Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Сравнительный анализ западно-европейских концепций тоталитаризма: идеологический и культурный контекст . 12
1.1. Либеральная парадигма тоталитаризма и проблемы метаязыка типологического описания социокультурных традиций . 12
1.2. Концепция тоталитаризма в дискурсе " Франкфуртской школы: от "Диалектики Просвещения" к "Одномерному человеку".
1.3. Семантика без онтологии: тоталитаризм как языковой феномен. - 94
Глава 2. Западноевропейские концепции тоталитаризма и специфика русской системы ценностей . 122
2.1. Культурно-историческое значение концепта "договор". "Договор" и "дар" как две социокультурные модели. 122
2.2. Идея "договора" как доминанта западноевропейского культурного сознания и ее религиозно-догматическая легитимация . 152
2.3. Власть, договор и дар в контексте "энергииного символизма" русской культуры. 176
Заключение. 207
Список литературы. 212
- Либеральная парадигма тоталитаризма и проблемы метаязыка типологического описания социокультурных традиций
- Концепция тоталитаризма в дискурсе " Франкфуртской школы: от "Диалектики Просвещения" к "Одномерному человеку".
- Культурно-историческое значение концепта "договор". "Договор" и "дар" как две социокультурные модели.
- Идея "договора" как доминанта западноевропейского культурного сознания и ее религиозно-догматическая легитимация
Введение к работе
Актуальность исследования.
Периоды кризиса в развитии общества, как правило, сопровождаются крайне болезненной процедурой "переоценки ценностей", ставящей под сомнение всю предшествующую социокультурную традицию, всю систему аксиологических доминант и духовно-нравственных ориентиров этого общества. Под вопросом оказывается актуальность ценностного диспозитива и, соответственно, его регулятивный статус. Как известно, слова "кризис" и "критика" этимологически родственны и восходят к греческому слову, означавшему "различаю, сужу, выношу приговор". Метафорически кризис можно представить как радикальную самокритику общества, суд над прошлым и настоящим ради будущего. Однако, в пределе такая критика оборачивается утратой национально-культурной идентичности, приводя к нигилистическому отказу от своей культуры как ненастоящей и иллюзорной, к стремлению освободиться от дискредитированного исторического наследства, начать с нуля, взяв за образец иные, кажущиеся более успешными, прагматично-"посюсторонними" и потому более эффективными, ценностные доминанты: отрицание подлинности самого себя есть утверждение подлинности Другого. Если своя культура интерпретируется как неподлинный хаос видимостей (т.е. "симулякр" в терминах современной постмодернистской философии), находящийся вне мирового исторического процесса, то в соответствии с логикой трансфера, Другой наделяется всей полнотой истины, становясь ее - истины - непререкаемым источником.
Концепция тоталитаризма, разрабатывавшаяся западными теоретиками М.Истменом, Х.Арендт, Р.Ароном и др. в 30-50-е гг. была подхвачена учеными, имевшими определяющее влияние на формирование реальной политики США (прежде всего такими, как советник президента США по национальной безопасности З.Бжезинский и профессор Гарварда, один из авторов конституции ФРГ К.Фридрих) и активно использованы в качестве
основополагающей идеологической стратегии в "холодной войне" против СССР: отождествление побежденного европейского фашизма с советским коммунизмом, при полном игнорировании фундаментальных различий между этими режимами, преследовало вполне очевидные политические цели.
С конца 80-х гг. концепция тоталитаризма становится чрезвычайно
популярной в отечественной исторической и социально-философской науках.
Понятие "тоталитаризм" начинает использоваться как ключевой,
всеобъясняющий концепт при описании советского периода российской истории, а в некоторых исследованиях и русской культуры в целом: идеологический симулякр стал той точкой идентификации, в которой советское и постсоветское общество уясняло себе свою целостность. При этом либеральное происхождение термина "тоталитаризм" воспринималось как некий трансцендентный гарант значения и научной объективности - только Другой владеет подлинной неидеологизированной правдой о нас самих.
Однако, актуальность настоящей работы не исчерпывается необходимостью выявления и деконструкции сознательно мифогенной системы идеологических и политических составляющих концепции тоталитаризма, системы, обладающей собственной логикой и выполняющей в итоге историческую функцию самооправдания.
Появление концепта "тоталитаризм" в качестве элемента языка западной политической культуры глубоко не случайно и не может быть объяснено лишь идеологической конъюнктурой.
