Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Удовольствие от пищи 13
1. Опыт культуры 13
1.1 Разделённое удовольствие: воплощённая традиция 13
1.2 Устройство трапезы и стратификация телесных благ 22
1.3 Стратегии удовольствия — стратегии власти 30
2. Опыт индивидуальной истории 43
2.1 Символика телесного единства с матерью 44
2.2 Способность к ассимиляции «чуждого» 56
Глава 2. Трансформация телесного опыта в процессе цивилизации 71
1. Цивилизациоиный процесс и структуры повседневности 71
2. Застольный этикет: удовольствие между приличным и отвратительным 81
3. Наслаждение вкусом 93
4. Функциональность и традиционализм 110
5. Недовольство цивилизацией 124
Заключение 137
Библиография 141
- Опыт культуры
- Опыт индивидуальной истории
- Цивилизациоиный процесс и структуры повседневности
- Застольный этикет: удовольствие между приличным и отвратительным
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Культура питания является важнейшим элементом повседневной жизни и представляет собой самый выразительный пример трансформации биологических потребностей человека в поле культурных значений. Однако предметом научного исследования и практической регламента и ИИ становятся, в основном, формально фиксируемые правила приготовления и употребления ниши. При подобном подходе остаётся в стороне вопрос о доставляемом нишей удовольствии и, соответственно, вопрос о том, как отражается окультуривание еды на структуре телесного опыта индивида. Именно такая установка преобладает в наши дни. Социокультурные перемены последних десятилетий спровоцировали гипертрофированный интерес к застольному этикету, его истории и дистинк-тивным функциям. Другая типичная черта современной культуры — распространение разнообразных моделей «правильного» питания, пропагандируемых в терминах заботы о здоровье и душевном благополучии. Однако мы видим, как на фоне многочисленных стратегий питания исчезает удовольствие, знаки которого активно эксплуатируются в рекламных целях, но к переживанию которого современный человек утрачивает способность. Культивируя эстетику и комфорт, он оставляет удовольствие в. забвении и в силу подобного трагического небрежения рискует собственной целостностью и энергийностыо. Мы полагаем, что. несмотря на все исторические формы аскетизма, забота об удовольствии является краеугольным камнем культуры. И если она не декларируется эксплицитно, то, по крайней мере, даёт о себе знать в строгом культурном императиве избегания неприятного. Забота об удовольствии не противоположна дисциплине, но, напротив, может служить её основанием, создавая непреодолимый рубеж на уровне телесного отторжения недозволенного. Разграничение приятного и неприятного играет ключевую роль в процессах семейной и культурной идентификации. В этом свете самые разные культурные процессы могут быть представлены как трансформация телесного опыта. исключающая из поля возможного один комплекс удовольствий и заменяющая его другим. Сферой реализации такого рода стратегий, как мы показываем, и является культура питания.
Для философской антропологии и философии культуры рассматриваемая тематика является совершенно новой. Современные и традиционные стратегии питания изучались с позиции социологии, этнографии, фольклористики, исторической и социальной антропологии, однако для философии повседневная значимость предмета обернулась его нсвоетребовннностью. и в настоящее время в философских науках отсутствует определенный подход к исследованию столь важной составляющей жизненного мира. Истоки сложившейся ситуации — в прошлом философской мысли, поскольку классическая философия — от платонизма до кантианства — рассматривая наслаждение пищей с точки зрения искусства жизни, специфицировала его в терминах духовного и телесного. Признавая, что реальная человеческая жизнь не может быть мыслима помимо плоти с еС удовольствиями и страданиями, философия при этом давала им низкую этическую оценку и отождествляла самоисполнение человека с овладением духовными благами. При таком разграничении сфер собственно телесное трактовалось как непроблематичное в своей тривиальности и случайности, поэтому- предпочтения, связанные с едой, представлялись нерелевантными истине человеческого существования и крайне редко привлекали внимание. Только феноменологическая философия XX в., воздавая должное бытийной истине тела, обретает язык, позволяющий говорить о телесном наслаждении в его соотнесенности с экзистенцией, важнейшим бытийным модусом которой является обыденность. Современная философская мысль стоит перед необходимостью обнаружения форм ндеігтичности. не сводимых к рефлексии, и в этих целях вновь и вновь обращается к исследованию структур повседневности. О том, что пришло время ввести в круг философских тем и проблематику, связанную с культурой питания, свидетельствуют, в частности, доклады, прозвучавшие на конференциях «Философия пира», проходивших под руководством К.С. Пигрова на философском факультете СПбТУ в марте 1999 г. и в октябре 2002 г.
Состояние научной разработанности проблемы. В истории философской мысли тема удовольствия от пищи и культуры питания лишь спорадически возникала в общем контексте антропологической проблематики. Парадигмой интерпретации удовольствия на века стала восходящая к Платону этическая трактовка соотношения души и тела в наслаждении. Стремление разрешить вопрос о том, как свя- заны удовольствие и благо, приводит Платона в «Филебе» к сомнению в причастности тела высшей бытийной ВОЗМОЖНОСТИ человека. Поскольку само но себе тело, не знающее меры наслаждения, не способно предупредить его переход в страдание и не может гарантировать благо, постулируется необходимость контроля истины над удовольствием путём оіраничснпя телесных побуждений посредством разума. Истинное же удовольствие представляется как не связанное с телесным опытом наслаждение чистыми формами.
