Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1 Философский анализ языка как целостного объекта 14
1.1. Генетический и системный методы постижения языка 17
1 .2. Онтологическая и конвенциональная концепции природы языка 42
1.3. Деятельностная концепция языка как попытка преодоления дуализма онтологической и конвенциональной теорий 76
ГЛАВА 2 Лингвистическая модель культуры 124
2.1. Явления стационарного и динамики в человеческой культуре 127
2.2. Соотношение языка с другими формами культуры 147
2.2.1. Язык как универсальная форма культуры 149
2.2.2. Язык как интегрирующий механизм культуры 157
2.2.3. Язык как всеобщая форма выражения человеческой культуры 161
2.3. Лингвистическая действительность как выражение динамики современной культуры 168
Заключение 175
Библиографический список использованной литературы 178
- Генетический и системный методы постижения языка
- Онтологическая и конвенциональная концепции природы языка
- Явления стационарного и динамики в человеческой культуре
- Соотношение языка с другими формами культуры
Введение к работе
Актуальность темы исследования. Область исследований, которую традиционно принято обозначать термином «философия языка», получила свое теоретическое оформление еще в глубокой древности: мы имеем в виду концепции языка, представленные в трудах Платона и Аристотеля. Тем не менее, практически вплоть до начала XIX столетия теоретическое осмысление языка производилось в сфере «чистой философии», а параллельно с этим развивались два практических направления: грамматика, занимавшаяся исключительно нормативной стороной письменной формы языка (долгое время - одного только латинского языка), и герменевтика, разрабатывавшая проблемы интерпретации текстов (долгое время - только текста Библии и некоторых трудов отцов церкви). Обе эти дисциплины, таким образом, занимались преимущественно прикладными допросами, оставляя теорию языка в ведении философов, причем, если герменевтические построения производились с опорой на определенные философские концепции, то грамматика представляла собой чисто «техническую» дисциплину.
Лишь в начале XIX века усилиями Вильгельма фон Гумбольдта были заложены основы нового научного направления - общего языкознания, или теоретической лингвистики. И только с этого времени философские вопросы теории языка стали рассматриваться в рамках специальной научной дисциплины, хотя это и не означало, что философов перестала интересовать сущность человеческого языка.
В дальнейшем развитие теоретической лингвистики получило новое основание: с середины XIX века началось бурное развитие психологии, которая в этот период претендовала на статус всеобщего и универсального метода исследования; на несколько десятилетий психология действительно оккупировала позицию «науки всех наук» в сфере гуманитарного познания. Естественно, что данная тенденция не могла обойти стороной и общее языкознание: так, на базе достижений ассоциативной психологии Г.Штейнталь разработал ономатопоэтическую теорию происхождения языка - в России же подобное направление получило свою оригинальную разработку в трудах А.А.Потебни.
С началом XX столетия открылся новый этап формирования общелингвистической теории: швейцарский ученый Фердинанд де Соссюр обосновал необходимость применения системного подхода в сфере исследований языка. Приблизительно в это же время в России Бодуэн де Куртенэ использовал принципы системного подхода для построения фонетической модели языка, к сожалению, работы русского лингвиста долгое время оставались мало известными европейским ученым, поэтому слава первооткрывателя прочно закрепилась за Фердинандом де Соссюром.
Однако же, у последователей швейцарского лингвиста его метод стал постепенно формализовываться, выхолащиваться и приобретать одностороннюю форму структурного анализа, что и получило, в конце концов, свое законченное выражение в датской глоссе-матике (концепция описательной лингвистики Луи Ельмслева).
Примерно в это же время в Америке сформировалось совершенно оригинальное направление общей лингвистики, нашедшее свою философско-методологическую опору в концепции бихевиоризма. Родоначальником данного течения можно считать Франца Боаса, хотя настоящую известность в Европе получили труды уже труды уже его ученика Эдварда Сепира, а свое окончательное оформление теория американской лингвистики обрела в работах Леонарда Блумфилда.
