Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Регион как арена пересечения категорий власти, места и идентичности: теоретические подходы. С. 14-34
1.1 Власть и идентичность как категории взаимного влияния. С. 14-21
1.2 Семиотическое потребление места и нарративы идентичности: теоретико-методологические аспекты. С. 22-26
1.3 Формирование регионов «нового типа» в Европе: подходы к осмыслению. С. 27-34
Глава 2. Политика конструирования коллективной памяти и региональной идентичности: дискурсивные стратегии и практики. С. 35-81
2.1 Дискурсивная субординация региона в системе «центр- периферия» и практики сопротивления официальной гегемонии: Калининградская область в советский период . С. 35-56
2.2 «Калининградская идентичность» в период 1990-2000-х гг: борьба интерпретаций. С. 57-70
2.3 Калининград во внешнеполитическом дискурсе «новых регионов». С. 71-81
Глава 3. Региональные идентификации в эмпирическом политологическом исследовании. С. 82-116
3.1 Анализ количественного исследования структуры региональных идентификаций . С. 82-87
3.2. Региональные идентификации: опыт «качественного» исследования. С. 88-116
Заключение. С. 117-118
Приложения С. 119-133
Библиографический список. С. 134-153
- Власть и идентичность как категории взаимного влияния.
- Дискурсивная субординация региона в системе «центр- периферия» и практики сопротивления официальной гегемонии: Калининградская область в советский период
- Анализ количественного исследования структуры региональных идентификаций
Введение к работе
Актуальность темы исследования
Регионализм, понимаемый как политическая идеология и стратегия элит, нацелен на перераспределение властных компетенций между «центром» и «периферией»1. В последние десятилетия возТшкают новые формы региональных политических отношений и институтов, конструирование и осмысление которых происходит с помощью метафоры «проектного подхода», в терминах «регионостроительства»~, «горизонтальных форм взаимодействия между партнерами», «гибкости», «сетевой концепции», «децентрализации» . В успешной регионализации видится основа для институционального воплощения политического принципа федерализма. В центре проекта «нового регионализма» находятся такие типы регионов, где национальные государства уже не являются главными и единственными акторами, определяющими условия сотрудничества и интеграции. «Традиционный» регионализм был ориентирован на решение четко очерченных функциональных задач в сферах экономики или безопасности. «Новый» регионализм более многомерен: он включает в себя как экономический и политический, так и социальный и культурный аспекты4.
С одной стороны, изменившаяся роль регионов свидетельствует о детерриториализации социального взаимодействия и пост-национальном характере европейской политической сцены. С другой стороны, она говорит о том, что региональные рроцессы «ретерриториализируют» пространство, поскольку именно региональная конструкция взаимодействия позволяет эффективнее, чем традиционное национальное государство, решать
практические вопросы в условиях глобализации. Это иная форма репрезентации
' Бусыгина И М. Политическая регионолистика учебное пособие - М : Московский государственный институт
международных отношений (Университет). «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2006. -
С 10-11. * !
" Neumann l.B. A Region-Building Approach to Northern Euiope It Review of International Studies. - 1994. -No. 20.
' Макарычев Л.С. «Мягкий» и «жесткий» регионализм: калининградские контуры [Электронный ресурс] //
Космополис. — Зима 2002/2003 - №2. - Режим доступа:
html. - Доступен 14.09.2008.
4 I lettne В. Globalization and the new regionalism- the second great transformation II Globalism and the New
Regionalism I Ed by В Hettne, A. Inotai, О Sunkel -Basingstoke Macmillan, 1999.-P 6-7 '
4 власти: она не обязательно исходит из верховенства национального государства, но и не растворяется в глобальной динамике . Регионализм в таком понимании является воплощением принципа «различия» .
Региональная идентичность рассматривается исследователями в качестве своего рода «точки сборки» в процессе конструирования социально-политического пространства региона7. Региональная идентичность задает рамки социально-политического действия разноуровневых акторов. Идентификация с территорией становится инструментом социально-политической мобилизации, и осознание важности этого политического ресурса происходит весьма активно. Системы разделяемых и оспариваемых смыслов и переживаний, связанных с жизнью в определенном пространстве, становятся предметом как публичной, так и академической дискуссии в России и Европе.
В 1990-е гг. в России наблюдалась волна регионализации, которая
происходила стихийным образом и носила выраженный «этнический»
характер, в силу особенностей предшествовавшей советской политики,
проводившей дифференциацию крупнейших административно-
территориальных образований по этническому признаку. Одним из лидеров
> *
регионализации такого типа стал Татарстан. «Лавинообразная» регионализация усилила асимметричный характер федеративного устройства страны. С начала 2000-х гг. субъекты федерации стали объектом политики рецентрализации со
О і
стороны федеральных властей . Вместе с тем, ряд экспертов считают, что в России наблюдается и регионализация «нового типа», происходящая не столько на традиционной политико-администрагивной, сколько на культурно-экономической основе . В этой связи особый исследовательский интерес представляют процессы в регионах, где достаточно выражены как внешние
5 Tassinari F. Secuiity and Integration in }he EL) Neighbourhood: The Case for Regionalism II CEPS Working
. ; Г
6 Бурдье. П. Идентичность п репрезентация: элементы критической рефлексии идеи «региона» // Ab Imperio. —
2002. -№3. ! ' \
7 Keating М. The New Regionalism in Western Europe. Teiritorial Restructuring and Political Change. — Cheltenham:
Edward Elgar. 1998. - P.85. Цит. по: Бусыгина, И. M. Политическая регионалистика. —С. 161.
