Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1 Языковая личность как предмет лингвистики 15
1.1. Проблема «личность и язык» в истории языкознания 15
1.2. Современные подходы к изучению языковой личности 23
1.3. Модели описания языковой личности 30
1.4. Проблема определения понятия «языковая личность» 35
1.5. Лингвоперсонология как раздел науки о языковой личности 39
1.5.1. Философские основы лингвоперсонологии 39
1.5.2. К истории термина «лингвистическая персонология» 41
1.5.3. Языковая личность как носитель языковой способности 44
1.5.4. Лингвоперсонологическая гипотеза языка 46
Выводы по 1 главе 52
ГЛАВА 2 Части речи в лингвоперсонологическом освещении 57
2.1. Части речи в структурно-семантическом аспекте 58
2.2. Части речи в аспекте взаимоотношения языка и мышления 65
2.3. Части речи в аспекте лингвоперсонологии 70
2.4. Методика статистического исследования лингвоперсонологического функционирования частей речи 81
2.4.1. Статистический метод как основа методики 81
2.4.2. Этапы методики статистического исследования 85
2.4.3. Художественный текст как материал для исследования лингвоперсонологического функционирования частей речи 92
Выводы по 2 главе 102
ГЛАВА 3. Статистическое исследование лингвоперсонологического функционирования частей речи в художественном тексте 106
Квантитативная характеристика частей речи в функционально-смысловом типе речи «повествование» 106
Квантитативная характеристика частей речи в функционально-смысловом типе речи «рассуждение» 123
Квантитативная характеристика частей речи в функционально-смысловом типе речи «описание» 136
Сравнительный анализ частотности частей речи в функционально-смысловых типах речи 162
Выводы по 3 главе 171
Заключение 175
Библиография 180
- Современные подходы к изучению языковой личности
- Языковая личность как носитель языковой способности
- Художественный текст как материал для исследования лингвоперсонологического функционирования частей речи
- Квантитативная характеристика частей речи в функционально-смысловом типе речи «рассуждение»
Современные подходы к изучению языковой личности
Как было показано в предыдущем параграфе, язык в его отношении к человеку не раз подвергался в истории языкознания основательному анализу, правда, в разные времена интерес к исследованию языка сквозь призму говорящего человека активизировался с различной степенью интенсивности. В 70-90-е гг. XX в. означенная проблема становится центральной в отечественной науке о языке. Ученые все чаще начинают говорить о становлении новой области научного познания — антрополингвистики, «изучающей язык в тесной связи с человеком, его сознанием, мышлением, культурой» [Серебренников 1988: 27]. На первый план выдвигаются вопросы о том, как «язык связан с миром человека, в какой мере человек зависит от языка, каким образом ситуация общеьия определяет выбор языковых средств» [Карасик 2004а: 5]. Обращение к человеку, его мировоззренческим, культурным, социальным установкам вывело на авансцену современной лингвистики понятие «языковая личность». «Интерес к языку есть в то же время интерес к самому человеку, ибо, - писал французкий лингвист К. Ажеж, - важной характеристикой человека является то, как он использует язык» [Ажеж 2003: 225]. Современные представления о языке как объекте языкознания основываются на четырех фундаментальных его свойствах: исторически обусловленном характере развития, психической природе, системно-структурных основах его устройства, социально обусловленном характере возникновения и употребления. Введение категории языковой личности в круг лингвистического анализа позволяет интегрировать относительно самостоятельные свойства языка. Языковая личность как объект лингвистического изучения позволяет рассмотреть все четыре указанные парадигмы во взаимодействии. Ю.Н. Караулов пишет: «Языковая личность -вот та сквозная идея, которая, как показывает опыт ее анализа и описания, пронизывает все аспекты изучения языка и одновременно разрушает границы между дисциплинами, изучающими человека, потому что нельзя изучать человека вне его языка» [Караулов 2003: 54].
Современные подходы к изучению языковой личности. В современной российской и зарубежной лингвистике, сосредоточившей свое внимание на говорящем человеке и изучающей его как языковую личность, «как индивидуума... со своим характером, интересами, социальными- и психологическими предпочтениями и установками; как представителя данной языковой общности; и как представителя рода человеческого, неотъемлемым свойством которого является использование... естественного языка» [Караулов 1997: 671], существует бесконечное разнообразие литературы по теории ЯЛ, а также масса подходов для её описания. В многочисленных трактовках ЯЛ, появившихся в 80-90 гг. XX в., различимы два магистральных направления: лингводидактика и лингвокультурология [Аникин 2004]. Лингводидактический и лингвокультурологический подходы различаются путями описания ЯЛ.
