Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Текст Священного писания и его функции в «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина 12
Глава II. Библейские мифы, притчи, легенды в художественном пространстве романа-хроники М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» 56
Глава III. Специфика форм художественного освоения Библии в семейной хронике М.Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина» 86
Заключение 126
Библиография 129
- Текст Священного писания и его функции в «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина
- Библейские мифы, притчи, легенды в художественном пространстве романа-хроники М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»
- Специфика форм художественного освоения Библии в семейной хронике М.Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина»
Введение к работе
Русская классическая литература с момента своего возникновения широко обращалась к Библии, хотя функции библейского текста в XII - XVI столетиях были совершенно иными, чем даже в XVII веке. В средневековую пору развития словесности Священное Писание было своеобразным идеологическим образцом: его можно и нужно было цитировать точно и без всякой негативной окраски. Объяснялось это религиозностью сознания древнего человека, воспринимавшего Библию как сакральный текст. В XVII веке в связи с ослаблением влияния церкви в государстве, ростом посадского населения начался процесс демократизации идей и настроений и связанная с этим секуляризация мысли и литературы.
Стало возможным иное восприятие Библии. Наряду с традиционным «обожествлением» библейского слова появилось критическое отношение к тексту Священного Писания. Об этом свидетельствуют в первую очередь сатирические повести («Слово о бражнике», «Калязинская челобитная» «Повесть о куре и лисице», «Праздник кабацких ярыжек и др.).1
В литературе XVIII и XIX столетий обе эти тенденции в отношении к Библии продолжали существовать, приобретая в творчестве различных писателей свое индивидуальное художественное воплощение. Совершенно особое место текст Священного Писания занимает в произведениях Салтыкова-Щедрина, составляя основу как его реалистической, так и сатирической поэтики.
При всем том, что творчество Щедрина всесторонне изучено крупнейшими исследователями (В.Я. Кирпотиным, А.С. Бушминым, Е.И. Покусаевым, С.А. Макашиным, Д.П. Николаевым, саратовскими учеными -А.А. Жук, В.В. Прозоровым, Е.Г. Елиной, Ю.Н. Борисовым и др.), проблема
1 Подробнее см. об этом в кн.: Лихачев Д.С., Панченко A.M. «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976; Адрианова-Перетц В.П. У истоков русской сатиры // Русская демократическая сатира XVII века. М.; Л., 1954.
4 функционирования библейского текста в художественных текстах сатирика так и не получила удовлетворительного разрешения в литературоведении. В Полном собрании сочинений Салтыкова-Щедрина (1933-1941) и в последнем 20-ти томном издании произведений писателя (1965-1977), в частности, были зафиксированы многие случаи включения в щедринские тексты реминисценций, парафраз из Библии. В примечаниях давалась отсылка к соответствующим, используемым писателем книгам и главам Священного Писания и иногда раскрывался самый общий смысл привлекаемого библейского материала. Однако все эти указания далеко не исчерпывали всего огромного корпуса библейских аллюзий в произведениях Салтыкова. Кроме того, комментаторами не ставилась задача выявления их особого смыслового и стилистического наполнения в щедринском тексте.
Только начиная с 1980-х годов в щедриноведении появляются работы, где библеизмы в сочинениях сатирика становятся объектом специального рассмотрения: предпринимаются попытки их контекстуального комментирования, устанавливается связь библейских включений с содержанием той или иной сцены, ситуации, с характером персонажа, обнаруживаются новые библейские параллели. Так, И.Б. Павлова, рассмотрев ритмическую организацию, закономерности сюжетного движения заключительного отрывка «Истории одного города», впервые указала на наличие в нем смысловых, лексических, эмоциональных аналогий с Откровением Иоанна Богослова . . Ю. Лебедев также рассматривает финальную главу «Истории одного города» с его грозным оно в библейском ключе: устами пророка библейская история «поведала нам о Божьем гневе, приводившем к разрушению страны и города за разврат и нечестие отпавших от Бога жителей - Содом, Гоморра, Вавилон, Иерусалим» . Е.В. Литвиновой
2 Павлова И.Б. Роль символа «оно» в «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина // Филологические
науки. 1979. № 3. Стр. 85-86.
3 Лебедев Ю.В. Животворные лучи сатиры М.Е. Салтыкова-Щедрина //Литература в школе. 2001. № 6. С.
13.