8 См. Гельман В Я. Возвращение Левиафана? Политика рецентрализации в современной России // ПОЛИС:
Политические исследования. - 2006. - №2. — С.90-109.
9 См. Бусыгина И., Захаров A. Sum ergo cogito. Политический мини-лексикон - М.: Московская школа
политических исследований, 2006.— С. 165-167.
5 (экономические, международно-политические, учитывающие расширенное понимание безопасности), так и внутренние (культурные, но не сугубо этнокультурные) факторы «новой» региональной мобилизации. Приграничные
территории относятся именно к такому типу регионов .
Основным полем исследования выбрана Калининградская область. В 1991 г. административно-территориальная единица с населением около 900 тысяч человек перестала быть частью единого советского пространства, а в 2004 г. превратилась в российский анклав внутри ЕС. Важно отметить, что официальный дискурс Брюсселя не является единственной репрезентацией Европы во внешнеполитической среде Калининграда. Калининград включается в проекты «регионостроительства» на Балтике и в Северной Европе, которые, по мнению ряда экспертов, оспаривают попытки Брюсселя, своего рода «мягкого имперского центра», поддерживать достаточно централизованную и иерархизированную версию «крепости Европа». Политические проекты «измерений» и «инициатив» являют пример подхода конструирования региона «снизу вверх1 . Внешнеполитические измерения «калининградской проблемы» достаточно активно разрабатывались политической наукой. Не обделены вниманием и экономические аспекты жизнедеятельности' региона. Вместе с тем, остается открытым целый ряд вопросов, касающихся политического измерения региональной идентичности. Какую роль в успешном
(
осуществлении проекта «нового региона» играет идентификация жителей с пространством обитания? Где находятся границы конструирования региональной идентичности?
Для ответа на эти вопросы стоит обратиться к советской и постсоветской истории Калининграда. Область была образована в результате передачи СССР в 1945 г. части территории Восточной Пруссии. Крайне', важным для «советского
10 См. Безопасность и международное сотрудничество в поясе новых границ России [Электронный ресурс] / под ред. Л.Б. Вардомского и СВ. Голунова. - М., Волгоград : НОФМО, 2002. - Режим доступа: nttp://w\vvv.obiaforurn.ru/book/titul.htm - Доступен 14.09.2008.
" См. Ноііманн И. Создание регионов: Северная Европа // Использование «Другого»: Образы Востока в формировании европейских идентичностеіі; пер. В.Б. Литвинова, И.А. Пильщикова. — М.: Новое издательство, 2004.— С. 181; Browning C.S. The Region-Building Approach Revisited: The Continuing Othering of Russia in Discourses of Region-Building in the European North //Geopolitics.-Spring 2003. — Vol.8, no. 1.-P. 45-71.
проекта» освоения трофейного пространства было конструирование коллективной памяти новых жителей региона, советских переселенцев. Центральным элементом официального дискурса являлось отношение к Второй мировой войне как к точке отсчета истории региона, при соответствующем забвении или целенаправленном разрушении довоенного немецкого прошлого. Насколько удался этот проект? Исследования историков показывают, что отношения новых жителей области с регионом не были ограничены лекалами идеологической интерпретации. Практики жизни в контексте «чужой культуры», в первую очередь материальной, ограничивали суггестивность официального дискурса.
В постсоветский период дискуссии о формировании образа калининградцев как группы, вместе с отрицанием или подтверждением «калининградской особости» «внешними экспертами», стали важной частью политико-коммуникативного регионального процесса. С начала 2000-х гг. калининградцы стали объектом повышенного внимания со стороны центра, направленного на «укрепление лояльности» по отношению к российской государственности и «возрождению российского патриотизма». Ряд'российских политических акторов, опасаясь «латентного сепаратизма», проводит ряд мер по «смещению вектора мироощущения калининградцев с европейского на российский» ~. Подобные политические действия добавили новое измерение в дискуссии об идентичности.
Таким образом, Калининград представляется релевантным случаем для анализа эффективности символических «стратегий идентичности» как на внутреннем, так и внешнем политическом уровнях. Обращение к этому российскому региону поможет проследить механизм влияния важнейшего ресурса современной политики.
Предметом исследования являются дискурсы региональной идентичности и' практики,- в которых она актуализируется в политическом
12 Чернышова Г. Концепция 750-летия определена [Электронный ресурс] // Газета «Гражданин» //2004. -23 сент. -№ 075-076.V Режим доступа: 1230.htm. -Доступен 18.09.2008.