Важную для проекта нашего исследования тематику совместного переживания удовольствия вводит в своей «Антропологии» И. Кант, показывая тенденцию вкуса внешне содействовать моральности в свете возможности сообщать чувство удовольствия и испытывать удоачетворенне вместе с другими. В этой связи «высшим морально-физическим благом» Кант называет «хороший обед в хорошем обществе». Однако, усматривая в человеке единство чувственной и морально-интеллектуальной составляющей, он полагает их неравноценными, что проявляется в противопоставлении чувственного и рефлексивного удовольствия. Только последнее, по мнению Канта, обладает всеобщей значимостью, поэтому, изображая благонравное Застолье, он сосредоточивает внимание на общении согралезннков. отводя чувственным радостям роль фона. Стремясь гарантировать всеобщность опыта, Кант вынужден игнорировать собственную значимость телесных ощущений в пользу тайного присутствия разума в деле наслаждения."
Решающую роль в формировании новой философской парадигмы осмысления телесного опыта сыграли работы М. Мерло-Понти. и прежде всего, его фундаментальный труд «Феноменология восприятия». Мерло-Понти отказывается от рассмотрения индивидуального бытия в терминах сопричастности абсолютной истине, представляя его как временной ряд актов возобновления, и настаивает на том, что субъект может реализовать свою самость именно благодаря обладанию телом и возможности посредством тела входігть в мир. Опыт собственного тела, по Мерло-Понти, — это и есть опыт контакта с миром и с Другим. Телесное бытие перестаёт трактоваться как препятствие для интерсубъективности: открытое миру тело принимает на себя историю и делает возможным совместный опыт — признание Дру- ' Кант И. Антропология с прагматической точки зрения. С. 366. 2 Там же. С. 309-315. того R разделённом удовольствии. Концепция Мерло-Понтн. как мы полагаем, может ПОСЛУЖИТЬ основанием для дальнейшего рассмотрения способности к удовольствию в терминах воплощения традиции и переживания единства телесного опыта с Другим в обладании общим миром.
Тематике наслаждения уделено значительное внимание в философии Э. Левинаса. который видит в ним фундаментальное оінсниение к бытию, противоположное освоению мира с помощью разума. По мнению Левинаса, классическая философская традиция, пренебрегавшая удовольствием в пользу способности к те-матизацин н объективации, тем самым игнорировала раскрывающуюся в наслаждении субъективную субстанцию личности. Левинас поэтом) настаивает на том, что наслаждение не должно рассматриваться с точки зрения приносимых им прибылей и убытков, їіо только «в его событии, во взаимосвязи с шзшущейся в бытии драмой Я»л. С позиции наслаждения мир предстает как «совокупность типи»' в буквальном и метафорическом смысле. Как полагает Левинас, в опыте «питания», мы наблюдаем экстатическое, устремлённое к миру существование, наслаждающееся зависимостью от того, что его ограничивает; при этом пронеходігг освоение реальности, описываемое Левинасом как проникновение Иного в Тождественное.
Важнейшим шагом философской мысли XX в. стало обращение к обыденному опыту, который перестает рассматриваться как маргинальная сфера человеческого бытия и, благодаря М. Хайдегтеру, признаётся философией в качестве основополагающего «бытийного модуса присутствия». Феноменологическая концепция становится отправной точкой для философской аналитики различных аспекгов повседневности. Интерсубъективная природа обыденною опыта раскрыта в работах Л. Шюца и Г. Гарфинкеля.7 Философско-антронологическнй анализ моделирования телесности в структурах повседневности осуществлён Б.В. Марковым.* Культурологическое исследование основных зон повседневного пространства европейской цультуры проведено В.Д. Лелеко.9 С.Н. Иконниковой."1 * Левинас Э. Тотальності, и бесконечное. С 141 и след. Левинас Э. Врем* и другой. С. 115. ' Там же. С. 56. п Хайдеггер М Бытие и время. С. 50.
Обюр взглядов А. Шюш и Г. Гарфинкеля см. Абсльс X. Ннтеракшм. идентификация, прскнтаїїия, С- 6Т-100 и 137-186. а также Ионнн Л.Г. Социология культуры. C/H***>ffl ШШЯ-*Ъ
Марков Б.В. Храм и рынок: Марков Б.В. Знаки бытия. * Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре.
Вместе с тем культура еды пока ешё не стала самостоятельным предметом философского осмысления. Восполнить недостаток философской традиции позволяет обращение к материалу, накопленному в других областях гуманитарного знания. Фундаментальное значение изначального опыта мира-как-пиши для индивидуальной истории освещено в психоаналнгических исследованиях. Влияние обстоятельств грудного вскармливания на формирование базовой установки по отношению к миру и к Другому показано в работах М. Кляйн, С. Айзеке, Дж. Райвери и 11. Хайманн." Осмыслить питание в контексте становления границы между внешним и внутренним, самостью и Другим и пролить свет на важную для культуры пиршественную символик)' единения позволяет концепция переходных феноменов Д. Винникотта." Связь между младенческим переживанием опыта кормления и будущей способностью индивида к внутренней трансформации прослежена К. Болласом. Негативное влияние на телесный опыт авторитарной заботы отмечено Р. Лэнгом и Ф. Пёрлзом," который также проанализировал в данном ключе причины утраты способности к наслаждению пищей и указал путь решения вызванных этим проблем современного человека.
Изучение питания с точки зрения культурных спецификаций долгое время оставалось прерогативой этнографии. Обширный материал по традициям приготовления и употребления пищи собран в работах В.Н. Мазуриной,,ь Л.В. Бобрецовой, ' А.Ю. Май лицевой. AJC. Банбурина и AJI. Топоркова и др." Однако в своих обобщения многие этнографы тяготеют к позитивизму и называют в качестве основой причины устойчивости традиционной культуры питания её со-огвеїсгвне экологическим условиям, климату и особенностям биохимических про- '" Иконникова СИ. Философия культурного пространства іороза. 11 Кляйн М. 'Зависть н благодарность; Кляйн М. Айзеке С. Райвери Дж.. Хайманн П. Развитие в психоанализе- Winnicon D.W. Playing and reality. Bollas С. The aesthetic moment and the search for trausformatioa
Лэнг Р.Д. Расколотое «я*.
