Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Генезис образа Белого старца 24
Глава 2. Иконографические основы образа Цагаан эбугена в изобразительном искусстве 78
Глава 3. Особенности образа Цагаан эбугена в живописи и скульптуре Монголии, Калмыкии и Бурятии 116
Глава 4. Цам и образ Белого старца 180
Заключение 224
Список источников и литературы 229
Приложение
Каталог произведений 248
Иллюстрации 295
Сутры посвященные к культу Цагаан эбугена 325
- Генезис образа Белого старца
- Иконографические основы образа Цагаан эбугена в изобразительном искусстве
- Особенности образа Цагаан эбугена в живописи и скульптуре Монголии, Калмыкии и Бурятии
- Цам и образ Белого старца
Введение к работе
Актуальность исследования. Современный этап развития человечества характеризуется глобальным кризисом самого человека как целостности. Одной из составляющих этого кризиса является кризис отношений человек - Мир, разорванность связей человек - Природа. Активный поиск путей выхода из кризисных проблем вызвал всплеск интереса современной науки к вопросам теории и философии традиции, её роли и смыслам, к традиционным культурам, в том числе, к культурам Востока. Опираясь на универсальные ценности, законы бытия традиционные культуры несли важный конкретно-исторический опыт решения проблем, волнующих человечество сегодня.
В свете сказанного обращение к феномену Цагаан эбугена - божества народов монгольского ареала, имеющего древнейшие корни духа, «гения места», Хозяину таких природных стихий, как земля и вода, Хозяину Земли как планеты, несомненно актуально. Культ святых, священных мест, например, олицетворяемый Цагаан эбугеном и являющийся существенной частью религиозно-художественной традиции монгольского мира, уходит своими корнями в глубокую древность и его научное изучение позволяет заново открыть и претворить в свете современного научного мировоззрения ряд важнейших принципов, входящих в универсальные основы единства человека и Природы. Кроме того, Цагаан эбугена почитают как семейно - родового покровителя, хранителя жизни, благоденствия, плодовитости всего живого. Устойчивость феномена Белого старца в культуре монгольского мира, таким образом может быть обусловлена не только религиозно-мифологическими верованиями, но и социальной природой отношений человека с окружающей средой, то есть потребностью общества в особом механизме закрепления и передачи новым поколениям основных норм, ценностей, порядка образа жизни, потребностью в особом, торжественном, «оформлении» «узловых моментов» жизни народа, государства, социальных групп, семьи, отдельного человека.
Изучение феномена Цагаан эбугена важно и для углубленного осмысления проблем истории народов монгольского ареала, и их культуры. Современная монголистика характеризуется повышенным интересом к образу Белого старца, находя в нем отражение целого ряда важнейших, «системообразующих» черт ментальносте монгольского этноса. Не случайно калмыки, в силу исторических обстоятельств покинувшие в начале XVII века свою историческую родину -Западную Монголию и осевшие в низовьях Волги, сохранили и укрепили образ Цагаан эбугена в своей культуре, потеряв другие локальные божества. Феномен Цагаан эбугена, отражающий традиционные верования и мировоззрение народа в прошлом, в силу большой консервативности и устойчивости представляет важный источник при решении вопросов этногенеза и историко-культурных проблем.
Наконец, изучение образа Цагаан эбугена актуально и для наук об искусстве Востока. Изобразительная традиция, связанная с ним, достаточно полно охватывает практически все этапы развития пластических искусств и шире, художественной культуры, отражая многие национальные особенности искусства народов монгольского, и не только монгольского (индо-тибетского, китайского), мира: от архаики и хтонической застылости до буддийской созерцательности и утонченных цвето-пластических средств. В силу широты бытования Цагаан эбугена в монгольском ареале изучение его художественного образа дает большой материал для раскрытия особенностей развития изобразительного искусства отдельных национальных регионов, отражает специфику тех или иных локальных художественных школ.
Изучение изобразительных материалов, связанных с образом Цагаан эбугена ценно и само по себе. Трудные исторические судьбы народов Монголии, Калмыкии, Бурятии привели к утрате многих памятников старины. Бережное охранение, собирательство произведений, посвященных Цагаан эбугену, среди которых встречается немало высокохудожественных образцов, позволяет культуре народов монгольского ареала не потерять себя в хлынувшем ныне потоке массовых идей, массового искусства, массового сознания.
Степень разработанности проблемы. Глубокая укорененность образа Цагаан эбугена в традиционную культуру тюрко-монгольского мира обусловила давний и пристальный интерес к нему российских, монголо-язычных и европейских исследователей. Этот интерес поддерживался и общим вниманием к «диковиной» культуре Востока в целом.
До кон. XIX — нач. XX в. работа исследователей носила преимущественно характер собирательства, накопления разнообразного фактического материала, его описаний, публикаций и первых эмпирических обобщений. Прежде всего следует назвать материалы работы Азиатского общества в Париже (1822), Королевского азиатского общества в Лондоне (1823), германской школы востоковедение, отличающейся особым вниманием к истории древнего и средневекового монгольского мира (например, Германское востоковедческое общество в Лейпциге; 1845) и др. Неоценимый материал собрали и частники посольств, духовных миссий, известные путешественники, историки, археологи, этнографы и т.д. - П. Карпини, В.Рубрук, М. Поло, Н.Я Бичурин, A.M. Позднеев, Н.Г. Потанин, Г.Е.Грум-Гржимайло, В.Е. Грум-Гржимайло, Н.М. Пржевальский, Н.В.Бадмаев, Б.Я.Владимирцев, П.К.Козлов, С.Ф. Ольденбург, А.Д. Руднев, Н.К.и Ю.Н. Рерихи, Э.Э.Ухтомский, Н.Н. Пальмов, П.П. Хороших, Н.Н. Поппе, И.А. Житецкий, А.-Г. Нацов, Н. Шастина, и др. Сбор материалов велся широко, по разным критериям. Доминировал «синкретический» подход: каждый из исследователей собирал и религиоведческий, и этнографический, и искусствоведческий и т.д. материалы. Здесь были записи многочисленных вариантов фольклора, мифов, легенд, сказаний, шаманских призываний, буддийских сутр и т.д. и ксилографы, описания культовых мест, обрядов, обычаев, традиций, а также коллекции предметов быта, произведений изобразительного искусства, путевые зарисовки и т.п. Важное место в накоплении материалов о культуре народов монгольского ареала занимал сбор различных списков сочинений принадлежащих знаменитым тибетским и монгольским ламам (Сумба Хамбо Ишбалжир, Чжалцан Ролби-дорже, Агванхайдув), мастерам-составителям авторитетных руководств, сбор списков переводов фундаментальных тибетских трактактов, распространенных в монгольском регионе, таких как Ганджур и Данжур. В трудах исследователей были зафиксированы первые упоминания о бытовании культа Цагаан эбугена в средине XIX - начале XX вв. В «Очерках северо-западной Монголии» Г.Н. Потанин зафиксировал случаи отправления культа на территории Монголии, и у отдельных групп бурятов. A.M. Позднеев фиксирует культ Цагаан эбугена в Кобде, в Ихэ Хурээ и в бурятии. Н.В. Бадмаев в очерке о калмыцких праздниках отмечает слияние празднования калмыками дня зимнего солнцестояния с глубоко почитаемым ими днем кочевки Хозяина Года (Джилийн эзэн, Цагаан авги). В полевых материалах А.-Г. Нацова встречается упоминание о Цагаан эбугене в связи с обрядами и обычаями бурятов, а также с мистерией Цам. На основании материалов сутр и шаманских призываний, Н.Н.Поппе выпустил работу, в которой наряду с описанием жертвоприношений огню, охотничьих ритуалов, текстов связанных с почитанием обо, заклинанием блуждающей души в случае болезни или смерти, вошли молитвы, адресованные Цагаан Эбугену.