7 процессе. В качестве практической категории, региональная идентичность используется политическими акторами с целью убедить людей понять свои интересы и затруднения посредством идентификации с региональной общностью, с тем, чтобы организовать и легитимировать коллективное действие. Обращение к региональной идентичности наблюдается в повседневных практиках, когда она выступает в качестве когнитивной рамки, придающей смысл себе, своей деятельности, тому, в чем обитатели определенного региона сходны друг с другом и чем отличаются от других.
Степень разработанности проблемы
Начало интенсивного исследования вопросов регионализма в Западной Европе и США относится к середине 1970-х - началу 1980-х гг. Региональные исследования связаны с категориями территории (места), идентичности и власти, поэтому представляют собой поле взаимодействия и интереса таких дисциплин как социальная география (human and cultural geography), политическая социология, социология пространства, социальная психология, политическая регионалистика, политическая экономия, сравнительная политология, социальная и культурная история, культурные исследования (cultural studies). В западной традиции изучения европейских регионов «нового типа» и региональной идентичности, не претендуя на исчерпывающую полноту списка, необходимо назвать имена М. Китинга, П. Андерсона, О. Вэвера, И. Нойманна, П. Ионниеми, К. Браунинга, А. Пааси, П. Хаслингера .
'' Keating М. Op.cit; Anderson P. The Invention of the Region 19/15 - 1990II EUI Working papers EU Florence. -1992. - No.94/2; Waever O. Nordic Nostalgia: Northern Europe after the Cold War II International Affairs. - Jan. 1992. - Vol. 68, No. 1; Identity, Migration and the New Security Agenda in Europe I Ed. by O. Waever, B. Buzan, M. Kelstrup, P. Lemaitre. - New York: St. Martin's Press, 1993; European Integration and National Identity. The Challenge of the Nordic States / Ed. by L; Hansen, O. Waever, - London: Routledge, 2002; Co-operation in the Baltic Sea Region: Needs and Prospects I Ed. by P.Joenhierni. Tampere: Tampere Peace Research Institute, 1991. (Report 42); Neumann I.B. European Identity. EU Expansion, and the Integration/Exclusion Nexus II Constructing Europe's Identity: The External Dimension I Ed. by L.-E. Cederman. Boulder (Colorado): Lynpe Rienner Publishers, 2001; Пойман И. Использование «Другого».:.; Browning C.S. Branding Nordicity: Models, Identity and the Decline of Exeeptionalism II Cooperation and Conflict: Journal of the Nordic International Studies Association, - 2007. - Vol. 42 (1); Joenniemi P. Bridging the Iron Curtain? Co-operation around the Baltic Rim 11 Copenhagen Peace Research Institute Papers, 1999; Paasi A. Place and region: regional identity in question II Progress in Human Geography. — 2003. - Vol. 27, no.4; Haslinger P. Die "Arbeit am nationalen Raum" - Kommunikation und Territorium im Prozess der Nationalisierung II "Arbeit am nationalen Raum". Deutsche und polnische Rand- und Grenzregionen im Nationalisierungsprozess I Hrsg. P.Haslinger u. D. Mollenhauer. - Leipzig: Leipziger Universitaetsverlag, 2005.
В 1990-е гг. в России сформировался целый ряд школ и центров, изучающих проблемы регионализации и региональной политики . Исследованием различных аспектов регионов «нового типа» и региональной идентичности занимались, в первую очередь, российские учёные И.М. Бусыгина, Л.Б. Вардомский, В.Я. Гельман, СВ. Годунов, Д.Н. Замятин, Н.М. Межевич, А.С. Макарычев, Е.В. Морозова, Л.В. Смирнягин13. Этими авторами была проделана важная работа по критическому осмыслению западных подходов к проблеме региона и федерации и выработке критериев для комплексного анализа российской ситуации.
Социокультурные аспекты «калининградской проблемы» интересовали историков, культурологов, социологов и политологов как в России, так и на Западе. Необходимо отметить исследования регионального «исторического сознания» российского историка Ю.В.Костяшова, под чьим руководством был осуществлен проект по сбору воспоминаний первых советских переселенцев16. В целом ряде работ немецких ученых преодолеваются крайности взглядов на Калининград как место без прошлого, характерного для советских идеологем, или как место без настоящего и будущего, превалировавшего в послевоенной Западной Германии . «Пионером»,, открывшим не только административно-управленческие и экономические, но и политико-культурные реалии советского Калининграда Западу еще в конце' 1970-х гг., стал П. Вёрстер18. К вопросам
14 См. обзор по теме: Проблемы федерализма, местного самоуправления и территориального развития в России.
Научные исследования, прикладные проекты, библиография за 1990-1999 гг.7 под ред. В.Н. Лексина, А.Н.
Швецова. - М.: Эдиториал УРСС, 200Р. - .
