Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Судебный дискурс: лингвистический статус и социокоммуникативные характеристики 10
1.1. Социокоммуникативный подход к изучению дискурса 10
1.2. Регулятивные характеристики судебного дискурса 38
1.3. Перформативные характеристики судебного дискурса 84
Выводы к главе 1. 141
Глава 2. Структурные единицы судебного дискурса 145
2.1. Скрипты судебного дискурса 145
2.2. Типология скриптов судебного дискурса 165
2.3. Жанры судебного дискурса 193
2.4. Критерии классификации жанров судебного дискурса 216
2.5. Корреляции статусных позиций участников судебного дискурса 225
Выводы к главе 2. 236
Глава 3. Нарративное моделирование судебного дискурса 241
3.1. Нарратив уголовного судопроизводства: понятие, функции, структура 241
3.2. Событие преступления: модель интерпретации и нарративной организации 256
3.3. Судебный дискурс: мимодрама и повествование 275
3.4. Судебный дискурс: состязательный и персуазивный аспекты 292
3.5. Социокультурное отношение к агентам юридического дискурса 318
Выводы к главе 3. 339
Заключение 342
Библиография 347
- Регулятивные характеристики судебного дискурса
- Скрипты судебного дискурса
- Корреляции статусных позиций участников судебного дискурса
- Социокультурное отношение к агентам юридического дискурса
Введение к работе
Данная работа выполнена в русле теории дискурса. Объектом исследования является судебный дискурс, в качестве предмета изучения выступают его функциональные, структурные и нарративные характеристики.
Актуальность темы исследования продиктована следующими моментами: 1) правовая система является доминирующим видом регулирования общественных отношений в современном обществе, и это находит множественное вариативное выражение в коммуникативной практике, вместе с тем остаются дискуссионными лингвистически релевантные характеристики юридического дискурса и судебного как его экземплификации; 2) языковое выражение юридических норм, судебных прецедентов, обыкновений юридической практики перестает быть достоянием узкой группы профессионалов и циркулирует в разных коммуникативных ситуациях, претерпевая существенные изменения, в результате чего меняются содержательные и презентационные характеристики судебного дискурса, и динамика этих характеристик недостаточно освещена в науке о языке; 3) нарративное моделирование судебного дискурса позволяет раскрыть его функциональные, структурные, причинно-следственные и аксиологические характеристики, однако, по нашим данным, эти признаки не были предметом специального анализа в лингвистической литературе.
Степень разработанности темы исследования. Проблематика юридического дискурса неоднократно привлекала к себе внимание исследователей. Детально разработаны вопросы, касающиеся юридической терминологии (Н. А. Власенко, В. М. Савицкий, В. Ю. Туранин, С. П. Хижняк, В. Ю. Яблонский, Ю. Яворский); в юриспруденции и лингвистике освещены общие и частные проблемы толкования и презентации правовых норм (С. А. Боголюбов, А. Д. Васильев, И. Ф. Казьмин, Д. А. Керимов, М. Б. Кострова, Г. В. Мальцев, А. В. Мицкевич, М. Д. Локшина, Г. Т. Чернобель, А. А. Ушаков, Н. И. Хабибулина, R. Dickerson, G. G. Thorton, P. Goodrich, D. Mellinkoff, B. A. Garner); описаны типы логических суждений, свойственных юридическому дискурсу (В. К. Бабаев, Г. И. Манов, Д. Мейер, А. Ф. Черданцев, А. А. Ференс-Сороцкий, Н. А. Чечина, Л. Фуллер); охарактеризованы особенности жанров юридического дискурса (В. С. Зубарев, Н. А. Мишанкина, Ж. А. Рожнева, A. Trosborg, H. Halmari, T. Virtanen, P. M. Tiersma); традиционное внимание уделяется судебному красноречию (З. В. Баишева, Н. Н. Ивакина, П. А. Катышев, А. В. Науменко-Порохина, И. Б. Михайловская, В. В. Одинцов, Н. К. Пригарина, A. Sarat, T. R. Kearns, M. E. Tigar); раскрыты особенности коммуникативного поведения субъектов судебного дискурса (Т. В. Дубровская, О. В. Красовская, P. D. Blank, E. A. Lind, W. M. O’Barr, S. Merry, A. Wagner, L. Cheng, L. M. Solan); вышли в свет исследования, посвященные правовой аргументации (А. А. Волков, В. В. Мельник, В. А. Новицкий, C. Perelman, A. Prior, J. Raz), технике владения юридическим словом, составлению и оформлению юридических документов (Н. А. Власенко, Т. В. Губаева, М. Л. Давыдова, Н. Н. Ивакина, Е. С. Шугрина); изучены психолого-прагматические особенности коммуникативной практики участников юридического дискурса (Л. Адам, В. И. Батов, В. А. Варламов, С. М. Вул, Н. И. Гаврилова, А. И. Елистратов, А. В. Завадский, Г. А. Зорин, А. А. Леонтьев, О. Липманн, А. Р. Ратинов, В. В. Тараканов, А. М. Шахнарович, И. К. Шахриманьян, Р. R. Garris, J. M. Hyam, M. Jacquemet, . H. Munkman, D. Sh. Read, B. W. Palmer); получило развитие новое междисциплинарное направление на стыке лингвистики и юриспруденции – юрислингвистика (Н. Д. Голев, А. Н. Баранов, К. И. Бринев, Е. И. Галяшина, М. Р. Желтухина, Г. В. Кусов, J. P. Gibbons, J. Olsson, R. W. Shy). В лингвистической литературе получили освещение различные аспекты нарратологии (А. С. Александров, A. G. Amsterdam, J. Bruner, A. Sarat, L. Douglas, M. Umphrey, P. Brooks, P. Gewirtz, A. Geary, R. M. Heman, B. S. Jackson, G. van Roermund, M. Sternberg). Вместе с тем требуют изучения функциональные, структурные и презентационные признаки судебного нарратива.
В основу работы положена следующая гипотеза: сущность судебного дискурса определяется его особыми функциональными признаками, имеющими перформативный характер и проявляющимися в специфических дискурсивных практиках; структурные характеристики данного типа дискурса обусловлены определенными нормативными признаками юридического события и воплощаются в специфической жанровой организации рассматриваемого типа общения; нарративный подход к моделированию судебного дискурса позволяет установить специфические отношения между его участниками, охарактеризовать его аксиологическую природу, выявить его презентационные особенности и может быть представлен в качестве модели для описания как юридического дискурса в целом, так и его разновидностей.