В 20—30-х годах XX века советскому языковеду Н.Я.Марру удалось разработать оригинальную, нарушающую устоявшуюся традицию концепцию генезиса языков бассейна Средиземноморья (так называемое учение о яфетидах - «яфетидологию») и высказать интересные идеи по проблеме зарождения человеческого языка и формирования письменности. К сожалению, школа Н.Я.Марра через некоторое время после его смерти была ликвидирована политическим режимом.
Н.Я.Марр выдвинул идею качественных изменений форм человеческого языка, обусловленных коренными сдвигами в истории общества. Из этой идеи, «между прочим», следовал достаточно простой и вполне логичный вывод, который Н.Я.Марр и поторопился сделать: если в стране произошла социалистическая революция и возникла новая общественная формация, то началась «действительная история человечества», которую и предсказывали немецкие классики, следовательно, язык должен претерпеть качественное изменение («скачок»), должна произойти его коренная трансформация. Но именно этого-то и не произошло. Если идея Н.Я.Марра была верной (а по нашему мнению, так и есть), то это могло означать только одно: отрицание действительности общественного переворота. Естественно, что допустить такое понимание ситуации было «опасно для жизни», поэтому совершенно закономерным образом идея НЛ.Марра была признана ошибочной. Собственно говоря, это и была та действительная причина, по которой уничтожили школу Н.Я.Марра.
С того времени советское языкознание неустанно декларировало свою приверженность марксистскому методу познания, но от декларации до действительного осуществления дело часто не доходило. Сейчас ни для кого не является секретом, что под официально навязанной вывеской марксизма в СССР плодотворно развивались те направления исследований, которые стояли (по существу применяемых методов, а не по декларированным установкам) гораздо ближе к современным им западным философским школам, чем к диамату. Так, например, мощное развитие в нашей стране получило направление структурализма (школа Ю.М.Лотмана), продолжившее традиции формальной школы 20 - 30-х годов. А труды В.М.Солнцева и Г.П.Мельникова показали, что в СССР развиваются семиотические исследовательские программы. Работы М.М.Бахтина также явно не укладывались в прокрустово ложе «школьного диамата».
В эпоху «построения развитого социализма» действительно оригинальные и глубокие концепции языка создавались именно на основе немарксистских философских теорий. Мы вовсе не собираемся утверждать, будто марксистское направление не имело места в истории советского языкознания, тем не менее, его позиции были далеко не так сильны, как утверждалось официально. Часто весь марксизм в теории языка сводился к набору штампованных абстрактных фраз о «трудовой теории происхождения языка», всякая же конкретизация данной «теории» (мы ставим это слово в кавычки, поскольку теория существовала больше в сфере желаемого, чем действительного) требовала творческого подхода к марксистским положениям, что далеко не всегда имело место в действительности.
В наше время ситуация коренным образом изменилась: марксистская философия перестала быть официально признанной догматикой и заняла свое законное место в ряду других философских школ.
Снятие идеологического пресса позволяет нам использовать достижения западной формальной школы и американской лингвистики в сочетании с теми методами исследования систем органической целостности, которые были разработаны в марксистской философии. В наше время идея синтеза различных направлений мысли, идейных течений становится не просто популярной, а настоятельно необходимой, особенно, в сфере гуманитарного познания. Данная работа ориентирована на органичное включение марксистских идей в современные теоретические представления о месте и роли языка в человеческой культуре.
Степень разработанности проблемы. Проблема языка как специфической формы культуры исследовалась в нашей литературе как представителями семиотической школы (Ю.М.Лотман [49, 50], Г.П.Мельников [60, 61], В.М.Солнцев [88, 90]), так и мыслителями, которые работали на стыке философии и филологии (М.М.Бахтин [6]). Интересными представляются и работы, исследующие психологические механизмы речевой деятельности (А.Р.Лурия [51, 53], Л.С.Выготский [10, 11], Ж.Пиаже [75]). Весь этот богатый материал, безусловно, оказал определяющее влияние на данную диссертационную работу, хотя он и не всегда прямым образом отражается в самом тексте: поскольку использование общего хода мысли на совершенно другом материале требовало внесения существенных корректировок, то часто мы не могли опираться на прямое цитирование ис- прямое цитирование источников и вынуждены были ссылаться на автора и его труды в самом общем виде.