15 См. библиографический список. :
16 Восточная Пруссия глазами советских переселенцев: Первые годы Калининградской области в
воспоминаниях и документах / под ред. Ю. Костяшова. — СПб.: Бельведер, 2002. В Германии этот проект был
представлен в издании:'Als Russe in Ostpreussen. Sowjetische Ulmsiedler ueber ihren Neubeginn in Koenigsberg I
Kaliningrad nach 1945 / Higs. von E. Matthes, - Ostfildern, 1999. - (2. Aufl.; Bietingheim-Bissingen, 2002). См.
также: Костяшов Ю. Изїнание прусского духа. Как формировалось историческое сознание населения
Калининградской области в послевоенные годы / |С Костяшов // Изгнание прусского духа. Запрещенное
воспоминание / Ю. Костяшов, Э. Маттрс. - Калининград : Изд-во КГУ, 2003. - С.7- 80; Kostjaschow J. Am
Schnittpunkt dreier Welt^n. Ospreupen: Zankapfel de^Volker II Als die Deutschen weg waren. -2.Aufl. - Rowolt
Taschenbuch VerUm, 2007. - S.283-309. t !
См. Магтес Э. Проблема образования Калининградской области в немецкой историографии: обзор // Балтийский регион в международных отношениях в новое и новейшее время: материалы международной научной конференции, 10-11 октября 2003 г. Калининград/ под ред. В.В. Сергеева. - Калининград : Изд-во КГУ, 2004.- С. 195-206.
18 Worster P. DasNordliche OstpreuPen nach 1945 — Verwaltung, Bevolkerung, Wirtschaft// Dokumentation Ostmitteleuropa. - 1978-Vol.4. - H.l; WorsterP. Das Nordliche Ostpreupen nach 1945-Politisches und kulturelles Leben // Dokumentation Ostmitteleuropa. - 1979 - Vol.5. - H. 1/2.
«регионального самосознания» калининградцев неоднократно обращался Э. Маттес19. Недавние работы представителей молодого поколения немецких историков Б. Хоппе и П. Бродерзена успешно реконструируют сложный контекст дифференцированной социально-политической жизни советской области периода 1945-1971 гг.20. Сравнительно малоизученным остается период 1970-1980-х гг. Среди исследований региональной идентичности Калининграда в 1990-2000-е гг. наиболее близкими нам по оптике взгляда на проблему являются работы О. Сезневой~ , К. Браунинга и П. Ионниеми". Международным измерением участия Калининграда в регионализме «нового типа» занимались А. Макарычев и А. Сергунин" . К проблематике социальной идентичности калининградцев неоднократно обращался коллектив авторов РГУ им. И. Канта"'. В работах калининградских учёных изучение региональных идентификаций проводилось с помощью метода социологических опросов. В данной диссертации автор исходит из результатов, полученных упомянутыми исследователями. Вместе с тем, тема региональной идентичности требует дальнейшей разработки, одну из попыток которой и представляет настоящая работа.
'' Matthes Е. Regionales Bewusstsein der Bevalkerung im Gebiet Kaliningrad. Stufen seiner Entwicklung seit 1945 II
Region. Internationales Forum fur lokale,"regionale und globaie Entwicklung. - S.87- І00 u.307- 322; Маттес Э.
Запрещенное воспоминание: Возвращение истории Восточной Пруссии и региональное сознание жителей
Калининградской области (1945-2001).'// Изгнание прусского духа...- С.81- 150!
20 Норре В. Auf den Trlimmern von Konjgsberg. Kaliningrad 1946 - 1970. - Miinchen: Oldenburg, 2000. -
(Schriftenreihe der yierteljahrshefte fur Zeitgeschichte; Bd.80); Broderseh P. Die Stadt im Westen. Wie Konigsberg
Kaliningrad vvurde. - Vajidenhoeck & Rijprecht, 2008. '
"' Sezneva O. "We have never been German': The Economy of Digging in Russian Kaliningrad II Practising Culture /
Ed. by C. Calhoun and R. Sennet. - London, New York : Roiitlege, 2006; Sezneva O. The dual history: politics of the
past in Kaliningrad, former Koenigsberg II Composing urban histories and the construction of civic identities / Eds. J.
Czaplicka and B. Ruble. - John Hopkins University Press and Woodrovv Wilson Center Press, 2003.
22 Browning C.S., Joenniemi P. The Identity of Kaliningrad: Russian, European oj- a Third Space? //The Baltic Sea
Region in the European Union: Reflections on Identity, Soft-Security and Marginah'ty I Ed. by F. Tassinari. - Berlin :
Humboldt University, 2003; Browning C;S., Joenniemi P. Contending Discourses on Marginality: The Case of
Kaliningrad II Geopolitics. - Autumn 2004. - Vol. 9, JNo. 3. - P. 699-730. :
23 Макарычев A.C. «Мягкий» и «жесткий» регионализм...; Makarychev A.S. Contours of Regional Identity: Testing
Constructivism on Kaliningrad's Ground;//The Journal of Eurasian Research.-2003.-Vol 2, no.l; Сергунин A.