Цель работы – характеристика судебного дискурса с позиций его функций, структуры и способов презентации.
Сформулированная цель обусловила необходимость решения следующих задач:
– определить социокоммуникативные характеристики судебного дискурса;
– установить аксиологические основания судебного дискурса;
– распознать значимые структурные единицы судебного дискурса и раскрыть критерии их соединения в акциональные последовательности;
– выявить параметры описания жанров судебного дискурса;
– охарактеризовать статусные корреляции участников судебного дискурса;
– описать нарративную организацию судебного дискурса;
– построить модель судебного нарратива;
– раскрыть презентационные особенности судебного нарратива;
– объяснить агональную природу судебного нарратива.
В работе использовались следующие методы исследования: структурно-функциональное моделирование социальных феноменов, понятийное моделирование, интерпретативный анализ, нарративный анализ и интроспекция.
Материал исследования составили законы и иные нормативные акты Российской Федерации, Великобритании и США; материалы по 12 уголовным делам (общим объемом около 3000 стр.), расследованным органами предварительного следствия и рассмотренным в судах РФ, а также Европейского суда по правам человека; сборники судебных речей; фрагменты кинотекстов и произведений художественной литературы. В качестве единицы исследования рассматривался текстовый фрагмент судебного дискурса.
Научная новизна работы заключается в: 1) установлении конститутивных признаков судебного дискурса (регулятивного, перформативного и сюжетно-фабульного); 2) построении модели его описания, включающей референтный, модельный и нарративный компоненты; 3) характеристике жанрового формата судебного нарратива как проекции юридического события, в котором выделяются ситуативная, нормативная и интенциональная составляющие; 4) описании статусных признаков участников судебного дискурса с учетом их институциональной позиции, жанровой модальности коммуникативного действия, формульной организации судебного нарратива; 5) объяснении аксиологических оснований судебного дискурса (принципы права, юридические концепты, скрипты); 6) раскрытии уровневой нарративной организации судебного дискурса (правовой сюжет – судебная фабула – текст); 7) выделении и описании презентационных типов судебного нарратива (мимодраматических и повествовательных); 8) объяснении агональной природы судебного нарратива с позиций его внутренних и внешних участников.
Теоретическая значимость работы состоит в освещении судебного дискурса как экземплификации юридического, выявлении его особенностей как социокоммуникативного феномена, разработке его интенционально-аксиологической модели, построении типологии его жанров, освещении характеристик жанрового формата применительно к судебному дискурсу, обосновании нового направления коммуникативной лингвистики – юридической нарратологии, развитии перформативной и презентационной теорий дискурса.
Практическая ценность работы связана с возможностью использования полученных результатов в курсах языкознания, межкультурной коммуникации, стилистики русского и английского языков, риторики, спецкурсах по коммуникативной лингвистике, теории дискурса, прагмалингвистике.
На защиту выносятся следующие основные положения:
1. Конститутивные признаки судебного дискурса имеют функциональный характер и являются следующими: а) регулятивный, определяемый институциональной природой права; б) перформативный, выраженный в юридической коммуникативной практике; в) сюжетно-фабульный, представляющий собой вербальное воплощение типового сценария юридического события в изложении его участников и/или наблюдателей.
2. В качестве основной структурной единицы судебного дискурса выступает комплексное воплощение институционально обусловленной интенции – юридически релевантный коммуникативный поступок, позволяющий реализовать законные интересы его исполнителя.
3. Судебный дискурс может быть описан с помощью схемы, включающей следующие компоненты: а) референтный (событие в его реальном развертывании); б) модельный (обобщение повторяющихся фактических случаев); в) нарративный (изложение события с позиций одного из участников / наблюдателей).
4. Судебный нарратив строится в соответствии с жанровым форматом юридического события, включающим ситуативную, нормативную и интенциональную составляющие. Ситуативная составляющая представляет собой повторяющийся фрагмент юридической коммуникативной практики, нормативная составляющая сводится к деонтологической базе юридического события (принципы и аксиомы права, конвенции жанра, скрипты коммуникативного поведения), интенциональная составляющая заключается в речеактовой основе соответствующих жанров судебного дискурса.
5. Статусные характеристики участников судебного дискурса определяются их следующими признаками: а) институциональная позиция (судья, подсудимый, государственный обвинитель, свидетель и т.п.); б) жанровая модальность коммуникативного действия (обвинитель, защитник заявляют ходатайства и отводы, допрашивают свидетелей; судья выносит решение; свидетель дает показания, эксперт – заключение и т. п.); в) формульная организация судебного нарратива (стереотипные конструкции, отражающие принятые в данной лингвокультуре в определенную эпоху нормы юридического поведения).
6. Аксиологические основания судебного дискурса представляют собой систему а) принципов права, присущих определенному социуму; б) регулятивных концептов, объясняющих выбор того или иного легитимного действия; в) скриптов, предписывающих развитие коммуникативного события.
7. Нарративная организация судебного дискурса может быть представлена как состоящая из единиц трех уровней: правовой сюжет (генерализованное представление о юридическом факте) – судебная фабула (изложение события с позиции одной из сторон) – текст участников судебного заседания (протокол, приговор, жалоба, ходатайство, представление).
8. Презентационные типы юридического нарратива могут быть миметическими (в диалогической форме отражающими юридический дискурс) и опосредованными (оформленными в виде повествования об определенном юридически релевантном событии с позиции различных участвующих в дискурсе лиц).
9. Агональная природа судебного нарратива проявляется в коммуникативном поведении его различных типовых участников, находящихся внутри или вовне по отношению к референтному событию. Внутренние участники события могут быть представлены как актанты юридической пропозиции, внешние участники формируют модальную рамку пропозиции и занимают одну из позиций – критик либо эмпатик.