Лингводидактическое направление предполагает изучение индивида как совокупности речевых способностей и разрабатывается, как правило, на современном синхронном материале (М.В. Антропова, Г.И. Богин, Н.Д. Голев, Е.В. Иванцова, Ю.Н. Караулов, Л.П. Клобукова, М.Р. Львов, В.Д. Лютикова, Ю.Е. Прохоров, Н.В. Сайкова, М.Ю. Титоренко, Т.А. Трипольская, и др.) Лингводидактический подход к ЯЛ в трудах современных исследователей восходит к взглядам Г.И. Богина. Г.И. Богин предложил модель ЯЛ, согласно которой под ЯЛ понимается «человек, рассматриваемый с точки зрения его готовности производить речевые поступки» [Богин 1984: 3]. В русле лингводидактического направления разработал методику реконструкции и дал определение языковой личности Ю.Н. Караулов в монографии «Русский язык и языковая личность»: «языковая личность — совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и воспроизведение им речевых произведений (текстов), которые различаются а) степенью структурно-языковой сложности, б) глубиной и точностью отражения действительности, в) определенной целевой направленностью...» [Караулов 1987: 3]. Наиболее полно научные представления Ю.Н. Караулова нашли практическое воплощение в его труде «Активная грамматика и ассоциативно-вербальная сеть», где язык «как речевая способность говорящего на нем индивида» был определен в качестве одного из трех образов естественного языка наряду с языком «как совокупностью текстов» и языком «как системно-структурным образованием» [Караулов 1999]. Для лингводидактики долгое время оставалось проблемным вычленение материального носителя ядерного для данного направления понятия речевой способности, что было успешно решено Ю.Н. Карауловым, определившим материальным аналогом языковой способности ассоциативно-вербальную сеть языка, которая выражается в ассоциативном тезаурусе. Ю.Н. Караулов ввел понятие ЯЛ в широкий научный обиход и предложил ее уровневую модель. Данная модель ЯЛ оказалась востребованной и лингводидактическим, и лингвокультурологическим подходами, так как представляет собой некий обобщенный тип личности, тогда как множество конкретных личностей могут быть рассмотрены как ее вариации. Методика Ю.Н. Караулова дала возможность изучения ЯЛ с различной степенью обобщения, что предопределило развитие исследований структуры ЯЛ по пути построения аспектных моделей [Богачева 2003].
Языковая личность как носитель языковой способности
Центральным понятием в лингвоперсонологии является понятие «языковая личность», рассматриваемое прежде всего как носитель языковой способности определенного качества [Голев 2005: 85]. Но понятие языковой личности при таком понимании не отождествляется с понятием языковой способности, так как предполагает в своей структуре помимо языковой способности еще и мотивационный компонент. Таким образом, структуру языковой личности составляют 2 компонента: языковые способности и мотивационный компонент [Голев 2005: 85].
Языковые способности — традиционно рассматриваются как индивидуально-психологические особенности личности, способствующие быстрому и прочному овладению языком. Языковые способности даны личности изначально и далее развиваются в соответствии с заложенным в ней потенциалом. Как следствие такого понимания, в роли главного системообразующего параметра типологии языковых личностей выступает ментально-психологический аспект языковой способности [Голев 2005: 85]. Здесь в первую очередь следует выделить асимметрическое устройство и функционирование коры головного мозга - его левого и правого полушарий, рассматриваемое как важная нейрофизиологическая детерминанта индивидуально-психологических отличий, обнаруживающая корреляции с различными психическими процессами и личностными особенностями [Хомская, Ефимова, Бутыга 1997; Румянцева 2002; Реброва, Чернышева 2004].
Структура языковой способности имеет две стороны: лингвомнемическую и лингвокреативную.
Лингвомнемическая - (языковая память как способность запоминать, хранить, и извлекать из памяти «готовые» языковые единицы). Лингвомнемическая способность предполагает наличие таких механизмов (этапов реализации): предмнемический (выделение запоминаемого, предварительная, чувственная, идентификация), непосредственно мнемический (запоминание и хранение запомнившегося) и постмнемический (извлечение из памяти).
Лингвокреативная способность - умение использовать языковые единицы для создания и понимания речевых произведений, то есть кодировать содержание в языковых знаках данного языка и декодировать языковую форму, порождать и понимать высказывания, соединяя данное с новым. Лингвокреативная способность предполагает процедуры оперирования извлекаемыми и извлеченными из памяти единицами хранения для получения нового речевого произведения; саму новизну определяет новая коммуникативная ситуация, которая обусловливает соответствующую интенцию.