Регионализация в регионе Балтийского моря: восприятие российских элит//.Региональное измерение
российско-балтийскик отношений / под ред. Л. Карабешкина. — СПб.: «Балтийский клуб», 2004.
24 Калининградский социум в европейском измерении: сб. науч. гр. / под ред. А.П. Клемешева. - Калининград,
изд-во КГУ, 2002; Проблема сепаратизма в анклавных территориях / Под ред. А.Ю. Мельвиля, А.П. Клемешева.
- Серия «Регион сотрудничества». - Вып. 3 (46). — Калининград: Изд-во РГУ им. Канта, 2005; Алимпиева, А.В.
Калининградцы: проблема социальной идентичности // Идентичность в контексте глобализации: Европа,
Россия, США : сб. науч. тр. / под ред. B.H. Брюшинкина. - Калининград: изд-во КГУ,.2003. - С. 169-176.
Научная новизна диссертационного исследования заключается в
переносе внимания с выяснения эссенциализирующих характеристик региона и
региональной общности на анализ процесса, в котором происходит
актуализация этой категории. Иными словами, речь идет о переносе внимания с
региона на регионализацию, с идентичности - на идентификацию. Это дает
возможность реконструировать социально-политический контекст
регионализации и понять важность социокультурного измерения современной политической жизни. В исследовании анализируются механизмы институционализации региональной идентичности и коллективной памяти как одного из важных ее измерений, оцениваются дискурсивные стратегии, используемые различными политическими акторам, а также выясняется применимость инструментария качественных социологических методов в политологическом исследовании региональных идентификаций.
Цели и задачи диссертационного исследования
Цель работы состоит в осмыслении региональной идентичности в качестве категории политической практики.
Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд следующих задач:
1) проанализировать основные теоретико-методологические подходы к
исследованию і проблемы взаимосвязи категорий власти, региона и
идентичности в социальных науках;
определить политические условия, при которых происходит актуализация региональной идентичности политическими акторами различных уровней, а также инструменты, посредством котррых происходит такая актуализация;
оценить границы возможностей конструирования коллективной памяти; ,
4) изучить взаимосвязь нарративов региональной идентичности и
социально-политических установок граждан с помощью инструментария
социологии и социальной психологии;
5) рассмотреть актуальные проблемы конструирования европейских регионов нового типа и выявить дискурсивные механизмы включения в них российских регионов.
Теоретико-методологические основы исследования
В социальные науки категория «идентичность» вошла во многом благодаря феноменологии, символическому интеракционизму и социальному конструктивизму. Как практическая категория, «идентичность», с одной стороны, может быть использована индивидами для выделения себя, подчеркивания своего отличия от других. С другой стороны, акторы, наделенные символической властью, могут обращаться к «идентичности» как средству групповой мобилизации для достижения политических целей. Дискурс «идентичности» является важным элементом политической борьбы. Согласно П. Бурдье, способность осуществлять эффективную символическую деятельность является исключительным по своим возможностям ресурсом политики. С помощью знаков политика производит социальное и конструирует группы. С помощью символов политика производит таксономию социального пространства"5.
Брубейкер и Купер подчеркивают важность различения двух разных ипостасей концепта «идентичность» - как категории практики и как категории научного анализа" . Если воспринимать «идентичность» в качестве
; f i , '
* , ' і
практической. категории, то ситуации, в которых она употребляется, реально наблюдаемые феномены (например, риторика политических деятелей, программы политических партий, образы СМИ), становятся вполне доступными и легитимными для научного исследования. Совсем другое дело, когда сама «идентичность» становится центральной категорией научного анализа. В этом случае практическая категория, продукт социальных
отношении, превращается; в вещь, т.е. реифицируется . Исследователь
* * * і !
"" Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов» // Социология политики. - М.: Socio-Logos, 1993. -
С. 90-91. ' '
26 Brubaker К. Cooper F. Beyond Identity II Theory and Society. - 2000. - Vol. 29, No. 1.
Малахов В. [1998] Проблема идентичности в постсоветском контексте // Понаехали тут...Очерки о национализме';расизме'и культурном плюрализме. -М.: Новое литературноёобозренйе, 2007.-С. 17.
12 начинает относиться к «идентичности» как к данности, совокупности имманентно присущих некоторой группе характеристик, которые можно «открыть», «описать», «определить», «классифицировать», «исследовать». Результатом реифицирования идентичности становится представление, что любой человек и социальная группа «имеют идентичность», даже если сами этого не сознают. «Идентичность» всегда существует, независимо от нашего знания о ней, и ждет подходящего случая для того, чтобы проявиться. Оборотная сторона такой позиции - возможность отказа группе в «наличии» у нее определенной идентичности.