5 были рассмотрены некоторые эсхатологические мотивы в хронике4. Особую роль «библейскго фона» в сюжете хроники отмечает и А.П. Ауэр. Как считает исследователь, расширение смыслового объема финала произошло именно благодаря своему внутреннему соотнесению с библейским мифом. Говоря о содержательных потенциалах финала «Истории», исследователь устанавливает также его скрытую связь с книгами библейских пророков, «в грозной патетике которых вырастают картины гибели человечества»5. М.И. Назаренко, анализируя мифопоэтические истоки произведений Щедрина («История одного города», «Господа Головлевы», «Сказки»), отдельно рассматривает и библейский пласт6. Среди работ, в которых затрагивается проблема функционирования библейского текста в сочинениях сатирика, выделяется исследование Т.Н. Головиной, установившей многие значимые параллели между «Историей» и Библией7.
Необходимо указать и на работу Б.И. Матвеева «Библеизмы в прозе М.Е. Салтыкова-Щедрина» , отметившего факт нравственного и эстетического воздействия Священного Писания на Щедрина, различные формы присутствия библейского текста (в сюжетах, образной системе, стилистике) в сатире писателя. Отчетлива его система классификации библеизмов у Щедрина (собственные имена, фразеологизмы, афоризмы), плодотворно исследование их роли в сюжете, в установлении особой стилистической окраски, наполнении библейских выражений новым содержанием, изменении лексического состава цитаты. Все это позволило автору установить различные «смысловые и эмоциональные функции» библейского источника.
4 Литвинова Е.В. Эсхатологические мотивы в «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина //
Материалы XV11I Всесоюзной студ. конф. «Студент и научно-технический прогресс». Новосибирск. 1980. С.
53-59.
5 Ауэр А.П. Художественная диалектика символического финала «Истории одного города» // Ауэр А.П.,
Борисов Ю.Н. Поэтика символических и музыкальных образов М.Е. Салтыкова-Щедрина. Саратов. 1988. С.
54.
6 Назаренко М.И. Мифопоэтика М.Е. Салтыкова-Щедрина («История одного города», «Господа Головлевы»,
«Сказки»): Дисс.[...] канд. филол. наук. Электронный вариант: Schedrin. ntw.
7 Головина Т.Н. «История одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина: литературные параллели. Иваново.
1997. С. 6-16.
8Матвеев Б.И. Библеизмы в прозе М.Е. Салтыкова-Щедрина// Русская речь.2001. № 2. С. 3-12.
«Господа Головлевы» менее исследованы с точки зрения присутствия в них библейского текста. Интересный аспект в изучении хроники в ее соотнесенности с Библией был предложен И.А. Есауловым в его статье «Категория соборности в русской литературе», в которой, в частности, исследуется финальная сцена романа Щедрина, где момент «пробуждения совести» у главного героя рассматривается «в духе православного представления о человеке»9. Позже эта же тема стала объектом внимания автора в одноименной монографии (1995).
А.А. Колесников, рассматривая некоторые архетипы в «Господах Головлевых», в частности, подчеркивает особую важность архетипа «Блудного сына»10.
Значение работ Н.В. Яковлева, И.П. Видуэцкой, С.А. Макашина11 состоит в том, что они, исследуя идейно-художественную ткань «Пошехонской старины», вычленили «житие» как один из сюжетных пластов хроники.
Методологически значимыми для нашей диссертации оказались многочисленные исследования, посвященные общим вопросам отношения русской литературы и православия, русской литературы и христианства, православной церкви и русской словесности. Эти труды во многом определили поворот научной мысли, произошедший в 90-е годы, в сторону изучения библейского контекста творчества писателей XVIII-XX веков. Во многих из этих книг освещаются проблемы форм воплощения библейских тем, сюжетов, образов в художественном произведении. Кроме того, авторов привлекает разработка писателями библейских (и в частности христианских) мотивов.
9 Есаулов И.А. Категория соборности в русской литературе (к постановке проблемы) // Евангельский текст в
русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск. 1994. С. 32-61.
10 Колесников А.А. Переосмысление архетипа «блудного сына» в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина
«Господа Головлевы» // Писатель, творчество: современное восприятие. Курск. 1999. С. 38-52.
" Яковлев Н. В. «Пошехонская старина» М. Е. Салтыкова-Щедрина. - M., 1958. С. 35.; Видуэцкая И. П. «Пошехонская старина» в ряду семейных хроник русской литературы.// Салтыков-Щедрин. 1826-1976. -Л., 1976. С. 206; Макашин С. А. Салтыков-Щедрин. Последние годы. - М., 1989. С. 439.