Теоретической основой данной работы послужили труды по теории дискурса (Н. Д. Арутюнова, А. Г. Баранов, Р. Барт, М. М. Бахтин, Л. Витгенштейн, И. Гоффман, Т. ван Дейк, В. З. Демьянков, В. И. Карасик, В. Б. Кашкин, Н. А. Красавский, А. Е. Кибрик, Е. С. Кубрякова, М. Л. Макаров, В. А. Митягина, А. В. Олянич, В. М. Савицкий, Г. Г. Слышкин, Ю. С. Степанов, М. Фуко, Й. Хёйзинга); исследования отдельных типов институционального общения (Л. С. Бейлинсон, Е. В. Бобырева, М. Р. Желтухина, В. В. Жура, Е. И. Шейгал); модели социальных систем (М. Вебер, Г. Б. Клейнер, Д. М. Леви, Р. Мёртон, Т. Парсонс, А. Р. Радклифф-Браун, Д. Уолш, Ю. Хабермас); работы по прагмалингвистическим основаниям дискурса (А. А. Бурыкин, Г. П. Грайс, Дж. Н. Лич, Дж. Остин, Дж. Р. Л. Сёрль, А. Н. Баранов, В. В. Богданов, А. Вежбицкая, В. В. Дементьев, Е. Л. Доценко, О. С. Иссерс, О. А. Леонтович, Н. Н. Панченко, К. Ф. Седов, С. А. Сухих, М. Ю. Федосюк, Д. Франк, И. И.Чесноков, А. П. Чудинов, Т. В. Шмелёва); труды по нарратологии (Р. Барт, К. Бремон, Й. Брокмейер, Р. Харре, Р. Водак, А. Ж. Греймас, Ж. Деррида, Ж. Женетт, Ю. М. Лотман, В. Я. Пропп, П. Рикёр, Н. Д. Тамарченко, Б. В. Томашевский, Е. Г. Трубина, Ю. Н. Тынянов, В. И. Тюпа, В. Е. Хализев, В. Я. Шабес, В. Б. Шкловский, В. Шмид, Б. А. Успенский).
Апробация и внедрение результатов исследования. Основное содержание работы отражено в 45 публикациях общим объемом 57,2 п. л., в том числе в 16 статьях в рецензируемых журналах и монографии. Результаты исследований докладывались на научных конференциях: «Аксиологическая лингвистика: концепты культуры» (Волгоград, 2002, 2004), «Проблемы прикладной лингвистики» (Пенза, 2004), «Азия в Европе: взаимодействие цивилизаций» (Элиста, 2005), «Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире» (Волгоград, 2007), «Этнокультурная концептология и современные направления лингвистики» (Элиста, 2007, 2008), «Научные чтения, посвященные памяти профессора В. Г. Гака» (Волгоград, 2005), «Межрегиональные научные чтения, посвященные памяти профессора Р. К. Миньяр-Белоручева» (Волгоград, 2006), «Междисциплинарные аспекты лингвистических исследований» (Краснодар, 2011), «Новые парадигмы и новые решения в когнитивной лингвистике» (Барнаул, 2012), «Языковая ситуация в поликультурной среде Северного Кавказа: лингвокультурологический и концептуальный анализ» (Черкесск, 2012), «Актуальные проблемы лингводидактики: сущность, концепции, перспективы» (Волгоград, 2012), «Языковая и речевая коммуникация в семиотическом, функциональном и дискурсивном аспектах» (Волгоград, 2012); на ежегодных научных сессиях института лингвистики и межкультурной коммуникации Волгоградского государственного университета (2001–2012), заседаниях научно-исследовательской лаборатории Волгоградского государственного социально-педагогического университета «Аксиологическая лингвистика» (2001–2012).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка литературы, списка лексикографических источников, списка использованных ресурсов сети Интернет.
Регулятивные характеристики судебного дискурса
Институциональный дискурс осуществляет определённые функции через последовательность действий, направленных на реализацию конститутивных интенций по направлению к фиксированной цели системы. Выявлений функций дискурса предполагает его разбиение на функциональные блоки, определяющие пути достижения цели. При более широком подходе вьщеляются и описываются функции дискурса, соотносимые с функциями языка в социокультурном контексте и соответствующие им типы действий. С данной позиции предлагается выделять следующие инвариантные функции судебного дискурса как экземплифика-ции юридического: 1) регулятивную, состоящую в установлении и сохранении норм и ценностей, обусловливающих взаимные действия между институтом и обществом, между агентами внутри института и другими институтами; 2) пер-формативную, или фактообразующую, выраженную в коммуникативных практиках юридических институтов. Выделяемые две функции являются конститутивными, их взаимосвязь отражает базовую для юридического дискурса дихотомию норма - факт. В качестве производных функций судебного дискурса предлагаются следующие: 3) информативная, состоящая в генерировании, трансляции и ретрансляции смыслов, входящих в предметную область регулятивных процессов институциональной деятельности; 4) интерпретативная, состоящая в интерпретации смыслов коммуникативных действий участников дискурса и соответствующих правовых текстов-документов - «следов» коммуникативных действий в институциональной реальности; 5) кумулятивная, состоящая в формировании «институциональной памяти»; 6) презентативная (символическая и ритуальная), состоящая в создании имиджа (привлекательности для общества) института и его агентов, а также авторитета права; 7) стратегическая, выражающаяся в выборе нормативно обусловленных коммуникативных стратегий и тактик взаимодействия при достижении институциональных целей; 8) кодовая (дистанционнам), состоящая в создании специального языка, эффективного для выполнения целей и задач институциональной деятельности, а также в установлении дистанции между агентами и клиентами дискурса.
Выделяемые функции дискурса взаимосвязаны и взаимообусловлены, проявляются в действиях его участников и реализуемых смыслах общения. Они свойственны юридическому дискурсу в целом и его отдельным разновидностям. Рассматриваемые функции обусловлены потребностью общества в юридических институтах, предназначение которых заключается в упорядочении социальных отношений при достижении социально значимых целей и удовлетворения частных и публичных интересов. Данный процесс предполагает создание нормативного контекста взаимодействия; типизацию повторяющихся действий и связанных с ними ожиданий; продвижение социокультурных ценностей и достижение приоритетных целей, обеспечивающих авторитет права и действующих на его основе институтов; преемственность институционального опыта и его выражение в символических структурах; создание специального языка, оптимизирующего взаимодействие в рамках сложившихся институтов. Рассмотрим базовые функции дискурса и их взаимосвязи с производными.
Регулятивная функция является конститутивной для юридического дискурса в целом и соответственно для судебного как разновидности юридического общения. В традиционных представлениях о функциях языка и дискурса она связывается с адресатом сообщений, рассматривается как функция регуляции его поведения со стороны отправителя сообщения посредством таких классов речевых актов, как вопрос, запрещение, дозволение, просьба, побуждение, приказ, предостережение, рекомендация, совет, уговоры, сообщение. В ряде работ данная функция обозначается как конативная (от англ. conation - способность к волевому движению) или апеллятивная (от лат. appellare - обращаться, призывать к действию). Её также называют призывно-побудительной или волюнтативной (от лат. voluntas - воля, желание) [Мечковская 1996, с. 14, 17]. Первый вариант предпочтительнее, так как он отражает суть права как регулятивного образования, через нормативные высказывания программирующего поведение правовых субъектов.