Стоит отметить, что отношение к идентичности как к некому неизменному свойству, данному человеку самим фактом его социализации в рамках той или иной культуры или, того определеннее, генетически, стало уже делом прошлого, по крайней мере, в западной научной среде. В последние годы общим местом стало описание идентичности в терминах «множественной», «гибридной», «текучей», «конструируемой». Реверанс в сторону множества идентичностей и/или «множества лояльностей» не должен вводить в заблуждение: продолжая употреблять этот термин в качестве центральной категории научного анализа, исследователи, пр сути, остаются на эссенциалистской платформе. Более того, если «идентичность» множественна и текуча, то какую функцию она призвана исполнять, отказываясь от своих «отличающих», «выделяющих» целей, становясь фактически неуловимой? Какой смысл остается в ' использовании этого понятия? Именно поэтому Брубэйкер и Купер предлагают отказаться от употребления вводящей в заблуждение концепции «идентичности» в социально!^ анализе" .
Наиболее продуктивным подходом для достижения поставленной цели исследования, на наш взгляд, является методологическая рамка социального
' і !
конструктивизма. Это, прежде вегего, работы П. Бергера и Т. Лукмана, Ф.
Барта, П. Бурдье? Б. Андерсона, Р. Брубейкера" . і
28 Brubaker R. Coopei F. Op.cit. - P 1-9.
"9 См. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма —
М : «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2000, Бергер П., Лукман Г. Социальное конструирование реальности -
Для наших целей важно понять взаимодействие дискурса и практик, правил, процедур. Последние определяют, ограничивают и сдерживают применимость дискурса. Дискурс определяет практики, но и практики влияют на дискурс. Социальная жизнь фундаментально текстуальна. В терминологии М. Роуза, «текст» становится значимым посредством его «воплощения» {enactment), которое определяется как «материальные акты и жесты, которые делают тексты распознаваемыми чертами социальной жизни» . В работе мы рассматриваем дискурсы и практики как взаимно конституирующие аспекты места и идентичности.
В исследовании используются методы дискурс-анализа, а также анализируются фокус-групповые и глубинные интервью, проведенные автором.
М.: «Медиум», 1995; Бурдье П Социология политики. - М.: Socio-Logos, 1993; Этнические группы и социальные границы: социальная организация культурных различий : сб.статей / под ред. Ф. Барта. — М.: Новое издательство, 2006; Brubaker R. Nationhood and the National Question in the New Europe. — Cambridge: Cambridge University Press, 1996.
30 Rose M. The seductions of resistance: power, politics, and a performative style of systems // Environment and Planning D: Society and Space. - 2002. - Vol. 20 (4). - P. 391.
Власть и идентичность как категории взаимного влияния
Термин «идентичность» получил широкое распространение в публичном и академическом дискурсе западного мира в период протестных 1960-х, прежде всего, в США. В ту жаркую эпоху бунтарства этнические, феминистские, экологические и другие группы, ранее считавшиеся в обществе маргинальными, в полный голос заявили о своем праве переместиться с периферии публичной сферы в ее центр, кардинальным образом меняя диспозицию внутри социально-политического поля. Популяризации термина способствовала психоаналитическая традиция, в первую очередь, известная работа Э. Эриксона, авторству которого принадлежит термин «кризис идентичности»31. В социальные науки «идентичность» вошла во многом благодаря феноменологии, символическому интеракционизму и социальному конструктивизму, связанных с именами И. Гоффмана и П. Бергера. Уже к середине 1970-х констатировалось, что слишком частое употребление термина «идентичность» в значительной степени размыло его содержание и превратило в чистейшей воды клише. Ситуация еще более , усложнилась благодаря прочному утверждению «святой троицы» раса-класс-гендер в таких областях гуманитарного знания, .как литературный критицизм и культурные исследования {cultural studies) в 1980-х ". И. Нойманн выделяет четыре подхода, в рамках которых развивались идеи, относящиеся к формированию .идентичности, - этнографический, психологический, подход континентальной философии, «восточный экскурс». Во всех случаях проблематика рассматривалась с іпомощью выстраивания концептуальной пары «Я» /. «Другой». Первые три подхода представляют собой институционализированные формы производства знания, в то время как четвертый сформировался на «окраинах» академических дисциплин, в зоне междисциплинарного взаимодействия . Исходный пункт этнографического подхода — теория Дюркгейма о коллективном разделении труда. Выделение «внутренней группы» должно повлечь ее отграничение от «внешних групп». Такое отграничение представляет собой активную и непрекращающуюся часть формирования идентичности. Создание социальных границ не является следствием интеграции, скорее оно является одним из ее необходимых априорных составляющих. Таким образом, создание социальных границ является условием интеграции группы. Важная фигура этого подхода - Фредерик Барт, выдвинувший тезис о том, что этнические группы и границы»: этнические группы воспроизводятся благодаря подержанию границ, которые отделяют их от остальных групп, рассматривающихся в качестве «Других». Барт предложил рассматривать отношения «Я» / «Другой», начиная с разделяющей черты - с точки зрения маркеров границ идентичности, которые он называл «диакритиками». Именно выявление демаркационной линии и способов ее поддержания должно было стать, по мнению Барта, начальной точкой при изучении отношения «Я» / «Другой» . Какая именно диакритика формирует конкретное отношение между нациями - вопрос не догадки, а исследования. Чем же обуславливается выбор диакритик в данных обстоятельствах? По мнению Нойманна, «значение политически релевантного показателя границы» может получить всё, что угодно. Хотя большинство обсуждаемых диакритик принадлежит к таким областям, как язык, история, религия и т.д., важно понимать, что некоторые диакритики могут быть культурно специфическими, а другие — абсолютно эзотеричными. В качестве примера можно привести песенные фестивали, сыгравшие значительную роль в процессе формирования политических [ідентичностей прибалтийских государств . Психологический подход исходит из того, что формирование «мы-групп» происходит сходным образом с самокатегоризацией индивида, с помощью акцентуации сходства «Я» и черт внутри-группы и различий с вне-группой. Социально-психологический подход к исследованию идентичности начал развиваться в рамках когнитивной психологии. Самая признанная концепция, разработанная на этой основе, - теория социальной идентичности {social identity theory, или SIT) британского ученого Г. Тэжфела и его коллег . Тэжфелу, социальная идентичность относится к той части индивидуальной «Я»-концепции, «которая происходит из знания индивида о его принадлежности к социальной группе (или группам) наряду с ценностью и эмоциональной значимостью, придаваемых этой принадлежности»37. Исследователи, работающие в рамках SIT, намеренно ограничиваются «групповым» измерением «Я»-концепции индивида, ни в коем случае не претендуя на полное описание сложного мира «самости» во всей его полноте и целостности.