Пбрлз Ф. Гулмсн П.. Хсффсрлин Р. Практикум по гсштальттсрагши.
Мазурина В.Н Этикет приёма пищи в Непале. 1 Бобрецова А-В. Некоторые особенности питания старообрядческогч населения Нижней Печоры (усгьпль-меиов) в XX в. |КМайничспа А.Ю. Питание белорусов, фсков и зстонисв Верхнего І Іриобм в первой половине XX в. 19 БаЙбурин А.К. Топорков А.Л. У истоков -пикета. м См. сбор ни ш «Траянинонная пиша как выражение этнического самосошання» и «Этнография питания народов стран зарубежной Азии». цессов в организме представителей того или иного этноса. Именно такую трактовку предлагают С.А. Арутюнов,711[,И. Григулевич" и D.C. МаркарЯН.23
Работа но выявлению культурной семантики пиши была начата исследовате лями фольклора, пытавшимися раскрыть значение трапезы в контексте обряда. Космическая и соборная символика еды проанализирована в трудах О.М.Фрейлснбсрг, В.Я. Проппа," В.Н.Топорова, Н.И.Толстого,'
Л.К. Байбурина.' Значение совместной ірансіьі в ритуалах приобщения к сообществу показано А. ван Гсннснном." І Іолномасштабиое исследование пищевого кода культуры проведено на материале индейской мифологии К. Леви-Стросеом/0 Возможности экстраполяции семиотического метода на исследование исторических форм культуры застолья продемонстрировали Ю.М. Логман и Е.А. Погосян.3' Элементы пищевого кода современности рассмотрены Р. Бартом,
Особую важность имеют исследования, в которых затрагивается вопрос о телесном переживании удовольствия от пиши. Так М.М. Бахтин показывает, что становление коллективного народного тела происходит в виде совместного наслаждения праздничной трапезой.'"" На взаимосвязь между пищевыми предписаниями и существующими в культуре принципами эмоционального разграничения «собственного» и «чуждого» обращает внимание М. Дуглас." С точки зрения телесной идентификации индивида в социо-кулыурном пространстве рассматривает восприимчивость к наслаждению определивши категориями пиши П. Бурдье. разработавший социально-антгюполотческую концепцию вкуса." Влиятельное направле- 21 Арутюнов С.А. Основные пищевые модели и их локальные варианты у народов России. " Григулевич Н.И. Питание как важнейший механизм этаоэкологнческой аиалташн. " Мзркарян Э.С, и др. Культура жизнеобеспечения а этнос: Опыт зтнок)льт>ролопіческого исследования. м <1>рсйзснберг О.М. Поэтйм сюжета и жанра. и Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. х Иванов В.В., Топоров В.Н. Исследования н области славянских древностей. * Толстой Н.И. Язык н народная культура: Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. г" Байбурнн А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских !Ч Геннеп А. Обряды перехода. 1" Левн-Стросс К. Мнфологики. " Лотман Ю.М., Погосян Е.А. Великосветские обеды. и Барт Р. Мифологии. " Бахтин М.М- Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 14 Дуглас М. Чистота и опасность. "Bourdicu P. distinction: A social critique of Ibc judgement of taste. мис в области исследования социальной символики пищевых предпочтений представлено также работами Дж. Гуди16 и его последователей.
Принципы философского анализа стратегий власти в области телесного удо-вольсі'ния изложены в работах М. Фуко по истории сексуальности.37 Причины модификации способа наслаждения пишем под воздействием дисциплинарных техник европейской культуры раскрыты Н. Элпасом, связавшим пенхо-социогенез новоевропейской цивилизации с трансформацией телесного опыта в пространстве властных отношений, воплощенных в структурах повседневности.18 Конкретный мате-риал, свидетельствующий об изменениях пищевых предпочтений в контексте европейской социокультурной динамики, собран в работах М. Монтанарн,' Ф. Ьроделя, Д. Мишель, Э. Сперт," Ю.М. Лотмана я Е.А. Погосян4* и др. Судьба удовольствия в обществе массового потребления получила отражение в работах Ж. Ьодрийяра, М.Глянц. Б.В. Маркова.6
Особенности культурной салюидентифпкашга европейского человека исследованы Е.Э. Суровой. ' Системный анализ европейской культуры проведён М.С. Каганом.48
Цель и задачи исследования. Основная цель исследования — произвести анализ сложившихся в европейской культуре стратегий мигания, выявив принципы трансформации телесного опыта на уровне способности к переживанию удовольствия от пищи.
Для осуществления поставленной цели необходимо выполнить следующие задачи: - проследить на примере различных культур влияние традиции на опыт тела, переживающего удовольствие от пяиш; ~л Goody І. Cooking, cuisine, and class. '" Фуко M. Вопя к знанию; Фуко М. История сексуальности- Ш: Ззбота о себе w Элиас Н. О процессе .шин. w Моиганари М. Голод и пресыщение (реферативное іоложенне Ю.Е. Арнаутовой). 10 Ьроаель Ф. Материальная цивилизация. экономика и капитализм XV-XVJI1 вв. Т. I: Структуры повседневности: возможное и невозможное. 4 Мишель Д. Вательирежление гастрономии. "Spary Е. Making a science of laste: The Revoluiion. the learned life and ihe invention of 'gastronomic'. " Лотмам Ю.М., Погосян Е.А. Великосветские обсаы. 14 Бодриняр Ж. Система вешей; Бодрнйар Ж. Америка. Giants М. Food as Art painting in late Soviet Russia. ** Марков Б.В. После opiни. 47Сутова Б.Э. Проблема персональности в европейской ілльтуре. Диссертация .... раскрыть сірукгурньїе взаимоотношения власти и удовольствия в культуре; показать, как происходи! формирование способности к наслаждению нишей в индивидуальной истории: охарактеризовать специфику застольных норм и гастрономических правил. сложившихся на фоне трансформации телесного опыта европейского человека в процессе цивилизации; выявить отличительные особенности стратегий питания в современной культуре массового потребления.