Наряду с языковыми способностями структуру языковой личности составляет мотивационный компонент (мотивационно-интенционалънъш компонент) (в двух вариантах - внешней, экстралингвальной, и внутренней, интралингвальной мотивации). Внутреннюю мотивацию естественно рассматривать как функцию языковой способности (так сказать, умеющий хорошо петь, как правило, петь любит: желание есть производное от способности). Внешняя мотивация исходит из активизации волевого компонента овладения и владения языком.
Мотивационный компонент представляет собой глубинное образование в структуре языкового сознания личности, в котором «языковое» трудно отделить от собственно психологического, когнитивного [Караулов 1987: 53]. Можно лишь предположить наличие тенденции к их отделению друг от друга, поскольку мыслительная и коммуникативная функции языка и речи хотя и непосредственно взаимодействуют, все же в полной мере не выводимы одна из другой и предполагают разные механизмы осуществления. В этом вопросе мы присоединяемся к Ю.Н. Караулову, предлагающему видеть в мотивационном компоненте языковой личности такие элементы, как единицы, отношения и стереотипы. В своей коммуникативной составляющей мотивационно-интенциональный компонент непосредственно выходит на модусные смыслы и формы, определяющие глубинный план содержания речевого произведения и его внутреннюю форму.
Главной идеей лингвоперсонологии провозглашается тезис «об имманентности личностного самой природе языка» [Голев 2004], о наличии корреляции между вариативностью языка и вариативностью языковой личности: «принципы устройства ментально-психологического персонологического пространства и принципы системного устройства языка коррелятивны между собой, и поэтому есть основания говорить об их относительном изоморфизме» [Голев 2004: 41]. Данное положение конкретизируется применительно к языковой системе в генетическом аспекте в следующих формулах: «язык устроен так, а не иначе еще и потому, что он обслуживает разные типы языковой личности», и, напротив, «языковая способность носителей языка такова потому, что язык навязывает им способность именно такого качества» [Голев 2006: 23]. Речь идет о взаимной детерминации языка как системно-структурного образования и лингвоперсонологической системы, где центробежным тенденциям в очерченной корреляции психосоциального пространства языкового коллектива и имманентного языкового пространства противостоит тенденция с противоположной направленностью, а именно — тенденция к единообразию и инвариантности. Логическое разворачивание высказанной гипотезы неизбежно приводит к таким инвариантам, как национальная языковая личность или личность как носитель языка вообще [Голев 2006: 20].
Художественный текст как материал для исследования лингвоперсонологического функционирования частей речи
Материалом для типологии персонотекстов и языковых личностей в их единстве служат тексты произведений русской классической и современной художественной литературы.
Выбор источника материала обусловлен тем, что «художественный текст, вмещающий в себя структурность, социальность, психологичность и многое другое, обладает интегрирующими свойствами, и прежде всего в нем через творящее его Ego (языковую личность) воплощаются как разные стороны языка, так и изучающие их разные парадигмальные составляющие лингвистической науки» [Тураева 1994: 109].
В недрах лингвостилистики, литературоведения, стилистики художественного текста и прочих смежных дисциплин уже проделана большая работа по анализу художественного текста. О.И. Москальская пишет: « ...современная лингвистика текста прошла несколько этапов развития, и в ней произошла значительная эволюция, как самого понятия «текст», так и подхода к тексту» [Михайлова 2005: 7]. Таким образом, текст (в том числе и художественный) как сложный объект допускает его многоаспектное рассмотрение. Этим объясняется многообразие подходов к данному феномену, которые нам видится правильным упомянуть перед рассмотрением художественного текста с лингвоперсонологической точки зрения.
При лингвистическом анализе художественного текста выявляются те «лингвистические средства, посредством которых выражается идейное и эмоциональное содержание художественного произведения» [Щерба 1957: 97]. Он включает объяснение значения форм и слов, фактов отклонения от языковой системы и малоупотребительных и устаревших слов [Новиков 1988: 23]. Иногда лингвистический анализ сближается с лингвострановедческим, для которого текст в первую очередь является компонентом культуры.
В рамках лингвистического анализа находится стилистический. Г.А. Солганик определяет стилистику текста «как науку, изучающую функционирование, стилевое своеобразие типов и единиц текста» [Солганик 1997: 3]. В стилистике художественной литературы одной из ключевых проблем является проблема идиостиля. Многообразие подходов к его изучению можно условно сгруппировать в 3 направления [Болотнова 2000].