Этот концепт опосредованно отражает сущностные черты базовой аксиологической структуры европейской культурной парадигмы, являясь ее идеальным недифференцированным антиподом, своеобразным "инобытием". Данное обстоятельство придает особую актуальность детальному сравнительно-историческому исследованию глубинных ценностных оснований социально-философских теорий. Такое исследование позволяет наметить путь к подлинному диалогу культурных традиций, лишенному как механического
6 подражания Другому, так и презрительного высокомерия по отношению к нему.
Степень разработанности проблемы.
Проблема "тоталитаризма" стала актуальной для отечественной науки сравнительно недавно, но с конца 80-х гг. ее обсуждение приобретает систематический и концептуальный характер. Появляется целый ряд публикаций по этой теме, проводятся конференции и круглые столы.
Феномен тоталитаризма получает освещение в работах Ю.И.Игрицкого, Н.В.Загладина, Ю.М.Бородая, К.С.Гаджиева, Л.Я.Гозмана, А.М.Эткинда, В.М.Кайтукова, А.Янова, В.С.Библера, М.С.Восленского, М.К.Мамардашвили, Б.Гройса, И.П.Смирнова, А.М.Пятигорского и других. Однако, для большинства этих работ характерен анализ проблемы либо в контексте социально-философской и политологической проблематики, либо в историко-философском срезе. При этом внимание исследователей концентрировалось в основном на либеральной концепции тоталитаризма. Динамика этого понятия в контексте развития современной европейской философии, культурно-исторические и ценностные детерминации различных социально-философских теорий тоталитаризма оставались за пределами рассмотрения. Данная работа представляет собой попытку восполнить существующий пробел в изучении культурно-аксиологического аспекта проблемы.
Методология и источниковедческая база исследования.
Методология исследования базируется на диалектико-
материалистическом понимании взаимоотношения между идеальным и
материальным как процесса специфичного для общественно-исторической
жизнедеятельности человека, процесса, заключающегося в движении по
"спиралеобразной фигуре" (Э.Ильенков), где конец превращения
материального в идеальное (т.е. производства материальной
жизнедеятельностью общественного человека акта идеализации действительности) становится началом противоположного цикла
материализации, опредмечивания идеального. Таким образом, мир духовной культуры (коллективно создаваемый людьми), включая нравственные императивы и ценностные доминанты, как обладающий особой формой объективности, рассматривается диссертантом в рамках диалектико-материалистического дискурса в качестве относительно самостоятельного объекта исследования.
Разработка вопроса типологии интерпретаций концепта "тоталитаризм" в контексте аксиологической проблематики осуществляется на основе сравнительно-исторического, аксиологического, культурологического и семиотического подходов. В диссертации также используются методы анализа, разработанные в социальной психологии, социологии, литературоведении и лингвистике.
Теоретической основой для настоящего исследования послужили работы Н.А.Бенедиктова, Э.В.Ильенкова, А.Ф. Лосева, Ю.М.Лотмана, К.Маркса, Ф.Ф.Нестерова, Ю.С.Степанова, И.П.Смирнова, В.Н.Топорова, Б.А.Успенского и других.
В качестве источников, являющихся в диссертации предметом социально-философского анализа, с одной стороны выступают работы теоретиков либеральной концепции тоталитаризма (Х.Арендт, Р.Арона, Ж.Желева, А.Авторханова, Л.Гозмана, А.Эткинда и других), представителей Франкфуртской школы и экзистенциализма (Т.В.Адорно, Г.Маркузе, Ж.П.Сартра, М.Хоркхаймера), теоретиков постмодернизма (Ж.Деррида, Ж.Делеза, М.Фуко); с другой стороны - труды мыслителей русской философской традиции: И.А.Ильина, А.Ф.Лосева, П.А.Флоренского, Л.П.Карсавина, И.Л.Солоневича, Л.А.Тихомирова.
Выбор источников обусловлен следующими причинами. Сам термин "тоталитаризм", как уже отмечалось, является продуктом западной философской и политологической мысли и показателен в том отношении, что опосредованно отражает и выявляет наиболее типичные и сущностные черты
западно-европейской ценностной структуры именно тогда, когда применяется для описания других культурных традиций.
В русской философии термин "тоталитаризм" употреблялся крайне
редко. (В частности, употребление его Н.А.Бердяевым было обусловлено
возможно тем, что многие работы мыслителя, вышедшие в эмиграции, были
рассчитаны на европейского читателя). Понятия "соборность" А.С.Хомякова,
"симфоническая личность" Л.П.Карсавина, "народная монархия"
И.Л.Солоневича, "теократическая синархия" П.А.Флоренского,
"органическая демократия" А.Г.Дугина, "идеократия" Н.С.Трубецкого не являются аналогами "тоталитаризма". За ними вырастает иная система ценностей, специфика и нюансы которой не "прочитываются" при использовании термина "тоталитаризм".