Методологические принципы исследования. Теоретико-методологической основой исследования является сочетание общего философско-анттхшологического подхода с метолами и подходами других гуманитарных дисштлнн; в их числе: феноменологический метод. психоаналитический метод. социально-психологический метод, семиотический подход, компаративистский подход. элементы конкретно-исторического анализа.
Комплексное использование названных методов позволило выработать целостный фшюсофско-культурологический подход, применение которого дало воз-можность раскрыть бытийные основания культуры питания и проследить логику её трансформации.
Источниковая база исследования. Основными источниками по теме исследования являются богатые конкретно-историческим материалом работы К. Леви-Стросса,49 Дж.Дж. Фрэзера/0 А.К. Байбурина и А.Л. Топоркова,*' И.С. Клочкова,5? Н.И. Костомарова," М.И. Пыляева.54 Г. Вейса," И. Энваса,* Ф. Броделя," ** Каган М,С. Философия культуры. 49 Леви-Стросс К. Мифологию*; Леви-Стросс К. Печальные тропики. м Фрчтер Дж.Дж. Золота ветвь Sl Байбурин А.К., Топорков АЛ. У истоков -пикета. я Клочков И.С. Пиры в искусстве и литературе Месопотамии. " Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов вевнко русского народа в XVI и XVII столетиях " Пыпяев М.И. Старое жить*: Очерки и рассказы о бывших в отошедшее вречч обрядах, обычаях и порядках в устройстве домашней и общественной жизни. '" Ві'їіі Г. История цивилнзаиин: Архитектора, вооружение, одежда. угварь. * Элиас Н. О процесс цивилизации.
Д. Мишель,58 П. Бурдье,59 М. Ьореро.60 Г. и РА. Ротпгтейн61 и др. Отельный пласт составляют кулинарные и гастрономические тексты, а также руководства по правильному питанию. Как ценный источник используются произведения художественной и нравоучиїсльной литературы, в которых получили отражение исторические практики и релевантные дискурсивные стратегии. В ряде случаев привлекаются произведения изобразительного искусства.
Научная новизна исследования. Диссертационная работа представляет собой первую в отечественной мысли попытку целостного философе ко-культурологического анализа стратегий питания, а именно: впервые показано экзистенциальное значение культуры питания как изменения модуса телесной открытости миру в переживании удовольствия; раскрыта роль пищевых предпочтений, выступающих телесным символом культурной идентификации и индивидуальной истории; существующие во всех культурах формы телесного единения и взаимопризнания сотрапезников возведены к фундаментальному опыту телесного единства с матерью у истоков индивидуальной истории; забота об удовольствии от пиши представлена как важнейший культурный императив, структурирующий телесный опыт в соответствии с принципами различения «собственного» и «чуждого»; прослежен генезис европейского застольного этикета в единстве дистинк-тивных и дисциплинарных аспектов и определена irx роль при смене стандарта удовольствия в процессе цивилизации: выявлено стратегическое значение заботы о вкусе в европейской традиции; исследована современная политика питания, опирающаяся на медицинофи-цированный дискурс и ведущая к культурной унификации; намечены пути преодоления псігхолопгческнх проблем современного человека с помощью обращения к сложившимся в культуре способам наслаждения пищей.
ЬролельФ. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV-XVNI не Т.I: Структуры повседневности: возможное и невозможное. 4 Мишель Д. Ваіель н рождение гастрономии. w Boutdieu P. Distinction: A social critique of the judgement of taste. "ВогсгоМ. Communal dining and stale cafeterias in Moscow and Pelrograd, 1917-1921. 61 Rothstcin H., Rolhstcin R. A. The beginnings of Soviet culinary arts. JI aymo-практическая значимость исследования. Материалы и теоретические выводы диссертации мої\ і послужить основой для создания спецкусов по данной проблематике, а также могут быть использованы при разработке методических пособий и ироірамм но философской антропологии, философии культуры, культурологии и по соответствующим разделам і історії чес них, этнологически х, социологических, психологических дисциплин.
Исследование также открывает перспективы дальнейшего изучения культуры питания в её соотнесённости со структурой телесного опыта и может стать фундаментом для формирования междисциплинарных стратегий в данной предметной области. Практическое значение диссертационной работы заключается в возможности применения полученных результатов в таких сферах деятельности как: формирование воспитательных стратегий. разработка методик социокультурной адаптации. технология рекламы.