Природа права как нормативного регулятора отмечена большинством исследователей. Его социальное назначение проявляется в регулировании социальных процессов, в организации порядка, его поддержании, сохранении и защите. «Порядок и право связаны одной сутью; где начинается устроение порядка, там из хаотического, неустойчивого состояния возникают строго организованные ряды элементов, законосообразные структуры» [Мальцев 2007, с. 5]. Идея упорядоченности устройства мира и отношений между людьми связана с идеей древнего ритуала, выражена в ряде однокоренных слов - ведийском rta, иранском arta, латинском ars, artius, ritus, русском ряд. Понимание права как основывающегося на власти закона руководящего начала, посредством которого определяется и совмещается свобода отдельного человека с другими людьми, выражена в этимологической связи ключевых концептов русской культуры «закон» и «договор» с концептом «мир» ( мірь - «согласие, покой, отсутствие вражды, лад»). Согласно этимологическим данным в русской культуре слово закон происходить от конъ -«начало» и «конец», первоначально, вероятно, кол, столб, служащий как веха земляного участка. От этимологического корня kon- // кеп- происходит глагол ceti (начать), отражённый в приставочном русском глаголе на-чать. Отсюда кон -граница между началом и концом, за-кон - предел [Степанов 1997, с. 428]. Отсюда, регулировать - значит устанавливать границы, пределы свободы поведения людей и границы обжитого народом пространства. «Закон» непосредственно связан с архаическим индоевропейским концептом «мир», означающим «место, где живут люди «моего племени», «моего рода», «мы», место хорошо обжитое, хорошо устроенное, где господствуют «порядок», «согласие между людьми», «закон»; оно отделяется от того, что вне него, от других мест, вообще - от другого пространства, где живут «чужие», неизвестные, где наши законы не признаются и где, может быть, законов нет вообще, где нам страшно» [Степанов 1997, с. 95]. Уже в древнерусском языке мірь (обжитое пространство) и мірь (согласие, покой, отсутствие вражды, лад) представляли собой два отдельных слова-омонима, восходящих при этом к одному и тому же слову. Значения данных лексем в ту эпоху гораздо более тесно связаны, чем в современном русском языке. Индоевропейская этимология выделенных элементов обнаруживает их исконное родство в концептуальной сфере. С одной стороны, какой-либо индоевропейский корень, обозначающий «наше место», обозначает также и «мирная жизнь». С другой стороны, разные корни, обозначающие один из этих двух концептов, сходятся в концептуальном смысле и начинают обозначать также и другой концепт. Так, концепт «место» в русском языке выражается индоевропейским корнем mei- «укреплять» в именном значении «столб, балка, деревянная постройка» (ср. лат. meta «конус, пирамида», др.- рус. мъсто ( moito)). В дальнейшем из этого корня возникают два значения: «укрепленное место, город» и «местоположение, пространство». При этом выделенный корень даёт и другой ряд производных - с расширителями, образованными звуками сонантного типа, -г-, -1-, -п- (также -). К этому ряду принадлежит др.-рус. миръ- от корня mei-// moi-// mT- с присоединением форманта -г. С формантом -1 от того же корня произведены рус. мил, милый. Эта этимология подкрепляется современными исследованиями о концепте «свои», «обитатели своей земли», что и составляет ядро концепта «мир»: это люди, связанные родственными, договорными или дружескими отношениями, это люди, милые друг другу (в этнографическом и правовом смысле) [там же]. Исходя из данных представлений, договор между двумя мирами - Русью и Византией, заключённый в 907 году, назывался «договором о мире и любви». А в 911 году, обретя письменную форму (с целью укрепить мир и любовь «не точью просто сло-весемъ, и писанием и клятвою твердою»), был дополнен «рядом» - серией статей, регулирующих отношения между руссами и греками по спорным вопросам. Ряд предусматривал ответственность за различного рода злодеяния («А о главах, аже ся ключит проказа, урядимъ ся сице...»), охватывал вопросы о взаимопомощи купцам обеих стран во время их плавания с товарами; о помощи потерпевшим кораблекрушение; выкупе пленных; оказании союзной помощи грекам со стороны Руси и службе руссов в императорской армии; возвращении бежавшей или похищенной челяди; порядке наследования имущества умерших в Византии руссов; правила русской торговли в Византии и др. [Сахаров 1987, с. 52-59].
Идея ценности права как организующего начала выражена уже в преддра-вовых мотивах и сюжетах древних мифов. Так, мифологический сюжет спора Правды и Кривды в древней славянской культуре, двух богинь Дике в ранней греческой трагедии, Митры (в Авесте - Мифра - «договор», «согласие») и Ва-руны в древнеиндийской культуре, воплощающих противоположные начала дуалистического мифа, отсылают к оценочным характеристикам концептуального пространства. Эти характеристики связаны с эгоцентрическими координатами тела «правое - левое»: «благой - не благой», «связанный с космосом - с хаосом». Отсюда дошедшие до наших дней языческие представления о наличии светлых сил за правым плечом, тёмных - за левым, древние предправовые формулы типа даю правую руку свою на отсечение [Иванов, Топоров 1978]. В древнейших текстах славянских рукописей слова юридическо-нравственного характера - право, праведность, праведник, правда и другие производные от славянского ргауь - имеют положительные оценочные коннотации, связаны с направлением, «прямотой» и представляют аналог понятия «справедливости», а их древнейший смысл связан с понятием «правосудия» [Цейтлин 1980, с. 50-64].
Регулятивная функция юридического дискурса связана с адресатом побудительного высказывания, способного осуществлять поведение и находящегося в ситуации выбора (ситуации правового регулирования) между предписываемым ему возможным действием и действием запрещаемым. Данная функция реализуется посредством юридических императивов, содержащихся в ценностно-нормативных высказываниях - дискурсивных формах, закрепляющих логически взаимосвязанные между собой стандарты поведения правовых субъектов по формуле SC - Q - A, R. Императивы права характеризуют конституированное правовой нормой отношение между правовым субъектом (S), находящимся в определённых правом обстоятельствах (С) и правовым поведением (А). Это отношение определяется типом правовой модальности (Q).