Вопросы, связанные с применением системного метода в языкознании, разрабатывались представителями европейской лингвистики (Ф. дс Соссюр [92], Л.Ельмслев [22]), американской школой (Э.Сепир [87], Л.Блумфилд [8], Н.Хомский [106, 107]). Проблематика конвенциональной природы языковых знаков детально исследовалась в аналитической философии (Л.Витгенштейн [9], Р.Карнап [36], Дж.Пирс [76], Ч.Моррис [127]).
Относительно последних мы должны сразу же объяснить свою позицию. Во-первых, наша диссертационная работа опирается на содержательную логику: это ни в коей мере не означает, что мы отрицаем познавательные возможности формальных типов логики -просто данное исследование проводится в другой методологической парадигме, в которой определяющее значение имеет диалектика Гегеля [13-15], Маркса [55-57], Ильенкова [25-32]. Во-вторых, в процессе исследования нас в большей степени интересовала содержательная сторона языковых реалий, а не возможности формальной классификации элементов. Наконец, мы не ставили своей задачей изучение языка науки, а именно это - возможнсть построения терминологически корректных знаковых систем - в первую очередь интересовало представителей аналитической философии. Вот почему сторонникам данного направления, весьма популярного в современных лингвистических школах, мы не уделили особого внимания. Здесь необходимо понять, что данная работа не оспаривает формально-логические методы познания лингвистической действительности, а просто разворачивается в принципиально иной научной парадигме.
Проблема построения моделей человеческой культуры являлось одним из приоритетных направлений гуманитарных исследований как в Западной Европе (Р.Барт [5], М.Фуко [104], Э.Кассирер [126], Х.-Г.Гадамер [12]), так и в России (Г.СКнабе [37], В.Я.Пропп [82], О.М.Фрейденберг [100], В.Г.Кузнецов [40], В.В.Миронов [65, 66]). Но основной опорой при разработке нашей модели послужила концепция, выдвинутая в работах Ю.М.Лотмана [49, 50].
Целью данного исследования является построение лингвистической модели человеческой культуры, отражающей динамику развития ее формообразований.
Для достижения поставленной^мы выделяем следующие задачи: объяснение методологических оснований, послуживших базой для построения онтологической и конвенциональной моделей языка; исследование механизмов трансформации сигнальной системы антропоидов в знаковую систему человеческого языка; уточняется традиционно принятое понимание проблемы значения и смысла лингвистических форм; обоснование роли письменности в процессе становления человеческого языка; раскрытие места и значения языка в человеческой культуре.
Теоретическая и методологическая основа исследования. Несмотря на то обстоятельство, что методологическая база данного исследования представляется достаточно определенной и понятной (ее можно было бы обозначить как «классический марксизм»), этот пункт требует специального разъяснения.
Несмотря на то, что Карл Маркс не оставил после себя специального труда, в котором его гносеологическая концепция, теория теория познания получила бы развернутое изложение, в «Капитале» [55], «Экономическо-философских рукописях 1844 года» [57], безусловно, содержатся в конкретизированной форме многие основополагающие положения диамата А в таких известных работах Фридриха Энгельса, как «Анти-Дюринг» [116] и «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», мы находим удачную попытку популярного изложения основ теории, причем, собственно марксистская концепция здесь раскрывается через критику Евгения Дюринга, в первом случае, и через освещение узловых моментов истории немецкой философской мысли, во втором. Интереснейшая работа «Диалектика природы» [117] содержит многие четко сформулированные принципы материалистической теории познания; к сожалению, она осталась незавершенным трудом, который автор так и не издал в законченном виде.