Опыт культуры
Мы исходим из того, что удовольствие от пищи представляет собой герменевтическую проблему, поскольку оно обусловлено принятием определенной іра-дшши различения приятного или неприятною. Наследуя традицию и разделяя ей с другими, субъект научается релевантному использованию своего тела. Как настаивает М. Мерло-Понти, никакое восприятие не может быть рассмотрено исключительно как тгроцесс ііснхофизиолопіческою функционирования, так как при стремлении видеть во всём элементарные реакции удовольствия и боли, исследователь необоснованно игнорирует мир культурных значений.6 Феноменальное тело несёт в себе осадок прошлого, оно наследует «перцептивную традицию», в свете которой и обретают свое значение потребляемые блага. «Естественная установка не в том, чтобы испытывать наши собственные чувства и потакать собственным удовольствиям, но в том. чтобы жить в соответствии с эмоциональными категориями среды». Это позволяет говорить о необходимости выявления исторических модусов телесности как присущих каждой культуре способов -«единого поведения перед лицом Другою, Природы, времени, смерти, словом, особого способа оформления мира».65 Именно этот «объективный дух», воплощённый в вещах, окружающих каждого носителя культуры, наполняет значением его слова и жесты, придает смысл обыденному поведению.
Человек обнаруживает себя уже заброшенным в некоторую ситуацию, в котором ему предстоит обрести источник самопонимания, в поле культуры. Примем эта работа приходится не только на долю объективирующего опыт мышления, но в первую очередь, на долю тела, усваивающего имманентные опыту- смыслы. Питание можно трактовать в данной связи как нолагание мира, идущее из самой глубины телесности, и притом полагание мира в его качественных аспектах, которые не являются эксплицитным достоянием сознания, но представлены телесной схемой восприятия и действия, допускающей открытость приемлемым качествам в противоположность отвергаемым. Самым масштабным проектом аналитики чувственных качеств по сей день остаются «Мифологикн» К. Левн-Стросса. однако для Леви-Стросса категории пищи выполняют сугубо логическую функцию как связующие элементы дискурсивных построений, и исследование экзистенциальных аспектов кулинарного кода, по существу, не было задачей его классического труда. Однако опущенная проблематика имплицитно присутствует в самом рассматриваемом материале. Так, применительно к мифам о происхождении культурной пищи Леви-Стросс отмечает, что она маркируется в мифологическом дискурсе как позитивная и рассказ о первом знакомстве человечества с жареным мясом, сытной дичью или культурными растениями сопровождаемся указанием на го. что эти категории пищи сразу же были восприняты людьми как доставляющие удовольствие.66 Таким образом, речь идет о выборе между природой и культурой в пользу культуры, причём о выборе, отраженном не только в мышлении, но н на уровне чувственных предпочтений, поскольку удовольствие оказывается телесным символом принятия ситуации.
Пища становится символом основных проблематизаций бытия, посредством её экзистенция переплетается со структурами мира, обретает определённую направленность. В том, что и как ест человек, раскрывается его ситуация: принимать пиит» означает для него актуализировать свою включённость в космический и социальный порядок. «Малагасийский рыбак, который наживил ловушку на крокодила и ожидает улова, ... ни в коем случае не станет вынияать кости из юрри; ведь тогда ослабела бы заострённая палка, на которую насажена наживка, и крокодил уплыл бы вместе с приманкой. При таких обстоятельствах предусмотрительный охотник просит кого-нибудь вынуть кости из кэррн до начала еды: в противном случае он должен выбирать между опасностью проглотить кость и риском упустить крокодила». Такую же экзистенциальную картину даёт нам пример мистика Генриха Сузо, который «за трапезой, когда он ест яблоко,... обыкновенно разрезает его на четыре дольки: три из них он съедает во имя св. Троицы, четвёртую же ест он "в любви, с коею божия небесная матерь ястн давала яблочко милому своему дитятке Иисусу", и посему съедает он её с кожурой, ибо малые дети едят яблоки нсочишен-ными».68 И наконец, более близкое к нашей культуре свидетельство мировоззренческой насыщенности практик приёма пиши и включённости удовольствия в традицию: «Степан Аркадьич задумался.... "Так что ж, не начать ли с устриц, а потом уж и весь план изменить? А?" — "Мне всё равно. Мне лучше всего щи и каша: но ведь здесь этого нет". ... Левин ел и устрицы, хотя белый хлеб с сыром был ему приятнее». " Левин не просто использует диетарный код для того, чтобы обозначить перед Облонским своё «толстовство», но в действительности обретает самого себя посредством иной стратегии удовольствия, соответствующей иначе организованному миру.
Мы не можем говорить о свойствах пиши как об экзистенциально нейтральных объективных качествах, воздействие которых механически вызывает физиологическое удовольствие или неприязнь. Ощущение качества — не просто отклик органа на стимул, по осуществляемое всем телом пОааганне фигуры на фоне, образуемом прошлым воспринимающего субъекта. Каждое восприятие, таким образом. нагружено смыслом, «восприятие — зто тот акт. который сразу же, наряду с набором ланнмх, создаёт и связующий их смысл, который мало того, что открывает смысл, каковой они имеют, но делает так. что они вообще имеют какой-то смыслу благодаря чему «наш мир обладает особой энергией пульсации существования». Применительно к нище интуитивное различение её видов является важным культурным императивом, и, соответственно, безразличие, проявляющееся в
употреблении неподобающих вещей или в пренебрежении правилами сочетаемости, трактуется либо как прегрешение против правил, либо как признак патологии. Неразборчивость в еде не санкішонируется культурой по хой причине, что пищевые привычки выполняют важную функцию дифференциации: фиксируя в форме предпочтения идентичность приемлемой для себя пиши, субъект тем самым фиксирует и собственную идентичность в противоположность «иному».