Сравнительно-исторический анализ двух традиций философского дискурса и стоящих за ними типов ценностного диспозитива позволяет глубже понять особенности каждого из них и очертить границу, разделяющую и, одновременно, связывающую эти диспозитивы, определить те грани и точки перехода, в которых возможны диалог и "со-бытие" культур.
В качестве источников в диссертации активно используются и
художественные тексты. Возможность такого использования в исследовании,
посвященном философской проблематике имеет методологическое
обоснование в понимании текста как коммуникативного события между
создателем и читательской аудиторией. Концептуализация литературного
текста как места пересечения точек зрения автора и аудитории (могущих не
совпадать по своим объемам) противостоит как формально-
структуралистским моделям, центральным пунктом которых была
уникальность эстетического, т.е.сосредоточенность на структурных признаках (сигналах), делающих литературный текст собственно литературным, так и вульгарно-социологическому подходу, редуцирующему литературу, по словам П.И.Медведева (М.М.Бахтина) "до роли простой служанки и передатчицы
других идеологий..." (Медведев, 1993, с.24).
Таким образом, коммуникативный ("диалогический") подход, основы которого были заложены работами М.М.Бахтина, Ю.М.Лотмана, М.В.Нечкиной, позволяет рассматривать контекст не в качестве простого механического отражения, но как органическую часть текста. Возникает проблема художественного текста, который во многом определяет, формирует идеи и представления людей, создает их культурный горизонт и, соответственно, является важнейшим источником реконструкции системы их ценностных ориентации. При этом вводимые в работу художественные тексты могут быть неинтересными именно с художественной точки зрения.
Именно поэтому в диссертации использовались как произведения "высокой" литературы (А.Белого, А.Блока, В.Брюсова, Ф.Достоевского, Е.Замятина, Ф.Кафки, В.Набокова, Дж.Оруэлла, А.Роб-Грийе, О.Хаксли и др.), так и фольклорные тексты и произведения "массового" искусства (от средневековых "exempla" и "видений", до современного голливудского кинематографа).
Цели и задачи исследования.
Целью диссертационной работы является анализ ценностных оснований
различных типов представлений о феномене тоталитаризма, характерных для
западноевропейской и русской культурных традиций. Достижение цели
предполагает решение следующих задач:
выявление и определение различных типов философского дискурса в зависимости от интерпретационной стратегии по отношению к понятию "тоталитаризм";
раскрытие общемировоззренческих и аксиологических предпосылок формирования соответствующих представлений о тоталитаризме в "либеральном", "неомарксистском" и "постмодернистском" типах дискурса;
сравнительно-исторический анализ ценностных структур европейской и русской культурных традиций в контексте социокультурных
стереотипов восприятия властных отношений;
- выяснение применимости концепта "тоталитаризм" в качестве
элемента универсального метаязыка типологического описания;
- выявление соотношения понятия "тоталитаризм" с одной стороны и
понятий "соборность", "синархия", "органическая демократия" с другой в
контексте "энергийного символизма" русской культуры.
Научная новизна диссертации определяется совокупностью
поставленных задач и полученных результатов исследования. В предлагаемой
работе предпринята попытка теоретического обоснования связи между
преобладающими в культуре аксиологическими представлениями и смысловым
содержанием социально-философских концепций тоталитаризма. Новые
научные результаты, полученные в процессе исследования, состоят в следующем:
- выявлены и обоснованы критерии выделения типов интерпретации
содержания концепта "тоталитаризм". Изучение изменения семантического
объема этого понятия позволило вычленить "либеральный", "неомарксистский"
и "постмодернистский" типы дискурса;
- проанализированы различия между ними и генетическая связь;
выявлены общие аксиологические и мировоззренческие доминанты;
установлена связь между ценностными представлениями европейской культуры, содержанием социокультурного стереотипа восприятия власти и теоретическими концепциями "тоталитаризма" в современной западно-европейской философии;
- выявлена идеологическая и пропагандистская компонента этих
концепций. Показана внутренняя противоречивость самого понятия
"тоталитаризм" и его самодеконструкция в постмодернистской парадигме
западной культуры;
- обоснованы своеобразный характер и символическая интерпретация
ценностной структуры русской культурной традиции в контексте властных
11 отношений;
- продемонстрирована недостаточная эффективность применения термина "тоталитаризм" для объективного описания русской социополитической традиции.