Особенно интенсивно в течение ряда лет в стилистике художественной речи проводилось исследование идиостиля с ориентацией на отдельные элементы художественной системы писателя, прежде всего на рассмотрение языковых средств (чаще лексических) с последовательным «укрупнением» единиц анализа и постепенным усилением внимания к смысловым формам и структуре. Для этого этапа в изучении идиостиля характерно: 1) внимание к образной трансформации слов (Б.А. Ларин, М.Б. Борисова, М.Д. Поцепня, Е.Г. Ковалевская и др.); 2) к эстетической модификации выразительных средств в идиостиле писателя (Т.Г. Винокур и др.); 3) к динамике речевых форм (В.В. Виноградов, Е.А. Гончарова, А.И. Домашнев, И. П. Шишкина и др.); 4) к композиционным приемам и структуре (В.В. Одинцов, К.А. Рогова и др.); 5) к универсальным смыслам, по-разному реализуемым в творчестве разных авторов (И. Я. Чернухина и др.); 6) к словоупотреблению и словотворчеству (В.П. Григорьев, А.Д. Григорьева, Н.А. Кожевникова, О.Г. Ревзина и др.); 7) к изучению внутренне обусловленной системы средств словесного выражения (Н.А. Рудяков и др.).
Второе направление в исследовании идиостиля характеризуется анализом различных структурных и смысловых форм организации языкового материала (прежде всего лексического) в замкнутом целом с попыткой выявить характер их соотнесенности на уровне стилистического узуса или идиостиля (А.Д. Григорьева, В.П. Григорьев, Н.К. Соколова, Ю.С. Язикова, Н.А. Кожевникова, Л.В. Зубова и др.). Для этого направления также характерен лексикоцентризм и ориентация на выявление общих закономерностей в словоупотреблении одного или ряда писателей.
Третье направление формируется под влиянием когнитивной лингвистики на основе моделирования «возможных миров» разных авторов. При этом выявляются «доминантные личностные смыслы» (Т.А. Голикова, Т.Г. Утробина и др.), изучаются отдельные концепты и формы их репрезентации (Н.М. Мухина, В.Ю. Прокофьева, Т.С. Кусаинова и др.), система концептов-доминант (Е.Г. Малышева, М.Р. Проскуряков, М.Л. Левченко и др.), семантические, ассоциативные и лингвокультурологические поля (Н.В. Козловская, М.А. Бабурина, И.А. Тарасова, Н.Р. Суродина и др.).
Традиционный литературоведческий анализ изучает художественный текст как продукт речевой культуры, общественной мысли, выявляется его связь с эпохой, с местом в литературном процессе. Литературоведческий анализ оперирует такими категориями поэтики как тематика, жанр, образ, композиция, сюжет. Литературный анализ предполагает раскрытие идейного содержания и поэтики произведения. Раскрытие специфики текста происходит при этом на основе «внутренних резервов» текста. Происходит обращение к эпохе, к времени создания произведения. Текст в таком случае не всегда соотносится с автором. Для литературоведа это как бы внешние по отношению к произведению явления, которые мешают понять сам текст. Тем самым лингвистический подход предполагает рассмотрение текста как некой имманентной сущности, замкнутой на себе системы. Так, определяя принцип литературоведческого анализа поэтического текста, Ю.М. Лотман подчеркивал, что все вопросы, выходящие за пределы этого анализа, а именно - «проблемы социального функционирования текста, психологии читательского восприятия, и т.п. при всей их очевидной важности.... из рассмотрения исключаются. Предметом внимания будет XT, взятый как отдельное, уже законченное и внутренне самостоятельное целое» [Лотман 1972: 5-6].
Квантитативная характеристика частей речи в функционально-смысловом типе речи «рассуждение»
Согласно предложенной методике мы группируем данные о частотности употребления имени существительного в вариационный ряд, что дает возможность увидеть нижнюю (18,6) и верхнюю (28,2) границу шкалы ранжирования. Размах вариации составляет 9,6%. Минимальная частотность имени существительного (18,6% от общего количества словоформ) зарегистрирована во фрагментах-рассуждениях В.М. Шукшина.