Опыт индивидуальной истории
Первым предметом нашего внимания станут выводы «Брігтанской школы объектных отношений», и прежде всего мы считаем необходимым рассмотреть позицию М. Кляйн и сё последователей. Именно кляйнианской психоаналитической школе принадлежит заслуга радикального переноса внимания исследователя с фигуры отца на фигуру матери, и, более тої о. на взаимодействие той особой «диады», которую состаатяют младенец и его мать. Важнейшим результатом подобного изменения аналитических интересов стал новый взгляд на эмоциональное развитие индивида а структуре семейных отношений. Кляйпианский подход предполагает интерпретацию событий индивидуальной истории в терминах влечений и их эволюции, но вместе с тем открывает возможности для иного видения. Гот факт, что формирование человека начинается в ситуации телесного единства с Другим — с матерью, в психоаналитической антропологии ктяйнианиев занимает видное место. Жизнь ребёнка и его взаимодействие с внешним миром становятся предметом пристального внимания именно с точки зрения трансформации згой изначальной связи. В подобном ключе рассматриваются обстоятельства ухода за детьми и — что особенно важно д,тя нас — соответственно интерпретируется ситуация кормления. Психоанализ в буквальном смысле делает зримой реальность эмоциональной жизни младенца, позволяя описать его реакции на повседневную материнскую заботу языком, совершенно отличным от языка объективных гигиенических норм. Несомненной заслугой кляйнианской традишш стала попытка реконструировать внутреннюю жизнь ребенка, определить то, какую реакцию вызывают у него различные аспекты реальности, что является для него притягательным и что — отталкивающим. В I мы уже обращались к подобным реакциям, рассматривая их как особую категорию культурных императивов, и теперь, опираясь на психоаналитический материал, мы покажем, что судьба чувства удовольствия и неприязни в индивидуальной истории определяется тем. как проходит становление границы между самостью и Другим, границы между «собственным» и «чуждым». Поэтому для нас также представляет особый интерес то, что кляйнианцы, следуя обшей ДЛЯ психоаналитической мысли логике тройного тождества боль ной-ребёнок-дикарь, стремились проводить параллели между результатами наблюдений за повелением младенцев и ритуалами примитивных обществ, включающими принятие внутрь и отторжение определенных субстанций. По мнению М. Кляйн и её сторонников, в детском развитии с самого начала тесно взаимосвязаны отношение ребёнка к еде и его отношение к своему первому объекту — матери. Принципиальная позиция представителей тгой психоаналитической школы заключается в том, что объектное отношение, первым предметом которого становится мать или, точнее, материнская грудь, формируется сразу же после рождения младенца. «Первые переживания ребёнка, связанные с кормлением и присутствием его матери, инициируют объектное отношение к ней»,14 соответственно, первый опыт принятия пищи совпадает с первым объектным отношением. 11а начальных этапах жизни в субъективном опыте ребёнка, образуемом, в первую очередь, телесными ощущениями,-м«р и -его стимулы означают кормящую мать: именно в контакте с ней младенец получает свои наиболее важные впечатления. Эгот опыт центрирован на ситуации кормления, поскольку «объектом первых инстинктивных желаний младенца является грудь матери, а его первичной целью яв- I ДА лястся сосание соска». Приведённый тезис, однако, не стоит интерпретировать как признание абсолютного приоритета Ид-активности в ситуации кормления, напротив, для кляйни-анцев «первый акт сосания у ребёнка ... не является ни Ид-, ни Зго-активностью: он суть и то, и другое, активность зарождаю ще ігкя "я"».14 Это зачаточное «я», присутствующее уже в первые моменты встречи ребёнка с внешним миром, обладает задатками интеграции и связности и в дальнейшем прогрессирует в данном направ- пеиИИ в эа&НСИМОСТН от конкретных обстоятельств кормления, ухода и т.ч. Таким образом, с самою начала постнатальной жизни конституциональные факторы теснейшим образом переплетаются с внешними., такими, как опыт рождения и первые ситуации, требующие проявления материнской заботы, — и всё вместе в тоге оказывает воздействие на становление самости. Позтому вслед за кляйнианцами необходимо признать, что, если и существует наследственная предраеподоженносїь к получению удовольствия, процесс наслаждения тем не менее имеет психологическую природ) и значение. Соответственно, изучение базовых паттернов приема пищи младенцами является непременным условием понимания принципов формирования самости н обусловленных этим процессом установок взрослого человека. Сосредоточенное вокруг кормления, аффективное взаимодействие матери и реббнка со стороны младенца развивается как отношение к материнской груди, первичному объекту. Потрясение, пережитое в момеиг появления на свет, компенсируется материнской заботой и, прежде всего, тем удовлетворением, которое ощущает ребенок в момент кормления грудью. «НоворожлЁшшс младенцы на бессознательном уровне ощущают су шествование объекта, олицетворяющего всё "хорошее". Согласно их ощущениям, этот объект способен предоставить им макси-мальное удовлетворение. Такого рода ооъекгом оказывается материнская грудь».