Книга В.И.Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» [45] целиком посвящена критике современных ему идеалистических концепций. В силу определенных обстоятельств, сложилось стереотипное восприятие данного труда, сторонники которого полагают, что стремление к максимальной простоте изложения, желание сделать книгу доступной для широких масс оборачивается снижением теоретического уровня работы. Тем не менее, в монографии В.И.Ленина обнаруживается глубокая разработка основных принципов материалистической теории познания, которая не потеряла своего значения и в наше время. А вот его «Философские тетради» [46] представляют собой лишь черновики конспектов с краткими замечаниями на полях и небольшими (в 1 -2 страницы) редкими вставками, так что считать эту работу действительным изложением марксистской теории познания - значит выдавать желаемое за действительное, в чем в наше время уже нет необходимости, хотя и в этом уже нет необходимости, хотя и в этом случае следует признать, что многие положения марксистской теории содержатся здесь в снятом виде.
Сталинская «интерпретация» наследия классиков, официально признававшаяся единственно верной, на несколько десятилетий прервала творческий поиск в этой области мысли. В черновых записях М.М.Бахтина, которые относятся к 1970-71 годам, есть следующее высказывание: «В диалоге снимаются голоса (раздел голосов), снимаются интонации (эмоционально-личностные), из живых слов и реплик вылущиваются абстрактные понятия и суждения, все втискивается в одно абстрактное сознание - так получается диалектика.» [6, с.352] Как нам представляется, М.М.Бахтину удалось уловить «тайну» механизма «сталинской диалектики» (критику М.М.Бахтина, разумеется, нельзя относить к действительной диалектике, что могут подтвердить не только марксисты, но и философы совершенно противоположной ориентации, например, А.Ф.Лосев [см., например, 48]): действительно, схоластический диамат И.В.Сталина представляет собой одну из форм абстрактного сознания, как сказал бы Гегель, точнее, абстрактного мышления, которое «вылущивает» из конкретного материала познания «тощие» абстракции и возводит их в ранг абсолюта, даже, Абсолюта, который отныне уже не нуждается в конкретном мышлении и начинает сам диктовать человеку, как он должен мыслить, как жить.
Первые реальные попытки преодоления сталинской версии марксистской теории начали предприниматься лишь с конца 50-х годов и привели к формированию нескольких оригинальных концепций. Вот почему говоря об использовании марксистского метода познания, мы имеем в виду не «школярский марксизм», а исследо- исследования Э.В.Ильенкова [25-32], И.С.Нарского [67], М.К.Петрова [74], Б.Ф.Поршнева [78, 79], Г.П.Щедровицкого [112-114]), которые достигли значительных результатов, работая в рамках марксистской философской традиции.
Научная новизна выносимых на защиту результатов отражена в следующих положениях:
Выявлены исторические источники возникновения онтологической и конвенциональной теорий в философии языка, раскрыты их связи с мировоззренческими ориентациями философов.
Уточнен механизм взаимодействия предметной сферы человеческого бытия с системой интердиктивных сигналов (Б.Ф.Поршнев [78, 79]) и установлена первичность предметного языка, на основе которого и зарождается знаковая система.
Показано, что специфически человеческий тип общения -знаковый обмен - рождается не внутри общины, а возникает как форма межобщинного взаимодействия, в результате которого разрушается система интердиктивных сигналов антропоидов.
Установлено, что письменность необходимым образом порождается знаковой системой, так что без наличия письменной формы невозможно говорить о действительном человеческом языке.
Теоретическое и практическое значение диссертационной работы заключается в применении марксистского метода познания к исследованию феномена языковой действительности как целостного явления, а также в том, что материалы, изложенные в данной работе, возвращают в современный научный оборот концепции, забытые, как мы считаем, не в силу их научной несостоятельности, а по идеологическим соображениям.
Положения, сформулированные в данной диссертации, могут быть использованы как в общих курсах философии в разделе «тео- «теория познания», так и при чтении спецкурсов по данной тематике («общее языкознание», «философские проблемы лингвистики»).