Для нашей диссертации особое теоретико-литературное значение имеет шеститомный труд М.М. Дунаева «Православие и русская литература» (М., 1996-2000), в котором, по точному замечанию A.M. Любомудрова, осуществлено «систематизированное религиозное осмысление особенностей развития отечественной словесности с XVIII до конца XX в.». По мнению рецензента, «отличительная особенность методологии Дунаева -использование самого широкого спектра понятий и категорий, как богословско-церковных, так и эстетических, общекультурных» . Последнее представляется наиболее значимым в нашем исследовании нравственных и эстетических функций библейского материала в сатире Щедрина.
С проблемами бытования евангельского текста в русской литературе связаны сборники Петрозаводского университета, выпускаемые под редакцией В.Н. Захарова. Здесь, например, принципиально важной представляется программная статья В.Н. Захарова «Русская литература и христианство», в которой вскрываются истоки христианского характера русской литературы и ставится вопрос о необходимости разработки ее «новой концепции»13.
Несмотря на наличие исследований специального и методологического характера, до сих пор не был произведен комплексный и системный анализ библейского пласта в творчестве Щедрина, так же, как остался открытым и вопрос о месте текста Священного Писания в художественной системе писателя и его роли в воплощении идейно-художественного замысла произведений Салтыкова. Именно эта неразработанность многих направлений диссертационной темы, а также возрастающий в последнее время в литературоведении интерес к проблеме библейского текста в русской литературе, в том числе и в художественном наследии М.Е. Салтыкова-Щедрина, обусловили актуальность представленной работы.
12 Любомудров A.M. О православии и церковности в художественной литературе // Русская литература. 2001. №1.
|3Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Петрозаводск, 1994. С.5.
Предметом изучения является Библия в контексте щедринского творчества.
Объект исследования - библейские речения, сюжеты, мотивы, образы в произведениях Салтыкова «История одного города», «Господа Головлевы», «Пошехонская старина».
Тексты М.Е. Салтыкова-Щедрина приводятся по двадцатитомному собранию сочинений писателя, выходившему с 1965 по 1977 год в Москве в издательстве «Художественная литература» и являющемуся на сегодняшний день наиболее полным.
Цель диссертационного исследования - выявить различные формы бытования Библии, способы ее введения и специфику функционирования в названных сочинениях сатирика.
В соответствии с этой целью были намечены следующие задачи:
Определить в контекстуальной связи идейно-структурное своеобразие привлекаемых Щедриным библейских тем, образов и мотивов в «Истории одного города».
Исследовать особенности включения библейских легенд, притч, мифов, афоризмов в структуру сюжета и образов романа-хроники «Господа Головлевы». Выявить новые функции библеизмов в создании характеров героев и различных психологических ситуаций, в том числе и ситуации «пробуждения совести» у Порфирия Головлева.
Показать новые формы художественного освоения Библии в «Пошехонской старине»:
раскрыть содержание подзаголовка («Житие Никанора Затрапезного»), установить его связь с библейским понятием «жития» как «жизни»; - охарактеризовать смысл идейного, нравственно-эстетического и
бытового наполнения церковных праздников, которые нашли
отражение в «Пошехонской старине»;
9
- опираясь на биографические факты и особенности авторского
присутствия в тексте семейной хроники и других произведений 80-х
годов, предложить свое осмысление «религиозности» Щедрина и
его нравственных позиций.
В основу методологии настоящего сочинения положен комплексный
подход, включающий методы историко-литературного,
интертекстуального, смыслового анализа текста, учитывающий биографические аспекты, а также научные принципы, реализуемые в трудах, посвященных общим вопросам отношения русской литературы и христианства (М.М. Дунаев, A.M. Любомудров, В.А. Котельников, В.Н. Захаров и др.) и проблемам изучения различных аспектов щедринской сатиры (Е.И. Покусаев, А.С. Бушмин, С.А. Макашин, Д.П. Николаев и др.).
Научная новизна диссертационной работы. Впервые Библия рассмотрена в идейно-художественном контексте щедринских произведений с учетом изменения форм ее бытования в авторском тексте от «Истории одного города» к «Пошехонской старине». Исследованы как общие принципы использования Салтыковым-Щедриным библейского материала, так и различные, обусловленные тематикой, жанром произведений, построением сюжета, характером персонажей, авторским замыслом. Установлено, что привлекаемые писателем сюжеты, аллюзии, реминисценции из Библии дают возможность новой интерпретации социального и нравственно-философского смысла сочинений сатирика.