Исследователи развернули очень большую работу по сбору коллекций предметов культового искусства народов монгольского мира, предметов быта; выполнили их первые описания. Немалую роль в формировании собирательской культуры и культуры восприятия культового искусства исследователями сыграли собрания культовых предметов, хранящиеся в крупнейших действующих монастырях - духовных центрах Монголии, Бурятии и Калмыкии (Эрдэнэ Дзу, Баруун Хурээ, Дзун Хурээ, Ихэ Хурээ, Гусиноозерский дацан, Тюменевский хурул и т.д.). Собрания «восточных диковинок» формировали почву, в дальнейшем благоприятствующую как для знакомства и роста общего широкого интереса Запада к искусству Востока, так и для углубленного изучения отдельных его проблем и конкретных образов. Большое значение имели собрания восточных древностей князя A.M. Черкасского, П.Г. Фролова, А.В. Игумнова, А.В.Бурдюкова, A.M. Позднеева, князя Э.Э.Ухтомского, П.П. Хороших, Н.К. и Ю.К. Рерихов и др.
Полевые работы исследователей были продолжены в середине и во второй половине XX в.; не прерываются они и сейчас. Среди ученных, ведущих большую экспедиционную работу, можно назвать следующие имена: Б. Ринчен, Т. Ренчинсамбуу, Ж. Цолоо, С.Дулам, Н. Нарантуяа, Б.Содном, Г.Чанцал, Л.Дуламсурэн, А.Мостер, В. Хайссиге, В.Форман, Н. Л. Жуковская, И.И. Соктоева, К. М. Герасимова, Э.П. Бакаева, С.Г. Батырева, и др. Экспедиционные материалы нынче пополняют фонды музеев, научно-исследовательских институтов, фонды библиотек и т.д. Материалы полевых работ, связанные с образом Цагаан эбугена вошли, например, в вышедший в 1985 году в Улан-Баторе сборник под названием «Долгожитель Цагаан-эбуген». Д.Логой в 1998 г. выпустил в Улан-Баторе сборник буддийских сутр, в котором встречаются новые варианты текстов, посвященные Цагаан эбугену. В публикации Г. Чанцала и Л. Дуламсурэна («Ирээдуй иш узуулсэн зул хэмээх судар», 1995) приводится буддийская сутра о Зеленной Таре, в которую входит редкий сюжет ее встречи с Цагаан эбугеном. В связи с работой исследователей над текстами и буддийских сутр необходимо упомянуть имя Ж.Цолоо. Работая в фонде тод бичиг Института лингвистики и литературы (Улан-Батор) он перевел сутру «Цагаан Пвгйний сан оршвой» с тод бичиг на новую письменность: кириллицу, и выполнил глубоко содержательную аннотацию к ней.
В XX в. в востоковедении начался период активных научных обобщений и систематизации. Он привел к углублению специализации внутри монголоведения как части востоковедческой науки. Специализации складывались по пристрастиям исследователей к культуре того или иного восточного региона или народа, по интересу к религиозной проблематике, философии, филологии, истории, искусству и т.д. Важное место в развитии научной систематизации частных и государственных коллекций играла активная музейная и выставочная деятельность, требовавшая полноты атрибуции экспонируемых произведений. Для развития российского востоковедения трудно переоценить значение создания в 1818 году хранилища восточных рукописей и монет - Азиатский музей, ставший академическим востоковедческим центром. Большая работа по описанию и каталогизации вещей была проведена в связи с образованием в Москве Музея Востока (1918 г.) и организация отдела Востока в Эрмитаже (1920). В 1919 г. в Петрограде проходила первая выставка буддийского искусства. В связи с этим академиками С.Ф. Ольденбургом и Ф.И. Щербатским и профессором Б.Я. Владимирцовым были напечатаны соответствующие очерки. В Музее Востока в 1927 - 1928 годах была выставлена коллекция A.M. Позднеева. В течение XX в. особенно к его концу в целом научный интерес к осмыслению культур Востока активно развивается и углубляется.
Что касается изучения образа Цагаан эбугена наукой XX - нач. XXI в., то здесь, прежде всего, следует выделить его исследование в рамках исторических, мифологических, историко-религиоведческих и этнографических, культурологических контекстов. Основываясь на функциях, свойствах, характеристиках Цагаан эбугена, большая часть исследователей ищут истоки этого образа в шаманизме (Б.Содном, Э.П.Бакаева, С.Г. Батырева, Н.Л. Жуковская, С. Ю.Неклюдов, А Мостер, В. Хайссиг, и др.). Французский ученый A. Мостер описывает образ Белого старца в рамках религиозных верований ордоских монголов и возводит его к шаманским культам; немецкий исследователь B. Хайссиг, называет Цагаан эбугена псевдобуддийским божеством, тем самым также склоняясь к его шаманским корням. Л.Н.Жуковская относит культ Белого старца к культу природы, вдвигая его тем самым в ранние формы религии.
Исследуя генезис Цагаан эбугена и выделив три типа его основных функций: Хозяин Земли и местности, семейно-родовой покровитель, один из срунма -хранителей веры, помогающих людям только в этой жизни, - К. М. Герасимова в фундаментальном издании, подготовленном Сибирским отделением АН СССР «Ламаизм в Бурятии XVIII- нач. XX вв. Структура и социальная роль культовой системы» (1983), связывает основу этого образа с канонизированным образом родового жреца-шамана.
Углубленное изучение шаманизма саяно-алтайской культуры в последние годы выявило связь образа Хозяина Земли с этногенетическими корнями саяно-алтайской культурно-исторической вариации "тенгрианства", называемой «Белая Вера». Исследователи делают предположение о том, что «Белый Старец», -персонаж религиозно-мифологической картины мира народов Саяно-Алтая, -первоначально почитался как тотемный предок одного из сакских родов, населявших Саяно-Алтай ещё в дотюркский и догуннский периоды, т.е. в скифо-сарматскую, "древнеарийскую" эпоху1. Это существенно отодвигает время оформления образа вглубь истории.
Важный уровень исследований феномена Цагаан эбугена связан с трудами, посвященными его включению в пантеон буддизма (A.M. Позднеев, Н. Шастина, Б. Ринчен, В. Форман, А.-Г. Нацов, Н.Л. Жуковская, Ж.Цолоо, Э.П.Бакаева, С.Г.Батырева, Г.Чанцал, Л.Дуламсурэн).
Трудно переоценить значение работы A.M. Позднеева «Очерки быта буддийских монастырей и буддийского духовенства в Монголии в связи с соотношением сего последнего к народу», написанные на основе экспедиционного дневника (1876-1879) в области изучения северного буддизма в монгольском ареале. Здесь исследователь публикует одну из сутр, посвященных Цагаан эбугену, и фиксирует двойственность его положения в буддийском пантеоне: с одной стороны, изображения Белого старца входят в комплекс буддийских монастырей, а с другой - «его не пускают дальше порога».
Фундаментальной монографической работой в области ассимиляции добуддийских культов ламаизмом стало исследование Н.Л. Жуковской. Ученный раскрывает сложные взаимоотношения традиционных верований, среди которых системно описывается образ Цагаан эбугена, и ламаизма. Она приводит убедительные доказательства того, что включение языческих образов в пантеон северного буддизма не являлось следствием чисто механических заимствований. Развивая этот подход Э.П. Бакаева и С.Г. Батырева отмечают, что ассимилируемый буддизмом архаический образ Белого старца привел к фольклоризации буддийского пантеона и ритуала.
Исследователи уделяют немало внимания образу Цагаан эбугена и в связи с описанием буддийской мистерии Цам (A.M. Позднеев, Н. Шастина, Б.Ринчен, В. Форман, А.-Г. Нацов, В.Ц. Найдакова, А. Кимура, М.А.Дэвлет). Особо следует выделить работу В.Ц. Найдаковой, посвященную бурятской мистерии. Она раскрывает Цам не только как феномен театральной культуры, но, что очень важно, отмечает: Цам никогда не терял своего религиозного назначения. Доказательством этого, на ее взгляд, является то что закрытая часть Цама, где участвуют лишь посвященные, также театральна по своей природе.