Цивилизациоиный процесс и структуры повседневности
В трактовке цивилизационного процесса мы опираемся на теорию Н. Олиаса. которая стала одним из самых ярких событий в социальной философии XX в. Эяи-ас рассматривает процесс цивилизации с позиций «фигурационной социологии», разработанной им в качестве альтернативы структурализму и этномегодологии и сближающейся с исторической антропологией. Предложенная Эли асом смена исследовательской парадигмы заключалась в переходе от описания статичного «состояния» общества к описанию его в терминах непрестанной трансформации. Это означает, что социум следует рассматривать как единство индивидов, постоянно претерпевающих изменение в процессе жизни.186 По млению Элиаса. гуманитарные науки стали жертвами несовершенства используемого в них языка, который позволяет говорить об «индивиде и обществе», как если бы они были рядополо-женными сущностями. То, что принято называть «обществом», является не чем иным как подвижной взаимосвязью индивидов.187 Соответственно и индивида нужно рассматривать не как «homo clausus», а как существо, наделенное «валентностями», которые соединяют его с другими людьми. Чтобы избавиться от традиционного понятия «структура», не адекватного такому пониманию социального мира, Элиас и вводит собственный термин «фигурация». Фигурация — это способ взаимосвязи людей, дія понимания которого необходимо учитывать не только объективные параметры, по и субъективное восприятие системы взаимоотношений, входящими в нее индивидами. Поэтому Элиас отвергает абстрактного «другого»: при исследовании фигурации необходимо понять, каким образом даны друг другу составляющие ее индивиды: он предпочитает использовать в своих построениях более сложную местоименную модель, то есть рассматривать способ соотнесённости каждого «я» с эмоционально значимыми «мы», «ты», «вы» и «они», образующими его мир. Фигурация как социологический термин указывает также на всестороннюю включённость индивида в общество. Элиас не приемлет разделения духа и тела, рациональною и эмоционального, поэтому он также выступает против разделения социальных и нссоциальных действий. Каждый шаг. каждое ощущение обусловлены конкретной социальной реальностью: вся жизнь человека — непрерывный процесс «выделки», затрагивающей как его духовность, так и его телесность. Соответственно, мы можем говорить о том, что фигурация предполагает определённое моделирование и согласование габитусов входящих в неё индивидов. И поскольку граница между индивид) альиым и социальным как таковая отсутствует, происходящие в фшурации перемены воспринимаются индивидом не как изменения вне его. но как изменение его собственной сути. Именно эмоциональная составляющая фигурации, связанная с взаимной зависимостью входящих в неё индивидов, обусловливает динамический характер обществ. Изменение одного из звеньев приводит к реорганизации всей сети взаимоотношений. При этом внутренняя, динамика фигурации определяется балансом власти между индивидами или группами. Элиас понимает власть как характеристику отношений; она не является собственностью эксплицитно сильной стороны, так как принадлежность к одной фигурации свидетельстоует о взаимной зависимости участников. Владеть, как считает Элиас. можно лишь средствами реализации власти, позволяющими добиваться от партнёра желаемого. В человеческом обществе эти средства чрезвычайно многообразны: эмоциональные, экономические, политические — они позволяют принуждать партнёров не только силой, но игрой на их склонностях, прежде всего, на их потребности в партнёрах по фигурации. Борьба за власть развивается как игра, правила которой определяются характером фигурации, а именно тем символическим потенциалом, который, ввиду общности разделяемых ими ценносгных установок, признают друг за другом соперничающие индивиды. Поскольку характеристики габитуса неразрывно связаны с обликом фигурации, реализация властных стратегий непременно затрагивает повседневную жизнь и склонности индивидов. Именно этим, по мнению Элиаса, обусловлены масштабные изменения Структур повседневности, которые, несомненно, обладают единым направлением, однако не могут быть рассмотрены как плод целенаправленных усилий. Развитие фигурация мало зависит от рациональных устремлений индивидов, н в то же время оно не хаотично; наилучшим тому нодіверждснием являются долговременные социальные изменения, сопровождающиеся трансформацией эмоционально-телесного опыта. Элиас настаивает на том, что всякая исторически известная модификация социума может И даіжна быть пересмотрена в терминах фиіура-ционной социологии. Это позволит увидеть сущностную процессуальпость социальных явлений, обусловленную нерасчленимым единством социо- и психогенеза. которое задействует разум, эмоциональную структуру и телесный опыт индивидов. Именно такому анализу посвящен «Процесс цивилизации»; в этой работе Элиас пытается проследить трансформацию фигурации, обусловившую европейскую историю последних пяти столетий. За признанными достижениями цивилизации: развитием науки и техники, успехами торговли и промышленности, образованием крупных государств — Элиас видит возникновение особого типа человека: человека, способного выделять себя из ситуации и нрогивопоставлять себя окружающему миру как субъект объекту. Способность к незаинтересованному наблюдению (непременное условие успешного управления) предполагает соответствующее изменение эмоциональной сгрукгуры личности, осушееівлясмое, как полагает Элиас, за счёт развития механизма самоконтроля, сначала сознательного, затем всё более автоматизированного. На этом материале Элиас демонстрирует, какое значение имеет для регуляции фигурационного баланса власти моделирование повседневного поведения и связанного с ним комплекса удовольствий. Продвижение цивилизации осуществляется как формирование особого габитуса цивилизованного человека, способного подчиняться требованиям дисциплины без применения к нему угрозы прямого физического насилия. Как полагает Элиас, важную роль в становлении такого рода эмоционально-поведенческой структуры сыграла трансформация повседневного опыта посредством специфических дисциплинарных техник, одной из которых является новоевропейский застольный этикет. Прослеживая генеалогию «цивилизации», Олнас не останавливается на эпохе Французской революции, когда оформляется эта европоцентристская идеологема, но Стремится отыскать истоки того поведения, которое привело к возникновению цивилизованного человека. Элиас считает, что явный сдвиг к усилению самоконтроля наблюдается со времён Ренессанса, именно эта эпоха положила начало новоевропейской рефлексивности и соответствующей индивидуализации. Однако, в отличие от большинства исследователей, связывающих внедрение дисциплинарных техник нового времени с буржуазной городской культурой, Элиас полагает, что «в ту эпоху еще не "юрод", а "двор" и придворное общество накладывали отпечаток на всех ... в самом широком радиусе. Город был. как говорили тогда, лишь "обезьяной двора"».141 Поэтому объектом пристального внимания Элиаса становятся этикетные нормы и повседневная жизнь придворного общества: он видит в них не пережитки исчезающей социальной структуры, но первую форму поведенческих моделей нового времени. Именно двор как одно из нововременных дисциплинарных пространств оказывается местом возникновения механизмов цивилизации, практикующихся до сих пор. На этом основании Элнас начинает исследование СОЦИО-психогенсза цивилизации с XVI века, когда в литературе, описывающей придворное поведение, средневековое понятие cortoisie уступило место новому — ctvilite.