Апробация работы
Основные положения и выводы диссертации обсуждались на
межкафедральном семинаре аспирантов и соискателей, в щедринском спецсеминаре кафедры истории русской литературы и фольклора СГУ (Саратов), были представлены в виде докладов на конференциях молодых ученых в Саратовском государственном университете (2001-2004 гг.), на III Международной конференции «Литература и культура
10 в контексте христианства» (Ульяновск, 2002 г.), на научной межвузовской конференции «Литература: миф и реальность» (Казань, 2003 г.), а также нашли отражение в шести опубликованных и двух сданных в печать статьях.
Практическая значимость
Материалы диссертации использовались автором в лекциях по курсу
«История русской литературы XIX века», в коллективном спецкурсе «Библия и русская литература», на практических занятиях по этим же курсам. Результаты исследований могут применяться в школьной и вузовской практике, в спецкурсах и спецсеминарах.
Положения, выносимые на защиту:
1. Библейские речения, сюжеты, мотивы способствуют выявлению
философских, социально-политических взглядов Щедрина, уточняют его нравственно-эстетические позиции, определяют художественную многомерность смыслового пространства произведений писателя.
Наряду со средствами реалистического гротеска и фантастики важное место в сатирическом изображении персонажей занимает текст Священного Писания. Связь сакрального текста с текстом «Истории одного города» ощущается и на более глубинном уровне, а именно на уровне художественной структуры. Многие из привлекаемых сатириком библейских преданий и мифов служат основой для построения отдельных компонентов сюжета или глав щедринского произведения. Более того, вся салтыковская книга, повествующая о постепенном приближении катастрофы в Глупове, структурно организована по аналогии с библейской историей.
Смысловым и сюжетообразующим началом романа-хроники «Господа Головлевы» являются притча о Блудном сыне, легенды о Страшном Суде и крестных мучениях Христа. Имплицитно предсказывая принципиально важные повороты сюжета,
евангельские притчи и легенды подготавливают ситуацию, возникающую в финале хроники, делая его многоплановым и художественно мотивированным. 4. «Пошехонская старина» являет собой новые формы художественного освоения Библии. Писателя занимает проблема бытования Библии в обычной жизни человека, ее место в сознании, мировоззрении людей разных сословий. Включение же в текст произведения церковных праздников как бытового явления дает возможность Щедрину охарактеризовать и уровень народного сознания, и нравственный мир поместного дворянства, оттеняя его бездуховность. Наличие подзаголовка («Житие Никанора Затрапезного») свидетельствует о скрытых формах присутствия библейского материала, связанного с осмыслением «жития» как «жизни», а имени Никанора с именем одного из библейских апостолов.
Текст Священного писания и его функции в «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина
«История одного города» (1869 - 1870) всегда привлекала особое внимание ученых. Эта «странная и поразительная книга» (слова И.С. Тургенева) уже сразу после своего выхода в свет породила вокруг себя разнообразные споры, вызвала самые противоречивые суждения и оценки (прежде всего в русской «газетной» критике).
Однако и в настоящее время в щедриноведении продолжаются дискуссии и о жанре этого произведения, и о композиции, особенностях историософских воззрений Салтыкова и, самое главное, о смысле финальной сцены романа. Долгое время существовавшая общепринятая трактовка идейной концепции хроники как произведения, бичующего и высмеивающего самодержавную власть,1 сегодня представляется однолинейной и достаточно узкой. Уж слишком многомерно смысловое пространство щедринской хроники, слишком очевиден присутствующий здесь философский пласт, который явно доминирует над социально-политическим.
Не в последнюю очередь эта особенность книги Салтыкова объясняется наличием в ее повествовательной ткани разного рода библеизмов (цитат, сюжетов, образов из Библии), которые одни только обладают способностью конкретную ситуацию, реальности исторического времени переводить в сферу «вечных» этических проблем, тем самым предопределяя в произведении выход на философский уровень художественного обобщения. Поэтому вполне закономерным было бы обратиться к рассмотрению этих важных компонентов поэтической системы писателя, тем более, что в щедриноведении этот аспект «Истории» еще не получил должного освещения.