Генетический и системный методы постижения языка
Язык представляет собой сложную многоуровневую систему, элементы которой связаны друг с другом различными типами отношений. Очевидно, что любая попытка классификации всех типов связей элементов языка будет неполной (не только по той причине, что исследователь, проводящий классификацию, может не знать о некотором типе связей или пренебречь им, но и потому, что язык является живой системой, находящейся в состоянии перманентного становления, так что новые типы связей постоянно возникают, а старые отмирают и вновь возрождаются), но такая задача и не ставится автором работы. При всем многообразии типов связей существует возможность выделить две основополагающие формы, которые обладают характером всеобщности: они совершенно четко фиксируются в любых языковых образованиях, на любом историческом этапе, на каждом уровне языковой структуры. На самом абстрактном уровне эти типы связей можно описать следующим образом: элементы языка существуют или «рядом друг с другом», или «один вслед за другим». Если мы рассматриваем элементы на одном временном срезе, то получаем представление о системных отношениях, когда же анализ проводится вдоль временной координаты, выявляются генетические связи элементов того же языкового образования. Общее представление о данном противопоставлении связей в той или иной форме можно найти еще в античной философской традиции (Платон, Аристотель), но свое понятийное оформление оно получило впервые в работе Фердинанда де Соссюра «Курс обшей лингвистики»: «Синхроническая лингвистика должна заниматься логическими и психологическими отношениями, связывающими со- связывающими сосуществующие элементы и образующими систему, изучая их так, как они воспринимаются одним и тем же коллективным сознанием. Диахроническая лингвистика, напротив, должна изучать отношения, связывающие элементы, следующие друг за другом во времени и не воспринимаемые одним и тем же коллективным сознанием, то есть элементы, последовательно сменяющие друг друга и не образующие в своей совокупности системы.» [92, с.132]1 За этим академическим определением скрывается многовековая дискуссия о приоритете одной или другой формы анализа языкового материала. Дело в том, что выбор генетического или системного типа связей в качестве основополагающего изначально задается представлением о том, что же определяет целостность языка. Если мы исходим из положения, утверждающего генетические корни целостности языка, то на первое место естественно выходит изучение исторических взаимосвязей элементов; когда же представление о целостности задается системными характеристиками объекта, генезис элементов системы отходит на второй план. Данное теоретическое противопоставление получило свое первичное оформление уже в рамках классической античной философии. Платон в диалоге «Кратил» уделяет все внимание анализу именно исторического аспекта языка: центральной проблемой всего диалога является вопрос о происхождении имен. В ходе развертывающейся дискуссии обсуждаются многие ключевые проблемы теории языка - онтология природы языка и теория договора, соотношедоговора, соотношение национальных языков и др., но нас сейчас интересует в первую очередь отношение Платона к генетическому аспекту языка. Здесь древнегреческий философ занимает достаточно категоричную позицию, требуя от исследователя погружения в историю, ибо только в этом, как он считает, возможно найти объяснение «правильности имен»: «Ты ведь не хочешь, чтобы и мы так же отделались от нашего предмета, сказав, что первые имена установили боги и потому они правильны?.. А может быть, нам сказать, что они взяты у каких-нибудь варваров, а варвары нас древнее? Или что за древностью лет эти имена так же невозможно рассмотреть, как и варварские? Ведь все это были бы увертки, и довольно изящные, для того, кто не хочет рассуждать о первых именах и допытываться, насколько правильно они установлены. А между тем, если он почему бы то ни было не узнает правильности первых имен, он не сможет узнать и позднейшие, ибо по необходимости они выражаются через те самые первые, о которых он ничего не знает. А ведь тот, кто заявляет, будто он сведущ в именах, должен уметь особенно ясно показать свое искусство на первых именах или же хорошенько запомнить, что и о позднейших он болтает вздор.» (425d-426b) Как видно из приведенной цитаты, Платон (устами Сократа, разумеется) в резкой форме утверждает приоритет генетического типа связей в языке, без осознания которых, как он считает, невозможно понимание настоящего состояния элементов языка и всей системы в целом. Данное Положение можно подтвердить многочисленными цитатами из текста, что мы и готовы будем сделать при несделать при необходимости приведения дополнительных аргументов, доказывающих обоснованность нашей интерпретации классика. Прежде чем приступать к дальнейшему изложению, необходимо особо оговорить следующий существенный момент: нас могут обвинить в слишком вольной интерпретации текстов, поэтому имеет смысл уже в самом начале данной главы прояснить нашу позицию по данному вопросу.