Среди рассматриваемого исследователями круга проблем важной стала и проблема отношения образа Цагаан эбугена с родственными образами религий других регионов Востока. Она приобрела особый размах в рамках научного направления второй половины XX века, связанного с диалогом культур. Еще в конце XIX в. A.M. Позднеев обнаружил в культовом сознании бурятов-шаманистов известное слияние образа Цагаан эбугена и Святителя Николая. Это наблюдение подтверждает Г.Д. Нацов. Об этом же пишет Н.Л. Жуковская, отмечая, что в период активной христианизации во второй половине XVIII — начале XIX в. образ Цагаан эбугена стал соотноситься с образом одного из самых популярных святых православной церкви - Николой Угодником. Известно, что образ Николая Чудотворца в христианстве подвергся, пожалуй, самой сильной фольклорной мифологизации. Культ его на Руси вплоть до XVIII века был низовым, плебейским, сливался на периферии с реликтами языческих медвежьих культов. Он восходил к персонажам славянской мифологии: к Миколе, Николе, к Велесу - покровителю скотоводства и земледелия, «скотьему богу», культ которого переплетался с почитанием медведя как хозяина животных; к хозяину земных вод; усмирителю водных стихий; к наделяющему богатством; к милостивому земному персонажу - Заступнику, противостоящему грозному небесному громовнику и др. (В.В.Иванов, В.Н.Топоров, Б.А. Успенский и др.). Таким образом, как Цагаан Эбуген в народной религии стал своеобразным соединительным звеном между добуддийским язычеством и буддийским религиозным комплексом, так и Никола Угодник оказался «местом встречи» дохристианских персонификаций и христианской святости1. Наряду с общностью ряда функций и внешним сходством вышеназванные обстоятельства могли играть не последнюю роль в контаминации этих образов. Среди параллелей Цагаан эбугена и божеств Восточной и Центральной Азии В.М. Монтлевич Н.Л. Жуковская, К.М. Герасимова и др. называют китайских Шоу-сина и Туди, тибетского Пехара, японских Фукуродзю и Дзуродзина.
Образ Цагаан эбугена получил освещение и в искусствоведческих публикациях. Основы иконографических и иконометрических, стилистических и т.д. исследований художественных памятников Востока были заложены С.Ф.Ольденбургом, Б.А. Куфтиным, Н.К. Рерихом, Ж. Туччи, Л. Дагяб, Т.В, Сергеева, Н. Цултэм, С.Г. Батырева и др.
Искусствоведческие исследования, посвященные образу Цагаан эбугена, отчетливо делятся по своеобразию его воплощения в национальных художественных школах народов монгольского ареала.
Имеющее наиболее развитую традицию бурятское искусствоведение содержит небольшие, но обстоятельные публикации, посвященные образу Цагаан эбугена, поднимающие разнообразную художественную проблематику. В.М, Монтлевич (1968) фактический открывает проблему сложных тибетских, китайских, монгольских иконографических и стилевых влияний на бурятские изображения. Работа К. М. Герасимовой, ее переводы и комментарии (1974), дают ключ к анализу иконометрии Цагаан эбугена, важной для определение его места в буддийском пантеоне. Труды И.И.Соктоевой (1971), и И.Балдано (1985) освещают крайне сложные проблемы отношения отдельных изображений Цагаан эбугена к местным национальным школам и народной традиции. В небольшой по объему статье Ц.Б. Бадмажапов убедительно сочетает глубину художественно-пластического анализа произведений с глубиной их религиозно-философского осмысления. О значении произведений, связанных с образом Белого старца для картины развития бурятского изобразительного искусства свидетельствует ряд публикации интереснейших памятников в альбоме «буддийская живопись Бурятии» (1995), «Историко-культурный атлас Бурятии» (2002), в альбоме, посвященном фондам музея истории Бурятии им. М.Н. Хангалова (2004).
Изучение образа Белого старца калмыцким искусствоведением связано с работами С.Г. Батыревой. Региональные особенности Ламаизма в Калмыкии, характер народной культуры, своеобразие истории, на ее взгляд, объясняют специфики иконографии композиции, нюансы в осмыслении здесь образа Цагаан эбугена. Несмотря на глубокие и сильные корни развития монгольского изобразительного искусство в целом, несмотря на высокохудожественные образцы, посвященные Цагаан эбугену, образ Белого старца в монгольской науке об искусстве не получил должного освещения.
Как видно из настоящего обзора до 2004 года образ Цагаан эбугена не был предметом развернутого специального исследования. В 2004 году в Улан-Удэ в Восточно-Сибирской академии культуры искусства Э.А. Неманова выполнила и в институте монголоведения будологии и тибетологии СО РАН защитила диссертацию на соискание ученной степени кандидата исторических наук «Семантика образа Белого старца в традиционной культуре монгольских народов». Работа, имеющая историко-культурологический характер, базирующая на материале культуры Бурятии конца XVIII - XX вв. (19 обстоятельно проанализированных известных текстов, хранящихся в рукописном фонде СПбФ ИВ АН РФ, 12 разновременных иконографических матриц изображений Белого старца, хранящихся в фондах музея истории Бурятии им. М.Н. Хангалова) стала первым монографическим исследованием культа Белого старца.
Таким образом, к настоящему времени исследователями немало сделано для изучения образа Цагаан эбугена. Однако, комплексный анализ материалов, связанных с его отражением в изобразительном искусстве второй половины XVII-XX вв., остается вне внимания и искусствоведов, и культурологов.
Объектом исследования является феномен Цагаан эбугена, во всей полноте включающий в себя мировоззренческие и художественно-эстетические основы религиозно-мифологической картины мира, бытовавшей в традиционной культуре монголо-язычного ареала. Складываясь постепенно, начиная с древних времен, феномен Цагаан эбугена, однако, не относится только к традиционным локально ограниченным культам: таким, как культ конкретных духов-хозяев. Нельзя его отнести и только к мировым религиям: в нашем случае - к буддизму. Цагаан эбуген не является также и узко-национальным или этно-территориальным божеством. Он имеет очень широкую сферу бытования, охватывающую целые субконтиненты этнических групп монголо-тюркского мира: культ его чрезвычайно популярен в Монголии, Внутренней Монголии, Калмыкии, Бурятии, Туве и др. Кроме того, уходя корнями в глубокие архаические пласты культуры, он оказался органично ассимилирован буддизмом, при этом не потеряв древней окрашенности.
Ключ к пониманию своеобразия феномена Цагаан эбугена заключен уже в его имени: философия имени, как известно, показывает, что называние, именование в древнем сознании всегда имело сакрально значимый характер, непосредственно связываясь со скрытой сущностью проявленного (А.Ф.Лосев, П.А. Флоренский).
В Монголии Цагаан эбугена называют Цагаан овгон — Белый старец. Халхасцы именует его Цапан буурл овгн - белый седой старец, ордосцы -«Мялзангийн цагаан овгон». Слово «мялзан» имеет два смысла: «лысый» и «чума животных». В таком названии проявляется двойственная природа Белого старца, который может быть и охраняющим, и грозно карающим божеством. Именно с этими качествами связано его почтительное имя у этнической группы цаатанов -Таа: Таа - особая форма уважительного обращения, близкая к «вы». Так обращаются к сильному божеству, не употребляя его имя, чтоб избежать нежелательных форм вызывания.
В Калмыкии, кроме «Цагаан овген», его именуют Цагаан авга - Белый дядя по линии отца, что говорит о важности для калмыков патрилинейного продолжения рода. Он именовался здесь также Делкян Цаган овген - Белый старец Вселенной, Делкян эзен1 - Хозяин всей Земли. Еще одним калмыцким именем Цагаан эбугена является Ики бурхан — Великое божество «Ики» по значению может приравниваться к эпитету «Богд»: Когшин Богдо – Старый владыка , Белый старец, - эти имена также встречаются в Калмыкии. В целом здесь Цагаан эбуген считается общекалмыцким покровителем. В Бурятии Хозяина Земли именуют преимущественно Саган убген - Белый старец.