Библейский пласт в хронике становится объектом специального рассмотрения в литературоведении только начиная с 1980-х годов. В этом отношении внимание исследователей сразу же привлек финал глуповского «Летописца», где были обнаружены смысловые, лексические, эмоциональное аналогии с Апокалипсисом (впервые это сходство было отмечено И.Б. Павловой). Долгое время в основном один финал и давал повод говорить о непосредственной связи салтыковской хроники с текстом Священного Писания, а также о реализации в ней библейских мотивов. Только сравнительно недавно появились работы (причем, весьма немногочисленные), в которых исследователями выявляются новые библейские параллели, присутствующие в щедринском тексте, и определяется их функциональное назначение.3 Тем не менее, обнаруженные случаи обращения писателя к библейскому пласту так и не исчерпывают всего огромного корпуса привлекаемых писателем библейских аллюзий и реминисценций, так же, как остался открытым и вопрос об их роли в воплощении идейно-художественного замысла «Истории одного города».
Действительно, Библия входит мощным потоком в щедринское произведение. И нотами Апокалипсиса, мощно звучащими в заключительных эпизодах глуповской истории, только венчается библейская тема в хронике. Начинает же она своеобразно ощущаться уже с первых страниц «Истории», на что прежде всего указывает насыщенность текста глуповского «Летописца» цитатами и выражениями из Священного Писания.
Так, глуповские архивариусы (а вслед за ними и сам издатель) щедро оснащают свой рассказ библейскими фразами типа «пастырь вертограда сего», «выстроенная на песце», «аспидово покаяние», «на лоне Авраамлем», «первый бросил камень», «плод познания добра и зла», «свет Фавора» и др. Их вплетение в художественную ткань «Истории» выглядит вполне естественным и органичным, так как пародируемый в хронике летописный жанр и сама летописная манера изложения событий, имитируемая в тексте, в своей классической традиции предполагала обязательное включение в повествование библейских источников, ссылки на примеры из Священного Писания.4
Однако библейские речения в произведении являются не просто атрибутами летописного стиля. Их роль в художественном пространстве хроники гораздо шире и многограннее.
В свое время А.И. Ефимов, анализируя язык Салтыкова-Щедрина с точки зрения присутствия в нем различных лексико-фразеологических групп, в том числе и церковно-славянекой фразеологии, сделал ряд важных замечаний относительно тенденций использования церковно-славянизмов в щедринских произведениях. В частности, он особо выделил их пародийно-ироническое употребление в целях создания сатирической экспрессии. Последняя, по мнению А.И. Ефимова, достигалась с помощью разных приемов, среди которых важное место занимают пародирование и каламбурно-ироническое осмысление устойчивых церковно-славянских изречений, а также их сатирические перифразы, то есть употребление в иносказательном значении.5
Об особой смысловой нагрузке библейских выражений и их трансформации в текстах Салтыкова, обусловленной изменением лексического состава цитаты, наполнением ее новым содержанием, спустя несколько десятилетий будет говорить и Б.И. Матвеев, предложивший даже свою классификацию библеизмов у Щедрина (собственные имена, фразеологизмы, афоризмы).
Библейские мифы, притчи, легенды в художественном пространстве романа-хроники М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»
Семейный роман-хроника «Господа Головлевы» служит наиболее ярким доказательством постоянной ориентации щедринского сознания на тот или иной текст Священного Писания. Более того, применительно к этому произведению можно также говорить о том, что именно библейский текст помогает автору реализовать глубинную концепцию хроники - раскрыть процесс нравственно-психологического, социального распада дворянской семьи и показать неизбежность расплаты за забвение божественных и человеческих норм существования.
Формы присутствия библейского слова в художественной ткани романа самые разнообразные: это реминисценции, образы, библейские мотивы и сюжеты, помогающие писателю организовать смысловое и художественное пространство «Господ Головлевых». Широко Салтыковым привлекаются и цитаты из Священного Писания. Вплетенные чаще всего в речь героев, они прежде всего оказываются важными для создания характеров персонажей. Библейский текст в этом случае несет на себе серьезную смысловую нагрузку, так как именно он является главным средством характеристики (или самохарактеристики) героев. И прежде всего это касается главных участников головлевской истории - Порфирия Головлева и его матери Арины Петровны.
Бытование библейских выражений и афоризмов в речи Порфирия было исследовано Г.Ф. Самосюк, которая убедительно доказала, что именно библейский текст высвечивает такое фундаментальное свойство героя, как «пустословие».