Застольный этикет: удовольствие между приличным и отвратительным
Важнейшим аспектом трансформации габитуса в процессе цивилизации является культивирование чувств стыда и брезгливости по отношению к телу и его «грубым» проявленням. Можно сказать, что у истоков цивилизации происходит не столько внедрение определённых правил поведения, сколько обучение эмоциям. чувствованию одного — как приятного, другого — как отвратительного. Переживание чувства неприязни изначально вменялось придворному как одно из проявлений его рафинированности. В ранних изданиях напрямлю говорится о том. что того-то и того-то нужно стыдиться и не вести себя подобным образом, поскольку это неприятно. Со временем такая формулировка исчезает, по-видимому потому, что стыд и отвращение становятся собственными чувствами придворных, воспроизводимыми и воспринимаемыми в специфическом порядке повседневного поведения без напоминания о необходимости их испытывать. Само ощущение неприязни. сознание его переживания при встрече с определёнными вещами становится ценностью как признак особого сорта людей. Брезгливость отлігчаег человека, принадлежащею к высшему обществу, утверждает его в этом качестве, поэтому придворные пестуют в себе способность обнаруживать отталкивающее и преисполняться к нему отвращением. Брезгливость закрепляется посредством использования предметов, защищающих тело, с одной сюроны, от опасности непристойного вида, с Яру- гой — от соприкосновения с неприятным: такой цели служат вошедшие в обиход почти одновременно ночные рубашки, специальные уединенные уборные, плевательницы, а также индивидуальные столовые приборы. Эги предметы, как и навык обращения с ними, отличают аристократа от всех прочих, демонстрируя его причастность особому порядку повеленій и эмоций. " гн мелочи повседневного обихода оказываются символами, при посредстве которых придворный идентифицирует себя с другими обладателями элитарного габитуса, чувствующими приятное и неприятное так же, как и он. Вместе с тем барьер стыда, упрочиваемый существованием специальных предметов, препятствующих телу нарушать законы изящества, делает придворных телесно отдаленными друг от друга, подчиняя их спонтанные побуждения инкорпорированному самоконтролю.
Новый змоиионально-понеленческий стандарт сказывается И в осмыслении трапезы. Придворный застольный этикет, как видно из «Галатсо», претерпевает изменения, напрямую связанные с установлением новых социальных отношений, новых общественных требований. В рамках средневекового стандарта cortoisie дисциплинарная функция застолья менее выражена: на первом плане находится «то, что в сравнении с более поздними временами можно назвать простотой и наивностью Аффекты проявляются непосредственно и спонтанно, их осмысление почти лишено психологических оттенков... Ксть друзья и враги, приятное и неприятное».2" В отношении еды также всё Гораздо проще: побуждения и склонности гораздо менее сдерживаемы. На столах высятся груды снеди — ощущение изобилия способствует удовольствию. Чёткий ритм застолья отсутствует: каждый берёт всё то, что хочет съесть, в любой момент. Сотрапезники едят с обших блюд, нередко пользуясь одной ложкой или бокалом. Специальные приборы для различных кушаний тоже не существуют. Мясо берут руками, супы и соусы — ложками, однако гораздо чаще их просто выпивают. Приборов мало, но зато все они выполнены из самых дорогих материалов, поскольку- «этот стандарт определялся не недостатком посуды, но простым отсутствием потребности в чём-то ином- Кажется само собой разумеющимся, что есть нужно так. а не иначе. Это отвечает вкусам элгх людей». В рассольных манерах средневековья Н. Элиас видит одно иг проявлений миро- ощущения, свойственного ТОЙ эпохе: совместные трапезы рыцарей предполагают такой стандарт удовольствий, в котором отсутствует брезгливость по отношению к естественным потребностям и телесным проявлениям других людей, по крайней мере, равных по положению. В эпоху средневековья, как показывают застольные манеры, люди должны были быть в буквальном смысле телесно ближе друг к другу, более импульсивны и более открыта.
Основной приншш изменений, относящихся к обеденному ритуалу, заключается в переходе от еды руками с общего блюда к обязательному использованию индивидуальных приборов, то отношение формируется постепенно: литература по этикету от позднего средневековья до XVIII века фиксирует растущее чувство неприязни по отношению к телу, если речь идет о других людях, и установление веб более строго контроля над своим собственным. Пели сначала жидкие блюда просто выпивали из общей посуды, то по мере рафинирования нравов всё более и более обычным становится использование для этой цели ложки. Самое существенное изменение относится к XVI веку — устанавливается традиция подавать каждому гостю отдельную ножку. Более тою, в некоторых репшнах появляется обычай наливать жидкие блюда в тарелки, понемногу для каждого едока, и хотя чаше все же довольствуются только отдельной ложкой, процедура приёма нищи при этом разрабатывается все детальнее: в ней появляется вей больше ограничений, и предписания становятся все строже. Указывается, например, что «необходимо вытереть свою ложку. сс;іи вы хотите взять ею другое кушанье, ибо бывают люди настолько деликатные, что им неприятно есть суп, в который вы окунали ложку, только что побывавшую у вас во рту. И если вы присутствуете за столом у очень изысканных особ, то бьтваеі даже недостаточно просто вытереть свою ложку, необходимо попросить другую».203 Как подчеркивает Элиас, «в поведении за столом нет ничего само собой разумеющегося, чего-то производного от "естесгвеннного чувства приятного и неприятного