Многочисленные имена Цагаан эбугена свидетельствуют о разнообразии его функций и пространств, за которые он ответственен. Среди именований Белого старца у всех рассматриваемых монголо-язычных народов чаще других звучат слова: «Цагаан» и варианты «эбуген» - старец. Термин «эбуген» приравнивается к понятию мудрость мира, совершено-мудрый. Он присваивается не обязательно человеку пожилого возраста, старику. Признание «старцем» получает мудрый, справедливый и совершенный. В одной из сутр о Цагаан эбугене говорится: «ставший, как Вселенная, совершенным» . Б.Я. Владимирцов указывал, что монгольское слово эбуген или uvug dedes может означать и «родоначальник». Этот смысл3 находит отклик в якутском слове Пбугэ - «родоначальник», «предок»4. В бурятском языке «эбуген» - почтительное название шаманского духа, эпитет, присваиваемый почитаемым покойным шаманам, независимо от возраста5. В «Сборнике летописей» Рашид-ад-дин пишет: для прапрадедов далее седьмого поколения нет специальных терминов, их всех называют эчигин-эбуген . Название «эбуген», таким образом, подчеркивает древние корни персонажа.
Кроме именования эбуген к Белому старцу применяют названия буурал и бурхан. Оба слова означают «старец», «седой». Почитание старцев - буурал, по мнению С. Дулама, связывается с тем временем, когда в древности монголы называли хозяев священных деревьев «burha, burhan», что родственно словообразованию Burgan - bur-a - burga - burgasun (кустарник). Корень «Бур» в древнем анимистическом сознании указывает на хозяина дерева или кустарника7. Кроме того, с деревом связывается образ «древа мира», соединяющего мировые
сферы. Оно играет в этой системе важную посредническую роль, в известном смысле, родственную роли божества. Отсюда и выражение: «Бут 6vp Бурхан болсон» - «все кустарники стали богами»1. Позднее под влиянием буддизма божество Бурхан стал именоваться Буддха.
Итак, при рассмотрении многочисленных трактовок слова «эбуген» оказывается, что этим именем назывался и мудрый старец, и родоначальник, предок, и хозяин древа. Выше приведенный этимологический анализ подтверждает мнение тех исследователей, которые полагают: в древности не было специального слова, несущего смысл понятия - «Божество»; по всей видимости, под Божеством подразумевался «старец».
Другим важным словом, входящим в именование Хозяина Земли, является слово Цагаан - белый. Популярность белого цвета у монгольских народов необычайно велика. Происхождение символики белого цвета ученные связывают с астральными культами луны и солнца2. Лунный календарь определяет дату одного из главных праздников Монголии, который сохранился и по сей день -праздника Цагаан Сар - белый месяц, то есть Новый год по лунному календарю. Во встрече этого Нового года особую роль играет культ Цагаан эбугена: именно к нему обращаются с просьбой о благопожелании на предстоящий год, делая при этом специальные приношения на горе у обо . По всей видимости, поэтому калмыки называют его Джилиийн эзэн - Хозяин года4.
Символика белого цвета у народов монгольского ареала с древнейших времен связана и с чистотой материнского молока, с «молоком» Млечного пути. Молоко для монголов — ритуальный напиток; его нельзя проливать, а если это случайно произошло, - нужно прикоснуться ко лбу частицей пролитого молока. Молоко - символ плодородия, Небесного благоговения, пожелания Света. Перед началом всякого нового пути производится кропление молоком вслед уходящему. В ритуал подношений Цагаан эбугена входит обязательное кропление молоком.
Таким образом, неразрывность имени Цагаан эбугена с самыми сакральными понятиями древности свидетельствует об его особом месте в культуре монгольского мира. В нем переплетаются почитание «Великого», «Вселенского» божества с очень конкретными признаками образа жизни монгольских народов, например, номадизмом: в Калмыкии Белого старца нередко называют Нуудг бурхан - кочующий бурхан, то есть божество каждый месяц в новолуние и полнолуние возвращающееся на свои кочевья.
Предметом исследования является художественный мир, сформированный образом Цагаан эбугена, и рассмотренный в единстве культурологических и художественно-эстетических аспектов, представляющий уникальную систему сосуществующих или эволюционирующих пластов, элементов, черт, воплощенных в произведения изобразительного искусства через комбинацию сюжетных мотивов, пространственно-временной организации, предметно образной среды, что находит преломление в художественной ткани произведения, содержательном наполнении скульптуры, танок, росписей и др., в их цветопластическом языке.
Территориальные и хронологические рамки.
Диссертация написана на материале изобразительного искусства Монголии, а также Калмыкии и Бурятии - монголо-язычных народов, вошедших в состав России.
Работа выполнена на материале произведений пластических искусств, датированных второй половиной XVII - началом XX вв. Выбор хронологических рамок исследования обусловлен тем, что автором не выявлено непосредственных, точно относящихся к изображению Цагаан эбугена произведений в период до «третьей волны» буддизма. Кроме того, исторически XVII в., - начальная граница исследования, - совпадает со временем сложения калмыцкого и бурятского народов и их национальных культур; конечная граница, - начало XX в., - для Монголии, Калмыкии и Бурятии является предреволюционными годами;
последующие за революциями (1917, 1924 гг.) события привели к разрушению буддийских центров и утрате многих художественных памятников; религиозно-мифологический пласт культуры и искусства ушел в андеграунд или был уничтожен.
Материалом настоящего исследования являются визуальные и вербальные источники. В качестве основных источников при подготовке диссертации использованы: скульптурные и живописные произведения, изображающие Цагаан эбугена, хранящиеся в фондах и экспозициях следующих музеев: Монгольского национального исторического музея (г. Улан-Батор), Монгольского государственного музея изобразительных искусств им. Дзанбазара (г. Улан-Батор), музея Востока (г. Москва), Историко-краеведческого музея им. М.Н.Хангалова (г. Улан-Удэ), Государственного музея изобразительных искусств Республики Калмыкия (г. Элиста), Калмыцкого республиканского краеведческого музея им. Н.Н. Пальмова (г. Элиста), - а также частных коллекций в г. Улан-Батор, в центрах сомонов Харакорин, Шанх, Бат-Олзийт; материалы полевых экспедиции автора, проходивших в 2000-2003 годах в Монголии в районах Шанх, Хархорин, Хогно хан. Полевые материалы представляют собой описания культовых мест, связанных с Цагаан эбугеном, описания и фотофиксацию живописных и скульптурных изображений, хранящихся там, записи бесед с информаторами, в которых содержатся сведения о почитании мест, формах и характере обрядов, об исторических фактах, мифах и легендах. В полевые материалы вошли вышеназванные сутры, полученные от монахов-информаторов, а также беседы с художниками-реставраторами (Д.Хишигбаяр (1947-2003), главный реставратор Реставрационного центра Государственной галереи Монголии, Пурэвбат - учитель искусства Духовного университета при монастыре Гандантэгчилэн и др.). Ценными источниками является также - этнографические описания, сделанные путешественниками, ученными и миссионерами (Плано Карпины, Рашид-ад-дин, A.M. Позднеев и др.).
Целью работы является исследование становления, своеобразия и эволюции образа Цагаан эбугена в системе пластических искусств (живопись, скульптура, декоративно-прикладное искусство) народов монгольского ареала.
Для достижения этой цели в работе ставятся и решаются следующие задачи:
- рассмотрение истоков формирования образа Цагаан эбугена в контексте древней картины мира (архаика, шаманизм, тенгрианство);
- исследование эволюции образа Белого старца и его канонизации в буддизме; определение его места в пантеоне северного буддизма;
- выделение развернутой иконографической и иконометрической основы образа Цагаан эбугена;
- исследование художественных особенностей образа Цагаан эбугена в искусстве народов монгольского ареала и выявление вариативности образа, обусловленной его ареальностью:
• изучение своеобразия образно-пластического наполнения феномена Цагаан эбугена различными пластами художественного сознания народов Монголии;
• описание иконографических цвето-пластических, конкретно-образных особенностей образа Белого старца в танках Калмыкии;
• выявление специфики эволюции образа Цагаан эбугена от древних хтонических интонаций к возвышено-одухотворённым характеристикам в скульптуре, монументальной живописи и танках Бурятии;
• анализ влияний и взаимовлияний художественных традиций народов восточного региона на образ Цагаан эбугена;
- определение роли и места Цагаан эбугена в сценографии и духовно-смысловом пространстве мистерии Цам.
