значительным лицом. Черные усики и густая темная шевелюра с белой прядью на правой стороне головы придавали его облику необычность. С директором Императорского театра он держался подчеркнуто корректно. Появлялся в театре нечасто, но, когда приезжал, всегда привлекал к себе внимание внушительным видом» [Григорьев, 1993: 15]. «С первого взгляда он показался высоким и импозантным, когда же я встал, то увидел, что он среднего роста, но у него необычайно большая голова и широкие плечи», — отмечал хореограф Л. Мясин [Мясин, 1997: 44].
Укажем и на другие черты внешности Дягилева, дававшие повод мемуаристам говорить о необычности его облика, яркой индивидуальности, наделять художественное пространство героя ценностным смыслом исключительности.
Внимание современников привлекала большая дягилевская голова. Т. Карсавина отмечала: «У человека меньшего роста и корпуленции огромная дягилевская голова и массивный рот производили бы впечатление уродства. А на дягилевских плечах такая голова казалась красивой: она как бы дополняла его ярко-выраженную индивидуальность внешности» [Карсавина, 2, 1982: 300-301]. Похожее описание встречаем у С. Маковского: «...Большая, слишком большая голова, с седой прядью над правым виском» [Маковский, 2, 1982: 308]. Ж. Кокто писал: «Глядя на Сергея Павловича казалось, что он носит самую маленькую шляпу в мире. Но попробуйте ее примерить, и она вам сядет на уши. Просто любая шляпа была мала для такой головы» [Кокто, 1985: 118].
Исключительный по своим размерам цилиндр Дягилева стал предметом устного предания, запечатленного в мемуарах С. Маковского. История разворачивалась следующим образом. В петербургской прессе появился фельетон, в котором его автор, В. Буренин, глумился над ницшеанством Дягилева и позволил себе непристойные намеки на «сверхсвинство» «Мира искусства». Прочитав пасквильный фельетон, Дягилев и Философов поехали к обидчику на квартиру. Оба надели цилиндры. Растерявшаяся горничная пропустила их в рабочий кабинет Буренина, сидевшего за письменным столом
Дягилевский контекст романов В. Набокова
Еще одним автором образа главного персонажа «Петрушки» можно считать В. Нижинского. Многим были предельно ясны субъективные моменты этого почти «биографического» для танцовщика балета. Есть мемуарные свидетельства увлеченности В. Нижинского Т. Карсавиной, исполнившей роль Балерины. Образ Фокусника, во власти которого всецело находится Петрушка, современники неизменно соотносили с фигурой самого импресарио Дягилева, от которого полностью зависел Нижинский после своего увольнения из Мариинского театра в 1911 г. И Нижинский - Петрушка находится во власти таинственного Фокусника не только на сцене, но и за кулисами — в жизни, и нигде не может укрыться от его пристального взгляда (заболев. Нижинский будет бесконечно рисовать пугающе открытые глаза). Петрушка - олицетворение судьбы самого В. Нижинского; не случайно именно в этом образе был увековечен танцор на месте своего упокоения10.
Известно, что Дягилев, пытаясь вызволить Нижинского из плена безумия, в 1929 г., сам уже безнадежно больной, привез Нижинского именно на представление «Петрушки».
Отношения Дягилева и Нижинского, по нашему мнению, отразились в поэме через сюжетный и образный параллелизм с рассказанной в ней историей гибели несчастного юноши, который состоял в отношениях с одним из знаковых для эпохи персонажей - поэтом М. Кузминым. Таким способом А. Ахматова подчеркивала вину идеологов, кумиров молодежи, их ответственность за судьбы тех, кто оказался под их влиянием. Она указывает на причастность М. Кузмина к гибели поэта, наделяя в разных редакциях поэмы общей характеристикой («человек без лица и названья») М. Кузмина и спутника возлюбленной поэта. Гибель Петрушки, по мысли А. Бенуа, автора либретто балета, столь же прямо обусловлена присутствием в его жизни Фокусника. И М. Кузмин, и Фокусник -косвенные участники трагедии, их истинная роль в ней — и, следовательно, вина, - остается тайной. Но их вина тем сильнее, что преступление заключается не в пролитии крови, а в духовном воздействии на тех, кто им оказался подвластен.