Дискурсивная субординация региона в системе «центр- периферия» и практики сопротивления официальной гегемонии: Калининградская область в советский период
Дискурс власти: «изгнание прусского духа с древней славянской земли» С самого начала передачи Кенигсберга СССР, после того, как в конце 1940-х из Кенигсберга и окрестностей было депортировано немецкое население и в область, до 1946 года именовавшуюся Кёнигсбергской, а в июле 1946 года ставшей Калининградской, прибыли первые советские переселенцы, перед новыми властями стояла цель построения на этой территории нового политического и идеологического пространства. Соглашения международного права, подписанные в Потсдаме, были необходимой, но не единственно достаточной основой легитимности принадлежности Советскому Союзу бывшей германской территории. Наряду с решением организационных задач коммунистического партийного строительства, властям было необходимо как можно скорее «натурализовать» принадлежность региона СССР, укоренить восприятие Калининграда в массовом сознании если не как исконной, то, по крайней мере, неотъемлемой части советского пространства. Стоит отметить, что идеологическую pa6qTy в первые годы развития советской области поддерживала весьма сложная пропагандистская структура. Как показывают историки, в Калини н градской области в послевоенные одновременно функционировало 28 форм ведеция пропаганды, которые охватывали все население, включая учащихся школ , пенсионеров и домохозяек. Институтуционадьно пропаганду поддерживали кружки политической учебы, политические школы, политинформации, лекции по месту работу и отдыха, радиопрограммы, подписка на ряд партийных изданий, которая требовалась не только для организаций, но и для многих категорий работников, наглядная агитация . Новый порядок и новая власть должны были предстать извечными, постоянными и необходимыми. Для этого требовалось «укоренить» их в истории. Публичная апелляция к «корням», «традиционности»; столь выручающая элиты в целях решения политических задач легитимации политических проектов- и мобилизации общества в эпохи перемен и потрясений88, в случае новой области была явно проблематична, поскольку исторические связи России с Восточной Пруссией были весьма ограничены. Тем не менее, на некоторый период, по крайней мере, до 1954 г., нарратив об «исконной славянской» земле Восточной Пруссии стал одним из основных инструментов идеологического строительства новых властей. Этот тезис был впервые артикулирован И. Сталиным на Тегеранской конференции 1943 г. при- обсуждении вопроса о границах Германии после окончания войны. Сталин заявил тогда: «Русские не имеют незамерзающих портов на Балтийском море. Поэтому русским нужны были незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть территории Восточной Пруссии. Тем более, что .исторически — это исконно славянские земли»89. Подтвердить этят тезис должны были археологические экспедиции, начавшие работы в области уже с июля1 1946 ;г. Осторожные научные выводы руководителя экспедиций трактовались средствами массовой агитации однозначно в соответствии с установкой вождя. Так, центральная областная газета сообщала 6 том, 4TQ многие обнаруженные древние находки «уличают немецких ученых в фальсификации истории, наголову разбивают их лженаучные утверждения о том, что якобы древним населением территории Восточной Пруссии были не славяне, а готы»90. Практика повседневной пропаганды порой сводила схему не просто к славянским, а «советским корням». Например, областное радио в 1948 г. помогало агитатору следующим утверждением: «В седую старину на этих землях жили предки советского народа»91. «Славянский» тезис просуществовал вплоть до середины 1950-х, хотя и был позже модифицирован ссылкой на древнее население как на «славянско-литовское». Тем не менее, основной точкой отсчета формирования исторической памяти стало совсем недавнее прошлое, война, в ходе которой была повержена крепость Кенигсберг92. Идеологической основой механизма массового признания области истинно советской на глубоком эмоциональном уровне стала сакрализация жертв, принесенных СССР за победу в этой войне в целом и в битве за Восточную Пруссию в частности. В исторической массовой памяти пролитая на этой земле кровь тысяч советских воинов узаконивала справедливость права СССР на восточнопрусский трофей. Восприятие Кенигсберга и Восточной Пруссии было задано еще во время войны. Эта территория была первой германской землей, в которую вступила Красная Армия, и потому концентрация ненависти к врагу была тут чрезвычайно высокой93. Помимо того, важным в риторике, использованной центральными газетами, был и мотив возмездия: «Приятно видеть мертвого пруссака на его собственной земле — за Тильзитом и Гумбинненом, невдалеке от Кенигсберга, на дороге, ведущей к Берлину. Война вернулась на землю, ее породившую»94. После штурма столицы Восточной Пруссии весной 1945 г. в нескольких номерах «Правды» была опубликована статья «Падение Кенигсберга», в которой впервые излагался официальный нарратив, сформировавший установку по отношению к прошлому региона в начальный советский период: «Кенигсберг - это история преступлений Германии. Всю свою многовековую жизнь он жил разбоем, другая жизнь ему была неведома. Молчаливы и мрачны здесь- дворцы.-