Теоретическая и методологическая база исследования включает в себя совокупность искусствоведческих и культурологических методов, методики иконометрического, стилистического, сравнительно-художественного анализа, отражающие системный, многоуровневый подход к изучению культуры и искусства монголо-язычных народов. Диссертация опирается на российские, монгольские и западно-европейские фундаментально-теоретические работы в сфере истории, мифологии и религиоведения (Д. Банзаров, Г.Р. Галдановой, Ч. Далай, Д.С. Дугаров, Н. Л. Жуковская, Т.М. Михайлов, Б.Ринчен, С.А. Токарев, М.Н. Хангалов), в сфере этнографии и фольклористики (С.Бадамхатан, С.Дулам, Н.Н. Поппе, А. М.Позднеев, Т. Ринчинсамбуу, А.М.Сагалаев, В. Хайссиге, Ж. Цолоо), культурологии (М. М. Бахтин, Пропп, Д.С. Лихачев), структурно-семиотического анализа (Ю.М.Лотман, В.Н. Топоров), искусства (С.Г. Батырева, К.М. Герасимова, Б.А. Куфтин, В.М.Монтлевич, Ю.Н.Рериха, Т.В. Сергеева, И.И. Соктоева, Н. Цултэма, Ц.Б. Цыренжапов).
В процессе исследования применялись традиционные историко-искусствоведческие методы. Сравнительно-исторический метод позволял соотнести ценности разных этапов развития религиозно-мифологической картины мира со становлением и развитием образа Цагаан эбугена в культуре и искусстве. Не менее значим им оказался и типологический метод, благодаря которому была предпринята попытка сгруппировать наиболее характерные признаки изображения Цагаан эбугена и выявить его иконографию, а также стилистические особенности в скульптуре и живописи различных национальных школ. В процессе исследования применялся также структурно-семотический подход, позволяющий раскрыть своеобразие выразительных средств, художественные значения и смыслы произведений. При сборе полевых материалов использовались методы экспедиционной работы: непосредственное наблюдение, фотофиксация, интервьюирование. При изучении музейных источников основным методом было научное описание и анализ художественных произведений и предметов.
Основные положения, выносимые на защиту. 1. Уходя корнями в архаические формы сознания образ Цагаан эбугена складывался в культуре монголо-тюркских народов на протяжении тысячелетий. Его активно структурировали шаманизм, тенгрианство, эпическая литература и канонизировавший его северный буддизм. До сих пор он остается живым, развивающим явлением, «кочуя» в храмовом сознании от родового предка и Хозяина Земли, от локального хтонического божества до разряда дхармапал.
2. Изобразительный иконографический комплекс Цагаан эбугена многовариантен. В нем нашли отражение практический все его функции наиболее разработанной оказалось его миромоделирующая роль.
3. Уникальность роли Цагаан эбугена в Цаме заключается в том, что через этот образ сохраняется архаическая традиция единства мистерии и смеховой культуры.
4. Произведения изобразительного искусства монгольского мира, посвященное Цагаан эбугену, в целом характеризуются сосуществованием различных художественных традиций и стилевых решений: от архаико-хтонических форм до утонченно-возвышенных, от декоративных обобщений до китча.
Научная новизна исследования обусловлена выбором его объекта и комплексным подходом к осмыслению феномена Цагаан эбугена в искусстве народов монгольского ареала. Она выражается в следующих положениях.
Впервые проведено изучение образа Цагаан эбугена в пластических искусствах (скульптура, живопись, мистерия Цам) народов Монголии, Калмыкии, Бурятии в культурологическом, мифологическом, религиоведческом, этнографическом, археологическом, искусствоведческом контекстах.
На основе систематизации археологического, этнографического мифологического религиозного, изобразительного материалов, прослежено становление образа в культуре монгольского мира. Впервые рассмотрен образ Белого старца в монгольском эпосе.
В русскоязычное монголоведение введен ряд сутр, посвященных Белому старцу: "Газрын эздийг номхотгогч Цагаан овгон «Цэрэндуг» ийн тангарийн судар оршвой" (сутра "Клятва Цагаан эбугена «Цэрэнцуг», усмирителя хозяев земель"); "Цагаан овгон «Цэрэндугийн даллага» оршвой" ("Призывание Белого старца Цэрэндуга"); "Газар усыг номхотгон даран чадагч нэртэй судар" ("Сутра умеющего усмирять землю и воду"); "Цагаан овгоний сан судар оршвой" (сутра "Цагаан эбугена"); "Газар усны эзэн Цагаан овгоний тахилийн сан" ("Воскурение неисчислимому Белому старцу, хозяину земли и воды"); "Газар усны эзэн Цагаан овгоний заслын судар" (сутра "Хозяина земли и воды Цагаан эбугена"), - а также и прокомментирован эпос («Аргил Цагаан овгон», «Баян Цагаан овгон»).
Впервые с возможной ныне полнотой на большом конкретном материале пластических искусств выделены и систематизированы иконографические черты Хозяина Земли (иконометрия, сюжеты, мотивы, позы, жесты, одежда, символы, атрибуты, и т.п.); обозначено место Цагаан эбугена в буддийском пантеоне; атрибутирован ряд памятников.
Исследован образ Цагаан эбугена в монгольском изобразительном искусстве. Выделено имя монгольского мастера - автора выдающегося живописного произведения из монастыря Эбугент - «Мастер танки Цагаан эбугена из монастыря Эбугент».
Введен в искусствоведческий обиход (описан, выполнен иконографический, стилистический, сравнительный анализы, а также анализ образных смыслов) ряд художественных памятников, выявлена специфика художественной трактовки образа Хозяина Земли в творчестве монгольских, калмыцких и бурятских мастеров.
Исследована сценография образа Цагаан эбугена в храмово-площадной мистерии Цам, к интерпретации образа Белого старца в Цаме применены категории смеховой культуры, разработанные В.Я. Проппом, М.М.Бахтиным, Д.С. Лихачевым, уточняющие внутренние смыслы образа в Цаме.
Апробация работы. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры истории искусств Уральского государственного университета им. A.M. Горького (г. Екатеринбург).
Основные положения и выводы исследования отражены в четырех публикациях. Отдельные аспекты работы представлены в форме докладов на следующих конференциях: ежегодная конференция молодых специалистов в Государственном педагогическом университете, г. Улан-Батор (1999), Международная научно-общественная конференция, посвященная 100-летию со дня рождения Ю.Н.Рериха, г. Москва (2003), VI Конференция молодых ученных «Путь Востока: межкультурная коммуникация», Санкт-Петербургский государственный университет, г. Санкт-Петербург (2003), Республиканская научно-практическая конференция "Искусство во времени и пространстве евразийской художественной культуры", г. Элиста (2003).
На основе материалов исследования был подготовлен и прочитан спецкурс по проблемам культуры и искусства Монголии, предназначенный для студентов факультета искусствоведения и культурологи (Уральский госуниверситет; 2001, 2002).
Теоретическая и практическая значимость диссертации. Изучение феномена Цагаан эбугена дает выход на широкий круг проблем в различных областях знания, относящихся к диалогу, взаимовлияниям, взаимопроникновению культур, искусств, традиционных религиозных верований (древние культы природы, язычество, шаманизм, тенгрианство и т.д.) и мировых религий у различных народов. Отдельные теоретические вопросы и заключения могут быть использованы в культурологических и религиоведческих исследованиях, а также в таких разделах искусствоведческой науки как технология, история, теория, психология, философия искусства.
Материалы, основные выводы и положения диссертации могут быть применены при подготовке и чтении учебных курсов гуманитарного цикла, а также в организации выставочных проектов и в музеефикации произведений (описание, атрибуции, датировка и т.д.).
Структура диссертации.
Диссертационная работа состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованной литературы и приложений. Список использованной литературы состоит из монгольских, русских, западно-европейских источников; всего 345 наименований. В приложение включены: каталог произведений, изображающих Цагаан эбугена, иконометрические схемы, иллюстрации, тексты сутр, посвященных Цагаан эбугену на монгольском и тибетском языках, собранные и переведенные диссертантом. Каталог составлен на материале частных коллекций, действующих монастырей Монголии и Калмыкии, а также фондов музеев: Монгольского национального исторического музея (г. Улан- Батор), Монгольского государственного музея изобразительных искусств им Дзанбазара (г. Улан-Батор), музея Востока (г. Москва), Историко-краеведческого музея им. М.Н.Хангалова (г. Улан-Удэ), Государственного музея изобразительных искусств Республики Калмыкия (г. Элиста), Калмыцкого республиканского краеведческого музея им. Н.Н. Пальмова (г. Элиста) и других источников. Главная задача, стоящая перед автором каталога на данном этапе, заключалась в том, чтобы с наибольшей полнотой собрать, обработать и систематизировать изображения Цагаан эбугена от второй половины XVII - до начала XX вв. в живописи и скульптуре Монголии, Калмыкии и Бурятии.