Практическая значимость работы заключается в возможности использования материалов диссертации в преподавании курса по философии культуры, социальной философии и политологии, при подготовке семинаров и спецкурсов по аксиологии, культурологии, истории современной западной и русской философии, а также в публичных лекциях, рассчитанных на широкую аудиторию интересующихся философской проблематикой.
Апробация работы.
Результаты исследования нашли отражение в докладах и выступлениях диссертанта на Международной научной конференции "Возрождение России и русская общественная мысль" (Нижний Новгород, 1993 г.); V Российском симпозиуме историков русской философии "Отечественная философия: русская, российская, всемирная" (Нижний Новгород, 1998 г.); научно-практической конференции "Десять лет российских реформ: некоторые итоги и новые проблемы" (Нижний Новгород, 2002г.).
Основные положения диссертации прошли апробацию на уровне статей и тезисов, опубликованных в научных сборниках: "Исторические взгляды И.Л.Солоневича'7/Возрождение России и русская общественная мысль. -Н.Новгород, 1993; "Русская монархическая историософия XX века"// Отечественная философия: русская, российская, всемирная. - Н.Новгород, 1998; "Структура ценностей и проблема метаязыка типологического описания культур"// Десять лет российских реформ: некоторые итоги и новые проблемы. - Н.Новгород, 2002; "Власть, договор и дар в контексте "энергийного символизма" русской культуры"// Вопросы российской всемирной истории. -Арзамас, 2002.
Либеральная парадигма тоталитаризма и проблемы метаязыка типологического описания социокультурных традиций
Понятие "тоталитаризм", впервые введенное в научный и политический оборот в начале 20-х годов итальянскими оппозиционными по отношению к фашизму общественными деятелями Д. Амендола и П. Гобетти, получило чрезвычайно широкое распространение в европейских философских и политологических концепциях, нагружаясь при этом самыми различными и нередко противоречащими друг другу смыслами: если для X. Арендт тоталитаризм - это политическая практика нацизма и сталинизма, то для Р. Барта - любые системы репрезентации и, прежде всего, сам язык являются "тоталитарными"; Э. Кассирер видит сущность "тоталитаризма" в отмене просвещенческого проекта, в возрождении магической архаики, Хоркхаймер и Адорно, напротив, настаивают на том, что само Просвещение, рассчитывающее на универсальную значимость своего проекта, тоталитарно; с точки зрения традиции англо-американского либерализма ( Б. Рассел, К. Поппер, И. Берлин) формирование утопий тоталитарного характера начинается уже в античном мире, где отсутствовали как идеал индивидуальной свободы, так и понятие о правах личности ( о Платоне как первом враге "открытого общества" см. Поппер 1992; эта же линия находит свое продолжение в философии "новых правых" во Франции), с точки зрения уже упомянутой X. Арендт - античная Греция с ее пониманием политики как агона, как единства свободного действия и публичной речи есть та идеальная модель, которая способна противостоять тоталитаризму (поскольку, согласно Арендт, человек становится человеком исключительно в сфере публичного, общественное вмешательство в частную жизнь вплоть до отмены последней, постулируемое "Государством" Платона, не кажется исследовательнице опасным. См. Арендт 2000); для A.M. Пятигорского тоталитаризм является не только (и даже не столько) феноменом социальной действительности или фактом политической идеологии, он - факт человеческого мышления, квазиструктура эмпирического сознания, направляющая это сознание на "внешнее, объективное, всеобщее" (Пятигорский 1996, с. 155), в сущности тоталитаризм есть принудительность идеологии и обязанность человека мыслить философски вообще (сходная позиция у Лиотара, выводившего Аушвитц из способности философа представлять себе "абсолютно другое"), напротив, И.П. Смирнов видит в тоталитаризме уничтожение человека-философа, устанавливающего свое родство со всеми через объектное "я". (О разграничении я - субъекта и я -объекта см. Смирнов 1999, с.94-95) Попадая в различные политические, идеологические, методологические контексты, концепт "тоталитаризм" в итоге обретает настолько неопределенное значение, что может быть сопоставлен с "маной" в интерпретации К.Леви-Строса. ("Мана" - магическая сила в первобытных верованиях - должна быть рассмотрена, согласно Леви-Стросу, не субстанциалистски, а структурно-семантически, как некий особый символический коэффициент, который приписывается тому или иному предмету и сообщает ему магическую эффективность). В связи с этим целый ряд исследователей (Э.Гидденс, Л.Шапиро и др.) указывают на неясность и некорректность понятия "тоталитаризм", его эвристическую неэффективность. А.Эткинд, признавая что под понятие "тоталитаризм" не подходит ни одно из известных обществ, видит ценность самой концепции в ее предупредительном характере. Анализируя философское творчество X. Арендт, он пишет: "Истоки тоталитаризма" ставили перед собой классическую задачу испугать читателя... "Истоки тоталитаризма" есть антиутопия... Как любая антиутопия, книга полна преувеличений; как любая антиутопия, она подлежит суждениям пользы и красоты в большей степени, чем суждениям исторической правды" (Эткинд 2001, с.295). При этом Эткинд сближает "Истоки тоталитаризма" с классическими художественными антиутопиями ("Мы" Замятина). Столь откровенная "поэтизация" и "метафоризация" концепта "тоталитаризм" делает возможным его совершенно произвольное употребление, уже фактически не соотносящееся с каким-либо референтом.