Дополнительные наблюдения относительно функций библейских цитат в речи персонажей можно сделать, обратившись к образу Арины Петровны. совершенно верно заметил Е.И. Покусаев, вообще противоречия между внешним и внутренним, между словом и делом являются «главным нервом всего существования Арины Петровны». В дальнейшем библейские фразы и выражения будут еще больше усиливать этот обнаружившийся контраст между внешней религиозностью, «набожностью» и грубым практицизмом, граничащим с жестокостью, помогая ярко и выпукло представить образ «властной барыни». Чуждая всякого сострадания и желания одаривать милостью даже собственных детей, она предпочтет лучше лишний раз напомнить о христианских добродетелях, чем принять действительное участие в судьбе человека.
Особенно ей нравится внушать своим домочадцам одну божественную заповедь, усвоенную лучше остальных. «Помнишь ли, что в заповеди сказано: чти отца твоего и матерь твою - и благо ти будет... стало быть, ты «блага»-то себе не хочешь?» (С. 36) - пытается Арина Петровна вразумить непокорного, по ее мнению, Павла. Даже свое письмо к Порфирию, в котором сообщает о случившейся трагедии со Степаном, она превращает в поучение о том, как нужно вести себя примерным детям: «Сие да послужит нам всем уроком: кто семейными узами небрежет - всегда должен для себя такого конца ожидать. И неудачи в сей жизни, и напрасная смерть, и вечные мучения в жизни следующей - все из сего источника происходит...» (С. 54). Она даже и не догадывается, какую глубокую истину изрекла в этом письме, и уж, конечно, не подозревает, что она первая семейными узами и пренебрегла, нарушив тем самым так хорошо известную ей заповедь. Таким образом, мы видим, что и Арине Петровне не было чуждо все то же пустословие, отличающее Порфирия Головлева. Более того, становится очевидным, что первые уроки «словесного тиранства» Иудушка, несомненно, брал у «милого друга маменьки».
Арина Петровна очень быстро поняла, что с помощью библейских изречений можно с легкостью скрыть свою истинную сущность (так же, как и свои неблаговидные поступки) и окружить себя ореолом добродетельной христианки. Хотя необходимо отметить, что, в отличие от Порфирия, текст Священного Писания помогал ей не столько скрыть от окружающих подлинное лицо, сколько «укрыться» от Божьего Суда, заменяя искреннее благочестие лишь формой благочестия, выраженное в слове, через которое она чувствует свою приобщенность к божественному. Так, если Иудушка принимал образ поборника справедливости, страстотерпца и богопослушника, то Арина Петровна очень любила разыгрывать роль почтенной и удрученной матери, неустанно заботящейся о своем семействе. «Что ж, мой друг, - говорит она восхваляющему ее жизненную силу Порфирию, - и перенесешь, коли Господу Богу угодно! Знаешь в Писании-то что сказано: «Тяготы друг друга носите -вот и выбрал меня он, батюшко, чтоб семейству своему тяготы носить» (С. 35). Произнося эту фразу из Священного Писания, как пишет Салтыков, Арина Петровна «даже глаза зажмурила: так это хорошо ей показалось, что все живут на всем готовеньком, у всех-то все припасено, а она одна - целый-то день мается да всем тяготы носит» (С. 35). В этих «непосильных» тяготах, выпавших на ее долю, она видит свой «крест», положенный ей от бога. «И про тягости-то мои, и про крест-то мой... ничего он этого не чувствует!» (С. 18) - восклицает Арина Петровна, перечитывая письмо Порфирия.
«Нести свой крест», «тяжелый крест» - так обычно говорят о тяжелой судьбе, тяжелых страданиях. Выражения эти возникли на основе евангельской легенды об Иисусе, несшем на Голгофу крест, на котором его должны были распять. Упоминание же креста Ариной Петровной для читателя звучит явно иронически, так как ее страдания, переносимые ею исключительно на пути «благоприобретения» и «округления» имения, не имеют ничего общего с теми действительными жизненными страданиями, о которых говорится в Библии и которые должны служить средством для нравственного совершенствования.