В основе построения каталога лежит принцип систематизации произведений по месту их возникновения или их бытования: Монголия, Калмыкия, Бурятия. В пределах одной национальных школы работы расположены по видам изобразительного искусства: скульптура, живопись: танка, роспись. В каталожное описание входит инвентарное описание произведения, материал, техника исполнения, размеры (в сантиметрах), время создания произведения (в случае предположительной датировки в скобках за цифрой ставится знак вопроса), местонахождение (страна, область, город, название музея, монастыря или определение: «частная коллекция»), воспроизведения. В случае отсутствия перечисленных сведений соответствующие рубрики опускаются. Введение произведения в научный оборот диссертантом оговаривается особо. Из восьмидесяти девяти работы, включенной в каталог, пятьдесят восемь публикуются впервые.
В альбом иллюстрации включены цветные и черно-белые изображения основных типологических памятников, а также произведения, используемые диссертантом в качестве аналогов, в том числе работы, выполненные мастерами XX в.
Генезис образа Белого старца
Образ Цагаан эбугена - Хозяина Земли складывался в культуре, развивающейся на территории монголо-тюркских народов, постепенно. Формирование его уходит вглубь добуддийских времен и, возможно, коренится в самом первобытном мировосприятии древнего человека. Исследователь Э.Б. Тайлор, описывая древнейшие пережитки, дошедшие до нас в культуре современного мира, отметил, что существуют достаточно распространенные обычаи и мнения, которые «подобны потоку, однажды проложившему себе русло, продолжают свое течение на протяжении целых веков»1. Так и образ хозяина Земли сформировался не вдруг: должны были пройти века и тысячелетия, прежде чем он, являясь носителем разносторонних функций, свойств, качеств, обрел конкретную, целостную, устойчивую форму.
Исследователи, обращаясь к образу Белого старца, единодушно отмечают его несомненную древность и добуддийские корни. Однако, мнения о конкретных истоках образа в культуре монголо-тюркских народов разделились.
Трудности подхода к генезису образа Цагаан эбугена объясняются рядом причин. Прежде всего, необходимо отметить скудость и неопределенность древнейших сведений. Затрудняет решение вопроса о генезисе образа Цагаан эбугена также крайне широкий ареал его распространения: Монголия, Бурятия, Калмыкия, Саяно-Алтай, внутренняя Монголия. Н. Л. Жуковская называет Белого старца популярным божеством в Восточной и Центральной Азии. Тибетцам он известен как Пехар, китайцам - как Шоу Син, японцам - как Фукуродзю и Дзюродзин . Этот список можно дополнить и образом Белого старца у тунгусо-язычных народов - эвенков. Он входит здесь в число семи главных покровителей. Святилище, посвященное ему стоит на острове Белый. Также интересно отметить, что в языческом пантеоне якутов верховного бога-творца называют Урун Айыы тойон, то есть Белый творец-господин1.
Такой широкий «разброс», наличие сходного по функциям образа в различных этнических традициях может свидетельствовать о том, что в Цагаан эбугене нашли отражение некие родовые черты, свойства, качества, законы Природы, те, которые не имеют ни конкретно исторических, ни этнических границ, то есть являются надэтническими, универсальными, входят в состав, так называемых, архетипов.
Кроме того, широкое распространение образа может быть объяснено и исходя из непосредственных контактов народов древнего и средневекового мира. Действительно, как отметила историк Т.Д. Скрынникова, «уже в исторически обозримом прошлом можно отметить генетические родство монголов с ираноязычными, с тюркоязычными, тунгусо-маньчжуроязычными, в некоторой степени финно-угорскими народами и кетами - родство, обусловившее сходство отдельных черт в их традиционных культурах»2. Другой исследователь -Ганжа заметил, что «монгольский этнос, можно назвать «контактным» - как возникшим на основе слияния с другими этносами: так как в принципе возможность обнаружении «чистого» этноса достаточно сомнительна» 3. Здесь возможны многие сходства.
Не отвергая обозначенные выше подходы, обратим внимание на то, что каждый народ отражал и по-особому преломлял универсалии надэтнических форм в соответствии с опытом своей жизни, с традиционной культурой своего этноса. Эти черты не обязательно связаны с заимствованиями в процессе исторических контактов или с историко-генетическим родством. Нередко, они возникали и существовали независимо друг от друга, будучи сходными в своем «внешнем выражении (осмыслении, изображении) и в той функциональной роли, которую они играли в рассматриваемых религиозных комплексах»1. Отражая в архаических формах религии универсальные, в известном смысле абстрагированные, законы бытия, каждый народ создавал свой неповторимо-конкретный образ, воплотившийся, в частности, и в «белых», «священных», «сакральных» этических смыслах, несущих особую семантическую окрашенность2.
В настоящей работе исследование истоков образа Цагаан эбугена будет ограничено ареалом монголо-язычной культуры: Монголия, Бурятия, Калмыкия. Образ Цагаан эбугена, Белого старца, Хозяина Земли, мощно фокусирующий в себе пантеистическое начало, был особенно важен, судьбоносен, в культуре кочевого народа. Этим и может быть обусловлена, в конечном счете, сохранность здесь его архаических корней и крайне бережная трансформация в эпосе и в буддизме.
Основываясь на функциях, свойствах, характеристиках Цагаан эбугена, большая часть исследователей ищут истоки этого образа в шаманизме (Э.П. Бакаева, С.Г.Батырева, Н.Л.Жуковская, С. Ю.Неклюдов, В.Хайссиг, А. Мостер и др.). Углубленное изучение шаманизма саяно-алтайской культуры в последние годы выявило связь образа Хозяина Земли с этногенетическими корнями саяно-алтайской культурно-исторической вариации "тенгрианства", называемой «Белая Вера». Исследователи делают предположение о том, что «Белый Старец», -персонаж религиозно-мифологической картины мира народов Саяно-Алтая, -первоначально почитался как тотемный предок одного из сакских родов, населявших Саяно-Алтай ещё в дотюркский и догуннский периоды, т.е. в скифо-сарматскую, "древнеарийскую" эпоху . Это отодвигает время оформления образа вглубь истории.
Наиболее исследована связь образа Белого старца с буддизмом (Бакаева, Батырева, Жуковская, Бичеев). Ассимилируемый буддизмом архаический образ привел к фольклоризации буддийского пантеона и ритуала1.
Таким образом, исследователями многое сделано в изучении становления образа Цагаан эбугена: он особо выделен из религиозного пантеона, отмечены его главные характеристики, функции, черты. Однако, целый ряд важных для генезиса вопросов остаются неясными, непрописанными. Специально не анализировались истоки образа в ранней архаической картине мира, назывался, но развернуто не исследовался его генезис в шаманизме и тенгрианстве, не рассматривалось развитие образа в эпической литературе, недостаточно освещены пути вхождения образа в пантеон буддизма и становление его как буддийского божества.
В контексте нашего исследования истоки образа будут рассматриваться через призму культурологической картины мира монгольского ареала, которая помогает наиболее полно выделить своеобразное пространство и время Цагаан эбугена в различные конкретно-исторические периоды.