Онтологическая и конвенциональная концепции природы языка
Впервые1 проблема сущностной природы языка получает развернутую философскую интерпретацию в диалоге Платона «Кра-тил». Замечательна та ясность и точность, с которой Платон не только ставит проблему, но и определяет, хотя и в самом общем виде, те направления, по которым она может решаться. Если мы отбросим все частности и несколько модернизируем терминологию, то позицию древнегреческого философа можно сформулировать следующим, образом: Платон постулирует объективно существующую связь слов и вещей мира, т.е. такой тип связи, который не зависит от субъективного волеизъявления человека: «Существует правильность имен, присущая каждой вещи от природы, и вовсе не та произносимая вслух частица нашей речи, которой некоторые из нас договорились называть каждую вещь, но определенная правильность имен прирождена и эллинам, и варварам, всем одна и та же.» (383Ь) Прямо противоположную точку зрения Платон поручает высказать Гермогену: «Ни разу меня не убедили, будто правильность имени есть что-то другое, нежели договор и соглашение. Ведь мне кажется, какое имя кто чему-либо установит, такое и будет правильным. Правда, если он потом установит другое, а тем, прежним, именем больше не станет это называть, то новое имя будет ничуть не менее правильным, нежели старое; ведь когда мы меняем имена слугам, вновь данное имя не бывает же менее правильным, чем данное прежде. Ни одно имя никому не врождено от природы, оно зависит от закона и обычая тех, кто привык что-либо так называть.» (384с-е) либо так называть.» (ЗМс-е) Так Платон формулирует самую суть конвенциональной теории. Здесь можно было бы приложить нескончаемый список цитат, в которых вышеизложенная аргументация будет повторяться во множестве вариаций (различия терминологического характера объясняются эпохой, страной, философской школой и пр.), а иногда -воспроизводиться практически дословно. Делая это замечание, мы вовсе не преследуем цели обвинить кого-либо в заимствовании идеи -мы хотим только подчеркнуть тот факт, что сама идея договорного происхождения знаковой системы имеет длительную историю развития, начавшуюся задолго до эпохи Нового времени. Сформулировав в самом начале диалога решение, точнее, два варианта решения, и выбрав первый из них (наименование вещей «в соответствии с природой вещей»), Платон посвящает весь диалог попыткам конкретизации данного решения: он старается нащупать специфику той связи, которая существует между словом и вещью. В качестве одного из возможных решений проблемы Платон разрабатывает основоположения теории наименования, когда каждое вновь конструируемое слово опирается на уже существующее в языке, используя возможности образного мышления. Через двадцать три столетия можно обнаружить определенные аналогии этой теории, разумеется уже разработанной на уровне своего времени, в трудах известного русского лингвиста А.А.Потебни. [См., например, 8]] Мы имеем в виду его учение о «внутренней форме слова», которое основывалось на достижениях немецкой психологической школы (понятие об ассоциативных связях и пр.) XIX века. Сам Платон с нескрываемым увлечением строит свои этимологические изыскания, занимающие в тексте «Кратила» несколько несколько десятков страниц, за что древнегреческого философа неоднократно критиковали комментаторы. Тем не менее, в итоговых выводах диалога древнегреческий мыслитель подверг критике свои этимологические дискурсы. Дело здесь не в том, что его этимологии носили «фантастический» характер, а в том, что Платон почувствовал, что этимология уводит в сторону от поставленной проблемы: «Если кто-то непрестанно будет спрашивать, из каких выражений получилось то или иное имя,., разве не появится в конце концов необходимость отказать ему в ответе?.. Не тогда ли, когда дойдет до имен, которые уже выступают в качестве первоначал, из которых состоят другие имена и слова? Ведь мы не вправе подозревать, что и они состоят из других имен, если они действительно простейшие... и нужно уже другим каким-то способом рассматривать, в чем состоит их правильность?» (421-422Ь) Действительно, в ходе этимологических изысканий любой исследователь, рано или поздно, заходит в логический тупик, поднявшись на вершину (или, спустившись к его истокам) деривационного дерева, и слышит роковое: «Здесь Родос - здесь прыгай!»