Специфика форм художественного освоения Библии в семейной хронике М.Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина»
«Пошехонская старина» (1887-1889) - итоговое произведение многолетней творческой деятельности Салтыкова-Щедрина. Оно стало его своеобразным завещанием, его последним напутственным словом, которое ему страстно хотелось донести до своего читателя. Неотъемлемым свойством поэтической системы этого романа-хроники также явилось включение в повествовательную ткань разного рода библеизмов. В предыдущих главах мы рассматривали, как библейско-метафорический пласт, всегда очевидный во многих произведениях писателя, проявлялся в усвоении тех или иных библейских архетипов, в художественном переосмыслении библейских тем, мотивов, образов. Особое внимание уделялось рассмотрению взаимодействия сакрального текста с текстом сатирика и на уровне поэтики, на уровне воздействия структурных особенностей Библии на повествовательную структуру текстов Щедрина.
«Пошехонская старина» демонстрирует качественно новые, ранее не реализуемые принципы и приемы использования библейского слова. В романе сравнительно мало цитат из Библии и других непосредственных отсылок к Священному Писанию. Однако стихия библейского слова, религиозный пафос пронизывают весь образный и композиционный строй произведения.
В этом отношении значительный интерес с точки зрения специфики функционирования библейского текста представляет уже подзаголовок хроники - «Житие Никанора Затрапезного». В романном творчестве сатирика - это единственный пример, когда писатель почувствовал необходимость уточнить название своего произведения, предлагая читателю еще и подзаголовок. Но этот факт в щедриноведении как-то остался без внимания. Единственное, что заинтересовало исследователей, - . это слово «житие». Так, например, Н. В. Яковлев, сравнивая разные редакции «Пошехонской старины», подчеркивал, что Салтыков, хотя и заменил в одной из редакций по цензурным соображениям слово «житие» на «жизнь и приключения» Никанора Затрапезного, тем не менее, он «мыслил именно о «Житии» ... , а не о «приключениях» какого-нибудь дворянского «Савраса без узды».1 И.П. Видуэцкая, затрагивая вопрос о жанровой природе этого произведения, отмечает, что авторское определение «житие» «не противоречит рассмотрению «Пошехонской старины» в ряду произведений, относящихся к жанру семейной хроники».2 С. А. Макашин выделяет в щедринском тексте три слоя: «хронику», «публицистику» и «житие» - «повесть о детстве главного персонажа, Никанора Затрапезного, написанную на автобиографической основе».3
В любом случае наличие данного подзаголовка свидетельствует о специфике художественной структуры романа и, главное, он позволяет глубже проникнуть во «внутренний» мир хроники, четче определить авторскую позицию в тексте.
Житие - самый распространенный агиографический жанр древнерусской литературы, в котором повествуется о подвижнической жизни святого и совершаемых им подвигах и чудесах. Русская литература XIX века знает немало случаев обращения к этому жанру. Так, в 1863 году появилась повесть Н. С. Лескова «Житие одной бабы», в которой писатель поведал трагическую историю крепостной девушки Насти. Слово «житие», используемое в названии этого произведения, позволило Лескову не только с небывалой широтой охвата изобразить несчастную жизнь Насти, ее «житие», в котором были только одни страдания и лишения, переносимые удивительно стойко и безропотно, - выбранная форма повествования помогла также автору создать обобщенный образ русской крепостной женщины. Еще один из ярких примеров обращения к жанру жития - тщательно продумываемое, но так и не написанное «Житие великого грешника» Ф. М. Достоевского (идея этого романа изложена в дневниковой записи от 3/15 мая 1870 года). Одушевленный своей любимой идеей о возможности каждого человека обрести спасение, приблизиться к Богу через осознание своей греховности и искупления ее тяжелыми страданиями, Достоевский хотел написать роман о том, как великий грешник становится святым. И контраст, заключенный в оксюморонном названии произведения, как нельзя лучше отражал духовные поиски художника.
В щедринском подзаголовке также присутствует контраст, создаваемый несоответствием между жанром и героем, на первый взгляд, явно не достойным быть описанным в житии. Как явствует из подзаголовка, это самый обыкновенный человек, пошехонский дворянин. В хронике сатирик, подробно описывая родословную Никанора, его предков, постоянно подчеркивает, что это были обычные поместные дворяне, которые «забились в самую глушь Пошехонья, без шума сбирали дани с кабальных людей и скромно плодились», «иногда их распложалось множество, и они становились в ряды захудалых».4 На эту обычность героя указывает и его фамилия, заключающая в себе оттенок даже некоторой грубоватости, сниженности. (Слово «затрапезный» характерно для разговорного обихода и обозначает «повседневный, заношенный»).