Скрипты судебного дискурса
К основным признакам дискурса как системы речевых взаимодействий относятся структурированность, взаимосвязанность составляющих его единиц, подчинённость организации всей речедеятельности определённой цели. Стереотипные алгоритмизированные последовательности взаимных действий, стабильно реализующих определённую фиксированную цель в соответствии с нормами и ценностями культуры, в данной работе обозначаются термином «скрипт». Важнейшими характеристиками скрипта юридического дискурса являются сце-нарностъ (алгоритмизация коммуникативного события), стереотипность (действие по заданному образцу) и нормативно-ценностная обусловленность (выбор определённых поведенческих ходов в соответствии с ценностями и нормами культуры) (по В. И. Карасику). Заключая в себе ценностную составляющую, скрипт соотносится с понятием концепт, однако «в первом случае нас интересует дискурсивная реализация ментального образования, его проявление в поведении, его алгоритм, во втором случае мы обращаем внимание на фрагментированное переживаемое знание, ассоциативные связи этого ментального образования, его специфику в индивидуальном, групповом и этнокультурном сознании» [Карасик 2007, с. 366].
В лингвокультурологии термин «культурный скрипт», предложенный А. Вежбицкой, акцентирует стереотипную и нормативно-ценностную составляющие и означает «общеизвестные и обычно неоспариваемые мнения о том, что хорошо и что плохо и что можно и чего нельзя - мнения, которые отражаются в языке и поэтому представляют собой некоторые объективные факты, доступные научному изучению» [Вежбицкая 2005, с. 467]. Это общая система взглядов той или иной дискурсивной общности, особенно оценочных, предписывающих или запрещающих, артикулированных в терминах универсальных человеческих концептов (семантических элементов типа говорить (say), хотеть (want), делать (do), имеющих семантические эквиваленты в других языка). Эти предельно обобщённые универсальные конструкты наполняются конкретными инферен-циями, основанными на коммуникативных нормах, преобладающих в конкретной культуре. Их частое воспроизведение в той или иной дискурсивной общности позволяет говорить о типичной «речеповеденческой ситуации», представляющей собой регулярно повторяющийся «фрагмент социальной жизни» (применительно к юридическому дискурсу: допрос, спор о праве, заключение договора и т.п.). Если придерживаться единого критерия при отграничении типичных ситуаций, то их список окажется исчислимым» [Верещагин, Костомаров 1999, с. 12].
С позиции драматургической теории социального действия скрипт представляет собой структуру драматургических конвенций, предполагающих развертывание определённых сюжетов и проигрывание ролей. Реализация драматургической метафоры, аналогии с «жизненным театром», получившая распространение в теории социального действия И. Гофмана [Goffman 1972, 1981], вполне применима к юридическому дискурсу, в котором его участники разыгрывают пьесу по написанному творцами права сценарию [Trailer 1969, р. 15]. Преимущество данного подхода к изучению институционального дискурса в том, что он, акцентируя исполнение того или иного коммуникативного действия и определяя репертуар коммуникативных ролей, разыгрываемых участниками общения, позволяет объединить декларативное знание (кто? что?) и процессуальное знание (как?), т.е. социолингвистические и прагмалингвистические характеристики общения. С позиции «как?» нетипичные для культуры в целом сценарии могут оказаться привычными в узких рамках институционального дискурса относительно определённого круга лиц. Так, например, открытый «скрип давления», описанный А. Вежбицкой как лакуна в англосаксонской культуре в целом [Вежбицкая 2007, с. 131-159], вполне естественен для юридического дискурса, в котором «я требую», «я претендую», «я этого хочу» (/ want the opportunity to be heard and to explain to the firm that I am entirely blameless) - обычные коммуникативные интенции управомоченного субъекта, рассматривающего «юридическую машину» как средство продвижения собственного интереса. Императивная формула «Я хочу, чтобы Вы сделали это» лежит в основе таких юридических речевых жанров, как жалоба, ходатайство, претензия, исковое заявление, содержание которых формирует нарушенные права. Например: «Я требую от Вас справедливого решения, которое, на мой взгляд, должно состоять в полном прекращении уголовного преследования в связи с очевидно установленной моей непричастностью к похищению Д, К и Г, а равно к лишению свободы X, к незаконному проникновению в жилища потерпевших». Или: «Я требую дать должную оценку этому произволу. Неужели эти очевидные беззакония никак не затрагивали моих прав на защиту, гарантированных не только Конституцией страны, но и Европейской Конвенцией «О защите прав человека и основных свобод?».
«Судебных дебатов, лишённых какого-либо давления, теоретически не существует. Только тот, кто никогда не входил в зал судебных заседаний, может оспаривать данное положение. В ходе судебного процесса психологическое давление на человека не только не отрицается, но, напротив, подразумевается» [Га-рапон 2004, с. 106]. В ряде случаев оно принимает характер вербального насилия:
- You re telling те a lie there or en tyou?
- Nuch.
- Look at me for a minute - can you look at me? Can you look at me? You re telling lies, aren tyou? Can you look at me and tell me that you re not telling lies?
-Nuch
- Can you look at me?
-Nuh.
- Why not? Is it because you think we 11 see lies written all over your face? Well? Well? Are you going to answer me? You see you think this don t you that you can do anything you like and you 11 you won t get into much trouble isn t that so? You answer me... will you direct him to answer me your worship (cross-examination scene - Eades 2008, p. 116).
Существование такого рода примеров - свидетельство нарушения привычной для англоязычной культуры логики, согласно которой участник дискурса, желая, чтобы адресат (независимо от его возраста, национальности, социального положения и т.п.) сделал что-либо, старается, чтобы его речь звучала предположительно: perhaps you might like to, I thought you might like to, I was wondering if you might like to и т. д. Такого рода косвенные формы, своего рода рессоры, смягчают давление, подчёркивая автономию адресата и усиленно демонстрируя уважение к ней говорящего. Адресант должен говорить так, как если бы хотел услужливо облегчить принятие решения адресатом. Однако в судебном дискурсе автономность субъекта выражается в его возможности влиять на ход процесса до степени контроля посредством соответствующих речевых действий, не всегда принимающих завуалированные формы давления. Рессорами, смягчающими давление выступает само сценарное построение взаимодействия через независимое лицо, через действия которого осуществляется воздействие сторон друг на друга.