В задачу настоящей главы не входит ни детальный историко философский анализ всех концепций "тоталитаризма", ни социально философское исследование конкретных обществ на предмет соответствия/несоответствия определению "тоталитарное".
Западноевропейские концепции тоталитаризма будут рассмотрены в социокультурной перспективе, как дискурс, т.е. в системе ограничений, которые накладываются на неограниченное число высказываний в силу определенных социальных, идеологических и аксиологических детерминант. Разнообразные по своим политическим, методологическим и риторическим "аранжировкам" концепции тоталитаризма могут быть типологизированы по величине референциального круга, подпадающего под понятие "тоталитаризм". Введенный критерий позволил выделить: 1) либеральный дискурс (Х.Арендт, Р.Арон, Ф.Хайек, Ж.Желев и др.) - под тоталитаризмом здесь понимается практика коммунизма и нацизма; 2) левый или "неомарксистский" дискурс (Франкфуртская школа, группа "Тель Кель", экзистенциализм Ж.-П. Сартра) - в пределе тоталитарной здесь оказывается любая социальность; 3) постмодернистский дискурс (Ж.Деррида, М.Фуко, Ж. Делез, Ф. Гваттари) -тоталитарны любые системы репрезентации и, прежде всего, сам язык; вообще любой смысл понимается как "тоталитарная" фикция. Дальнейший анализ призван выявить идеологические и социокультурные компоненты этих концепций, их генетическую связь и общие аксиологические и мировоззренческие доминанты.
Концепция тоталитаризма в дискурсе " Франкфуртской школы: от "Диалектики Просвещения" к "Одномерному человеку".
Франкфуртская школа, в лице своих основоположников внесла значительные коррективы в теорию тоталитаризма. В этом контексте важны два наиболее репрезентативных текста франкфуртцев —"Диалектика Просвещения" Т. В. Адорно и М. Хоркхаймера и "Одномерный человек" Г. Маркузе. Оба этих исследования ориентированы прежде всего на изучение генезиса, истоков тоталитаризма, отодвигая их далеко в прошлое.
Согласно Адорно и Хоркхаймеру, Просвещение, рассчитывающее на то, что его проект универсально значим, и главная интенция которого — уничтожение Мифа и расколдовывание мира, обнаруживает себя в самих мифах, своих жертвах, становящихся его продуктами. Мифы, стремящиеся назвать, сообщить, тем самым стремятся и объяснить, констатировать, постепенно превращаясь (особенно в ходе записи, собирания, кодификации) из сообщения в учение. "Мифы в том виде, в каком их застают трагики, уже стоят под знаком той дисциплины и власти, которые прославляются Бэконом в качестве цели. Место локальных духов занимают небеса и их иерархия, место заклинаний, практикуемых магом и племенем — четко субординированное жервоприношение и выполняемый в приказном порядке труд невольников... Бытие отныне распадается и превращается в логос, стягивающийся, с прогрессом философии, в монадуі во всего только точку отсчета, и в массу всех вещей и созданий вовне" (Хоркхаймер, Адорно 1997, с.21-22). По мнению авторов "Диалектики Просвещения" (далее "Д. П." — И. К.), устанавливается единственное различие, различие между "Я" и "миром", которое поглощает, стирает все остальные различия. Таким образом, формируется субъективность, и субъект утверждается в качестве властвующего: "... да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле" ("Книга Бытия", 1, 26). И греческая религия и иудейская религия творения обнаруживают одну логику — логику власти над миром. Даже само богоподобие человека, согласно "Д. П." состоит в его "суверенитете над существованием, в его взгляде повелителя, в командовании" (там же, с. 22).