Размышление о судьбе поколения выходит в плоскость ответственности творческой личности перед историей. А. Ахматова размышляет о роли А. Блока в судьбе поколения, характеризуя поэта прежде всего цитатами и парафразами из его же собственных сочинений, что, по мнению В. Топорова, вполне согласуется с его функциями «знака», «памятника» эпохи (ср.: «Как человек-эпоха Блок попал в мою поэму "Триптих"»): «...Он занимал особенное место в жизни всего предреволюционного поколения» [Топоров, 1985: 20]. Содержащиеся в поэме реминисценции из балета «Петрушка» позволяют отнести Дягилева к категории подобного рода персонажей.
За поэтичностью создававшихся символистами мифов - о Софии - у Владимира Соловьева, о Дионисе - у Вячеслава Иванова, о Прекрасной Даме - у Блока, о недотыкомке - у Федора Сологуба, - скрывался трагический конфликт культуры и природы, «разлом» эпохи, стоящий за пошлыми формами повседневности.
Эстетика модернизма, связанная с предельным напряжением, взрывом, идеалистическими исканиями, уводила человека от земного начала. Трансформация реальности, человеческих отношений, быта в «предельные» форматы, разновидности «инаковости» имела негативные последствия и в конечном счете привела к цивилизационным сдвигам. Трагичность финала поэмы усиливается тем обстоятельством, что герои подходят к нему, исходя из той роли, которая навязана им расхожим сюжетом, а не здравым смыслом. То, от чего освобождалась народная культура в масленичных балаганах, стало воспето культурой иной, ответственной, по мысли А. Ахматовой, за свои ценности перед невинным мальчиком, не сумевшим избавиться от навязанной ему роли перед целым поколением, перед страной, идущей к страшным катаклизмам.
Таким образом, можно говорить о знаковостп образов балетов дягилевской антрепризы для культуры Серебряного века. Используя эти образы, А. Ахматова передает мироощущение современников и обозначает многие ключевые проблемы жизни своего поколения. Более того, линия отсутствующего героя поэмы (анти-героя), связываемая некоторыми исследователями с именем М. Кузмина, как мы полагаем, может косвенно быть отнесена и к фигуре С. Дягилева. Оценка А. Ахматовой героев имеет негативную окраску, ведь размытые границы нравственных ориентиров, вседозволенность, проповедуемые кумирами эпохи, приводят к трагической развязке.
В своей поэме А. Ахматова через узнаваемые кодовые символы культуры передала эпохальные противоречия. Дягилевский контекст ее поэмы обретал черты эпохального мифа, содержание которого ассоциативно связывалось с актуальными для ее современников размышлениями, с одной стороны, о роли творческой личности в развития общества, а, с другой - о значении духовного рабства и идеологической порабощенности для судеб XX в.
Существует множество перекличек между судьбами Набокова и Дягилева: дальнее родство друг с другом, детство в родовом доме, который так и остался единственным Домом в их судьбе, увлечение Ницше и Уайльдом, общие друзья. Свои последние годы Набоков жил в том же отеле, где некогда Дягилев узнал о женитьбе Нижинского.
В автобиографической повести В. Набокова «Другие берега» при описании фамильного дома Набоковых на Большой Морской упоминаются картины «модных мирискусников», уроки рисования, которые проводил А. Бенуа для сестры Набокова - Елены, и М. Добужинский - для Владимира. В монографии Б. Бойда установлены факты, свидетельствующие о внимании семьи Набоковых к деятельности художественного объединения «Мир искусства»: «Баксту — лучшему портретисту из «мирискусников» - был заказан пастельный портрет Елены Набоковой; Бенуа - самый образованный и литературно одаренный — регулярно печатал свои статьи в либеральной ежедневной газете «Речь», которую издавал Владимир Дмитриевич; работы Бакста, Бенуа, а также их еще более талантливого собрата Сомова соседствовали на стенах дома» [Бойд, 2010: 51]. Рядом с домом на Большой Морской было расположено императорское Общество поощрения художеств, в котором проходили модные выставки мирискусников (1897 г. - выставка скандинавских художников, 1903 г. - пятая выставка журнала «Мир искусства») [Носик, 1995]. Еще одним доказательством близкого знакомства семьи Набокова с Дягилевым является то, что в 1903 г. младшая сестра В.Д. Набокова, наполненная гордостью, явилась на один из последних пышных балов в костюме боярыни, выполненном по эскизу Дягилева [Бойд, 2010: 54].