Иконографические основы образа Цагаан эбугена в изобразительном искусстве
Своеобразие исследования древнего и средневекового искусства заключается в том, что оно, как правило, опирается на строго закрепленную систему изображения персонажа, на типологические признаки и схемы, именуемые иконографией. Изучение иконографической основы буддийского пантеона монголоязычными народами началось уже с XVII века. Как отмечает К.М. Герасимова, «древнеиндийское наследие знания человеческого тела и прославление одухотворенной земной красоты прослеживается в художественных памятниках Монголии (творчество Дзанбазара), Бурятии и Калмыкии»1. Основными источниками освоения иконографии были буддийские письменные тексты, сутры, связанные с культом персонажей пантеона, сочинения, принадлежащие знаменитым художникам, составителям авторитетных руководств, тесные религиозно-художественные контакты между монгольскими мастерами и тибетско-индийскими, позднее китайскими, художественными школами, а также произведения буддийского искусства, бытовавшие на территории монгольского мира. К.М. Герасимова отмечает, что тибетская эстетика дает «определенную точку опоры» для исследований художественной культуры Тибета, Монголии и Бурятии. Как определяет Н. Цултэм, распространенную в Монголии иконографию следует отнести к поздне-тибетской художественной школе . Важное значение в изучении тибетской иконографии имел перевод на монгольский язык 108 томов Ганджура и 225 томов Данжура, сделанный в XVII в. Усиленный перевод трактатов приходится и на XVIII век4. В это же время появляются монгольские буддийские сутры, канонизирующие местных локальных духов-божеств и исторических лиц монгольского ареала1. В них сильно сказывается влияние сохраняющихся традиций ранних форм религиозной картины мира и народной культуры. В условиях маньчжурской экспансии в Монголии нельзя исключать китайских воздействий, а в Бурятии и Калмыкии нельзя полностью исключить также влияние окружающей их Российской культуры. В этом пространстве закладываются и общебуддийские, и своеобразные, локальные черты иконографических основ ламаистского пантеона монгольского мира. Особую роль сыграла религиозно-художественная деятельность Дзанбазара. Высокий уровень развития культуры, связанный с ним, стал основой формирования не только иконографического, но шире -художественного канона Монголии. В XIX - начале XX века происходит распространение выработанных устойчивых иконографических схем, а также продолжается обогащение их отдельными живыми элементами местной культурной традиции. Новые издания иконографических и иконометрических сочинений, принадлежащих не только тибетским, но и монгольским ламам, новые варианты сутр, посвященных божествам местного ареала или канонизированным историческим персонажам, способствовали усложнению иконографических типов и появлению их разновидностей. К этому времени относится, например, известный перевод работы Сумба Хамбо Ишбалжира (1704-1788) «Легенда синего озера», «Прекрасная гирлянда цветов», а также сочинения монгольских мастеров Хамбо ламы Агванхайдув (1779-1838), Агванцэрэн и др.2.
Изучение изобразительной иконографии Цагаан эбугена связано с рядом трудностей. Автору не удалось обнаружить добуддийских и буддийских письменных иконографических или иконометрических источников, в которых бы содержалась информация о системе правил изображения Белого старца и времени появления его первых канонических изображений. Ввиду имперсональности творчества средневековых мастеров, плохой сохранности вещей, утраты сведений о месте их производства или первоначальном местонахождении, представленные автором произведения, посвященные Цагаан эбугену также не дают достаточных научных оснований для точного определения времени возникновения первых иконографических образцов.
К. М. Герасимова делает предположение, что иконографические матрицы ранних периодов буддийской и северобуддийской ассимиляции образа Цагаан эбугена монгольскими народами восходят по крайней мере к XII-XIII векам, ко времени второй волны буддизма. Она объясняет это тем, что выросший из культа старейшего семейно-родового покровителя, «родового предка», «родоначальника», образ Цагаан эбугена не мог не входить и не сохраняться в качестве обязательного, необходимого божества в наиболее традиционный, бытовой семейный культ. Герасимова пишет: «Сагаан убгэн» - такое же собирательное понятие как «Буурал бабай» (седовласый отец-предок) или «Дээдэ баабай» (верховный отец); в нем слилась символика культа предков и культа природы1. Изображения Белого старца, - подчеркивает она, - не могли не находиться в домашних божницах среди множества «икон», онгонов, соответствовавших строго регламентированному пространству юрты: подвешенных, свободно стоящих, прислоненных и т.п. Об этом, в частности, пишет и Плано Карпини. В кочевом быту изображения неизбежно быстро ветшали. Обветшавшие изображения обычно не уничтожались, а обновлялись путем копирования. Поэтому изображения семейных покровителей могли сохранять ранние традиции изобразительного воплощения монгольского культа Цагаан эбугена, - делает заключение Герасимова. Мнение о ранних иконографических истоках образа Цагаан эбугена не разделяется другими исследователями. По наблюдением СВ. Иванова шаманизм не знал изображений божеств «высокого ранга» . Онгоны шаманизма обычно изображали конкретных духов: огня очага, воды реки, дверей юрты, отдельных мест окружающей природы и т.п. В этом случае единственной опорной датой, в известном смысле точно фиксирующей возникновение иконографии Цагаан эбугена, можно считать время его канонизации буддизмом. Материалы, изложенные в первой главе, подтверждают, углубляют и уточняют позицию К.М. Герасимовой. Предисток, предоснова иконографических характеристик Цагаан эбугена могла быть заложена ещё в древней картине мира.
Особенности образа Цагаан эбугена в живописи и скульптуре Монголии, Калмыкии и Бурятии
Судьбы народов монгольского ареала складывалась непросто. Много раз объединявшиеся в различные общности союзы, они много раз и расходились как в древности, так и в средние века. В начале XVII в. политическая ситуация была не стабильной. Вследствие феодальной раздробленности Монголия в то время оказалось разделена на три крупные части: южную Монголию, Халху, Ойраты. Умело используя феодальную раздробленность в первые десятилетия XVII в., подавляя сопротивление и подкупая одного за другим влиятельных тайжунов Манчжурия подчиняла себе княжества Южной Монголии. Внутренние междоусобные противоречия привели к распаду и ойратского объединения. Значительная часть ойратов вынуждена была искать новые территории для проживания. Продвижение в северо-западном направлении растянулось на десятилетия. В начале XVII столетия ойраты вплотную приблизились к российским владением. Шерть 1608 года и переговоры с русским правительством положили начало добровольному вхождению калмыков в состав России.
Древнейшие поселения, обнаруженные на территории Бурятии относятся к эпохе палеолита. С 3 в. до н. э. по 11 в. н. э. территорию будущей Бурятии и населяли, сменяя друг друга, различные племена: гунны, уйгуры, эвенки и др. В начале 13 в. Прибайкалье и Забайкалье были заняты монголо-язычными бурятскими, а также эвенкийскими племенами, которые вели интенсивную меновую торговлю с соседними сибирскими народами, с Китаем и Монголией. В 1689 г. по Нерчинскому договору Бурятия добровольно вошла в состав России.
В условиях чужого, «другого» окружения калмыки и буряты особенно берегли и охраняли сакральное ядро культуры своего ареала. К числу таких сохраненных образов в Монголии, Калмыкии и Бурятии принадлежал широко бытовавший здесь образ Белого старца Хозяина Земли. Он относился к тому феномену культуры народов монгольского ареала, который, как показано выше, хранил древнейшие и древние корни традиционной культуры, оставался открытым к религиозно-философским идеям буддизма, не только не стершим традицию из памяти культуры, но оплодотворившим её, раскрывшим таящиеся в ней возможности эволюции и изменений, и, наконец, оказался очень стойким к влияниям «других», окружающих культур. В известном смысле Цагаан эбуген сфокусировал системообразующие черты ментальносте монгольского ареала. Вопреки родоплеменной раздробленности, вопреки историко-политическому разъединению, он объединял разные национальности: монголов, калмыков, бурят, - почитанием традиционно важных для народов ценностей Жизни, благодаря медиальному комплексу неся ту близость божества и человека, которые отличают ранние архаические формы религиозного сознания. Однако, исторические судьбы народов монгольского ареала не могли не наложить свой отпечаток на образ Цагаан эбугена, а также на его отражение в искусстве, введя в него ясно выраженный «национальный комплекс», на что указывают изображения, отличающиеся друг от друга не только по «этническому компоненту», но и по иконографии, стилистике, декоративным элементам, по общей наполненности образа.
Прежде чем анализировать национальное своеобразие трактовки образа Белого старца в живописи и скульптуре оговоримся, что ввиду имперсональности произведений, плохой их сохранности, утраты сведений о месте их производства или первоначальном местонахождении ряд представленных вещей с трудом поддаются датировке и могут быть введены в некую хронологическую последовательность лишь с большой долей условности, на основании преимущественно стилистического анализа.