Явления стационарного и динамики в человеческой культуре
Ю.М.Лотман в книге «Культура и взрыв» утверждает, «что коренными вопросами всякой семиотической системы являются, во-первых, отношение к вне-системе, к миру, лежащему за ее пределами, и, во-вторых, отношение статики к динамике.» [50, с,7] Сейчас нас интересует именно второй вопрос, который мы понимаем следующим образом: какой из двух моментов лежит в основании культуры - статика или динамика? Какой из двух моментов носит относительный характер, а какой является абсолютной характеристикой системы?
Здесь следует уточнить одно различие между динамикой культуры и ее историческим существованием. Так Г.С.Кнабе во «Введении в общую теорию культуры» высказывает следующее положение: «Культура существует во времени и, тем самым в развитии.» [37, с.28] Таким образом, между историческим существованием и развитием ставится знак равенства, но дело в том, что не всякая история есть одновременно и развитие: формы культуры могут существовать длительный исторический период не испытывая заметных трансформаций. Кроме того, еще О.Шпенглер в «Закате Европы» дал образец интерпретации культур как замкнутых образований, проходящих циклический процесс восхождения и затухания, [см. 111J В этом случае динамика культуры оказывается ее поверхностной характеристикой, под которой скрывается глубинный момент статичности: все изменения проходят заранее заданный предначертанный круг, за рамки которого невозможно выйти, так что изменения форм представляют лишь внешнюю трансформацию архетипа данной культуры. Можно сказать, что модель Шпенглера демонстсказать, что модель Шпенглера демонстрирует возможность развертывания статической схемы во времени.
Невольно напрашивается параллель с гегелевской системой развертывания Абсолюта: подобно тому как дух раскрывает себя в логических формах, затем в инобытии материальной природы, наконец, в истории человечества находит путь к самому себе и получает в конечном итоге кругооборота то, с чего все и начиналось, так и культура Шпенглера уже содержит в потенции все свои возможные формы, которые развертываются по предначертанному сценарию и возвращаются в исходную точку.
Таким образом, культура оказывается герметически замкнутой в себе структурой: во-первых, всякая культурная форма абсолютно непрозрачна для других форм - между различными культурами нет реального содержательного взаимодействия, а есть лишь поверхностное копирование (Шпенглер подчеркивает этот момент, прибегая к термину «псевдоморфоза», взятому из геологии), скрывающее за собой факт глубинного непонимания другой формы; во-вторых, культура лишена внутренней динамики, поскольку все ее варианты предзаданы архетипом, так что рождение принципиально новой формы исключается.
Мы не являемся сторонниками данной культурологической парадигмы исследования, но, при всем критическом отношении к статической модели, следует признать, что она возникает не на пустом месте, а схватывает действительно существующий момент человеческой культуры. Для европейского сознания привычно представление о преемственности в развитии культурных форм: культура античного мира не превращается в архивный раритет с возникновением христианской культуры, а усваивается ею, хотя и в столь трансформированном виде, что может возникнуть впечатление о некоем о некоем «провале» в истории; культура средних веков, в свою очередь, составляет питательную среду для культуры Возрождения, хоть и декларируется прямое возвращение к античности; сохранение преемственности в ходе дальнейшего развития не вызывает особых возражений.