Однако нельзя не согласиться с тем, что англосаксонский судебный дискурс стремится к нейтрализации давления на субъекта. Аналогичные тенденции наблюдаются в американском и австралийском юридических дискурсах. Интерес вызывает тот факт, что в ряде судов США введён запрет на использование в ходе процесса «заряженных» слов («loaded terms»), так называемых «плохих ярлыков» («bad labels») с сильными образными, оценочными и эмотивными коннотациями в обыденном дискурсе. К таким лексемам, потенциально способным оказывать психологическое давление на присяжных и формировать предвзятое отношение к обвиняемому, относятся rape, victim, crime scene, killer, murder, drunk, homicide, embezzle, fraud, robbery и т.п. [Baldas, www]. Отношение к данному явлению неоднозначное. Вместе с тем, познание вытекает из названия («Give a dog a bad name and hang him»). Навешивая ярлыки на подсудимого {murderer, ravisher, thief, etc. вместо suspect), участники дискурса заранее обозначают его как негативного персонажа разыгрываемой «драмы», эксплуатируя логику «наивной психологии»: «хорошие люди совершают хорошие поступки», «плохие люди - плохие», тем самым как бы предопределяя обвинительный приговор. Заметим, что сама лексема обвиняемый, используемая в русском юридическом дискурсе, формирует предвзятое отношение к лицу, привлечённому к рассмотрению, содержит указание на возможность вины, а не на возможность её отсутствия, что, таким образом, ставит стороны, участвующие в деле, в неравное положение. Такого рода примеры наглядно демонстрируют то, как язык формирует интерпретации событий и конструирует точку зрения на происходящее.
Корреляции статусных позиций участников судебного дискурса
В организованных коммуникативных общностях возникает необходимость учёта социального статуса и социальных отношений при решении коллективных задач и достижения цели системы. Множество агентов, занимающих определённые позиции в системе, вступают в различные взаимосвязи между собой, клиентами системы и агентами других систем для достижения поставленных перед ними целей. Взаимодействие, установление двусторонних и многосторонних динамических отношений между субъектами, является не только следствием деятельности агентов, но и необходимым условием формирования институциональных сообществ. Тот или иной участник дискурса обладает определённой степенью «мобильности», чтобы обращаться к другим участникам в поисках релевантных данных, знаний, актуализации процедур для того, чтобы выполнять свои задачи. Важной характеристикой институционального взаимодействия является его избирательность - взаимодействие происходит между субъектами, статусные позиции которых каким-либо образом соответствуют друг другу и поставленной задаче в общей системе институциональных целей. Эта избирательность обусловлена определённой зависимостью статусных позиций друг от друга, носящей различный характер.
В теории социального действия выделяется два основных типа социальной зависимости, возникающей между людьми - структурно-функциональная и интенционалъная [Щепаньский, 1969 с. 93-94]. Первая возникает в том случае, если А и Б действуют в рамках одной и той же структуры, в этом случае зависимость А от Б проявляется в том, что А, начиная действовать, должен считаться с существованием Б, т.е. само существование Б, его права и обязанности ставят определённые рамки начинаниям А. С данных позиций условием любого взаимодействия является чёткое разделение функций субъектов взаимных действий, определение степени самостоятельности в выборе решений, недопущение вмешательства в компетенцию другого лица. Если в процессе взаимодействия субъект поступает вопреки своим статусным возможностям, партнёры по коммуникации реагируют на значимое для них изменение:
Председательствующий: Довожу до сведения участников процесса, что подсудимый М. не доставлен в сегодняшнее заседание и его мнение относительно производства экспертизы неизвестно... Суд выносит определение о прекращении фоноскопической экспертизы.
Защитник: Протестую. Полагаю, что сейчас необходимо объявить перерыв до момента явки в зал судебного заседания подсудимого М. Это касается непосредственно его, и он должен принимать участие в обсуждении этой проблемы. Только выслушав его мнение, вы можете вынести определение!
Или: Суд фактически подменил сторону обвинения и, возложив на себя функции последней, в приговоре сформулировал новое обвинение, существенно отличающееся от ранее предъявленного (из текста надзорной жалобы).
Субъект, который обязан вести себя определённым образом противопоставляется субъекту, присваивающему себе чужой статусный ранг (в вышеприведённом случае статус обвинителя).
Интенциональная зависимость возникает в случае, когда Б не только имеет какие-то непосредственные намерения по отношению к А, но и располагает, и это является обязательным условием, возможностями реализовать эти намерения, т. е. зависимость А от Б возникает потому, что Б имеет возможность непосредственно навязать А определённый способ поведения. С данных позиций положение субъекта в институциональной системе измеряется способностью оказывать влияние. Оно состоит в способности добиваться от других агентов системы желаемых действий при выполнении собственных функций. Степень свободы адресата варьируется от нулевой отметки, соотносящейся с различными ситуациями применения принуждения, т.е. внешнего воздействия на поведение того или иного лица с целью беспрекословного подчинения воле действующего лица, до предоставления полной свободы реакции на его действия. Партнёры статусно-маркированной коммуникации моделируются при помощи категорий падежной грамматики и включают: 1) агенса, исполнителя коммуникативного действия по отношению к другим участникам коммуникации; 2) па-циенса, одушевлённого объекта целенаправленной деятельности агенса; 3) кон-траагенса, участника коммуникативного действия в ситуациях разрешения и запрета; 4) респондента, участника коммуникативного действия в ситуациях просьбы; 5) суперагенса, участника коммуникативного действия, от имени и в соответствии с волеизъявлением которого агенс выполняет то или иное действие по отношению к пациенсу, контрагенсу или респонденту. По степени свободы действия участники статусно-маркированной ситуации располагаются в убывающей последовательности: суперагенс -респондент - агенс - контрагенс - пациенс [Карасик 2002, с. 144]. Коммуникативная роль задаётся правами и обязанностями, составляющими статусную позицию вовлекаемого в дискурс лица и его взаимосвязями со статусными позициями других лиц. Так, участники уголовного судопроизводства (уголовного процесса) по-разному вовлекаются в сферу уголовно-процессуальных отношений: одни - в силу должностных обязанностей (суд, судья, прокурор, следователь, дознаватель); другие - посредством реализации своих субъективных прав (потерпевший, гражданский истец, их законные представители); третьи - по воле должностных лиц (подозреваемый, обвиняемый, свидетель, понятой и др.)- Одни лица действуют от своего имени, другие поручают своё представительство, третьи являются ретрансляторами воли вышестоящих лиц по должности. Коммуникативные роли заданы, но не являются постоянными.