Очень широкое распространение образ Цагаан эбугена получил в изобразительном искусстве Монголии. Богатая и своеобразная традиция изобразительного творчества имеет в Монголии глубокие корни. На это указывают рисунки петроглифов, знаменитый войлочный ковер периода Хунну, рисунки оленьих камней1, настенная роспись уйгурского периода, портреты киданского времени, буддийская фреска дворца хана Угэдэя, найденная в Каракоруме1 и т.д. Буддизм оказал очень большое влияние на монгольскую изобразительную культуру. Он широко вынес в Монголию свои образы, темы, иконометрию и иконографию, индийско-тибетско-китайские художественные влияния. В связи с этим нельзя не вспомнить и о зачинателе и основоположнике монгольской школы в буддийском искусстве, халхаском Дзевзундамба хутухта Г.Дзанбазаре. Память о древних истоках изобразительной культуры хранит и народное творчество: работы мастеров по дереву, металлу, коже; вышивка, аппликация и т.д. В народной традиции были выработаны характерные пропорции антропоморфной фигуры, накоплен богатый опыт работы со скульптурными материалами, воплотившийся как в каменных стелах и каменных бабах, так и деревянных и металлических онгонах.
Историю изучения традиционного искусства Монголии можно отнести к достаточно поздно выделившейся отрасли монголоведения. В этнографических описаниях, в исторических исследованиях, в комментаторской литературе, сопровождающей публикации религиозно-философских, иконометрических, иконографических текстов, записок по технологии искусства и т.д., эта тема находила известное отражение. Изучения культового искусства Монголии до 30-ых годов XX века носила характер собирательства и накопление фактического материала. Это записки Ивана Петлина, Н.М. Пржевальского, A.M. Позднеев, Н.Г.Потанин, П.К.Козлов и др. На основании накопленных здесь знаний во второй половине XX в. особенно в его последние десятилетия, искусствоведческое направление в монголоведении оформилось в специальный раздел науки. Известные ученные Л. Батчулуун2, С. Батчулуун, В.В. Волков, Д. Дамдинсурэн3, СВ. Киселев, Н.В. Кочешков, Ломакина С. Лувсанвандан4, Б.Ринчен5, Н. Сарантуяа6, Т.В. Сергеева, Л. Сономцэрэн, Н.Цултэм и др. в своих трудах рассмотрели древнее искусство монголов, историю народного искусства, изучили монгольскую орнаменталистику, буддийское искусство монголов. Однако, самостоятельных работ, освещающих образ Цагаан эбугена и его отражение в искусстве Монголии, не выявлено.
Цам и образ Белого старца
Исследования Цама, который служат народы монгольского ареала является одной из притягательных сфер для ученных. Как отметил Л. Хурэлбаатар, монгольский Цам, хотя и уходит корнями в культуру Тибета и Индии, но в процессе исторического развития, изменялся, наделялся своеобразными национальными чертами1. Описание монгольского Цама оставили такие видные исследователи, как A.M. Позднеев, А. Потанин, Б. Барадин, Б.Я. Владимирцов, А.П. Баранников, Н.М. Шастина, Л. Вадимов и др.2 среди монгольских ученных следует назвать Б.Ринчен, Ж.Жав, Л.Хурэлбаатар, Б.Зориг и др. ; крупнейшими из западно-европейских монголоведов являются немецкие ученные В. Хайссиг и В.Форман4. В последнее время интерес к священнодействию Цама возрастает. В кон. 1990-х-нач. 2000-х гг. были написаны и защищены диссертации Аяку Кимуры (1997) и Ц.Д.Бальжановым (2003)5. Причины возрастания интереса к исследованию Цама монгольского ареала разнообразны. Среди общих можно назвать, так называемый, «феномен конца века», когда, как известно, возрастает интерес к проблемам сакрального, мистического, к эзотерике. Среди частных конкретно-исторических причин следует отметить стремительное после разгрома монастырей в 1937-1939 гг., возрождение буддизма в Монголии с нач. 1990-х г. оно было связано с изменением социально-политических и социально-экономических ориентации монгольского государства. Объективность изложения следует подчеркнуть, что в народном сознании монгольского ареала буддизм как народная религия, о которой мы писали в первой главе, никогда не исчезал. С возрождением буддизма интенсивно восстанавливаются и его важнейший ритуал-Цам. Исследователи последних лет в отличие от некоторых научных интерпретаций середины XX в. (А. Авдеев) с максимально возможной последовательностью стремятся проникнуть во внутренний религиозный смысл мистерии.
Цам - религиозное представление, ежегодно совершающееся в буддийских монастырях Тибета, а также в зоне влияния тибетской буддийской культуры: в Монголии, Бурятии, Туве, Гималайских странах. В религиозное действо Цама входят ритуальный танец, пантомима, священная музыка, мантры, тарни, сакральная архитектура, ритуальные костюмы, маски, танки. Появление Цама относится к IX в., первое упоминание о трактате, посвященном Цаму, - к XIV в. Однако, до сих пор среди ученых существуют весьма разноречивые толкования Цама. «Чам» - слово тибетское, в халхаском произношении оно звучит как «Цам»1; так оно и вошло в научный обиход. Исследователи X. Нямбуу и Арьяасурэн предполагают, что Цам получил свое имя от местечка написания первого трактата о нем . Однако, более распространенной является другое толкование слова «цам». Цам («Nattyam") японская исследовательница Аяку Кимура переводит - как «танец Бурхана», «танец Богов» или «танец Небес»3. Действительно, грозные танцы догшитов, защитников и покровителей веры, их спутников составляют основу Цама и напоминают о карающей руке Бога4. Другими словами, Цам представляет собой явление Богов на землю и символическое уничтожение ими в танце врагов веры. Танец в Цаме, как отмечает Н.Шастина, демонстрирует богов такими, какими они являются
умершему в загробном мире . A.M. Позднеев приводит следующую цитату из Сумбума Цагаан Даянчи о значении Цама: «Существа, вступившие на путь таинственных тарни, спасающие свой дух от уз нисваниса, кроме изучения и начинаний, и окончаний, долженствуют очистить свои порочные деяния; а для сего должны изучить поклонения, круговращения танца Цам, так как все это способствует к очищению нечистоты и порочности. Учреждение Цама внешней пляской уничтожает их шимнусов3, а во внутренней - жертвою радует Будд десяти стран».
Среди истоков Цама называются древние театрализованные представления, шаманские мистерии, концепции и ритуальная практика буддизма. Жозеф Хаузел, побывавший в 2000 году в монастыре Ладарка в Тибете, ставший свидетелем не только Цама, но и всей внутренней жизни буддийской общины, истолковывая Цам как особый танец, связывал его с тантрой ваджраяна буддизма, которую «правильнее понимать как форму мистического эзотеризма, созданную из разнородных смесей индийского буддизма и местной духовной магической практики Гималаев»5. Исследователи Б. Ринчен и В.Форман предполагают, что корни танцев Цама лежат в Индии, где в «древности особые актеры в масках и одеждах богов танцевали и вели диалоги на языке богов, демонов и людей».
Изучение искусства ритуального танца и шире, - танцевальной культуры мистерий, ведется со стороны ряда специальных дисциплин - хореографии, искусствоведения, эстетики, психологии искусства; в последнее время развиваются теории невербальной коммуникации, в которых важнейшее значение придается пластической символике, выдвигаются философские, культурологические концепции танца. В контексте нашего исследования представляют интерес основные точки зрения на происхождение и сущность ритуального танца. Согласно космологической концепции ритмообразующее начало составляет основу строения Космоса как миропорядка. Оно заложено и в сущности танца, ибо он суть «явление, в котором все подчиненно строгим правилам исчисления, ритма, метра и порядка, строгому следованию общим законам их формы и четкого соподчинения части целого»1. Сторонники биологического происхождения считают, что танец человека произошел в результате ритуализации поведенческих стереотипов. Сторонники социологического взгляда исходят из понимания танца как феномена, целиком обусловленного социокультурной жизнью человека. В частности, они предлагают рассматривать танец как модель особой коммуникативной связи членов одной культурной общности .