Но расширение культурологического кругозора европейцев, происходившее в течение всего ХІХ-го века и начале ХХ-го, позволило обнаружить «тупиковые» культурные формы, не имевшие дальнейшего развития и не обнаружившие способности транслировать свои формы. В этой связи можно упомянуть американские цивилизации Инков и Ацтеков, древние культуры Востока - Египет, Месопотамию, Урарту. При этом вовсе не отрицается существование определенного влияния, оказанного, скажем, тем же Египтом на Грецию, но разница нашего отношения к формам греческой культуры, которые мы до сих пор воспринимаем как «свои» формы, и к экзотическим формам египетской культуры показывает наличие реального барьера понимания. Культуру Урарту мы можем изучать -греческая культура есть глубинная основа нашей собственной, поэтому в ней мы можем «жить».
Тем не менее, вопрос здесь ставится не об отдельных культурных образованиях, а о тенденции в развитии общечеловеческой культуры. О.Шпенглер абсолютизирует моменты замкнутости и статики локальных культур, распространяя их на всю человеческую культуру - единая культурная линия европейской цивилизации искусственно расчленяется им на замкнутые отрезки, чтобы удовлетворить требованиям обшей схемы.
Соотношение языка с другими формами культуры
Язык занимает совершенно особое место в человеческой культуре. Здесь нам сразу же могут заметить, что подобные общие фразы могут быть сказаны не только по поводу языка, но и об искусстве, культуре быта, материальной культуре производства и т.д. С этим мы не можем согласиться: есть существенная разница между утверждением о том, что данная форма культуры является особенной, отличной от других формой, и утверждением особого статуса данной формы в общей структуре культурной сферы. Другими словами, речь идет не о том, что язык имеет большее значение, чем, например, искусство, наука, не о том, что он является важнейшей частью культуры, - подобные утверждения мы и не собираемся выдвигать. Вопрос здесь стоит иначе: язык, в сравнении с другими формами культуры, занимает такую позицию, которая выделяет его из общего ряда - он находится в культурной сфере, как ее неотъемлемая составляющая, и, в то же самое время, занимает позицию всеобщего опосредования.
Язык является посредником, «мостом», соединяющим различные формы культурного пространства человечества - при этом он оказывается и самим материалом данных взаимодействующих форм, т.е. входит в различные составляющие культуры органическим, а не механическим образом. Формы языка так вписываются в другие формы, что оказывается возможным говорить о «языке искусства», «языке науки», «языке вещей», хотя язык никогда не растворяется в ином - он всегда сохраняет автономность, допускает возможность некоторого отстранения, взгляда «со стороны», что требует определенного навыка анализа и снятия языковых форм, обнажения экстралингвистического ядра.
Наконец, что едва ли не самое важное, язык опосредует и отношение человека к миру вообще, он является своеобразной «призмой», если употребить термин И.Канта, сквозь которую мы и смотрим на мир - «экстралингвистическую действительность». Мы проанализируем те свойства языка, которые он проявляет, выполняя свою роль всеобщего посредника, и в завершающем диссертацию параграфе предложим свою рабочую модель лингвистической действительности. Э.Кассирер в своем главном труде «The Philosophy of Symbolic Forms» выделяет несколько типов символических форм, дробя кан-товскую призму на части: «Cognition, language, myth and art: none of them is a mere mirror, simply reflecting images of inward or outward data; they are not indifferent media, but rather the true sources of light, the prerequisite of vision, and the wellsprings of all formation.» [126, c.93] При этом, рассуждая о всех формах, он использует именно лингвистическую парадигму терминов («sign», «signification», «content», «meaning»), применяя их и к искусству, и к мифу: «It is not the case, however, that the symbolic sings which we encounter in language, myth, and art first «are» and then, beyond this «being», achieve a certain meaning; their being arises from their signification. Their content subsists purely and wholly in the function of signification.» [126, c.106] Такой ход мысли вовсе не случаен для Кассирера — его концепция опирается на понимание особой роли языка в культуре, поэтому и первый том его «Философии символических форм» — он так и озаглавлен «Language» - целиком посвящен анализу языка.