Таким образом, Просвещение, зревшее в мифе, вылупляется из своего кокона. Природа как полнота и разнообразие качеств оборачивается чистой однородной объективностью, объектом манипуляций, где сущность каждой вещи всегда раскрывается как одна и та же — как субстрат властвования. Общему приносится в жертву частное и отдельное. Идентичность духа, как чистое обладание коррелирует с безкачественным единством природы, как материалом для классификаций. Магии, считают авторы "Д. П.", присуще заместительство, субституция—то, что происходит с какой-либо вещью человека или его изображением, происходит и с самим человеком, вместо бога умерщвляется жертвенное животное. Но при этом заместитель выделяется, являясь незаменимым при обмене. "Этому кладет конец наука. В ней не существует никакого специфического заместительства: если уж жертвенные животные, то уж никакого бога. Заместительство оборачивается универсальной взаимозаменяемостью... В силу того, что в функциональной науке все тонет в одной-единственной материи, предмет науки окаменевает и закоснелый ритуал былых времен начинает казаться изменчивым, поскольку им Единому приписывалось еще и Иное" (там же, с. 24).
Просвещение, вырастающее из мифа, само становится мифологией. Критикуя и разоблачая мифы как иллюзорное, оно подпадает под власть повторения, возводя его в ранг закономерности, то есть обнаруживает в себе принцип самого мифа. "Сухой мудростью, не допускающей ничего нового в подлунном мире, потому, что кости бессмысленной игры брошены, великие мысли все уже помыслены, возможные открытия заранее конструированы, а люди нацелены на самосохранение посредством приспособления — этой сухой мудростью репродуцируется именно то фантастическое, что отвергается ею: санкция рока, которой, посредством возмездия, неустанно воссоздается вновь то, что уже некогда было" (там же, с. 26).
Совершенно не случайно авторы упоминают в этом контексте С. Кьеркегора. Для Кьеркегора жизнь и есть повторение. Оно одевает наш предшествующей опыт в новые и вполне реальные одежды. При этом подлинное повторение не связано с воспоминанием. Ему должна предшествовать цезура, радикальное "забвение". Кьеркегор уточняет: не извлекать из повторения нечто новое, но напротив действовать, превратив повторение как таковое в новизну. Это абсолюно недиалектическое повторение (см. Кьеркегор 1998). Видимо, именно о таком повторе В. Беньямин, соратник Адорно и Хоркхаймера по Франкфуртской школе, писал, что оно рассекает поток времени, изолирует его фрагменты и гасит память. Повтор в такой перспективе оказывается действительно проявлением ложного, предельно фальшивого бытия. Так Деррида даже утверждает, что за всяким повторением кроется призрак демонического, дьявольского (см.Деррида 1999, с.419). (Иную интерпретацию "повторения" у Кьеркегора см. Ямпольский 1996 и
Делез 1999). (P.S. Апология Вечного Возвращения у Ницше имеет несколько другой характер. Эта идея излагается дважды. Одна из версий относится к больному Заратустре, другая к выздоравливающему. Как проницательно писал Ж. Делез: "Больным его делает как раз идея цикла: мысль о том, что все возвращается, что возвращается То Же Самое, что все к тому же самому и возвращается. В этом случае Вечное возвращение не что иное, как гипотеза,— гипотеза банальная и страшная" [Делез 1997, с.55]. Подлинное вечное возвращение — есть избирательное бытие, отвергающее нигилизм и выливающееся в коренную перемену сущности человека).
Итак, "в условиях нивелирующего господства абстрактного,— считают авторы "Д.П.",—делающего все в природе повторяющимся, и индустрии, для которой оно его обрабатывает, сами освобожденные в конце концов становятся той "толпой", которую Гегель охарактеризовал как результат просвещения" (там же, с. 27).
Культурно-историческое значение концепта "договор". "Договор" и "дар" как две социокультурные модели.