Напротив, К.Г. Паустовский, А.С. Грин и В.П. Астафьев используют данную часть речи с максимальной полнотой — из каждых 100 словоформ 27-28 будет именами существительными: Страдания и радости всех людей становятся уделом писателя. Он должен обладать талантом собственного видения мира, непреклонностью в борьбе, лирической силой и общностью жизни с природой, не говоря уже о многих других качествах, хотя бы о простой психологической выносливости [Паустовский 1985: 12]; Среди уродливых отражений жизненного закона и его тяжбы с духом моим я искал, сам того не подозревая того, - внезапного отчетливого сознание: рисунок или венок событий, естественно свитых и столь же неуязвимых подозрительному взгляду духовной ревности, как четыре наиболее глубоко поразившие нас строчки любимого cm ихотворения [Грин 1990: 6]; Реальность, бытие всего сущего на земле, правда — сама земля, небо, лес, вода, радость, горе, слезы, смех, ты сам с кривыми или прямыми ногами, твои дети. Правда — самое естественное состояние человека [Астафьев 1993: 108].
Подводя итог вышесказанному можно констатировать, что доминантной языковой структурой в ФСТР «рассуждение» у В.П. Астафьева, А.С. Грина и К.Г. Паустовского являются слова с категориальной семантикой предметности.
Количественная характеристика слов с категориальным значением признаковости. Следующий шаг нашего исследования - частотный анализ слов с категориальным значением признаковости. Приведем отдельную таблицу для имени прилагательного.
Из таблицы видно, что доля адъективов во взятых нами выборках-рассуждениях варьируется от 4 до 10,5%. Размах вариации составляет 5,5%. Диаграмма на рис.9 демонстрирует, что самая низкая активность признаковых слов отмечена у В.В. Быкова — 4% и В.М. Шукшина - 5% от общего количества словоформ. Привлекая данные таблицы 10, устанавливаем, что у В.В. Быкова в среднем только 18 существительных из 100 получают признаки прилагательного. Заметим, что у В.М. Шукшина эта цифра выше - 27 прилагательных на 100 существительных. Обратную картину мы наблюдаем в выборках-рассуждениях К.Г. Паустовского и И.А. Бунина, где адъективы имеют максимальный удельный вес - 10,4 и -10,5 % от общего количества словоформ. Применяя процедуру сравнения долей (или частот) устанавливаем, что соотношение «существительное / прилагательное» составляет 39 прилагательных на 100 существительных у К.Г. Паустовского и 41 — у И.А. Бунина: Решение пришло. Будущее стало ясным. Избранный путь оказался прекрасен, хотя и очень труден. И ни разу за долгие годы у меня не возникло искушение изменить ему [Паустовский 1985: 12]; Было чувство того, что у меня «все впереди», чувство своих молодых сил, телесного и душевного здоровья, некоторой красоты лица и больших достоинств сложения, свободы и уверенности движений, легкого и быстрого шага, смелости и ловкости, - как, например, ездил я верхом! Было сознание своей юношеской чистоты, благородных побуждений, правдивости, презрения ко всякой низости [Бунин 1984: 425]. Нельзя не обратить внимания на тот факт, что хотя И.С. Тургенев и А.П. Чехов стоят в середине ранжированного ряда, с частотностью адъективов 8,1 и 8,5 % от общего количества словоформ, соотношение «прилагательное / существительное» в выборках данных авторов уступает И.А. Бунину всего на одну позицию. В среднем 40 существительных из 100 у И.С. Тургенева и А.П. Чехова получают признаки прилагательного: Он принялся размышлять...медленно, вяло и злобно...Не бурным волнами покрытым, как описывают поэты, представилось ему жизненное море — нет; он воображал себе это море невозмутимо гладким, неподвижным и прозрачным до самого темного дна; сам он сидит в маленькой, валкой лодке — а там, на этом темном, илистом дне, наподобие громадных рыб, едва виднеются безобразные чудища: все житейские недуги, болезни, горести, безумие, бедность, слепота... [Тургенев 1981: 401]; Может ли человек, спрашивал я себя, растратить чужие деньги, злоупотребить доверием, иметь склонность к даровым хлебам? И теперь этот, когда-то серьезный, значительный вопрос казался мне наивным, мелочным и грубым [Чехов 1991: 118].
Таким образом, вышесказанное в совокупности дает возможность сделать вывод, что в выборках рассуждениях Й.А. Бунина, К.Г. Паустовского, И.С. Тургенева и А.П. Чехова нарратор видит и мыслит мир, действительность, не только подчеркивая «зримые» детали, но и давая оценку действиям предметов, состоянию среды или человека. Разнообразие качественных характеристик, красок, признаков, наблюдаемое в выборках-рассуждениях данных авторов говорит о «качественности» их мышления.