Пациенс - участник дискурса, в отношении которого производят те или иные действия. Его роль пассивна и волеизъявление не существенно для реализации ситуации. Лицо, которое задерживают, у которого изымают вещи, в отношении которого производят личный досмотр, ситуативно как бы лишено своего волеизъявления. В ситуациях принуждения адресат выступает как объект целенаправленных усилий действующего лица - агенса. Цели принуждения различны. Оно может выступать как необходимое условие установления действительного факта, обстоятельств нарушения норм, реализации процедуры взаимодействия {принудительный привод). Принуждение негативно по своей природе и направлено на ограничение прав и свобод личности, в отличие от восстановительно-компенсационных и поощрительных действий. Вместе с тем, во многих ситуациях положительного изменения статуса, волеизъявление лица не имеет юридического значения. Так, действующие нормативные акты в сфере регулирования государственных наград не предполагают права награждённого отказаться от государственной награды. Однако случаи отказа от получения государственных наград или возврата уже полученных наград российской истории известны. Но такие действия не влекут отмены Указа Президента РФ о награждении соответствующего лица, в силу чего лицо, отказавшееся от награды, продолжает рассматриваться в качестве награждённого. Пациенс - единственная из выделяемых позиций, которая лишена значимости своего волеизъявления в актуализируемой агенсом ситуации взаимодействия. Однако эта позиция лишь ситуативно привязана к тому или иному лицу. Пациенс становится действующим лицом - агенсом - в ситуации обжалования незаконных решений и действий принудительного характера. Так, исходя из требований закона, задержанное лицо (или его защитник) вправе обжаловать задержание как должностным лицам, осуществляющим уголовное преследование и надзор, так и непосредственно в суд. В первом случае используются полномочия и средства прокурорского надзора, с помощью которых при установлении незаконности содержания задержанного прокурор должен незамедлительно принять меры к освобождению такого лица. В ситуации освобождения из-под стражи агенс вновь становится паци-енсом. Если же по каким-либо причинам прокурор не выявит нарушений законности задержания, то судебная проверка выступает дополнительной гарантией обеспечения прав и законных интересов указанного лица. Податель жалобы, выступая в качестве агенса, может обратиться с жалобой непосредственно в суд через лицо, представляющее его интересы. Он также может подать жалобу через дознавателя, следователя или прокурора, которые, направляя (в силу своей обязанности) жалобу в суд, вправе приложить к ней свои объяснения по поводу действий (бездействия) или решений, вызвавших обращение с жалобой. Предметом судебного обжалования могут выступать решения, а также действия (бездействия), способные причинить ущерб конституционным правам и свободам участников процесса или затруднить доступ граждан к правосудию (например, отказ в принятии сообщения о преступлении, отказ в возбуждении уголовного дела, приостановление уголовного дела, производство обыска, выемки, осмотра в жилище без разрешения суда и т.п.). Обжалование решений и действий самого суда по мотивам их незаконности или необоснованности осуществляется в порядке апелляционного, кассационного и надзорного производства. Должностное лицо, к которому обращается податель жалобы за защитой, выступает в качестве респондента. Лицо, исполняющее постановление суда - в качестве агенса, лицо, в отношении которого адресат жалобы выносит своё решение - снова в качестве пациенса.
Социокультурное отношение к агентам юридического дискурса
Каждая институциональная культура создаёт модальные образы действия участников дискурса, формируемые на основе, с одной стороны - законодательства, регулирующего деятельность профессиональных участников дискурса, определяющего требования к соискателям профессии, структурирующего внутреннее устройство юридических институтов (адвокатуры, прокуратуры, судебной системы, таможни, налоговых органов и др.), с другой стороны - профессиональной этикой. Сопоставление модального и реального поведения агентов юридического дискурса ведёт к созданию отрицательных, амбивалентных или ассиметричных («не совсем положительных» или «не совсем отрицательных») социокультурных образов, которые являются своего рода отражением представителей закона в зеркале различного рода текстов культуры. Построенные на антитетической игре, контрастности должного и реального упрощённые репрезентации, образы-стереотипы агентов юридического дискурса, предстают в устно-речевых жанрах городского фольклора, пейоративных словниках, карикатурах и комиксах. Их более сложная репрезентация реализуется в ряде кинотекстов и произведений художественной литературы, отражающих опыт взаимодействия клиентов и агентов юридического дискурса. При персонификации они нагружаются уникальными характеристиками, в случае ценностной значимости которых, происходит создание «лигвокультурных типажей», выходящих за пределы институционального мира и принадлежащих культуре в целом.
Теория лингвокультурных типажей, предложенная В. И. Карасиком в книге «Языковые ключи» [2007], представляет собой развитие теории языковой личности в рамках лингвокультурологии. Важнейшие смысловые дистинкции понятия «лингвокультурный типаж», как отмечает учёный, состоят в типизи-руемости определённой личности, значимости этой личности для культуры, наличии ценностной составляющей в концепте, фиксирующем такую личность, возможности её как фактического, так и фикционального существования. Лингвокультурный типаж представляет собой определённую модельную личность с набором уникальных характеристик, свойственных данной культуре, т.е. это «символ культуры внутри культуры». С изменениями ценностных ориентиров в социуме модельная личность может переоцениваться в глазах общества и переходить в разряд исторических лингвокультурных типажей (например, типаж сотрудника следственных органов ВЧК - ЧК - НКВД - ГПУ - МТБ - КГБ в 1934-1952 гг.). Это связано с идеологичностью типажа. Смена идеологического имиджа агентов юридического дискурса может происходить при сохранении их ключевых функций: Bow Street Runners (1749 - 1829) - Bobbies, Peelers (1829) (от имени министра внутренних дел Роберта Пила - Robert Peel) - Metropolitan Police в Англии. Царская полиция (1715- 1917)- народная милиция (1917- 1918) советская милиция (1918 - 1991), российская милиция (до 2011) - полиция (2011 - по настоящее время) в России. На протяжении своей истории институциональная общность, как правило, меняет модельные типы своих представителей. Так, прототипами современного участкового уполномоченного, главного связующего звена милиции с населением, были квартальный надзиратель, околоточный надзиратель (1862), урядник (1878), старший, волостной милиционер (1918-1920), участковый надзиратель (1923), участковый инспектор милиции (1991), участковый уполномоченный милиции (2000). С вступлением в силу Федерального закона «О полиции» в 2011 году на смену «участковому уполномпо-ченному милиции» пришёл «участковый уполномоченный полиции». Основная функция выделяемых институциональных фигур - выполнение возложенных на них задач по борьбе с преступностью и охране общественного порядка на закреплённой за ними в установленном законом порядке части территории.