Общим местом современной либеральной теории тоталитаризма стал тезис об "изначально" тоталитарной природе русской культуры. "Тоталитарный" коммунизм изоморфен "тоталитарной" русской культуре как таковой. Россия предстает в качестве страны вечного, архетипического тоталитаризма и, одновременно, в качестве своеобразного тестового индикатора по отношению к доминирующим европейским стратегиям развития (см.Зимовец 1996, Пайпс 1993, Ранкур-Лаферриер 1997 , Янов 1991, Аверинцев 1996, Библер 1997 и др. Та же мысль имплицитно проходит сквозь большинство работ М.Мамардашвили). "Патологичная" (в кантовском смысле этого слова) русская культура (в самом широком понимании концепта) принципиально дефицитарна по отношению к европейской, отмечена некоей фундаментальной нехваткой. Отсутствие (вернее немаркированность) договорных отношений (а из понятия договора вытекает, согласно Пайпсу, понятие права и возможность его осуществления (через институт судопроизводства), ограничивающих (и тем самым определяющих) locus ы индивидов в пространстве внеличного закона; отсутствие принципа автономии морали; неразработанность гражданских структур как форм социального бытия "для себя" (т.е. т.н. "гражданского общества" с его жестким противостоянием государству; П.Козловски определяет дуализм между обществом и государством как константу европейской истории с момента разрушения архаических обществ) - все это определило то, что структуры власти в России не поддаются рациональной калькуляции и не образуют строго разграниченных аналитических пространств, в которых располагались бы соответствующие функции власти: власть юридически не выражена, ее структура и способы "схватывания" коллективного социального тела чрезвычайно однообразны, они постоянно воспроизводятся от одной исторической эпохи к другой, поскольку в России всегда доминировала "политическая наследственность над институциональной изменчивостью" (Янов 1991, с. 148). Отсюда - вывод: даже "великолепные новации" всегда уходят в России "в песок патриархальщины и тоталитаризма" (Библер 1997, с.349).
В главе 1 было показано, что европейская культура, претендующая на универсальность и репрезентирующая собой (вследствие забвения собственной историчности) "естественный порядок вещей", возводит свой язык в статус метаязыка, в результате чего, все "неевропейские" культуры неизбежно оказываются "ущербными". С другой стороны такой метаязык не столько описывает "Другого", сколько - "апофатически" - реальное своей цивилизации.
В задачу настоящей главы входит выяснение действительной специфики русской культуры, ее аксиологического ряда (именно специфики, а не дефицитарности) в аспекте властных отношений, с учетом того, что "национальные культуры и совпадают друг с другом в своем развертывании, сливаясь в глобальное целое по признаку "быть культурой" и воспроизводят самих себя, свои особенности, участвуя в формировании этого целого на правах его относительно самостоятельных частей" (Смирнов 2000, с. 12-13). (Абсолютизация самобытности любой национальной культуры или культурно-исторического типа делает их несравнимыми с другими, а изолированный, вне любых сопоставлений стоящий объект, не может быть предметом науки. Теория замкнутых в себе "цивилизаций" или "культурно-исторических типов" превращает человечество в абстрактное понятие, а национальные культуры в части всеобщего механизма).
Признавая, что советский период глубоко органичен русской культуре как таковой, и настаивая на специфике последней в сравнении с западной, необходимо отметить, что европейский термин "тоталитаризм" применим для описания этой специфики в еще меньшей степени, чем для описания собственно советского режима.
Поскольку в полемике о тоталитаризме и гражданском обществе проблема "договора" является ключевой, необходимо подробное рассмотрение этого концепта, его культурно-исторического значения в европейской и русской системах ценностей.
Для прояснения концепта "договор", его семантического поля, обратимся к непосредственно связанному с ним концепту "вера". В латинском и греческом языках наиболее адекватные термины для понятия "вера" (соответственно - лат. fides, греч. ) происходят от индоевропейского корня bheidh. Этот же корень в готском языке породил два глагола: beidan ("ждать", "надеяться") и baidjan ("принуждать"). Второй глагол является каузативом к первому, т.е. означает "делать так, чтобы наступило первое действие" (см. Бенвенист 1995, с.91-95).
Идея "договора" как доминанта западноевропейского культурного сознания и ее религиозно-догматическая легитимация
Действительно, религия Римской империи была магической. Система жертвоприношений богам составляла основу договорных отношений с ними , а официальное поклонение императору имело характер конвенции с государством.(Любопытно, что первоначальные гонения на христиан в Римской империи были вызваны именно отказом последних вступить в общую систему конвенций. Плиний Младший, посланный императором Траяном навести порядок в провинциях Вифиния и Понт, заставлял христиан поклоняться статуям императора. Тех, кто это делал, он отпускал, тех, кто отказывался - казнил. "Другими словами, он наказывал не за принадлежность к христианству, а за неповиновение имперским установлениям и обычаям" (Свенцицкая 1989, с. 165).
Таким образом, религия римлянина не противоречила ни развитому юридическому мышлению, ни всей структуре разработанного правового государства.