Анализ количественного исследования структуры региональных идентификаций
В современных обществах у человека есть доступ к членству в достаточно большом количестве групп, создаваемых по признакам профессии, возраста, тендера, образа жизни {life style), политических предпочтений, хобби, форм и мест отдыха, развлечений и т.д. Этим обстоятельством обусловлена и потенциальная возможность множественности социальных идентификаций, смешения их друг с другом и даже конфликтности. В зависимости от ситуационных и временных переменных, у индивида меняются идентификационные приоритеты, категоризационные рамки, с помощью которых он общается с миром и определяет свое место в нем: «Корни есть у дерева, а у человека — ноги». Подобная контекстуальная лабильность социальных идентификаций стала нормой и для современного российского общества.
Немаловажную роль в изменениях установок и поведенческих стилей современного человека играют практики символического потребления, когда выбор среди субстанциально неразличимых вещей делается на основе эмоционального, предпочтения предлагаемых ими" образов и стилей. Современный человек живет в потоке самой разнообразной информации. При отборе этой информации повышается избирательность ее усвоения и одновременно уменьшается степень осознания критериев отбора. Часть информации извне отбирается рационально и осознанно, другая же часть, порой весьма существенная, не контролируется на уровне сознательного восприятия. Взаимодействие этих; двух сфер (осознанной и неосознанной) определяют последующее отношение человека к социальному объекту.
Социальное поведение в значительной степени определяют социальные установки, или аттитюды. В структуру социальной установки входят 1) когнитивный компонент, который отвечает за знание об объекте; 2) аффективный компонент, отвечающий за формирование позитивного или негативного чувства по отношению к объекту; 3) поведенческий (конативный) компонент, который определяет способ поведения по отношению к объекту . Эмоционально-оценочный компонент установки играет очень существенную роль. Это проявляется, например, в том, что, в отличие от обычного мнения, аттитюд с трудом поддается корректировке некоторой объективной информацией, рассчитанной на рациональное восприятие . В зоне количественных социологических исследований, как правило, находится когнитивный компонент установки, а также представления респондентов об аффективном компоненте. В то же время, для инструментария для измерения действительного аффективного, а также поведенческого компонентов целесообразно применение качественных социологических методов.
Одной из значимых социальных идентификаций является соотнесение себя с местом (регионом) проживания и с теми, с кем проживание на данной территории разделяется. Стоит заметить, что количественные опросы широко используются для легитимации определенных видов политического действия. В отношении Калининграда в политической риторике достаточно часто появляется фигура «латентного сепаратизма». Достаточно часто политики и эксперты оперируют с разными коннотациями количественными оценками «сепаратистское потенциала» области (5 % в 2005 г., 8% в 2002 г.172). Вместе с тем, ответ на вопрос о «сепаратистских настроениях населения» подразумевает более глубокий анализ социального расслоения на основе региональных идентификаций. Попробуем провести вторичный анализ статистического социологического исследования идентичности (данные конца 2005 г.), с тем, чтобы понять, насколько помогают методы количественного опроса понять и объяснить социальную реальность региона \
При ответе на вопрос о структуре социальной идентичности, понимаемой в данном случае как иерархия принадлежностей к определенному виду сообщества — локального, областного, этнического, европейского, гражданского российского (Приложение 1.1., табл. 1.1.1), выяснилось, что большинство жителей в первую очередь считают себя гражданами России (77 % по совокупности трех выборов), на втором месте идентификация с региональным сообществом (70 %), далее находятся локальная (55 %), этническая (47 %) и европейская (21 %) идентификации. В первую очередь европейцами ощущают себя 5,8% (именно они считаются в первую очередь носителями сепаратистских настроений).