Теория лингвокультурных типажей отражает экземплярный подход к институциональной культуре. Лингвокультурный типаж может иметь как фактическую, так и фикциональную основу. При наличии фактической основы для создания лингвокультурного типажа происходит обобщение характеристик реальных индивидуумов, поведение которых концентрированно выражает предпочтения всего социума либо его значимой части. При отсутствии такой основы в качестве типажа выбирается известный персонаж художественного произведения, ранее это был герой литературы, в наши дни это, как правило, герой кинофильма. К ярким примерам институциональных типажей, ставших достоянием культуры в целом, относятся реальные (капитан милиции Г. А. Шелков) и вымышленные личности, например, специалисты в сфере специальных разведывательных операций - самый знаменитым образ разведчика в советской и постсоветской культуре, герой произведений писателя Ю. Семёнова Макс Отто фон Штирлиц (Max Otto von Stierlitz - герой экранизированного романа «Семнадцать мгновений весны»; не менее популярный персонаж произведений Л. Ова-лова (Л. С. Шаповалова) майор Пронин; Джеймс Бонд (James Bond), главный персонаж экранизированных романов Я. Флеминга о вымышленном агенте MJ.6; в области сыскной деятельности - это, например, герой детективных романов и рассказов Ж. Сименон комиссар Жюль Жозеф Ансельм Мегрэ (Commissaire Jules Maigret), участковый милиционер Фёдор Иванович Анискин в трилогии «Деревенский детектив» (1968), «Анискин и Фантомас» (1974) и «И снова Анискин» (1978), снятых по мотивам произведений В. Липатова; участковый Павел Кравцов в телесериале «Участок» (2003), следователь Сергей Глухарёв (телесериал «Глухарь» (2008-2011), Елена Полетаева (телесериал «Участковая» 2009), прокурор Иван Журов (сериал «Журов» (2011) и другие.
Каждая эпоха выдвигает свои требования к составляющим образов представителей институциональной культуры и отражает их в текстах различных жанров. Так, многообразие текстов детективного жанра предлагает множество неоднородных типажей. По степени натуралистичности повествования событий, характеристики действующих главных героев и антигероев традиционно выделяют такие субжанровые номинации, как «утонченный викторианский» или «кресельный» детектив («armchair detective»), американский «крутой» или «жёсткий» детектив («hard-boiled detective»). В последнем в зависимости от сюжетной концепции выделяются такие направления, как детективы о частных сыщиках (положительный герой-одиночка, верный служитель закона, сопротивляющийся жестокой среде), на грани детективного жанра или выходящие за него - гангстерские саги, криминальные драмы о жертвах страстей, триллеры, «нуар» или «чёрный триллер». Такого рода перечни строятся по принципу расстановки акцентов в сюжетной линии. В концепции сюжета классического детектива (лат. detectio - раскрытие, англ. detective - сыщик) главное - интеллектуальное расследование. В триллере (анг. thrill - nervous tremor) присутствует элемент ужаса и насилия, в криминальном романе акцентируется причина и природа преступления, что позволяет относить его к психологическому детективу, в котором основным элементом расследования становится изучение личностных особенностей подозреваемых, их привязанностей, «болевых точек», убеждений, предрассудков и выяснение прошлого. В зависимости от тональности повествования выделяются серьёзный и юмористический детектив (в Англии по этой номинации присуждается одна из престижных ежегодных премий «Шерлок»); в русской традиции - иронический, шоу-детектив, комедийный детектив, которые имитируют стили и направления в эстетике детективного прошлого, пародируют штампы классического детективного романа (И. Варшавский, Л. Каганов, А. Козачинский, Д. Уэстлейк, И. Хмелевская). Тематически среди текстов детективного жанра выделяются исторические (Э. Куин, Б. Акунин), фэнтези (С. Лем, К. Булычёв, политические (В. Левашов, А. Холл) и т.п. Всё более преобладают детективные истории, написанные на грани жанра с их смесью мистики, интеллектуальной игры, сложного сюжета, трансформируя классическую форму и создвая более сложные типажи.
Образ классического детектива-интеллектуала любителя ввёл американец Э. По в своих новеллах «Убийство на улице Морг» («The Murders in the Rue Morgue» 1841), «Тайна Мари Роже» («The Mystery of Marie Roger» 1844) и «Похищенное письмо» («The Purloined Letter» 1845). Данному типажу присущи такие черты, как незаурядные способности к логическому анализу и страсть к криминальным загадкам; редкостная наблюдательность, которую Э. По в «Убийстве на улице Морг» сравнивает с мастерской игрой в вист; принцип соперничества интеллектов с предствителями полиции и превосходство неординарных решений:
It appears to те that this mystery is considered insoluble, for the very reason which should cause it to be regarded as easy of solution - I mean for the outre_ character of its features. The police are confounded by the seeming absence of motive - not for the murder itself- but for the atrocity of the murder... They have fallen into the gross but common error of confounding the unusual with the abstruse. But it is by these deviations from the plane of the ordinary, that reason feels its way, if at all, in its search for the true. In investigations such as we are now pursuing, it should not be so much asked what has occurred, as what has occurred that has never occurred before. In fact, the facility with which I shall arrive, or have arrived, at the solution of this mystery, is in the direct ratio of its apparent insolubility in the eyes of the police» (Edgar Allan Po. The Murders in the Rue Morgue (1908) 1991, p. 91) [Мне думается, загадку объявили неразрешимой как раз на том основании, которое помогает её решить: я имею в виду чудовищное, что наблюдается здесь во всем. Полицейских смущает кажущееся отсутствие побудительных мотивов, и не столько самого убийства, сколько его жестокости... Они впали в грубую, хоть и весьма распространенную ошибку, смешав необычайное с необъяснимым. А ведь именно отклонение от простого и обычного освещает дорогу разуму в поисках истины. В таком расследовании, как наше с вами, надо спрашивать не «Что случилось?», а «Что случилось такого, чего еще никогда не бывало?» - перевод Р. Гальпериной].
Похожие диссертации на Судебный дискурс : функции, структура, нарративность