Договорно-правовое, формально-юридическое сознание, окруженное авторитетом римской государственной традиции (прочно державшейся и после варварского нашествия в старых городах империи с их отстаивающими свои права коммунами, сложной системой правовых отношений, обилием юристов), вошло в плоть и кровь формирующейся культуры Запада. Складывающаяся система феодальных связей, основанных на патронате-вассалитете, вся структура взаимных правобязанностей и этикетно-знакового обмена требовали договорно-правового оформления. "В социальных отношениях средневековья нетрудно обнаружить принцип взаимности, обоюдности, который играл немалую роль в их конституировании.. Установление связи между сеньором и вассалом, покровителем и подопечным, так или иначе предполагало принятие обязательств обеими сторонами. Вассал должен был служить своему сеньору, оказывать ему всяческую помощь, соблюдать личную верность и преданность, - со своей стороны, сеньор обязывался покровительствовать вассалу, защищать его, быть по отношению к нему справедливым; вступая в это отношение, они обменивались торжественными клятвами и выполняли ритуал оммажа, делавший их связь нерушимой. Нарушение обязательств одной стороны освобождало от них и другую сторону феодального договора" (Гуревич 1999, с. 154). Договор между сеньором и вассалом мог быть письменным, устным или только подразумеваемым общим обычаем, но суть не менялась: договор -установление и четкое определение обязанностей и прав. Сеньор не мог требовать от вассала больше, чем это предусмотрено в соглашении.
Тот же принцип лежал и в основе взаимоотношений верховной власти (короля) и его непосредственных васссалов (крупной феодальной знати). В средневековой юридической практике существовало понятие "законного восстания" (Bellum iustum): в случае, если монарх не выполнял определенные условия, нарушал право и обычаи страны, выступления феодалов против короля становились легитимными. Например: "Великая Хартия вольностей" явилась результатом таких выступлений английских баронов и рыцарей. "Хартия" предполагала создание комиссии из двадцати пяти баронов, которые должны были ограничивать власть короля и в случае нарушения последним "хартии" обязаны были восстать с оружием в руках. А.Я.Гуревич в своем исследовании средневековой культуры отмечает, что на Западе для описания отношений господство-подчинение в основном используется концепт "верность", а не "послушание". "Верность (fidelitas) предполагает наличие оговоренных условий и принципа взаимности (см.Гуревич 1999, с. 142). Напомним, что латинское слово "fides" (вера), от которого происходит "fidelitas" (верность)является однокоренным со словом "foedus" (договор, соглашение). Следует оговориться, что конечно же феодальный договор не тождественней буржуазному контракту).
Говоря о глубинной магической подоплеке договорно-правового сознания средневековых европейцев, необходимо заметить, что сакрализация монарха на Западе развивалась из чисто магических представлений о вожде, от которого мистически зависит благосостояние племени (см.Блок 1998; истоки сакрализации монархической власти в Византии и на Руси были иными). При христианизации этих представлений они трансформируются в убеждение о личной харизме монарха, который наделяется чудотворными силами, властью над природными процессами и даже человеческой соматикой. Французские и английские короли обладали "способностью" наложением рук излечивать золотуху. Последнее "наложение перстов" во Франции произведено Карлом X в 1825 году. (Подробнее о "королях-чудотворцах": Блок 1998; о мифологических царях, репрезентантах "Бога года", в котором сосредоточена магическая мощь, см.Фрезер 1998). Магическое представление о царях в архаических мифах, царях, от которых зависит правильное чередование времен года, выпадение дождей, избавление от мора и болезней и в которых коллектив объективирует себя и мир, находит свое продолжение в концепции "двойного тела" короля. Монарх в сознании средневековых людей обладал как бы двумя телами - естественным и политическим, при этом последнее понималось как совокупность подданных и обладало бессмертием. Доктрина "двух тел короля" явилась магико- натуралистическим истолкованием понятия corpus Christi, введенного апостолом Павлом. Мистическое тело Христово, символ церкви Господней означало также и все сообщество верующих христиан. Это понятие фиксировало диалектику единства и множественности: "ибо как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, - так и Христос" (1-е послание к Коринфянам 12:12). Однако мистико-символическое понятие тела Христова, имевшее первоначально литургический смысл, получило натуралистические легалистские и политико-социальные коннотации. На Западе любое преступление, включая самоубийство, рассматривалось как затрагивание и нанесение ущерба самой личности государя (даже если монарх не является жертвой), который был обязан через наказание утвердить свое превосходство. Превосходство основывалось не только на праве, но и на физической силе монарха. Отсюда - необычайная жестокость и церемониальная пышность публичных казней. "Суверен (или по крайней мере, те, кому он передал свою силу) захватывает тело осужденного и показывает его заклейменным, осужденным, сломленным" (Фуко 1999, с.73-74).
